Содержание к диссертации
Введение
Глава І Гипертекст романа «Голубое сало» 9
1. 1 Неоднородная структура романа 9
1.2 Псевдоистория и хронотоп 18
1. 3 Интертекст и гипертекст: сходства и различия 28
1. 4 Свойства гипертекстовой системы 45
1.5 Классификация гипертекстов 50
1.6 Место гипертекста в эпистеме постмодерна 55
1.7 Трансформация фигуры автора и фигуры читателя 71
Глава II Художественная природа гипертекста в романе "Голубое сало" .77
2. 1 Роман "Голубое сало" в контексте литературы "новой волны" 77
2. 2 Концептуальное искусство и роман "Голубое сало" 102
2. 3 Типы внутритекстовых связей в романе "Голубое сало" ПО
2. 4 Деконструкция "большого нарратива": гниение стиля 113
2. 5 Традиции литературы "новой волны" и авангарда в романе "Голубое сало" 122
2. 6 Мимесис и линеаризация в гипертексте романа "Голубое сало" 140
2. 7 Ризомная модель "хаотической целостности" романа "Голубое сало" 146
Заключение 156
Исследования по теории гипертекста 159
Библиография 161
- Неоднородная структура романа
- Псевдоистория и хронотоп
- Роман "Голубое сало" в контексте литературы "новой волны"
- Концептуальное искусство и роман "Голубое сало"
Введение к работе
Данная часть нашей работы посвящена постановке проблемы гипертекста в рамках поэтики русской литературы второй половины XX века. Для иллюстрации характерных особенностей гипертекста как сложной многомерной системы мы обратимся к роману В. Сорокина «Голубое сало». Поскольку, во-первых, он является достаточно показательным для автора. Во-вторых, в этом тексте, на наш взгляд, достаточно очевидно актуализируются гипертекстуальные связи на уровне структуры романа.
Актуальность данной работы обусловлена несколькими причинами. Во-первых, в отечественной филологии не достаточно глубоко представлена теория гипертекста, ставшая особенно актуальной в последние годы в мировой науке. Поэтому мы полагаем необходимым рассмотреть не только внешние признаки гипертекста, но и историю его появления.
Во-вторых, современная литература осваивает все новые культурные пространства. Так, нам представляется весьма значимым тезис о том, что в 1990-х годах особенно ярко обозначился переход от архивной к телевизионной историографии, что создает контекст для понимания феномена гипертекста в рамках парадигмы постмодерна. Телевизионная историография подразумевает, что происходит мгновенная трансформация любого события в зрелищный
симулякр. Исчезает интервал между событием и его архивированием. Интерпретация же симулякра имеет принципиальное значение для современных форм исторического знания, репрезентируемого в художественном тексте.
Кроме того, мы считаем необходимым провести параллели между художественным гипертекстом «Голубого сала» и компьютерной сетью Интернет как самой известной системой гипертекста. Оба объекта, как мы полагаем, являются различными проявлениями одного и того же явления, в котором отразились отмеченные выше трансформации события в симулякр.
Новизна нашего исследования заключается в том, что в рамках данной работы мы попытались представить теорию гипертекста и историю его
появления как единый комплекс, обусловленный ситуацией постмодерна в литературе. Кроме того, среди известных нам отечественных публикаций по теории гипертекста мы можем видеть определенную неоднородность понимания этого феномена. В нашей работе мы попытались не только реконструировать теорию гипертекста, но и определить принципы его реализации в художественном тексте.
Первая глава нашего исследования посвящена определению романа «Голубое сало» как гипертекста и постановке вопроса о природе художественного гипертекста. В этой части работы мы рассматриваем основные принципы организации интертекста и гипертекста, определяем их свойства и рассматриваем показательные, на наш взгляд, классификации.
Во второй главе нашей работы мы обращаемся к художественному контексту «Голубого сала» как принципиально важному элементу романа. Для этого мы рассматриваем принципы функционирования литературы «новой волны» и целый блок тесно связанных с ней категорий, таких как соц-арт, концептуализм и авангард.
В результате этой реконструкции мы приходим к выводу, что поэтика концептуализма нашла свое воплощение в рассматриваемом нами романе на уровне гипертекста, основные особенности которого мы рассмотрели в первой главе. Основным механизмом этого процесса, по нашему мнению, является т. н. «гниение стиля» Сорокина, выражающееся в инверсии эстетических категорий и гипертрофированной актуализации топики материально-телесного низа.
Кроме того, актуальность настоящего исследования непосредственно связана с качественными изменениями, которые претерпела русская литература в конце XX века.
Сравнительно малая изученность прозы Сорокина и, одновременно, актуальность его творчества как у нас в стране, так и за рубежом, порождает целый ряд вопросов, связанных с пониманием своеобразной эстетики этого автора.
Среди наиболее интересных работ в этой области мы можем выделить следующие: Кенжеев Б. [42], Богданова О. В. [10], Вайль П. [13], [131], Генис А. [19], Липовецкий М. Н. [55], Маньковская Н. Б. [63], Скоропанова И. [86], Эпштейн М. [118], Гиллеспи Д. [21], Зиник 3. [34], Лекух Д. [52], Пригов Д. А [72], Смирнов И. П. [89]. Из новейших работ в этой теме можно выделить работы Эллен Руттен (Ellen Rutten, Университет Гронинген, Нидерланды) по материализации метафоры женственности в русской литературе XX века.
С одной стороны, с именем Сорокина связана целая череда скандалов, достаточно вспомнить одиозный процесс, инспирированный движением «Идущие вместе», а с другой - неподдельный интерес к его творчеству. В качестве примера можно привести постановку в Новосибирском театре «Красный факел» пьесы «Dostoevsky-trip».
Научная новизна данного исследования определяется постановкой вопроса о роли и масштабах функций контекста официальной и неофициальной советской литературы в романе «Голубое сало», которые выводят его на новый, гипертекстуальный уровень. Следует уточнить, что изучение данного произведения де-факто тяготеет к изучению контекста (см., например, Вайль П. [131]). Но гипертекстуальный аспект романа остается за рамками известных нам исследований. Внимание же ученых сфокусировалось, главным образом, на определении места Сорокина как писателя в эпистеме постмодернизма. Между тем, ситуация советской литературы, представляя собой ближайшее окружение писателя, не только формирует его отношение к культуре в целом. Она определяет направление и характер апелляций писателя к иным, более далеким культурным пластам. Например, таким, как советское концептуальное искусство второй половины XX века. Нельзя сказать, что до сих пор такого рода гипертекстуальные и интертекстуальные связи романа «Голубое сало» не подвергались рассмотрению. Однако отсылки к ним носили вспомогательный, эпизодический характер, вследствие чего целостный семантический пласт распадался на отдельные, зачастую не связанные друг с другом идеологические элементы. Подробнее об этом см. Богданова [10], Скоропанова [86] и др.
В настоящей работе акцент поставлен на особые формы бытования советской литературной традиции (соцреализм, соц-арт и контекст концептуализма) в романе «Голубое сало», что позволило упорядочить соответствующий материал и впервые дало возможность рассмотреть рассредоточенные в романе Сорокина советские и концептуалистские значения как разветвленную систему, которую мы называем гипертекстом.
В основе исследования лежит рабочая гипотеза: своеобразная эстетика писателя оказывается не просто авторской реакцией на многообразный литературный процесс конца XX века, но и одним из способов создания литературного гипертекста. В свою очередь, оба этих тезиса направлены на преодоление литературных и культурных штампов путем их предельной актуализации и амплификации, приводя к появлению нескольких «горизонтов» восприятия романа.
Цель данной работы заключается в том, чтобы описать смысл и характер функционирования в романе «Голубое сало» элементов гипертекста в свете взаимоотношения писателя с кругом концептуальной школы и культуры того времени. Объектом исследования является роман В. Сорокина «Голубое сало». Предмет исследования составляет пространство взаимоотношений писателя и контекста эпохи, который, по нашему мнению, в неявной форме представлен в интересующем нас романе.
Поставленной целью определяется и ряд конкретных задач диссертации:
Определить понятие «гипертекст» и выявить его отличительные особенности функционирования в романе «Голубое сало», попутно определив точки его пересечения с «традиционной» художественной литературой.
Реконструировать состав идеологической составляющей советской литературной модели в романе «Голубое сало» и выявить параллели и различия между этой моделью и моделью лианозовской школы;
Выявить способы репрезентации реалий этих литературных традиций вместе с реконструированным авторским подходом к ним, в частности - их деконструкцию средствами гипертекста.
Описать представленный в романе многослойный хронотоп взаимодействия между советской литературной традицией и традицией концептуализма, а также описать его пространственную модель, которая, на наш взгляд, является отражением и манифестацией этих взаимодействий, реализованных средствами поэтики Сорокина и, шире, концептуального искусства вообще;
Описать логику деконструкции советской и антисоветской литературной традиции в рамках интересующего нас романа и реконструировать авторский подход к тексту. Который, как мы полагаем, призывает отказаться от любых идеологий и воспринимать «Голубое сало» как эстетический объект, определив механизмы функционирования гипертекстуальных структур в романе.
Теоретико-методологическую базу диссертации составили труды отечественного и западного направления семиотики, в которых было сформулировано и разработано положение о знаковой природе культуры и эпистеме постмодернизма - Ю. М. Лотмана, Р. Барта, М. Фуко, И. П. Ильина, В. Руднева. Исследование также опирается на работы, посвященные определению и классификациям гипертекста, созданные отечественными и зарубежными исследователями этого явления - О. Вайнштейна, М. Визеля, М. Субботина и др.
Методы исследования. В рамках нашего исследования мы используем сюжетно-фабульный, нарративный и интертекстуальный анализ.
Материалом настоящей работы послужил роман «Голубое сало», а также привлекавшиеся по мере необходимости интервью с автором и мемуарные источники.
Практическая значимость исследования определяется возможностью применения материалов диссертации в учебном процессе, при подготовке
основных и специальных курсов по истории русской литературы XX века, в работе спецсеминаров.
Апробация работы. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры русской литературы НГПУ. Материалы диссертации легли в основу докладов, прозвучавших на Вторых и Третьих филологических чтениях (Новосибирск -2002, 2003). Также на основе отдельных положений диссертации в рамках летней школы «коммуникативные стратегии культуры» была разработана программа курса «Стратегии чтения в ситуации постмодерна» (Новосибирск, 2001). Основные положения диссертации отражены в 4 публикациях.
На защиту выносятся следующие положения:
В творчестве В. Сорокина находит отражение специфическая модель функционирования отечественной литературы второй половины XX века, явившейся следствием разработки «советского» и «антисоветского» мифа;
Реконструируя в своем романе указанные мифы, писатель их корректирует, переставляя акценты вплоть до полной инверсии ценностных доминант, чем дистанцирует себя от упоминавшихся мифологий;
Подобное отношение вызвано особой позицией автора, одинаково отдаляющегося от обоих направлений, используя их как своеобразный «строительный материал» для создания своего художественного гипертекста;
Семантическое наполнение текста служит индикатором нейтрального авторского отношения к упоминавшимся мифологиям, выражающееся в двух основных тенденциях: с одной стороны -преодоление знака, с другой - дискредитация его средствами деконструкции.
Указанные тенденции обусловлены осознанием автора знаковой пустоты симулятивной природы советской литературы, что нашло отражение в рассматриваемом романе.
Неоднородная структура романа
Роман «Голубое сало» был опубликован в 1999 году в издательстве «Ad Margmem» и является, по нашему мнению, одним из самых показательным произведений, в котором нашли отражение основные писательские стратегии В. Сорокина.
Первое прочтение этой книги оставляет неоднозначное впечатление: сложная структура и множество интертекстуальных отсылок многократно усложняют процесс восприятия. На страницах романа встречаются самые разнообразные стили и приемы, которые находятся между собой во взаимодействии особого рода, о котором мы будем говорить ниже. Текст этого достаточно объемного романа крайне неоднороден. В нем представлены письма Бориса Глогера к некоему «господину ST», тексты писателей-клонов (Достоевский-2, Ахматова-2, Платонов-3, Чехов-3, Набоков-7, Пастернак-1, Толстой-4), китайско-русский словарь, словарь «новояза» XXI в., несколько вставных новелл («Заплыв», «Синяя таблетка») и пьеса «Стакан русской крови», которые достаточно формально связаны между собой.
Кроме того, структура романа «Голубое сало» представляет особый интерес еще и в связи с ее крайней неоднородностью. По сути дела, мы можем увидеть в этом произведении своеобразную сеть, составленную из отдельных элементов - суб-текстов.
Их взаимодействие между собой, с художественным и внехудожественным контекстом и позволяет нам говорить об амплификации гипертекстуального начала в романе: прочтение без выхода в контекст практически неизбежно оказывается поверхностным.
Первый, внешний уровень повествования мы назовем фактографическим: в романе достаточно подробно описываются разного рода исторические и псевдоисторические события и личности. Благодаря которым, в конечном счете, и появляется возможность создания загадочного артефакта - голубого сала.
Хронотопы суб-текстов, составляющих роман, главным образом связаны друг с другом посредством документальных, фактографических и мифологических компонентов. Весьма заметны литературный и металитературный компоненты. То есть соотнесение романа с культурным контекстом литературы, эпиграфами, описаниями т.н. «скрипт-процесса» и др.
По нашему мнению, эти разнородные смысловые массивы скрепляет воедино особого рода игра, которую мы понимаем в самом широком, общекультурном и семиотическом значении этого слова. Она является основной конструктивной стратегией текстовой организации романа.
Нельзя не сказать о ее неоднородности, которая опирается на взаимодействие романа с общелитературным процессом, и т.н. советской литературой.
Сорокин строит свою игровую реальность с помощью нескольких основных операций. Среди них мы можем выделить деидеологизацию, которая достигается через игровое восприятие и переосмысление культурных категорий.
По точному замечанию Б. Кенжеева, «Тонны разоблачительной литературы ... не произведут такого художественного эффекта, как игра с этой культурой, привлекательная, прежде всего, за счет своей опасности...» [42, 203].
Следствием этого, по нашему мнению, становится создание собственной модели реальности, которую мы понимаем как симулятивную. Этот тезис точно описывает Ю. М. Лотман, утверждая, что игра — это «особого типа модель действительности. Она воспроизводит те или иные ее стороны, переводя их на язык своих правил» [59, 92-93].
Типологически иная разновидность игры в «Голубом Сале» — игровое переосмысление личности и деятельности известных исторических фигур, которое ведет к «лишению истории» [5, 121].
Многомерность и объем исторических экскурсов в романе амплифицируется частой сменой места действия: из Якутии середины XXI века в подземные бункеры «Ордена российских землеебов», оттуда в Москву середины XX века, оттуда в Берлин, а уже из Берлина - обратно, в условное пространство будущего, к адресату писем Бориса Глогера.
Очевидно, что подобному вневременному панисторизму соответствует своеобразная игра и с историческим хронотопом. Она отчетливо прослеживается уже на уровне внешних описаний. Узнаваемые герои, например Хрущев - предстает горбуном-садистом, Сталин - наркоманом и т. п. Не менее показательны и топологические трансформации: Лондон лежит в руинах после ядерного удара «Люфтваффе», а в Москве германские «братья по оружию» развернули бойкую торговлю баварским пивом.
Примером иного рода, игровая природа которого выявляется лишь с учетом несоответствия между двумя видами информации, репрезентируемой текстом, может служить взаимодействие самого широкого круга фактической информации общеисторического характера и реконструкция авторской стратегии за счет опознавания и не опознавания разного рода интертекстуальных и гипертекстуальных структур.
Постмодернистская игра Сорокина с мифологическими, по сути своей образами исторических персоналий, которая реализуется посредством искажения, смещения исторических реалий, сводит в одну точку самые разнообразные события. Создавая одномоментные, симультанные описания этих событий с разных точек зрения, одновременно репрезентируя их в искаженном свете. Этот уровень повествования мы назовем симулятивным.
Мы наблюдаем отмеченный еще Р. Бартом момент «лишения истории», в котором исчезает историчность, уступая место мифотворчеству [5,121].
«Голубое сало» - роман, тяготеющий к некой жанровой универсальности. Эту тенденцию можно проследить из описаний: с одной стороны, текст ориентирован на жанр фантастики. Кстати, весьма актуальный в советской литературе, к которой часто обращается Сорокин. Но, одновременно, он представляет и явную пародию на него. Параллельно в тексте мы можем проследить характерные жанровые признаки романов разного типа: социального (социально-политическая тематика), бытового (подробное изображение уклада жизни XXI века в письмах Глогера), своеобразного «романа чувств» (линия Глогера и господина ST), жанровые признаки плутовского романа (сюжетные линии Сталина и Гитлера), сатирического романа и романа-фарса - например, изображение конфликта у пивного ларька между «лианозовской шпаной» и поэтами-шестидесятниками. В то же время, нельзя не увидеть и элементы пародии на все эти жанры.
Псевдоистория и хронотоп
Подобные манипуляции автора с историей напрямую отражаются в романе. Так, значительная часть фигурирующих на страницах романа персонажей - историческая. Они появляются либо под своими реальными именами: Сталин, Гитлер, Алехин, Стаханов, Морозов и др., либо под искаженными, но говорящими именами: AAA — Ахматова, Осип -Мандельштам. Кроме того, в романе фигурируют лианозовские концептуалисты: Крапива - Кропивницкий, «пахан зловещей Лианозовской шпаны, наводящей ужас на московские танцплощадки и литературные кафе»[91,255], Генрих-Вертолет - Г. Сапгир, и т.д. Мимоходом появляется водка «Катя Бобринская» - очевидно, жест в сторону известного искусствоведа Е.А. Бобринской и т.д.
Очевидно, что в парадигме романа все личности — из реальных людей становятся литературными персонажами. Механизмы этого процесса вскрывают в своих работах В. Курицын [48] и Н.Иванова [36].
В «Голубом сале» сохраняются и многие исторические реалии, впрочем, изрядно искаженные и сниженные. Здесь же нельзя не упомянуть о традициях юродства в прозе «новой волны», о чем говорит, например, О. Дарк в своей работе «Новая русская проза и западное средневековье» [28]. На страницах романа фигурируют пакт Молотова-Риббентропа, праздничные вечера в Большом театре, обсуждаются актуальные книги. Например, Варлам (очевидно, Шаламов) комментирует рассказ «Один день Ивана Денисовича», писателя «из новых»:
«Этот Денисович брюзжит, что его тошнит от супа из спаржи и кур по-венгерски, которыми их кормят чуть ли не каждый день. ... Вино у них, якобы, только крымское, французским не пахнет. Кокаин в кокскафе разбавлен сахаром.
У меня [у Хрущева - Д. У.] истопником служит Варлам. Он полжизни отбухал в крымском ЬОУЕЛАГЕ. Колоритный персонаж. ... Я ему дал прочесть [«Один день Ивана Денисовича» -Д. У.]. Так он мне сразу сказал: «Я в таких лагерях не сидел». [91, 261-262].
То есть мы можем говорить о вытеснении исторических фактов вторичным языком семиотической реальности, в которой и происходят псевдоисторические события романа. Происходит создание своеобразной «апокрифической истории».
Для диссидентской литературы и литературы «новой волны» вообще характерно подобное семиотическое смещение - достаточно вспомнить «День открытых убийств» Даниэля или «Остров Крым» Аксенова, не говоря уже о более широкой культурной традиции, - например, категории «обратного поведения» Ивана IV или Петра I [104, 320-333].
Но применительно к рассматриваемому нами тексту Сорокина мы не можем четко отделить исторические факты и реальных людей от вымышленных. Ибо виртуальные и реальные события перемешиваются между собой, и мы видим причудливую смесь из них. Для литературы «новой волны» этот прием становится общим местом, ср.: «Деконструкция семиотических систем, осуществляемая постмодернизмом посредством целенаправленной техники эклектики-цитирования, ныне факт жизненный, онтологический. Реальность исчезает, демонтируется, а поэтому философия и искусство не поспевают даже дублировать жизнь, делаясь излишними» [61,71].
Поэтому и не вызывают особого удивления диалоги Молотова с золотопромышленником Рябушинским и Микой Морозовым. Или рассказ о том, как Сталин летал в Англию, чтобы увидеть своими глазами последствия ядерной бомбардировки Лондона, осуществленной «Люфтваффе», или следующий диалог: «К Сталину подошли Геринг с супругой и Лени Рифеншталь. - Рад приветствовать вас, господин генеральный секретарь, - склонил худощавую, редковолосую голову двухметровый, тонкий как жердь Геринг. Здравствуйте, Геринг, - пожал ему руку Сталин. - Когда, наконец, ваши доблестные «Люфтваффе» осыпят дядю Сэма атомным поп-корном?» [91,303]. Герои Сорокина, по его же словам, «лишь буквы на бумаге». И мы не можем однозначно дифференцировать их - исторические ли это личности или это всего лишь выдумка автора. Поэтому логично будет сделать вывод о бинарности их природы. Как сказал в одном из интервью сам автор, роман представляет собой своеобразное описание картин «коллективного российского бессознательного» XX века. Очевидно, что имеет смысл говорить и о некой неомифологичной игре со стереотипами массовой культуры, ср.: «Ахмат Газманов // На груди Ленина-Сталина живет - // На широкой груди, // На глубокой груди, // На могучей груди, // На текучей груди, // На груди с тремя сосцами: // В первом сосце - Белое молоко, // Во втором сосце - Черное молоко, // В третьем сосце - Невидимое молоко. Ай-бай!» [91, 56].
Как мы видим, уже на этом уровне мы можем говорить о множественности возможных трактовок, способов прочтения текста или мулътиполярности сорокинского дискурса.
Ненужная и случайная подробность — это одно из главных средств создания иллюзии реальности, а тем самым — миметического эффекта: это коннотатор мимесиса.
Возвращаясь к тезису о многоуровневой структуре повествования, нельзя не отметить тот факт, что, помимо описанных нами выше особенностей внутритекстовых взаимодействий, вызывает интерес и проблема взаимодействия романа с внешним контекстом, т.е. внетекстовой реальностью. Очевидно, что «Голубое сало» обладает и внешним повествовательным уровнем, а именно включенностью романа в метадискурс литературы «новой волны». Для нее было чрезвычайно актуальным переосмысление истории вплоть до актуализации эсхатологических и апокалиптических ожиданий, что отражено и в романе «Голубое сало»: «К вечеру Последнего Дня Земли мозг Сталина накрыл полмира. Другая половина скрылась под водой. Еще через сутки Земля, перегруженная мозгом Сталина, сошла со своей орбиты и притянула к себе Луну» [91, 337-338].
Роман "Голубое сало" в контексте литературы "новой волны"
Чрезвычайно важным, на наш взгляд, является не просто соотнесение текстов Сорокина с какой-либо литературной или идеологической традицией и сопоставление их с предполагаемыми первоисточниками. В нашем случае нас будет интересовать взаимодействие соцреализма и постмодернизма. Как мы полагаем, именно эти две составляющие обусловили специфику сорокинских текстов.
Факт наличия в двух текстах одной и той же дескриптивной системы еще не доказывает, что первый текст повлиял на второй.
Обнаружение схожих дескриптивных систем позволяет увидеть те уровни художественного текста, которые предельно удалены от поверхности. Но, с другой стороны, этот процесс всецело зависит от уровня читательской компетенции, которая при определенных обстоятельствах может превосходить уровень компетенции автора. И, следовательно, являться результатом процесса «чтения\письма». Впрочем, такая ситуация ни в коей мере не является облигаторной, а зависит от целого комплекса причин самого разного генеза. И в первую очередь - от систем кодирования дескриптивных систем со стороны автора и, соответственно, декодирования со стороны читателя.
По точному замечанию Г. Тиханова «...открытый для трансформации гипертекст уже не позволяет ... доверять привычной артикуляции семантически целостных единиц и сам превращается в архив семантически динамичных материалов, количество которых можно, в любой момент и с легкостью, увеличивать или уменьшать. Граница между автором и читателем полностью размыта, а вместе с ней и основы теории восприятия и традиционной истории литературы» [99, 156].
В этой части нашего исследования мы попытаемся определить место В. Г. Сорокина как писателя в литературном процессе 80-90 годов XX в. Это необходимо для того, чтобы не только зафиксировать особенности поэтики, но и постараться понять причины художественного метода писателя.
Поэтому мы и принимаем во внимание не только теорию русского и западного постмодерна, на которой мы останавливались, но и методы истории литературы. Посредством реконструкции основных, на наш взгляд, точек соприкосновения официального и неофициального пластов литературы СССР 80-90 гг., мы попытаемся определить причины специфического авторского метода.
Реконструкция всего литературного быта хотя бы за десятилетие — это результат крайне сложного специального исследования, поэтому в рамках данной работы нам представляется важным вычленить лишь основные, характерные эстетические, художественные и идеологические аспекты.
В случае Сорокина, который часто использует в своих текстах подходы соц-арта, происходит довольно интересный процесс. Несколько упрощая, мы можем говорить о том, что сам соцреализм полагал себя высшей стадией реализма. То есть по сути соцреализм пытался подменить собой настоящую реальность, подменяя ее целой сетью симулятивных объектов: в кино, музыке, литературе и др.
Становление Сорокина как писателя началось в начале 1980-х годов. В своих текстах он, по сути, демифологизировал советский миф, доводя его до абсурда. Не предлагая, кстати, никакого другого мифа взамен, поскольку наравне с советским мифом демифологизируется и постсоветский миф.
В случае соцреализма получается следующая ситуация: мифологичен сам язык соцреализма - с его идеализацией несуществующего и стремлением превратить реальность страны советов в идеальную реальность — коммунистическое общество.
Происходит переосмысление существующих фактов - биографий, исторических событий с целью их идеализации. А все то, что не вписывается в рамки идеологии - попросту игнорируется. В общем, процесс мифологизации сознания в поэтике социалистического реализма становится одной из ведущих практик (подробнее см.: Глинский Я. «Мифологизированное сознание и тоталитаризм» [22, 29-31]). Сорокин в своих текстах продолжает эту традицию, не забывая, однако, и о том, что это сам по себе процесс симулятивный. Он вводит в свой концептуалистский соцартовскии текст на самых разных уровнях (язык, сюжет, коллизии) своеобразную «обратную сторону», соцреализма -антиэстетику: кровь, разного рода перверсии и прочее.
За счет этого он создает свой и довершает процесс создания соцреалистического текста. У него, кроме «парадной» стороны, присутствует и «темная сторона», присущая всем и каждому - как условно положительным героям той или иной эпохи, так и условно отрицательным.
То есть мы можем предположить, что Сорокин создает идеальную картину соцреализма, и реализм здесь — ключевое слово. В этом смысле показательна позиция В. Курицына, полагающего, что «Соц-арт доводит до логического предела стиль советского искусства, соц-арт погружает соцреалистические тексты в другой контекст с целью профанировать первоисточник. То есть соц-арт, как и постмодерн, работает с уже отрефлектированным, со вторичным материалом» [51, 229].
Не останавливаясь на этом, он продолжает развитие «темного», инвертированного начала, делая упор на него. В результате мы фактически сталкиваемся с амплификацией негатива, через которую и идет деконструкция соцреалистического мифа и советской идеологии.
В этом он идет дальше традиции соц-арта, которая обыгрывает соцреализм, и концентрирует внимание именно на концептуализме как инструменте борьбы с самыми разными тоталитарными дискурсами. Например, дискурса Солженицына, который однозначно негативно оценивал советский строй, но вместо него навязывал свою, «позитивную», но не менее тоталитарную идеологию, которая в этом смысле уже ничем не отличается от советской.
Поэтому мы с полной уверенностью можем отнести тексты Сорокина к практике постмодернима, для которой важно освоение, слияние с симулируемой традицией. Сам же автор в одном из интервью заявил, что «Для меня первичен не соцарт, а поп-арт. Уорхол дал мне больше, чем Джойс. Соцарт - это лишь часть поп-арта, принципами которого я пользуюсь постоянно» [133].
А вообще - Сорокин иронизирует не только или даже не столько над советским текстом. Он смотрит через призму иронии на все самое известное и интересное в русской, да и мировой литературе - Турнье (орден Землеебов), Пелевина - в романе «Лед», русскую классику - то есть самые разнообразные традиции. Или, другими словами, для Сорокина важен контекст, предшествующая традиция. Вот как сформулировала эту идею Ю. Кристева: «любой текст может строиться как мозаика цитации, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности, и, оказывается, что поэтический язык поддается как минимум двойному прочтению» [46, 98-99].
Концептуальное искусство и роман "Голубое сало"
Почва, на которой развивались идеи, нашедшие воплощение в творчестве концептуалистов, по нашему мнению была также во многом подготовлена самим ходом литературного процесса. Так, М. Бахтин указывал на особенность литературы, которая, по сути, являясь одной из равноправных идеологий, наряду с политикой, этикой, религией в то же время «отражает и преломляет отражения и преломления» (Цит. по: [64, 22]).
В качестве вершины А выступает собственно текст, в качестве вершины В - точка конвергенции субъекта и адресата (референт коммуникативного события) и вершина С - сознание читателя.
На внешнем уровне повествования, вполне в духе «большого нарратива», референтом коммуникативного события выступает процесс продукции художественных текстов писателями.
Однако создание рукописей посредством описанного в романе скрипт-процесса не является конечной целью этого проекта. Работа с текстом писателями-клонами оказывается конечным этапом технологии получения вещества «голубое сало», которое и становится квазиобъектом (точка D) коммуникативного процесса.
Так, например, применительно к рассматриваемому нами роману, в качестве точки D выступает вещество голубое сало как экстракт писательского творчества, обладающее нулевой энтропией, о чем есть вполне четкое указание в тексте: «- Что такое голубое сало? - Вещество, энтропия которого всегда равна нулю. Температура его всегда постоянна и равна температуре тела донора. - Оно хоть горит? Нет, нет. Его можно резать, расчленять на молекулы, но эти молекулы всегда будут выключены из процесса энергообмена» [91, 120-121]. Невольно напрашивается параллель с известным выражением Булгакова «рукописи не горят», которое выступает в качестве точки В. Как мы можем наблюдать, происходит достаточно типичная концептуальная подмена одной стратегии на другую, симулятивную.
По сути, художественное творчество превращается в инструмент создания своеобразного «концентрата» власти языка - «голубого сала».
Коммуникация в рамках «большого нарратива» (соответственно,, треугольник ABC) строится на монологе, не допускающем альтернативных точек зрения. При появлении в этой коммуникационной модели точки D тоталитарная монологичная система текста терпит крах, поскольку появляются сразу три дополнительных, альтернативных уровня коммуникации (ABD, CBD, ADC), снимающие однозначность восприятия и продуцирующие альтернативные смысловые поля.
Семантическая инверсия знака у Сорокина, перенос «плюса» на «минус», является механизмом остранения, понимаемого в рамках формальной школы, но результатом становится не новый взгляд на знакомые вещи, а взгляд на пустоту.
Под остранением в романе «Голубое сало» мы подразумеваем такие стратегии Сорокина, которые заставляют читателя по-новому посмотреть на определенные предметы и понятия. И, таким образом, они продлевают процесс восприятия (вспомним, для примера, тезис о лишении истории, о чем мы говорили выше).
Сорокин деконструирует не только художественный дискурс крупнейших российских писателей, но и всю дискурсию классического писателя — как общественного лидера, как идейного вожака и пророка.
Подобный «сдвиг» посредством введения в коммуникативную схему квазиобъекта обеспечивает функционирование оппозиции «отрицание-негация», характерной для комплекса садизм-мазохизм, широко представленном в творчестве Сорокина.
Для того чтобы вскрыть эти механизмы, как мы полагаем, в первую очередь необходимо описать композицию романа. На наш взгляд, она тяготеет к форме сонаты как трехчастного циклического произведения с быстрыми крайними частями и медленной средней. Воспользовашись музыкальной терминологией, эти части мы можем определить как экспозицию, разработку и репризу.
Обычно экспозиция состоит из четырёх частей — главной, связующей, побочной и заключительной. В главной - излагается первая тема в основной тональности. Связующая - готовит тему одной или нескольких побочных партий. Заключительная партия - новая тема или ряд мотивов и фраз завершающего характера.
Вторая часть сонатной формы - разработка, в которой развивается тематический материал экспозиции, сменяет друг друга ряд тональностей. В третьей части (репризе) вновь проходит материал экспозиции, но с изложением главной и побочной партий в одной тональности. Фактическая форма сонаты может меняться, но основные ее черты - три крупных раздела, принцип противопоставления двух и более тем, способных отражать образные контрасты или конфликты остаются неизменными. Элементами «сети» субтекстов, составляющих гипертекст, по нашему мнению, являются указанные элементы сонатной формы - экспозиция, разработка и реприза. Которые, в свою очередь, могут делиться на более мелкие фрагменты.