Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Этнографическая направленность литературного процесса в России 1800–1840-х годов 14–84
1.1 Идейные и жанровые преобразования в литературе первой трети XIX века 16–41
1.2 Аксиология и поэтика русской повествовательной прозы в современном изучении 42–61
1.3 Творчество М.Н. Макарова в контексте времени 62–82
Выводы по главе 1 82–84
Глава 2. Литературно-этнографическая деятельность М.Н. Макарова 85–154
2.1 Фольклористические и этнографические публикации 1810–1846-го годов 87–108
2.2 Историческое осмысление и творческое освоение этнографических материалов в публикациях 1830-х годов 109–136
2.3 Сборник «Русские предания» 136–152
Выводы по главе 2 152–154
Глава 3. Этнопоэтика беллетристического наследия М.Н. Макарова 155–206
3.1 Повествовательные стратегии травелогов 156–174
3.2 Ценностные интерпретации археологических и фольклорных сюжетов в сочинениях разных лет 174–188
3.3 Притчевый характер сочинений для народного чтения Макария Быстрорецкого 189–205
Выводы по главе 3 205–206
Заключение 207–218
Список литературы 219–256
- Идейные и жанровые преобразования в литературе первой трети XIX века
- Творчество М.Н. Макарова в контексте времени
- Сборник «Русские предания»
- Притчевый характер сочинений для народного чтения Макария Быстрорецкого
Идейные и жанровые преобразования в литературе первой трети XIX века
Творческое наследие любого писателя невозможно рассматривать в отрыве от эпохи, в которой он жил. Влияние движущих сил истории, идеи и настроения так или иначе впитываются каждым членом общества, переосмысливаются и преобразуются согласно усвоенному человеком опыту и принятому им мировоззрению. Литература отражает человеческое видение и понимание мира, тонко реагирует на происходящие события, служит верным способом передачи от автора к читателю как универсального, так и субъективного жизненного опыта, видоизменяется с обществом и для общества, оставаясь ведущим средством запечатления быта и бытия.
Отечественная литература рубежа XVIII–XIX веков подвергалась идейному и жанровому переосмыслению, развенчивая положение классицизма о неизменности жанровых форм и выискивая новые способы передачи авторского мышления и творческого преломления духовных личностных переживаний. Поиск новой эстетической модели привел к провозглашению главным достоинством литературы естественности, что позволило авторам в прозе, поэзии и драме переосмыслить границы и привело, как указывает Т.В. Федосеева, к объединению разных родовых черт1. От строго регламентированного классицизма литература перешла к предромантизму, сосуществовавшему с направлением сентиментализма.
Для сентиментализма, пришедшего в Россию из Англии во второй половине XVIII века, ценностными категориями определяются2 культ чувства / сердца, внимание к жизни простого, естественного человека, объединение близких друг другу внешнего мира природы и внутреннего мира человека, сила душевных переживаний, сочувствие героям, которое, по мнению В.С. Киселева1, позволяло «втягивать» читателя в авторский текст, выступало (совместно с соразмышлением) формой художественного общения между творцом текста и его реципиентом. Основную задачу сентименталисты видели не столько в обращении к интимной жизни обыкновенного человека, сколько в стремлении, как об этом пишет Д.А. Иванов2, примирить естественное и природное начала, выраженном в попытке изобразить добродетель исконным качеством человеческой души.
В монографии Н.Д. Кочетковой «Литература русского сентиментализма»3, посвященной комплексному историографическому изучению данного направления, последовательно определяются концептуальные положения и достижения сентиментализма, повлиявшие на идейно-эстетическую сторону творчества, жанровую структуру и типологию героев: просвещение разума (нравственное образование, или «образование сердца»), преобладающее над рационалистическим процессом воспитания; идея прогресса, развития и совершенствования и связанное с этим признание неповторимости и ценности исторических событий и культурных достижений; утверждение внесословной ценности человека (благодаря чему в литературе появилась тема «маленького человека»); идея о единстве добра и красоты; мысль об идеальном, высоконравственном авторе текста; психологизация и стереотипизация пейзажа и героя; исповедальное начало повествования, усиление автобиографического начала; признание необходимости выработки индивидуального и народного вкуса к произведениям искусства и культуре; интерес к «высокой страсти», благородным чувствам (эстетика Возвышенного).
В современном литературоведении по отношению к предромантизму, в отличие от сентиментализма, еще не сложилось единогласного понимания, несмотря на то, что данное направление устойчиво привлекает внимание ряда отечественных ученых1 в стремлении установить его место и значение в русской литературе. Так, существуют два подхода к изучению данного феномена: первый предлагает рассматривать предромантизм как переходный этап в развитии литературы от классицизма к романтизму; согласно второму, предромантизм следует понимать как самодостаточное, обусловленное историческими событиями литературное течение. Вл.А. Луков2 считает, что в основе предромантической концепции мира и человека находится неудовлетворенность общественным устройством, распространяющаяся на общую картину бытия. Этому послужило разочарование в учении классицизма и признание его несостоятельности. По мнению А.В. Архиповой3, поиски необходимого идеала сосредоточили внимание литераторов на Золотом веке – эпохе единения человека, не испорченного цивилизацией, с природой, что обусловило интерес к старине, фольклору, воссозданию чувства и мысли эпохи человеческого «детства». С мнением Архиповой солидарен А.И. Разживин4, который доказывает, что русских писателей-предромантиков привлекали историзм, гуманизм, проблемы национальной самобытной культуры, обращение к народной поэзии; особой заслугой предромантизма исследователь называет введение в художественную литературу славянской мифологии, благодаря чему пантеон античных богов заменили славянские.
Безусловно, всплеск интереса к национальному прошлому, к социально-культурной обстановке не был нов для начала XIX века. Внимание к истории можно обнаружить еще в XVIII веке, когда появилось одно из важнейших произведений русской историографии – «История Российская с самых древнейших времен» В.Н. Татищева (начало издания – 1768 год). Тогда же национальная история запечатлевалась в трагедиях М.М. Хераскова («Борислав», 1774, «Идолопоклонники, или Горислава», 1782, «Пламена», 1786, «Освобожденная Москва», 1798, «Зареида и Ростислав», 1809) и Я.Б. Княжнина («Росслав», 1784, «Вадим Новгородский», 1793), в одах В.К. Тредиаковского и М.В. Ломоносова. Однако, по замечанию ряда ученых (В.В. Виноградова, В.В. Сиповского, А. Тоси1), историческим произведениям XVIII века не доставало отличительной исторической характеристики, той функции, которая сделала бы эти сочинения оригинальными, не зависящими от других жанров.
Учитывая тяготение М.Н. Макарова к повествовательным жанрам, мы считаем необходимым акцентировать основное внимание на развитии русской прозы, что позволит нам обосновать художественные приоритеты писателя и определить значение его деятельности в контексте эпохи.
На рубеже XVIII–XIX веков русская старина захватила воображение одного из крупнейших деятелей эпохи – Н.М. Карамзина. В поисках чистого сердцем, близкого природе естественного героя он обращался к прошедшим временам, благодаря чему появились его повести «Наталья, боярская дочь» (1792), «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода» (1802). С 1804 года Карамзин постепенно отошел от литературного творчества и посвятил себя истории – «зерцалу»2 бытия народов, – до конца жизни кропотливо работая над «Историей государства Российского», которая вызвала необычайный интерес к отечественному достоянию у читающей публики. В то же время, с 1802–1803 годов, зародился интерес к старине у В.А. Жуковского; поэт изучал сочинения Нестора, Никона, И.Н. Болтина, М.М. Щербатова, А.Л. Шлецера, И.М. Штриттера, сам писал в жанре исторической повести и сказки: «Вадим Новгородский» (1808), «Три пояса» (1808), «Марьина роща» (1809); позднее, в 1817–1819 годах, он перевел «Слово о полку Игореве». Ф.З. Канунова1 отмечает, что одним из первых среди русских писателей Жуковский осознал необходимость эстетико-философского смысла познания событий прошлого, и история подталкивала его к идее развития и взаимосвязи явлений. В.Н. Аношкина-Касаткина2, исследуя творчество поэта в романтическом аспекте, приходит к выводу, что далекие времена привлекали Жуковского возможностью изобразить исконный национальный характер. Неравнодушие Жуковского к национальной истории, к народности, понимание ценности и исключительности национального исторического пути благотворно повлияли на воспитанника, будущего императора Александра II, который в 1861 году отменит крепостное право.
Творчество М.Н. Макарова в контексте времени
Творческая личность Михаила Николаевича Макарова – литератора, журналиста, автора сочинений по фольклористике, этнографии и истории, была сформирована литературной эпохой 1800–1830-х годов. Биография Макарова не отличается подробностью жизнеописания, многое в ней требует уточнения и документального подтверждения. Так, до настоящего времени достоверно не подтверждены год и место рождения писателя, что подчеркнуто в публикации, приуроченной к 215-летию со дня рождения этнографа1. Сам Макаров в разное время называл годом рождения то 1785-й2, то 1789-й3 (уточнение датировки на настоящий момент не представляется возможным). В словарях Брокгауза и Ефрона4, членов Общества любителей российской словесности при Московском университете5, И.В. Добролюбова6 Макаров назван уроженцем Рязанской губернии; в словаре «Русские писатели 1800–1917»7 и в «Рязанской энциклопедии»8 местом рождения указана Москва. Мы можем лишь отметить, что в жизни Макарова оба города имели важное значение.
В Москве прошла большая часть жизни М.Н. Макарова: здесь он получил образование, состоял на государственной службе, приобрел хорошие литературные знакомства (в частности, с И.И. Дмитриевым, А.Ф. Мерзляковым, Ю.А. Нелединским-Мелецким, И.М. Долгоруковым, Д.И. Хвостовым, В.Л. Пушкиным), приступил к первым творческим опытам (в том числе как издатель, редактор, поэт, драматург и переводчик), состоялся как писатель. В Рязанской же губернии находились родовые имения (села Перекол (Перекаль) и Старая Дуброва), в которых Макаров часто бывал; на рязанской земле собраны многие материалы фольклорного и этнографического содержания.
Наиболее полное описание жизни М.Н. Макарова, на которое мы будем опираться при изучении его биографии, дано в статье В.П. Степанова1, опубликованной в словаре «Русские писатели 1800–1917». Именно благодаря новаторскому биографическому исследованию Степанова, аналога которому не было и нет до сих пор (статьи из названных выше словарей отличаются краткостью описания), возможно представить более конкретные факты из жизни Макарова. Так, Степанов указывает, что писатель получил домашнее образование, учился в Московском университетском благородном пансионе (1796), Тамбовском народном училище (1797) и частных московских пансионах (1798–1800). В 1801 году служил в Московском архиве иностранных дел, в 1804-м получил должность переводчика, а также стал одним из инициаторов первого в России издания для женщин – «Журнала для милых». Кроме того, с его участием печатались еженедельник «Московский курьер» (1805–1806), журналы «Московский вестник» (1809), «Журнал драматический» (1811). В 1809 году Макаров получил должность коллежского асессора. Не добившись перевода в Санкт-Петербург, вышел в отставку.
В.П. Степанов отмечает, что беллетрист с ранних лет интересовался литературой, отчасти унаследовав увлечение от родителей: его отец, Н.Г. Макаров, был знаком с Ф.Г. Кариным и Е.И. Костровым1, а мать, А.В. Писарева, была вхожа в литературные гостиные и играла в домашних спектаклях. По свидетельству Ф.Ф. Вигеля, сослуживца Макарова по Архиву иностранных дел, тот мечтал о литературной славе, чего не отрицал и сам писатель. С семнадцати лет он пробовал себя в поэзии, сочиняя небольшие стихи, а также занимался переводами с английского и французского языков и переделками пьес Ж.П. Флориана, Ф. Бакуляра д Арно, Ж.-Б. Мольера.
В самом начале своей фольклористической деятельности, в 1809 году, М.Н. Макаров выпустил в свет книгу «Русское национальное песнопение» – сборник народных песен с пояснениями и рассуждениями составителя2, положивший начало занятию российской этнографией, которой молодой писатель посвятит всю жизнь. Макаров был убежден в близости «песен младенчествующих» русскому сознанию, ценных изображением картины человеческого естества, духовной чистоты и искренности чувств3. «Русское национальное песнопение» стало отправной точкой в фольклористской деятельности писателя; именно в работе над первым собранием фольклорных текстов, по словам Т.В. Федосеевой4, были сформулированы принципы исторического подхода при изучении устной народной поэзии, а также просматривалась попытка исследования фольклора во взаимосвязи с культурой и историей. Позднее исторический подход станет определяющим в этногенетической деятельности Макарова, который позволит ему проследить диалектику реалий народной культуры.
20 марта 1819 году по предложению А.А. Прокоповича-Антонского М.Н. Макарова приняли в члены Общества любителей российской словесности, чем писатель очень дорожил. Отставка позволила ревностно служить интересам Общества: беллетрист активно публиковался в его журнале – «Трудах Общества любителей российской словесности», а с 18 июня 1828 года до дня смерти занимал должность казначея даже при трудном финансовом положении Общества. В 1824 году писатель был назначен чиновником по особым поручениям (по части археологии и статистики) при московском генерал-губернаторе А.Д. Балашове1, который, по оценке П.В. Акульшина2, деловыми и моральными качествами вызывал искреннее уважение Макарова. Так у писателя появилась превосходная возможность углубленной и полноценной работы по обнаружению и собиранию устных и письменных памятников прошлого. Часто разъезжая по долгу службы по землям Рязанской, Тульской, Орловской, Воронежской, Тамбовской губерний, этнограф-любитель наблюдал за жизнью крестьян, их бытом и характером, записывал полученные из первых уст народные предания и песни, фиксировал незнакомые слова. Такая многоплановая деятельность, одобренная Обществом любителей российской словесности и Балашовым, способствовала появлению многочисленных статей этнографического содержания в журналах «Труды Общества любителей российской словесности», «Сын Отечества», «Вестник Европы», «Телескоп», «Московский телеграф», «Московский наблюдатель», публикации повестей по мотивам русских преданий («Повести из русских народных преданий», 1834) и сборника произведений устного народного творчества («Русские предания», 1838–1840), а также фундаментальной работе над составлением словаря русских говоров («Опыт русского простонародного словотолковника», 1846).
Доказательства неисчерпаемых богатств народной культуры М.Н. Макаров видел не только в величии отечественной истории и славянском языке, но и в самом быте, местности, в народной памяти, сохранившей основания славянской нравственности, духовности и миропонимания. Несомненной ценностью для Макарова обладали древние развалины церквей и храмов, археологические находки1, традиционная одежда крестьян и бытовые привычки, топонимические названия, а также народные легенды и предания, способствовавшие в 20–30-е годы XIX века приобщению к народной поэзии образованных русских читателей и формированию научного подхода в зарождавшейся фольклористике2. Отдельное внимание Макаров уделял собиранию и изучению просторечий, запечатлевших первообраз народных мыслей и чувств, пытался проследить этимологию слов, подробно фиксировал географические наименования, рассматривал настоящее в непременной связи с прошлым. Выступая ревностным любителем отечества, Макаров все свои изыскания стремился сделать полезными как для серьезных ученых, так и для простых почитателей старины, надеясь, что подобных ему «разыскателей» «бесценных сокровищ» российской истории и культуры будет становиться больше.
Сборник «Русские предания»
Активная выездная работа М.Н. Макарова способствовала пополнению его коллекции народных сказок, легенд и быличек. В конечном итоге собранные во время поездок по российским губерниям произведения устного народного творчества вошли в сборник «Русские предания» (1838–1840)2. Заметим, что все предания, опубликованные в статьях «О старинных русских праздниках и обычаях», также были включены автором в содержание трех книжек сборника практически в неизменном виде3.
В «Литературной энциклопедии терминов и понятий» предание определяется как жанр несказочной прозы, «устная летопись»4 с притязанием на изображение достоверных исторических событий. Очевидно, совпадал с этим определением и взгляд М.Н. Макарова, включившего в собрание русских преданий большой исторический материал. В предисловии к изданию автор классифицирует тексты, выделяя предания древнейшие – языческие (преимущественно о персонажах славянской мифологии), поздние – христианские. Мы также, вслед за писателем, вправе разделить предания сборника на собственно языческие, повествующие о славянских божествах и всем том, что с ними связано, и на христианские, появившиеся после крещения Руси. К первой группе относятся такие, как «Русалки», «Лешие», «Проемный куст», «Плихан», «Ярило», «Новый год у древних россиян», «Баба-Яга» и другие. Как уже ясно из заглавий, некоторые поверья сообщают о персонажах славянской мифологии. В рассказе о лешем («Лешие») не только дается описание его внешности как существа на козлиных ногах с козлиной бородкой, но и указываются «свидетельства» его присутствия в жизни людей: выщипанная борода крестьянина или свернутая в кольцо корова. Пересказывая предание о Бабе Яге, М.Н. Макаров включает в текст традиционные сказочные формулы.
К группе христианских преданий относятся «Трастнинская церковь», «Поганое озеро», «Золотая лампада в лесу», «Лестницы в Рай», «Начало Данкова». Они сообщают о чудесах, происходящих с верующими людьми, или наказаниях, постигших грешников. Так, в предании о Трастнинской церкви повествуется о храме, оскверненном человеческими преступлениями и провалившемся под землю вместе с нечестивцами. «Золотая лампада в лесу» рассказывает о прекрасной иконе, оставленной в дупле березы христианином Греком, которую способен увидеть лишь безоружный, добрый человек.
Интересно, что некоторые христианские предания «перемешаны», по словам М.Н. Макарова, с языческими. Например, в тексте «Лестницы в Рай» этнограф описывает, как после богослужения в честь праздника Вознесения Господня крестьяне гадали по испеченным из пшеничного теста «лестницам» о своей посмертной участи. В другом предании, «Гречишница», соединены сказка о девице Крупеничке, в пересказе которой использованы фольклорные формулы, и почитание христианами святой Акилины. И то, и другое событие связывается в народном сознании с посевом гречихи. Более подробно взаимопроникновение языческой культуры и христианского мировоззрения исследовано в параграфе «Ценностные интерпретации археологических и фольклорных сюжетов в сочинениях разных лет».
Уместно рассмотреть материалы, опубликованные М.Н. Макаровым в сборнике «Русские предания», с применением жанровой классификации фольклора, предложенной В.Я. Проппом, разделявшим фольклорное творчество на поэтическое и прозаическое. Как известно, песенная поэзия представлена лирикой обрядовой (рождественские, свадебные, похоронные песни) и необрядовой (хороводные, игровые, плясовые песни). Прозаический фольклор подразделяется на произведения, в действительность содержания которых не верят (все образования сказочного типа), и такие, в действительность содержания которых верят (легенды, сказания, предания)1.
Заметим сразу, что подавляющее большинство текстов первой книги «Русских преданий» М.Н. Макарова может быть отнесено к эпической несказочной прозе – это собственно предания («Памятники о Кудеяре», «Пронское било») и бывальщины («Русалки», «Лешие», «Чертово городище»). Сказочные элементы обнаруживаются в истории о девице Крупеничке («Гречишница») и в бывальщине о Бабе Яге («Баба-Яга»). Кроме этого, в сборнике опубликованы немногочисленные, но весьма показательные образцы календарно-обрядовой поэзии (овсени, калядки), а также необрядовой лирики (девьей и молодецкой). Драматические жанры Макаровым не представлены; как указано в «Рязанской энциклопедии»2, они не были зафиксированы на территории Рязанского края, где и собрано большинство опубликованных этнографом преданий.
Начнем рассмотрение «Русских преданий» с текста, в котором представлены элементы сказочной прозы – «Гречишница». История девицы Крупенички, приведенная в предании, больше напоминает пересказ, нежели является полноценным событийным действием волшебной сказки. Однако и здесь включены традиционные структурные элементы, на которых волшебная сказка строится. Собственно сюжет укладывается в несколько предложений. Сказочной красоты королевская дочь Крупеничка была похищена врагами-татарами. В иноземном плену ее ждала гибель, но неназванный добрый герой превратил пленницу в гречневое зернышко и вернул на родную землю. Девушка сбросила с себя шелуху, вновь став красавицей, а шелуха разлетелась по ветру, засеивая поля гречневым зерном.
Сюжет изложен М.Н. Макаровым кратко, но соответственно основам волшебной сказки. Первый же сюжетный элемент, с которого начинается повествование – необычное рождение / положение героя (Крупеничка – королевская дочь, и она необыкновенно красива). За первым следует момент недостачи / похищения, мотив испытания (он здесь не указан, но мы вправе предположить, что плен был для царевны тяжелым, если она едва не погибла в неволе), встреча с добрым помощником (мы не знаем, кем он являлся, но высока вероятность, что волшебником), мотив оборотничества (Крупеничка превращается в гречневое зерно), и, наконец, благополучное возвращение домой. Волшебство, противопоставление доброго и злого, элемент чуда и торжество справедливости – неотъемлемые атрибуты сказки, которую Макаров оформляет с применением традиционных средств поэтической выразительности: «красоты неописанной», «старые и малые, бедные и богатые, свои и чужие», «грозная туча постигла землю белую», «ворон сизый проманул ясного сокола», «святая Русь». Также мы можем обозначить еще некоторые традиционные фольклорные элементы: гиперболизация красоты Крупенички, которую любили абсолютно все, бинарная оппозиция добро / зло, многократное отрицание, которое тоже гиперболизировано («ни злато, ни сребро, ни каменья самоцвтныя, ничто не могло искупить ее изъ неволи»1). Кроме этого, Макаров приводит, как он сам это называет, «чудную басню», исполняемую жителями города Печорники Михайловского уезда: «Крупеничка красная двица! Кормилка ты наша радость-сердце: цвти, выцвтай ты, молодйся, мудре, курчавй завивайся, будь добрымъ всмъ людямъ на угоду»2. Эта похвальная песня также включает в себя народнопоэтические выразительные средства: «красная девица», «радость-сердце», «всем людям на угоду».
Подробнее остановимся на самом крупном жанре – произведениях эпической несказочной прозы. Сразу же на себя обращают внимание тексты с говорящими названиями: «Русалки», «Лешие», «Баба-Яга», «Чертово городище», «Ярило». Первые три текста могут быть отнесены к бывальщинам3, т. е. такому повествованию, которое рассказывается от третьего лица и в обобщенной форме. Целью бывальщины является эмоциональное воздействие на реципиента, стремление уверить его в правдивости изложенного. Действительно, М.Н. Макаровым обнаруживаются красноречивые «свидетельства» об «истинности» существования низших демонических существ, которые дает сам народ, «столкнувшийся» с лешим в лесу, видевший русалок на берегах рек, озер, на ветвях деревьев. Являясь силой нечистой, русалки и лешие не изменяли своему положению и без колебаний губили тех, кто им досаждал. Здесь необходимо уточнить, что в русском фольклоре нечистая сила враждебна к тем людям, которые ведут себя неподобающим образом: русалки утаскивают под воду тех, кто дерзнул подглядеть за их «стыдливой красотой», а лешие наказывают провинившихся, пьяных, безрассудно забывших о молитве. Присутствие в реальном мире русалок и леших не подвергается никакому сомнению, они описываются Макаровым в соответствии с традиционными представлениями.
Притчевый характер сочинений для народного чтения Макария Быстрорецкого
В 40-е годы XIX века М.Н. Макаров издает несколько особенных рассказов, предназначенных не для чтения образованных людей, а для простого народа, малограмотного, бедствующего и часто находящегося в отчаянном положении. Писатель, по воле службы часто разъезжавший по российским губерниям, постоянно общался с крестьянами и собирал не только «свидетельства величия славянского духа», но и наблюдал картины удручающего существования жизни русского народа. Желая как-то помочь простому человеку, часто никак не защищенному от нападков судьбы, Макаров хотел уверить его в ценности жизни, даже если она бедна и полна лишений. И ценность этой жизни придают не материальное благополучие и высокое положение в обществе; ценность жизни, по мнению беллетриста, заключается в единении человека со Христом, Который никогда не оставит верную Ему паству. Для этой цели автор от имени отставного полковника Макария Быстрорецкого1 описывает множество «подсмотренных» им случаев милости Божией к простым людям.
Издания, предназначенные для простого народа, еще не были распространены в конце 30-х – начале 40-х годов XIX века, однако отдельные писатели обращались к созданию книг для малограмотной аудитории, руководимые гуманистическими, человеколюбивыми соображениями (в частности, в первом параграфе первой главы нами упоминалась повесть Ф.Н. Глинки «Лука да Марья»). Наиболее значимым предстает альманах В.Ф. Одоевского и А.П. Заблоцкого-Десятовского «Сельское чтение» (выходил по одному выпуску в 1843–1845, 1848 годах), ставший одним из первых изданий для крестьян просветительской направленности. Н.В. Гусев1 подчеркивает популярность издания у народа, чему во многом способствовал способ написания материала. Так, для альманаха были характерны общепросветительский пафос (разговоры о науке, истории, медицине, литературе, религии), утверждение религиозно-нравственных ценностей, неотъемлемых от христианской веры, иллюстративность и доступность текстов, выразившаяся в умении объяснить сложные научные явления простым и понятным языком, а также приближенность автора к читателю (Одоевский нередко подписывался как «дядя Ириней»), разговор «на равных». Печать и распространение текстов для народа, как замечают О.И. и А.Р. Тимановы2, приравнивались к благотворительности, мыслились как своеобразное средство заботы о народе.
Именно так понимал свою деятельность М.Н. Макаров, желание которого материально выразить духовную помощь людям, попавшим в трудное положение, могло побудить вступление в Комитет для призрения просящих милостыню, учрежденный в Москве в 1838 году. Конечно, неравнодушие к страданиям бедняков Макаров проявлял и раньше, на что указывает небольшая статья «Странноприимный дом в Ростове» (1817), в которой автор воодушевленно отзывался о богоугодной деятельности дающих милостыню – «жертву, достойную святости». О важности благотворительной деятельности также свидетельствуют некоторые тексты сборника «Русские предания», где особая роль в попечительстве о нуждающихся отводится личному участию российских государей. Так, книжки Макарова – вклад в деятельность московского Комитета призрения и реализация личных убеждений в необходимости благотворительности (писатель раздавал свои брошюрки бесплатно).
Конечно, благотворительность в России как способ помощи неимущим существовала давно, по крайней мере, со времен принятия христианства (возможно, и раньше, поскольку в предыдущем параграфе мы установили, что славянам были близки нравственные абсолюты, провозглашенные Христом, в том числе милосердие и любовь к ближним). Сострадание и сердечная отзывчивость – неотъемлемые составляющие христианского вероучения: «Дающий нищему не обеднеет; а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий» (Притчи Соломона 28:27); «Но, когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресении праведных» (Лк. 14:13–14). Постепенно благотворительность, имеющая в эпоху древней и средневековой Руси преимущественно частный характер, в XIX веке обрела государственную поддержку, становясь частью социальной политики, но не утрачивая своего стержня – опору на христианскую мораль. Это подтверждают рассказы Макария Быстрорецкого, благодарные герои которого своими спасителями считают не только Христа, но и правящего монарха.
Составляя рассказы для чтения простых людей, в «Московских рассказах о бедных» М.Н. Макаров ориентируется на учительный жанр евангельской притчи. Исходя из идейного содержания материала и применяемых автором притчевых сюжетов, считаем возможным разделить входящие в состав книжек тексты на три группы: о физическом спасении уповающих на Бога, о духовном возрождении, об ответственности имущих перед неимущими.
В рассказах первой группы в центре повествования находятся люди, утратившие надежду на любую иную помощь, кроме милости Творца. Сюда относятся: «Билет на обеды», «Выздоровление», «Возвращение на родину», «Помещение детей в ученье», «Определение на службу». Героиня рассказа «Билет на обеды», старушка Тимофеевна, и ее внучки пребывают в отчаянном положении (им грозит смерть от голода), но до последнего не перестают молиться и верить в человеколюбие Господа, благодаря чему получают награду: случайный прохожий дарит им продовольственные карточки. Для Тимофеевны внезапная, но долгожданная помощь оказывается свидетельством личного участия Христа в ее судьбе, Который «…послалъ намъ небесныхъ Ангеловъ хранителей, распустили они свои святыя крылушки надъ нами сиротами»1.
В рассказе «Выздоровление» героиня Аннушка теряет мать, не зная, что сочувствующие знакомые отправили ее в больницу на лечение, и приходит в церковь. Там, после слезной молитвы перед Царскими вратами, ищущая утешение героиня тут же обретает его: в храме ее находит выздоровевшая мать, Аннушке же неравнодушный покровитель предлагает работу, которой та сможет обеспечить свою семью. Аннушка говорит: «Трудъ, да работа спасаютъ, а молитва Господня укрпитъ наше сердце!»2, что отсылает к словам Христа, сказанным Им о спасении праведного труда: «…ибо трудящийся достоин награды за труды свои» (Лк. 10:7).
Благополучно завершаются скитания старика, героя рассказа «Возвращение на родину», отправившегося в паломничество, но не нашедшего сил на обратную дорогу. Бедственное положение, необходимость просить милостыню и неопределенное будущее не пугают героя, напротив: он сохраняет самообладание, не жалуется на судьбу, что напоминает об одной из заповедей блаженства: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5:5). Смиренный дух позволяет старику «именем Христовым» преодолеть долгий путь от Ростова до Москвы, где он впоследствии получил поддержку богатого попечителя богадельни и смог вернуться домой.