Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Этико-философские взгляды М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова 16
1.1. Проблема национальной идентичности: к истории вопроса .16
1.2. Творчество и личность М.А. Шолохова в восприятии Ф.А. Абрамова 36
Выводы по I главе .69
Глава II. Философия народной жизни в произведениях М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова 71
2.1. Национальный код жизни героев произведений М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова 71
2.2. «Странничество» героев романов М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова: Дом и Бездомье Григория Мелехова и Михаила Пряслина .116
Выводы по II главе 144
Заключение .148
Список использованной литературы 152
- Проблема национальной идентичности: к истории вопроса
- Творчество и личность М.А. Шолохова в восприятии Ф.А. Абрамова
- Национальный код жизни героев произведений М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова
- «Странничество» героев романов М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова: Дом и Бездомье Григория Мелехова и Михаила Пряслина
Введение к работе
Актуальность диссертационного исследования обусловлена тем, что в
условиях кризиса национальной идентичности в России вследствие
масштабных социально-политических изменений, произошедших в ХХ веке,
одним из приоритетных направлений современного литературоведения стало
изучение национального своеобразия художественного наследия
отечественных писателей 1 . В условиях глобализации проблема кризиса
национальной идентичности остро обсуждается в философии, социологии,
политологии, культурологии и филологии, поэтому научная разработка этой
темы представляется актуальной. Кроме того, изучение творческих связей
между писателями было и остается важным направлением в
1 Важное значение имеет Распоряжение правительства РФ от 3 декабря 2012 года N 2237-р [Об утверждении Программы фундаментальных научных исследований государственных академий наук на 2013–2020 годы.
литературоведческой науке. Среди многочисленных работ, рассматривавших различные аспекты творчества М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова, нет исследований, содержащих сопоставительный анализ авторских концепций национальной идентичности в эпопее «Тихий Дон» М.А. Шолохова и тетралогии «Братья и сестры» Ф.А. Абрамова.
Цель диссертационного исследования заключается в выявлении способов и средств художественной репрезентации концепции национальной идентичности в эпопее М.А. Шолохова «Тихий Дон» и тетралогии Ф.А. Абрамова «Братья и сестры».
Задачи исследования связаны с поставленной целью и вытекают из нее:
1) исследовать этимологию, теоретические основания понятия
«идентичность»; рассмотреть историю формирования представления о русской
национальной идентичности в гуманитарных науках XIX–XXI вв.,
2) охарактеризовать этико-философские представления М.А. Шолохова и
Ф.А. Абрамова на основе сравнительного описания предложенных ими
критериев национальной самобытности русского человека;
3) проанализировать критические работы Ф.А. Абрамова, посвященные
творчеству М.А. Шолохова, для выявления его отношения к художественному
наследию и личности этого писателя;
4) определить черты, общие для романных персонажей М.А. Шолохова и
Ф.А. Абрамова, позволяющие говорить о них как о носителях русского
национального менталитета;
5) исследовать и сопоставить систему средств художественной
репрезентации проблемы нравственности в эпических романах М.А. Шолохова
и Ф.А. Абрамова.
Объектом исследования стали роман-эпопея М.А. Шолохова «Тихий
Дон» и тетралогия Ф.А. Абрамова «Братья и сестры», которые дают
возможность выделить комплекс национальных психоментальных
характеристик ключевых персонажей русской прозы ХХ века.
Предмет исследования – текстовые компоненты романа-эпопеи М.А. Шолохова «Тихий Дон» и тетралогии Ф.А. Абрамова «Братья и сестры», позволяющие реконструировать представления писателей о вариантах проявления национального самосознания русского человека.
Материалом для исследования послужили канонические тексты эпопеи М.А. Шолохова «Тихий Дон» и тетралогии Ф.А. Абрамова «Братья и сестры». К анализу также привлекаются шолоховские «Донские рассказы» и роман «Поднятая целина»; публицистика и научные работы Ф.А. Абрамова, никогда ранее не публиковавшиеся материалы из его личного архива; воспоминания современников писателей, а также исследования отечественных ученых– гуманитариев.
Теоретико-методологической основой диссертационного исследования
стали труды по истории и теории литературы (А.С. Бушмина,
М.М. Голубкова, Н.Ю. Желтовой, В.М. Жирмунского Д.С. Лихачева,
М.К. Поповой, Я.В. Солдаткиной и др).; культурологии (А.Н. Афанасьева,
А.А. Коринфского и др.); философии (Н.А. Бердяева, Н.О. Лосского,
В.Ф. Чесноковой (К. Касьяновой) и др.). В работе учтен опыт исследователей творчества М.А. Шолохова (Ю.А. Дворяшина, А.А. Дырдина, Ю.А. Жданова, Е.А. Костина, Д.В. Поля, А.Б. Удодова и др.) и Ф.А. Абрамова (Ш.З. Галимова, Л.В. Крутиковой-Абрамовой, Н.А. Нерезенко и др.).
Основными методами исследования в диссертационной работе стали биографический, герменевтический, контекстуальный, а также элементы лингвокультурологического анализа, позволяющие выявить культурозначимые компоненты художественного и публицистического текстов.
Кроме того, активно использовался прием аналитического
реферирования литературы, что обусловлено спецификой объекта
исследования. При интерпретации текстовых фрагментов использовались элементы метода когнитивного анализа текстов, предполагающие постижение их концептуальной специфики, прежде всего, через описание концептосферы. Также при работе с конкретными фрагментами из анализируемых художественных текстов использовался сравнительный метод, применение которого стало важным условием результативного литературоведческого анализа.
Научная новизна диссертации определяется
– актуализацией проблемы литературных связей М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова;
– интерпретацией избранных для анализа текстов М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова в свете проблемы национальной идентичности их персонажей;
– введением и возвращением в научный оборот ряда научных статей,
забытой публицистики, материалов личного архива М.А. Шолохова и
Ф.А. Абрамова, воспоминаний С.М. Шолоховой и Л.В. Крутиковой-
Абрамовой;
– избранным аспектом осмысления художественной модели мира, созданной М. Шолоховым и Ф. Абрамовым, с использованием элементов философского, исторического, культурологического анализа текстов их произведений.
Теоретическая значимость работы определяется тем, что материалы и результаты проведенного исследования стимулируют дальнейшее изучение проблемы национальной идентичности в отечественной литературе XX века, позволяют уточнить некоторые компоненты данного понятийного поля. Кроме того, полученные в ходе исследования данные позволяют расширить представление о проблематике и художественном своеобразии творчества М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова.
Практическая значимость исследования состоит в том, что его
результаты могут быть использованы для дальнейшего изучения
художественных и публицистических текстов М.А. Шолохова и
Ф.А. Абрамова, а также в вузовской и школьной практике преподавания курса «История русской литературы ХХ века», в спецкурсах и спецсеминарах по творчеству М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова.
Основные положения, выносимые на защиту:
-
Привлеченный для анализа разнообразный в хронологическом, аксиологическом и проблемном отношении текстовый материал М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова обладает единой содержательно-онтологической сущностью.
-
Роман-эпопею «Тихий Дон» и тетралогию «Братья и сестры» отличает внимание их авторов к проблеме национальной идентичности, актуализированной социокультурными изменениями, произошедшими в России в ХХ веке. Одним из главных моментов осмысления проблемы национальной идентификации М.А. Шолоховым и Ф.А. Абрамовым стало их обращение к народному характеру, проблеме традиции и мотиву исторической памяти.
-
Особое сочетание национальных черт в характерах Григория Мелехова и Михаила Пряслина обеспечено авторским мировидением и установкой на постижение влияния национальной топики на психологию человека, на его стремление разобраться в «вечных» вопросах бытия на основе национального духовного опыта.
-
М.А. Шолохов и Ф.А. Абрамов исследуют философию народной жизни, которая является неотъемлемым условием духовно-нравственной идентичности их героев.
-
Литературоведческие и историко-литературные работы Ф.А. Абрамова разных лет, посвященные творчеству М.А. Шолохова, свидетельствуют о сложности многолетней творческой рефлексии одного из наиболее заметных литераторов второй половины советской эпохи, проявившейся в эволюции его отношения к личности и творчеству М.А. Шолохова, в значительной степени обусловленной изменением представлений Абрамова-литературоведа о художественной философии классика.
-
Выявленные в процессе анализа текстов средства и способы репрезентации представлений о национальной идентичности русских носят концептуальный характер. Предложенные концепции являются авторскими, их феноменологические характеристики, в первую очередь, зависят от самосознания писателя и в значительной степени продиктованы временем создания литературного текста.
Структура работы: диссертация состоит из Введения, двух глав, разделенных на параграфы, Заключения и Списка использованной литературы, включающего 324 наименований.
Проблема национальной идентичности: к истории вопроса
Термин «идентичность» (лат. «тождественный», «одинаковый») принадлежит социально-гуманитарным наукам и служит для описания индивидов и групп в качестве относительно устойчивых «тождественных самим себе» це-лостностей [321, с. 143]. В междисциплинарный научный обиход он вошел после публикации книги психолога Э.Х. Эриксона «Идентичность: юность и кризис» (1968), в которой автор рассматривал проблему самоидентификации личности в период взросления. Позднее, учитывая разные критерии принадлежности (религиозная, национальная, этническая, гендерная, территориальная, профессиональная), идентичность стала предметом изучения таких наук, как история, философия, культурология, теория литературы, социология, политология и педагогика, рассматривавших сущность, содержание и способы ее проявления.
В России научный интерес к национальной идентичности в силу известных культурно-исторических изменений активизировался в конце 90-х годов ХХ века – начале 2000-х годов: появились десятки работ, авторы которых стремились не только описать структурные элементы идентичности, но и поднимали вопросы межэтнического взаимодействия внутри страны, рассматривая специфику российской культуры в соотнесении с национальными особенностями других стран. В настоящее время проблема национальной идентичности является одной из ведущих в гуманитарном знании. В структуре понятия исследователи выделяют целый ряд взаимосвязанных компонентов (национальную парадигму), влияющих на национальное самоопределение: «мировоззрение, национальное самосознание и менталитет, национальный характер, историческая память, этно-национальные образы, национальные традиции, мифы, символы и стереотипы поведения» [87, c. 5]. Изучение национальной идентичности может производиться в двух аспектах: синхроническом и диахроническом. В первом случае сравнение ведется на межнациональном уровне, когда выявляются особенности одной национальной парадигмы или отдельных ее компонентов на основании сопоставления с другими. Во втором – особое место принадлежит категориям «прошлое» и «настоящее», так как речь идет об одной национальной индивидуальности в историко-культурном развитии. Историческая память, которая признается одним из ключевых факторов формирования национальной идентичности, дает возможность осмыслить такие ее уровни, как представление об истории, отношение к традициям и ценностям, осознание единства нации.
Литература как часть культуры ориентирована на сохранение, воспроизведение и закрепление особенностей национального сознания в документальных и художественных произведениях. Изучение данной проблемы в творчестве конкретного писателя, по мнению профессора М.К. Поповой, может расширить представление о его наследии, способствовать «более глубокому и тонкому пониманию литературного произведения» [231, c. 48]. Понятие «национальная идентичность» в литературоведении находится в стадии становления [230] и рассматривается в разных аспектах: проявление национального мировидения в художественном творчестве, отражение национальной самоидентификации личности и социума в литературе, национальная менталь-ность в литературоведении и литературной критике, национальное самосознание и его отражение в художественном тексте [234]. Среди множества вариантов его толкования наиболее исчерпывающим нам представляется определение М.К. Поповой и В.В. Струкова, которые рассматривают ее как «чувство тождества нации самой себе, осознание нацией своей сущности, самости, своих сильных и слабых сторон, выражающееся через национальное самосознание и национальный менталитет» [229, c. 246]. Эта трактовка позволяет сравнивать специфику художественного воплощения национальных категорий в литературе разных стран или носителей разных национальных культур на страницах одного произведения по типу «свой» – «чужой». Кроме того, опираясь на нее, представляется перспективным сравнивать группу персонажей или личность конкретного персонажа в текущий момент с неким национальным идеалом и выявлять, насколько они соответствуют ему. В моменты резких социальных изменений (революции, войны) происходит острое столкновение традиционных национальных свойств и качеств с новыми, еще чуждыми, неукоренившимися, принадлежащими «иному» миру. В этот момент развивается кризис национальной идентичности, под которым мы вслед за Т.В. Спицыной понимаем «ситуацию смысловой неопределенности, заключающуюся в распаде общепринятых представлений о нормативно-ценностной основе социальной общности» [261, c. 57]. В результате сопоставления старого как своего и нового как чужого, по мнению А.В. Шапкиной, возможно переосмысление старого или отказ от него в пользу нового [298, c. 24]. Такие диахронические сопоставления в пределах одной литературы проводились Н.А. Соловьевой, С.А. Фадеевой, С.А. Левиным, Э.А. Шурмиль, В.В. Струко-вым, Н.А. Гудковой, Т.А. Субботиной-Магирьянц [233, т. 2].
Как литературоведческая категория идентичность стала предметом рас смотрения М.К. Поповой в монографии «Национальная идентичность и ее от ражение в художественном сознании» [230], в одной из глав монографии Н.Ю. Желтовой «Проза первой половины ХХ века: Поэтика русского нацио нального характера», а также в нескольких научных сборниках1, ставших ре зультатом тематических конференций. Кроме того, за последнее десятилетие появились диссертационные исследования О.С. Подуст, Е.М. Бутениной, О.В. Лазаревой, А.В. Плахиной, А.В. Шапкиной, С.А. Кулагина, С.В. Кончаковой, Ю.Л. Сапожниковой2, авторы которых многосторонне исследовали национальный вопрос в творчестве отечественных и зарубежных писателей, стремясь определить структуру, формы выражения национальной идентичности в литературе и сформулировать само понятие для литературоведения.
Исследователи неоднократно указывали на то, что национальная идентичность в литературе носит субъективный, личностный характер [228], так как является продуктом сознания (мировоззрения) и воображения писателя, формирующего свой мир, выраженный в различных комбинациях образов и концептов. Поэтому, на наш взгляд, справедливо говорить о концепции национальной идентичности в творчестве того или иного писателя. Под «концепцией» мы будем понимать «определенный способ трактовки какого-либо явления» [319, c. 222].
В литературном произведении национальная идентичность может конструироваться осознанно (например, образы иностранцев в русской литературе, созданные на основе гетеростереотипов) или воплощаться автором бессознательно в разных элементах художественной структуры: на уровне типов героев, сюжета, композиции, языка и др. [149; 161]. Большинство исследователей сходятся во мнении, что одним из самых распространенных способов реализации национальной идентичности в художественном тексте является противопоставление «своего» и «чужого» («старого» – «нового») на разных структурных уровнях, так как, по мысли А.В. Шапкиной, оно способствует появлению нового взгляда на «своё» [298, с. 24]. Иными словами, в процессе сравнения представителей разных культур происходит более глубокое познание собственной национальной индивидуальности, проявляющейся в традициях, быте, идеалах, ценностях, восприятии пространства, времени и в концепто-сфере.
Изучение концептов в произведении признается многими литературоведами перспективным направлением в изучении проблемы национальной идентичности [Там же, c. 48]. Толковый словарь русского языка трактует «концепт» как «исторически сложившийся, целостный, понятийно нерасторжимый комплекс языковых значений, относящихся к основополагающей ментальной, духовной или жизнеобразующей физической сфере бытия человека» [321, с. 362]. Использование в тексте концептов «тоска», «дорога», «дом», «совесть», «душа», «земля», «воля», «удаль», «правда» может рассказать о видении автором русского народного характера, понимании традиционных идеалов и ценностей, о его концепции национальной идентичности. Исходя из этого, можно утверждать, что сознательное или бессознательное употребление концептов писателем свидетельствует о его собственном национальном миропонимании, степени его «русскости» (или «французскости», «английскости» и т. д.). Разобраться в проблеме русской национальной идентичности трудно, не прислушиваясь к размышлениям Д.С. Лихачева о том, что «национальная особенность – достоверный факт. Не существует только каких-то единственных в своем роде особенностей, свойственных только данному народу, только данной нации, только данной стране. Все дело в некоторой их совокупности и кристаллически неповторимом строении этих национальных и общенациональных черт. Отрицать наличие национального характера, национальной индивидуальности – значит делать мир народов очень скучным и серым» [180, с. 523].
Несмотря на то, что понятие «идентичность» возникло в ХХ веке, проблема национального самосознания в России была актуальна на протяжении нескольких веков. Роль «создателя» национальной идентичности, по мысли Т.В. Спициной, всегда принадлежала интеллектуальной элите, создававшей «объяснительные проекты», которые обретали статус объективной реальности для членов общества [261, с. 22].
Творчество и личность М.А. Шолохова в восприятии Ф.А. Абрамова
Ф.А. Абрамов, ставший классиком отечественной литературы советского периода, начинал свой путь как литературовед, в сфере интересов которого было творчество М.А. Шолохова – писателя «особенно любимого русским народом» [Там же, с. 601]. В одном из интервью он признавался: «Из советских писателей мне ближе всех Шолохов» [Там же, с. 260].
Взгляды Ф.А. Абрамова на произведения и личность М.А. Шолохова следует рассматривать в развитии. Личной переписки, которая могла бы прояснить в этой связи немало вопросов, между М.А. Шолоховым и Ф.А. Абрамовым не было, как не было и личных отношений1. Скорее всего, их непосредственное общение ограничивалось участием в заседаниях писательских съездов. Хотя С.Ю. Галочкина2, ссылаясь на личную беседу И.Н. Про-свирнина3 в 1990 году с вдовой писателя, М.П. Шолоховой, утверждает, что в семье Шолоховых Федор Абрамов был очень уважаем. Не вызывает сомнений тот факт, что писатель, неоднократно говоривший с высокой трибуны съездов 0 состоянии современной литературы, ее приоритетах и потенциале, был зна ком с творчеством Ф.А. Абрамова. По воспоминаниям С.М. Шолоховой4, ее отец с Ф.А. Абрамовым «не встречался и в лицо его не знал». Даже если на писательских съездах они присутствовали оба, то Ф.А. Абрамов, по ее словам, был «страшно застенчив и сам никогда не подошел бы»5.
В фондах музея-заповедника М.А. Шолохова хранится книга Ф.А. Абрамова «Избранное» Т.1 М., 1976 с автографом («Михаилу Александровичу Шолохову, великому Писателю Земли Русской, – с земным поклоном Ф. Абрамов 2. II – 1979 г. Ленинград.») [323, с. 18-19] и сопроводительным письмом от 2 февраля 1979 года: «Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Светлана Михайловна сообщила мне, что Вы выразили желание познакомиться с моими сочинениями. С величайшим удовольствием исполняю Ваше желание. Последняя моя работа – роман «Дом» – напечатана в «Новом мире» за 1978, № 12. От всей души желаю Вам крепкого здоровья! Ф. Абрамов 2. II. 1979 г.» [15]. Эту книгу он передал через С.М. Шолохову, и она много лет спустя рассказала о том, что «он [Шолохов – О.Г.] читал и сказал, что понравилась, и что Абрамов талантливый парень. Все книги Абрамова М. Шолохов выписывал, и они были в их библиотеке»1.
Большой путь «ленинградского деревенщика» (определение Г.А. Цветова) Ф.А. Абрамова в литературу начинался в то время, когда в сентябре 1945 года он вернулся в Ленинградский университет с целью продолжить прерванную войной учебу, и после его окончания поступил в аспирантуру (1948), где и занялся изучением творчества М.А. Шолохова. Выбор произведения и автора не был случайным. Молодого исследователя уже тогда интересовала жизнь деревни, отраженная в отечественной литературе. Прежде чем постигать ее как художник, он анализировал ее как теоретик. Ю.А. Дворяшин предположил, что произведения М.А. Шолохова привлекли Ф.А. Абрамова не столько точностью воссоздания исторических событий, сколько «глубиной понимания и масштабностью изображения их участников, самобытной концепцией человека и мира» [108, с. 65]. Работы будущего автора «Братьев и сестер», относящиеся к 40–50-м годам были посвящены анализу сюжетных линий, системы образов, композиции и языка романа «Поднятая целина». Исследователи не без основания утверждают, что эта научная работа существенным образом повлияла на художественный мир самого Ф.А. Абрамова и способствовала возникновению проблемы шолоховской традиции в его творчестве. Однако если сам этот факт признается большинством исследователей, то в оценке степени такого воздействия мнения часто не совпадают. Вероятно, на это повлияло неоднозначное понимание исследователями самого термина «литературная традиция», обращение к которому целесообразно для выявления природы творческой связи любого писателя с его предшественником или современником.
Литературный энциклопедический словарь истолковывает «традицию» как «культурно-художественный опыт прошлых эпох, воспринятый и освоенный писателями в качестве актуального и непреходяще ценного, ставший для них творческим ориентиром» [314, c. 443]. Такое понимание термина предполагает избирательное овладение последователем опытом предшественника ради решения художественных задач, стоящих перед современностью. Новаторство же, согласно толкованию источника, есть не что иное, как «перекомпоновка и достраивание» старого.
Вопрос о литературной традиции и новаторстве всегда был и остается актуальным и для исследователей, и для самих писателей. Еще в 1840-х годах В.Г. Белинский отмечал: «В органически-историческом развитии литературы всё сцепляется и связывается одно с другим! … Без ”Онегина” был бы не возможен “Герой нашего времени”, так же, как без “Онегина” и “Горя от ума” Гоголь не почувствовал бы себя готовым на изображение русской действи тельности, исполненное такой глубины и истины» [61, c. 28]. Проблема тради ций и новаторства в художественной литературе исследовалась Д.Д. Благим [69], А.С. Бушминым [82], Ю.А. Дворяшиным [108], Н.В. Драгомирецкой [111], В.М. Жирмунским [130], Г.В. Казанцевой [140], О.Е. Майоровой [187], Н.И. Шитаковой [300] и др. По мнению большинства исследователей, историко-художественная преемственность является важней шей составляющей литературного творчества. Однако если одни исследовате ли литературную преемственность видели в частоте и сходстве последующего с предыдущим, то другие, напротив, говорили о ключевой роли различий. А.С. Бушмин, признавая близость терминов «литературное влияние», «литера турная традиция» и «литературная преемственность», обособлял «литературную учебу» и «заимствования» как стадию профессионального роста, предполагающую сознательное освоение предшествующего художественного опыта [82, с. 83]. Поэтому, как утверждал Д.Д. Благой, у любого автора обязательно есть свой учитель или учителя, от наследия которого он отталкивается, воспринимая его художественную манеру и осмысливая мотивы [69, с. 18].
Рассматривая природу «литературного влияния», В.М. Жирмунский выделил три аспекта его изучения на примере исследования проблемы воздействия Байрона на Пушкина: влияние личности и поэзии Байрона на личность Пушкина, влияние идейного содержания байроновской поэзии на идейный мир поэзии Пушкина и художественное воздействие поэзии Байрона на поэзию Пушкина [130, с. 21]. При этом последнее направление в методологическом отношении признается исследователем «единственно плодотворным». Понятия «заимствование» и «влияние», по его наблюдению, имеют существенные отличия: под «влиянием» подразумевается «более общее воздействие художественной манеры писателя», а «заимствование» предполагает перенесение «конкретного мотива» [Там же, с. 23]. По мнению ученого, при изучении влияния немаловажную роль играет и биографический аспект, так как «из биографии мы извлекаем необходимые подсобные и ориентирующие сведения – для установления знакомства Пушкина с английским писателем, его начитанности в отдельных произведениях, характера и длительности его увлечения Байроном и т.п. не менее существенны те или иные отзывы Пушкина о произведениях Байрона» [Там же, с.22]. Разработанная В.М. Жирмунским методология неизбежно модифицируется в случае, когда речь идет о писателях-современниках, пишущих на одном языке, вращающихся в одном литературном кругу. В этом случае к вопросу о литературном влиянии добавляется вопрос о литературных отношениях, под которыми следует понимать совокупность литературных контактов и оценок. Примером такого рода связей могут послужить литературные отношения Пушкина и Гоголя, Тургенева и Гончарова, Л. Толстого и Чехова, Шукшина и Высоцкого и др. Богатый материал для изучения проблемы литературных отношений могут дать дневники писателей, их письма друг другу, и воспоминания тех, кто был свидетелем их встреч.
Вместе с тем в литературоведении было доказано, что разного рода сходства (композиции, сюжета, мотивов, образов) могут объясняться не только непосредственным (генетическим) взаимодействием литератур или творчества писателей, но и сходством историко-культурных условий [86]. Н.И. Ши-такова, заменяя термин «литературная традиция» более общим – «литературные связи», правомерно выделяет в нем типологические аналогии, обусловленные сходством развития социокультурной парадигмы, а также общностью психологических процессов, и контактно-генетические связи, при анализе которых выявляются внешние контакты писателей (личные встречи, переписка, публикация в журналах, упоминание о произведениях или личные отзывы художников друг о друге) и внутренние (внутритекстовые) контакты [300, с. 4]. Такое выделение уровней и сегментов понятия позволяет, на наш взгляд, более детально рассмотреть возможность и масштаб преемственных связей между писателями-современниками и писателями, жившими в разные эпохи.
О важности литературной учебы говорил и сам М.А. Шолохов: « … на меня влияют все хорошие писатели. Каждый по-своему хорош. Вот, например, Чехов. Казалось бы, что общего между мной и Чеховым? Однако и Чехов влияет! И вся беда моя и многих других, что влияют еще на нас мало» [Цит. по: 222, c. 567]. В 1927 году ЦК партии утвердил предложение редакции «Журнала крестьянской молодежи» назначить М.А. Шолохова «зам. лит.-худ. отделом», и в годы, когда в литературной среде были слышны призывы сбросить любые авторитеты с «парохода современности», М.А. Шолохов в беседах о Л.Н. Толстом, А.П. Чехове, В.В. Маяковском настойчиво призывал литературную молодежь учиться у классиков.
Доверие к художественному вкусу, писательскому опыту и знаниям М.А. Шолохова среди молодых писателей было очень велико. Он неоднократно встречался с ними в рамках конференций и съездов, приглашал к себе в Вешенскую, вел переписку. По воспоминаниям многих из них, в своих ответах, советах и отзывах М.А. Шолохов был строг, но, вместе с тем, внимателен и конструктивен. В числе тех, кто в начале своего литературного становления прошел через личное общение с М.А. Шолоховым, были В.И. Белов, Л.Н. Васильева, В.Н. Ганичев, Б.Н. Куликов, Ю.Н. Куранов, В.Н. Крупин, В.М. Песков, В.И. Фирсов, В.А. Чивилихин, Ф.И. Чуев и др., многие из которых стали значительными фигурами в литературном процессе ХХ века.
Национальный код жизни героев произведений М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова
Центральное место среди атрибуцирующих признаков национальной идентичности занимает этическая доминанта. Жизнь славян традиционно подчинялась строгим правилам, задававшим нормы морали. Корни народной нравственности обрели силу в христианских заповедях и дали прочнейшую основу для построения общенациональной и человеческой этики. Осознание ответственности за свое поведение и поступки перед самим собой, перед окружающими людьми и обществом исконно было принято определять такой категорией, как совесть, являющейся одной из базовых ценностей русского характера. О значимости её как регулирующей силы в отношениях между людьми можно судить и по назидательности русских пословиц: «Без совести и при большом уме не проживешь»; «Без рук, без ног – калека, без совести – полчеловека»; «Говори по делу, живи по совести». В.И. Даль в своем словаре емко отразил глубину народного представления о совести: 1) нравственное сознание, нравственное чутье или чувство в человеке; 2) внутреннее сознание добра и зла; 3) тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка; 4) способность распознавать качество поступка; 5) чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее ото лжи и зла; 6) невольная любовь к добру и к истине; 7) прирожденная правда, в различной степени развития [310, с. 262].
В истории отечественной мысли значительную роль в изучении этических категорий в XIX веке сыграли революционные демократы – А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов. Они подвергли критике религиозно-идеалистические концепции морали, выведя на первый план в определении нравственности (в том числе и совести) разум и влияние среды [Там же, с. 20–21]. На рубеже веков наиболее значимый вклад в осмысление совести как одной из первичных данных нравственности принадлежит В.С. Соловьеву. В своей работе «Оправдание добра» (1899 г.) он пришел к выводу, что психофизиологической основой совести является стыд, сам по себе отличающий человека от животного. Если стыд, по его мнению, возникает как внутреннее осуждение уже совершенного поступка, то совесть способна анализировать и предотвращать, в том числе, и планируемое деяние.
Эти проблемы в череде разных жизненных обстоятельств, отношения между людьми как выражение национального кода становились предметом осмысления, в том числе, и в художественной литературе. «Все слои русского народа, – писал Н.О. Лосский, – проявляют особый интерес к различию добра и зла, чутко подмечают примеси зла к добру. Русская литература, начиная с Пушкина и Лермонтова, продолжая Толстым, Достоевским, Чеховым, есть живое доказательство этого факта» [185, кн. 1, с. 25]. Д.С. Лихачев добавлял: «Истоки гуманизма русской литературы – в её многовековом развитии, когда литература становилась иногда единственным голосом совести, единственной силой, определявшей национальное самосознание русского народа, – литература и близкий ей фольклор» [181, с. 62]. Можно утверждать, что так или иначе вся русская литература, в особенности классика XIX века, обращена к сове сти, поиску нравственных идеалов. Так, у А.С. Пушкина мы находим немало ёмких комментариев к данной категории:
… Ах! Чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
… жалок тот, в ком совесть нечиста. («Борис Годунов») [27, с. 283-284].
… совесть,
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть
Незваный гость, докучный собеседник… («Скупой рыцарь») [Там же, с. 357].
Ф.М. Достоевский, много говоривший о раскаянии и покаянии, в «Преступлении и наказании» высказал мысль о неумолимости совести как некоего внутреннего судьи, выносящего приговор амбициозному разуму главного героя. Лезвие смертоносного в его руках топора не случайно направлено на него самого. Наказание настигает его раньше, чем он вершит преступление, и это приговор по закону совести.
Л.Н. Толстой, чья жизнь и творчество служат ярким примером искания абсолютного добра и смысла жизни, говорил: «Берегись всего, что не одобряется твоей совестью. Совесть – верный руководитель жизни людей» [309, с. 345].
В одной из своих сказок М.Е. Салтыков-Щедрин, введя аллегорический образ Совести («Пропала совесть»), поднимает вопрос о возможности существования нравственности в условиях агрессивно-материалистической действительности, о том, какова в повседневной жизни роль и задача совести, если для многих она лишь помеха в торговле, в построении карьеры, а главное – каково будущее у «изуродованной духом толпы», лишившейся её.
ХХ век отразился в литературе многопланово, со всеми его трагическими перипетиями, и попытки осмысления социально-политических катаклизмов, прервавших или перевернувших жизнь миллионов людей, способствовали сосредоточению внимания на первостепенных ценностях, которые не только поддерживают национальное самосознание, но и просто позволяют оставаться человеку человеком. Разобраться в том, что такое добро, а что зло, сделать свой выбор непросто, и тем сложнее, чем враждебнее вокруг обстоятельства.
Григорий Мелехов, главный герой М.А. Шолохова, человек земли, искал правду, понимаемую им, главным образом, как справедливость. Руководствуясь этимологией слова правда, можно говорить, с одной стороны, о пространственной, а с другой – о правовой и нравственной сферах ее распространения. В последнем случае лексема правый, согласно «Этимологическому словарю» М. Фасмера, имеет значения: «праведный», «прямой, правильный, невиновный», «добрый, честный, порядочный», «выдающийся, превосходящий», «смелый» [318, с. 352]. Это дает нам возможность говорить о том, что на поиски правды Мелехова толкает именно его неспокойная совесть, она же призвана выверять его поступки, обусловленные не формулой «с кем быть, чтобы выжить», а «к кому прислониться, чтобы оставаться человеком», чтобы «целуя ребенка, открыто глянуть в ясные глаза» [40, т. 3, с. 50]1.
На протяжении шолоховской эпопеи категория «совесть» сопровождается такими нравственными понятиями, как «душа» и «сердце». «Я уморился душой … людей стравили … злоба кругом … меня совесть убивает … срубил зря человека и хвораю через него … душой» [Там же, т. 2, с. 301-302] – признается Мелехов брату после того, как убил австрийца. В этот момент заявляет о себе душа, «натура» Григория, которая по природе своей враждебна убийству. Необходимость убивать вступает в противоречие с врожденным нравственным законом, согласно которому, никто не может насильно прерывать чужую жизнь. От коросты войны это нравственное ядро постепенно закрывается своеобразным панцирем, поэтому-то «сердце-солончак» и не впитывает жалости. Однако речь не идет о его перерождении, иначе дальнейшие мытарства Григория не привели бы то самое «сердце в смятение» [Там же, т. 4, с. 284]. На то, что его совесть неспокойна, что душа его «болит», указывает весь изменившийся с момента боя под Лешнювом облик шолоховского героя: « … заметно исхудал, сдал в весе» [Там же, т. 2, с. 298], «линялый … квелый, вроде хворый» [Там же, т. 2, с. 321-322], «знал, что ввалились у него глаза и остро торчат скулы» [Там же, т. 3, с. 50], «гнула Григория война, высасывала с лица румянец, красила его желчью» [Там же, т. 3, с. 62] и т.п. Бесспорно, на внешнем виде Григория Мелехова не мог не сказаться походный образ жизни, но то, что значительное число характеристик дано глазами его сослуживцев, со многими из которых также происходят перемены, говорит об очевидности внутренних волнений. Жить, как прежде, но с тяжелой совестью, с измученным, зачерствелым сердцем, он не может. Подсознательный протест против несправедливости войны, желание покончить с ней, избыть свою вину приводит героя к идеям большевиков. На какое-то время Мелехову кажется, что волна, захлестнувшая сотни тысяч людей, и есть та правда, которую он искал, но «в вопросах совести закон большинства не действует» [309, с. 352]. После расправы Подтелкова с чернецовцами, спора с коммунистами хутора Татарского Котляровым и Кошевым о новой власти его колебания усиливаются, ставят на грань «в борьбе двух начал», вновь толкают на поиск истины, на сей раз вне красных и белых, так как ему «ни те, ни эти не по совести», так как ни те, ни другие не могут удовлетворить его потребности в справедливости.
«Странничество» героев романов М.А. Шолохова и Ф.А. Абрамова: Дом и Бездомье Григория Мелехова и Михаила Пряслина
В русской языковой картине мира образ Дома связан с представлением о гармонии, заботе, тепле, защищенности, любви, свете и ладе. Многочисленные пословицы и поговорки свидетельствуют о том, что Дом-кров в народном восприятии олицетворял собой близких людей, родное, безопасное пространство, привязанность к которому (домовитость) обеспечивала передачу новым поколениям нравственного и бытового опыта и почиталась безусловной добродетелью: «Дом вести – не рукавом трясти», «Домом жить – обо всем тужить», «И стены в родном доме помогают», «Семья сильна, когда над ней крыша одна» и др.
Представления о Доме в фольклоре и в литературе всегда тесно связаны с дорогой, уводящей от него вдаль или, напротив, ведущей к нему. Считалось, что покинувший пределы родного пространства или предавший его интересы обрекает себя на опасность, неустроенность, уныние или даже смерть: «На стороне добывай, а дому не покидай», «Худу быть, кто не умеет домом жить», «Дома все споро, а вчуже житье хуже», «В семье и смерть добро, на чужбине и жизнь худо» и др.
Устойчивость и глубина данного понятия позволяет говорить о Доме как об архетипе, выражающем национальные и общечеловеческие ценности. В аналитической психологии К. Юнга архетипы характеризуются как «мотивы и их комбинации, наделенные свойством «вездесущности», универсальные устойчивые психологические схемы (фигуры), бессознательно воспроизводимые и обретающие содержание в архаическом ритуале, мифе, символе, верованиях … , а также в художественном творчестве» [314, c. 38].
Обращение к архетипам, как справедливо заметила Э.Я. Фесенко, «позволяет понять глубинное содержание произведения, ощутить связь времен, а иногда и восстановить ее» [276, c. 31]. Свое содержание первообразы получают, наполняясь глубинным человеческим опытом, проникая во все сферы жизни, обретая при этом нравственно-философское звучание, а их структура, по мысли А.Ю. Большаковой, нередко представляет собой «диалектическое единство и борьбу противоположностей» [74, c. 90]. В связи с этим Е.В. Шутова выделяет шесть типов понимания данного архетипа: натуралистический, рассматривающий в качестве дома человека космос, Вселенную либо природу; теологический, в котором Божий мир понимается и воспринимается как дом; социологический, считающий домом человека общество; антропологический, где домом человека признается замкнутый духовный мир индивида; коммуникативный, согласно которому домом человека является «СО-бытие» с другими людьми и культурологический, где домом человека является язык [303, c. 86]. В художественной литературе писатели в большей или меньшей степени обращались ко всем типам данной универсалии.
В библейских сюжетах изгнания из Рая, возвращения блудного сына, в русском фольклоре (сказках, свадебных песнях, колыбельных, пословицах и др.) и в древнерусской литературе («Слово о полку Игореве», «Повесть о Горе-Злочастии», «Хожение за три моря» Афанасия Никитина) встречается противопоставление Дома как прибежища Антидому (месту чужому и опасному) или абсолютной бесприютности – Бездомью.
Определение бездомности (Бездомья), закрепленное в литературоведении В.Я. Лакшиным, стало весьма востребовано в философских и литературоведческих исследованиях рубежа ХХ–ХХI веков, когда возникла потребность по-новому взглянуть на судьбу страны и сознание русских людей в контексте культурно-исторических событий прошлого, по-разному осмысленных писателями [81; 131;188; 237; 303]. Бездомье характеризует и такие качества русского характера, как вечная неудовлетворенность сущим и устремленность вдаль, противоположных домовитости и хозяйственности. Кроме того, оно рассматривает состояние современного человека, переживающего духовный кризис, возникший в результате произошедшего историко-социального слома и – как следствие – размывания традиционных национальных ценностей.
Первоначально понятие «Бездомье» характеризовалось не столько материальным признаком отсутствия стен и крыши, скитальчеством, окрашенным в тона одиночества, потери надежд и тоски, сколько метафизической бездомностью владельца жилья, его богоборчеством, бездуховностью и утратой им традиций [172, c. 22]. Позже О.В. Мамонова расширила границы понятия Без-домья, отметив его пересечение с семантическим полем концепта «духовное странничество», введенного в научный обиход Ю.С. Степановым, которое может характеризоваться как переменой мест, отрывом от родной почвы в поисках справедливого «иного мира» и Бога, так и долгим обретением самого себя [262]. При этом исследовательница указала на принципиальную, с ее точки зрения, разницу, состоящую в том, что если странничество – это путь, то Бездомье – скорее определенные координаты (некая остановка в пути или финал), свидетельствующие о констатации духовного кризиса [188]. Исходя из этого, странником можно назвать не только путешествующего человека, «героя пути», но и человека, стремящегося к своему нравственному совершенствованию, ищущему дорогу в жизни и к самому себе. К таким литературным героям можно отнести и шолоховского Григория Мелехова, и абрамовского Михаила Пряслина.
С огромной художественной силой бинарный архетип Дом – Бездомье, реализуясь в целом спектре мотивов, концептов и образов (сад, любовь, семья, родина, странничество, скитальчество, дорога, одиночество, смерть), нашел свое воплощение в творчестве русских писателей XIX века – А.С. Пушкина («Маленькие трагедии», «Повести Белкина», «Капитанская дочка», «Евгений Онегин»), Н.В. Гоголя («Тарас Бульба», «Старосветские помещики», «Мертвые души»), И.А. Гончарова («Обломов»), И.С. Тургенев («Дворянское гнездо», «Отцы и дети»), А.Н. Островского («Гроза»), Л.Н. Толстого («Детство», «Война и мир») и др.), осмыслявших архетип Дом не только как жилище, но и как модель мироздания, в которой переплетено физическое и духовное, личностное и общечеловеческое, обыденное и вечное.
Нередко идея Дома утверждалась методом «от противного» – путем изображения искаженного, деформированного идеала Дома, либо горечи от его утраты. Обитавший в нем, некогда жаждавший действий герой разочаровывается и, не находя себе полезного дела, бежит, становясь бесприютным скитальцем. Таков грибоедовский Чацкий в «Горе от ума», чьи мытарства по Европе сменяются непониманием и духовной бесприютностью в Москве, вынуждающей его бежать прочь из особняка Фамусова. Таков пушкинский Але-ко, «отступник света» («Цыганы»), в котором показан тип скитальца, который не может найти себе места в жизни. Вслед за ним одолеваемый хандрой Евгений Онегин также пускается в «странствия без цели». «Младшим братом» Онегина В.Г. Белинский назвал не нашедшего применения «силам необъятным» и ищущего смерти Печорина М.Ю. Лермонтова, чьё творчество пронизано во многом биографическими мотивами одиночества и утраты дома. Произведения поэта изобилует образами как персонифицированных скитальцев (Мцыри, Печорин и др.), так и тоскующих лирических героев его стихотворений «Парус», «Утес», «Тучи», «Узник», «Ночевала тучка золотая…», «Тучки небесные, вечные странники» и др.
Ф.М. Достоевский, тяжело переживавший многолетнюю оторванность от дома и смерть близких, обрисовал разные образы и мотивы архетипа Без-домье: бродяжничество (Версилов), метафизическое бездомье (Шатов, Кириллов, Раскольников, Иван Карамазов), «бездомье-скитальчество» и социальное бездомье (Петр Верховенский, Макар Девушкин), оторванность от народа, родной почвы, стремление к социальному хаосу, безверие (Ставрогин), потеря Дома – Дом без хозяев («Идиот», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы»), Дом-подполье («Записки из подполья») и т.д.
В 20–30-е годы ХХ века архетип Дом, вобравший в себя представления о семье и традициях, наряду со многими другими идеалами, в литературе соцреализма подвергся глубокому нравственно-философскому переосмыслению. Социалистическая культура, ориентированная на мир заводов, клубов, площадей, искала иную модель жилища с новыми акцентами в отношениях человека и мира, которым стал утопический Дом-коммуна, а позже – колхоз. Советская литература 1920-х годов, по мысли В.П. Скобелева, жила убеждением, что «частная жизнь человека если и не прекратилась, то уж во всяком случае, была перенесена на улицу … , улица ворвалась в дом, перевернув частную жизнь человека. Улица стала для человека местом его постоянной прописки» [257, с. 20]. Одним из первых атмосферу бесприютности и хаоса постреволюционного мира запечатлел А.А. Блок в поэме «Двенадцать» (1918): «Ветер, ветер. На ногах не стоит человек, Ветер, ветер – На всем божьем свете!» [12, c. 367].
В произведениях этого времени Дом как символ деформированного национального сознания нередко принимал очертания то «стеклянной клетки» (Е.И. Замятин «Мы»), то подвала (М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»), то «нехорошей квартиры» (М.А. Булгаков «Зойкина квартира»), то утопического «общепролетарского дома» без фундамента (А.П. Платонов «Котлован»), то «коммунального дома» (М.А. Булгаков «Собачье сердце»).