Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Авторское самосознание в романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» 25
1. Конфликт идеализма и прагматизма 25
2. Концепция любви в романе «Обыкновенная история» 36
3. Нравственно-философские итоги жизни героев. Концепция человека 44
4. Специфика авторской манеры в романе «Обыкновенная история»..62
ГЛАВА 2. Многозначность поэтических ситуаций в романе И.А. Гончарова «Обломов» как отражение авторских представлений о человеке 70
1. Бездеятельные обломовцы и псевдоактивные петербуржцы. Суть контраста 70
1.1. Бездуховность или духовность «благословенного уголка»? 70
1.2. Роман «Обломов» как новый этап осмысления автором утраты духовно-нравственных начал 76
2. Духовное и рациональное в любви (авторский взгляд на проблему в романе «Обломов») 83
2.1. Путь к любви через влюбленность и страсть 83
2.2. «Женский» мир в романном пространстве 89
2.3. Духовный кризис Ольги Ильинской как проблема соотношения «ума» и «сердца» 94
3. Авторский взгляд на проблему смысла и цели жизни (концепция человека и философия жизни в романе «Обломов») 99
3. /. Слабость человека перед властью судьбы 99
3.2. Неразрешимость вопроса о смысле жизни. Авторская оценка эволюции жизни 102
3.3. Идеалы счастья героев романа 106
4. Специфика авторской манеры в романе «Обломов». Многозначность символов в романе 108
ГЛАВА 3. Роман «Обрыв» как итог авторских представлений о сущности жизни 120
1. Авторская позиция в конфликте «старой» и «новой» правды 120
2. «Страсть» и «любовь» в художественно-философском контексте романа «Обрыв» 138
2. J. Типология любовных отношений в романе «Обрыв» 138
2.2. Неизменность взгляда автора на нравственное совершенство женщины 151
3. Позиция автора в осмыслении философии жизни в романе «Обрыв» 155
3.1. Сдержанность религиозного чувства И.А. Гончарова-романиста.. 155
3.2. Сложность авторского взгляда на роль судьбы в жизни человека.. 160
4. Повествовательные приемы, раскрывающие авторскую позицию в романе «Обрыв». Символика в романе 165
Заключение 183
Библиография 190
- Нравственно-философские итоги жизни героев. Концепция человека
- Роман «Обломов» как новый этап осмысления автором утраты духовно-нравственных начал
- Специфика авторской манеры в романе «Обломов». Многозначность символов в романе
- Позиция автора в осмыслении философии жизни в романе «Обрыв»
Введение к работе
Проблема изучения авторского мировидения, способов художественного воплощения мировоззренческих принципов по-прежнему остается одной из актуальных научных проблем современного литературоведения. Философский словарь трактует мировидение, мировоззрение как «систему наиболее общих представлений, знаний, предположений, умозрительных моделей, образных картин, философских принципов, идей, ценностных ориентации, убеждений, идеалов, верований, с помощью которых человек объясняет себе и окружающим все то, что происходит с миром, с ним самим и с его взаимоотношениями с мирозданием» .
Мировоззрение формируется под влиянием событий культурологических, социальных, политических, которые накладывают отпечаток на духовную, нравственную сферу личности и позволяют ей выработать свой индивидуальный подход к оценке окружающей реальности. Наиболее последовательно этот процесс (формирование мировоззрения и оценка действительности под влиянием социально-исторических факторов) отражается в трудах философов, мыслителей, деятелей культуры, писателей, поэтов. О философском пафосе русской художественной литературы говорили Н.Г. Чернышевский, В.В. Розанов, С.Н. Булгаков, И.А. Ильин, Н.А. Бердяев и др. Известный ученый В.Е. Хализев указывает на взаимосвязь мировоззрения и художественной формы, обнаруживающуюся в философских подтекстах: «Художественная идея (концепция автора), присутствующая в произведениях, включает в себя как направленную интерпретацию и оценку автором определенных жизненных явлений (что подчеркивали просветители от Дидро и Лессинга до Белинского и Чернышевского), так и воплощение философического взгляда на мир в его целостности, которое сопряжено с духовным самораскрытием автора (об этом настойчиво говорили теоретики романтизма)» .
1 Бачинин В.А. Философия. Энцикл. словарь. - СПб.: Изд-во Михаї'шова В.А., 2005. - с. 143.
2 Хализев В.Е. Теория литературы: Учебник/ В.Е. Хализев. - 3-е изд., испр. и доп. - М: Высш. шк., 2002. -
с. 72.
Авторское мировидение - довольно широкое понятие, включающее в себя всю совокупность взглядов писателя на жизнь, мироустройство, на любовь, на человека, на сам процесс творчества и т.д. Авторское мировидение И.А. Гончарова, как и других писателей, неоднократно оказывалось в поле зрения литературоведов. Более того, любой исследователь, в той или иной мере изучая творчество писателя, подспудно постигает именно его мировидение, мировоззрение, мысли, которые были вложены мастером слова в свое произведение. Однако проблема эволюции взглядов писателя, на наш взгляд, заслуживает более пристального внимания и последовательного изучения. Учитывая весь внушительный опыт исследований, проделанный литературоведами за полтора столетия, все же мы вынуждены признать, что непосредственно проблема эволюции авторского мировидения не была главной целью того или иного труда.
Один из первых критических разборов произведения И.А. Гончарова принадлежит, конечно, В.Г. Белинскому, мнением которого начинающий писатель очень дорожил. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» критик выдвинул положение о двух типах художников: А.И. Герцен, по оценке критика, публицист, И.А. Гончаров - наблюдатель. В.Г. Белинский отметил особенность авторской манеры И.А Гончарова - писатель остается как бы равнодушным ко всему происходящему, к своим героям, но это равнодушие заключает в себе полноту художественного осмысления.
Н.А. Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?» подчеркнул общественную значимость романа И.А. Гончарова, тем самым акцентируя внимание на общественной компоненте авторского сознания. «Слово это - обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни»3. Причину обломовщины, изображенной автором, критик видит в нравственно-психологических следствиях крепостного права: «Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от дру-
Роман И.А. Гончарова «Обломов» в русской критике. Сб. статеіі/ Сост., авт. вступ, статьи и комментариев Отрадин М.В. -Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. - с. 40.
гих, развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства»4.
Д.И. Писарев в своем отзыве на роман «Обломов» указал на устремленность авторского внимания к разрешению общепсихологической задачи покорной апатии на материале явлений чисто русских, национальных. Причину обломовщины критик увидел во влиянии двух противоположных явлений. С одной стороны, умственная апатия порождена сутью барской жизни, с другой стороны, дворянское образование позволило Обломову задуматься о высших идеалах жизни, о смысле. «Образование научило его <Обломова> презирать праздность; но семена, брошенные в его душу природою и первоначальным воспитанием, принесли плоды»5.
А.В. Дружинин выявил иные характеристики обломовского типа: чистоту и доброту сердца героя, его исключительные душевные качества, проникновенный ум, неспособность к злому делу. Он обращает внимание на те качества натуры Обломова, которые редко сохраняются во взрослом человеке, его чистый взгляд на мир. Критик указал на социально-психологическую типологию Обломова, дал при этом более широкую, по сравнению с Н.А. Добролюбовым, характеристику обломовского типа, как людей, не подготовленных к практической жизни. «По лицу всего света рассеяны многочисленные братья Ильи Ильича, то есть люди, не подготовленные к практической жизни, мирно укрывшиеся от столкновений с нею»6. «... истинно художественный образ многомерен и условен, то есть основан на поэтических символах. В нем есть социальная и генетико-типологическая сторона. Добролюбов раскрыл социальный аспект в образе Обломова, Дружинин - психолого-типологический, вникая в нравственно-философскую суть героя» .
Н.Д. Ахшарумов трактовал обломовщину как древнейшую черту нашего народного характера. В этом контексте критик сравнивает Обломова с Еме-
4 Роман И.А. Гончарова «Обломов» в русской критике. Сб. статей/ Сост., авт. вступ, статьи и комментариев
ОтрадинМ.В. -Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991.-е. 44.
5 Там же, с. 73.
6 Там же, с. 122.
7 Шевцова-Щеблыкина Л.И. Литературно-критическая деятельность А.В. Дружинина в 40-50-е гг. ХТХ в.
Монография. -М.: МПГУ, 2001.-е. 197.
лей-дурачком, таким же простым и безобидным, наделенным простыми желаниями, перерастающими в романе в мотив - мечты об обеде, ужине, сне, красавице-жене. Сомневаясь в возможности самой любви молодой, энергичной Ольги к «рыхлому, мягкому, как кисель, заспанному существу»8 - Обло-мову, критик между тем очень тонко чувствует изменение в Ольге в пору отношений со Штольцем, отсутствие прежней теплоты и живости, «...прежняя Ольга, та, которая любила Обломова, давно умерла и не может воскреснуть, а на месте ее мы видим какой-то бледный, отживший призрак, который в заключение всего скучает» . Одной из главных авторских мыслей «Обломова» критик называет высказанную устами Штольца мысль о важности нормального назначения человека - «прожить четыре времени, то есть 4 возраста, без скачков» , указывая при этом на невозможность этого принципа в жизни.
Ин.Ф. Анненский в статье «Гончаров и его Обломов» предлагает проникнуть в авторскую сферу, разглядеть «нити творчества» через образы. По мнению критика, писатель высказался именно в образах в силу того, что он «жил и творил главным образом в сфере зрительных впечатлений: его впечатляли и привлекали больше всего картины, позы, лица» . Главных героев трилогии - Адуева, Обломова, Райского - критик рассматривает как «акты самопознания и самопроверки» романиста, будучи убежден в том, что «Гончаров писал только то, что вырастало, что созревало в нем с годами» 2.
В названии работы Е.А. Ляцкого «Роман и жизнь. Развитие творческой личности И.А. Гончарова. Жизнь и быт» 3 (1925) намечено стремление проследить эволюцию писателя, творчество в развитии. Однако первые же слова монографии раскрывают ракурс этого интереса - «роман и жизнь тесно сплелись в развитии творческой личности Гончарова»14. Главное внимание ис-
8 Роман И. А, Гончарова «Обломов» в русской критике. Сб. статей/ Сост., авт. вступ, статьи и комментариев Отрадин М.В. -Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. - с. 156. 0 Там же, с. 159.
10 Там же, с. 165.
11 Там же, с. 211.
12 Там же, с. 213.
13 Ляцкий Е.А. Роман и жизнь. Развитие творческой личности И.А. Гончарова. Жизнь и быт. Прага: «Пла
мя», 1925.-394 с.
14 Там же, с. 1.
следователя уделено именно биографическому элементу в творчестве. Так, появление литературных образов-антиподов Адуевых Е.А. Ляцкий связывает со знакомством Гончарова с дядей и племянником Солоницыными, в образе Ольги Ильинской литературовед усматривает яркие черты Елизаветы Васильевны Толстой, поданные автором через призму своих чувств к ней, и т.д. Соглашаясь, конечно, с возможным влиянием реальных знакомств Гончарова на создание образов, мы все же подчеркнем второстепенную их роль в творческом развитии Гончарова-романиста. Понятие «творческой эволюции», на наш взгляд, не может ограничиваться лишь биографическими фактами жизни писателя.
Работа В.Е. Евгеньева-Максимова «И.А. Гончаров. Жизнь, личность,
творчество»15 (1925) представляет собой яркий образец социологизированной
литературы о Гончарове. Цель труда - выяснение того, взаимодействием ка- \
ких социально-экономических факторов было определено сознание писателя. Поэтому неизменная мерка, которой литературовед подвергает каждое произведение писателя - «его социальный смысл». Таким образом, эволюция творчества писателя, не будучи открыто заявлена как цель монографического исследования, опосредованно ставится в прямую зависимость от вложенного автором в произведение социального смысла. Перемены же в миросозерцании писателя, в первую очередь, «общественно-политическом», связываются, например, с переходом Гончарова на службу в министерство внутренних дел.
Н.И. Пруцков главной задачей своей книги «Мастерство Гончарова-романиста»16 (1962) называет «анализ мастерства писателя... в широком историко-литературном плане»17. Творчество И.А. Гончарова рассматривается в русле русской реалистической прозы и романных тенденций его времени. Мировоззренческим установкам писателя уделяется меньше внимания, поскольку, как пишет Н.И. Пруцков, Гончарова занимают «не философско-моральные, идейные искания» людей, а «история формирования человека
15 Евгеньев-Максимов В.Е. И.А. Гончаров. Жизнь, личность, творчество. М.: Гос. изд-во, 1925. - 168 с.
16 Пруцков Н.И. Мастерство Гончарова-романиста. М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1962. - 232 с.
17 Там же, с. 4.
под неумолимым воздействием определенного общественного уклада жиз-ни» . Жизнь в развитии мыслится романистом, по убеждению Пруцкова, как «борьба нового со старым». ((Гончаров был противником патриархально-крепостнического уклада, он с радостной надеждой изображал рождение но-
вого» , - такие мировоззренческие тенденции выделяет исследователь в сознании писателя. На новом этапе развития гончарововедения социологические подходы требуют корректировки.
В смысле утверждения нового взгляда на творчество И.А. Гончарова большую роль сыграла работа В.А. Недзвецкого «И.А. Гончаров - романист и художник» (1992). Она зафиксировала новую веху в гончарововедении -уход от культурно-исторического и социологического литературоведения. В.А. Недзвецкий рассматривает «содержательно-жанровое своеобразие романной «трилогии» Гончарова и его концепции художественности - в тесной связи с представлением писателя о строе и характеристике современной ему действительности» . Так, 40-60-м годам, по мысли Недзвецкого (с опорой на современников Гончарова), присущи «обыкновенность», «всеобщая прозаичность». С этим и связывается исследователем настроение писателя в те годы: «Мысль о прозаичности современной жизни заключается уже в заглавии произведения <романа «Обыкновенная история» - Н.Б>: это история обык-новенная, а не героическая, не высокая» . Выход в печать внутренне противоречивого «Обломова» сопровождается размежеванием либералов и демократов, тенденциями «эволюционно-реформисткими и радикально-революционными»23. В этих сложных общественных условиях романист, по мысли В.А. Недзвецкого, тяготел к поиску «нормы» человеческого существования, представителем которого исследователь считает Штольца.
18 Пруцков Н.И. Мастерство Гончарова-романиста. М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1962. - с. 65. ^9 Там же, с. 219-220.
20 Недзвецкий В.А. И.А. Гончаров - романист и художник. - М.: Изд-во МГУ, 1992. - 176 с.
21 Там же, с. 4.
22 Там же, с. 27.
23 Там же, с. 36.
В серьезном монографическом исследовании «И.А. Гончаров: Мир творчества» (1997) Е.А. Краснощекова эволюцию авторских взглядов прослеживает в контексте феномена взросления (или невзросления) человека в «школе жизни». В рамках каждого романа Е.А. Краснощекова выделяет типы воспитания, по которым и развивалась авторская мысль. Так, один из этапов развития романного действия в «Обыкновенной истории» исследовательница соотносит с «воспитанием чувств» в фазе «утраты иллюзий» (отметим здесь же выделение литературоведом широких литературных связей Гончарова - с И.В. Гете, И.Ф. Шиллером, Ж.-Ж. Руссо, Н.М. Карамзиным, А.С. Пушкиным, Н.В. Гоголем, А.И. Герценом и др.). На основе материала романа «Обломов» Краснощекова проводит параллель между механизмами воспитания, обнаруженными Гончаровым, и идеями воспитания Руссо. Обломов при этом толкуется ею как «Анти-Эмиль», в то время как, изображая воспитание Андрея Штольца, Гончаров, по мнению исследовательницы, вторит мыслям Руссо. «Женская» линия рассматривается Е.А. Краснощековой также в русле «воспитательных идей» (от уроков в «школе мужа» у Лизаветы Александровны до «воспитания и испытания» Ольги Ильинской).
Работа О.Г. Постнова «Эстетика И.А. Гончарова» (1997) - одна из немногих в истории гончарововедения, которая посвящена системе философ-ско-эстетических взглядов Гончарова в целом (подобно исследованиям о философских «учениях» Л.Н. Толстого, Ф.М.. Достоевского - «Эстетика Л.Н. Толстого» Е.Н. Купреяновой, «Лев* Толстой на вершинах жизни» И.Б. Мар-дова, «Эстетика Ф.М. Достоевского» Н.В. Кашиной, «Философия Достоевского в систематическом изложении» Р. Лаута и др.). Систему философско-эстетических представлений И.А. Гончарова автор монографии соотносит с его миросозерцанием, с художественной реализацией идей. Исследователь обращается к истокам эстетического мировоззрения писателя, называя одним из них философско-эстетическую систему Шеллинга (через учение Надеж-
2' Краснощекова Е А. И А Гончаров: Мир творчества. - С-Пб: Пушкинский фонд, 1997. - 496 с.
?5 Постнов О Г. Эстетика И.А. Гончарова. - Новосибирск: «Наука», Сибирское издательско-
полиграфическое и книготорговое предприятие РАН, 1997. - 238 с
дина) о «мировой душе» как следствие признания противоречивости, диалек-тичности явлений. Из этого источника, по мысли О.Г. Постнова, возникла система, когда «неисправимый романтик» (по собственному определению) Гончаров выступил в своем первом романе как последовательный критик, чуть ли не гонитель романтизма» . Связанная с немецкой философией русская философская эстетика 30-х годов привела писателя к убежденности в том, что исторически перспективным может быть только общество, в котором положительные черты «старого уклада» сочетались бы с достижениями «нового». «Именно пафос утверждения синтетического начала в жизни и литературе сделало Гончарова «примирителем» эпохи, чуждым любым, в том числе, политическим крайностям» . Что касается эволюции эстетических воззрений И.А. Гончарова, то О.Г. Постнов отмечает переход и даже отказ писателя от метода «анализа» (который, как показали «Обыкновенная история» и «Обломов» приводит даже против воли писателя к неутешительным выводам и критическому взгляду на русскую действительность и в силу этого противостоит «идеалу») на позиции религиозного мировидения в «Обрыве». «Теперь в учении Христа он видит тот незыблемый «идеал», к которому можно и нужно приближаться всю жизнь, но которого нельзя достигнуть» . Отстаивая религиозную истину и нравственные критерии как то положительное начало «старого», без которого «новое» обречено на бездуховность, Гончаров был вынужден отказаться от традиционной для него позиции объективного автора, считает Постнов. По мысли исследователя, этот пересмотр Гончаровым принципов и неспособность в рамках своей творческой про-граммы создать «синтез жизненных крайностей» подтолкнули писателя к уходу из литературы.
Утверждая факт эволюции взглядов И.А. Гончарова на протяжении всего творчества, исследовательница С.А. Васильева («Человек и мир в творче-
26 Постнов О.Г. Эстетика И.А. Гончарова. - Новосибирск: «Наука», Сибирское издатсльско-
полиграфическое и книготорговое предприятие РАН, 1997. - с. 201.
27 Там же, с. 202.
28 Там же, с. 205.
29 Там же, с. 207.
стве И.А. Гончарова» (2000)) интересуется прежде всего историософской позицией писателя. Литературовед отталкивается от тезиса - «писатель обращался как к проблемам становления человека, исследуя влияние на личность природных и социальных факторов, так и к проблемам развития чело-вечества» . И, исследуя узловые моменты философской антропологии Гончарова в его произведениях, гончарововед пытается определить отношение автора к России и ее месту в иерархии возрастов человечества. В 1850 году И.А. Гончаров определяет возраст России как юность, в 1870-1880-х его позиция меняется, считает исследовательница. Он возлагал большие надежды на Россию: при условии, что она начнет уважать свой язык, свое национальное своеобразие, она сможет сыграть роль «центра и главы славянских наро-дов» . На основе романа «Обломов» С.А. Васильева выявляет убеждение Гончарова в необходимости притока посторонних элементов к русской жизни. «В этой попытке создать историософию России, минуя полемику славянофилов и западников, и заключена сущность позиции Гончарова в 1870-1880-х гг.» , - заключает исследовательница. Ведущим принципом концентрации истории писателем С.А. Васильева называет развитие по спирали. В контексте этого она выделяет следующие этапы и варианты жизнеустройства в эволюционном сознании Гончарова-романиста: «циклическая модель развития в жизни «обыкновенных» людей», «обломовский цикл жизни как нарушение законов природы», «антропологическая карта мира» во «Фрегате «Паллада» (Англия - старость человечества, народы Востока - младенчество)», «пробуждение России» в «Обрыве».
Гончарововед В.И. Мельник в монографии «И.А. Гончаров: духовные и литературные истоки»34 (2002) исследует своеобразные «нити», которыми связано все гончаровское творчество в его целостности и статичности. «Тема настоящей книги определена как роль религиозно-философских и литератур-
30 Васильева С.А. Человек и мир в творчестве И.А. Гончарова. - Тверь: Тверской гос. ун-т, 2000. - 184 с.
31 Васильева С.А. Человек и мир в творчестве И.А. Гончарова. - Тверь: Тверской гос. ун-т, 2000. - с. 3.
32 Там же, с. 182.
33 Там же, с. 183.
34 Мельник В.И. И. А. Гончаров: духовные и литературные истоки: Монография. - М.: МГУП, 2002. - 284 с.
ных традиций в жизни и творчестве Гончарова. В конечном счете - это вопрос своеобразия миросозерцания и эстетики романиста... Мировоззрение автора «Обломова» и «Обрыва» — это мировоззрение, укорененное в определенной традиции: Гончаров, несомненно, традиционалист и консерватор» . Определив такой формулировкой мировоззрение романиста в целом, далее исследователь приступает к поиску философских корней в его творчестве. В своих предыдущих работах («Реализм И.А. Гончарова» (1985) и «Этический идеал И.А. Гончарова» (1991)) В.И. Мельник прослеживал, прежде всего, литературно-культурные традиции в творчестве романиста и пришел к выводу о верности И.А. Гончарова принципу «гармонии, равновесия, симметрии, на-поминающем об античном: «все в меру» . В указанной монографии акцент сделан на выявлении религиозных, эстетических и философских традиций в наследии писателя. «Миросозерцание Гончарова зиждилось как бы на двух китах. С одной стороны, он просто, а в личной жизни даже как-то по-детски исповедовал православие... С другой стороны, он до конца жизни остался убежденным сторонником прогресса и цивилизации. Истоки этой линии гон-чаровского мировоззрения следует искать в античной философии, идеях Ренессанса, в том числе и в художественном опыте Возрождения (Гамлет и Дон Кихот), и в особенности в философской традиции западноевропейского Про-свещения» . Раскрытию подобных философских традиций и посвящена работа литературоведа.
Среди диссертационных исследований, в которых в той или иной мере затрагивался вопрос об эволюции в творчестве писателя, отметим работу Н.В. Борзенковой - «Эволюция художественно-психологической манеры
И.А. Гончарова-романиста» (2002). «Художественно-психологическая система Гончарова-романиста претерпела значительную эволюцию. Ее развитие связано в первую очередь с изменением представлений писателя о соотноше-
35 Мельник В.И. И.А. Гончаров: духовные и литературные истоки: Монография. - М.: МГУП, 2002. - с. 3.
36 Там же.
37 Там же, с. 4.
38 Борзснкова Н.В. Эволюция художественно-психологической манеры И.А. Гончарова-романиста. Дисс. на
соиск. уч. степ. канд. филол. наук- Орел: Орловский гос. ун-т, 2002. -214 с.
ний человека и общества, меры свободы и обусловленности человеческой воли и судьбы. Основная тенденция в эволюции психологизма писателя - от преимущественного внимания в двух первых романах к социальной психологии и ее причинному объяснению к индивидуальной психологии личности и стихийным душевным процессам в «Обрыве» . Такой тенденцией исследовательница обозначает свою линию и соответственно ей ведет изучение психологизма в романах писателя.
В плане обобщения накопленного исследовательского материала по вопросу эволюции взглядов И.А. Гончарова интерес представляет также публикация Т.В. Малыгиной «Эволюция «идеальности» у Гончарова»40. Несмотря на то, что автор статьи указывает, что анализ романов в ее задачи не входит, само обращение к категории «идеальности» на материале писем и литературно-критических статей И.А. Гончарова показательно и ценно. Прослеживая отношение писателя к этой категории, ее содержанию в те или иные годы, Т.В. Малыгина приходит к заключению, что представление Гончарова об «идеальности» изменялось. В 40-50-е годы «в поисках идеальной человеческой личности Гончаров «взвешивал» достоинства и недостатки как «человека ума», так и «человека сердца» \ Поэтому главная авторская мысль в эти годы, по мнению исследовательницы, сводится к необходимости прогресса при сохранении сердечной жизни. В 60-е годы, в переходный период жизни России, Гончаров отстаивает необходимость научного и умственного прогресса - прогресса «не в материальных и технических, а прежде всего в духовно-нравственных категориях»42, «в приближении всех и каждого к тем бо-гооткровенным истинам, которые даны человеку свыше и которые должны быть незыблемыми и неизменными во все времена»43. То есть, по мысли ли-
Борзснкова Н.В. Эволюция художественно-психологической .манеры И.А. Гончарова-романиста. Дисс. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук — Орел: Орловский гос. ун-т, 2002. - с. 26.
40 Малыгина Т.В. Эволюция «идеальности» у Гончарова// Материалы Международной конференции, посвя
щенной 190-летию со дня рождения И.А. Гончарова: Сб. рус. и заруб. авторов/Сост. М.Б. Жданова и др. -
Ульяновск: Изд-во «Корпорация технологий продвижения», 2003. - 384 с.
41 Там же, с. 220.
42 Там же, с. 222.
43 Там же, с. 223.
тературоведа, Гончаров эволюционировал по пути от идей реформ и просвещения к утверждению христианских истин.
Как видим, краткий обзор исследований по вопросу о мировоззрении И.А. Гончарова убеждает нас в том, что до сих пор не существует единого мнения на этот счет, каждый из литературоведов рассматривает творчество И.А. Гончарова, как правило, в рамках того или иного подхода - биографического, социологического, воспитательного, историософского, эстетического и др. Вопрос о мировоззрении писателя всегда актуален в литературоведении. И.А. Гончаров в этом смысле - сложный автор, так как прямо нигде не высказывается (как, например, Л.Н. Толстой). Проблема определения авторского мировидения И.А. Гончарова, его эволюции остается до конца не решенной нашей наукой. Специальной монографии, посвященной целостному анализу мировидения И.А. Гончарова в трилогии, на сегодня не существует. Между тем в настоящее время в литературоведении возрастает интерес к исследованию форм авторского самосознания классиков XIX века. Потому выявление художественных приемов авторского самосознания, определение эволюции мировидения в трилогии И.А. Гончарова, вычленение субъективного и объективного начала в повествовательной структуре произведений писателя представляется значимой и актуальной научной проблемой. Актуальность исследования определяется и ролью трилогии И.А. Гончарова в художественном движении русской литературы ХГХ века, обусловлена ценностью аспекта рассмотрения трилогии: осознание эволюции авторского мировидения позволяет глубже понять многие социальные и нравственные противоречия российского общества 1840-1860-х гг. и русской литературы этого периода.
Мы исследуем авторскую эволюцию с позиции объективности, эволюцию мыслей не только Гончарова-эстета, Гончарова-общественного мыслителя, но и в целом Гончарова-человека, размышляющего и о любви, и о месте человека в мире, и о будущем России. Более того, при анализе взглядов писателя, воплощенных в том или ином романе, само понятие «эволюции» ис-
пользуется исследователями довольно редко. В наши задачи входит выявление изменений взглядов, их эволюции от одного романа к другому.
Объектом исследования является трилогия И.А. Гончарова - три романа, самим автором осознаваемые как художественное единство, - «Обыкновенная история» (1847), «Обломов» (1858), «Обрыв» (1869). Необходимость обращения ко всей трилогии продиктована заявленной целью - только при таком подходе можно выявить эволюцию мировидения писателя. Кроме того, для сопоставления и выявления мировоззренческих установок И.А. Гончарова в некоторых случаях мы обращаемся к его письмам.
Предмет исследования - конкретные проявления авторской позиции, обнаруживающиеся в характеристике образов, постановке и решении жизненных и социальных проблем, в приметах эпохи, деталях повествования.
Но как отделить взгляды романиста от их художественного воплощения? Эта проблема возникла в литературоведении давно. «Истинное понимание того, что в литературе есть художественность, начинается с осознания факта, что изображение действительности в ней есть изображение, как правило, опосредованное. Даже там, где повествование ведется от первого лица, полностью идентифицировать это лицо с личностью самого писателя не следует, хотя бы даже оно носило его фамилию, имя, отчество, а в произведении описывался эпизод из его жизни» . Достоевский по поводу реакции на его «Бедных людей» (1845) писал: «Не понимают, как можно писать таким слогом. Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же своей не показывал. А им невдогад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе го-
45 тт "
ворить не может» . Действительно, русский читатель тех лет привык к тому, что авторская позиция откровенно декларировалась. В XVIII веке это выражалось еще более наглядно - один из героев носил фамилию Правдин, демонстрируя тем самым - на чьей стороне автор. В пореформенное время перед русской литературой встали новые задачи. «Русская литература ощущала
44 Крсмснцов Л.П. Теория литературы. Чтение как творчество: Учебное пособие/ Л.П. Кременцов. - М.:
Флинта: Наука, 2003. - с. 78.
45 Там же, с. 79.
настоятельную потребность в новых подходах, новых способах исследования и изображения жизни, русский реализм искал пути освоения новой, быстро меняющейся действительности... Эти новые потребности общества и литературы почувствовал и выразил Н.Г.Чернышевский. В предисловии к неоконченному роману «Перл создания» он утверждал: «Написать роман без любви - без всякого женского лица - это вещь очень трудная. Но у меня была потребность испытать свои силы над делом, еще более трудным: написать роман чисто объективный, в котором не было бы никакого следа не только моих личных отношений - даже никакого следа моих личных симпатий. В русской литературе нет ни одного такого романа. «Онегин», «Герой нашего времени» — вещи прямо субъективные; в «Мертвых душах» нет личного портрета автора или портретов его знакомых, но тоже внесены личные симпатии автора, в них-то и сила впечатлений, производимого этим романом»46. Итак, наряду с общей литературоведческой проблемой «вычленения» авторских взглядов из их художественного воплощения здесь мы подходим к обозначению еще одной проблемы, связанной непосредственно с авторской манерой И.А. Гончарова. Как «рассмотреть» мировидение такого объективного писателя, как Гончаров? Вопрос о повествовательной манере И.А. Гончарова, которая признается объективной, глубинной, - еще один нерешенный вопрос в литературоведении.
И.А. Гончарова всегда упрекали в чрезмерной объективности, бестенденциозности, равнодушии к своим героям, ко всему изображаемому. Вспомним, например, оценку В.Г. Белинского: «У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, не сердят, он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю...»47. Или Д.И. Писарева: «он -эгоист, не решающийся взять на себя крайних выводов своего миросозерцания и выражающий свой эгоизм в тепловатом отношении к общим идеям или даже, где возможно, в игнорировании человеческих и гражданских интере-
46 Кременцов Л.П. Теория литературы. Чтение как творчество: Учебное пособие/ Л.П. Крсменцов. - М.: Флинта: Наука, 2003. - с. 80-81.
Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу 1847 г.// В.Г. Белинский. Собрание сочинений в девяти томах. T.8. М.: Худож. лит., 1982.-е. 382.
сов...бесстрастно и беспристрастно осматривает он положение... становясь поочередно на точку зрения каждого из действующих лиц, не сочувствуя особенно сильно никому и понимая по-своему всех... автор решительно не
хочет выразить своего мнения, своего взгляда на вещи» . Схожего мнения придерживался и Н.А. Добролюбов: «Он вам не дает, и, по-видимому, не хочет дать, никаких выводов. Жизнь, им изображаемая, служит для него не средством к отвлеченной философии, а прямою целью сама по себе. Ему нет дела до читателя и до выводов, какие вы сделаете из романа: это уж ваше дело. Ошибетесь - пеняйте на свою близорукость, а никак не на автора»49. С.А. Венгеров связывал объективность творчества Гончарова с его холодным, ровным темпераментом, роднящим его с Адуевым-дядей: «В них произведениях - Н.Б.> Гончаров является человеком крайне холодного, безучастного, чисто-адуевского темперамента, который недаром сделал его корифеем «объективного» романа»50. В трактовке Р.В. Иванова-Разумника объективность Гончарова «получает вид выкристаллизовавшегося в художественном слове мещанства, выражающегося в плавном, размеренном и аккуратном течении речи»51. Объективность как особую черту авторской манеры повествования И.А. Гончарова подчеркивали и литературоведы советского периода. Так, А. А. Захаркин замечал, что «... автор выступает относительно независимым как субъект повествования, поэтому в произведении важными делаются не только сюжетные события, но и отношение к ним повествователя» . Исследователь А. Фаустов изучает модели авторского присутствия в «Обыкно-
Писарев Д.И. Писемский, Тургенев, Гончаров// И.А. Гончаров в русской критике: Сб. статей. - М.: Гос. изд-во худож. лит., 1958.-е. 120-121.
19 Добролюбов Н.А. Что такое обломовщина? // И.А. Гончаров в русской критике: Сб. статей. - М.: Гос. изд-во худож. лит., 1958. - с. 55.
50 Венгеров С.А. Собрание сочинений. Т.5. Дружинин, Гончаров, Писемский. - СПб.: Изд-во «Прометей»,
1911.-е. 68.
51 Азбукин В. И.А. Гончаров в русской критике (1847-1912). - Орел: Электрич. тип. М.Л. Миркина, 1916. - с.
I3-
52 Захаркин А.А. Новые черты русского романа 40-50 гг. XIX в. («Обыкновенная история» И.А. Гончарова и
«Рудин» И.С. Тургенева). Автореферат дисс. на соис. уч. степ, кандидата филолог, наук, спец. 10.01.01 -русская литература. М.: МГОПИ, 1993.-е. 11.
венной истории» и «Обломове» и приходит к выводу, что позиция автора оказывается «пустой»53.
Действительно, в одном из первых произведений («Счастливая ошибка») мы встречаем эпизод, ярко характеризующий объективную манеру будущего романиста. Уже в 1839 году И.А. Гончаров акцентирует внимание на своей «непричастности» происходящему и отсутствии личных оценок, к тому же еще искусственно «впадая в забывчивость»: «В самом деле, каким именем назвать это поведение Елены? Адуев, в припадке бешенства, называл - заметьте, пожалуйста, mesdames: Адуев, а не я <курсив мой - Н.Б>, - называл... позвольте, как бишь?., эх, девичья память! из ума вон... такое мудреное, нерусское слово... ко... ко... так и вертится на языке... да, да! — кокетством! кокетством! Насилу вспомнил» . Вот почему неудивительно, что романное творчество писателя вызывало столько нареканий в излишней объективности - подобная авторская манера была для И.А. Гончарова, человека чрезвычайно деликатного, мнительного, осторожного в отношениях, единственной органичной, природной и выработанной неискусственно, вытекающей не из эстетических установок писателя, пришедшей не с опытом, а присущей ему с первых проб пера. Вместе с тем, мнение критиков об объективности писателя было не только неоднозначным, но порой и двойственным. Обратимся к воспоминаниям И.А. Гончарова об отношении В.Г. Белинского к его «бестенденциозности»: «На меня он иногда как будто накидывался за то, что у меня не было злости, раздражения, субъективности. «Вам все равно, попадется мерзавец, дурак, урод или порядочная, добрая натура, - всех одинаково рисуете: ни любви, ни ненависти ни к кому!» И это скажет (и не раз говорил) с какою-то доброю злостью, а однажды положил ласково после этого мне руки на плечи и прибавил почти шопотом: - «а это хорошо, это и
Фаустов А. Авторское поведение И.А. Гончарова как культурно-психологическая проблема // Гончаров' ские чтения 1995-1996/ред В.И. Мельник. -Ульяновск: Ульяновский гос. техн. ун-т, 1997.-е. 29-30. 54 Гончаров И.А. Собрание сочинений в 8 т. Т.7. - М.: Гос. изд. худож. лит., 1954. - с. 433
нужно, это признак художника!» - как будто боялся, что его услышат и обвинят за сочувствие к бестенденциозному писателю» .
Одним из первых осознал возможность проникновения в авторскую сферу И.А. Гончарова В.П. Острогорский, ни отрицая при этом высокой степени объективности в творчестве писателя: «...как ни объективен эпос Гончарова, все же это эпос не народный, а художественный, т.е. созданный не массой, а одним, сознательно наблюдающим жизнь, человеком, личность которого, все-таки, хоть сколько-нибудь в нем выразится. Вот что говорит писатель устами профессора в «Литературном вечере». «Художник, конечно, не должен соваться своею особою в картину, наполнять ее своим я - это так! Но его дух, фантазия, мысль, чувство, должны быть разлиты в произведе-
56 НИИ...» .
Если В.П. Острогорский предлагал ощутить саму атмосферу произведения и через нее уловить «дух» автора, то И. Анненский считал, что И.А. Гончаров в полной мере высказался в образах. «Итак, личность Гончарова тщательно пряталась в его художественные образы или скромно отстранялась от авторской- славы. Как подсмеивался сам поэт над наивными стараниями критиков открыть, в ком он себя увековечил: в старшем или в младшем Адуеве, в Обломове или в Штольце». Связано это, по мысли Анненского, в первую очередь, с тем, что «Гончаров жил и творил главным образом в сфере зрительных впечатлений: его впечатляли и привлекали больше всего картины, позы, лица»57.
Мы согласимся с мыслью И. Анненского - И.А. Гончаров «высказывается», в частности, в образной противоречивой характеристике героев. Более того, налицо эволюция в логике поведения героев (Адуев - более предсказуем, Обломов - сложный образ, Райский неисчерпаем в своей глубине и слож-
55 Гончаров И.А. Заметки о личности Белинского// Гончаров И.А. Собрание сочинений в 8 т. Т.8. - М.: Гос. изд. худож. лит., 1955. - с. 50-51.
Острогорский В.П. Объективная художественность и светлый юмор, как отличительные черты таланта Гончарова//И.А. Гончаров. Его жизнь и сочинения. Сб. истор.- лит. ст. /Сост. В. Покровский. -М.: Типография Г. Лисснера и Д. Собко, 1907. - с. 60
57 Анненский И. Гончаров и его Обломов// Роман И.А. Гончарова «Обломов» в русской критике: Сб. статеіі/ Сост, авт. вступ, статьи и коммент.Отрадин М.В. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. - с. 211.
ности), что говорит об эволюционном мышлении автора. Авторское присутствие сказывается и на уровне композиции романов - ведущий композиционный прием - противопоставление (столицы - провинции, ума - сердцу, бюрократизма - желанию честно служить и т.д.). Уже в этом чувствуется идеал автора, его мечта об универсальной модели человеческого мира, в котором присутствовало бы высшее начало, и все стороны общественной жизни были бы согласованы с духовными и душевными потребностями в добре, любви, сердечности. В самом художественном пафосе произведения мы ощущаем присутствие И.А. Гончарова, чувствуем его сожаление об утрате духовно-нравственных начал, его сочувствие любимым героям. Гончаров очень тонко, умело выражает себя, и даже в тех случаях, когда писатель пытается «спрятаться» за своими персонажами, его авторская оценка понятна. Но чтобы выявить позицию Гончарова, необходимо очень внимательно, скрупулезно читать его, обращать внимание на каждую деталь, не забывать о том, что «это требует от исследователя не только интуиции и применения строгих «процедур» истолкования, но и максимального такта, этической меры, поскольку мы заглядываем в тот мир, который сам автор не пожелал для
нас открыть, хотя и пригласил нас к диалогу» .
При исследовании тех авторских мыслей и идей, которые были «вложены» в романную трилогию, и в том числе, в «Обрыв», логично возникает вопрос о правомерности такого анализа, ведь, казалось бы, И.А. Гончаров сам объяснил свою авторскую концепцию в статье «Лучше поздно, чем никогда». Однако мы придерживаемся позиции литературоведа М.М. Бахтина, считающего, что относится к писательскому анализу собственного произведения нужно крайне осторожно: «...когда автор творил, он переживал только своего героя и в его образ вложил все свое принципиально творческое отношение к нему; когда же он в своей авторской исповеди, как Гоголь и Гончаров, начинает говорить о своих героях, он высказывает свое настоящее отношение
58 Савинков СВ., Фаустов А.А. Автор «открытый» и «скрытый»: к постановке проблемы// Проблема автора в художественной литературе: Межвузов, сб. науч. трудов/ Ред.-сост. Д.И. Черашняя, В.И. Чулков. -Ижевск: Изд-во Удмурдск. ун-та, 1998. - с. 33.
к ним, уже созданным и определенным, передает то впечатление, которое они производят на него теперь как художественные образы»59. А ведь нас интересует именно «вложенная» в произведение и героев авторская идея, а не критическое отношение автора к ним. К тому же, в статье «Лучше поздно, чем никогда» И.А. Гончаров и сам признавался в бессознательном характере своего творчества: «Рисуя, я редко знаю в ту минуту, что значит мой образ, портрет, характер... »60.
Методологическую базу исследования составляют труды В.И. Мельника, Е.А. Краснощековой, В.А. Недзвецкого, И.П. Щеблыкина, Ю.В. Лебедева, Ю.М. Лощица и других литературоведов. Применены историко-типологический, биографический методы исследования. Был осуществлен ценностный, духовно-нравственный подход к поставленной проблеме.
Цель нашего исследования - установить характер и сущность эволюции авторского мировидения Гончарова-романиста и выявить художественные приемы, указывающие на присутствие авторского начала в тексте. Поставленная цель определяет необходимость решения следующих задач:
обобщить научный опыт по вопросу изучения мировидения И.А. Гончарова;
определить основные мировоззренческие принципы И.А. Гончарова в разные годы на основе текстов романов «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв», выявить взгляды писателя на любовь, место человека в мире, философию жизни, на общественную и моральную ситуацию в России, нравственное и духовное состояние современников;
обозначить систему художественных приемов, указывающих на концепты мировидения автора;
установить характер и сущность эволюционных изменений мировоззренческой позиции Гончарова-романиста с учетом изменений в духовной,
59 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности// Бахтин М.М. Автор и герой. К философским
основам гуманитарных наук. - СПб.: Азбука, 2000. - с. 34-35.
60 Гончаров И.А. Лучше поздно, чем никогда// Гончаров И.А. На родине/ Сост., автор вступ. Ст. и примеч.
В.А. Недзвецкий; Худож. А. Денисов. - М.: Сов. Россия, 1987. - с. 56.
культурологической, социальной жизни русского общества 40-60-х гг. XIX века.
Положения, выносимые на защиту:
В трилогии широко представлена философия жизни, социальная среда в ее приметах, закономерностях. Писатель приходит к выводу о ценности и неизменности порядка жизни при любых социальных колебаниях. И.А. Гончаров утверждает существование некоторых устойчивых констант бытия, неподверженных социальным катаклизмам, неизбежность, однозначность жизненных итогов. Развиваясь духовно, человек придет к этим простым истинам, выраженным и в житейской философии бабушки, и в борениях сердца и ума, и в творческих поисках Райского.
Центральной проблемой трилогии является проблема соотношения в исторической перспективе России традиционного, патриархального начала и цивилизационного развития. Наиболее ярко этот конфликт зафиксирован в романах «Обломов» и «Обрыв», где речь идет об исторических перспективах России.
В трилогии широко и многообразно представлена типология любовного чувства, интимных отношений. Выявляя оттенки этого чувства, И.А. Гончаров четко разграничивает понятия «влюбленность», «любовь», «страсть». Как философ и психолог, И.А. Гончаров анализирует эволюцию чувствования. Но эволюция духовного чувства идет со становлением духовной зрелости. Поэтому понятие долга четко связано с понятием любви.
В гончаровскую концепцию человека входит представление о противоречивой сущности человеческой натуры, о слабости человека. Человек во многом зависит от судьбы и потому заслуживает авторского снисхождения. Таким образом, в трилогии раскрываются глубинные основы природы человека, в котором в неразрывном единстве сочетаются разнородные стремления, добрые и дурные качества.
Авторское сознание в трилогии, его эволюция проявляется не только в философской наполненности романов, в глубине психологизма писа-
теля, но и в стилевых, композиционных приемах, многозначности символов и той общей амбивалентности поэтических ситуаций, которые представлены в истории молодого романтика Адуева, созерцательного философа Обломова и экспрессивного художника Райского.
6) В трилогии можно отметить формирование и развитие символики. В работе раскрывается многозначность символики И.А. Гончарова, устанавливается значение этих символов в контексте эволюции авторского сознания. Объединяющим символом для трех романов является константа «прямого пути», то есть гармонического развития человека.
Нравственно-философские итоги жизни героев. Концепция человека
Литературоведами не создано философское учение И.А. Гончарова подобно тому, как это сделано на основе творчества Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и других классиков русской литературы. Тем не менее, внимательное прочтение трилогии позволяет выявить общие философские положения, лежащие в основе мировоззренческих идей И.А. Гончарова.
Александр Адуев, хотя и в слишком напыщенной, пафосной форме, выражает взгляды писателя о дуалистичности жизни. «Наедине с собою только, - писал он в какой-то повести, - человек видит себя как в зеркале; тогда только научается он верить в человеческое величие и достоинство... Как жалок, напротив, кто не умеет и боится быть с собою, кто бежит от самого себя и всюду ищет общества, чуждого ума и духа...» [265-266]. Общество и человек устроены таким образом, что человек вынужден постоянно колебаться между одиночеством и поглощенностью обществом. Только в одиночестве он может быть полностью откровенен, может не бояться быть смешным, непонятым, может предаваться тем мыслям, которые хотел бы скрыть от других, быть подвластным общим законам природы, которые «изменяют позицию человека, нормы его поведения в соответствии с его возрастной катего-рией» . Непонимание рождает чувство одиночества. Однако, с другой стороны, «жизнь человека протекает в определенной социальной среде, которая также имеет свои законы и корректирует поведение человека в соответствии со своими нормами»80, он живет по общественным законам, обязан им подчиняться, а значит смиряться с тем нечистым, корыстным, жестоким, что есть среди людей. Дуалистичность настолько свойственна человеку, что без ее учета он необъясним. Человек постоянно колеблется, пытается сделать свой выбор между одиночеством и обществом и примет решение в зависимости от своей натуры.
В романе мы находим множество подтверждений такой мысли авторской концепции мировидения, как душевная глухота людей друг к другу, трагическое одиночество человека в мире. Между героями возникают ситуации мнимого понимания, «диалоги мимо». «Герои имеют различный душевный опыт, существуют и, соответственно, ведут разговор как бы в разных плоскостях (бытовой, интеллектуальной, эмоциональной)» . Сталкиваются диаметрально противоположные, «перевернутые» взгляды на одно и тоже явление, что приводит к внезапному пересечению духовного и материального, высокого и низкого. «Он Александр приписал холодность дяди тому, что не остановился прямо у него» [201]. Каждый из героев трактует ситуацию, исходя из своих жизненных установок, непонятных другому. Заметим, что душевную глухоту проявляет обычно Петр Иванович. Это связано с мыслью автора о том, что она стала удручающей чертой времени.
- Это... я давно хотел вам показать... стихи: вы однажды интересовались...
- Что-то не помню; кажется, я не интересовался...» [222].
Александр с нетерпением хочет поделиться с дядей самым ценным, личным, а тот и не помнит об этом. По мысли И.А. Гончарова, душевность, способность слышать человека - та черта, которая свойственна юности и которую нужно сберечь со взрослением. Расхождение в мыслях случилось и потому, что дядя пытается осмыслить иной тип сознания в соответствии с логикой своего мышления. Но в рамках его мировидения восторженные стихотворения Александра, действительно, не имеют никакой ценности, потому он и не придает им значения. Точно так же Петр Адуев каждый раз, когда Александр хочет поделиться сердечными излияниями, останавливает его искренний порыв своими холодными прагматичными рассуждениями. Это наносит рану чувствительному влюбленному молодому сердцу. «О, это ужасно, ужасно, что вы говорите, дядюшка! Сколько раз я давал себе слово таить пе ред вами то, что происходит в сердце» [240]. Дядя убежден, что поступает так во благо племянника, избавляет от излишней сентиментальности. Однако понимание, душевность необходимы Александру в той же мере. И.А. Гончарова огорчает то, что с веком прагматизма люди становятся более одинокими, разобщенными.
По этой же причине возникают ситуации мнимого понимания. Кажется, что герои ведут диалог, однако Петр Иванович отвечает не на содержание слов Александра, а на их внешнюю оболочку. Потому его реплика звучит неадекватно к данной ситуации, пусто, бессмысленно. Такие диалоги «мимо» происходят отчасти и из-за свойственного Адуеву-старшему ироничного склада мысли и речи. Но порой ирония дяди выглядит как нежелание долго продолжать разговор, стремление избежать докучливых для него проявлений чувств со стороны племянника. Вспомним сцену ночного разговора после первой сердечной трагедии Александра:
-... через несколько часов меня не станет на свете, или я сделаюсь убийцей... а вы смеетесь, хладнокровно ужинаете.
- Прошу покорно! сам, я думаю, наужинался, а другой не ужинай! [297]
Петр Адуев постоянно как бы выбивает Александра из роли оскорбленного рыцаря и опускает на землю, сводя разговор на сферу материального. С одной стороны, он подтверждает мнение Гончарова о том, что жизнь продолжается даже после любовных катастроф. С другой стороны, этим автор подчеркивает человеческое одиночество, то, что человек не способен найти другого человека, который ощутил бы твое горе во всей его полноте.
Роман «Обломов» как новый этап осмысления автором утраты духовно-нравственных начал
Хрестоматийные сцены и диалоги Обломова с посетителями в начале романа позволяют увидеть четкую позицию автора. Холодный скепсис и равнодушие - вот ответ Обломова на заботы Волкова с его пустым тщеславием - в каких домах «бывать» и насколько изящно перчатка облегает руку - и обремененного судьбой карьериста Судьбинского - о смене в письмах «покорнейшего слуги» на «примите уверение». Обломову «скучно», если в доме Муссинских говорят «обо всем», ему «лень мыкаться изо дня в день» [19] по разным домам, подобно Волкову, ведь при этом человек «раздробляется и рассыпается» [20]. С недоумением и даже внутренним неверием в то, что возможно «работать с восьми до двенадцати, с двенадцати до пяти, да дома еще» [25], провожает Обломов Судьбинского, в свою очередь не представляющего, что бы он «стал делать, если б не служил» [23].
Отметим знание самого И.А. Гончарова о том, какими нелегкими путями человек в Петербурге делал себе карьеру. В письме от 1.12.1858 к А.А. Кирмаловой по поводу ее сына, вверенного в Петербурге под опеку писателя, Гончаров замечает: «Я толковал ему, что карьера делается не в одной службе только, но и в обществе». Потому-то и Судьбинский не располагает собой -обедает у вице-директора, подыскивает «хорошую партию» - «отец действительный статский советник». Таким образом, писатель констатирует зарождение в Петербурге нового житейского принципа, характеризующего и сам жизненный уклад - жизнь ради карьеры, денег, но не наоборот. «И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире... А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства - зачем это? Роскошь!» [25], - философствует герой. И только лишь бахвальство псевдолитератора Пенкина, способного к сочинительству в модном духе на любую тему — «торговля, эмансипация женщин, прекрасные апрельские дни» [25], его «кипучая злость», стремление обличить порок, павшего человека, воспламеняет, вызывает искреннее негодование Обломова с его (и авторской) верой в «гуманитет». «А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия... Где же человечность-то? Вы одной головой хотите писать!... Протяните руку падшему человеку, чтобы поднять его, или горько плачьте над ним, если он гибнет, а не глумитесь. Любите его, помните в нем самого себя...» [27], - в этих словах прочитывается не только нравственная позиция героя, но также моральные и художественно-эстетические воззрения И.А. Гончарова, человека и романиста. «Человека, человека давайте мне!» [28], - взывает Обломов, хотя, быть может, и с излишней патетикой. Излишней, потому как не в этом обществе призывать к человечности. Есть ли время и досуг людям, мечтающим о карьере, о шикарных балах, берущим взятки за все и со всех (подобно Тарантьеву) слушать «учение» Обломова о любви к человеку?
В этом месте впервые на страницах романа автор от внешних примет как будто вялого, апатичного и даже будто бесцельного существования переходит к анализу внутренних, психологических причин такого состояния. В IV главе второй части романа Обломов сам сделает признание об истоках своей внутренней трагедии - «двенадцать лет во мне был заперт свет, который искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас» [184]. «Свет» Обломова, заложенный в него в родовом гнезде, свет любви, искренности, честности, душевной теплоты, не был нужен в Петербурге, чтобы писать бумаги в канцелярии, слушать «толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту», за дружбу принимать «сходки без цели, без симпатии», получать радушие в домах «как сносному жениху», тратить «по мелочи жизнь и ум», самолюбиво заказывать платье у известного портного, определять весну «привозом устриц и омаров» и т.д. В письмах 50-х годов И.А. Гончарова проскальзывают редкие, но весьма содержательные оценки петербуржской жизни, которые лишний раз свидетельствуют о принадлежности обломовских оценок столичной жизни самому автору. В письме к брату, Н.А. Гончарову, от 30.06.1858 на его просьбу подыскать место службы в Петербурге, писатель отвечает: «Здесь тебе не житье: я сам бежал бы, если б мог, и спрятался бы в Симбирск. Ты отвык, одичал для Петербурга, и он тебе тоже покажется дик; не прошло бы и месяца, как ты стал бы проситься назад». Эти строки подтверждают не только скептицизм автора в отношении современных нравов, но и убежденность писателя в том, что разлагающее действие прагматизма, расчетливости и холодных человеческих отношений коснулось пока лишь передовой столицы. Именно поэтому, по его мнению, провинциала так неприятно должен поразить этот незнакомый новый образ жизни.
Специфика авторской манеры в романе «Обломов». Многозначность символов в романе
В романе «Обломов» И.А. Гончаров продолжает следовать своей художественной теории и вновь проявляет высокую степень объективности, стремится создать иллюзию полного невмешательства в происходящее, впечатление того, что он лишь последовательно записывает для читателей то, что происходило в действительности. Так в главе «Сон Обломова» писатель пытается «развести» временные планы, внедряет в сознание читателей условную формулу: «это было давно и в другом месте, где жизнь течет независимо от меня и по сей день». Например, описывая шатающееся крыльцо в Обломовке, автор заключает сцену следующими словами: «...крыльцо, говорят, шатается и до сих пор и все еще не развалилось» [125]. Таким образом, у читателей создается ощущение правды жизни, существующей в реальности. Истории с письмом, затянувшейся у обломовцев на неопределенный срок, автор подводит итог: «Неизвестно, дождался ли Филипп Матвеевич рецепта» [136]. Писатель пытается создать впечатление того, что он может только предполагать, что теперь происходит с его героями. А они якобы продолжают жить за пределами романной истории, которую повествует автор.
Большей объективности способствует и введение «мнимого рассказчика» в эпилоге романа. А. А. Фаустов рассуждает о модели авторского присутствия в «Обломове»: «... в эпилоге перед нами внезапно появляется автор и... выясняется, что он вовсе и не автор, а лишь «пересказчик» истории, сообщенной ему Штольцем. Весьма характерно и внешнее обличье этого «псевдоавтора»: «литератор, полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами»... Одним словом, «экспонируя» себя в финале «Обломова», Гончаров сразу и провел разграничительную черту между собою и своим героем - alter ego; и предъявил читателям... своеобразного «му-ляжного двойника», возможную заместительную жертву» . И.А. Гончаров «надеется» на наивность, невнимательность читателя, поленившегося разгадывать своеобразную логическую загадку: «И он рассказал ему то, что здесь написано» [493] (ср.: по аналогии с известной загадкой - «сын моего отца»). То есть, рассказал мне, и я написал. Это еще одна попытка автора завуалиро-ваться, «скрыть следы» своего присутствия в тексте. Но в таком случае субъект речи, которого на протяжении романа читатель считает автором, преобразуется в рассказчика, нарратора. А он, соответственно, совершенно не отвечает за мысли автора. Таким образом, И.А. Гончарову как имплицитному автору удается вдвойне скрыть свое внутритекстовое воплощение.
Тем не менее, авторское присутствие Гончарова удается обнаружить в те моменты, когда он дает редкие оценки состоянию и поступкам своих героев. «Счастливые люди» [104] - об обломовцах (подробнее о значении этой оценки см. в главе 2, 1, пункт 1.1). В начале третьей части романа Обломов после свидания с Ольгой, восторженный, возвышенный, сияющий, возвращается домой, где его ждет Тарантьев. «Он Обломов забыл ту мрачную сферу, где долго жил, и отвык от ее удушливого воздуха. Тарантьев в одно мгновение сдернул его как будто с неба опять в болото» [288] подчеркнуто мною - Ы.Б . Таким образом, объективно, будто со стороны, отстраненно описывая в первых главах романа квартиру своего героя и его образ жизни, И.А. Гончаров здесь в нескольких словах высказывает свое мнение о былой жизни Ильи Ильича - «болото», «мрак», «удушливый воздух». Настоящая жизнь, таким образом, в противовес оценивается автором как «свет», «небо».
В «Обломове», как и в «Обыкновенной истории», мы находим множество примеров взаимопроникновения и смешения речи автора и персонажа. «Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как всё может переменить вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет... А там они, с Ольгой!.. Боже! вот оно, счастье!.. Как это всё ему в голову не пришло!» [366]. Быстрый, сбивчивый поток мысли в напряженную минуту, сам характер размышления (упования на помощь Штольца), восклицания - все это указывает на принадлежность речи герою, хотя и оформлена грамматически как авторская. Для построения подобных высказываний автор использует несобственно-прямую речь. К слиянию речи И.А.Гончаров прибегает и для описания философии жизни обломовцев, Пшеницыну автор видит глазами Обломова и во многих других случаях. Такой прием способствует созданию еще более объективной картины мира в романе.
«Расшифровка» юмора И.А. Гончарова-романиста - еще один способ раскрытия его авторской позиции. В «Обыкновенной истории» к юмору писатель чаще всего прибегает с целью подчеркнуть «излишность» чего бы то ни было (проявления чувств, романтической настроенности и пр.). Соприкосновение «антимиров» в «Обыкновенной истории» постоянно рождает комические ситуации. Комично сталкивая два крайних мировосприятия (племянника и дяди), писатель высказывает свое мнение - ни одна из позиций не абсолютна. В «Обломове» юмор автора по-прежнему сохраняет свойственную ему теплоту, снисходительность, но приобретает несколько иные функции. Юмор Гончарова не громок, сдержан, понятен и очевиден только проницательному, внимательному читателю. Внешне же юмористические сцены подаются автором с неизменной отстраненностью. «Там нашли однажды собаку, признанную бешеною потому только, что она бросилась от людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами, и исчезла где-то за горой» [107]. По внешнему построению описание этой сцены ничем не отличается от любой другой. Лишь емкое «потому только» фиксирует внимание читателя, заставляет зрительно представить картину и улыбнуться вместе с автором. «Все дались диву, что галерея обрушилась, а накануне дивились, как это она так долго держится!» [124], - замечает И.А. Гончаров по поводу обрушившейся галереи в Обломовке. Внутренняя антонимия содержит юмористический потенциал, поэтому писатель ограничивается столь лаконичной фразой, считая, что вдумчивому читателю этого будет достаточно для улыбки. Юмор в отношении главного героя имеет тот же мягкий характер и призван подчеркнуть наивность этого добряка-лежебоки, его юношеский романтизм, который он сохранил в душе и на четвертом десятке, детское незнание жизни, неспособность Обломова предугадывать объективный ход жизни. Герой восторженно представляет, как Ольга воспримет любовное объяснение: «... она вспыхнет, улыбнется... взгляд ее наполнится слезами...». На деле произошло все гораздо проще. Обломов в недоумении: «... ни порывистых слез от неожиданного счастья, ни стыдливого согласия! Как это понять!».
Позиция автора в осмыслении философии жизни в романе «Обрыв»
Гончарововед В.И. Мельник отмечает эволюцию религиозного чувства писателя, утверждает, что «в 60-е годы происходит заметный перелом в духовной жизни писателя, все более серьезно и глубоко утверждающегося в православии» . А также приводит факты биографического характера, среди которых - письмо протоирея Пантелеймоновской церкви Василия Перетерского к М.Ф. Сперанскому от 11.11.1912, в котором тот сообщает, что «покойный Иван Александрович по крайней мере за последние 20 лет жизни был и скончался истинно верующим сыном церкви православной»177. В.И. Мельник приходит к заключению об эволюции трактовки писателем понятий христианского учения: «В романе «Обрыв» Гончаров уже склонен воспринимать понятия, относящиеся к православной догматике, не в условноэстетическом только их виде, но и в буквальном... Понятия «греха», «зла», «демонизма» и даже «Святого духа»... и т.д. проявляются в «Обрыве» как реальность не только эстетическая, но и духовная»178. В указанном смысле В.И. Мельник даже называет «Обрыв» своеобразным сводом понятий христианской этики -«кротость», «великодушие», «милосердие, «гордость», «искупление», «страсти», «забвение», «покаяние», «смирение» и мн. др. Причем многие из этих понятий прямо не названы автором, но православным человеком прочитаны между строк.
Мы уже обращались к позиции Веры, лейтмотивно выраженной в словах: «я слепо никому и ничему не хочу верить, не хочу!» Как уже было сказано, с точки зрения выбора между «старой» и «новой» правдой эта непреклонность приводит ее к самостоятельной оценке того вечного, чистого, мудрого, что есть в «старой» правде. Но с точки зрения православной смиренности возникает вопрос - насколько для верующего человека «прости тельно» такое безверие? В этом аспекте позиция Веры довольно опасна. Дальнейшие события - результат горделивых устремлений человеческого ума, аналитических исследований. На наш взгляд, романную ситуацию можно рассматривать как своеобразное авторское предупреждение, опасение - не приведет ли отказ верить в проверенные истины к отказу от веры?
Вместе с тем, героиня постоянно обращается к помощи молитвы, что свидетельствует о ее глубоком религиозном чувстве. После обращения к Богу «она была покойна, смотрела светло, с тихой уверенность на лице, с какою-то покорностью судьбе» [532]. Это внутреннее успокоение так ясно отражается на ее облике, что даже Райский замечает перемену: «Посмотри, каким миром сияет у тебя лицо: где ты почерпнула этот мир? Там?
Он указал на часовню.
- Где же больше?» [533]
Нужно заметить, что Вера из всех героев романа «состоит» в самых непростых, противоречивых отношениях с церковью, ее религиозное чувство очень сложно, двойственно. С одной стороны, для Веры ясно решен вопрос о том, где же истина - в церкви, у Бога. В минуты тяжелых душевных борений она обращается за помощью к Богу. Но вот что вызывает удивление и вопросы. Автор неоднократно и настойчиво повторяет одну и ту же мысль - Вера не находит поддержки в ликах святых, они глядят на нее будто холодно и равнодушно. «Она вздрогнула, но глядела напряженно на образ: глаза его смотрели задумчиво, бесстрастно. Ни одного луча не светилось в них, ни призыва, ни надежды, ни опоры» [534]. «... сама, кажется, во взгляде Христа искала силы, участия, опоры, опять призыва. Но взгляд этот, как всегда, задумчиво-покойно, как будто безучастно смотрел на ее борьбу, не помогая ей, не удерживая ее» [595]. Наконец, после случившейся трагедии Вера, теперь «в ужасе», вновь ищет помощи: «Образ глядел на нее задумчиво, полуоткрытыми глазами, но как будто не видел ее, персты были сложены в благословение, но не благословляли ее. Она жадно смотрела в эти глаза, ждала какого-то знамения - знамения не было» [663-664]. Как трактовать эту божественную «безучастность»? Какая мысль руководила автором и была вложена им в художественную ткань романа? Гончарововед В.И. Мельник объясняет это гордостью Веры: «...гордыня Веры не дает ей чистой, очищающей молитвы, исход борьбы практически предрешен»179. Исследователь Ю.В. Лебедев объясняет это желанием Веры повернуть Марка, в первую очередь, в лоно своей любви, а не веры. «Но не слишком ли самонадеянным и гордым оказалось это решение: начать с любви к себе, а кончить любовью к Христу?... Вот почему и остаются тщетными все попытки Веры призвать к себе на помощь благодатное возбуждение. Оно не приходит...»180. Кроме того, И.А. Гончаров остается верен правде жизни, является глубоким психологом. Вере, в силу ее молодости и особенностей натуры, присуще стремление к широте, размаху суждений, свободе взглядов. Эта склонность к постижению основ мироустройства своим умом приводит к невозможности смиренного преклонения перед истиной. По мысли автора, оно дается человеку лишь в пору зрелости, полного духовного созревания. У Веры этого смирения еще нет, поэтому обращение к канону не дает полноты эмоционального переживания, столь необходимого в молодости. Вот почему она не чувствует в ликах «ни призыва, ни надежды, ни опоры». Лики святых «предчувствуют», что Веру ожидают бури, страдания. Именно страдание приведет ее к смирению. Святые смотрят на нее с тихой любовью, умиротворением, но дело в том, что это Вера пока не способна почувствовать и понять, ее степень веры пока не достигла необходимой для этого глубины. Ситуация свидетельствует о глубине постижения писателем характера своей героини. Ясно прочитывается в этой ситуации и еще одна авторская мысль. Истинная правда не кричит о себе, по мысли И.А. Гончарова. Новый «апостол» Марк Волохов способен увлекать Веру речами, проповедовать новую жизнь, призывать к ней. Истине, если она истинна, для того, чтобы человек уверовал в нее, не нужно пышных, многословных, громких речей. Лики святых молчаливо, «задумчиво-покойно» таят, хранят эту истину, бесстрастно ожидая того часа, когда человек сам уверует в нее.
Бабушка же, напротив, в силу своей духовной зрелости, глубины религиозного переживания гораздо острее ощущает и Божье порицание, и Божью помощь. Узнав о драме, неся в себе «окаменелый ужас» [669], Татьяна Марковна, не находя себе места, случайно наткнулась на часовню в поле, «...взглянула на образ - и новый ужас, больше прежнего, широко выглянул из ее глаз. Ее отшатнуло в сторону. ...падая опять и вставая, пронеслась мимо, закрыв лицо шалью от образа Спасителя, и простонала: «Мой грех!» [670]. Религиозное чувство Татьяны Марковны столь сильно, что она, кающаяся грешница, не выдерживает даже святого взгляда. Какую великую силу она чувствует в этом взгляде, что вынуждена спрятаться от него под шалью! Но именно эта абсолютная, несокрушимая вера спасает бабушку в горе, «...еще минута - и она готова рухнуть на землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «Иди, не падай - дойдешь!» [670] То есть, преодолей, переживи это горе, не останавливайся в жизни и вере, и спасешься, - шепчет ей этот голос свыше.
