Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Становление творческой идивидуальности Б.К. Зайцева 13
1.1. Формирование литературных взглядов Б.К. Зайцева 13
1.3. Творчество Б.К. Зайцева периода 1908-1917 гг. 44
Глава 2. На переломе эпох: творчество Б.К. Зайцева в годы революции 57
2.1. Повесть Б.К. Зайцева «Голубая звезда»: сакрализация образа женственности 57
2.2. Рассказы Б.К. Зайцева 1917-1921 гг.: «Душа», «Белый свет», «Улица Святого Николая», «Уединение». 67
2.3. Тема Италии в прозе Б. К.Зайцева 1919-1921 гг. 75
Глава 3. Период эмиграции: новое мироощущение Б.К. Зайцева 85
3.1. Эволюция авторского стиля Б.К. Зайцева в период эмиграции 85
3.2. Роман Б.К. Зайцева «Золотой узор»: практический опыт «духовной автобиографии» 94
3.3. Роман Б.К. Зайцева «Дом в Пасси»: пути христианского веропостижения 107
3.4. Повесть Б.К. Зайцева «Река времен» как итоговое произведение 118
Заключение 127
Библиография 131
Приложение №1 151
Приложение №2 152
Приложение №3 153
- Формирование литературных взглядов Б.К. Зайцева
- Повесть Б.К. Зайцева «Голубая звезда»: сакрализация образа женственности
- Эволюция авторского стиля Б.К. Зайцева в период эмиграции
- Повесть Б.К. Зайцева «Река времен» как итоговое произведение
Формирование литературных взглядов Б.К. Зайцева
Без детальной характеристики начального этапа формирования поэтики художника невозможно проследить его дальнейшее развитие. Формирование философско-этической позиции Б.К. Зайцева, становление его художественного сознания происходит в доэмигрантский период, с 1901 по 1921 гг. А это период в русской литературе особый, порубежный. Именно в эти годы Б.К. Зайцев открывает для себя философию Вл.С. Соловьева. Именно тогда в творческих взглядах Б.К. Зайцева появляется эстетическое понимание христианства. Сам писатель определил свою эволюцию как путь от пантеизма к христианству через увлечение философией Вл.С. Соловьева.
Однако в ранний период творчества еще нельзя говорить о художественном сознании Б.К. Зайцева как о сознании воцерковленной личности, принявшей идею спасения Богом человека. Мировоззрение его остается в основном секулярным.
В начале ХХ века возникают новые стили и течения в литературе, которые, естественно, повлияли на характер художественного сознания Б.К. Зайцева. На рубеже веков в литературном процессе как никогда стало ощутимо воздействие философских построений и политических взглядов. Это проявляется, с одной стороны, в творчестве писателей, у которых откровенно прослеживается влияние идей русской религиозной философии конца XIX – начала XX века, получившей свое развитие в трудах Н.Ф. Федорова, Вл.С. Соловьева, Н.А. Бердяева, В.В. Розанова и др; с другой стороны, в творчестве отдельных писателей очевидно просматривается влияние социалистической идеологии (А.С. Серафимович, Н.А. Островский и др.). Что касается жанровых особенностей прозы этих лет, то в ней преобладают малые формы: ее яркие образцы представлены в творчестве И.А. Бунина и А.И. Куприна, Л.Н. Андреева и А.С. Серафимовича. В ней проявил свое мастерство и Б.К. Зайцев. Именно «русские» рассказы писателя стали отправной точкой его будущих романов, написанных в эмиграции, квинтэссенцией философско-антропологических и религиозных размышлений автора. Литературная позиция Б.К. Зайцева проявилась уже в ранних сборниках (Тихие зори. Рассказы. Книга 1-я, 1906; Полковник Розов. Рассказы. Книга 2-я, 1909; Сны. Рассказы. Книга 3-я, 1911). Опубликованные в них произведения показали “промежуточное” положение Б.К. Зайцева между писателями, входившими в объединение «Среда» (Н.Д. Телешов, В.В. Вересаев, И.А. Бунин), которое развивало традиции русской реалистической классики, и представителями символизма, ставшего пульсом эпохи – К.Д. Бальмонт, А. Белый, А.А. Блок, В.Я. Брюсов, Вяч.Вс. Иванов, Д.С. Мережковский, Ф.К. Сологуб.
Осознание недостаточности и односторонности основных творческих методов начала ХХ в. (реализма и символизма) приводит Б.К. Зайцева в лагерь писателей-неореалистов (Е.И. Замятин, С.Н. Сергеев-Ценский, И.С. Шмелев, М.М. Пришвин и др.), характерной чертой эстетики которых был синтез художественно-изобразительных средств, присущий разным литературным направлениям. Так, по мнению У.К. Абишевой, именно «неореалистическая проза» тяготеет к синтезу в формировании новых систем художественной образности, в ней приобретают все большее значение поиски совершенно новых средств художественной изобразительности, которые будут отвечать поэтике начала ХХ века. Композиционная выразительность, реализация синтетически воспринятой действительности находят свое отражение в творчестве почти всех художников, чьи имена связываются с неореализмом, однако особенно ярко они проявились в произведениях Б.К. Зайцева [8].
Размывание границ художественных методов, притяжение реализма и модернизма также заметно в творчестве Б.К. Зайцева 1900-1910-х гг. Это время поиска и становления художника. Б.К. Зайцев стремится найти собственные изобразительные приемы, он активно использует художественные открытия различных эстетических систем, главным образом, импрессионизма и экспрессионизма. Писатель не заостряет внимание на социальных проблемах, он старается выразить внутренний мир своих героев, обозначить сложные человеческие чувства. Отсюда повышенный интерес к субъективному переживанию и настроению.
Критикам середины ХХ века многое импонировало в произведениях Б.К. Зайцева: их чрезмерная эмоциональность, особая «прозрачность», острота мировосприятия. Они видели в нем самого характерного представителя нового реализма, определяли миросозерцание молодого писателя как пробуждение ото сна, которое привело к любовному восприятию мира, освобожденного от гнета аскетизма и узкого рационализма. Он пишет о своем современнике, его внутренней жизни, страстях и духовных муках.
Основой произведений Б.К. Зайцева являются впечатления, воспоминания и лирические медитации. Как отмечает А.М. Любомудров, стиль произведений Б.К. Зайцева лишен «напористой активности», писатель не нуждается в выражении своей собственной личности, самости. Он не старается подчинить объективный мир своей творческой субъективной воле, не пытается переиначить его. Состояние писателя иное: созерцание, слушание, запечатление в своей душе – а потом в слове – тех звуков, красок, чувств, которыми наполнена жизнь [129, с. 5]. Все это делает творчество Б.К. Зайцева более, чем оригинальным.
В дореволюционные годы мироощущение писателя пронизано мистикой. Можно даже говорить о том, что авторское сознание в этих произведениях выражено в образе лирического героя, потому что ранняя проза Б.К. Зайцева лирична. Мистика Б.К. Зайцева проявилась прежде всего в характере взаимоотношений человека и природы: человек в его творчестве раннего периода не выделяется из космоса, – он является частью его. Некоторым из героев его ранних рассказов свойственно пессимистическое ощущение мира, страх смерти, неизвестность – жизнь воспринимается ими как борьба за существование. Всеобщий хаос, разобщенность и вражда между людьми объясняются доминирующей над миром космической Силой, которая отождествляется с природными стихиями и по-своему значению соотносится с Мировой Волей А. Шопенгауэра.
Мистическое ощущение жизни у Б.К. Зайцева зачастую реализуется в обобщенно-символических формах отражения действительности. При этом на раннем этапе творчества писателя в его произведениях преобладает «мрачная» символика, – она несет отрицательно-медитативную нагрузку, отражает страх перед неизвестностью, отчаяние, беззащитность и одиночество: чаще всего используются такие лейтмотивы, как ночь, тьма, пустыня, холод, снег, ветер и др. Постепенно они начинают восприниматься читателями как отражения трансцендентного потустороннего мира, становятся символами таинственного прозрения. Это прозрение – основная характеристика лирического героя и собственно авторского сознания.
В дальнейшем, под влиянием философии Вл.С. Соловьева, на первый план образной системы Б.К. Зайцева выходит иная, «светлая» символика: образы Неба, Солнца, Луны, звезд. Природа гармонически сливается с человеческой жизнью и начинает восприниматься героями Б.К. Зайцева в качестве проводника идей Красоты, Добра, Истины, Гармонии, Любви: тьма, отчаянье и холод отступают, и на их место приходит солнце и неисчерпаемая радость [67, с. 4]. Ряд исследователей литературного творчества Б.К. Зайцева отмечают, что он стремится воплотить в словах идеи Вл.С. Соловьева о всепоглощающей любви и Вечной Женственности (Софии), которая разлита во вселенной. По их мнению, Зайцев пытается объединить земное и небесное начала: индивидуальная, земная любовь с ее многочисленными пороками и страстями в прозе писателя становится элементом великой космической любви [70, с. 10]. Соответственно, художественное сознание в его произведениях приобретает также светлые, гармоничные характеристики.
В 1910-е годы в творчестве Б.К. Зайцева начинает проявляться христианская символика: церковь, собор, храм. Появление таких символов выражает отношение автора к происходящему. Одна из важнейших традиций русской литературы связана с ощущением реальности как «духовно-православного» мира. Художественное преломление данной традиции мы можем наблюдать в творчестве А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. Продолжает эту традицию и Б.К. Зайцев.
Христианские мотивы играют большую роль в раскрытии авторской позиции Б.К. Зайцева: они важны для понимания эволюции творчества писателя, перехода от образов мифического плана («Волки», 1902; «Мгла», 1904) к образам, отражающим христианское миросозерцание («Аграфена», 1908; «Голубая звезда», 1918). Художник находит способ примирения человека с жизнью и судьбой в идее раскрепощения и укрепления духа. Им движет понимание того, что рассматривая революцию как кару за распущенность, беззаботность... и маловерие, не следует впадать в ненависть, но нужно стремиться к покаянию, милосердию и любви [5, т. 4, c. 590].
Повесть Б.К. Зайцева «Голубая звезда»: сакрализация образа женственности
Повесть «Голубая звезда» (1918) завершает дореволюционный период творчества Б.К. Зайцева. По нашему мнению она, как ни одно другое произведение, отображает эволюцию, которой подвергся в 1910-е гг. творческий метод писателя. Повесть была написана в традиции русского классического реализма с его интересом к человеческой судьбе, к личности. Однако на ее жанрово-стилевую систему значительное влияние оказала поэтика импрессионизма.
Повесть «Голубая звезда» – это плавная, даже где-то описательно-статичная смена бытовых картин и эпизодов, соединенных событиями из жизни персонажей, где главное – не движение сюжета, а движение характеров персонажей. Действие повести охватывает один год: жизнь персонажей вписывается в календарь природы, который символизирует цикличность и скоротечность жизненного круговращения, «карнавала бытия».
Несмотря на то, что повествование ведётся от третьего лица, автор всё время стремится сменить ракурс изображения. Он объединяет безличный, объективный нарратив с повествованием иных персонажей и выявляет индивидуальность характеров, а также своеобразие позиций как главных, так и второстепенных героев. При этом писатель не ограничивается только изображением человеческих взаимоотношений, характеров героев (реалистические тенденции); ему интересно и любое мимолетное чувство, впечатление (импрессионистические тенденции). Христофоров – один из главных героев повести – кроткий, спокойный, чистый, надмирный человек: рыцарь голубой звезды, искатель красоты и гармонии, – он ведет скромную, полубедную, не погрязшую в быте, семье, жизнь интеллигента-мечтателя. Выбор героя представляет собой одну из несубъектных форм художественного сознания. По сути, здесь мы можем говорить о монотипности героя Б.К. Зайцева, т. е. о различных вариантах одной и той же личности в его творчестве, так как образ Христофорова генетическими узами связан с персонажами – пассивными созерцателями в его ранней прозе.
Вместе с тем, Христофоров, бесспорно, один из символических, знаковых образов, вызывающих целый ряд значимых аллюзий – от Нового Завета до Ф.М. Достоевского. Так, фамилия воспринимается сразу и как «новый Христос», и как Христофор – «христоносец, мученик, служитель Христа». Кроме того, очевидно, что образ Христофорова сознательно ориентирован на персонажей Ф.М. Достоевского – князя Мышкина и Алешу Карамазова.
Христофоров легко меняет места своего пребывания. У него нет дома. Его жилище – временное убежище. Он жаждет встречи с новым местом, новыми ощущениями. Все это можно было бы отнести к беззаботности характера главного героя. Однако при целостном рассмотрении образа Христофорова его отношение к жизни – это, скорее, полагание на провидение, на Божий Промысел. По словам Н.И. Пак, Христофоров – странник, и он всегда стремится найти свои ориентиры в божьем мире: в храмах, звездах. Образы храмов попадают в его поле зрения, что говорит о «духовной основе» в его жизненных странствиях [157, с. 55].
Христофорову, с его мифологическим сознанием, близка вера пантеистов в одухотворенную природу и живой («оживший») космос. Себя он ощущает неотъемлемой частью этого космоса. Личностное переживание мироздания приводит Христофорова в состояние дисгармонии, душевного диссонанса. С одной стороны, прорицание в будущем «надежды-безнадежности», с другой – осмысление вечного как амальгамы универсального (космического) и индивидуального (человеческого), общего и отдельного в каждом мгновении жизни. Импрессионистическая затушеванность и размытость эпитетов создают в повести эффект таинства космоса. Манера письма осложняется элементами мистики, что привносит в повествование одухотворенное начало, поднимая, возвышая создаваемые художником образы до уровня надмирности, космичности, общезначимости [204]. Здесь возникают точки соприкосновения Б.К. Зайцева, с одной стороны, с писателями-символистами (Д.С. Мережковский, В.Я. Брюсов, Ф.К. Сологуб, А. Белый и др.), а с другой стороны – с писателями-неореалистами (Е.И. Замятин, И.С. Шмелев, М.М. Пришвин и др.).
В повести Б.К. Зайцева «Голубая звезда» воплотилась идея Вл.С. Соловьева, связанная с сакрализацией образа Вечной Женственности, о соединении божественного и человеческого, женского и мужского начал в преображенной личности, которая должна ознаменовать новый этап в развитии человечества [183]. Исследователи отмечают, что в зависимости от того, как к соловьевской идее сакрализации образа Вечной Женственности относятся – воспринимают ее герои повести или нет – всех их можно условно поделить на три группы:
1. Те, кто вплотную приблизился к Истине, к разгадке смысла существования человека и Космоса: Христофоров, Машура, Анна Дмитриевна;
2. Те, кто стремится к Истине, ищет путь к ней, но так и не может его найти: Ретизанов и Никодимов;
3. Те, для кого поиска Истины не существует, его заменяют утилитарно-прагматические ценности, принцип полезности: Антон и Наталья Григорьевна Вернадская [174, с. 131].
В новейших концепциях «общественного человека» доминируют:
1. Внутренний человек (мысли, чувства);
2. Внешний человек (портрет, поведение, речь) [151, с. 27]. Соответственно, выделяются центральные приемы формирования литературных персонажей: внешние черты (лица, фигуры, костюмы), авторские характеристики, оценки, данные другими героями произведения, интерьер, окружающая природа, общественная среда, художественные детали, прототипы, – все это в полной мере использует Б.К. Зайцев. В связи с этим обратим внимание на субъективную организацию повести «Голубая звезда». Все портреты в повести Б.К. Зайцева даны в восприятии субъекта повествования.
Повествователь постоянно обращает внимание читателя на выражение глаз героев. Возможность глаз расширяться, блестеть, менять оттенки цвета свидетельствует о способности героя испытывать глубокие, искренние чувства, сопереживать собеседнику (ср., портреты Христофорова: «Глаза его сразу расширились, приняли странное, как бы отсутствующее выражение…» «Его глаза были слегка влажны, блестели…» [5, т. 2, с. 218]8; Машуры: «почти черные глаза ее блестели» (с. 219) и на побледневшем лице казались еще темнее. И, напротив, отсутствие блеска в глазах, их небольшой размер и обесцвеченность говорят о бесчувственности героя, о том, что он не способен любить. Например, Никодимов – обладатель глаз «без блеска» и нездорового цвета лица («Глаза его, как обычно, не блестели…» (с. 234)). Наталья же Григорьевна имеет светлые, но «несколько выцветшие глаза…» (с. 219). Антон в этой же группе, у персонажей которой отсутствует блеск в глазах («Он был некрасив – с широким лбом, небольшими глазами, сидевшими глубоко…» (с. 225)).
В основе построения образной системы повести лежит ряд оппозиций: противопоставляются духовность (мир природы) и прагматизм (мир цивилизации), поиск «истинной любви» и утилитарное отношение к жизни. Авторское отношение к героям складывается в зависимости от того, насколько они восприимчивы к идее Вечной Женственности. Для Христофорова идея Вечной Женственности является решающей в откровением о мире. Характерно, что его взгляды принимают именно женщины – Машура и Анна Дмитриевна. Для них встреча с Христофоровым становится моментом внутреннего, духовного перерождения. В финале повести Машура отказывается от своих отношений с женихом, понимая, что они основаны лишь на внешних обстоятельствах, а не на духовной близости. Анна Дмитриевна откровенно признается главному герою повести: «С меня долго надо смывать, ах, как долго смывать прежнее». И, разглядев в нем близкого по духу человека, вступает на путь раскаявшейся грешницы: «Уж и сейчас похоже, что мы удалились с вами в пустыню, но это только первые шаги. Ах, иногда я мечтаю о настоящей Фиваиде, о жизни в какой-то блаженной египетской пустыне, наедине с Богом» (с. 314). Христофоров становится для Анны Дмитриевны духовным учителем.
Эволюция авторского стиля Б.К. Зайцева в период эмиграции
В творчестве Б.К. Зайцева эмигрантского периода преобладают жанры, имеющие документальную основу. Это автобиографические романы, художественные биографии, очерки, литературные портреты. Дневниковых записей, заметок, эссе было написано несколько сотен. Некоторые из них объединены в циклы, которые назывались «Странник», «Дневник писателя» и «Дни». В своем дневнике Б.К. Зайцев живо откликается на события литературной, общественной, религиозной жизни. Как замечает Н.В. Рябинина, Б.К. Зайцев ловко избегает искушения самовыразиться, весь свой талант он отдает правде, как писатель ее понимает [178, c. 323]. В заметке «Леонов и Городецкая» Б.К. Зайцев намеренно сравнивает творчество Л.М. Леонова, писателя уже известного в Европе, и начинающую беллетристку, при этом сравнение не в пользу маститого писателя.
«И вот у меня на столе „Соть“ … Cамое в ней, пожалуй, интересное (однако и страшное) – это: как за десять лет сумели обработать и сломить человека даровитого, стоящего, может быть, даже крупного писателя. «Соть» есть открытый, совсем ничем не вуалированный «социальный заказ». Собственно, автору это и совсем неинтересно. Приказали – сделал» [6, c.135]. Или, анализируя творчество Георгия Пескова в заметке «„Памяти твоей“ Георгия Пескова», Б.К. Зайцев пишет: «Почти вся она (литература русского зарубежья) возросла на революции. И резко отличается от «советской» литературы тем, что изображает не вещи, а человека. Быт революции для Пескова только фон, второстепенное. Советские писатели недуховны, даже (в большинстве) недушевны. Изображают факты, внешность. У Пескова все другое» [6, c. 100]. Творчество Б.К. Зайцева периода эмиграции глубоко связано с мыслями о судьбе России, о духовно-нравственных традициях русской культуры, о русском народе, о русском духовном подвижничестве. В сознании читателей русского зарубежья имя Б.К. Зайцева ассоциируется прежде всего с двумя темами:
– «России терзающей и терзаемой», к которой относятся, так называемые, «смертные повести»: «Странное путешествие» (1926), «Авдотья-смерть» (1927), «Анна» (1929) и роман «Золотой узор» (1926);
– «Святой Руси», охватывающей «неожитийные» произведения («Преподобный Сергий Радонежский», 1924; «Алексей Божий человек», 1925) и книги путевых очерков, «хожений» («Афон», 1928; «Валаам», 1936). Эти произведения позволили З. Гиппиус назвать Б. Зайцева «святителем русского православия» [5, т. 7, с. 442], а Н.А. Струве говорит о нем как о «писателе-праведнике» [195]. Не случайно сегодня Б.К. Зайцева (наряду с И.С. Шмелевым) считают основоположником новой религиозной прозы в эмиграции [129].
Идейным ядром романа «Дом в Пасси» (1933) также становятся раздумья о православной вере. Художественное сознание приобретает яркую православную окраску.
С 1931 года Б.К. Зайцев начинает работу над беллетризованной биографией («Жизнь И. Тургенева», 1929-1930; «Жуковский», 1947-1949; «Чехов», 1954), определяя, таким образом, свои литературные ориентиры; параллельно – на протяжении многих лет – он работает над автобиографической тетралогией (по авторскому определению, – это «роман-хроника-поэма») «Путешествие Глеба», которая состоит из 4-х частей – «Заря» (1937), «Тишина» (1948), «Юность» (1950) и «Древо жизни» (1953).
Однако в этом Б.К. Зайцев не оригинален, – темы, которые интересуют русских писателей, представителей первой волны эмиграции, ретроспективны: вечная тоска по родине, революция и Гражданская война, российская история. Выходят в свет автобиографические книги, где мира детства и юности еще не коснулась великая катастрофа, и все это видится «с противоположного берега» идиллическим и просветленным. Поэтизирует прошлые события И.С. Шмелев («Лето Господне»), мир юности реконструирует А.И. Куприн («Юнкера»), последнюю автобиографическую книгу русского писателя-дворянина пишет И.А. Бунин («Жизнь Арсеньева»), путь к «истокам дней» запечатлевает А.Н. Толстой («Детство Никиты») и Б.К. Зайцев («Путешествие Глеба»).
В отличие от других писателей, возможность оказаться в «золотом мире детства» постаревший Б.К. Зайцев воспринимает почти как иллюзию, – реальность воспоминаний оборачивается «сновидением», но от этого не становится менее значимой: «Так появляется идеализированный образ Руси, который Зайцев свято хранит в своем сердце все это время» [142].
Романистика Б.К. Зайцева наиболее основательно анализируется в диссертационной работе В. Н.Коноревой «Жанр романа в творческом наследии Б.К. Зайцева» (2001). Исследовательница приходит к убеждению, что превалирующей жанровой модификацией в его романном творчестве является структура романа воспитания. Сосредоточив особое внимание на типе героя, она показывает, что герой Б.К. Зайцева главным образом созерцатель: его устремления связаны не столько с переустройством мира, сколько с формированием гармонического душевного состояния (Наталья Николаевна и Маркел, «Золотой узор»; Мельхиседек, «Дом в Пасси»; Глеб, «Путешествие Глеба»). По мнению исследовательницы, в литературе русского зарубежья первой волны одной из главных проблем является проблема поиска гармонических взаимоотношений с окружающим миром: для Б.К. Зайцева поиск гармонии в данный период творчества связан с христианской истиной, в связи с этим мотив любви, прощения, покаяния, духовного служения человеку – центральные в его произведениях. Определив целый ряд импрессионистических качеств в стиле прозы Б.К. Зайцева – ослабление фабулы, главная роль динамики внутренней жизни персонажа, передача видоизменения его настроения, ощущения; желание изобразить предметы в отрывочном, мгновенно фиксирующем каждое впечатление мазке; фрагментарность повествования, неполные изображения событий; обилие пейзажей, - В.Н. Конорева говорит о его художественном методе, связанном с импрессионистическим реализмом [109].
Художественный мир литературного произведения определяется авторским «я» писателя. Учёные выделяют три типа художников:
художник, который ориентируется на природу и реальность; художник, который пересоздает действительность;
художник, который создает новый мир.
На наш взгляд, Б.К. Зайцева, в отличие от большинства его современников, следует отнести к третьему типу художников.
Оказавшись в эмиграции, писатель выходит на совершенно новый художественный уровень: черты импрессионистической поэтики ранней прозы не исчезают из произведений автора, однако безусловно, серьезно изменяются. Главное отличие между ранним и эмигрантским творчеством заключается в обретении писателем сильной мировоззренческой основы -православия, которое стало центром его творчества: «Хаосу, крови и безобразию противопоставлена гармония и яркий свет Евангелия и Церкви» [5, т. 4, с. 585]. Не случайно в отношении эмигрантского творчества Б.К. Зайцева современными исследователями все чаще применяется термин «духовный реализм»: «С того момента, когда специфический «неореализм» Зайцева, отражающий реальность невидимого, неведомого, высшего бытия, обратился к воссозданию духовной реальности в ее конкретно-христианском понимании, его можно определять более содержательным термином: духовный реализм [127, с. 10]. Таким образом, творческую эволюцию Б.К. Зайцева можно определить как переход от импрессионизма к «духовому реализму», где самобытность метода писателя, своеобразие его стиля наполняется новым духовным содержанием и выходит на новый художественный уровень.
В первом же своем эмигрантском романе «Золотой узор» (1926) Б.К. Зайцев утверждает мысль о том, что воля Бога выше разума человека, что человек только тогда прикоснется к ней, когда не будет уподобляться зверю, сможет сопротивляться злу, выстраивая в своей душе мир любви. После выхода этого романа начинают говорить о том, что проза Б.К. Зайцева приобрела общую религиозную, христианскую окрашенность [193, с. 178-179].
Повесть Б.К. Зайцева «Река времен» как итоговое произведение
Завершающей вехой писательского пути Б.К. Зайцева становится повесть «Река времен» (1964). Философия повести – спокойная религиозность и просветленный оптимизм. Для писателя непреложен факт приобщения человека к Божественной реальности. На этом тернистом пути должно вовремя осознать свою незначительность, ничтожность, приняв и сердцем, и душой кроткое спокойствие, смиренность и умиротворенность.
Религиозная составляющая Б.К. Зайцева как автора повести «Река времен» удивительным образом соотносится с размышлениями философа И.А. Ильина, по мнению которого все великие творения созданы благодаря служению (свободному, добровольному и вдохновенному). «Настоящий художник не способен создавать шедевры всегда. Он не имеет власти над своим вдохновением, и вдохновение всегда покидает его, чтобы позже вновь вернуться. Однако когда художник вдохновлен, он чувствует, что жизнь его пребывает в служении. Он чувствует свое призвание, он – «предстоящий». «Божественный глагол» коснулся его «чуткого слуха». Создавая произведение, он видит очами духа, которые открываются в момент вдохновения... То,что художник передает людям – это глубокий, загадочный помысел о мироздании, о человеке и о Боге» [83, с. 244, 247].
Из всех известных произведений писателя «Река времен» более всего прочитывается как «помысел о мире, о человеке и о Боге». Название повести Б.К. Зайцев позаимствовал у Г. Р.Державина из незавершенного, но широко известного стихотворения («Река времен в своем стремленьи / Уносит все дела людей…»). Г. Р. Державин в свою очередь отталкивался от книги Ветхого Завета «Экклезиаст» («Суета сует – все суета»). Уже в самом названии повести читателю явлена тема вечности (читай: смысла жизни), которая в дальнейшем определит ход действия героев и развитие сюжета.
Однако Б.К. Зайцев, вступая в спор с Державиным, предлагает свой вариант решения этой проблемы.
Сюжетные линии в «Реке времен» строятся на контрастах, как двоичные основополагающие оппозиции: «материальное – духовное», «преходящее – вечное», «земное – небесное». Главными героями повести являются два монаха – Андроник и Савватий: «Оба хоть и архимандриты, а совсем разные. Но в весьма добрых между собой отношениях. Андроник вовсе еще не стар, но с проседью уже, худой, высокий, несколько чахоточного типа, с огромными прекрасными глазами, молчаливый и всегда задумчивый. Савватий много старше, сильный, плотный, румяный, с ослепительно серебряной главой, бородой белейшею…» [5, т. 7, с. 301]13. Характеристика героев контрастна, и по ходу действия она постоянно обогащается: живописание портретов сменяется описанием жилищ. В келье Савватия обстановка простая: «В углу, конечно, иконы, в шкафу одеяния, туда же он думает упрятать епископскую митру, ее он почти уже присмотрел и вот-вот приобретет. В особой шифоньерке, тщательно запертой, чековая книжка – небольшой текущий счет – и кое-какие деньжонки…» (с. 303). В келье Андроника обнаруживаются приметы учености хозяина: «Древнего письма икона в углу с неугасимой лампадой. Стены сплошь в книжных полках, книги затопляют комнату … , недалеко от икон висят: портрет Константина Леонтьева, император Александр I на коне, Леон Блуа – все любимцы архимандрита» (с. 303).
В дальнейшем противопоставления только усиливаются. Так, Савватий принял монашество органично и по-житейски естественно. Андроник же в молодости, будучи еще студентом, стал иноком («... в минуту бедственную по отчаянию перескочил в другой мир», «…из-за неудачной любви совершил прыжок»(с. 304)). Андронику психологически тяжелее приходится в монашестве при постижении высших истин христианства. Савватий же не знает никаких препятствий психологического рода, все его желания, мысли жизненные поступки сосредоточены на мечте получить сан епископа и на добрых приношениях от прихожан. Савватий, принимая пирожки с рыбой от благочестивой старушки или новый артос, привычно повторяет: «Не оскудевает вера православная». Но Савватий может и пожаловаться Андронику: «Оскудела вера православная», когда, например, возвращаясь от зажиточного мирянина, где вместо ожидаемого обеда был угощен лишь «чаем с крендельками». Андронику же жизнь в монастыре дается не просто. Его мятущаяся душа просит Бога: «стать бы детским, бездумным, ясным!» (с. 308). Сны героев повести соответственно тоже разные: Андроник всегда плохо спит или из-за болей в желудке или тоски по прежней жизни, Савватий же спит безмятежно.
Дополнительной характеристикой двух монахов служит символика цвета. Так, образу Андроника постоянно сопутствует зеленоватый отсвет монастырских каштанов, придающих его келье спокойный, «полусумеречный тон». В «зеленом полумраке колеблющейся листвы каштанов» возвращается Андроник в свою келью вечером, а ночью в просвете каштанов видит звезды. Образ Савватия ассоциируется с цветом серебра: «кончики серебряных усов», «серебряная борода», «сребро-белеющая голова» и т. п. Совсем не случайно здесь присутствует противопоставление зеленого (теплого) и серебряного (холодного) цвета. Каждый из них выполняет роль знака-вектора, который задает движение героев к жизни или к смерти.
Мысль о вечной ценности, красоте, духовных принципах православия, их целительной силе и незыблемости тонко поэтизируется Б.К. Зайцевым. В таком ракурсе сопоставление образов двух разных монахов особенно примечательно. Соотнесение героев становится не только основным композиционным приемом, но и характеристикой художественного сознания. Б.К. Зайцев постоянно подчеркивает отличия схимников (цельность Савватия и двойственность Андроника), при этом отмечая и то, что их роднит: духовное начало и глубинная укорененность в пласты православной культуры. Объединяет героев присущая им доброжелательная сердечность в отношении друг к другу, не взирая на подчеркнутое несходство натур и путей прихода в монашество.
В наиболее значимых эпизодах повести отражается авторская концепция бытия. В разговоре двух архимандритов в келье Андроника идет речь о вечном и преходящем (с. 305-308). Сначала выясняется, что Андронику уже дважды предлагали сан епископа (заветная мечта Савватия), хотя он без видимых на то причин отказывался от сана: «Плохой бы я был архиерей. Вы меня знаете. Вот, службы в церкви, книги, рукописи, это мое, а управление епархией – другое…» (с. 306). Далее иноки обсуждают стихотворение Г. Р.Державина «Река времен», которое завершается фатальным выводом: все «вечности жерлом пожрется / И общей не уйдет своей судьбы». Склонный к разочарованиям и унынию Андроник («… и святые испытывали минуты Богооставленности» (с. 307)), разделяет скептицизм поэта. Он находится в постоянных раздумьях о скорой смерти (предчувствие смерти). Савватию же всякая мысль о тщетности бытия кажется недопустимой, поскольку она в корне противоречит христианскому учению: «Господь больше и выше этого жерла. У Него ничто не пропадает…» (с. 307). Андроник легко уступает Савватию: «Верно, верно… – Андроник совсем раскрыл свои огромные глаза и глядел ими на Савватия как бы потусторонне. – Я ведь и сказал: в томлении написано, в тяжкую минуту…» (с. 307). Показательно, что Б.К. Зайцев постоянно обращает на это внимание читателя. Мы понимаем, что Андроник и Савватий здесь оказываются не антагонистами. Спор героев повести отображает лишь различные грани одного мировосприятия: «Чужда вере нашей безнадежность стихов этих…» (с. 308).
Исходя из данного эпизода во многом проясняется позиция Б.К. Зайцева по теме «преходящее / вечное». Герои Б.К. Зайцева солидарны с автором, они уверены в спасительных началах православной веры, которая снимает проблему богооставленности своим чистым, радостным миропониманием и нравственными ценностями. В другом ключевом эпизоде повести рассказывается о подготовке и проведении в монастыре международного научного богословского съезда. «…невиданный еще выход православия на европейский простор.
Католические богословы, протестантские, французы, немцы, англичане встретятся в скромном российском монастыре, под иконой смиреннейшего Святого, в братском общении с православным духовенством и учеными православия» (с. 304).
Центральное место отводится образу митрополита Иоанникия и связанного с ним мотива приподнятости над бытием обыденного, поэтизации святости. Иоанникий – не поэтический образ, но в нем выражена степень его духовной высоты. «Митрополит Иоанникий был родом из северо-восточной Руси, из семьи скромного священника, лицом прост и некрасив. Некогда был миссионером, посещал инородцев. Ученостью не отличался, но всем видом своим худенький, невыигрышный, с несколько гнусавым голосом – простотой и легкостью являл облик древней православной Руси, даже вроде иконы. Жизни был высокоаскетической, веры незыблемой…» (с. 310). Появление митрополита описывается как глубоко символический акт. Иоанникий в сопровождении представителей духовенства поднимается по пологой «тропинке-лестничке» в гору, к монастырю. У монахов этот подъем ассоциируется с полетом: «…он легко, как-то невесомо взлетал, точно земля и не очень притягивала его». Внутренние переживания Андроника («Вот, восходит, – думал Андроник, – а ведь сердце у него слабое, недавно был обморок…») и авторский комментарий («И действительно, человек этот, со слабым сердцем, питавшийся больше чаем да сухариками, почти птичьим полетом возносился кверху…» (с. 310)) превращают этот подъем-полет по «тропинке-лестничке» в вознесение.