Введение к работе
Творчество А.И. Солженицына, лауреата Нобелевской премии, занимает особое место в литературном процессе второй половины двадцатого столетия. Писатель в традициях русской литературы совместил талант художника, публициста, историка и философа, снискал славу непримиримого борца с тоталитаризмом и остался в наше время одним из немногих «властителей дум».
«Архипелаг ГУЛАГ», работа над которым шла в течение десяти лет (с 1958 по 1968), - безусловно, главное произведение Солженицына - увидел свет на Западе в 1973 и пришел к российскому читателю в 1989.
Название книги стало трагическим знаком эпохи, символом беспрецедентного в истории подавления человеческой личности.
Написанный А.Солженицыным в «соавторстве» с 227 свидетелями и участниками народной трагедии, «Архипелаг ГУЛАГ» стал «общим дружным памятником всем замученным и убитым».
Исследователи творчества А. Солженицына традиционно акцентируют идеологический аспект «Архипелага» (М.Геллер, Э.Коган, Ю.Мешков, П.Супруненко). Сам автор определил жанр «Архипелага» как «опыт художественного исследования», разъяснив его специфику следующим образом: «Художественное исследование - это такое исследование фактического (не преображенного) материала, чтобы из отдельных фактов, фрагментов, соединенных, однако, возможностями художника, - общая мысль выступала бы с полной доказательностью, никак не слабее, чем в исследовании научном <...>»'
В 80е-90е годы появился ряд работ, рассматривающих отдельные аспекты поэтики «Архипелага ГУЛАГ»2. Однако ни в одном из названных исследований не решалась задача проанализировать «Архипелаг» как эстетический феномен.
1 Солженицын А. Интервью на литературные темы с Н.Струве // Вестник
РДХ. -Париж,1977.-№120/121.-С133.
2 Маркштейн Эл. О повествовательной структура «Архипелага ГУЛАГ»
А.И.Солженицына //Филологические записки.-1993.-С.91-100. Нива Ж.
Солженицын.-М.,] 992. Чалмаев В. Александр Солженицын. Жизнь и
творчество.-М.,1994. Шпеерсон М. А.Солжешцын. Очерки творчества.-
Франкфурт-на-Майие,1984.
Предметом исследования в реферируемой диссертации является текст «Архипелага ГУЛАГ».
Актуальность диссертации обусловлена недостаточностью существующих подходов к анализу главного произведения А.Солженицына, и необходимостью рассмотреть «Архипелаг ГУЛАГ» с точки зрения его эстетического своеобразия.
Цель диссертации: рассмотреть способы воплощения позиции автора в «Архипелаге ГУЛАГ» А.Солженицына.
Для достижения поставленной цели решаются следующие основные задачи:
проанализировать субъектно-объектные отношения, пространственно-временную организацию текста, соотношение «своего» и «чужого» слова в авторском повествовании;
рассмотреть особенности стиля авторского повествования, роль иронии, ритма; сопряжение стилистических пластов в тексте;
исследовать образно-лейтмотивную структуру произведения А.Солженицына.
Научную новизну работы определяет избранный теоретический аспект. Впервые текст «Архипелага ГУЛАГ» исследуется в связи с проблемой автора. В диссертации представлен комплексный анализ компонентов художественной формы, проявляющих позицию автора.
Методологическая основа исследования обусловлена комплексным подходом, предполагающим использование элементов сравнительно-типологического, структурного и аксиологически-концептуального методов литературоведческого исследования. Теоретической основой в исследовании проблемы автора, «своего» и «чужого» в повествовании, хронотопа и субъектной его организации послужили труды М.Бахтина, В.Виноградова, Б.Кормана, Д.Лихачева, Б.Успенского; проблем стиля и ритма прозы -А.Белого, В.Жирмунского, В.Томашевского; проблемы лейтмотивов и особенности поэтики прозаического текста - Е.Волковой, Б.Гаспарова, Эл.Маркштейн, Ж.Нива, В.Сурганова, Т.Телицыной, В.Чалмаева, М.Шнеерсон.
Практическое значение диссертации. Материал настоящего исследования, его конкретные выводы, может быть использован при изучении литературы XX века в школе и в вузе, в дальнейшем исследовании прозы А. Солженицына.
Апробация. Материалы диссертации обсуждались на кафедре русской литературы двадцатого века Mill У (1998 ИІ999).
Структура диссертации обусловлена научной концепцией. Работа состоит из введения, трех глав, заключепия и списка литературы. Общий объем работы 165 страниц. Список литературы насчитывает 152 найменованім.
Во Введении обосновывается актуальность и научная новизна исследования, определяются цель и задачи, характеризуется степень изученности проблемы, формулируются основные теоретические положения, анализируется критическая и научная литература о творчестве А.Солженицына в избранном аспекте.
В первой главе «Субъектная организация авторского повествования в «Архипелаге ГУЛАГ»» проведен анализ субъектно-объектных отношений и пространственно-временной организации текста.
Автор как литературоведческая категория неоднозначно трактуется в трудах ученых. В то же время все сходятся в признании основополагающей роли автора в художественном произведении. В.Виноградов заложил основу практического исследования образа автора, под которым подразумеват авторскую речь. МБахтин, разрабатывая теорию о типах прозаического слова, выделял прямое авторское слово, слово персонажа (объектное слово изображенного лица) и слово автора с установкой на «чужое слово» (двуголосое). Б.Корман, занимаясь субъектной организацией текста, обратил особое внимание на субъектные формы, опосредующие авторское сознание. Различение в авторском присутствии разных точек зрения, с которых ведется повествование, сближает взгляды Б.Кормана и Б.Успенского. В.Виноградов вычленял «блуждающую точку зрения» автора, а Б.Успенский писал о множественности точек зрения.
Типы повествования различаются степенью объективности, степенью приближения к объекту. Формально текст произведения может принадлежать одному носителю речи, но внутри речевого потока обнаруживаются лексические и синтаксические элементы, выражающие сознание различных субъектов.
Основной субъектной формой, опосредующей авторское сознание, является повествователь. Он не тождествен автору, так как существует в сконструированном автором хронотопе. Повествователю доступно свободное передвижение во времени и пространстве, он имеет возможность вести полемику с реальными историческими лицами и читателем.
Лексический состав языка повествователя соответствует литературной норме, его слово прямое, необъектное, не имеет персональной речевой окраски.
Повествователь в «Архипелаге ГУЛАГ» представлен в четырех ипостасях: исследователь, всевидящий свидетель, участник событий, мемуарист.
Функции исследователя - воспроизведение, комментарий, обобщение фактов и в итоге выражение авторской мысли, доведение ее до читателя. Его объект - исторический материал, документы, свидетельства. Он находится в условной точке иастоящего и пространственно удален от объекта исследования, его время соответствует условному времени читателя. Исследователь диалогически активен, основной повествовательный прием -постоянное обращение к читателю («Архипелаг ГУЛАГ» цитируется по Малому собранию сочинений. В 7 .; ИНКОМ НВ 1991):
«Откройте, читатель, карту русского Севера».
«Ну-ка, читатель, отложите книгу, пройдите по комнате!» Предвосхищается реакция читателя, его предполагаемое слово полемически отражается в речи повествователя:
«Нет, нет, аресты очень разнообразны по форме».
«Нет, никогда у нас не был в небрежении и арест дневной, и арест в пути, арест в кипящем многолюдье».
При интерпретации исторических событий исследователь доверяется интуитивному поиску:
«А недостающее все, а провинциальное все надо восполнить мысленно».
«Мы просим читателя не забывать о принципе провинциальной множественности. Там, где было два церковных процесса, там было их двадцать два».
Для образного постижения исследуемой эпохи используется прием укрупнения, концентрации читательского внимания на наиболее характерных, знаковых явлениях, сценах, выхваченных из временного потока и передающих «сгущенную» суть эпохи;
«Каждой ночью <...> из тюрьмы на вокзал <...> гонят колонну этапа <...> женщины как-то узнают и вот <...> они бегут вдоль вагонов, спотыкаясь о шпалы и рельсы, и у каждого вагона кричат: Такого-то здесь нет?<...»>
Образы - факты, образы - свидетельства (И. Виноградов) по принципу мозаики складываются в обобщающую картину. Грамматически
обобщенность выражена в преобладании глаголов настоящего времени со значением постоянства действия:
<«...> вас берут из военного госпиталя с температурой 39 (Ане Бергатейн) и врач не возражает против вашего ареста <...> вас берут прямо с операционного стола с операции язвы желудка (Н.М.Воробьев <...> 1936) -и еле живого, в крови, привозят в камеру (вспоминает Карпунич)».
Благодаря приему укрупнения осуществляется монтаж
диахронического и синхронического планов исследования. С
преодолением временной дистанции между субъектом и объектом
исследования повествователь становится «всевидящим свидетелем
вертикального мира» (Бахтин), существующего вне времени.
Повествователю-свидетелю свойственна обзорная точка зрения, его объект - мир Архипелага, взятый в единстве типологических характеристик как единовременный срез бытия. Точка зрения позволяет обозревать весь объект или приближать, укрупнять отдельные явлеігая. Пространственный образ этого мира - карта страны, усеянная лагерями:
«От Берингова пролива и почти до Босфорского разбросаны тысячи островов заколдованпого Архипелага. Они невидимы, но они есть <...>».
Наиболее яркий пример обзорной точки зрения: - глава «Туземный быт». В ней путем временного и пространственного обобщений воссоздается картина быта обитателей Архипелага.
<«...> состоит жизнь туземцев из работы, работы, работы, из голода, холода и хитрости».
«И за всю эту водянистую пищу, не могущую покрыть расходов тела, -сгорают мускулы на надрывной работе, и ударники, и стахановцы уходят в землю».
«Это когда-нибудь еще увидит русская сцена! Русский экран! - сами бушлаты одного цвета, рукава к ним - другого. Или столько заплат на бушлате, что не видно основы <... >
А на ногах - испытанные русские лапти <...> Или кусок автопокрышки, привязанный прямо к босой ноге проволокой, электрическим шнуром <...>
Узнаю вас - это вы, жители моего Архипелага».
В главе «Зэки как нация» повествовательный прием аналогичен, повествователь уступает место условному рассказчику. Речь его, заключенная в рамки авторской иронии, является «чужой» по отношению к авторскому сознанию. Точка зрения повествователя-свидетеля преломляется в сознании постороннего наблюдателя: «зэки Архипелага составляют класс
общества <...> работа их - не мелочь, а одна из главных составных частей государственной экономики (этого никак не скажешь об отверженных в западных странах)».
Прием остранешш, использованный здесь, применен также при передаче впечатлений наблюдателя, рассматривающего вагон для арестованных: «Все вместе из коридора очень напоминает зверинец: за сплошной решеткой, на полу и на полках, скрючились какие-то жалкие существа, похожие на человека, и жалобно смотрят на Вас, просят пить и есть».
Подчиненной повествователю-свидетелю субъектной формой является условно-обобщенный образ новичка-заключенного. Его мысли и чувства выражены фрагментами несобственно-прямой речи, включенными в речь повествователя и выделенными стилистически. Подобно исследователю, беседующему с читателем, свидетель имеет возможность общения с новичком, который в данной ситуации из субъекта сознания повествователя превращается в его объект: «Тебя волокут за шиворот <...>, а ты все заклинаешь про себя [речь повествователя - Д.Ш.]: «Это ошибка! Разберутся - выпустят» [типичная мысль впервые арестованного выражена типичной фразой].
«В вас ожило все, что было худшего <...> только не попадите на общие! Но как не попасть? Куда бросаться? Что-то надо дать! Кому-то надо дать! Но что именно? Но кому? Но как это делается» (наблюдение повествователя сменяется потоком сознания отчаявшегося новичка, только прибывшего в лагерь). На данном уровне автором используется «психологическая точка зрения» (термин Б.Успенского) новичка-арестованного.
Вследствие пространственно-временной трансформации дистанция между наблюдателем и объектом наблюдения может быть ликвидирована. Тогда взгляд повествователя сливается с точкой зрения персонажей, и он становится частью общности зэков, участником описываемых событий, то есть повествование ведется «изнутри»: «Слушаем дальше. Уфимский отправили - наш не дрогнул. Ташкентский отошел - стоим <...> До отправления поезда Москва-Новосибирск <...> Тронули. Наш!» «<...> для чего это начато и чего мы хотим? Мы хотим свободы! - но кто же нам ее даст?» - [выделено нами - Д.П1].
Параллельно историческому исследованию развивается мемуарное повествование, в котором объединяются три субъектные формы: повествователь-мемуарист, автобиографический герой и собственно автор. В
его рамках осуществляется сочетание и чередование двух точек зрения: синхронной и ретроспектной. Синхронная точка зрения принадлежит автобиографическому герою, чье сознание выражено в форме внутреннего монолога:
«Каждая мелочь в камере мне интересна, куда девался сон, и когда глазок не смотрит, я украдкой изучаю <... > в камере есть окно!<.. .>
Какая уютная жизнь!<... >
И снаряды не падают <.. .> ».
Автобиографический герой является одновременно субъектом сознания и объектом сознания мемуарного повествователя.
Мемуарному повествователю, находящемуся, в условной временной точке настоящего, свойственна ретроспектная точка зрения. Подобное раздвоение повествования помогает автору быть отстраненным от героя, оценивать его поступки взглядом, преображенным позднейшим знанием и пониманием, и в то же время быть настолько слитым с ним, чтобы передавать его чувства и переживания: «Все эти мысли о том, что надо стать каменным, еще были совершенно неизвестны мне тогда». «Он /сержант/ хотел, чтобы я, офицер, взял и нес чемодан?<...> Пусть несет немец! И я даже не чувствовал за то укора!»
Промежуточное положение между автобиографическим героем и мемуарным повествователем занимает собственно автор - создатель данного произведения. Его появление сопровождается глаголами: «сижу», «пишу», упоминанием о работе над книгой: «Я пишу за Россию безъязыкую». «Я сижу и думаю: если первая крохотная капля правды разорватась как бомба <...»> «Но я слышу возмущеттый гул голосов <...> Мою книгу захлопывают, отшвыривают, заплевывают». Подобные «взламывания» рамок повествования вносят в текст публицистическое начало.
Помимо субъектных форм, опосредующих авторское сознание, в тексте «Архипелага» присутствуют речевые потоки, отражающие антагонистическое мировоззрение, выраженное посредством несобственно-прямой речи. Возникают «гибридные конструкции» (термин М.Бахтина), сочетающие «свое» и «чужое» слово. «Чужое» слово преломляется и несет смысл, противоположный изначальному. Переакцентации подвергается точка зрения власть предержащих, выраженная языком газетных штампов; «пролетарского правосудия», сотрудников органов, ортодоксов, легковерных обывателей.
«То есть,' мы никогда инженерам и не доверяли - этих лакеев и прислужников бывших капиталистических хозяев мы взяли под здоровое рабочее недоверие».
«Ее /четырнадцатилетнюю девочку/ осудили только на три года по тому смягчающему обстоятельству, что она расхищала социалистическую собственность не прямо с поля <.. .>»
«Если арестуемый злоумен, его удобно брать в отрыве от привычной обстановки. Он не должен успеть ничего уничтожить».
«<...> почему советский воин должен воду таскать, как ишак, для врагов народа?»
«Мы инстинктивно уверены, что мы-то в смертную камеру никогда бы попасть не могли».
«На каторжниках номера! - ну, значит, отъявленные! На нас-то с вами не навесят же!»
Столкновение идеологически взаимоисключающих точек зрения в пределах одного текстового целого создает полемическое напряжение, столь характерное для солженицынской манеры повествования.
Глава вторая «Стилевые особенности авторского повествования в «Архипелаге ГУЛАГ»» посвящена анализу эмоционально-экспрессивной структуры «Архипелага», прежде всего -ритма. Благодаря ритму прозаический текст Солженицына приобретает поэтическую интонацию.
Основу ритма создает особым образом упорядоченное фонетико-синтаксическое построение текста, выражающееся в соотносимом количестве ударных слогов в каждом смысловом отрезке речи (синтагме). Таким образом, проза отдельных фрагментов «Архипелага» напоминает акцентный стих (данный вывод проиллюстрирован в диссертации строфической разбивкой одиннадцати вступительных абзацев, представляющих собой законченный ритмический фрагмент).
Отмечены характерные ритмообразующие приемы в тексте «Архипелага»: частые абзацы; синтаксический параллелизм; лексические повторы (особенно анафоры); инверсия; многосоюзие; эмфатические паузы, обозначаемые тире и служащие приданию синтаксической и смысловой симметрии предложениям; градация, риторические вопросы, восклицания и обращения. Наряду с лексико-синтаксическими фигурами используется звукопись (особенно часты аллитерации).
Выделены основные функции ритмизации прозы.
С помощью ритма ускоряется темп повествования, подчеркивается драматизм происходящего (ситуация неожиданного ареста). Ритм передает психологическое напряжение при описании состояния человека: «Тебе никто слова человеческого не говорил, на тебя человеческим взором никто не глянул - а только выклевывали железными клювами из мозга твоего и из сердца, ты кричал^ты стонал, а они смеялись».
Посредством ритма передается нарастающее отчаяние автобиографического героя: «Я молчал <...> Я ни слова не крикнул < ...> Я ни звука не проронил <.. .>»
Ритм, вторгаясь в повествование, выражает волнение автора в трагико-парадоксальной ситуации, возникающей в начале П части: «И в хорошо знакомом всегда одинаковом поездном быте <...> - вы разве можете вжиться, какой темный сдавленный ужас пронесся за три секунды до вас? Вы, недовольные, что в купе четверо и тесно, - вы разве смогли бы поверить, вы разве над этой строкою поверите, что в таком же купе перед вами только что пронеслось - четырнадцать человек? А если двадцать пять? А если -тридцать?».
Ритмичный повтор однотипных синтаксических конструкций передает массовость арестов: «вас арестовывает странник <...> вас арестовывает монтер <... > вас арестовы вает велосипедист <...>».
Многократный повтор определенного слова, например «голод», «наручники», превращает его в понятие-символ.
Ритм подчеркивает в отдельных фрагментах интонацию проповеди. Торжественное обращение к читателю придает общечеловеческий характер поднятой проблемы: « <...> И как же? Как же устоять тебе? <...>.
Только тот победит, кто от всего отрекся! Но как обратить свое тело в камень?».
Фразы-рефрены, открывающие и заключающие высказывание, придают отрезку текста законченную форму стихотворения в прозе: «О, эта сажа! <.. > О, сажа, сажа из лубянских труб!!»
Плавный, замедленный ритм главы «Восхождение» настраивает читателя на размышления:
«Уж триста тридцать-то раз в году ты потолчешься на разводе <..> Уж триста тридцать-то дней ты поворочаешь постылую чужую работу. И триста тридцать вечеров пожмешься мокрый, озябший на съеме <...>».
Следует заметить, что ритмические приемы, как анафоры, многосоюзие, инверсия, эмфатические паузы характерны не только для полностью ритмизованных фрагментов, но рассыпаны по всему
повествованию. Подтверждается правомерность определения «Архипелага» как лирического эпоса (Л.Чуковская).
Отрывистый ритм, основанный на кратких эллиптических предложениях, передает динамику происходящего, повышенную информативность, свойственные устному рассказу: так преподнесены истории побегов в пятой части книги, вложенные в уста условного рассказчика: «Ползу по-пластунски. Хочется вдавиться в землю. Посмотреть на часового или нет?<... > Так тянет посмотреть! Нет, не буду.
Ближе к вышке. Ближе к смерти. Жду очереди в себя. Вот сейчас застрекочет <...>
Вот и предзонник. Повернулся, лег вдоль него <...>
Вот и дорога. Близ нее встаем.
Не стреляют».
Характерная черта стилистической организации «Архипелага» -сопряжение «высокого» и «низкого», поэтического и разговорного стилей.
Основным признаком снижения стиля является ирония. Она помогает вычленить в повествовании чуждые автору интенции, проводит границу между авторским и неавторским в повествовании: «Теперь каждый разумный человек согласится, что если бы возюкаться с открытыми судами, - НКВД никогда бы не выполнило своей великой задачи». В иронической окраске текста проявляется авторская субъективность в оценке исторических событий и лиц, в интерпретации документов и свидетельств: «К /подсудимому/ может быть применим только одни метод оценки <...> с точки зрения классовой целесообразности». Комментарий: «То есть, ты можешь существовать только если целесообразно». Ирония передает отношение автора к объекту исследования, особенно сильна она в главах, посвященных судам и внесудебным расправам: «ВЦИК милует и казнит по своему усмотрению неограниченно». Например, приговор к 6 месяцам заменял на 10 лет (и, как понимает читатель, для этого весь ВЦИК не собирался на Пленум, а поправлял приговор, скажем, Свердлов в кабинете)».
Ирония сквозит в названиях глав книги: «Закон ребенок», «Закон мужает», «Закон созрел». Ирония оттеняет стереотипы массового сознания, основанного на пропагаїгдистских мифах. Она звучит в постоянно возникающих мотивах беспамятства по отношению к недавнему прошлому, невидимости, таинственности Архипелага для тех, кто живет на воле.
Иронично контрастное сопоставление гуманных традиций литературы прошлого века и современности, пронизанной гулаговской моралью: «И добросовестный Чехов исследует: действительно ли достаточны эти нормы
[нормы продуктов, отпускаемых для арестантов - Д.Ш.]<...> Да если б заглянул он в миску нашего работяги, так тут же бы над ней и скончался». «Мы, да и наши друзья прокуроры, прекрасно понимаем, чего стоил ответ Пушкина [что он был бы вместе с товарищами на Сенатской площади - Д.Ш] - статья пятьдесят восьмая, пункт второй, вооруженное восстание». Реминисценции из произведений мировой литературы, постоянные упоминания имен Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Некрасова, Достоевского, Л. Толстого, Чехова воссоздают масштабный культурный контекст. Цель автора - демонстрация глубины нравственного падения, парадоксальности превращения, нашего общества в ГУЛАГ.
Особенность стиля Солженицына - новышешюе внимание к внутренней форме слова, взаимосвязи его звучания и значения («Острог», «Каторга»). Автор вводит в повествование большое количество пословиц, нередко использует просторечия. Столкновение живого народного языка с газетным официозом, канцелярщиной, советскими неологизмами, воровским жаргоном создает языковое напряжение в повествовании. Языковой и духовной экспансии Архипелага противостоит «слитый опыт» «верхнего» и «нижнего» слоев общества, интеллигентское и народное сознание, выраженное в сопряжении книжного и разговорного стилей.
В главе третьей «Образно-лейтмотивная структура «Архипелага»»
исследуется сюжетно-композиционное единство повествования.
Специфика «Архипелага» - в отсутствии единого сюжета, поэтому композиционное единство книги основано на системе взаимопроникающих образов и мотивов, несущих художественную и идеологическую нагрузку и связывающих воедино события, ситуации, размышления. По утверждению Б.Гаспарова, «роль авторской воли состоит в том, что автору удается <...> расположить в тексте известное число компонентов таким образом, что их взаимодействие вызывает процесс тадукции смыслов». В главе прослеживается возникновение и развитие ключевых мотивов и образов, устанавливается их взаимосвязь и связь с воплощением авторского замысла.
Центральный образ книги - Архипелаг ГУЛАГ. В авторской системе координат образ страны, «географически разодранной в архипелаг, но психологией скованной в континент», несет двоякий символический смысл: реальный географический и фішософско-психологический: это система лагерей, архипелагом раскинувшихся по огромной территорий страны, и система духовного подавления, имеющая античеловеческую, антихристианскую сущность.
Вокруг центрального образа возникает ряд образно-символических оппозиций, составляющих семантическое ноле текста. В основе противопоставления - принадлежность миру угнетения или миру духовной свободы. Ключевые оппозиции, воплощающие идейный замысел автора: тьма - свет, низ - верх, ложь — истина.
Проанализирован процесс метафоризации образных рядов: заключенные - дикое племя, лагерь - остров, страна - море, система лагерей - архипелаг. Прослежен генезис географического образа лагерей -островов, возникающих из моря. Ключевая глава «Архипелаг возникает из моря» посвящена первому лагерю на Соловецких островах в Белом море. Описание Соловков построено на антитезе черного и белого, символизирующих противопоставление греховного и святого, в дальнейшем нашедшее отражение в подчеркивании противоестественности всего происходящего на Архипелаге.
Описание Архипелага и присущих ему атрибутов сопровождает устойчивая система мотивов: движение, таинственность, нечистота, бесчеловечная, бесовская сущность служащих в ГУЛАГе, предательство как основа отношений между людьми, пораженными гулаговской моралью.
Движение - это и переход человека из одного состояния в другое: падение, расчеловечивания и противоположное им - восхождение, соответствующее душевным изменениям, соединению разобщенных одиночек в духовную общность.
Лейтмотив движения связывает как географический, так и фщгософско-психологический планы повествования. Движение - это разрастание архипелага, его распространение по стране, захват новых территорий. Оно сопутствует попаданию человека на архипелаг: арест, следствие, пересылки. С мотивом движения связано появление на страницах книги «параллельной» географии, когда названия местностей и городов (Колыма, Воркута, Норильск, Казахстан) несут дополнительный «гулаговский» смысл.
Пространственно-звуковые образы «вечного движения» как основной характеристики Архипелага даны в начале первой и во второй части книги. Пространственно-временной масштаб происходящего передан нагнетанием глаголов движения («идут», «плывут», «летят», «едут») со значением постоянства действия, а также повторением слов со значением временной непрерывности: «ежечасно», «во всякий день», «во всякую минуту суток», «все время».
В образно-символической системе книги атрибутом «органов» становится черный цвет, символизирующий зло. Настойчивое упоминание ночи (времени, когда сипы зла чувствуют себя безнаказанными) сопровождает описание страданий жертв Архипелага. Парадоксальный символ черного неба отражает душевный кризис потерявшего надежду человека. Черный и красный (кровавый) цвета в их сочетании передают силу его отчаяния.
Мотив безропотной покорности при нисхождении в ад связан с анималистической метафорой, передающей глубину падения и утрату человеческого достоинства. Подчеркивается зыбкость грани, отделяющей человека от животного. Высокое духовное и низкое телесное постоянно борются в человеке, и от победы одного из этих начал зависит, останется ли он человеком или превратится в животное.
Оппозиция верх - низ, трактуется автором как отражение двух противоположных начал в мире и человеке. Путь вниз, «погружение во тьму», воплощен в образе скользкой наклонной плоскости или движущейся вниз лестницы. Восхождение к истине воплощено в символическом образе горы.
Мотив жертвы, неразрывно связанный с мотивом воскресения, явлен в символических образах ягненка, кролика; он звучит в неоднократном упоминании первых христиан, чьему мучению за веру уподоблено мучение заключенных.
Мотив страдания и веры нашел воплощение в образе тюрьмы как парадоксальной модели храма, что иллюстрирует авторскую идею об испытании человека неволей ради духовного прозрения, обретения веры, отказа от ложных ценностей.
Сопоставление толпы, «шагающей под барабан» и духовной общности людей, спаянных общим несчастьем, - одна из разновидностей противопоставления истинного и мнимого. «Замордованная воля» - символ лжи и предательства - порождение Архипелага. Ей противостоит духовная свобода, путь к которой лежит через духовное и физическое сопротивление злу.
Антиномичность образов и мотивов иллюстрирует важную особенность мировоззрения автора «Архипелага»: зло в художественной системе Солженицына не имеет абсолютной власти. Архипелаг как носитель зла содержит в себе антитезу, постигаемую на философско-психологическом уровне.
Страдание и страх порождают катарсис, тьма порождает свет.
Мотивы веры, духовной стойкости связаны с рядом образов -
символов. Символическое противостояние угнетению и сопротивлению
составляет основу семантической оппозиции в конфликте
солженицынского повествования. В мире, где царствует ГУЛАГ, находится место для антитезы. Черному и красному, символизирующим дьявольскую природу Архипелага, противостоят белый и голубой, являющиеся символами чистоты и святости.
Особую роль в образно-лейтмотивной структуре солжеіпщьшского повествования играет борьба и взаимодействие символических значений природных стихий, в первую очередь, огня и воздуха. Неоднозначно символическое значение огня.
Огонь может символизировать уничтожение духовной культуры, а с ней - и человеческого духа. С этим значением огня связана символика пепла и сажи. Красные (багровые) отблески огня нередко освещают жуткие сцены насилия и нравственного падения. Здесь прослеживаются четкие ассоциации с инфернальными мотивами, «адским» огнем. Но огонь может символизировать и очищающую силу страдания (сцена с наказанной девушкой и обращение - заклинание автора: «Огонь! Огонь!»). Огонь в пятой части - символ вырвавшейся на свободу стихии, символ справедливого возмездия, это огонь восстания.
Родственный огню символ - свет. Его принадлежность двум противостоящим системам четко разграничена оппозицией: ложь - истина. Искусственный (ложный) свет фар, фонарей, прожекторов служит силам зла, принадлежит миру ГУЛАГа. Свет солнца, свечи - символ христианства, свет глаз символизирует духовный прорыв в мир Божественной истины. Светлеют лица людей, преодолевших власть зла в своем сердце. Подобно солнечному свету, выступающему антитезой тьме, внутренний свет, излучаемый глазами человека, - альтернатива жестокости в лицах служащих ГУЛАГа.
Воздух и ветер, символы Божественного дыхания, всегда противостоят миру ГУЛАГа. Антитеза чистый (вольный) воздух - духота, застой связана с оппозициями верх - низ, небо - земля, а, в конечном счете, Бог - дьявол. Ветер - союзник страдающего человека, в части «Каторга» дует все настойчивее и превращается в ураган.
А. Солженицын придерживается философской концепции И.
Ильина, изложенный в статье «О сопротивлении злу силой». Противление злу возможно лишь посредством «насилия к источнику зла», этим
оправдывается справедливая жестокость восстания. Путь просветления и очищения лежит через преодоление зла, крещение огаем и мечом.
Мотивы веры и сопротивления, соединяясь в пятой части - «Каторга», нашли воплощение в опорных символах восстания, о котором рассказано в трех главах части: «Когда в золе пылает земля», «Цепи рвем наощупь», «Сорок дней Кенгира»: ветер, огонь и нож (меч). Символическое значение меча родственно значению креста, несущего двоякий смысл: жертвенное распятие и в то же время - активное сопротивление злу.
«Архипелаг ГУЛАГ» А.Солженицына занимает особое место в ряду произведений «лагерной темы». Солженицын, систематизировав огромный материал, создал поистине всеобъемлющую картину тоталитарного государства, подавляющего человеческую личность. «Художественное исследование» А.Солженицына соединяет в себе труд историка-документалиста, мемуариста, психолога и философа.
В диссертации не ставилась специальная задача сравнить художественные особенности «Архипелага» и других произведений «лагерной прозы». Всеохватность «Архипелага», миоготемве, совмещение исторического и психологического отличает его от «Колымских рассказов» В.Шаламова. При несходстве воззрений Солженицына и Шаламова отмечается сходство художественных приемов, выражающих позицию авторов «Архипелага» и «Колымских рассказов». Сходна и конечная цель двух художников: катарсис, духовное очищение вследствие пережитого и перечувствованного страха и страданий.
В Заключении подведены общие итоги проведенного исследования. Авторская позиция в «Архипелаге ГУЛАГ» опосредуется рядом композиционно-стилистических компонентов, а именно:
сложной субъектной и временно-пространственной оргаїшзацией повествования, наличием взаимодополняющих и взаимоисключающих точек зрения;
ритмико-интонационной структурой текста, при которой стилистические «перепады», соответствуют сопряжению поэтического и разговорного слова;
образно-лейтмотивной системой, создающей сюжетно-композиционное единство «художественного исследования» А.И. Солженицына.
Писатель осмысливает опыт ГУЛАГа как апофеоз нравственного и физического подавления личности, отхода от общечеловеческих и христианских ценностей. Автор доказывает, что в условиях несвободы
возможно «распрямление» человеческой личности, что является путем к возрождению национального самосознания народа. Безгранична вера автора в силу и Божественное происхождение Слова, на котором зиждется триада Красоты, Добра и Правды.