Рязанский текст в древнерусском летописании XII - XVI вв. Денисова Инна Васильевна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Древнерусское летописание как объект исследования отечественной филологии XIX–начала XXI века 17-47

1.1. История изучения летописания Древней Руси: общерусские своды и местные летописные традиции .17-33

1.2. Рязанский летописный текст как локальный текст русской словесности и проблемы его исследования 33-45

Выводы по главе 1 .45-47

Глава 2. Специфика отражения рязанского текста в составе летописных сводов XIII–XVI веков 48-116

2.1. Текстовая фиксация рязанских событий в севернорусских (Софийской I и Новгородской I) и южнорусской (Ипатьевской) летописях 50-63

2.2. Симеоновская летопись: рязанская тема в киноварных заглавиях рукописи 63-78

2.3. Следы рязанского летописания в Никоновском своде 79-94

2.4. Антирязанская направленность Тверской летописи и Рогожского летописца 94-112

Выводы по главе 2 112-116

Глава 3. Вопросы поэтики рязанского летописного текста 117-178

3.1. Пространственно-временной образ рязанской земли и поэтика исторического повествования 118-126

3.2. Своеобразие образной системы рязанского летописного текста: типология образов и способы их создания 126-142

3.3. Индивидуализация образов рязанских князей (св. мученика Романа Ольговича, Глеба Ростиславовича и Олега Ивановича) .142-156

3.4. Жанровая поэтика рязанского летописного текста 156-168

3.5. Библейские цитаты и их функции в рязанском летописном тексте 169-175

Выводы по главе 3 .175-178

Заключение 179-190

Список литературы 191-213

• История изучения летописания Древней Руси: общерусские своды и местные летописные традиции
• Текстовая фиксация рязанских событий в севернорусских (Софийской I и Новгородской I) и южнорусской (Ипатьевской) летописях
• Антирязанская направленность Тверской летописи и Рогожского летописца
• Жанровая поэтика рязанского летописного текста

Введение к работе

Актуальность темы исследования обусловлена возрастающим вниманием отечественной филологической науки к локальному тексту как к значимому историко-культурному феномену в составе отечественной словесности, необходимостью систематизировать и обобщить основные данные о рязанском летописании, уже известные к настоящему времени, и на современном этапе продолжить его изучение, проясняя целый ряд проблемных вопросов, связанных с местным летописанием Рязанского княжества в разные столетия его существования. Рязанский летописный текст как локальный впервые анализируется в данной диссертационной работе. Актуализирует ее и активно развивающееся в рамках современной отечественной науки направление регионального литературоведения.

Научная новизна диссертации определяется, прежде всего,
литературоведческим анализом рязанского текста в летописной традиции
Древней Руси. Комплексного изучения рязанского летописного текста,
включающего его историю, бытование в общерусских летописных сводах,
содержательно-тематическую ценность, жанровое своеобразие, поэтические
особенности, функционирование в контексте местного летописания, до
настоящего времени не было предпринято. Также впервые для изучения
особенностей рязанского летописания был привлечен широкий круг
летописных источников и сочинений об истории Руси XIII–XVI веков. Под
этим углом зрения в диссертации были рассмотрены отдельные летописные
фрагменты. Обосновано, что, отличаясь «мозаичностью», они в то же время
обладают тематическим единством, позволяющим характеризовать

рязанский летописный текст как целостное явление.

Степень научной разработанности проблемы рязанского

летописного дела пока еще недостаточно высока. Так, впервые выделили рязанские летописные известия Д.И. Иловайский и В.С. Иконников. О существовании утраченного ныне Рязанского летописного свода писали В.Л. Комарович, М.Д. Присёлков и А.Л. Монгайт. Однако после монографии А.Г. Кузьмина «Рязанское летописание» не появилось ни одного научного исследования, посвященного разработке вопросов летописного дела в пределах Рязанского княжества. К общей характеристике рязанской летописной традиции обращались авторы краеведческих исследований

(Л.Л. Муравьёва, А.И. Цепков, Ю.Н. Мостяев, Д.В. Губин). Задача

целостного литературоведческого изучения летописного наследия

средневековой Рязани до сих пор не ставилась.

Анализ летописных источников, содержащих рязанский текст, с опорой
на выработанную отечественной медиевистикой теорию жанра и

сложившуюся методологию его исследования продуктивен с точки зрения
содержательно-тематического своеобразия, структурно-композиционной

организации и жанровой специфики. Для рязанского летописного текста
актуальна классификация Н.И. Прокофьева, дополненная исследованиями
Н.В. Трофимовой о воинском повествовании, согласно которой в
летописании выделяются: 1) погодные записи (краткие или пространные
(распространенные)); 2) летописные повести и их разновидности:

информативного и событийного типа. Дополняют эту сложную жанровую структуру летописного текста малые лирические и символические жанрообразования, семантически и функционально значимые. В рязанском тексте представлены все указанные жанровые формы летописного повествования.

Материал летописей, представляющий рязанский текст, разнороден с содержательной точки зрения, следовательно, логично его тематическое разделение на следующие группы:

1. Описания военных действий (описания походов, битв, поединков,
нападений и т.п.). Военные походы и бои в XI–XVI веках совершались
преимущественно по двум основным причинам: 1) борьба правителей
соседних княжеств за присоединение территории или противостояние князей
одного рода из-за права владеть престолом; 2) защита границ княжеств
от набегов степных кочевых народов (половцев и монголо-татар),
столкновения с ними и нападения на них княжеских дружин объединенными
силами или единолично. В связи с этим первая группа летописных статей
рязанского содержания разделена на три подгруппы, сообщающие о:
а) княжеских междоусобицах; б) борьбе с внешним врагом; в) бегстве или
освобождении князей / княжичей из плена.

2. Сообщения о событиях частной жизни князя и его окружения
(рождении детей в княжеской семье, свадьбах, смерти правителя или его
супруги / сродников / детей и т.д.).

3. Обращения к событиям церковной жизни города / княжества
(назначение епископа на митрополию, участие рязанских
священнослужителей в различных делах церкви, преставление священников
и т.д.).

4. Рассказ о рязанцах – участниках военных событий, инициированных
другими княжествами (поскольку даже в состоянии междоусобных
конфликтов между княжествами периодически заключались перемирия и
союзы, довольно часто рязанских князей призывали на помощь в другие
земли в силу их родственных или политических связей).

5. Повествование о рязанской земле или указание на нее как на место действия / фон каких-либо событий военного или политического характера или убежище / укрытие для правителей других княжеств.

Согласно данной классификации в диссертации произведены отбор, анализ и сопоставление летописных известий рязанской тематики, что позволило дать целостное представление о содержательно-тематическом охвате фрагментов с рязанским текстом по отдельным сохранившим его летописным сводам. Именно они, созданные с XIII по XVI столетие, составляют основную эмпирическую базу диссертационного исследования.

Гипотеза исследования – рязанский текст, воссозданный на основе
летописных памятников XIII–XVI веков и проанализированный с учетом его
содержательно-тематического, образно-персонажного, жанрово-

стилистического своеобразия, позволяет судить как о значимости Рязанского княжества и событий, связанных с его существованием на протяжении ряда столетий в общерусской истории, так и о роли, которую играли рязанские фрагменты в формировании общего облика летописных сводов, авторских позиций их составителей и сложившихся локальных традиций.

Цель работы – выявление локальной специфики рязанского текста в составе древнерусских летописей XIII–XVI веков, особенностей его художественного воплощения в контексте общерусского летописания, дифференциации в зависимости от жанровой формы повествования и его трансформации в сводах, отличных друг от друга как по времени создания, так и по месту их появления.

Для достижения поставленной цели было необходимо решить следующие задачи:

1. сделать обзор исследовательских работ по истории рязанского летописания; систематизировать теоретические сведения об истории развития и жанровой специфике древнерусских летописей; изучить теорию локальных текстов;

2. выявить летописные источники, содержащие реально-исторический материал о Рязанском княжестве; изучить и обобщить основные концепции, посвященные истории и специфике развития рязанского летописания;

3. вычленить рязанский текст в составе древнерусских летописных сводов XIII–XVI столетий, определив его локальную специфику; проанализировать историко-культурное содержание и его контекст в летописных записях с учетом меняющегося восприятия Рязанского княжества летописцами разных эпох и локаций;

4. классифицировать рязанский текст в летописных статьях по жанрово-тематическому принципу; выделить общерусские и локальные летописные традиции в записях, содержащих обращение к историческим событиям и историческим персонажам рязанской земли;

5. исследовать пространственно-временную организацию текста, выявив ее хронотопные характеристики; изучить воссозданный в рязанском

летописном тексте образ рязанской земли и связанные с ним топосы и мотивы;

6. проанализировать образно-персонажную систему рязанского летописного текста и ее типологию, своеобразие индивидуализированных художественных образов в рязанском летописном тексте;

7. выделить жанрово-стилистические особенности анализируемых летописных известий; выявить библейские цитаты в стилистическом строе рязанского летописного текста и их функциональное назначение.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Рязанский летописный текст, несмотря на малоизученное рукописное наследие, прочитывается в целом ряде общерусских летописных сводов XIII–XVI веков и является локальным текстом древнерусской словесности, заслуживающим филологического изучения на современном этапе развития отечественной науки.

2. Художественное воплощение рязанского материала в летописях, его жанрово-стилевой облик варьируется в зависимости от времени создания и локализации летописных сводов, авторской позиции составителей и их отношения к Рязанскому княжеству, его истории и сложившемуся укладу, правителям и населявшим его жителям.

3. Сопоставительный анализ летописных источников обозначил специфику бытования рязанского текста в летописных сводах XIII–XVI столетий: Новгородская I, Ипатьевская и Софийская I – ограничились сухой и деловитой фиксацией рязанских событий, лишенной оценочности и эмоциональности; в Рогожском летописце дана попытка сделать обзор происходившего в Рязанском княжестве; Симеоновская и сходная с ней Лаврентьевская летописи хранят прорязанскую обработку текста, о чем свидетельствуют киноварные заглавия на полях; Тверская обладает антирязанской направленностью исторического повествования в силу соперничества за влияние на московский великокняжеский престол.

4. Никоновский летописный свод наиболее значим для анализа рязанского текста, он содержит наибольшее количество статей о рязанской земле, отличающихся содержательно-тематическим и жанрово-стилистическим разнообразием, ему присущ эмоционально-экспрессивный стиль исторического повествования; его составитель, предположительно, был связан с Рязанью, что не могло не повлиять на личностные оценки и переделку известных летописных материалов в прорязанском ключе.

5. Тематически рязанский текст представлен большей частью летописными повестями военной тематики; описания битв рязанцев и междоусобиц в пределах рязанских земель и вне их границ обнаруживают материал, восходящий к местной летописной традиции, что подтверждается на жанровом и стилистическом уровне. В жанровом отношении рязанский текст представлен погодными записями и летописными воинскими повестями событийного и информативного типа, дополненными малыми

лирическими и символическими жанрами (плачами, молитвами, знамениями, поучениями), что соответствует тенденциям общерусского летописания.

6. Наибольший отклик в летописном рязанском тексте получили образы рязанских князей: Глеба Ростиславовича (XII век), пользующегося уважением книжников, Романа Ольговича (XIII век), чей облик художественно воссоздан на стыке летописной и житийной традиции, и Олега Ивановича (XIV–XV века), вызвавшего неоднозначность оценок летописцев. Их описания воплотили специфику рязанского характера и его зависимость от конкретной эпохи.

7. Поэтические особенности рязанского текста заключаются в иерархическом построении образной системы, персонажи которой представляют все сословия (князья, бояре, тысяцкие, дружинники), в сложившейся особой пространственно-временной организации текста с доминирующим сюжетным мотивом, создавшим трагический образ рязанской земли, в обращении к библейской цитации и поучениям, специфику и эволюцию которых определяли характер конкретного летописного свода и эпоха его создания.

Методологическая основа исследования. В работе использованы
культурно-исторический и сравнительно-исторический, историко-

генетический и сравнительно-типологический методы исследования, а также герменевтический и жанровый подходы к анализу летописных текстов.

Теоретическая основа исследования представлена работами ведущих
историков и филологов XIX – начала XXI века, рассматривавших проблемы
становления и эволюции древнерусского летописания, поэтики летописного
текста: И.Н. Данилевского, А.С. Дёмина, И.П. Ерёмина, Е.Л. Конявской,
Д.С. Лихачёва, А.А. Пауткина, М.Н. Тихомирова, Н.В. Трофимовой,

А.Н. Ужанкова, А.А. Шайкина, А.А. Шахматова, а также по теории
локальных литератур и текстов, начиная с трудов В.Н. Топорова.
Теоретическая база исследования позволяет заниматься филологическими
вопросами областного летописания в контексте регионального

литературоведения.

Теоретическая значимость исследования заключается в

возможности применения основных положений и выводов диссертационной работы при текстологическом изучении и комментировании летописных текстов XIII–XVI веков рязанского происхождения, а также в дальнейшем освоении рязанского летописания и перспективном развитии основных направлений регионального литературоведения.

Практическое значение диссертации состоит в том, что материалы исследования могут быть использованы в преподавании истории древнерусской словесности и литературного краеведения в средней и высшей школе; возможно выделение специальной дисциплины по выбору «Рязанский текст в древнерусской литературе». Научно-просветительская работа также

предусматривает применение результатов исследования в формировании особой среды для развития культурного туризма в Рязанском регионе.

Апробация исследования. Основные положения диссертации были
представлены в виде докладов на научных и научно-практических
конференциях разного уровня: регионального («Рязанская земля: история,
культура, общество» (Рязань, РОУНБ имени Горького, 2011, 2013), научно-
просветительский семинар «Старая Рязань как символ духовного и
национального возрождения Древней Руси (на материале летописных
источников XIV–XVI веков)» (Москва, Институт славяноведения РАН,
2016)), межрегионального и всероссийского «Северный текст русской
литературы как локальный сверхтекст» (Архангельск, Северный

(Арктический) федеральный университет имени М.В. Ломоносова, 2012), «Древнерусская литература и литература Нового времени. Памяти профессора Н.И. Прокофьева» (Москва, МПГУ, 2013, 2015, 2017), «Слово. Словесность. Словесник» (Рязань, РГУ имени С.А. Есенина, 2014, 2015, 2016, 2017)), международного («Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XIII, XIV, XVI Кирилло-Мефодиевские чтения» (Москва, ГИРЯ им. А.С. Пушкина, 2012, 2013, 2015), «Духовно-нравственный и эстетический потенциал русской классической литературы» (Москва, МГОУ, 2013)).

По теме исследования было опубликовано двадцать две статьи, пять из которых – в рецензируемых изданиях, включенных в список ВАК.

Предметом исследования является текстовый материал в летописных
сводах, посвященный рязанской земле и, предположительно, созданный в
пределах Рязанского княжества или под влиянием рязанских книжников.
Также к рязанскому тексту отнесены летописные известия о Муроме до
середины XII века, когда Рязанское княжество выделилось из состава
Муромо-Рязанского. Для изучения рязанского текста привлечены

летописные известия об исторических событиях XII–XVI веков, находящиеся в общерусских сводах, датируемых XIII–XVI столетиями (опираемся на хронологические границы, которые определяются первым появлением рязанских записей и последним упоминанием о княжестве).

Объектом исследования послужили общерусские летописные своды XIII–XVI веков, содержащие наибольшее количество известий о Рязани: Новгородская I летопись старшего и младшего изводов (XIII–XV веков), Ипатьевская (кон. ХIII – нач. XIV века) и Софийская I летопись старшего извода XV века, а также основные источники по истории Тверского княжества: Рогожский летописец (перв. пол. XV века) и Тверская летопись (XVI век), – Симеоновская летопись конца XV века с киноварными заметками на полях, касающимися Рязанского княжества, и Лаврентьевская летопись (XIV век), имеющие общий протограф – Троицкую летопись, и богатый на рязанский материал Никоновский (Патриарший) летописный свод (XVI век).

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы (227 наименований). Объем работы – 213 страниц.

История изучения летописания Древней Руси: общерусские своды и местные летописные традиции

Летописанию принадлежит особое место в отечественной истории и словесности. Летописи – особый вид исторического повествования, бытовавшего на Руси с XI до XVIII века. Дошедшие до нас памятники сохранились в форме обширных компиляций – летописных сводов, которые становились объектом исследования не одного поколения ученых-медиевистов с точки зрения филологии, историографии, текстологии, палеографии и других областей научного знания.

Изучением летописей занимались еще в XVIII–XIX веках такие ученые историки и филологи, как К.Н. Бестужев-Рюмин [33], И.Е. Забелин [68], В.О. Ключевский [79], Н.И. Костомаров [84], М.В. Ломоносов [105], Г.Ф. Миллер [114], И.И. Срезневский [165], В.Н. Татищев [168], А.Л. Шлёцер [202] и многие другие. В XX веке их разыскания продолжили М.Х. Алешковский [26], В.М. Истрин [76], Д.С. Лихачёв [102], Я.С. Лурье [107, 109–111], А.Н. Насонов [120], А.Е. Пресняков [141], М.Д. Присёлков [142], Г.М. Прохоров [146], Б.А. Рыбаков [160, 161], М.Н. Тихомиров [173], П.П. Толочко [174], Л.В. Черепнин [189], А.А. Шахматов [197–200] и другие. Они изучали историю создания летописных сводов, их источники и сложившиеся редакции, атрибутировали и датировали их, а также анализировали отразившуюся в них политическую и художественную позицию летописцев-книжников. Прежде всего, с текстологической точки зрения их интересовала история появления ранних летописных известий, их достоверность и состав общерусских сводов. Первых исследователей летописей объединяло убеждение, что истоки русского летописания следует искать в начальном периоде существования Киевского государства, хотя мнения по поводу появления ранних летописных записей расходятся точно так же, как гипотезы о складывании областных (местных) летописных традиций и их связи с общерусскими тенденциями летописного дела на Руси. Так, Н.И. Костомаров, рассуждая об официальном, юридическом и церковном характере летописания, говорил о существовании до XII века, точнее до 1110 года, только одной летописи [84, с. 25]. Историк отмечал дальнейшее деление единой летописи на местные летописные традиции: киевскую (до 1200 года), галицко-волынскую (до 1305 года), суздальскую и ее вариант, переяславскую, считал продолжением киевской с середины XII века, тверская же, по его мнению, сложилась в XIV веке. По мере приближения русских земель к единодержавному укладу летописи сводились в большие своды, в пределах которых отдельные источники соединялись вместе. Согласно гипотезе Н.И. Костомарова, таковы Софийский, Воскресенский и Никоновский своды.

К.Н. Бестужев-Рюмин впервые дал общий обзор и анализ обширного летописного материала, значительно расширив представления о происхождении древнерусских летописей и продемонстрировав разнообразие подходов к анализу древнерусского исторического текста. Важное место в текстологическом анализе занимал вопрос об определении степени достоверности летописных известий, в связи с чем особое внимание уделялось датировке составления записей. Он первым указал на возможность субъективной позиции летописца и на отражение в тексте его политической тенденциозности [33, с. 105–107].

К вопросу появления русских летописей обращался И.И. Срезневский, доказывавший их существование еще в X веке. Вместе с тем он изучал специфику содержания древних летописных известий и их языковые особенности на примере «Повести временных лет». Академик, анализируя личность первых летописцев, пытался определить их происхождение и статус, сделав заключение о том, что это были «особы духовные» [165, с. 2–3].

Летопись как памятник исторического и литературного значения первым начал изучать А.А. Шахматов. Он применил филологический метод исследования, положив в основу своих работ критику летописных сводов и детальное изучение истории текста, сравнительно-исторический анализ формы и содержания других источников. В сущности, ученый первым высказал мнение о русском летописном своде как памятнике особого содержания, своеобразного типа повествования и сложившейся структурно-композиционной организации. В ранних работах по истории русского летописания он оперировал понятием летописного свода и рассуждал о его составителях. Исследователь наметил этапы составления первых памятников летописания; по его мнению, русское летописание началось в Киеве, где были сложены начальные общерусские своды, ставившие своей задачей дать представление об истории не отдельного княжества, а всей Русской земли в целом. Согласно его гипотезе, общерусские традиции пересекались с местными на протяжении разных эпох. Если ранняя, дошедшая до нас летопись «Повесть временных лет» была общерусским сводом, то в XII-XIV веках появились местные летописи, в начале XIV века инициатором нового общерусского летописного свода стала митрополичья кафедра во Владимире; однако на этом местное летописание не прекратилось, в XV веке начали преобладать летописи, обобщающие историю всей Русской земли, главным образом московского происхождения [197, с. 102].

Б.А. Рыбаков называл летописи «примечательным явлением во всей европейской средневековой литературе» [160, с. 157]. Вслед за И.И. Срезневским и А.А. Шахматовым он занимался проблемой начального этапа летописания Древней Руси: «Если говорить о летописях – исторических сочинениях, имеющих определенную концепцию, то, очевидно, такие сочинения появились не ранее конца X века. Но вполне возможно, что краткие хроникальные записи, самая идея фиксации исторических событий (а, следовательно, и отбор их для записи) возникли значительно раньше» [160, с. 159].

И.П. Ерёмин вслед за А.А. Шахматовым полагал, что русское летописание началось в первой половине XI века в Киеве и Новгороде. Рассуждая о позиции летописца, ученый писал: «Древнерусские летописцы … нередко проявляли независимость мысли, отражая точку зрения широких народных масс на те или иные события, нередко подвергали критике действия и поступки князей, если эти действия и поступки казались им заслуживающими порицания…» [64, с. 39]. В доказательство независимой позиции книжника он приводил заявление русского летописца XV века, просившего читателя не обижаться на негативную оценку некоторых деяний московского князя Василия Дмитриевича. По словам летописца и солидарного с ним в этом вопросе И.П. Ерёмина, об истории надо писать правдиво даже в том случае, если эта правда кому-нибудь не нужна или не нравится.

М.Н. Тихомирову принадлежат исследования по различным вопросам истории русского летописания с древнейших этапов его развития до угасания летописного жанра в конце XVII века, а также публикации ряда летописных текстов. Начало русского летописания он относил к середине или второй половине XI века, отметив: « … русскую историографию нельзя отождествлять с летописными сводами, которые сами основывались на ряде источников разнообразного характера. Летописные своды были не начальной, а заключительной стадией исторических обобщений, которым предшествовали записи об исторических событиях и отдельные сказания» [173, с. 46–47].

Серьезный вклад в изучение состава русского летописания внес Я.С. Лурье, сделавший подробный текстологический анализ общерусских летописей XIV– XV веков с привлечением и сопоставлением точек зрения известных историков-медиевистов: А.А. Шахматова, М.Д. Присёлкова, А.А. Зимина и др. Особое внимание было уделено Лаврентьевской, Троицкой, Софийской I и II, Ермолинской, Типографской, Львовской летописям. «Сравнение дошедших до нас летописей между собой обнаруживает существование «основных сводов» – протографов дошедших до нас летописей ... Но летописные своды XIV–XV веков основывались не только на предшествовавших им сводах. Источником часто бывала память летописца, его непосредственное знакомство с событиями, о которых идет речь, но также и предварительные записи, «летописцы» и «летописчики», которые велись в монастырях, при дворах великих князей и иерархов» [110, с. 255]. Сопоставив взгляды А.А. Шахматова и М.Д. Присёлкова, он предложил общую схему, дающую представление о концепции русского летописания XI–XV веков. Говоря о методологии изучения летописей, Я.С. Лурье выделил «сравнительно-текстологический метод, дающий возможность восстанавливать "основные своды" - прямые протографы сохранившихся летописей, который несравненно плодотворнее "разложения текстов" и догадок о возможно существовавших, но не подтвержденных реальными данными сводах и столь же предположительных атрибуций» [111, с. 191].

О.В. Творогов подтверждал, что «летопись как литературный жанр (а не исторические записи вообще!) возникает, видимо, в середине XI века. Однако древнейшие списки летописей относятся к более позднему времени: XIII и XIV веками датируется Синодальный список Новгородской первой летописи» [169, с. 103]. По причине такого временного отрыва происходивших событий от времени составления летописных сводов ученым приходилось детально восстанавливать историю древнейшего периода развития русского летописания, проводя сложную текстологическую сопоставительную работу. Он особо отмечал позицию летописца, дополнявшего своими записями текст более ранней летописи, повествовавшей о предшествующем периоде. Рассуждая о сложностях изучения летописей, ученый не раз писал о творческом подходе летописца к своей деятельности: «Он не относился к источникам формально, механически "складывая" их: он редактировал текст своего предшественника, сокращал его или дополнял по другим источникам, а иногда в соответствии со своими историографическими взглядами изменял оценку событий или по-новому интерпретировал отдельные факты» [169, с. 105]. По методологическим вопросам изучения летописания Творогов обращался к трудам Д.С. Лихачёва.

Текстовая фиксация рязанских событий в севернорусских (Софийской I и Новгородской I) и южнорусской (Ипатьевской) летописях

Софийская I летопись (XV век) лежит в основе всех общерусских летописей второй половины XV–XVI веков. Название, данное ей в науке, связано со вступительной частью, имеющей наименование «Софийский временник» и восходящей к Начальному своду XI века [223, с. 32–34]. Летопись сохранилась во множестве списков и дошла в двух редакциях: старшей, доведенной до 6926 (1418) года, и младшей, в которой текст продолжен до второй половины XV века. В научный оборот летопись была введена в начале XIX века; в 1821 году издана П. Строевым (вместе с Софийской II летописью), в 1851 году - в Полном собрании русских летописей (с пропусками текста); в 1926, 1994 и 2000 годах переиздана там же [223, с. 38].

Первоначально Cофийская I летопись рассматривалась исследователями как новгородская по своему происхождению. А.А. Шахматов обратил внимание на то, что ее текст на всем протяжении до 1418 года (окончание старшей редакции) совпадает с текстом Новгородской IV летописи; из этого он сделал вывод, что в основе памятников лежит общий протограф – свод 1448 года, или Новгородско-Софийский свод. Он, в свою очередь, представлял собой, по мнению А.А. Шахматова, соединение двух источников: Новгородской летописи 20 -х годов XV века («Софийского временника») и общерусского «Владимирского полихрона» 1421 года. Их соединение и составление Новгородско-Софийского свода было осуществлено в Новгороде в 30-х или 40-х годах XV века [197, с. 265]. Исследования последнего времени поставили под сомнение существование у Новгородско-Софийского свода особого общерусского источника - «Владимирского полихрона» 1421 года: прямым отражением этого Полихрона А.А. Шахматов считал Русский хронограф и Ермолинскую летопись, но исследование этих памятников позволяет сделать вывод, что в их основе лежит не общерусское летописание начала XV века (Полихрон), а более поздние летописи (конец XV века) [223, с. 390].

Новгородская I летопись - древнейшая летопись Новгородской феодальной республики – является одним из главных источников знаний о культурно-бытовой и общественно-политической жизни Новгорода периода независимости. Свод известен в старшем и младшем изводах (редакциях). Хотя протограф списков младшего извода доходил до 1432 года, окончательно летопись сформировалась в конце 30-х годов XV века, поскольку в нее включены материалы, использованные в созданном в это время в Новгороде митрополичьем своде (Новгородско-Софийском своде, по терминологии А.А. Шахматова) [223, с. 218].

Ипатьевская летопись – общерусский летописный свод южной редакции конца ХШ - начала XIV века, древнейшим списком которого является Ипатьевский XV века. Она охватывает хронологический период до 1292 года и включает три основных памятника — «Повесть временных лет», Киевскую летопись и Га-лицко-Волынскую летопись [223, с. 367]. По мнению А.А. Шахматова, Ипатьевская летопись состоит из двух летописей (Киевской и Галицко-Волынской), объединенных в одну механическим путем. При этом Киевская летопись делится на «Повесть временных лет» и Южнорусский летописный свод конца XII века. [198, с. 70]. Исследование А.А. Шахматова последовательно продолжили и дополнили Н.Г. Бережков, М.Д. Присёлков и Д.С. Лихачёв. Они так же, как и предшествовавший им в изучении памятника Шахматов, выделяли в составе Ипатьевской летописи основные и вспомогательные источники, важность которых отмечал каждый из них. Так, М.Д. Присёлков относил к вспомогательным источникам черниговский Летописец Игоря Святославича, героя похода 1185 года, описанного в «Слове о полку Игореве», княжеский Летописец Переяславля Южного Владимира Глебовича и Владимирский свод первой половины XIII века [142, с. 71, 89, 146]. Н.Г. Бережков обозначил в Ипатьевской летописи события новгородского происхождения посредством ультрамартовского исчисления [32, с. 135-136]. В.И. Панова вслед за А.А. Шахматовым выделяла в составе Ипатьевской летописи «Повесть временных лет», Южнорусский летописный свод конца XII века, или свод Рюрика Ростиславича 1198/99 года, и Галицко-Волынскую летопись [130, с. 141]. Данные исследования разных лет позволили увидеть широкую картину создания южнорусской Ипатьевской летописи, вычислить время ее написания и наложения друг на друга протографов.

Новгородскую и Софийскую летописи объединяют в одну летописную традицию, основываясь на общем источнике – Начальном своде XI века. Еще А.А. Шахматов показал, что в ранних известиях летописи отразился так называемый Начальный свод конца XI века, предшествующий «Повести временных лет» [198, с. 265]. Ипатьевскую летопись мы будем рассматривать вместе с указанными источниками, поскольку она также содержит небольшое количество известий о Рязани и отдает предпочтение новгородским событиям.

В Софийской I летописи встречается двадцать два упоминания о Рязанской земле и рязанцах. Многие краткие и распространенные погодные записи входят в состав более крупных жанровых форм – воинских повестей, соответствующих по содержанию и объединенных общими героями. В летописи были отмечены шесть самостоятельных летописных статей с рязанским текстом. В Новгородской I летописи старшего извода читается восемь летописных известий о Рязани, летопись младшего извода содержит десять статей о Рязанском княжестве. Ипатьевская летопись включает двадцать четыре известия о рязанской истории.

В тексте Софийского свода прослеживаются специфические «новгородские черты»: лаконичность, деловой стиль повествования в кратких по объему статьях, узкоместные интересы книжника в описании русской истории [223, с. 58]. Эти же особенности могут быть отмечены в рязанских летописных статьях, история в которых представлена большей частью в ее трагические времена.

Согласно тематической классификации, обозначенной во Введении, отмечаем следующие фрагменты рязанского текста.

К первой подгруппе первой группы (описания военной тематики) относим четырнадцать известий о междоусобицах (в Софийской I летописи – семь, в Нов городской старшего извода – пять, младшего извода – три, Ипатьевской – два), преимущественно о противостоянии двух центров удельных княжеств: Рязани и Владимира. Отношения Рязанского и Владимиро-Суздальского княжества с середины XII до начала XIV века были достаточно сложными, поскольку владимирцы пытались поставить Рязань в подчиненное положение. «В ходе этой борьбы постепенно стало выявляться, что Рязанское княжество уступает северному соседу. Это было связано с тем, что Ростово-Суздальское княжество во времена Юрия Долгорукого и его сына Андрея Боголюбского было единым, в то время как в Рязанском княжестве единства не было» [23, с. 13–14].

Эта группа богата художественно-иллюстративным материалом, дающим представление как о специфике историко-политической жизни русских княжества в те времена, так и способах ее воспроизведения в летописном повествовании. Так, известное в рязанской истории событие – битва на реке Колокше 6685 (1177) года1 содержится во всех общерусских сводах в разной редакции. Наиболее полный вариант читается в Симеоновской летописи. Новгородские своды сокращают повествование до краткой погодной записи, Софийская и Ипатьевская летописи – представляют в летописной воинской повести информативного типа. Однако в последнем источнике прописаны детали, не встречающиеся ни в одной редакции. Потерпевшие поражение рязанцы попадают в плен вместе с князем Глебом, за которого вступается его зять Мстислав Храбрый через Святослава III Киевского: «И посла Святославъ ко Всеволоду Пьрфирия епископа Черниговьского и Офрма игумена свято Богородици; и удержа Всеволодъ 2 лт» [6, с. 411]. Рязанский княжич Роман был отпущен при условии полной покорности, закрепленной крестным целованием, а сам князь Глеб от этого отказался. Только Ипатьевская летопись содержит его гордый ответ: «Реклъ же бяше Святославъ: "оже пустить Глба, пойдеть в Русь"; но Глб рече: "луче сд умру, не иду"» [6, с. 411]. Дело в том, что «от князя Глеба требовали уйти в Русь (по другим источникам – уступить

Коломну). Глеб отказывается от свободы без княжества» [66, с. 113] и в том же году2 князь умирает во владимирской темнице. Новгородская и Ипатьевская летописи уточняют дату смерти: «июня въ 30». Вероятнее всего, появление деталей в повествовании объяснимо сложившимся образом рязанского правителя, он явно обладал авторитетом среди других русских князей.

Не менее показателен рассказ новгородских летописцев под 6717 (1209) годом о предательстве рязанским князем Глебом и пронским князем Киром князя Всеволода Большое Гнездо в противостоянии Владимира и Чернигова. Любопытно, что книжник не оценивает поступок рязанских князей, не отмечает мудрость владимирского князя, как это делают летописи Владимиро-Суздальской земли, он описывает возвращение новгородцев из похода: «А новгородцовъ пусти с Коломна к Новугороду, одаривъши бещисла, и вда имъ волю всю и уставы старых кня-зеи, егоже хотху новгородци, и рече имъ: "кто вы добръ, того любите, злыхъ казните"» [12, с. 248]. Ощущается узкоместный интерес книжника, уделяющего внимание преимущественно своим землякам. В Софийской и Ипатьевской летописях данное известие отсутствует.

Антирязанская направленность Тверской летописи и Рогожского летописца

Летопись Тверская (или Тверской сборник) XVI столетия содержит значительные фрагменты тверского летописания с конца XIII до конца XV века. Сохранилась в трех списках XVII века западнорусского происхождения: Погодинском (РНБ, собр. Погодина, № 1414; по этому списку издана в Полном собрании русских летописей), Забелинском (ГИМ, Музейск. собр., № 2886) и Толстовском (РНБ, F.IV.214) [223, с. 61].

Первая часть до 6793 (1285) года представляет собой ростовский летописный свод, близкий к Ермолинской и Львовской летописям; обнаруживаются также значительные заимствования из Новгородской I летописи. Судя по заметкам, помещенным под 6496 (988) и 6527 (1019) годами, составитель всего Тверского сборника был ростовцем, писавшим в 7042 (1534) году: очевидно, он включил в свою компиляцию оказавшуюся у него тверскую летопись конца XV века. На протяжении 6793-6883 (1285-1375) годов текст (за исключением раздела за 6849-6871 (1341-1363) годами ростовского происхождения) совпадает (до 6836 (1328) года полностью, далее - частично) с текстом Рогожского летописца; текст за 6822-6848 (1314–1340) годами сходен также с тверским летописным фрагментом 6822-6852 (1314-1344) годов, найденным А.Н. Насоновым. Именно он высказал предположение, что источником Тверской летописи и Рогожского летописца был тверской летописный свод 1375 года, прекращенный в связи с неудачей тверского князя Михаила Александровича в борьбе за владимирский великокняжеский престол.

Летописец Рогожский, созданный в первой половине XV века (РГБ, ф. 247, Рогожское собрание, № 253), сохранился в единственном списке середины XV века, был обнаружен в начале XX века Н.П. Лихачёвым в архивах старообрядческого Рогожского кладбища (отсюда название) и состоит из нескольких частей. Вплоть до 6796 (1288) года текст его представляет довольно краткую компиляцию, основанную на двух источниках - суздальском летописце, доведенном до последней четверти XIII века, и кратких выдержках из Новгородской IV летописи. Во второй части за 6796–6835 (1288–1327) годы помещен текст тверского летописания, сходный с соответствующим текстом Тверской летописи XVI века. Следующая часть за 6836–6882 (1328–1374) годы представляет собой систематизированное соединение двух источников: тверского, подобного Тверской летописи, и общерусского, сходного с Симеоновской летописью и восходящего к тексту, близкому к Троицкой летописи. С 6883 (1375) года следы тверского источника прерываются, и летописец практически повторяет Симеоновскую летопись. Как и в Симеоновской, текст этот с начала 90-х годов XIV века расходится с текстом Троицкой (судя по цитатам Н.М. Карамзина). М.Д. Присёлков предполагал, что в основе Рогожского летописца (и соответствующей части Симеоновской) лежит свод 1408 года (протограф Троицкой) в редакции 1412 года, составленной в Твери [142, с. 117]. Поскольку буквальные совпадения с Троицкой доходят лишь до начала 90-х годов XIV века, не исключена возможность, что в основе летописца, как и Симеоновской летописи, лежала не Троицкая летопись, а ее протограф конца XIV века. В пользу тверского происхождения этой редакции говорят тверские известия 1410-1412 годов, где целенаправленно отражена история тверских земель [223, с. 267].

Но общим протографом Тверской летописи и Рогожского летописца был, по мнению А.Н. Насонова, не самый свод 1375 года, а его редакция 1455 года, составленная в Твери под влиянием «свода 1448 года» - общего протографа летописей Софийской I и Новгородской IV [121, с. 742]. Однако никаких черт влияния общего протографа в совпадающих по содержанию летописях не обнаруживается. Их сходный текст отражает влияние другого общерусского памятника — свода 1408 года, читавшегося в Троицкой летописи или в предшествовавшем ей общерусском своде конца XIV века. [223, с. 62]. А.А. Шахматов упоминал о тождественности отдельных частей Тверской и Симеоновской летописей [201, с. 455]. С.К. Шамбинаго уточнял, что «наиболее полно тверское летописание сохранилось в так называемом Тверском сборнике, в Рогожском летописце и в Симеоновской летописи» [195, с. 244].

Согласно А.А. Шахматову, в основании второй части Тверского сборника лежит московская летопись конца XV века. Он заключает, что сокращенный ростовский свод, который до 1419 года идентичен с Академическим списком данного памятника, объединен с Тверской летописью 1409/1410 года и осложнен известиями 1420–1499 годов. [199, с. 258]. А.Н. Насонов видел во второй части Тверского сборника единый тверской памятник середины XV века и прослеживал включение ее материала в текст статей сборника, начиная с 1326 года, и затем на протяжении всего XIV века и первой четверти XV века в московской обработке конца XV–начала XVI века и ростовский свод первой четверти XV века [121, с. 729]. Я.С. Лурье считал, что основной текст рукописи Тверского сборника (после 6796 года) представляет собой тверскую летопись (до 70-х годов XIV века) и тверскую редакцию свода 1408 года (продолженную до 1412 года), не связанную с Hовгородской IV и Cофийской I летописями [110, с. 88].

И.А. Тихомиров полагал, что книжник пользовался различными источниками: летописями, отдельными сказаниями и повестями, Печерским патериком, который составитель именует «Отечникъ», и житиями разных святых, что, по мнению ученого, свидетельствует о редкой образованности книжника [171, с. 262– 263]. Б.И. Дубенцов также занимался вопросами соотношения «Повести о великом князе Михаиле Александровиче Тверском» и «Предисловия Летописца княжения Тверского». Он пришел к следующему выводу: « … Свод, идущий в Тверском сборнике до и вслед за текстом «Повести о Михаиле», нельзя называть «Летописцем княжения Тферскаго», это какой-то иной свод» [61, с. 155]. Относительно этого свода Б.И. Дубенцов предположил, что в основе всей второй части Тверского сборника лежит свод Ивана Михайловича 1425 года, открытый А.Н. Насоновым. Кроме того, исследователь выдвигал версию, согласно которой «Летописца княжения Тверского» не существовало [61, с. 156–157]. Как видно из истории Тверской летописи, преобладающая часть известий, лежащих в ее основе, промосковского направления, что при учете длительного рязанско-московского противостояния объясняет антирязанскую направленность текста и специфику подачи рязанских событий.

При анализе рязанского текста мы будем опираться на Тверскую летопись, поскольку она содержит большее количество известий, по сравнению с Рогожским летописцем, дополняя повествование статьями из него там, где будут иметь место расхождения. Статистика по тематическим группам ведется с учетом обоих источников. Тверская летопись содержит сорок четыре рязанских фрагмента, в составе которых одиннадцать кратких погодных записей, шесть пространных погодных записей, двадцать одна летописная воинская повесть информативного типа и шесть летописных воинских повестей событийного типа. Как и в Рогожском летописце, в Тверской летописи объединяются под одной датой тематически не связанные между собой события, произошедшие в различных княжествах, что создает ощущение поздней приписки. Из сорока четырех известий о Рязани лишь три представляют собой самостоятельные летописные статьи. Отличительной особенностью этого свода является его сходство с Симеоновским сводом (6685–6746) и Рогожским летописцем (6793–6883), отдельными фрагментами Ермолинской (6813–6883) и Львовской (6782–6813) летописей. Причем совпадения не дословны, текст не содержит подробных сюжетных описаний с прямой речью, присущих Симеоновской летописи, но, в отличие от Рогожского летописца, насыщен датами, именами жителей княжеств и уточнениями относительно места и обстоятельств происходивших событий. Справедлива точка зрения А.А. Шахматова, указывавшего на тождественность отдельных частей этих сводов [198, с. 455]. Рогожский летописец содержит тридцать четыре известия о Рязанском княжестве и его жителях, в составе которых: тринадцать кратких погодных записей, семь распространенных погодных записей, девять летописных воинских повестей информативного типа и пять летописных воинских повестей событийного типа. Особенностью Рогожского летописца наряду с другими летописями XV–XVI веков является объединение событий различных княжеств под одной датой, причем зачастую тематически не связанных между собой. Из двадцати трех рязанских фрагментов лишь пять представляют собой самостоятельные летописные статьи, остальные объединены с известиями об истории других княжеств.

Согласно классификации, приведенной во введении, к первой самой объемной подгруппе по обеим летописям принадлежит двадцать шесть известий. Большая часть рязанского текста Тверской летописи обращена к теме междоусобиц Рязани и Владимира. К примеру, под 6684 (1176) годом помещена распространенная погодная запись о походе Михаила и Всеволода Черниговских на Глеба Рязанского. Поскольку рязанский князь находился в Москве, к черниговцам от имени Глеба обратились его послы: «"Глебъ ся кланяеть, река: въ всемь есми выно-вать, а ныне ворочю все, что есмы поималъ у шурину своею, и до золотника, и святую Богородицу"; взялъ бяше у Володимерской церкви, что и до книгъ, то все вороти» [15, с. 316].

Жанровая поэтика рязанского летописного текста

Типология форм летописного повествования так же сложна, как и вся жанровая система древнерусской литературы. Каждая из существующих в медиевистике классификаций интересна и актуальна для определенных сводов и областных литератур. Рязанский летописный текст представлен двумя жанровыми видообразованиями – погодными записями и летописными воинскими повестями, что позволяет ему занять достойное место среди локальных текстов литературы Древней Руси.

Погодная запись – самый распространенный жанр, содержащий рязанский текст. Чаще рязанские погодные записи фиксировали смерть князей (например, «Преставися Михалко Вечеславичь в Резани» [16, с. 154]), епископов и митрополитов («Того же лета преставися Феогностъ, епископъ Рязанскыи» [9, т. X, с. 165]), свадьбы княжичей («Тои же осени ожени великии князь Всеволодъ сына своего Констянтина Мстиславною Романовичя и венчанъ бысть въ святеи Богоро-дици въ Володимери» [16, с. 269]). Реже – военные походы, например: «На зиму поиде князь великий Дмитрей на Олега Рязаньского, и съгна его съ Рязаны, а посади Пронскаго Володимера» [15, с. 123].

Краткая погодная запись обычно включает одну-две фразы о сути события: «Того же лета взяша Болгари Муром» [12, с. 21]. Пространная погодная запись помимо констатации произошедшего события называет его участников, этапы действия, следующий за ними итог, как правило, без комментария и оценки летописца. Бытуют и погодные записи с явной и открыто высказанной авторской характеристикой: «Не по мнозех же пакы днех князь великы Дмитреи Ивановичь посла рать свою на князя Олга Рязаньского, князь же Олегъ самъ убеже, а землю его ратнии до остатка пусту учиниша, пуще бысть ему и Татарскые рати» [12, с. 287]. Данное известие содержит отрицательную оценку летописцем действий рязанского правителя, бросившего свое княжество на заслуженное, по мнению «списателя», разорение.

Большая часть летописных воинских повестей о Рязани – информативного типа, они повествуют о военных походах (XII–XIII века – владимиро-рязанские междоусобицы и распри рязанских князей между собой; XIII–XV – противостояние Золотой Орды и отдаленных княжеств). Яркой особенностью является отсутствие деталей и пространных авторских комментариев, открытых оценочных высказываний. Такова, например, повесть о борьбе Владимира и Рязани в 1208 году: «Посла князь велики Всеволод сына своего Ярослава в Рязань на стол. Рязанци же целоваша ко Всеволоду крестъ и не управиша, но поимаша люди Ярославли и по-коваша, а иных в погребех засыпавше и измориша» [11, с. 148]. Далее книжник сообщает о походе владимирского князя Всеволода на Рязань, ее сожжении и пленении рязанцев.

Прочитывается в летописных статьях, составляющих рязанский текст, нейтральная позиция автора. В Тверской летописи и Рогожском летописце о битвах русских с монголо-татарами рассказывается преимущественно в жанре летописной воинской повести информативного типа. В отличие от Симеоновской или Никоновской летописи источники упрощают сюжетную схему, синтаксический строй фрагмента, стилистику повествования.

Воинские повести событийного типа большей частью содержатся в Симеоновской и Никоновской летописях и рассказывают об отражении набегов золотоордынцев («Повесть о битве на реке Воже», «Повесть о московском взятии от царя Тохтамыша», «Повесть о Куликовской битве»). Их отличает четко струк турированная система образов по принципу «свои-чужие», прорисовка деталей (описание времени суток, пейзаж, оружие), большое количество воинских фор мул, например, во всех повестях есть формула начала битвы, формула судьбы по бежденных, формула победоносного возвращения войска. В преобладающей ча сти повестей событийного типа проявляются черты эмоционально экспрессивного стиля.

Помимо погодных записей и воинских повестей информативного и событийного типов в летописи, отличающейся жанровой мозаичностью, выделяются и другие типы повествования: историко-легендарная повесть, реально-историческая повесть, внелетописная и воинско-историческая повести. Летописная воинская повесть на протяжении трех столетий (XIII-XVII веков) из краткой погодной записи превратилась в монументальное повествование с цепью микросюжетов [220].

В рязанском летописном тексте выделяются и малые жанры лирического и символического характера. Количество их невелико (одиннадцать), они прочитываются преимущественно в Симеоновской и Никоновской летописях в описаниях княжеских междоусобиц и борьбы с главным внешним врагом – монголо-татарами. «Малые лирические жанры или жанрообразования непосредственно выражали чувства и мысли персонажей или автора, придавая текстам эмоциональность» [179, с. 128]. Благодаря им рязанский текст наполняется молитвами и плачами.

Единственная молитва прочитывается на страницах Тверской летописи. По справедливому замечанию Н.В. Трофимовой, литературная молитва индивидуальна; она выражает глубокую веру русских людей в то, что битвы с врагами в защите родной земли находятся под покровительством Бога и могут быть проиграны только в том случае, если приход иноземцев являет Божью кару за грехи [179, с. 128–129]. То же можно сказать и о внутренних усобицах. Под 6919 (1408) годом описывается битва на реке Осётр, проигранная рязанцами пронянам. Основной причиной победы тверской летописец называет Божью помощь: «Мало же бе Пронянъ, но Проньский князь възревь на небо, и рече: "виждь, Боже, и призри на лице правды твоеа, и разсуди прю мою отъ востающихъ на мя". И рече дружине своей: "потягнемъ, о дружино, яко не хощетъ Богь силе констей, ни благо-волитъ же въ властехъ мужескыхь; но спасаетъ уповающая на нь". Проняне же укрепльшеся помощию Божиею, крепци възрадовашася кь брани, и беша вси яко едино сердца имуща» [18, с. 460]. Интересен мотив обращения к небесам, распространенный в древнерусской литературе. В сюжетной организации фрагмента он связан с самым напряженным моментом повествования, концентрирующим в себе весь драматизм ситуации. Неслучайно книжник придает динамизм речи князя, насыщая ее глаголами: «виждь», «призри», «разсуди» и тому подобное. Сюжетная интрига сосредоточена уже в призыве к дружине, надеющейся вместе с князем на Божью милость и спасение. В речи Ивана Владимировича Пронского вновь преобладают глаголы, причем расположены они в особом порядке – по степени проявления могущества Божьей силы: «не хощеть», «ни благоволить», но «спасаеть». Экспрессия рывка воинов в решающий бой передается эпитетом «крепци възра-довашася къ брани», что подчеркивает энтузиазм воинов («укрепльшеся помо-щию Божиею»). Обращает на себя внимание потрясающее по выразительности сравнение «яко едино сердца имуща» – по стилистике оно близко житийным жанрам, в летописных текстах такие сравнения достаточно редки. Поэтические особенности фрагмента, острота и драматизм повествования позволяют предположить, что один из книжников – создателей летописей мог быть и автором других текстов, возможно, житийного характера.

Плач как малый жанр в рязанском тексте представлен гораздо шире (в разных летописях их насчитывается не меньше восьми). Большей частью плачи сосредоточены в Никоновском своде, и интересно, что произносят их, проявляя наивысшую степень эмоциональных переживаний, не только рязанцы, но и их противники, что является проявлением нетрадиционных черт русского воинского повествования. Так, в 6874 (1365) году после разорения татарского войска рязанским, пронским и козельским князьями под Шишевским лесом, предводитель проигравших, по мнению летописца, плачет: «Гордый Ординьский князь Тагай, иже Наручадской стране дръжатель, во страсе и в трепете мнозе быв и недоумев-ся, что сътворити, видя всех своих Татар избиеных, и тако рыдаа и плача и лице одираа от многиа скорби, и едва в мале дружине убежа» [9, т. XI, с. 6]. Книжник описывает смятение Тагая, используя ряды однородных членов, в которых преобладают глаголы, причем глагола «плача» автору летописного известия недостаточно, он дополняет его более яркими метафорами «тако рыдаа и лице одираа от многиа скорби». Обращаясь к вражескому плачу в форме упоминания, автор подчеркивает беспомощность татар и величие рязанцев и их союзников, одержавших победу с Божьей помощью. Приводится и сам текст плача на сей раз от лица хана Мамая после проигранной с большими потерями битвы на реке Воже и накануне пугающей татар битвы на Куликовом поле: «Гнвашежеся и на великого князя Дмитрия Ивановича и на брата его, иже изъ двоюродныхъ, на князя Володимера Андревича и на князя Данила Пронскаго, что избиша друговъ его, и любовни-ковъ его, и князей его, и алпаутовъ его в Рязанской земл на рц на Вож; и о семъ скорбяше зело, и лице свое одирааше, и ризы своя разтерзаше, и глаголаше: "увы мн, увы мн! что сътворили Русстiи князи надо мною? Како мя срамот и студу предали? како мя поношенiе и поруганiе и смхъ сътворили всмъ? Како могу избыти сего поношенiя и безчестiа?" И много о семъ стуяше, и скорбяше, и плакаше, и недоумашеся, что сътворити» [9, т. XI, с. 46]. Летописец вновь приводит цепочки синонимичных глаголов, однако в данном случае они длиннее предыдущих и разделены непосредственно текстом эмоционально насыщенного плача. Экспрессия фрагмента подчеркивается анафорой и риторическими вопросами. В данном повествовании плач выполняет символическую функцию, предсказывая скорое поражение монголо-татар в Куликовском сражении и поражение в вековом противостоянии с русскими князьями.

На страницах Никоновской летописи упоминается и плач Юрия Смоленского – союзника рязанского князя Олега Ивановича. Он обратился к рязанскому правителю с просьбой помочь вернуть свой престол, подкрепив ее « … вели-кимъ рыданiемъ и плачемъ, и слезы проливая якоже источници» [9, т. XI, с. 184]. Книжник добавляет эпитет «великимъ» и усиливает выразительность метафорой, подчеркивая безвыходное положение и сердечность просьбы смоленского князя, которая была услышана.

Плачи рязанцев передаются в различных формах. Так, в летописной воинской повести информативного типа под 6680 (1172) годом в описании объединенного похода владимирцев и рязанцев на Болгар книжник обращает внимание на сложные погодные условия и тяготы, связанные с неудачным временем года, повлекшие плач, облеченный в форму упоминания: « … и бысть имъ путь нуженъ зло, понеже неугодно есть зим воевати Болгаровъ Волжскiхъ и Камскiхъ; нера-зумнiи бо сiе сотвориша и себ скорбь наведоша, мнози бо плакаху зло идуще, и идуще не идяху» [9, т. IX, с. 247].