Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Описание содержания рабочих тетрадей М. Кузмина из собрания Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН ...22
Глава вторая. Комедии о святых (1907): источники текста 49
Глава третья. Индекс переписки 1907-1910 годов как материал для реконструкции биографии М. Кузмина и создания летописи его жизни и творчества (на примере 1907 года) 136
Глава четвертая. К реконструкции книгоиздательских связей М. Кузмина с Германией: историко-биографический и библиографический экскурс 187
Глава пятая. Источниковедческие находки (по материалам рабочих тетрадей) 225
а. Неизвестная статья М. Кузмина 226
б. Пьесы М. Кузмина «Соловей» и «Кот в сапогах» 243
в. О проблеме идентификации записей в рабочих тетрадях...260
Глава шестая. О литературных источниках произведений М. Кузмина, не подтвержденных материалами рабочих тетрадей 269
а. Рассказ М. Кузмина «Кушетка тети Сони» 270
б. Повесть М. Кузмина «Крылья» 285
Заключение 295
- Описание содержания рабочих тетрадей М. Кузмина из собрания Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
- Комедии о святых (1907): источники текста
- Индекс переписки 1907-1910 годов как материал для реконструкции биографии М. Кузмина и создания летописи его жизни и творчества (на примере 1907 года)
- К реконструкции книгоиздательских связей М. Кузмина с Германией: историко-биографический и библиографический экскурс
Введение к работе
Спустя восемь дней после кончины М. Кузмина, последовавшей 1 марта 1936 года в Ленинграде, Георгий Адамович, поэт и критик младшего поколения, живший в то время в эмиграции, выступил на страницах газеты с некрологической и мемуарной заметкой «Умер поэт М.А. Кузмин». Она открывалась ссылкой на советский источник: «В Петербурге 3 марта скончался поэт М.А. Кузмин. В последние годы он работал над переводами классиков -перевел комедии и сонеты Шекспира, "Дон-Жуана" Байрона, Апулея, отрывки из "Илиады". ("Изв естия ", 4 марта)».]
На самом деле некрологическое сообщение имело вид несколько иной: ,j» «ЛЕНИНГРАД, 3 марта. (По телеф ону от соб ственного корр еспондента .) Скончался поэт М.А. Кузмин. В последние годы он работал над переводами классиков мировой литературы, перевел все комедии и сонеты Шекспира, "Дон-Жуана" Байрона, Апулея, отрывки из "Илиады"».
Нетрудно заметить, что Адамович (не исключаем, однако, и возможности - редакционной правки) исказил официальное известие из СССР в трех местах.
Но только произвольное объявление даты передачи корреспонденции в Москву датой смерти Кузмина оказалось «камнем преткновения» для написавших о поэте спустя десятилетия, так и не обратившись ко всем без исключения московским и ленинградским газетам 1936 года. 3
Авторы новейшей научной биографии Кузмина, выпущенной на английском языке, Джон Малмстад и Н.А. Богомолов были первыми, кто надлежащим образом использовал газетные сообщения о смерти Кузмина в своем исследовании. Они пишут: «Во вторник, 3 марта 1936 года , газета "Литературный Ленинград" напечатала на последней странице кратчайшее объявление о смерти Кузмина и дате похорон от имени Ленинградской секции Союза писателей и Литературного фонда. Фамилия была в нем напечатана неправильно. "Известия" набрали ее верно в бюллетене из семи строчек, напечатанном на следующий день, но в нем речь шла только о переводческой работе Кузмина».
Таким образом, первым некрологическим сообщением о кончине Кузмина в советской печати стала следующая заметка: «Правление Ленинградского Союза советских писателей и Литературный фонд извещают, что 1 марта сего года умер член Союза советских писателей КУЗЬМИН Михаил Алексеевич. Вынос тела из больницы им. Куйбышева (просп. Володарского, 56) 5 марта в 2 часа дня». 5
На организованной нами (совместно с А.Г. Рабинянц) выставке «Петербургский Кузмин. (К 130-летию со дня рождения поэта)» (Всероссийский музей А.С. Пушкина, 25 декабря 2002 - 30 января 2003) был продемонстрирован любопытный экземпляр № 69 брошюры «К ХХ-летию литературной деятельности Михаила Алексеевича Кузмина», выпущенной Ленинградским обществом библиофилов в 1925 году. 6 На обороте обложки этого экземпляра один из прежних его владельцев, бывший, очевидно, поклонником творчества Кузмина, наклеил три некрологических сообщения о его кончине, вырезанные из газет. Одно из них было из «Известий» от 4 марта, тогда как заметка, напечатанная в газете «Литературный Ленинград», отсутствовала. Для уточнения двух прочих источников мы обследовали все ленинградские и московские газеты, выходившие в марте 1936 года.
Результаты были таковы. Одновременно с «Известиями» официальный орган ленинградских коммунистов поместил следующее сообщение: «Правление Лен инградского Отд еления Союза Советских писателей и литературный Фонд извещают о смерти члена Союза Советских Писателей КУЗЬМИНА Михаила Алексеевича, умершего 1 марта 1936 г. Вынос тела из б ольни цы им. Куйбышева (пр. Володарского, 56) 5 марта в 2 часа дня». 7
Два дня спустя после появления в «Известиях» первой заметки о смерти поэта там же была опубликована и вторая: «Группком Писателей при издательстве "ACADEMIA" с прискорбием извещает о смерти поэта М.А. КУЗМИНА, последовавшей в Ленинграде». 8
Таким образом, три советские газеты откликнулись на смерть М. Кузмина четырьмя официальными сообщениями.
Единый характер всех сухих некрологических сообщений и полное отсутствие статей, посвященных памяти Кузмина, в советской печати наглядно свидетельствовали о том, что завершился тянувшийся более десятилетия процесс маргинализации Кузмина в отечественной литературе.
Н.А. Богомолов в статье «Литературная репутация и эпоха» отметил, что уже к концу 1920-х годов «...поэзия позднего Кузмина, наиболее зрелая к совершенная его поэзия, опять опрокидывалась в мир интересов сексуальных меньшинств, из которого она в начале ХХ века столь решительно вышла, став достоянием большой русской литературы». 9 Верно подметив общую тенденцию того времени - постепенное вытеснение прежней и современной поэзии и прозы Кузмина на литературную обочину, исследователь не вполне отдает себе отчет в том, что невозможно отодвинуть крупного писателя, который на рубеже 1910-1920-х годов «воспринимался читающей публикой как безусловный живой классик» 10 в сферу внимания только одного — не столь уж обширного — круга людей. Правильнее было бы сказать, что знание сочиненного Кузминым отныне становилось уделом знатоков словесности, людей литературы, театра, изобразительного искусства, букинистов. п Однако то же самое происходило тогда не только с наследием Кузмина, но и с литературой символизма, акмеизма и модернизма в целом.
В дальнейшем, если не считать отдельных посмертных изданий и переизданий выполненных Кузминым переводов и осуществленной Э.Ф. Голлербахом накануне войны публикации стихотворения «Орфей» («Мольба любви, тоска о милой жизни...»), в изучении творчества этого поэта наступила пауза длиной почти в тридцать лет, если говорить о первых статьях с разбором его сочинений, появившихся в славистской периодике на Западе, и первых усилиях по сбору литературного наследия Кузмина и материалов к его биографии, предпринятых в Советском Союзе Г.Г. Шмаковым. К сожалению, в силу причин внелитературных издание стихов Кузмина в «Библиотеке поэта», работая над которым Шмаков получил доступ в советские архивы к неопубликованным рукописям изучаемого автора, так и не увидело света. Шмаков, сумев опубликовать в Советском Союзе только одно научное исследование о Кузмине,13 эмигрировал в США. Изучение творчества Кузмина на серьезном источниковедческом уровне на его родине по сути приостановилось.
Автором диссертации во время работы над описанием рукописных материалов Кузмина в собрании Пушкинского Дома и при подготовке издания его несобранных пьес были обследованы все архивохранилища Москвы и Ленинграда / С.-Петербурга на предмет уточнения того круга документальных источников, который составляет основу для изучения творчества этого мастера художественного слова. Из этого практического обозрения мы вынесли убеждение, что наряду с печатными источниками: публикациями текстов, рецензиями на книги и театральные постановки, сообщениями газетных хроник, воспоминаниями очевидцев и т. д. - для полноценного изучения биографии и творчества М. Кузмина исследователю необходимо одновременно принять во внимание его Дневник, переписку, рабочие тетради и записные книжки. Разумеется, эта возможность существует не по отношению ко всем периодам жизни поэта, поскольку далеко не все рукописи за каждый данный отрезок времени сохранились. Известно, например, что «знаменитый "Дневник" либо не велся в 1890-е годы, либо, под влиянием переоценки своего прошлого, был уничтожен его автором, и почти никаких источников биографии Кузмина этой поры, кроме писем к [Г.В.] Чичерину и автобиографического очерка "Histoire [edifiante de mes commencements]", более не существует». 14 Но, с другой стороны, в рассматриваемой из нашей эпохи жизни Кузмина есть и такие моменты, творческие и биографические элементы которых могут быть взаимно дополнены Дневником, перепиской и рабочими тетрадями. К сожалению, пока что это не сделано в полной мере.
Вхождение в творческую лабораторию всякого крупного писателя — долгий и многотрудный путь, по которому зачастую проходит не одно поколение исследователей. Независимо от того, начинается оно параллельно публикации неизвестных ранее текстов изучаемого автора или предпринимается в отношении литератора, чьи сочинения были почти полностью опубликованы при его жизни, - это неизбежный этап для истории литературы, как бы притягивающей еще вчера современного, а иногда запретного и/или полузабытого писателя в свое сохраняющее поле. Никакое подведение итогов, каким могло бы стать издание обстоятельной биографии или академического собрания сочинений такого автора, невозможно без подготовительной работы источниковедческого характера, высший смысл которой состоит, на наш взгляд, в уяснении творческих принципов анализируемого писателя. Эти принципы могут выявляться как через историю текста его произведений, так и путем уточнения литературных и биографических источников сочинений, вышедших из-под его пера. Кроме того, на стадии предварительных исследований, предшествующих выпуску текстологически выверенного и снабженного комментариями собрания сочинений, весьма актуальна литературоведческая работа в жанре «поисков и находок» - установление ранее неизвестных фактов биографии, обнаружение новых текстов, реконструкция неосуществленных авторских замыслов и т. д. Подобное исследование возможно вести только с опорой на архивные источники - неопубликованную переписку, дневники, записные книжки, черновые и беловые автографы произведений изучаемого писателя; обязательно привлечение и таких творческих рукописей, как рабочие тетради.
Говоря о «рабочих тетрадях М. Кузмина», мы имеем в виду переплетенные рукописные тетради поэта, непременно содержащие его творческие рукописи - как правило, наряду с записями иного рода: списками собственных произведений с указанием дат их написания, подсчетом гонораров, выписками при чтении, списками книг и журналов для чтения и/или приобретения, различными планами. Отсутствие творческих рукописей в переплетенной тетради обычно указывает исследователю на то, что перед ним — записная книжка.
Таким образом, целью настоящей диссертации нам видится защита определенного типа исследования в сфере изучения жизни и творчества М.А. Кузмина - кузминоведения. Мы имеем в виду исследование, которое основано не только на всестороннем изучении биографии и художественного творчества автора, но также и на полном обследовании и анализе архивных источников, включая творческие рукописи поэта.
В ряду таких рукописей рабочие тетради Кузмина являются для исследователя - наряду с перепиской и Дневником - одним из важнейших биографических источников, а если речь заходит о творческой истории произведений или же об установлении литературного происхождения того или иного сочинения изучаемого автора, то едва ли не самым важным. Немаловажно, что сам Кузмин прекрасно отдавал себе в этом отчет, продав в 1920-е годы две наиболее значительных в творческом плане рабочих тетради Институту истории искусств.15 Ныне они хранятся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН.
Н.А. Богомолов и СВ. Шумихин предваряют издание первого тома Дневника Кузмина указанием на то, что «чтение и изучение дневника ... дает исследователю и внимательному читателю Кузмина возможность воссоздать круг его художественных интересов намного точнее, чем если бы мы опирались только на опубликованные произведения».16 Однако они помнят и о том, «что жизнь человека — а человека искусства в особенности — не может быть зафиксирована каким-то одним текстом, сколь бы обширен и откровенен он ни был. ... ...любой дневник, и дневник Михаила Кузмина в том числе, не может показать человеческую личность как объективную реальность. Тому есть ряд существеннейших причин, и прежде всего та, что для многих, как и для самого Кузмина, дневник был художественным произведением». 17
В отличие от Дневника рабочие тетради, несмотря на присутствие внутри них в том числе и текстов художественных произведений, быть художественными произведениями не могут. Любые записи в рабочих тетрадях подлежат рассмотрению только в информационном и никак не художественном качестве, исключая тексты художественных произведений как таковые, вне контекста их нахождения в рабочей тетради.
В сфере исследований, посвященных творчеству Кузмина, в последние годы стала складываться весьма двусмысленная ситуация. Некоторые начинающие исследователи лишь заявляют о своей приверженности принципам, сходным с нашими и направленным на всестороннее изучение творчества поэта с учетом всех доступных источников. Зачастую они определяют литературное происхождение сочинений поэта по чисто внешним основаниям. Так, это может быть совпадение имен персонажей в более позднем по времени, нежели предполагаемый текст-источник, произведении Кузмина.
Не располагая доказательствами того факта, что Кузмин подобное сочинение своего предшественника читал, они считают достаточным внешнее хронологическое соответствие, иными словами - удовлетворяются тем допущением, что Кузмин такой воображаемый текст-источник мог читать.
Яркий пример такого рода допущения мы встречаем в недавно изданном эфемерным тиражом в 50 экземпляров труде А.А. Ковзуна «Мина Карловна: К литературной биографии персонажа сборника М.А. Кузмина "Форель разбивает лед"». С одной стороны, автор высказывает справедливую мысль о том, что «изучение ... сборника ("Форель разбивает лед". —А.Т.) должно строиться ... на привлечении дневников и писем поэта и его современников, на привлечении разнообразного литературного материала (как современного ему, так и предшествующих эпох) и на использовании информации о культуре и истории его времени (это максимально широкий контекст, включающий музыку, кинематограф, живопись и т. д.)». 18 С другой стороны, почти голословным, если не считать последующего мотивного анализа, является утверждение автора о литературном генезисе персонажа поэмы Кузмина «Для августа»: «...Мина Карловна, сидящая у черного хода в окружении двух Лун, неожиданно оказалась персонажем, перешедшим в кузминскии цикл из повести Ф.В. Ростопчина "Ох, французы!" (впервые опубликованной в 1842 г.) . Кузмина, скорее всего знакомого с этой повестью по ее републикации в "Русском архиве" в 1902 г. (№ 5), несомненно привлекли некоторые эротические мотивы данного произведения». 19
Действительно, Кузмин мог читать «Русский архив» за 1902 год, однако при отсутствии четкого доказательства, с опорой на документальную запись, положение, выдвинутое исследователем, является на сегодняшний день лишь гипотезой, верификация которой весьма проблематична. Думается, что «Русский архив» вряд ли входил в круг непременного и - соответственно -могущего заведомо нами подразумеваться чтения поэта, как произведения, изучавшиеся в гимназии, или символистские журналы, или книги, отрецензированные поэтом на страницах периодических изданий.
Подобного рода отрыв от документальных источников ныне можно наблюдать и в диссертационных исследованиях, частично или полностью посвященных творчеству Кузмина. Так, например, Н.Б. Граматчикова полагает, что «английский роман путешествий, имитирующий документально достоверные записки в духе Д. Дефо» питает повесть Кузмина «Путешествие сера Джона Фирфакса по Турции и другим примечательным странам» (1910; в первой публ.: «...и другим замечательным странам»). 20 Автор другой диссертации М.П. Гецевичюте, обсуждая особенности «сказок» М. Кузмина, пишет: «Вторичность сказок может быть ... представлена литературными аллюзиями ("Сказка о рыбаке и рыбке" А. Пушкина, "Рыбак и его Душа" О. Уайльда, совмещенные и стилизованные под китайскую притчу в "Принце Желания" (так!) М. Кузмина)», латентна ( ... посвящение Ю. Юркуну сказки М. Кузмина "Принц Желания" (так!) акцетирует мотив их совместного путешествия)». Третий автор, А.Н. Мурашов, утверждает: «Если обратиться к "Курантам любви", то станет очевидным, что Кузмин связан с такими поэтами младшего поколения символистов, как Эрнест Доусон и Альбер Жиро, автор текстов "Лунного Пьеро" Шёнберга. Это традиция мелодекламации, поэзии верленовского, музыкального типа». Система доказательств описывается автором таким образом: «В "Весне" из "Курантов", например, четыре строфы реплики Фавна написаны на две рифмы, нарочито-банальные, как нарочито-банальны иногда образы у Доусона; повторяются варьированные и полные сегменты стихов, сами стихи, группы стихов в измененном или прежнем порядке - и в "Курантах", и у Доусона. И Кузмин, и Доусон нанизывают сложные трехрифменные созвучия. И Доусону, и Кузмину присущ стилизаторский интерес к маргинальным поэтам доромантическои литературы. Иллюзия дилетантизма и faux naif ("деланной наивности") становится приемами у обоих поэтов. Однако у Кузмина - строгая композиция времен года, каковой следует музыка XVIII столетия и его поэзия: первая поэма Поупа "Пасторали" написана в буколическом роде по временам года». 23
Бросается в глаза та настойчивость, с которой авторы недавних диссертаций утверждают связи сравнительно раннего творчества Кузмина с английской литературой, и даже с творчеством авторов далеко не первого ряда, тогда как английский был последним из европейских языков, с которым познакомился Кузмин, сначала изучавший французский, итальянский и немецкий. Естественно, что при таком положении дел очевидным может считаться знакомство человека литературы с общеизвестной мировой классикой, как то сочинениями Шекспира или же, условно говоря, громкими именами, каким было в России 1890-1990-х годов имя английского писателя Оскара Уайльда из-за его скандального судебного процесса и последующего осуждения английским судом. Однако прежде чем утверждать влияние творчества Э. Доусона на М. Кузмина - автора «Курантов любви», следует документально подтвердить факт знакомства последнего с произведениями английского поэта до 1906 года. Если такое подтверждение не найдено, можно говорить лишь об определенных совпадениях в свойствах тех или иных сочинений двух поэтов и следует ограничиться констатацией возможности знакомства Кузмина с текстом своего предшественника.
Судя по всему, авторам цитированных диссертационных трудов осталась неизвестной статья Е.Г. Рабинович «Ресницы Антиноя», в которой методологически безупречно обсуждается возможность знакомства М. Кузмина - автора «Александрийских песен» с романом немецкого египтолога Георга Морица Эберса (1837-1898) «Император» (1881; рус. пер. 1881), посвященном любимцу императора Адриана Антиною - фигуре, исключительно значимой для Кузмина. Убедительно разъяснив, что немецкий роман был «заведомой "книгой № 1" для интересующегося Антиноем русского читателя начала ХХ века» (ссылка на него приведена даже в статье об Антиное, помещенной в Энциклопедическом словаре Брокгауза-Ефрона), Е.Г. Рабинович для подтверждения знакомства Кузмина с этим произведением приводит следующие аргументы: «Кузмин интересовался Александрией пристрастно, Антиноем тоже, редких античных авторов знал хорошо, но знал и Эберса. В рецензии на переведенных Вяч. Ивановым Алкея и Сафо он упоминает другой роман Эберса ... . 24 Кузмин упоминает Эберса не без пренебрежения, как образец исторической беллетристики, но "Александрийские песни" довольно наглядно демонстрируют, что в качестве бытописателя Эберс на Кузмина повлиял: Александрия Кузмина очень похожа на Александрию Эберса, а так как Александрия Эберса на другие литературные Александрии похожа мало (она уютнее и конкретнее остальных) и так как Кузмин знал об эллинистической Александрии среди прочего и от Эберса, то и влияние несомненно - как бы ни оценивал Кузмин впоследствии литературную продукцию романиста, читанного, скорей всего, в раннем отрочестве». 25
По мнению Е.Г. Рабинович, «...комментаторы и толкователи при отыскании источников исследуемого сочинения склонны искать нечто, "равноценное" исследуемому, - и потому в источники усложненной поэзии попадает что-нибудь достаточно сложное или хотя бы древнее. А между тем поддерживаемые текстами свидетельства повседневного опыта указывают на известную ограниченность такого подхода, ибо ни для кого не секрет, что "элитарные поэты" расхожую беллетристику читают - иногда в детстве, до приобщения к элите, но иногда и в зрелом возрасте, хотя редко бывают верны детским вкусам (как Цветаева). А раз читают, то так или сяк попадают под влияние прочитанного, и беллетристика в качестве источника становится равнозначима более изысканному чтению, хотя каждый источник влияет, разумеется, по-разному .. . ». Вывод автора о воздействии романа Эберса «Император» на поэтическое творчество Кузмина выглядит довольно неожиданно на фоне известной к тому времени в кузминоведческой литературе ссылки на доклад Н.В. Волькенау «Лирика Михаила Кузмина», который был прочитан 4 декабря 1925 года в Государственной академии художественных наук и согласно которому «сам М.А. Кузмин на вопрос о том, что он считает источником "Александрийских песен", указал докладчице на переводы древнеегипетских текстов, издававшиеся в 70-х годах XIX в. под эгидой английского Общества Библейской археологии и выходившие в течение нескольких лет сер ией под названием "Records of the Past"». Вместе с тем он абсолютно справедлив и вряд ли может быть подвергнут сомнению.
Научная новизна нашего исследования состоит, прежде всего, в том, что впервые в отечественной и зарубежной практике написана диссертация на основе подробного изучения и анализа творческих рукописей М. Кузмина. Во-вторых, впервые в диссертационных исследованиях, посвященных творчеству Кузмина, работа, проведенная с подготовительными и справочными авторскими материалами, приводит к установлению ряда неизвестных ранее биографических фактов и находке новых текстов. В-третьих, в исследовании утверждается принцип обязательного использования рабочих тетрадей и записных книжек поэта при подготовке научных изданий его наследия (что, к сожалению, соблюдалось доныне далеко не всеми исследователями и не всегда).
Выносятся на защиту следующие положения:
1) недостаточная изученность рабочих тетрадей М. Кузмина зачастую ведет к серьезным просчетам и пропускам необходимой информации при комментировании его художественных произведений, к числу которых относится и его Дневник, поскольку он рассматривался автором не в качестве по записей для себя, но как текст, ориентированный на восприятие публикой;
2) исследование рабочих тетрадей М. Кузмина может привести не только к восполнению таковых пропусков и исправлению просчетов, но и а) к точному установлению литературных источников его произведений; б) к восстановлению более полной картины его переписки за отдельные периоды жизни; в) к уточнению времени создания целого ряда сочинений и находке неизвестных ранее текстов; г) к реконструкции биографической основы авторского художественного слова;
3) для достижения перечисленных результатов справочные и подготовительные материалы, равно как и творческие тексты, содержащиеся в рабочих тетрадях, должно рассматривать в более широком контексте других рукописей и публикаций произведений изучаемого автора и на фоне современных изданий и научных трудов, посвященных его жизни и творчеству.
Практическая значимость диссертации состоит, во-первых, в том, что она способствует утверждению в сфере изучения жизни и творчества М. Кузмина определенных типов документальных разысканий, которые основаны на исследовании и анализе всех доступных архивных и печатных источников и приводят к установлению неизвестных историко-литературных и биографических фактов. Такое утверждение представляется исключительно важным и актуальным в нынешний, еще продолжающийся период активного поиска, подготовки к печати и публикации новых текстов изучаемого автора. Во-вторых, материалы диссертации имеют большое значение для написания в будущем подробной биографии и/или летописи жизни и творчества М. Кузмина и при подготовке академического собрания его сочинений. В-третьих, они необходимы историкам литературы при чтении специальных и общих курсов по русской литературе начала XX века на филологических факультетах университетов.
Основным методом, использованным в диссертации, является метод историко-литературного исследования в сочетании с источниковедческим анализом изучаемых рукописей. При написании отдельных глав использовались иные методики, например: описание содержания изучаемых творческих рукописей в соответствии с принципом «дополнительности» по отношению к современному уровню введения описываемых текстов в научный оборот; сравнительный анализ поэтики исследуемых текстов; метод комментирования текста с помощью данных, полученных в результате историко-архивных и библиографических разысканий; сопоставление биографической информации, которая представлена изучаемым автором, с данными научных исследований и публикаций.
Хронологические рамки диссертации определены, временем жизни изучаемого автора-с 1872 по 1936 гг.
Структура диссертации. Исследование состоит из введения, шести глав, заключения и приложения, в котором представлены материалы к библиографии посмертных откликов, изданий, публикаций и исследований биографии и творчества М. Кузмина.
Источниковедческая база. Основными источниками при написании диссертации были рабочие тетради М. Кузмина из собрания Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, в полном объеме ранее не вводившиеся в научный оборот. Кроме того, в процессе работы был использован архив Кузмина, различные части которого находятся на хранении в РГАЛИ, ЦГАЛИ (СПб.), РНБ, ИМЛИ, ГЛМ и Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, а также архивные фонды, содержащие документы, рукописи и авторизованные машинописи поэта (СПбТБ, ГЦТМ, ЦГИА СПб., РГИА). Привлекались и материалы, находящиеся в частных коллекциях и представленные на организованной нами (совместно с А.Г. Рабинянц) выставке «Петербургский Кузмин. (К 130-летию со дня рождения поэта)» (Санкт-Петербург, Всероссийский музей А.С. Пушкина, 25 декабря 2002 - 30 января 2003 гг.). Из числа опубликованных трудов - помимо отраженных в сносках - использованы исследования, перечисленные в библиографическом приложении.
Ограничения. Детально не рассматриваются рабочая тетрадь М. Кузмина середины 1910-х годов (собрание Н.Я. Купреянова, Москва); записные книжки и рабочие тетради поэта, хранящиеся в РГАЛИ.
Апробация исследования. По материалам диссертационного исследования и в связи с его тематикой в период 1982-2004 гг. было прочитано около десяти докладов и сообщений.
Кроме того, материалы и результаты исследования были использованы нами 1) при чтении спецкурса «Проза, поэзия и драматургия Михаила Кузмина» в Оклахомском государственном университете (США, 1998 г.); 2) в лекциях для студентов и преподавателей Оклахомского государственного университета «Михаил Кузмин между двумя Россиями» и «От жизни поэта - к будущим поколениям: судьба архива Кузмина» 24 и 26 февраля 1998 г.; 3) при чтении спецкурса по истории русского символизма Университете г. Л Акуила (Италия, 2002 г.); 4) при подготовке выставки «Петербургский Кузмин. (К 130-летию со дня рождения поэта)» (Санкт-Петербург, Всероссийский музей А.С. Пушкина, 25 декабря 2002 - 30 января 2003 гг.).
Результаты исследования изложены нами в более чем двадцати изданиях и научных публикациях.
Считаем своим долгом отметить, что в 1997-1998 гг. спонсором диссертационного исследования по нашей теме выступило московское отделение Института «Открытое общество» (грант № Н2В785), однако структура и содержание диссертации в их нынешнем виде сложились позднее, уже вне рамок прежнего «соросовского» проекта.
Описание содержания рабочих тетрадей М. Кузмина из собрания Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
Подобно тому как Дневник М. Кузмина, попав на государственное архивное хранение, в течение нескольких десятилетий «оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном "спецхране"», рабочие тетради Кузмина из собрания Пушкинского Дома также были недоступны исследователям в течение долгого времени, вплоть до наступления эпохи «гласности». Но в отличие от кузминского Дневника, когда главным препятствием для выдачи исследователям была гомоэротическая тематика многих записей, пушкинодомские рабочие тетради обязаны своим пребыванием в тени хранению в составе фонда рукописей Государственного института истории искусств - научного учреждения, закрытого в 1931 году.
Две рабочие тетради Кузмина из коллекции Пушкинского Дома - это не единственные сохранившиеся документы такого рода. Группа рабочих тетрадей и записных книжек находится в архиве Кузмина в Российском государственном архиве литературы и искусства. Однако после просмотра этих материалов можно со всей определенностью заявить, что пушкинодомские тетради, анализ и исследование которых являются предметом нашей диссертации, относятся к числу наиболее важных в творческом и биографическом отношениях. Выбирая рабочие тетради для продажи Кабинету рукописей Института истории искусств, Кузмин, скорее всего, отчетливо представлял, что оставляет потомкам ключи, открывающие путь в его творческую лабораторию.
Нам известна еще одна рабочая тетрадь поэта, описание и введение которой в научный оборот могло бы существенно раздвинуть рамки наших знаний о творчестве Кузмина в 1910-е годы. Достаточно сказать, что в ней находится автограф пьесы «Рождество Христово. Вертеп кукольный», которая пока что известна ученым только в списках и копиях. Кроме того, датировки и, возможно, тексты многих стихотворений Кузмина из числа вошедших в его третью книгу стихов «Глиняные голубки» могли бы быть откорректированы благодаря изучению автографов из этой тетради. Она была подарена Кузминым художнику Н.Н. Купреянову и ныне принадлежит его внуку Николаю Яковлевичу Купреянову. В 1990-е годы мы имели возможности держать эту тетрадь в руках и внимательно ее пролистать.
Информация о рабочей тетради начала 1920-х годов впервые появилась в кузминоведческой литературе в 1990 году. В нашем комментарии к публикации переписки Кузмина и В.В. Руслова за 1924 год и в заметках и комментарии Г.А. Морева к публикациям стихотворений Кузмина в основном использовался и цитировался авторский список произведений за 1920—1928 годы; на его основе уточнялись факты и даты создания различных произведений. При этом не уточнялось, что данный список находится в составе обширной рабочей тетради. Это было связано с тем, что к тому времени нами уже было подготовлено и отдано в печать первое (наиболее подробное) описание рукописей и переписки Кузмина, хранящихся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, в котором данная рабочая тетрадь была частично описана и проанализирована. Другой частью нашего исследования стала публикация нескольких поэтических набросков и стихотворений из этой тетради. 4
25 Первое упоминание о существовании рабочей тетради начала 1920-х годов также относится к 1990 году и принадлежит Н.А. Богомолову. Он же первым использовал другие, нежели авторский список трудов, материалы из рабочей тетради начала 1920-х годов. Правда, произошло это не без курьеза при копировании и последующем цитировании. В связи с перепечаткой прозаического опыта Кузмина «Чешуя в неводе. (Только для себя)» наш коллега утверждал следующее: «Первое желание, возникающее при чтении этого текста, - не поверить автору, заявляющему в предисловии, что основа его — записи по поводу прочитанного. Слишком уж напоминает он литературное произведение, а не спонтанные высказывания, объединенные лишь кругом чтения Михаила Кузмина. И, однако, сохранившаяся в архиве Государственного института истории искусств рабочая тетрадь Кузмина начала двадцатых годов опровергает это убеждение. Она начинается целым рядом записей, совершенно аналогичных как по своей внутренней структуре, так и по тону и духу отдельным заметкам "Чешуи в неводе". Вот хотя бы несколько цитат из этой тетради: ""Мысль" (петроградское издательство. — Н.Б.) распределяет все свои вещи и переводы на 12 месяц ев . Не то Четьи Минеи Макария, не то С.А. Венгеров". "Рассказывая своими словами по просьбе Юр куна его рассказ, увидел, как стройно в идейном и поэтическом отношении все это, несмотря на сложность". "Ум наш стояти и безмолвствовати не хощет, понеже бо присно подвижен и непостоянен есть (М инеи 4 етьи М акария . Сентябрь 1, поучение, с. 108)" (ИРЛИ, ф. 172, оп. 1, ед. хр. 319)». 5 Мы ответили коллеге и восстановили правильное чтение, комментируя идею «Русского Декамерона», высказанную Кузминым и вернувшуюся к нему в письме Я.Н. Блоха от 23 февраля 1925 года: «В начале 1920-х годов Кузмина занимала идея компиляции аналога "Декамерона" на русском материале, хотя эта мысль и не нашла четкого выражения и — тем более — не получила реализации. При чтении Пролога и Четьих Миней Кузмин в своих конспективных заметках нередко фиксировал внимание на собственных эротических домыслах к житийному тексту. См., напр.: Стрелец. Сборник третий и последний. С. 98-99; 100; 107; 108. Приведем не публиковавшуюся ранее выписку: "Поп, который соблазнялся о женщинах, которых он крестил (Передонка), св. Иоанн Креститель обещ ал исцелить, но не исполнял. Тот упрекает его и не верит. Иоанн перекрест ил причинное место, но "награды не будешь иметь". С тех пор даже не думает, что женщина. (Пролог 29 сентября)" (ИРЛИ. Ф. 172. № 319. Л. 1). По-видимому, именно такого рода сюжеты пристали, по мысли и вере Кузмина, "русскому Декамерону". Однако скепсис в отношении замысла возобладал. Ср. кузминское же замечание: "Русские жития компилятивны, реторичны (так!) и в сущности бездарны. Нет фабулы. Не потому ли, что всё внутри, светлое озарение, о котором ничего не расскажешь, разве чудеса" (Там же. Л. 4). С другой стороны, жизнь Кузмина в соответствии со схемой "житийное чтение - Декамерон" может рассматриваться с высокой долей вероятности в качестве текста по модели "Декамерона".
Комедии о святых (1907): источники текста
Принципы трансформации древнерусских текстов в произведениях М. Кузмина - в отличие от вопроса о взаимоотношении целого ряда текстов A.M. Ремизова, А.А. Блока, М.А. Волошина и их древнерусских источников — почти не привлекали внимания исследователей до недавнего времени. В ряду трудов последнего десятилетия, посвященных его творчеству, эта проблема обсуждалась только в содержательной статье Е.В. Тырышкиной об отражении «Синайского патерика» в повести Кузмина «Крылья». 2 Однако уже первые исследователи кузминского творчества наметили программу изучения взаимодействий сочинений Кузмина с различными культурами. Так, американский исследователь творчества поэта В. Марков писал: «Связи Кузмина с гностикой и александрийской культурой должны быть тщательно изучены, как и связи с греческой, латинской и итальянской поэзией, с греческим, латинским и французским романом, с Прологом и другой старорусской литературой». Необходимость изучения влияния древнерусской культуры на творчество М. Кузмина становится очевидной и при знакомстве с трудом-летописью Дж. Малмстада «Михаил Кузмин: Хроника его жизни и эпохи». В этой работе представлены биографические сведения об изучении Кузминым древнерусской литературы, сообщается о его поездках по районам «древлего благочестия», рассказано о собирании поэтом старопечатных изданий. 4 Менее подробны, что обусловлено малым объемом статьи, замечания на эту тему Г.Г. Шмакова в его обстоятельном исследовании «Блок и Кузмин. (Новые материалы)».5
Воспоминания современников также отразили увлечение и знание Кузминым древнерусской культуры и словесности. В качестве формальных примеров сошлемся на ироническое сообщение Г.И. Чулкова о цитировании Кузминым наизусть Пролога и на указание A.M. Ремизова на факт наличия старопечатного (-ых?) Пролога в кузминской библиотеке («...были у него редкие книги старопечатные (Пролог) и рукописные, и знаменитые крюки (ноты) .. . »). Можно привести и обильные выписки из Пролога и Четьих-Миней, включенные Кузминым в его литературный опыт начала 1920-х годов «Чешуя в неводе. (Только для себя)», который был представлен автором в кратком вступлении как собрание выдержек из собственного Дневника за 1916— 1921 годы. Характер и стиль этих фрагментов таковы, что в них легко усмотреть иронические интонации, особенно при сопровождении выписки насмешливым кузминским комментарием. Часто темой такого комментария становится произвольно домысливаемый эротический подтекст житий, как правило, внятный Кузмину-читателю, но посторонний для житийного текста. Приведем несколько примеров: «"Аще прельстит тебя тщеславием, сотвори дело или образ пред людьми, да обесчестят тебя" (Пролог на 25 марта). Теория, могущая повести к соблазну»; «Чудо о расслабленном священнике, где под дождем его носят из бани в баню и святой является в виде банщика, изобилует интереснейшими подробностями (М инеи 4 етьи М акария . 1 ноября)»; «Старец принимал посетителей летом почти голым и клобук носил задом наперед. Соблазнялись. На упрек отвечал: "Мы не людям работаем; кто хочет поучаться, пусть поучается, кто хочет соблазняться, пусть соблазняется. Я делаю свое дело - прочее же мимо идет". И ученику велел говорить грубую правду: "Если ем, - говори: "Ест", если сплю, говори: "Спит"". (Пролог 17 мая)». 8 Одним из первых дошедших до нас творческих результатов этого неподдельного интереса Кузмина к древнерусской культуре и словесности стали его комедии о христианских святых - блаженной Евдокии (1907; публ. 1907), Алексее человеке Божьем (1907; публ. 1907) и Мартиниане Палестинском (1907; публ. 1909). Два противоположных начала, апологетическое и кощунственное, составили в этих драматических опытах нерасторжимое единство, во многом и предопределившее парадоксы первых критических оценок.
Современникам Кузмина было нетрудно очертить возможный круг источников его комедий о святых. Однако свои отзывы о комедиях («Комедии о Алексее человеке Божьем») поэт-символист Сергей Соловьев и критик А.А. Измайлов построили так, словно хотели специально запутать читателя или зрителя, который заинтересовался бы конкретным источником произведения. С. Соловьев приводит название отдельного издания «комедий» неточно, делая отсылку лишь к одному из возможных источников текста, причем никак в книге не обозначенному: «И вот перед нами последняя книга Кузмина "Комедии на темы из Пролога, о Евдокии из Гелиополя, о Алексее человеке 54 Божьем, о Мартиниане". Для всех комедий характерно соединение византийского колорита ... с наивностью средневековой мистерии ... ». 9 В оценке другого критика «Комедия о Алексее человеке Божьем» лишь «ребяческое упражнение Кузмина», «прямо перевод с французской рукописи», словно выполненный «сквозь призму» XVIII века.10 Он усиленно подчеркивает, что Кузмин намеренно порывает с предшествующей традицией: «Конечно, этот добровольный отказ от радостей жизни (подразумевается выбор Алексея человека Божия. —А.Т.) — драма. Но, повинуясь модному спросу, Кузмин ни на минуту не углубляется в эту драму. Он держится намеренно лубочных тонов и лубочного рисунка и, таким образом, с величайшею, истинно обезьяньею точностью копирует тот драматический хлам, какого у нас осталось не мало от времен Полоцкого. Кузмин, может быть, даже не заглянул в Четьи-Минеи, потому что не взял оттуда ни одной блестки. Так и кажется, что и самый сюжет, и форма "комедии" ему внушены каким-то французским пересказом трогательной русской легенды». п Сходным образом С. Соловьев подчеркивает, что Кузмин «слишком часто» «впадает в шарж и карикатуру» и даже «доходит» «до прутковщины». 12 Но для этого рецензента, как человека религиозного и православного, более важным представляется то обстоятельство, что Кузмин в своих произведениях впадает в «кощунство (автор, по-видимому, сам сознает это, как явствует из предисловия)». Соловьеву ведомо, что «глубоко религиозный человек может в веселую минуту высмеять свою святыню», но все же в пьесах Кузмина ему видится в первую
Индекс переписки 1907-1910 годов как материал для реконструкции биографии М. Кузмина и создания летописи его жизни и творчества (на примере 1907 года)
В рабочей тетради М. Кузмина 1900-х годов сохранился авторский индекс переписки, охватывающий период с 27 марта 1907-го до 29 января 1910 годов. В нем отражены даты отправки писем и получения их поэтом и указаны как адресаты, так и отправители почтовых корреспонденции. Это позволяет рассматривать данные записи как один из важнейших источников биографии Кузмина соответствующего периода. Если поэт когда-либо еще и составлял подобные списки полученных и отосланных писем, то они, скорее всего, до нас не дошли; по крайней мере, современным исследователям кузминского творчества они неизвестны. Вероятно и то, что Кузмин никогда более и не заносил своих корреспондентов в такой перечень.
Несмотря на это, отношение поэта к письмам было самое что ни на есть трепетное. Об этом свидетельствуют, в частности, его дневниковые записи от 12 июня и 4 октября 1907 года: «...читали Брюсова и письма Пушкина. Когда-нибудь и наши письма и дневники будут иметь такую же незыбываемую свежесть и жизненность, как все живое»; «Разбирал письма до поздней ночи, часов до 2-х; вот молодость, как глупы юноши без руководителей, не ценящие того, что улетает. Вот письма Юши Чичерина, идеологическая дружба, музыка, неизвестность, скорлупа; бедные письма мамы, потом сестры, письма любовные, деловые и другие. Целая жизнь, целая жизнь».
По этим причинам индекс из рабочей тетради 1900-х годов для биографов Кузмина имеет значение исключительное. Самого поверхностного взгляда на эти записи достаточно, чтобы оценить их потенциальную роль в работе того исследователя, который возьмется за написание подробной биографии Кузмина и/или составление летописи его жизни и творчества. В данной главе нами предпринята попытка критического изучения этого списка текущей корреспонденции.
В дальнейшем, проанализировав записи в индексе переписки Кузмина за 1907 год и сопоставив их с относящимися к переписке фрагментами хронологически соответствующих дневниковых, мы хотели бы наглядно продемонстрировать, какие результаты могут быть получены при таком сравнении. В данной главе мы сосредоточились на записях именно 1907 года по следующим двум причинам. Во-первых, из корреспонденции Кузмина до нас дошло довольно много писем этого времени, что позволило достаточно четко оценить степень точности/неточности авторских записей о своей переписке (как в Дневнике, так и в индексе). Во-вторых, до выхода из печати в 2005 году -когда наша работа была в основном завершена — второго тома Дневника Кузмина, который охватывает 1908-1915 годы,3 сопоставительный анализ информации за 1908-1910 годы потребовал бы от нас дополнительных времени и средств.
О перечисленных письмах из Дневника может быть почерпнута следующая информация. «27 марта 1907 . ... ...письмо от Гриши Муравьева, очень нежное, нужно бы его позвать к ак- нибудь»; «28. ... ...от Лемана письмо с неприлично страстными стихами. Если б это было не от него! ... ...вернувшийся Сережа (С.А. Ауслендер. — А.Т.) принес мне от Лемана форменное объяснение в любви. Несчастный! что я буду с ним делать! моя доступность оказалась не такой широкой»; «29. Пишу через день, плохо помня, что было. ... Написал Леману ... . Дома нашел письмо из "Весов": "Крылья" не конфисковали, прислали деньги»; «31. ... Заезжал к Сомову, оставил пригласительную записку. ... Дома письмо из "Шиповника" с приглашением на сегодня. От Наумова нет, значит, не будет. ... ...от Ремизовых извинительная записка». 8
Итак, Дневник подтвердил получение Кузминым всех писем, отмеченных в индексе переписки, за исключением письма от Б.А. Лемана, полученного 30 марта 1907 года. С другой стороны, в нем почти не заходит речь о письмах, написанных Кузминым, если не считать упоминания о передаче 31 марта 1907 года К.А. Сомову «пригласительной записки» (согласно индексу, написана накануне, 30 марта 1907 года). В индексе переписки не отмечена лишь «извинительная записка» от A.M. Ремизова и его жены.
К реконструкции книгоиздательских связей М. Кузмина с Германией: историко-биографический и библиографический экскурс
С учетом этой информации, то есть с исправлением двух опечаток и восстановлением пропущенной строки, текст «Поручения» был напечатан А.В. Лавровым и Р.Д. Тименчиком в подготовленном ими томе «Избранных произведений» М. Кузмина на следующий год после выхода пробных массовых изданий, выпущенных С.С. Куняевым и Е.В. Ермиловой. 6
Подтвердить или опровергнуть правильность включения в основной текст стихотворения описанных в литературе, но неизвестных de visu поправок Кузмина могло только обращение к рукописи.
В рабочей тетради начала 1920-х годов сохранился автограф интересующего нас стихотворения «Поручение» (в рукописи — без названия, датировка совпадает с указанной в прижизненном сборнике). Он находится между автографами двух других стихотворений из книги «Параболы» — «Сквозь розовый утром лепесток посмотреть на солнце...» и «Музыка». Знакомство с этим источником полностью подтверждает точность описания поправок Кузмина, сделаннных американскими учеными. 7
Комментируя этот текст, все исследователи не сомневаются в том, что под «другой Тамарой» Кузмин подразумевает балерину Тамару Платоновну Карсавину (1885-1978), но, как правило, видят в первой, «белокурой Тамаре», живущей в берлинском предместье Шарлоттенбург «с мамой, сестрой и братом», - «состоятельную даму, входившую в петербургский литературно- художественный круг» Тамару Михайловну Персиц (7-1955) лишь с известными оговорками. 9 А.В. Лавров и Р.Д. Тименчик отмечают, что Т.М. Персиц «в 1919 г. выпустила в свет (отдельным изданием. -А.Т.) под маркой издательства "Странствующий энтузиаст" роман Кузмина "Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро"», но это делается вне связи с текстом стихотворения и затронутой в нем темой книгоиздания. 10 Для Кузмина в момент написания стихотворения издательский вопрос был достаточно острым и чувствительным - как из-за общего положения дел, так и по причине предстоявшего в начале осени отъезда в Берлин его издателя Я.Н. Блоха. п Поэтому обращение к Тамаре Персиц и правдивый рассказ о жизни в России, в том числе об издательских проблемах, выглядят в этом тексте совершенно естественно. Кроме того, Т.М. Персиц действительно жила в это время в Шарлоттенбурге и осенью 1922 года, уже по приезде семейства Я.Н. Блоха в Германию, передавала Кузмину привет через писавшую к нему 18 октября Н.А. Залшупину. ,3
На основании местоположения в рабочей тетради начала 1920-х годов и авторского списка произведний за 192(М928 годы можно сделать небольшое уточнение относительно времени написания «Поручения». В тетради оно вписано вслед за стихотворением «Сквозь розовый утром лепесток посмотреть на солнце...»; в такой же последовательности автор перечисляет свои новые вещи, относящиеся к маю 1922 года, в списке произведений, причем перед этими двумя текстами отмечено стихотворение «Сумерки», датированное 7 мая 1922 года.14 В течение этого месяца Кузмин сочинил, согласно списку произведений, одиннадцать стихотворений.15 Нетрудно вычислить, что «Поручение» написано вскоре после 7 мая, если исходить из того, что сочинение новых стихов происходило в течение месяца относительно равномерно.
В одной из предыдущих глав мы говорили о необходимости постоянно соотносить биографические и иные данные, почерпнутые из рабочих тетрадей, с записями в «Дневнике» Кузмина и другими источниками для получения целостной картины жизни и творчества поэта. Если прянять по внимание этот принцип, то нельзя упустить из виду дневниковую запись от 27 апреля 1922 года, открывающую нам важнейший импульс, одну из побудительных причин создания стихотворения «Поручение», которая до сих пор была обойдена вниманием комментаторов. Нижеследующее изложение призвано пояснить, насколько живо и остро в авторском сознании Кузмина было воспоминание о, казалось бы, неприметном почтовом событии этого дня.
«Из Германии прислали мои книжечки по-немецки», — записал Кузмин в своем Дневнике 27 апреля 1922 года и на следующий день продолжил тему: «Сегодня целый день под впечатлением присланных мне немецких книг, "Неж ного Иосиф а " и "Александрийских песень"». 16
В конце 1910-х- первой половине 1920-х годов Кузмин был у немецких издателей чрезвычайно популярен: так, в 1920-1921 годах появились два отдельных издания переводов цикла стихов «Александрийские песни» (№№ 12, 15 в приводимой ниже библиографии); в том же 1920 году был переиздан отдельной книгой перевод повести Кузмина «Приключения Эме Лебефа», выполненный Э. Мешингом и напечатанный девятью годами ранее (№ 11, впервые в № 2), что не остановило другого переводчика и иного издателя в их стремлении выпустить новое роскошное издание этой вещи с иллюстрациями Ганса Мейда тиражом 100 нумерованных экземпляров в 1922 г. (№ 17).17 «Видели ли Вы "Эме Лебеф" с рисунками Мейда? - любопытствовал Кузмин в письме к Я.Н. Блоху от 15 октября 1924 г. - По-моему, восхитительна». 18 Как видим, и сами переводы, выходившие очередными изданиями, и внешний вид некоторых из них временами приносили Кузмину совершенно особенную — авторскую и библиофильскую - радость на фоне множившихся сомнений в возможности печататься дома.