Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Ленинградский текст как глава петербургского текста русской литературы
1.1. Научные предпосылки понятия петербургский текст русской литературы 18
1.2. Петербургский текст русской литературы: возникновение, развитие и проблематизация понятия 23
1.3. Ленинградский текст русской литературы как этап развития петербургского текста 48
ГЛАВА II . «Зовут меня все так же. Национальность - ленинградец. По Отчеству - с Невы»: Ленинградский текст Сергея Довлатова
2.1. Топография довлатовского Ленинграда 78
2.2. Истоки ленинградского текста в юношеских стихах и ранней прозе С. Довлатова 88
2.3. Образ города в ленинградском тексте Довлатова 104
2.4. Функционирование мифов в ленинградском тексте Довлатова 109
2.5. Пушкинский пласт в ленинградском тексте Довлатова 120
2.6. Интертекстуальные связи с классическими петербургскими текстами и текстами начала XX века 129
2.7. Интертекстуальные связи с текстами современников 139
2.8. Интратекст у Довлатова 150
2.9. Ленинградский текст «нью-йоркца» Довлатова 161
Заключение 171
Библиографический список 176
Приложение 212
- Научные предпосылки понятия петербургский текст русской литературы
- Петербургский текст русской литературы: возникновение, развитие и проблематизация понятия
- Топография довлатовского Ленинграда
- Истоки ленинградского текста в юношеских стихах и ранней прозе С. Довлатова
Введение к работе
В современной гуманитарной науке достойное место занимает тенденция к осмыслению русской культуры в ее эстетическом единстве. Поэтому все большее внимание уделяется анализу сквозных процессов, охватывающих весь XX век и более крупные периоды, которые дают возможность проследить внутреннюю логику и динамику развития искусства. Один из них - складывание «городских текстов» в русской литературе.
По мере освоения специфики «городских» текстов возникает необходимость в осмыслении истоков этого художественного явления.
Основываясь на идее «всеобщей текстуальности», К. Линч в книге «Образ города», М. Бютор в работе «Роман как исследование», а также ряд других ученых говорят о возможности прочитать город как текст, улавливая в структуре текста города сближение с привычным для читателя художественным текстом. Образ города - текста всегда индивидуален. Но в то же время типологически маркирован.
Ю. М. Лотман пишет о городах концентрического и эксцентрического типа: «Концентрическое положение города в семиотическом пространстве, как правило, связано с образом города на горе (или на горах). Такой город выступает как посредник между землей и небом, вокруг него концентрируются мифы генетического плана (в основании его, как правило, участвуют боги), он имеет начало, но не имеет конца - это «вечный город». Эксцентрический город расположен «на краю» культурного пространства: на берегу моря, в устье реки. Здесь актуализируется не антитеза «земля/небо», а оппозиция «естественное/искусственное». Это город, созданный вопреки Природе и находящийся в борьбе с нею, что дает двойную возможность интерпретации города: как победы разума над стихиями, с одной стороны, и как извращенности естественного порядка, с другой. Вокруг имени такого города будут концентрироваться эсхатологические мифы, предсказания гибели, идея обреченности и торжества стихий будет неотделима от этого
4 цикла городской мифологии. Как правило, это потоп, погружение на дно моря»1.
В. Н. Топоров, исходя из мифопоэтических и аксиологических предпосылок, выделяет тексты «города-девы» и «города-блудницы». «Сознанию вчерашних скотоводов и земледельцев, - пишет В. Н. Топоров, -преподносятся два образа города, два полюса возможного развития этой идеи - город проклятый, падший и развращенный, город над бездной и город-бездна, ожидающий небесных кар, и город преображенный и прославленный, новый град, спустившийся с неба на землю» . Исходя из этой логики, архетипом города-блудницы становится Вавилон, а города-девы -Иерусалим.
Н. Е. Меднис отмечает, что «города всегда обладали некой ослабевающей или усиливающейся со временем метафизической аурой. Степенью выраженности этой ауры <...> во многом определяется способность или неспособность городов порождать связанные с ними сверхтексты. Именно наличие метафизического обеспечивает возможность перевода материальной данности в сферу семиотическую, в сферу символического означивания, и, следовательно, формирование особого языка описания, без чего немыслимо рождение текста» .
В данном случае мы говорим уже не просто о городе как тексте, а о городском тексте, тексте исключительной сложности, когда он рассматривается не только как образ внеположенного, а приобретает силу вызывать изменения в нем. Текст такого типа наделен функцией смыслопорождения, синтезируя свое и чужое, текстовое и лежащее за рамками текста, тем самым генерируя чувства, идеи, философские концепции в сознании воспринимающих.
1 Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Труды по знаковым системам. VIII.
Тарту, 1984. С. 31.
2Топоров В. Н. Заметки по реконструкции текстов. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом
аспекте // Структура текста. М., 1980. С. 122.
3 Меднис Н. Е. Сверхтексты в русской литературе //
5 В настоящее время городские тексты рассматриваются как сверхтекстовые единства4. Методологическую базу для исследования сверхтектов заложили В.Н. Топоров, А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов, Н.А. Купина, Г.В. Битенская и др.
При всем типологическом разнообразии сверхтексты отмечены рядом общих признаков, выделенных Н.Е. Меднис5, которые, на наш взгляд, являются важными для дальнейшего исследования.
1. Каждый сверхтекст имеет свой образно и тематически обозначенный
центр, фокусирующий объект, который в системе внетекстовые реапии-
текст представлен как единый концепт сверхтекста... Рождение сверхтекста
и его восприятие представляют собой род объектной фокализации с
последовательным уточнением локальных координат, систематизированных
и подвергающихся преобразованию на пути от реальности фактической к
реальности художественной.
Сверхтекст, как всякое ядерное по своей структуре образование, предполагает наличие и знание читателем некоего не вовсе статичного, но относительно стабильного круга текстов... Структура центр-периферия позволяет соответствующим образом выстраивать его метаописание с опорой на ядерные субъекты.
Синхроничность, симультанность является необходимым условием восприятия сверхтекста в его текстовом качестве и столь же необходимым требованием при аналитическом описании.
Важным признаком сверхтекста является его смысловая цельность, рождающаяся в месте встречи текста и внеположенной реальности и выступающая в качестве цементирующего сверхтекст начала.
5. Необходимым условием возникновения сверхтекста становится
обретение им языковой общности, иначе говоря, необходима общность
художественного кода.
4 Помимо городских текстов к сверхтекстовым единствам относятся именные или персональные тексты,
текстообразующими на сверхтекстовом уровне могут стать мотивы, предметы и т.д.
5 Меднис Н.Е. Сверхтексты в русской литературе //
6. Границы сверхтекста и устойчивы и динамичны одновременно. У большинства из них более или менее ясно обнаруживается начало и порой совершенно не просматривается конец... Возникновение реальных сверхтекстов и потребность их исследования во многом определяются пульсацией сильных точек памяти культуры, пульсацией, настойчиво подталкивающей к художественной или научной рефлексии...Однако это качество сверхтекстов таит в себе опасность, ибо, в силу своей структурной суперсложности, ... сверхтексты могут подвергаться семантической переакцентуации и быть спекулятивно истолкованными.
Один из создателей концепции петербургского текста русской литературы, В.Н. Топоров, назвал Петербург единственным городом, которому положен был особый текст.
Но в настоящее время отечественную науку охватила тотальная текстуализация пространства, появляются концепции городских текстов, порожденные иными топосами. В первую очередь, это московский текст русской литературы6, во многом построенный как антипод петербургского, пример альтернативной семантики. На данный момент пока не существует теоретической работы целостного, обобщающего характера о московском тексте. Написаны только статьи, затрагивающие отдельные его проблемы, обеспечивающие доступ к теме, определяющие корпус текстов, входящих в его состав («Мастер и Маргарита» Булгакова, «Москва» Белого, «Сивцев Вражек» Осоргина), посвященные отдельным городским локусам (арбатский миф) и др.
Мысль о том, что каждому городу положен особый текст, породила своего рода исследовательскую моду.
В качестве одной из удачных попыток интерпретации городского текста можно назвать работу Абашева «Пермь как текст». Корректность
* Москва и «московский текст» русской культуры. М., 1998; Москва в русской и мировой литературе. М., 2000; Страда В. Москва - Петербург - Москва // Лотмановский сборник. М., 1995. Вып. 1; Репин А. О «московском мифе» в 20-30-е годы XX века // http:/lit.lseptember.ru/2003/46/6.km; Сухих И. Московский текст бродяги Гиляя (1926-1935, «Москва и москвичи» В. Гиляровского) // Звезда. 2004. № 4.; Шулова Я. «Петербург» прорастает в «Москве» // Нева. 2004. № 5.
7 названия (не «Пермский текст русской литературы») подкреплена поставленной автором целью: изучить «еще не осмысленное место Перми в русской литературе и культуре», разгадать «формулу Перми», осмыслить семиотическую картину города и выявить черты поэтики художественных текстов, ей посвященных. Начало Пермского текста, которому посвящена вторая часть книги, видится автору у Епифания Премудрого, продолжение -в «Детстве Люверс» Пастернака, поэзии А. Решетова, В. Кальпиди. Идеи избранности пермской земли, с одной стороны, и отверженности, проклятости этого места7, с другой, определяют единство текста на уровне художественного языка и поэтики.
В 2003 году была защищена диссертация на тему «Крымский текст русской культуры и проблема мифологического контекста»8. Автор диссертационного исследования полагает крымский миф (миф Тавриды) южным полюсом петербургского литературного мифа, который стал важной составляющей крымского текста в процессе его рождения и генезиса (сюда относятся тексты Батюшкова, Пушкина, Брюсова, Волошина и др). Крымский текст, по его мнению, был задан одним из мотивов петербургского текста - мотивом пути из центра на периферию, на простор к свободе и спасению. Крым и стал тем спасительным локусом, а крымский текст -воплощением воли и освобождения. По схеме, предложенной в работах Топорова, изучаются Вятский9, Саратовский тексты10.
Кроме того, сейчас активно исследуется венецианский текст русской литературы11, долго полагавшийся частью итальянского текста, который, в свою очередь, рассматривался как составляющая петербургского текста; ведется изучение флорентийского текста. Сделаны первые попытки описания
7 Абашев В. Пермь как текст// Пермь, 2000. С. 396.
8 Лютый А. П. Крымский текст русской культуры и проблема мифологического контекста: Автореф. дисс.
... канд. культуролог, наук. М., 2003.
9 Осипова Н. В. Вятский провинциальный текст в культурном контексте // http:/studnauka.narod.ru
10 Фокина Т. П. Метафизика Саратова //
11 Меднис Н. Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999.; Лосев Л. Реальность Зазеркалья:
Венеция Иосифа Бродского // Иностранная литература. 1996. № 5; Гаспаров М. Л., Ронен О. О
«Веницейской жизни» О. Мандельштама// Звезда. 2002. № 2; Уварова И. П. Венецианский миф в культуре
Петербурга // Анциферовские чтения. Л., 1989.
8 «палестинского текста» русской литературы12. Т. Венцлова выдвинул предположение о существовании «кенигсберского текста русской литературы», основу которого составил единственный российский город с «воспоминаниями о западноевропейской культурной традиции»13.
Исследование внутренней структуры, познание механизмов и форм преемственности в рамках городских текстов получает статус серьезной филологической проблемы. Обращения к городским текстам представляются продуктивными как в теоретическом, так и в историко-литературном плане.
Не трудно заметить, что изначальный импульс и первооснову этих исследований составляют работы о Петербурге и в частности концепция В. Н. Топорова о петербургском тексте русской литературы.
Несмотря на чрезвычайную популярность и востребованность исследований о петербургском тексте, ставших базой для иных концепций городских текстов, считаем, что их роль и возможности, предлагаемые для изучения собственно литературы «невского города», пока не исчерпаны до конца. Об этом свидетельствуют проводимые в России и за рубежом конференции, посвященные вопросам истории, культуры, искусства Петербурга14.
В последние годы на первый план выходит проблема определения границы петербургского текста. Наряду с попытками признать петербургский текст закрытой системой (сюда с известными оговорками
12 Хазан В. «Палестинский текст» русской литературы // Особенный еврейско-русский воздух. К
проблематике и поэтике русско-еврейского литературного диалога в XX веке. М.-Иерусалим: Гешарим-
Мосты культуры, 2001.
13 Венцлова Т. «Кенигсбергский текст» русской литературы и кенигсбергские стихи Иосифа Бродского //
Вецлова Т. Статьи о Бродском. М.: Baltrus; Новое издательство, 2005. С. 96-120.
14 «Петербург как феномен культуры» (Санкт-Петербург, 1994); «Петербург- окно в Европу» (Хельсинки,
1996); «Петербург в русской культуре» (Санкт-Петербург, 1997); «Санкт-Петербург - окно в Россию»
(Париж, 1997); «Предназначение Санкт-Петербурга» (Санкт-Петербург, 1999); «Феномен Петербурга»
(Санкт-Петербург, 1999, 2000); «Санкт-Петербург - окно в Европу» (Санкт-Петербург, 2000); «Образ
Петербурга в мировой культуре» (Санкт-Петербург, 2003), ежегодные «Петербургские чтения» и др. В
работе данных конференций многоаспектно освещались история, экономика, география, архитектура,
градостроительство Петербурга. Кроме того, большое место уделялось вопросам рецепции города
представителями разных государств, наций, культур. Обсуждение собственно литературной проблематики
сводилось к констатации особой роли Петербурга для русской литературы, а также рассмотрению образа
города в произведениях 19 - первой половины 20 веков. На одной из конференций Хелена Хельберг-Хирн
зафиксировала основной тон дискуссии: «О современном Ленинграде на конференции не говорил никто».
Имена авторов второй половины 20 века лишь упоминались в ходе обсуждения проблемы «петербургского
феномена» в литературе.
9
можно отнести суждения В.Н. Топорова, З.Г. Минц, П.Е. Бухаркина, X.
Хельберг-Хирн и др.) ряд ученых полагает, что он открыт (М.В.
Рождественская, М.Ф. Амусин и др.). Продолжение петербургского текста
связывают с рядом произведений, созданных в Ленинграде, начиная с
середины 50-х годов. Попытка терминологического определения нового
этапа развития петербургского текста привела к появлению таких понятий
как «ленинградская школа прозаиков», «ленинградская школа»,
«ленинградская проза» и возникшее относительно недавно - «ленинградский текст русской литературы». Хотя данные понятия напрямую не сопряжены с существующим разделением литературы на официальную и неподцензурную, но проводимые исследования показывают, что большинство произведений, связанных с ними, принадлежат именно ко «второй» культуре.
До настоящего времени процесс «возвращения» ленинградской неофициальной литературы не завершен: вводятся в научный оборот забытые писательские имена, публикуются ранее не издававшиеся тексты, уточняются фактические события, имеющие отношение ко времени создания этих произведений5. Поэтому научные работы, рассматривающие литературный материал 60-70-х годов, зачастую носят обзорный характер. Соответственно в такого рода исследованиях недостаточно полно учитываются особенности художественного мира каждого из писателей. Типологические сопоставления здесь необходимо соединить с подробным анализом литературного материала. Именно в таком подходе и видится актуальность данной работы, посвященной творчеству одного из самых талантливых ленинградских прозаиков второй половины XX века.
Имя Сергея Довлатова вошло в литературную жизнь России в конце 80-х годов. Популярность, которую снискали у читателя книги Довлатова за
15 Ярким тому подтверждением являются книги, энциклопедические издания, выходящие в последние годы: Савицкий С. Андеграунд: История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2002; Самиздат Ленинграда. 1950-е - 1980-е. Литературная энциклопедия. М.: Новое литературное обозрение, 2003; Коллекция: петербургская проза (ленинградский период). 1960-е. СПб.:Изд-во Ивана Лимбаха, 2002; Коллекция: петербургская проза (ленинградский период). 1970-е. СПб., 2003; Коллекция: петербургская проза (ленинградский период). 1980-е. СПб., 2004.
10 полтора десятилетия, дает возможность критикам причислять его к классикам современной литературы.
На сегодняшний день помимо публикаций мемуарного характера16 в свет вышли две монографии, посвященные творчеству С. Довлатова: книга И. Сухих «Сергей Довлатов: время, место, судьба»17 и филологический роман А. Гениса «Довлатов и окрестности»18; выпущены специальные тематические (довлатовские) номера петербургских журналов («Звезда»19, «Петрополь»20, газета «Петербургский литератор»21), в которых можно встретить наряду с работами известных литературоведов (Л. Лосев, А. Арьев, К. Азадовский, И. Серман) образцы великолепной писательской критики (И. Бродский, В. Войнович, Е. Рейн, А. Битов, Ф. Искандер), опубликованы материалы первой международной конференции «Довлатовские чтения»22 и т.д. Творчество С. Довлатова активно обсуждается на страницах журналов, газет, осмысляется в диссертационных исследованиях.
Довлатов и Ленинград - тема, к которой обращаются почти все пишущие о Довлатове. Сам С. Довлатов, по воспоминаниям друзей, слыл легендой Ленинграда 60-х. Бродский замечал, что сама фигура Довлатова казалась ему неотъмлемой частью ленинградского пейзажа.
В ряде исследовательских работ, граничащих по жанру с мемуарами, предпринимаются попытки обозначить место писателя Довлатова в литературных кругах 60-70-х, среди неофициальных авторов, в молодежных литобъединениях. В. Попов заметил, что именно Довлатов «назначил нас (литераторов того времени - И.В.) поколением», сделав друзей героями
16 Пекуровская А. Когда случилось петь С.Д. и мне. СПб.: «Симпозиум», 2001; Соловьев В., Клепикова Е.
Довлатов вверх ногами: трагедия веселого человека. М., 2001; Штерн Л. Довлатов, добрый мой приятель.
СПб.: Азбука-классика, 2005 и др.
17 Сухих И.Н. Довлатов: время, место, судьба. СП6..РИЦ «Культ-информ-пресс», 1996.
18 Генис А. Довлатов и окрестности. М.: Вагриус, 1999.
"Звезда. 1994.№3.208 с.
20 Петрополь. 1994. № 5.247 с.
21 Петербургский литератор. 1993. № 1 (7). 8 с.
22 Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. Итоги первой международной конференции
«Довлатовские чтения» (Городская культура Петербурга - Нью-Йорка 1970-1990-х годов). СПб.: АОЗТ
«Журнал «Звезда», 1999. 320 с.
Подробнее см. Список литературы
своих книг, обнаружил таким образом «порядок в хаосе дружеского общения» .
По свидетельству критиков, оказавшись в Америке, С. Довлатов не забывал о своем ленинфадском прошлом. Пространственная удаленность позволила ему по-новому осмыслить культуру родного города. Теперь Ленинфад виделся ему сквозь «магический кристалл» собственной юности. В. Курицын замечает: «... разница в интонации Довлатова, рассказывающего о Нью-Йорке и Ленинфаде, есть... В «русских» кусках увеличивается, по-дурацки говоря, температура Печали. Получается такая ерническая инкарнация ностальгии. Печальные глаза смотрят из филиала в «центр»: там осталась молодость, и там что-то опять происходит уже автономно от обладателя взгляда»24.
Тема «Довлатов и Ленинфад» обсуждается не только на биофафическом уровне. По мнению Лауры Сальмон, в творчестве Довлатова «Ленинфад является хронотопом именно потому, что представляет не только петербургское пространство, но и советское время»25. Учеными отмечается, что ленинфадская топофафия в текстах С. Довлатова представлена ярко и многообразно. Упомянутая итальянская исследовательница пишет: «О чем бы ни говорил писатель, о чем бы он ни рассказывал, о герое или о встрече с Иосифом Бродским, он предлагает городские координаты. Они не являются излишеством, не указывают на потребность в сухой топофафической точности или на стандартную любовь к ленинфадским достопримечательностям. Подобные детали, наоборот, соответствуют «эстетической», «антинаучной» точности, представляют то «временное пространство» сознания, которое писатель, неизменно скупо, без лишнего
слова, раскрывает своему читателю» .
23 Попов В. Кровь - единственные чернила // Малоизвестный Довлатов. СПб.: АОЗТ «Журнал «Звезда»,
1996. С. 440.
24 Курицын В. Вести из Филиала, или Дурацкая рецензия на прозу Сергея Довлатова//Литературное
обозрение. 1990. № 12. С. 41-42.
25 Сальмон Лаура. Наименее советский город России: хронотоп довлатовских рассказов // Звезда. 2000. № 9.
С. 152.
26 Там же.
В научной литературе подчеркивается и тот факт, что прозу Довлатова «населяют» персонажи, носящие имена реальных людей: ленинградских друзей-литераторов (А. І Іайман, И. Ефимов, и др.); родственников; маститых питерских писателей (Д. Гранин, К. Успенский), с которыми семья Довлатова была связана прочными нитями; преподавателей Ленинградского университета (В.А. Мануйлов, Г.П. Макогоненко и др.).
Виктор Топоров указывает на то, что многие их историй, которые описывает Довлатов или вкладывает в уста своих героев, - «часть общегородского или общелитературного фольклора», «легенды Сайгона»27, что ярко и основательно подтверждает А. Пекуровская в своей книге «Когда случилось петь С.Д. и мне».
Лаура Сальмон один из возможных ключей к пониманию довлатовского Ленинграда видит в особой природе питерского «юмора как противоречивого сочетания карнавализации и мудрости», с помощью которого Ленинград «с высоты своей исторической грандиозности и эстетической силы раскрывает свою амбивалентность» .
В работах И. Сермана, И. Сухих, В. Топорова говорится о принадлежности Довлатова к особой петербургско-ленинградской литературной традиции (в основном в связи с вопросом о принципиальной установке С. Довлатова на эстетизм в текстах, о повышенном внимании к слову, о гипертрофированном чувстве формы). Л. Лосев видит в Довлатове продолжателя «петроградской литературной школы писательства2 , последователя Житкова, Шварца, Добычина. А. Генис называет ту школу, к «которой Сергей принадлежал по праву рождения»... «ленинградским барокко»30. Но целостного рассмотрения данная проблема удостоена не была.
Некоторыми исследователями (И. Сухих. А. Генисом, Е. Тудоровской и др.) фиксируются интертекстуальные связи текстов С. Довлатова с
27 Топоров В. Дом, который построил Джек (О прозе Довлатова) // Звезда. 1994. № 3. С. 175.
28 Сальмон Лаура. Наменее советский город России: хронотоп довлатовских рассказов. С. 155.
29 Лосев Л. Русский писатель Сергей Довлатов //Лосев Л. Собранное. Екатеринбург: У-Фактория, 2000. С.
597.
30 Генис А. Довлатов и окрестности. С. 230.
13 произведениями А.С. Пушкина, Н.А. Некрасова, А.А. Блока и других творцов петербургского текста (на уровне поэтики эпиграфов, фабульном, образном, стилевом), но характер этих обращений системного истолкования не получает.
Таким образом, в критических и исследовательских работах, посвященных произведениям С. Довлатова, отмечаются отдельные приметы, признаки того, что нами именуется Ленинградским текстом Сергея Довлатова.
На наш взгляд, исследование ленинградского текста в прозе С. Довлатова является продуктивным как для уточнения, выявления доминантных черт ленинградского текста русской литературы, так и для рассмотрения творчества С. Довлатова под новым углом зрения.
Объектом исследования стали художественные произведения С. Довлатова (юношеские стихи, рассказы, «Компромисс», «Заповедник», «Ремесло», «Наши», «Чемодан», «Филиал»), а также эпистолярное наследие автора, интервью, публицистика.
Предметом исследования в работе является ленинградский текст С. Довлатова, мифы и субстраты его составляющие; особенности поэтики; формы преемственности, связывающие ленинградский текст Довлатова с петербургским текстом русской литературы.
Цель исследования состоит в том, чтобы проанализировать особенности ленинградского текста С. Довлатова, проследить динамику его трансформации, выявить пути вхождения в петербургский текст.
В соответствии с целью и предметом диссертационного исследования намечены следующие задачи:
рассмотреть вопрос о петербургском тексте русской литературы как
об открытой самовоспроизводящейся системе; определить место в ней
ленинградского текста;
описать топографию довлатовского Ленинграда;
произвести «реконструкцию» ленинградского текста С. Довлатова на материале ранних произведений, показать роль писателей, принадлежащих к литературной группе «Горожане», в его формировании;
проследить эволюцию ленинградского текста С. Довлатова, показать основные черты его своеобразия.
Методология диссертационного исследования предполагает
использование историко-литературного, историко-культурного,
интертекстуального, структурно-семиотического, стилистического,
коммуникативного методов анализа.
Принципиальное значение для данного исследования имеют труды Н.П. Анциферова, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, З.Г. Минц, В.Н. Топорова, Р.Г. Тименчика.
Теоретическая значимость работы заключается в развитии представлений о городском тексте, положенном «северной» столице, о взаимосвязи петербургского и ленинградского текстов русской литературы.
В диссертационном исследовании на материале городского текста продемонстрированы некоторые сквозные процессы литературного развития; точки разрывов и внутренняя непрерывность как имманентные черты литературного процесса.
Результаты работы могут найти практическое применение при дальнейшем осмыслении особенностей городских текстов, в том числе петербургского и ленинградского, а также в ходе изучения творчества С. Довлатова. Положения диссертационного исследования могут быть использованы при чтении курсов по истории русской литературы XX века, литературы русского Зарубежья, в разработке спецкурсов по прозе Довлатова, по истории неподцензурной литературы 60-80-х годов, по ироническому дискурсу в литературе второй половины XX века.
Научная новизна работы заключается в развитии теоретических положений о ленинградском тексте русской литературы как о продолжении
15 петербургского текста, в комплексном исследовании своеобразия ленинградского текста С. Довлатова.
Положения, выносимые на защиту;
Петербургский текст русской литературы является открытой самовоспроизводящейся системой, которая, претерпевая трансформации, не утрачивает своей концептуальной и эстетической целостности. Тяготение петербургского текста к открытости нашло реализацию в ленинградском тексте русской литературы, который может рассматриваться как «глава» петербургского текста или сепаратно по отношению к нему.
Ленинградский текст русской литературы в новых условиях сохраняет, проблематизируя, принципиальные особенности петербургского текста, отмеченные В.Н. Топоровым и другими учеными: присутствие субстратов природной, материально-культурной, духовной сфер, особое внимание к слову, поэтике текста. Актуализируются парадигма «двойного счета», ощущение альтернативности, осознание эстетики как политики. Ориентация на художественное наследие прошлого проявляется в возвращении в литературу образов «маленького человека» и «человека из подполья», в остранении соотношения собственной жизни писателя и искусства.
Ленинградский текст Сергея Довлатова - один из своеобразных вариантов реализации персонального городского текста. Дуальная структура, лежащая в основе «невского» города, осмысляется как взаимодействие петербургского и ленинградского пластов культуры. Прямые суждения о прошлом города, судьбах литераторов, комментирование топонимических изменений, с одной стороны, а с другой - обращения к городской мифологии, интертекстуальные связи с петербургскими классиками позволяют запечатлеть контраст поколений и эпох, но при этом дать понимание их связи. Травестийно актуализируется ощущение амбивалентности и альтернативности, «двойного взгляда» и «двойного
кода». Ироническое остранение рождает чувство не только сквозной видимости прошлого, но и ценности его присутствия в настоящем, ведет к осознанию реального положения вещей, пониманию нормы.
Ключевой для ленинградского текста С. Довлатова становится фигура А.С. Пушкина. Вывести имя Пушкина из «автоматизма восприятия», освободить от советских напластований, «прожить» Пушкина, проследить ходы его мысли, стилистические приемы первостепенно важно для писателя. Интертекстульными приемами Довлатов выстраивает «пушкинскую» линию в литературе. Из всего многообразия «петербургских» текстов, писательских имен от Гоголя и Достоевского до Бродского взгляд Довлатова выбирает лишь те, которые соотносимы с пушкинским образцом.
Ленинградский текст Сергея Довлатова может быть прочитан и как попытка выражения собственного экзистенциального опыта. Институциональные для петербургского/ленинградского текста приемы: двойничество, интратекстуальность, игра, театрализация бытия — передают драму рефлексирующего сознания творческого человека 60-х.
Апробация научных результатов: Основные положения диссертационного исследования были изложены в докладах на XXXVIII Международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс» (Новосибирск, 2000), на научной конференции «Саратовская филологическая школа на рубеже веков: итоги и перспективы» (Саратов, 2000), на конференции молодых ученых «Филология в системе современных гуманитарных наук» (Саратов, 2001), на конференции «Автор -текст - аудитория: филологические науки в социокультурном пространстве XXI века» (Саратов, 2001), на конференции молодых ученых «Филология и журналистика в начале XXI века», посвященной 100-летию со дня рождения Г.А. Гуковского (Саратов, 2002), на Всероссийской конференции молодых ученых «Филология и журналистика в начале XXI века», посвященной памяти профессора Л.И. Баранниковой (Саратов, 2003), на конференции
17 молодых ученых «Филология и журналистика в XXI веке» (Саратов, 2004). По материалам диссертации опубликовано 6 статей.
Структура работы: Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка, включающего 448 наименований, и приложения - карты довлатовского Ленинграда. Общий объем диссертации составляет 212 страниц.
Научные предпосылки понятия петербургский текст русской литературы
Санкт-Петербург - особый город на карте России. Это уникальное явление, адаптировавшее, преобразовавшее, усвоившее и переработавшее разные городские стили. В нем сочетаются не только направления, но и целые эпохи. Петербург представляет собой историко-культурную, эстетическую движущуюся саморазвивающуюся ценность, которая способна порождать свою поэтику. Множество художественных и публицистических произведений, исторических исследований вышло из-под пера отечественных и зарубежных авторов за три столетия существования города. Однако неизъяснимая тайна Петербурга до сих пор не разгадана.
Последние годы ознаменованы всплеском интереса филологов, культурологов, языковедов, философов к феномену, выросшему из «блестящей ошибки» Петра, к постижению его ускользающей сути. Во многом, на наш взгляд, это связано с историческими переменами в стране, когда отечественная наука и культура были поставлены перед необходимостью выработки «нового сознания», что невозможно сделать без опоры на память культуры. Высказывается предложение об необходимости оформления культурологии Петербурга как самостоятельной области знаний гуманитарного цикла.
Одним из основопожников петербурговедения считается И.М. Гревс, развивший идею об исследовательской экскурсии как инструменте научного исследования. Гревс пришел к мысли о «гуманитарной экскурсии»: «Посещение места облегчает возможность восстановления целостного образа изучаемого явления». Впервые в краеведении родилась концепция историко-культурного ландшафта как исторического источника. И.М. Гревс писал: «Великими добавочными пособниками для истолкования того, что говорят вещественные памятники прошлого, являются природа и люди: ландшафт и топография, рельеф и одежда земли, ее дары, солнце и воздух, горы и море, с одной стороны, открывают фон искомой картины; современное население многими пережитками прошлого в нынешнем его быту оживляет, с другой, окаменелости вековой старины». Город воспринимается Гревсом как живой организм, для изучения которого необходимо комплексное применение методов различных наук. Совершая экскурсии по городам Италии, Франции, ученый задумывается об их сложной судьбе, указывает на место этих городов в формировании национальных и мировой культур, и наоборот, на роль общественного сознания в складывании представлений о них.
Продолжателем дела И.М. Гревса стал его ученик Н.П. Анциферов. Основополагающими являются работы Н.П. Анциферова «Душа Петербурга» (1922) и «Быль и миф Петербурга» (1924). С. Волков отмечает, что «Душа Петербурга» Анциферова была творением не академического наблюдателя с претензией на всеобъемлемость и объективность, а страстным свидетельством участника петербургской трагедии» .
Основу исследовательского метода Анциферова составляют «литературные прогулки». Он показывает связь литературного «топоса» с внеположенной реальностью, их влияние друг на друга.
По мнению Анциферова, существует два подхода к рецепции художественного произведения: «Первый - эстетический (вещь как бы отрывается от своего творца, от своей эпохи, проходит через века и становится нашей), второй - историко-культурный (историк, отрешаясь от своего времени через труд и интуицию, подходит к вещи, взятой в связи с эпохой, породившей ее). Путь обратный» .
Анциферова привлекает второй путь. Он полагает, что, совершая литературную экскурсию, можно воссоздать среду, породившую творца и его творение. «Внимательное посещение тех мест, которые, с одной стороны, влияли на душу писателя, с другой стороны, быть может, непосредственно преломились в его творчестве, окажет, при известных условиях, большое содействие постижению художественного произведения»5. Анциферов обозревая городскую топонимику, идет вслед за литературным произведением, движется в реальном пространстве, заданном литературой. Этим и отличается «литературная прогулка» Анциферова от обыкновенной экскурсии.
Н. П. Анциферов придал понятию «душа города» статус термина. Под душой города он понимал не мистицизм, которым овеяны легенды о городе, а единство всех сторон его жизни. Изучение города предполагает, по мысли исследователя, общение с ним: нужно раскрыть ему свою душу и он в ответ раскроет свою.
Книга «Душа Петербурга» строится как череда глав, посвященных Петербургу Пушкина, Гоголя, Некрасова, Дмитриева, Блока и др. Особое внимание уделяет автор Петербургу Достоевского, посвятив этой теме отдельную работу. Таким образом, Анциферову удается продемонстрировать последовательное формирование петербургских образов и мотивов, высокую степень общности «петербургских текстов», позволяющую рассматривать их как некое единство».
После книг Анциферова многие ученые обращались к теме Петербурга в русской литературе. Эта проблема поднималась в работах о творчестве Пушкина, Гоголя, Достоевского, Блока. Особо следует отметить исследования Б.В. Томашевского, который, работая над темой «Пушкин и Петербург», проследил эволюцию образа города в пушкинских текстах и пришел к мысли, что речь идет не просто о петербургской теме в русской литературе, а о важных особенностях поэтики произведений, «линия которых протянулась от Пушкина к Достоевскому и литературе начала XX века» . П.Н. Берков в работе «Петербург-Петроград-Ленинград и русская литература» прослеживает «литературную биографию» Петербурга с момента его возникновения до послевоенных лет. Здесь же он одним из первых вводит понятие «петербургский период истории русской литературы», продолжавшийся, по его мнению, «200 лет до Октябрьской революции».
В статье «Идея Петербурга - Петрограда - Ленинграда»10 П.Н. Берков ведет разговор об эволюции идеи города в русской литературе. Понимая идею Петербурга как «архитектурного чуда, совершенного одной гигантской волей Петра» , он прослеживает ее реализацию в литературных произведениях от Феофана Прокоповича («Слово в день рождения в.к. Петра Петровича»), Пушкина, Герцена, до Брюсова и Белого.
Идею Ленинграда Берков формулирует как «колыбель русской и мировой революции, горнило пролетарской свободы»12, а ее осмысление на новом этапе - во время Великой Отечественной войны - описывает как «воплощение несгибаемой воли советского народа».
П.Н. Берков «нащупывает» те поворотные точки, периоды в развитии петербургской - ленинградской литературы, которые в дальнейшем станут предметом пристального изучения исследователей. Кроме того, Берковым высказывается мысль о том, что «великие исторические явления, к числу которых принадлежит Ленинград, продолжают жить, и новым поколениям наших писателей предстоит всякий раз по-новому истолковывать идею города, снискавшего бессмертие на страницах всемирной истории» . Эта идея была научно отрефлектирована как вопрос о возможности продолжения петербургской литературы в литературе всего XX века лишь через полвека после выхода в свет цитируемой статьи.
Петербургский текст русской литературы: возникновение, развитие и проблематизация понятия
В 1970-е годы учеными Тартуской школы было введено понятие «петербургский текст русской литературы» . Четкое истолкование оно получило в работах В.Н. Топорова «Петербург и Петербургский текст русской литературы» и Ю.М. Лотмана «Символика Петербурга и проблемы семиотики города», опубликованных в Трудах по знаковым системам «Семиотика города и городской культуры» в 1984 году.
Петербургский текст, по мнению В.Н. Топорова, представляет собой «совокупность текстов русской литературы», обладающую всеми теми специфическими особенностями, которые свойственны и любому отдельно взятому тексту и - прежде всего - семантической связностью».
Исследователи выделяют «ядро» петербургского текста: произведения, написанные с 20-30-х годов XIX века до середины XX века. С целью преодоления известной эмпиричности состава петербургского текста, следует обозначить наиболее значительные имена и произведения. Основателями традиции бесспорно считаются А.С. Пушкин («Медный всадник», «Пиковая дама») и Н.В. Гоголь («Петербургские повести»). «Оформителем» этой традиции явился Ф.М. Достоевский («Бедные люди», «Записки из подполья», «Двойник», «Преступление и наказание», «Идиот», «Подросток»), который сумел свести воедино уже существующее и собственное представление о Петербурге и создал образ самого «умышленного города в мире». Новую фазу в развитии петербургского текста ознаменовали А. Блок и А.Белый («Петербург»). А. Ахматову и О. Мандельштама, ставших свидетелями конца «старого Петербурга», В.Н.Топоров полагает «завершителями» петербургского текста. Нельзя не отметить того большого значения, которое для развития петербургского текста имели урбанистическая лирика Н. Некрасова, произведения Д.Мережковского, Ф.Сологуба, Б.Пильняка, К. Вагинова и др.
Произведения этих авторов объединяет не только единый объект описания, но и наличие единой смысловой установки. В.Н.Топоров определяет ее как «путь к нравственному спасению, духовному возрождению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествует над истиной и добром» . В.Н. Топоров обращает внимание на высокую степень типологического единства многочисленных «сверхтекстов» (текстов жизни и смерти, «текстов спасения»), которые описывают «сверхуплотненную реальность и всегда несут в себе трагедийное начало, подобно Петербургскому тексту от «Медного всадника» до «Козлиной песни» . Участие этих начал в петербургском тексте доходчивее всего объясняет различие между понятиями «тема Петербурга в русской литературе» и «петербургский текст русской литературы». Рассмотрение петербургского текста исключительно в его связи с городом Топоров считает экстенсивным вариантом. Резко индивидуальный характер текста, проявляющийся в его внутренней структуре, - залог его интенсивного развития. «Смыслы (петербургского текста) превышают эмпирически возможное в самом городе и больше суммы этого «эмпирического». Этот высший смысл - стрела, устремленная в новое постранство всевозрастающего смысла, который говорит о жизни и спасении».
Именно идея Петербурга как «императива» совести во многом определяет и отбор элементов, включаемых в текст.
Петербургский текст вбирает в себя субстратные элементы, относящиеся к разным сферам жизни: природной, материально-культурной, исторической, аксеологической и т.д.
В сфере природной особое значение придается климатическо-метеорологическому (снег, метель, закаты, белые ночи, наводнение, ветер и т.д.), ландшафтному (суша, вода, твердь) аспектам.
Специально подчеркиваются явления специфические для Петербурга (белые ночи, изнурительная духота и т.д.). В.Н.Топоров пишет о том, что «наблюдается тенденция к обыгрыванию некоторых тонкостей, знание которых становится своего рода паролем вхождения в Петербургский текст»25.
Особенно остро ощущается писателями положение Петербурга «на краю». Жизнь города определяется как вечная пограничная ситуация, которая естественно распространяется и на его жителей, внося в их существование ощущение «края», «порога». В этом ключе часто для описания петербургского пространства используются «общие категории» (пустота, просторность, разъятость и т.д.), дающие дополнительные возможности для семантизации городских реалий.
В качестве субстратных элементов включаются особенности города из материально-культурной сферы: планировка, характер застройки, улицы, дворы, дома. Здесь проспекты, просматриваемые на несколько километров, где «мысли пешехода путешествуют дальше цели его путешествия» , соседствуют с узкими улочками и тесными двориками, рождающими ощущение замкнутости жизни, ужаса, сходное с клаустрофобией (этому способствует и «лабиринтная» застройка). И. Бродский позже заметил, что «геометрия архитектурных перспектив в этом городе превосходно приспособлена для потерь навсегда» .
Исключительно важное значение для петербургского текста имеет субстрат духовной сферы. Сюда можно отнести, в первую очередь, мифы и предания. Одним из мифов, который нашел отражение почти во всех произведениях петербургского текста, является миф о возникновении города. Петербург, созданный вопреки природе и находящийся в борьбе с ней, что дает двойную возможность истолкования: с одной стороны, как победы разума над стихиями, а с другой, как извращенности естественного порядка.
Топография довлатовского Ленинграда
Ленинград занимал совершенно особенное место в жизни Довлатова. Писатель говорил, что лишь по нелепой случайности родился в Уфе (в эвакуации), а всю сознательную жизнь был неразрывно связан с Ленинградом.
С. Довлатов, по воспоминаниям друзей, был чрезвычайно значительной фигурой в Ленинграде 60-х. А. Найман в книге «Славный конец бесславных поколений» пишет: «У Сережи Довлатова, когда он жил в Ленинграде, была слава, настоящая, на весь город. Ее принесла ему великолепная внешность, рост, мощь, красота, пьянство, драки, романы, легенды об этом пьянстве, этих драках и романах, легенды о том, что он пишет что-то, что не печатают...».
Творение собственной жизни как факта искусства - одна из самых ярких черт, составляющих мироощущение авторов ленинградского текста 60-70-х годов. В кругу творческой молодежи (авторов ленинградского текста) жизнь обладала ценностью, если она была выражена в художественных формах (эпатажность, театральность, возможность проводить время в дружеском кругу как притязание эстетического толка). Бытовое поведение получало «сверхбытовой смысл», поступок ценился тем больше, чем ярче была «новеллистичность», впущенная в него. Все это приобретает дополнительный смысл, если вспомнить мысль Ю.М. Лотмана о соотношении «дискурсивных и недискурсивных практик».
Д. Дар утверждал: «Настоящий художник прежде всего творит собственную жизнь»3. Поэтому, начиная размышления о ленинградском тексте в творчестве С. Довлатова, на наш взгляд, уместно, в первую очередь, обратиться к исследованию топографии довлатовского Ленинграда в биографическом аспекте.
Методологию данного параграфа определили работы двух ученых, сыгравших известную роль в исследовании Петербурга и петербургского текста. Во-первых, это подход, предлагаемый Н.П. Анциферовым: «Литературная прогулка» как инструмент познания внутреннего мира писателя. Посещение тех мест, где бывал художник, которые повлияли на его душу и, возможно, отразились в литературных произведениях, может позволить приблизиться к постижению каких-то еле заметных, едва уловимых для неподготовленного читателя деталей, художественных ходов.
Второй подход подсказан работой Д.С. Лихачева «Заметки к интеллектуальной топографии первой четверти XX века», в которой он отмечает «наличие в Петербурге районов различной творческой активности».
Использование данной техники анализа помогает увидеть «локусы» с особой творческой аурой не в точечном, разрозненном (как они представлены в письмах, мемуарах и т.д.), но в упорядоченном, сфокусированном виде.
Принимая во внимание распространенное в науке мнение, что даже фабула романа «Преступление и наказание» кажется совершенно иной после знакомства с топографией города, отметим соответственно, что и в текстах Довлатова, герои которого помещены в конкретные городские координаты, знание советского Ленинграда раскрывает некоторые дополнительные нюансы.
Стоит отметить, что все значимые для Довлатова объекты находились в центральной части города. Неоспоримым центром жизни для писателя был Невский проспект. Ведь от его дома на улице Рубинштейна, на котором до сих пор нет мемориальной доски, а только накарябанная неизвестным почитателем надпись: «В этом доме жил Сергей Довлатов», до Невского -пять минут ходьбы.
Фигура Довлатова была весьма заметной в сутолоке ординарных питерских прохожих: «Где же я видела эту неаполитанскую наружность? Я определенно встречала этого человека, такую внешность забыть невозможно. И я вспомнила. Несколько лет назад... Весна... Залитый солнцем Невский проспект, толпа, сплошной рекой текущая мимо Пассажа. Внезапно в толпе образуется вакуум, и в нем я вижу огромного роста молодого человека с девушкой. Оба в коричневых пальто нараспашку, оба брюнеты, черноглазы, чернобровы, румяны, ослепительно хороши собой. Они неторопливо шествуют, держась за руки, - непринужденные, раскованные, занятые исключительно друг другом. Они знают, что ими любуются, но «как бы» никого вокруг не замечают, отделенные от остального мира «магнитным» полем своего совершенства. Они - хозяева жизни. «Если мы захотим похвастаться перед инопланетянами совершенством homo sapience, мы должны послать в космос именно эту пару», - подумала я. «Ну уж, если не в космос, так в Голливуд. Черт знает как хороши».Они прошли мимо, и я смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду. Сперва она, а его стриженый круглый затылок был виден даже у Аничкова моста...»6. Довлатовский эпатаж производил впечатление: «Было это в 1964 году. Иду по Невскому. Навстречу мне двое: он высоченный, в тапочках на босу ногу, она - тоже высокая, в нарядных босоножках. Стулья тащат. Прохожие им место уступают. Перешли Невский. Остановились. Расставили стулья и сели отдыхать. Такого я на Невском никак не ожидала увидеть» .
Истоки ленинградского текста в юношеских стихах и ранней прозе С. Довлатова
О первом сильном чувстве сопричастности к Ленинграду мы узнаем из армейских писем к отцу. В письма Довлатов регулярно вкладывает свои стихи, правда, с просьбой никому из знакомых в Ленинграде их не показывать. Позднее Довлатов критически относился к своим юношеским поэтическим опытам. Однако, нам, как и комментатору писем Ксане Мечик- Бланк, представляется, что «эти стихи имеют отношение к последующей довлатовской прозе». Именно в этих письмах и стихах мы сталкиваемся с первой попыткой пространственной «самоидентификации»: «И еще я понял, как я люблю Ленинград. Я никогда больше не уеду из этого города. Нас здесь много ленинградцев. Иногда мы собираемся и говорим о Ленинграде. Просто припоминаем родные места, магазины, кино и рестораны. Кроме того, ленинградцев очень легко отличить от других людей» (7 августа 1962 г)31. Примечательно, что «особость» города и его жителей Довлатов замечает, оказавшись в первый раз в долгой разлуке с ним. Это интуитивно распознанное отличие Довлатов описывает в стихотворении «Ленинградцы в Коми». Из письма к отцу: (Донат! Этот стишок вызывает рев у 20 процентов присутствующих. Это ленинградские ребята). И эту зиму перетерпим, охры И будем драться Мы с переулка Шкапина, Мы с Охты Мы - ленинградцы . Нетрудно заметить, что в данном стихотворении опоэтизирован миф о «жителе города». Ленинградцы, пережившие блокаду и другие страшные времена, готовы к любым испытаниям и способны преодолеть их. Для ленинградцев оправдание и путеводная звезда - их город. С Ленинградом связаны мечты о новой, свободной жизни, которая начнется после армии. Ленинград, как мать или любимая девушка, приходит во сне: Не будите меня, я устал! Мне приснился во сне Ленинград. Город, увиденный хотя бы во сне, отогревает душу: Поздно вечером у моста Перекуривал молча конвой «Не будите его, он устал Не тревожьте его, он - живой»33. Не обсуждая поэтических достоинств ранних довлатовских стихов, считаем важным в рамках данной работы подчеркнуть не случайный, а внутренне обусловленный характер возникновения «ленинградского компонента», явленного в самом общем, неотрефлектированном виде в юношеских стихах и получившего более осмысленное наполнение в последующей довлатовской прозе. Знакомство с ленинградской художественной средой Довлатов считал поворотным пунктом в своей литературной биографии. Одним из очагов ленинградской прозы 60-х годов была литературная группа «Горожане», которую в 1964 году образовали Борис Бахтин, Игорь Ефимов, Владимир Марамзин, Владимир Губин. Позже, ближе к самороспуску группы, к ней примкнул Сергей Довлатов. «Молодые прозаики ... фактически стали явлением сопоставимым с литературными группами 1920-х., в частности с Серапионовыми братьями» . Лидером группы был Борис Бахтин - востоковед, китаист. Его деятельность играла значительную роль в культурной жизни Ленинграда. Яков Виньковецкий вспоминал: «За свои полвека он прожил по крайней мере три жизни - жизнь писателя, которого не печатали; жизнь ученого, которому не дали осуществить его замыслов; и жизнь общественного деятеля, не занимавшего никаких постов». Владимир Марамзин - человек, который привозил в Ленинград почти весь самиздат. Это была его добровольно взятая на себя миссия. Марамзин явился составителем первого (самиздатского) собрания сочинений тогда ссыльного Бродского в 5 томах с комментариями, за что и сам получил срок. А затем он эмигрировал в Париж. Стал издавать литературный журнал «Эхо», ориентированный в основном на питерскую культуру. Судьба Игоря Ефимова складывалась относительно благополучно. Его рассказы печатались в «Юности», но свои работы философско-публицистического толка он передавал в самиздат, в распространении которого активно участвовал. С. Довлатов писал: «Снабжает меня книгами, в основном, писатель Ефимов. То и дело звоню ему: -Можно зайти? Долг хочу вернуть... Наконец Ефимов рассердился: -Мне тридцать человек ежедневно звонят, долги возвращают... Меня же из-за вас посадят как ростовщика... Придумайте что-нибудь более оригинальное...». В середине 70-х И. Ефимов уехал в США, где сначала работал в «Ардисе» у Карла Проффера, а затем основал собственное издательство «Эрмитаж».
