Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Влияние на Ильина-писателя собственных теорий искусства, трудов по истории литературы и литературной критике 21
1.1 И.А. Ильин о категории художественности, назначении критика 21
1.2 Аксиология и поэтика русской фольклорной сказки в интерпретации И.А. Ильина 33
1.3. Черты художественности в статьях и лекциях Ильина о русской литературной классике 36
1.4. Оценки Ильиным творчества русских писателей-современников. Импульсы к созданию собственных художественных произведений.. 47
Глава 2. Художественные образы России в произведениях И.А. Ильина различных жанров: публицистика, эпистолярий, сказки, поэма 58
2.1. Россия в произведениях И.А. Ильина публицистических жанров 58
2.2. Особенности художественно-публицистического стиля И.А. Ильина в статьях о русской революции 1917 года 64
2.3. Переписка И.А. Ильина и И.С. Шмелёва как произведение отечественной эпистолярной прозы ХХ века. Тема России в письмах философа 73
2.4. Жанр литературной сказки в наследии Ильина-писателя 85
2.4.1. «Древнее» сказание «Праведный народ» И.А. Ильина в историко-культурном и философском контексте 85
2.4.2. Литературно-художественное своеобразие «Невинных сказок» 93
2.5. О поэтической стороне творчества Ивана Ильина 106
2.6. Периодизация художественного литературного творчества Ильина 125
Глава 3. Лирико-философская духовная проза И.А. Ильина: «Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий»; «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний» «Взгляд в даль. книга размышлений и упований» 128
3.1. Литературные предшественники лирико-философской прозы Ильина. Творческое развитие писателем в его трилогии традиций русской классической литературы 128
3.2. Отражение святоотеческого восприятия природы в пейзажных зарисовках лирико-философских книг Ильина 138
3.3. Аспекты духовного становления человеческой личности в интерпретации И.А. Ильина: лирико-философская проза 146
Заключение 167
Список литературы 172
- И.А. Ильин о категории художественности, назначении критика
- Россия в произведениях И.А. Ильина публицистических жанров
- Литературно-художественное своеобразие «Невинных сказок»
- Аспекты духовного становления человеческой личности в интерпретации И.А. Ильина: лирико-философская проза
И.А. Ильин о категории художественности, назначении критика
Известно, что категория художественности относится к аксиологии искусства, т.е. приближена к понятию художественной ценности. В XX веке развитие культуры протекало столь многообразно, что неминуемо было изменение толкования художественности, как оно сложилось в классической эстетике. Художественная практика претерпела разительные перемены, порой разрушительные. В связи с этим вопрос о сущности искусства, художественности и ее критериях стал одним из самых актуальных в искусствоведении прошлого столетия и остаётся таковым и поныне.
В первую очередь художественность стали понимать как сплав содержательной и формальной сторон произведения в соответствии с тем или иным типом культуры. В одном из авторитетных терминологических словарей конца ХХ века даётся такое определение: «Художественность – степень эстетического совершенства художественного произведения, равнозначная прекрасному в искусстве»28.
И.А. Ильин был серьезно озабочен проблемой понимания художественности и посвятил этой теме ряд статей, которые в 1937 году объединил в книгу «Основы художества. О совершенном в искусстве». Разработка теории искусства сопровождалась обращением к практике создания художественных произведений.
В статье Ильина «Художник и художественность» мы находим формулировку «задачи настоящего критика»: она «состоит в том, чтобы вскрыть и показать строение художественного акта, характерное для данного художника вообще и, далее, именно для этого, разбираемого произведения. Критик помогает читателю и слушателю внутренне приспособиться и раскрыться для данного поэта и данного произведения, ибо душа, настроенная слушать балалайку, бывает неспособна внимать органу»29. Обратим внимание на это яркое сравнение, в ильинских статьях и лекциях часто встречаются подобные выразительные образы, помогающие адресату точнее понять излагаемую мысль и оживляющие его внимание.
Современный специалист по истории философии В.В. Бычков особо выделил то, что в трудах Ильина по эстетике автор «предстает не строгим философом-схоластом немецкого типа, но свободным мыслителем, не только прекрасно владеющим русским научным языком, но и наделенным даром яркого образного мышления. Глубокие и продуманные определения он свободно перемежает афоризмами и почти художественными образами, яркими и хорошо подобранными цитатами из русских писателей и поэтов»30. Это заключение актуализирует точку зрения на то, что с критической и литературоведческой деятельностью Ильина неразрывно связано его формирование как писателя, художника слова.
Ильину как русскому мыслителю было важно понять, прежде всего, чем творческий человек может быть полезен людям в качестве литературного критика. Не случайно здесь упоминаются читатель и слушатель, а не зритель, например. Ильин обращается к пристальному анализу произведений искусства уже в зрелом возрасте (после 40 лет), и в поле его внимания оказывается в первую очередь русская литература и лишь иногда музыка, ещё реже – произведения живописи, архитектуры.
В своей лекции, посвященной произведению А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери», И.А. Ильин также говорит о «весьма полезном в культурном отношении» даре некоторых людей, которые «чуют чужую гениальность и указывают на нее; культивируют технику и пишут отвлеченные исследования». Здесь же он предостерегает от того рода критики, часто скрывающей в себе зависть, когда «формализируют, математизируют искусство, насыщают воздух мертвыми сведениями, рассудничеством, снобизмом, релятивизмом и модернизмом» [Ильин, т. 6, кн. 2, с. 97–98].
Критическое наследие самого Ильина – это ряд увлекательных, глубоких лекций-статей об известных русских писателях, о явлениях отечественного фольклора, а также литературоведческих трудов, где теоретические основы искусства рассматриваются с привлечением ярких примеров («Что такое искусство», «Искусство и вкус толпы», «Одинокий художник» и другие). Важной частью работ об отдельных писателях, как правило, у него становится очень живо и своеобразно изложенное жизнеописание, с опорой на множество источников (воспоминаний, писем) биографических сведений. Существенно, что и переписка Ильина часто касалась литературных вопросов. Привлечение эпистолярия может помочь прояснить его художественные взгляды.
Находясь в эмиграции, И.А. Ильин прочитал в Германии, Франции, Швейцарии и других европейских странах значительное количество лекций о русской культуре, о ее наиболее ярких представителях, о сущностных сторонах их идейных и творческих позиций. Опираясь на свои энциклопедические познания в самых разных видах русского и иностранного искусства, на глубокое знание классической и новой философии, Ильин разработал собственную, глубоко аргументированную концепцию верного восприятия и изложения художественности. Она представляет большую и теоретическую, и практическую ценность как руководство к преподаванию, критическому изучению произведений искусства (и в частности литературы); способна в значительной мере помочь тем, кто только еще пробует свои силы в качестве исследователя художественных произведений. Своеобразие точки зрения И.А. Ильина на искусство состоит, прежде всего, в признании ведущей роли духовной составляющей искусства. Наиболее полно его концепция художественности представлена в созданной им книге «Основы художества. О совершенном в искусстве».
Первые главы книги Ильина посвящены изложению понимания сути искусства, «диагностике» современного ему состояния этой области человеческой культуры. Уже стали крылатыми начальные слова книги: «Искусство есть служение и радость» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 52]. Современные читатели этого произведения Ильина отмечают (судя по отзывам в Интернете), что эта первая фраза способна вызвать вдохновение и облегчение у людей искусства, зачастую отягощенных сумрачными раздумьями о своей ненужности в этом чрезмерно практичном и затопленном пошлостью мире.
Вся книга «Основы художественности» написана истинным художником слова, глубоко понимающим главные условия создания произведения искусства. Он конкретизирует обстоятельства творческого процесса: автору книги «надо уметь страдать со слепым нищим и радоваться вместе с птицами восходящему солнцу. Надо молиться с кипарисом, любить вместе с молодой матерью и умирать вместе с подстреленной ланью» [Ильин, т. 6, кн.1, с. 53]. Безусловно, это слова не только исследователя, но и формирующегося на наших глазах писателя.
Книга пронизана светом радости о том, что настоящее искусство было, есть и будет. У искусства, несмотря на мнения скептиков, с точки зрения И.А. Ильина, несомненно, большое будущее, поскольку людям оно всегда, во все времена необходимо. Радость творчества – это «торжество духовного начала в человеке» [Ильин, т. 6, кн.1, с. 53], а настоящее искусство «есть искреннее пение из глубины» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 54] души. Вдохновение Ильин со свойственной ему афористичностью именует «горением сосредоточенной души» [Ильин, т. 6, кн.1, с. 54], окрылённостью чувства и видения.
Книга философа носит полемическую направленность, многие ее страницы построены как развернутый диалог с тем, кого он называет «формальными критиками, разрывающими одежду искусства на кусочки так, как если бы то была не живая риза явившейся тайны, а праздная, мертвая ткань с произвольно брошенными складками» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 57]. Автор считает, что «внешнее обличие искусства» (форма) – «лишь верная риза Главного, Сказуемого, Предмета, то есть прорекающейся живой тайны» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 56], и не должно заслонять эту суть.
В полном согласии с давней традицией русской литературы Ильин видит пророческое призвание художника. Он уверен, что «через него прорекает себя созданная Богом сущность мира и человека» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 55]. Это неизбежно, ибо «всякое произведение … ведет и учит». Ильин убежден: «Художники – наши духовные врачи и воспитатели. Горе им, если они вместо благих средств дают нам яд … . Художник … нас учит, не уча; он нас ведет, не заставляя; он нам открывает, не навязывая … . Он должен помнить, что созданное им художественное создание воспитывает вкус толпы и возносит душу человека, вкус же толпы снижает и опошляет художественное творчество» [Ильин, т. 6, кн.1, с. 60].
Философ указывает на опасность внешнего, формального совершенства, чрезмерной виртуозности, которая может отвлекать внимание от внутреннего содержания. Состояние современного для него искусства автор определяет как «глубокий и длительный кризис» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 62]. «Замутились его источники, оскудел его дух» [Ильин, т. 6, кн.1, с. 62]. Причина этого в том, что «люди воспринимают искусство духовно глухим ухом и духовно слепым глазом», такова «такова художественная болезнь нашего века» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 62]. И в результате «поколению, ищущему духовного подъема, рассвета и творчества, это искусство не может ничего сказать» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 62].
Подобное состояние культуры вызывает у философа-критика живую боль. Но он считает, что этот упадок будет преодолен. «Творческое поколение … примкнет к великой классической традиции мирового, и в частности русского, искусства … и создаст новое искусство, сильное духом, мудростью, вдохновением, … строящее дух и ведущее душу» [Ильин, т. 6, кн. 1, с. 62].
Россия в произведениях И.А. Ильина публицистических жанров
Публицистика И.А. Ильина представляет собой значительную и оригинальную страницу его литературно-художественного наследия. Для нее характерно образное и эмоционально-выразительное богатство, включение сюжетных звеньев, изобразительных зарисовок, пейзажных и психологических картин, поэтически ярких и художественно талантливых.
В публицистике И.А. Ильина (статьях, лекциях, рецензиях, заметках) центральной темой является глубоко и многосторонне разработанная тема России, ее истории, духовного и душевного пространства, настоящего и будущего.
Тема служения России у Ильина пронизана трепетной, покаянной и творческой любовью, верой в духовные силы народа, подлинной поэзией. Все свои энциклопедические знания он как философ, историк, оратор мобилизовал, истолковывая многогранность русской истории и культуры, увлекая своими идеями читателей и слушателей своих лекций.
Уникальна его роль в осмыслении причин и последствий русской революции, всю жестокость которой Ильин испытал на себе, проявив при этом немалое мужество. Своими статьями, посвященными прославлению лучшего в России, проницательным и детальным анализом ее ошибок и слабостей, своим сполна реализованным талантом он сам стал важной частью истории и культуры России. При этом Ильин неоднократно напоминал читателю о том, что родная страна не нуждается в идеализации: «истинное служение народу заключается не в демагогическом восхвалении его, лести и национальном высокомерии, а наоборот – в трезвой, объективной оценке, в четком анализе его промахов и недостатков» [Ильин, т. 8, с. 36].
Уже в заголовках публицистических произведений Ильина часто видна эта сконцентрированность на русской теме и твердая уверенность в возрождении родной страны: «Почему мы верим в Россию», «Россия есть живой организм», «О русской идее», «О воспитании в грядущей России», «Русская душа в своих сказках и легендах», «Россия в русской поэзии», «Творческая идея России». И это только небольшая часть подобных названий его статей.
Целый ряд публикаций философа имеет острую полемическую направленность, часто это рецензии на книги и статьи других авторов эмигрантской и иностранной печати («Искажение русской истории», «О национальном призвании России», «Неправда о России», «Россия и Европа»).
Постепенно, в течение многих лет напряженного труда, проникнутого непроходящей сердечной болью вынужденного эмигранта, из отдельных публикаций философа мозаично складывается своеобразная историческая и художественная панорама судьбы нашей страны в ее глубоком осмыслении. Предназначена она была не только современникам, но и грядущим поколениям, и мы лишь начинаем сегодня постигать ее суть. Почерпнуть же из этого наследия русский читатель может необыкновенно много – и идей, и жизненных сил, и ценностных ориентиров. Для самого Ильина в тяжких испытаниях, в том числе обусловленных событиями революции 1917 года, поистине живой водой был поток русского духа, всего лучшего в русской культуре и истории.
Остановимся подробнее на публицистической части творческого наследия писателя. Одна из первых его книг, изданных в середине 1990-х годов в России после долгих лет отсутствия самого имени философа на Родине, – это небольшая брошюра «О России», начатая одноименной статьей. В ней сфокусированы все особенности мировоззрения и художественно-публицистического стиля Ильина. Автор раскрывается перед нами как мыслитель и в то же время поэт с любящим вдохновенным сердцем, желающий коснуться «живой тайны» России «в благоговении и тишине»44, как преданный ее сын.
Статья задумана как лирическое размышление-благодарение Родине за ее бесценные дары, которые мы подчас не умеем ценить: переданную предками духовную свободу, рожденную «бескрайними просторами» и требующую от нас воспитания в себе ответственной дисциплины; «огромные природные богатства», рождающие и радушную щедрость, и «соблазн бесхозяйственности», с коим необходимо справиться; созерцательность, «религиозно-открытую душу»; наконец, «наш дивный, наш могучий, наш поющий язык»45.
В связи с размышлением о русском языке появляется у Ильина одно из подлинных стихотворений в прозе, граничащих с музыкальным произведением: «В нем – вся она, наша Россия. В нем все дары ее: и ширь неограниченных возможностей; и богатство звуков, и слов, и форм; и стихийность, и нежность; и простота и размах, и парение; и мечтательность, и сила; и ясность и красота. Всё доступно нашему языку. Он сам покорен всему мировому и надмирному и потому властен всё выразить, изобразить и передать. В нем гудение далеких колоколов и серебро ближних колокольчиков. В нем ласковые шорохи и хрусты. В нем травянистые шелесты и вздохи. В нем клекот, и грай, и свист, и щебет птичий. В нем громы небесные и рыки звериные; и вихри зыбкие, и плески чуть слышные. В нем вся поющая русская душа: эхо мира, и стон человеческий, и зерцало божественных видений...»46. Нередкие в сочинениях философа контрастные картины и противопоставления уступают здесь место светлой и многообразной музыкальной гармонии, проникнутой чётким ритмом.
Подобные стилистические образцы сближают статьи Ильина с художественными произведениями, делая их яркими и запоминающимися.
Такие поэтические вкрапления, как правило, бывают у него построены на синтаксическом параллелизме, насыщены символическими образами, красками и звуками, проникнуты эмоциональностью.
Вот пример впечатляющей картины, созданной явно художественно талантливым пером, из той же статьи, где речь идет о природе России, дарующей русской душе способность творчески созерцать (здесь уже царит не музыкальность, а богатство красок и линий, свойственных живописи, но сохраняется тот же отчетливый ритм): «О эти цветущие луга и бескрайние степи! О эти облачные цепи и гряды, и грозы, и громы, и сверкания! О эти тёмные рощи, эти дремучие боры, эти океаны лесов! Эти тихие озера, эти властные реки, эти безмолвные заводи! Эти моря – то солнечные, то ледяные! Эти далекие, обетованные, царственные горы! Эти северные сияния! Эти осенние хороводы и побеги звезд! От вас прозрели наши вещие художники. От вас наше видение, наша мечтательность, наша песня, наша созерцающая “лень”»47.
Статьи И.А. Ильина порой развертываются в небольшие монологи в прозе, где возвышенный ораторский тон соседствует с отточенной афористичностью: «Наша вера и наша история научили нас незримо возрождаться в зримом умирании – да славится в нас Воскресение Христово!»48. Вот ещё один пример, в котором ясно звучат полемические ноты: «Россия есть страна великой и самобытной христианской культуры, а не хаос, и не пустое пространство, и отнюдь не “исторический навоз”, предназначенный для завоевания со стороны народов, преуспевших в машинной технике!» [Ильин, Статьи, с. 152].
Необычайной смысловой, выразительной, информативной и эмоциональной насыщенностью отличаются риторические вопросы и восклицания в статьях Ильина. Как выдающийся оратор, писатель нередко использует их, дополняя неожиданными вкраплениями, объединяя себя и читателей или слушателей в общем порыве служения России и вдохновляя: «Или мы — кочевники, меняющие заражённое и обглоданное пастбище на другое, нетронутое? Или мы – зайцы, робко бегущие прочь, как только злой охотник спустит на нас злых собак? Или наша Россия есть дикое поле, на котором селится и властвует первая шайка разбойников, не встречая ни протеста, ни противодействия?» [Ильин, Статьи, с. 330].
Известно, что Иван Ильин стал одним из самых нелицеприятных обличителей революции в России. Он однозначно воспринимал её как катастрофу, как навязанное извне духовно ослабевшему народу его порабощение. Но философ убеждён: «Россия таит в себе и несёт с собою некую внутреннюю Правду, правду бытия, которая верна перед Лицом Божиим. Этой Правдою она спасалась на протяжении своей истории, эта Правда восторжествует и над сатанинской революцией» [Ильин, Статьи, с. 146]. Следствием пристального анализа сложившейся ситуации в статье Ильина становится определённый вывод: «за Россию надо бороться, надо её как-то спасать и творить» [Ильин, Статьи, с. 303].
Философ уверен, что выход из духовного кризиса России — это путь её самовоспитания и духовного преображения с опорой на «русскую идею»: «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца... Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа»49.
В связи с этим и само понятие «быть русским» для Ильина связано с сердечным созерцанием: «Быть русским — значит не только говорить по-русски. Но значит — воспринимать Россию сердцем, видеть любовию её драгоценную самобытность ... , понимать, что это своеобразие есть Дар Божий... Быть русским — значит созерцать Россию в Божьем луче, в её вечной ткани ... , верить в Россию так, как верили в неё все русские великие люди, все её гении и её строители... Россия есть прежде всего — живой сонм русских правдолюбцев ... , верных Божьей правде»50.
Литературно-художественное своеобразие «Невинных сказок»
Всё вышесказанное подтверждает мнение тех современных исследователей литературного процесса XX века, которые среди культурных деятелей Русского зарубежья выделяют И.А. Ильина не только как философа, теоретика искусства и литературоведа, но и как прозаика, наделённого ярким талантом, обладающего своим оригинальным художественным миром.
Хотя прежде всего это имя ассоциируется сегодня с понятиями «философия», «политика», «православие», «защита монархии», тем не менее всё чаще можно встретить в книжных магазинах и в сети Интернет (в том числе в виде аудиокниг и электронных книг) отдельные издания художественных произведений Ильина. В первую очередь представлены законченные им в последние годы жизни три книги духовно-философской прозы, из которых наиболее популярна «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний».
Но вхождение Ивана Ильина в художественную литературу началось, конечно, намного раньше, чем были созданы эти увенчавшие его творчество произведения. Уже в студенческие годы его пробой пера стали не только научные работы, но и стихотворение в прозе «Вечное» (1905), упомянутый выше рассказ «Саша» (1905). Как уже было показано, многочисленные политические статьи философа-эмигранта являются небезынтересным примером публицистики, а литературоведческие сочинения содержат вполне выразительные художественные пассажи. Многолетняя переписка Ильина и И.С. Шмелёва является примечательным образцом художественно-эпистолярной прозы; на протяжении всей жизни философа он часто писал небольшие стихи, эпиграммы и даже поэмы, посылая их близким друзьям. Позже мы еще коснёмся темы стихотворных опытов философа.
В качестве приложения к «Переписке двух Иванов» (И.А. Ильина и И.С. Шмелёва) опубликованы «Невинные сказки» – цикл из десяти небольших по объему сатирических зарисовок, объединённых центральной для всего творчества Ильина темой причин, хода и последствий революции в России. К сказкам и по времени (середина 1930-х годов) и по содержанию примыкает исследованное выше полушутливое «Древнее сказание Праведный народ», отличающееся от них, однако, своим трагико-эпическим стилем.
«Невинные сказки» стали для философа как бы определённой пробой сил при вхождении в художественную литературу. В середине тридцатых годов Ильин получил искреннюю и важную для него авторитетную оценку своего писательского таланта от художника-прозаика, к которому философ относился с необычайным интересом и любовью, – от И.С. Шмелёва. Он не раз в своих письмах подчеркивал незаурядный дар слова философа и призывал его к художественному творчеству. «Вы ... наделены от Бога даром художника-мастера, острым духовным глазом, горячим сердцем, пламенным словом, богатствами русской речи, потрясающими меня» [Ильин, Переписка, с. 74].
Во многом именно это признание вдохновило Ильина на дальнейшее создание литературных произведений. Возможно, Шмелёв познакомил его также с собственными «сказочными опытами»: во время пребывания в Крыму, еще не занятом большевиками, в 1919 году он создал цикл сказок («Степное чудо», «Преображенец»63 и ряд других), где повествование строится вокруг образно изображенных революционных событий и тесно связано с прошлой и будущей судьбой России. Так, в сказке «Степное чудо» в виде избитой собственными детьми, ограбленной и брошенной ими, но все же неумирающей прекрасной женщины предстает сама Русская земля. В «Преображенце» бывший солдат императорских войск, закрутившийся в вихре революционных грабежей и разгула, не находит себе покоя, пока не увидит во сне когда-то виденного им свергнутого царя и не услышит его приветствие. Эти сюжеты, несомненно, перекликаются с созданными значительно позже «Невинными сказками» Ильина.
Сказочные мотивы не случайно появляются и в творчестве философа. Мир русских сказок, так же, как и сказок Андерсена, с ранних лет был близок ему, получившему традиционное образование и воспитание ребенка из московской дворянской семьи конца XIX века. Через много лет, уже будучи изгнанным из России, Ильин многократно возвращался к русским сказкам при подготовке к лекциям 1920-1940-х годов.
Эти выступления долгое время составляли скромный, но достаточно стабильный источник заработка для семьи Ильиных. В своих лекциях, неизменно пользовавшихся большим успехом, Иван Александрович ставил перед собой цель максимально полно и доступно раскрыть перед жителями Германии, Франции и других стран Европы культурный мир России, показать, как русская душа выражает себя в художественном творчестве. Естественно, для выполнения этой задачи оратору понадобилось глубокое изучение русского фольклора и классической художественной литературы.
Чтобы лучше донести до иностранных слушателей и читателей «аромат» родной речи, Ильин взял на себя смелость и немалый труд сделать перевод на немецкий язык некоторых русских сказок и стихотворений А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Г.Р. Державина, В.Г. Бенедиктова, Ф.И. Тютчева, А.К. Толстого, А.А. Голенищева-Кутузова и ряда других поэтов (эти переводы сохранились в архиве Ильина и ныне доступны для изучения), а также таких общепризнанных шедевров отечественной прозы, как «Война и мир» Л.Н. Толстого и «Князь Серебряный» А.К. Толстого64. Для этого потребовалось буквально «пропустить через свою душу» каждое слово оригинала. Соприкасаясь всё глубже со стихией нашей литературы и испытывая сердечную боль за судьбу России, И.А. Ильин пришёл к естественному для себя вступлению на профессиональную писательскую стезю. Как он шутливо упоминал в своих письмах к друзьям, с годами у него разгорался «писательский аппетит».
В его статьях-лекциях «Духовный смысл сказки» [Ильин: т. 6, кн. 3] и «Русская душа в своих сказках и легендах» [Ильин, т. 6, кн. 2] детально исследуется мир русского фольклора. В связи с этим многие качества русских сказок и легенд, о которых Ильин рассказывает аудитории, отразились в его творческом опыте «сказочника».
Имея трепетное отношение к народной сказке, роднящее его со многими русскими писателями, в первую очередь с высоко ценимым им А.С. Пушкиным (которого он называет «солнечный центр нашей истории»), Ильин со временем приходит к мысли облечь свою боль о родине в форму устоявшегося фольклорного и литературного жанра.
Десять небольших сатирико-публицистических произведений, названных «Невинные сказки», были в большинстве своем опубликованы уже после смерти автора. Эти сказки имеют резкий, часто даже памфлетный, явно гротескный характер. Часть из них («Парнишка и черт», «Гений», «Как Обалдуй Россию спасал», «Неуместная шишка») направлены против конкретных личностей и по стилю во многом напоминают «Сказки» М.Е. Салтыкова-Щедрина, однако при некотором внешнем сходстве острие сатиры здесь вновь направлено в прямо противоположную сторону.
Если гротеск Щедрина, всецело подчиненный революционно демократическому мировоззрению автора, служил в первую очередь безраздельно будущему разрушению самодержавия, то Ильин показывает истинную омерзительность разрушителей разных уровней и разного происхождения. Становится очевидным, что и неприкаянный парнишка из простых, и играющие в революцию интеллигент и дворянин, и иностранный «радетель» сокрушают не только власть, но и само живое тело и душу России.
По форме большинство сказок Ильина напоминают пространные исторические анекдоты, не случайно персонажи носят здесь «говорящие» фамилии, опять-таки как у Щедрина: Гадюкин, Гугнидов, Шушуришер, Блудомович, Белибердяев и даже Бурчеев. Сатирические портреты, явные и скрытые политические ассоциации, переданные живым разговорным языком, заставляют также вспомнить русские бытовые сказки, часто очень едкие и нелицеприятные. Отсюда и множество словечек, которые у нас на глазах Ильин создает, в духе Н. Лескова, по образцу «народной этимологии»: «мордосозерцание», «обалдадетельствую», «куманисты», «клеветонщик».
Основная направленность ильинского сарказма на протяжении всего цикла – попытки различных деятелей исказить истину, подменить ее откровенной ложью. Андерсеновское зеркало из «Снежной королевы» вспоминается при чтении строк сказки «Гений», касающейся темы некоторых изданий эмигрантской публицистики: «Замечательный был журнал. О чем бы в нем не писалось, всё выходило наоборот. Добро смахивало на зло, а зло на добро. Где все хорошие люди стесняются или прямо стыдятся, там выходит, что и стыдиться нечего... Иуда Предатель выходил в русские национальные святые, Сергий Радонежский – в толстовцы, Распутин – в мудрецы и праведники. Государство строить – грех, народ свой защищать – позор, армию обучать – дело сатаны. Белое выходило чёрным ... , красное – прекрасным, прекрасное – опасным» [Ильин, Переписка, т. 3, с 449].
Аспекты духовного становления человеческой личности в интерпретации И.А. Ильина: лирико-философская проза
Философский и жизненный опыт автора, живая, полнокровная вера, глубокое знание русской культуры и истории делают книги лирико-философской прозы Ильина своеобразным «учебником жизни».
В целом же в ильинской трилогии сконцентрирован жизненный опыт одного из интереснейших людей своего времени. Разностороннее знание культуры России и всего мира, многогранный творческий талант, глубокие философские размышления, мужество в тяжких испытаниях – будь это голод, изгнание, многочисленные допросы в большевистском ЧК или гитлеровском гестапо – вот то наследство, которым он делится с нами. Мы можем не соглашаться с ним в частных мнениях, но нельзя не видеть, что в основных жизненно-важных вопросах им, как правило, руководил некий внутренний компас, не давая сбиться с правильного пути. Главной частью этого компаса, несомненно, была выстраданная им в молодые годы твердая православная вера. Это роднит философа с великим и горячо любимым им Ф.М. Достоевским.
Несмотря на ассоциации, которые связывают страницы духовной прозы Ильина с произведениями других авторов, стиль его очерков вполне оригинален. А гибкая форма повествования дает возможность выразить богатое, сложное представление писателя-философа о мире, его понимание главных основ деятельного участия человека в духовном созидании вселенной.
Одна из ведущих тем трилогии – труд личности по преобразованию своего душевного пространства, очищения его от злого, суетного, ненужного, с тем, чтобы дать простор действовать в душе, по выражению Ильина, «Божьему лучу», чтобы человек ощутил во всей полноте меру своих возможностей, дарований и реализовал их. Ведь «все великое и глубокое, все Божественное в жизни требует искренности и любви» [Ильин, т. 3, с. 375].
Философ убежден, что каждый человек должен соотносить свои поступки с высшим призванием: «все мы, от подметальщика улиц до высшего чиновника, от фабриканта до ученого – не машины проклятого долга, не рабы или галерные арестанты: мы призваны смотреть в суть своей работы, думать о живом и творческом смысле своего труда ... . Где бы я ни находился – я служу ... великому делу Господа на земле. Итак – прежде всего, сознание! ... Чтобы вечером я чувствовал: сегодня благодаря мне стало немного лучше на белом свете» [Ильин, т. 3, с.180-181]. Очень важным, с точки зрения автора, является понимание того (к этой мысли он постоянно возвращается), что «мы все вплетены в великую и прекрасную ткань мира, чтобы сделать этот мир и, прежде всего, нас самих еще прекраснее и совершеннее ... . Мы все едины – мы поддерживаем друг друга, мы вместе стоим и вместе падаем ... . Где страдает и несчастен один, там одновременно страдают все» [Ильин, т. 3, с .182]. Писатель уверен, что счастье человек приобретает только тогда, когда живет не механически, не машинально: «Ты должен подготовить свою душу, свою волю, свои мысли. Жить значит выбирать. Нельзя, конечно, предаваться всем желаниям, побуждениям и страстям; иначе человек переродится и станет похотливым животным» [Ильин, т. 3, с.183–184]. Это один из тех немногих фрагментов, где автор позволяет себе дать читателю совет, ни в коем случае не навязывая свое мнение.
Значительная часть эссе, из которых мозаично сложена трилогия Ильина, посвящена или преодолению тёмных качеств и состояний человеческой души (главы «Моя вина», «Месть», «Скука», «Ненависть», «Самомнение» и другие), или взращиванию в ней светлых, добрых и сильных ростков духа («Верность», «Об искренности», «О терпении», «Искусство спора», «Прощение», «Истинная любовь» и другие). Философ далёк от сухости и формальности в раскрытии этих тем. Как уже упоминалось, художественная форма очерков весьма разнообразна. Это и письма, и диалоги, и подлинные стихотворения в прозе, и сказочные элементы, и вкрапления ярких пейзажей, за которыми угадываются родственные им состояния души человека. Это не отвлеченные рассуждения, а страницы живого опыта, выстраданного мудрым верующим человеком.
Ильин использует разработанную им оригинальную форму словесной живописи – своеобразный и выразительный «портрет души». Как иной поэт или прозаик, когда в его душе просыпается художник, яркими красками обрисовывает внешность человека или панораму города, так здесь автор набрасывает четкими линиями эскиз состояния души.
Иногда очень кратко, вновь с использованием природных символов: «Всюду только увядшая трава, серые камни, мертвая пустыня жизни» [Ильин, т. 3, с. 193] – это образ уныния, скуки во внутреннем состоянии человека. Вообще Ильину свойственно облекать свои наблюдения и советы читателю в афористическую форму. Например: «Забота всегда мелочна и близорука, ты погрязаешь в ней. Она хочет скрыть от нас великие, божественные жизненные цели» [Ильин, т. 3, с. 98]. «Устремись в глубины человеческого духа с книгой ... в руках; или еще лучше – обрати свой взор ввысь, к Богу, – и ты обретешь вечность» [Ильин, т. 3, с.101]. «Пока жив человек, всё можно исправить, каждую неудачу можно и должно обратить в успех ... . Устоять пред неудачей – первое, чему должен научиться каждый» [Ильин, т. 3, с. 100-101]; «Человек сразу становится бестактным, если он внимателен лишь к себе и оставляет без внимания чужую душу» [Ильин, т. 3, с. 177].
Но порой «портрет души» у Ильина становится развернутым, подробным, динамичным, часто проникнутым чётким своеобразным ритмом. Вот легкомысленный человек: он «живет в настоящем, в маленьком “сейчас” … . Легкомысленный убегает в свободу, он закрывает глаза и грезит, что он свободен. … Легкомыслие забывает прошедшее и весьма близоруко по отношению к приходящему. Оно сжигает нить жизни и само горит вместе с ней … . Ныряет в мгновение, и в каждом мгновении находит “жемчужину” … . За что может отвечать бабочка-однодневка?» [Ильин, т. 3, с.154]. Сама отрывистость ритма, оригинальные образы (горящая нить, порхающая бабочка, поддельная жемчужина) создают здесь определенный характер.
Конечно, не всегда, как в приведенной психологической зарисовке, это портрет «со знаком минус». Порой то положительное качество, которое в обыденной жизни мало привлекает к себе внимание, у Ильина раскрывается многообразно и живописно.
Иногда почти в стиле кинематографа, как в следующей цитате, пронизанной меняющимся размеренным ритмом, переплетаются сменяющие друг друга выразительные образы-метафоры. Вот молчаливый человек: «Он внемлет и молчит. В душе молчаливого есть внутренние пространства. Тихие покои, куда он помещает свои сокровища; надежные тайники, где ничто не пропадает бесследно; таинственные колбы, где медленно бродит, оседает и отстаивается в тиши вино мыслей… Из сердца исходят лучи света: они должны пронизать каждую колбу и прокалить ее. Мысль должна сформироваться, стать образной … , в душе молчаливого заключен тигель, в котором переплавляются в жидкий огонь … , падают в жизнь раскаленными каплями все восприятия мира. Поэтому такие слова светят и зажигают; поэтому они так весомы; поэтому каждый раз они сами по себе событие; поэтому их так долго и с благоговением повторяют» [Ильин, т. 3, с. 158-159].
Сама насыщенность, убедительность, яркость и живописность этих изображений побуждает вдумчивого читателя к самопознанию, изменению своей личности и приобретению лучших свойств – преображению. «Есть особое искусство, – пишет Ильин, – преобразиться и всегда находить новое в старом, ценность, в казалось бы, обесцененном, любимое в безразличном … . Всё целесообразно, всё служит таинственному предназначению, из всего должно извлечь урок» [Ильин, т. 3, с.94]. Автор помогает читателю найти пути, приводящие к изменению личности, к преодолению духовных препятствий, к раскрытию в человеке лучшего, того, что вложено Творцом. Вот, например, отношение к незаслуженному упреку – пример извлечения пользы из неприятной ситуации, преобразования потери в приобретение (глава «Порицание» из книги «Я вглядываюсь в жизнь…»).
Ильин анализирует событие, исходя из его всеобщности: «Кто бы ты ни был, готовься: упрёк доберется и до тебя!» [Ильин, т. 3, с. 170]. Писатель сразу нацеливает нас на творческое преодоление нравственного препятствия: «устоять перед ним – сила характера; творчески использовать его – искусство жить». С сочувствием («ясно, что нам бывает нелегко вынести упрек») [Ильин, т. 3, с. 170] философ старается поставить себя на место незаслуженно обиженного человека. Он предостерегает от искушения ответить обидой на обиду: «никогда не идите этим путем – в пустоту и злобную мелочность! Никогда не унижайтесь до этого! Тот, кто начинает созидать, пусть запасётся сначала доброй волею» [Ильин, т. 3, с. 170].