Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Женский мир альманаха «аглая» . 29
1.1. Образ сентиментальной героини .38
1.1.1. «Идеальный» женский образ 38
1.1.2. Типология женских характеров в сентиментальном очерке . 42
1.2. Образ предромантической героини 48
1.2.1. Способы раскрытия женских образов в предромантическом очерке и повестях 50
1.2.2. Образ «странной» героини .58
Выводы по Главе 1 63
ГЛАВА 2. Женский мир альманаха «аониды» . 68
2.1 «Послание к женщинам»
как манифест феминологических взглядов Н. М. Карамзина 75
2.2. Типология женских образов в стихотворениях Н. М. Карамзина 91
2.3. Типология женских образов в произведениях других поэтов .100
2.4. Образ Екатерины II 112
2.5. Индивидуализация женского мира в стихотворениях Г. Р. Державина 121
2.6. Н. М. Карамзин и П. А. Пельский: концепция любви и образ возлюбленной.. 131
2.7. «Праздник быков» Д. И. Хвостова: образ «модной жены» .137
2.8. Женская поэзия в альманахе «Аониды» 142
2.9. Диалог мужского и женского на страницах альманаха .160 Выводы по Главе 2 167
Заключение 171
Список литературы 182
- Типология женских характеров в сентиментальном очерке
- Способы раскрытия женских образов в предромантическом очерке и повестях
- Типология женских образов в произведениях других поэтов
- Н. М. Карамзин и П. А. Пельский: концепция любви и образ возлюбленной..
Типология женских характеров в сентиментальном очерке
Непосредственной теоретико-методологической базой диссертации стали труды Ю. М. Лотмана и В. С. Киселёва. Ю. М. Лотману принадлежат работы по творчеству Н. М. Карамзина («Сотворение Карамзина», «Поэзия Карамзина»), а также по теории литературы («Поэзия и проза», «Природа поэзии», «Стих как единство», «Проблема поэтического сюжета», «Текст как целое. Композиция стихотворения», «Литературная биография в историко-культурном контексте (К типологическому соотношению текста и личности автора)»), истории литературы XVIII века («Литература в контексте русской культуры XVIII века», «Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция», «Отражение этики и тактики революционной борьбы в русской литературе конца XVIII века», «Пути развития русской просветительской прозы XVIII века»).
Основополагающее значение для нашего исследования монографии Ю. М. Лотмана «Сотворение Карамзина» определяется тем, что в ней учёный реконструирует процесс создания Карамзиным собственного «я», беря за основу период «Писем русского путешественника» и первое десятилетие после возвращения из путешествия. Изучая исторический контекст, Ю. М. Лотман пытается по косвенным данным восстановить хронологию и маршрут поездки Карамзина, предпринимает попытки наметить границы между путешественником «литературным» и «подлинным». Это сопровождается вкраплением деталей из жизни писателя, представлением его мировоззренческих установок, эстетических вкусов, литературных предпочтений, намечается процесс формирования Карамзина-издателя и его культурной программы. Одна из важнейших черт методологии Лотмана, значимая для нашего исследования, – выделение индивидуальных черт писателя и «построение» творческой эволюции.
Нами учитывались также научные статьи Ю. М. Лотмана по семиотике культуры: «Тезисы к семиотике русской культуры», «Проблема знака и знаковой системы и типология русской культуры XI–XIX веков», «Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века)», «Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII – начала XIX столетия», «Проблема византийского влияния на русскую культуру в типологическом освещении», «Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века», «Бытовое поведение и типология культуры в России XVIII века», «Слово и язык в культуре Просвещения». Последние были необходимы для формирования фона фундаментальных знаний о XVIII веке, так как в них охарактеризованы отличительные черты и особенности становления русской культуры, специфика диалога русской и западно-европейской культур; разъяснены типы исторических концепций, описываемых в текстах XVIII – начала XIX века (в том числе просветительской), выделены особые системы, выполняющие социально организующие функции (бытовое поведение).
Докторская диссертация В. С. Киселёва «Метатекстовые повествовательные структуры в русской прозе конца XVIII–первой трети XIX века» (Томск, 2006) посвящена журналам и альманахам конца XVIII – начала XIX веков, которые рассматриваются как метатекстовые повествовательные структуры, литературные ансамбли. Под метатекстом исследователь понимает наджанровое образование, демонстрирующее модель литературной коммуникации эпохи, «диалог, предполагающий соотнесенность … высказываний-текстов … и заявленных ими целостных личностных позиций»49. Такой тип повествовательной организации реализуется за счет последовательности текстовых единиц, которые «вступают в отношения соподчиненности по жанровому, тематическому, концептуальному, или иному принципу»50: авторства, определяющего художественное единство метатекста; жанровой соотносительности; аналогии, а также системы лейтмотивов, «обеспечивающей образно-структурные переклички отдельных произведений»51. Это своеобразное «место “встречи” коммуникативных интенций, … где каждый субъект определенным образом выстраивает свой образ и дискурсивное поведение, стратегию. Важнейшие моменты последней задаются программой издания и коммуникативными установками авторов, не сводясь к ним, однако, полностью и оставляя большой простор для самостоятельной ориентации читателя»52.
Дифференциация литературных ансамблей определяется «конкретной прагматической установкой автора, его риторической стратегией, жанрово-тематическими предпочтениями, стилевыми пристрастиями. Литературные ансамбли разделяются, с одной стороны, на “полезные”, то есть объединенные некой сквозной социально-политической / морально-дидактической задачей, а с другой – на “приятные”, удовлетворяющие стремление публики к разнообразному занимательному чтению. Нарративное целое метатекста рождалось как раз на пересечении функционального и художественного начал»53.
Таким образом, издатель альманахов, в данном случае Н. М. Карамзин, является своеобразным мировоззренческим, эстетическим и этическим центром, определяющим стратегию издания.
Одной из основополагающих для нашего исследования является также работа Т. А. Алпатовой «Издательская стратегия Н. М. Карамзина и проблемы поэтики повествования», в которой характеризуется своеобразие издательских стратегий Н. М. Карамзина и их взаимосвязь с литературными взглядами. Т. А. Алпатова издательскую стратегию писателя называет «литературотворческой», так как «в своих периодических изданиях Карамзин развивает основные принципы, найденные им непосредственно в художественных произведениях, и в первую очередь в “Письмах русского путешественника”: открытость богатству и разнообразию жизненных впечатлений, дружеская общительность, умение объединить в общем контексте самые “разнородные” высказывания»54.
Рассматривая как словесные, так и поведенческие тексты, Ю. М. Лотман утверждает, что «текст, с одной стороны, имманентен и самодостаточен, он – своего рода семантический универсум; с другой стороны, он всегда включен в культуру, является её частью; полное исключение текста из культуры приводит к уничтожению его природы»55. Данный методологический подход уместен в рамках проблематики нашей диссертации, так как специфика предмета исследования требует учёта не только литературоведческих и лингвистических, но и культурологических, исторических факторов.
Способы раскрытия женских образов в предромантическом очерке и повестях
Дисгармония любви, а шире – бытия, намеченная в лирических произведениях альманаха, достигает катастрофического апогея в очерке «Афинская жизнь» и предромантических повестях, воплощаясь, в том числе, в женских образах.
В очерке «Афинская жизнь» предромантическая героиня представлена в облике поэтессы Сафо: «бледная женщина, с распущенными волосами, с открытою грудью, с пламенным взором» (II, 47). Любовь, не получающая взаимности, становится для неё злосчастным адом. Поэтому, чтобы избавиться от страданий, она «спешит на дикую скалу и низвергается в морскую пучину». Любовь оказывается жестокой и беспощадной, но тот факт, что увиденное является в произведении лишь представлением на сцене, на фоне
Подробно этот образ будет рассмотрен во второй главе. идеализированной жизни в Афинах, примиряет читателя с суровостью действительности.
Повести «Остров Борнгольм» (I, 92–118) и «Сиерра-Морена» (II, 7–18) так же, как и очерк «Афинская жизнь», посвящены «воображаемым путешествиям в географическом, культурном и временном пространстве»100: в древние Афины («Афинская жизнь»), Скандинавию («Остров Борнгольм») и Испанию, Андалузию («Сиерра-Морена»). Но если в «Афинской жизни» перед нами предстаёт преимущественно гармонизирующее пространство, которое нарушается трагическими происшествиями лишь на сцене, то в предромантических повестях господствует дисгармоничная реальность. В какой-то мере гармоничное существование сохраняется в повестях лишь в обрамляющем сюжете: «рассказчик “повествует” друзьям “в тихом кабинете” о своем недавно закончившемся путешествии, и в эту “повесть” фрагментарно включаются “рассказы” героев прошедших уже бурных событий»101. Однако следует отметить, что эта гармония не тождественна той, которую наблюдаем в сентиментальных произведениях альманаха.
В отличие от других предромантических произведений «Аглаи», в повестях «Остров Борнгольм» и «Сиерра-Морена» создаваемая реальность не только безнадёжная и катастрофическая, но и «страшная». Этому способствует обращение Н. М. Карамзина к традициям готической литературы. Готическая традиция находит отражение и в особой жанрово-стилистической форме, отмеченной Г. В. Заломкиной в докторской диссертации «Готический миф как литературный феномен»: «Писатель задаёт некий импульс романного сюжета, но вполне концептуально отказывается развивать его в полностью проговорённое романное полотно. Не давая “разгадок”, он работает с сюжетом согласно Возможно, такая фрагментарность объясняется тем, что автор не интересуется сюжетом как определённой последовательностью взаимосвязанных событий в жизни героев. Внимание сосредоточено на восприятии рассказчиком происходящих явлений, которые, не раскрываясь полностью, во многом додумываются им самим. При анализе повестей в литературной позиции издателя исследователи выявляют взгляды английских просветителей XVIII века, согласно которым «готическое ассоциировалось с эпохой “варварства”, искусством и предрассудками средневековья»103. Так, в повести «Остров Борнгольм» рассказчик демонстративно отделяет себя от окружающего. Например, приближаясь к замку, на вопрос «кто там?» он отвечает следующими словами: «Чужеземец, … естьли гостеприимство почитается добродетелию в стенах вашего замка, то вы укроете странника на темное время ночи» (I, 103). При любой возможности рассказчик сравнивает, объясняет отличия национальной природы: «Встретили нас рыбаки, люди грубые и дикие, выростшие на хладной стихии» (I, 101). Постоянно делается акцент на чуждых рассказчику «варварских» нравах, которые сначала констатируются в речи Старца, затем подсознательно реализуются во сне рассказчика и окончательно вербализируются в речи при виде узницы: «Какая варварская рука лишила тебя дневнаго света?» (I, 119).
К произведениям готической литературы отсылают такие ключевые художественные элементы повестей, как образы тирана и пленницы; мотивы тайны и сна; замок как важнейшее составляющее готического хронотопа; циклический сюжет, предполагающий приближение к замку, пребывание в нём и возвращение обратно и т. д. В «Острове Борнгольм» и «Сиерре-Морене»
Вестник Костромского государственного университета. 2014. № 3. С. 166. готические мотивы теряют самостоятельное значение, подстраиваясь под «угол зрения» рассказчика: «предметности нет; есть психологическое состояние»104 рассказчика, а «атмосфера действия создаётся … его душевным состоянием»105. Назовём устойчивые характеристики готического романа, связанные с женским миром повестей, опираясь на монографию В. Э. Вацуро «Готический роман в России»: это мотив женщины в подземелье (образ Лилы в «Острове Борнгольм») и сюжет «муж на свадьбе жены» (Образ Эльвиры в «Сиерре-Морене»). Следует отметить важное для нашей работы замечание исследователя о том, что «мотив заключённой женщины составляет единый комплекс с мотивом инцеста»106.
Заимствуя готические мотивы, издатель «Аглаи» переосмысляет их, обогащает новыми смыслами, выстраивает новое ассоциативное поле читательского восприятия. Так, А. Н. Пашкуров и А. И. Разживин отмечают, что тема инцеста в «Острове Борнгольм» представлена Карамзиным «в пересечении трёх литературных традиций: 1) характерная для готики тема родового проклятия; 2) руссоистское оправдание несчатных героев по “законам” природы (юноша и его песня); 3) присущая предромантизму и позднему сентиментализму трагическая тема «заблуждения» сердца (образ Пленницы)»107. В рамках текстов повестей Карамзина литературные традиции практически не смешиваются, что возвращает к мысли о том, что рассказчик находится в постоянном поиске «как правильно» и «кто или что рассудит».
Печальный исход любовных сюжетных ситуаций погружает героев в раздумья о собственной жизни, а автора заставляет обратиться к человеческому подсознанию. В таком случае единственным судьёй, которому рассказчик доверяет, становятся его собственные чувства.
Через увиденное, услышанное, почувствованное рассказчик представляет читателю динамичные образы женщин, характеры которых определяет национальная и историческая принадлежность – «северная» в «Острове Борнгольм» и «южная» – в «Сиерре-Морене». Лила – жительница Датского острова – задумчива и медлительна, её эмоции не выражаются явно, но прочитываются проницательным рассказчиком в невольных движениях: «она … изумилась – подняла голову – встала – приближилась, – потупила глаза в землю, как будто собираясь с мыслями – снова устремила их на меня, хотела говорить, и – не начинала» (I, 113). Испанка Эльвира более эмоциональна, её чувства порывисты и неудержимы: «Быстрый огнь разливался по лицу прекрасной – я чувствовал скорое биение пульса ея» (II, 10); «знаки страха, сомнения, скорби, нежной томности, менялись на лице ея» (II, 11).
В «Острове Борнгольме» представлена героиня предромантическая: это «молодая, бледная женщина», с «русыми волосами», «высокой грудью», «белой, изсохшей рукой» (I, 111). Она во многом предвосхищает женский идеал романтической эпохи, описанный Ю. М. Лотманом: «Женщина эпохи романтизма должна быть бледной, мечтательной, ей идёт грусть. Мужчинам нравилось, чтобы в печальных, мечтательных голубых женских глазах блестели слезы и чтобы женщина, читая стихи, уносилась душой куда-то вдаль – в мир более идеальный, чем тот, который ее окружает»108.
Типология женских образов в произведениях других поэтов
Стихотворение «Послание к женщинам» (1795) полностью раскрывает взгляды Н. М. Карамзина на разные стороны «женского вопроса», концентрирует в себе большинство тем, затронутых в других произведениях альманаха. Впервые оно было напечатано в первой книжке «Аонид» в 1796 г. (I, 218–249), а потом перепечатывалось с небольшими изменениями в прижизненных собраниях сочинений Карамзина 1803 и 1814 гг.149
Объёмное, многотемное, «Послание…» имеет сложную структуру. В «Аонидах» оно графически разделено на пятнадцать частей, в собраниях сочинений – на семнадцать. Название произведения является одновременно и жанровым обозначением. В жанре послания150 обращение к сочувствующему адресату (другу, возлюбленной) определяет возможность свободного перехода от одной темы к другой. В «Послании к женщинам» подобная установка декларируется почти в самом начале: «Дам волю сердцу: пусть оно / С своими милыми друзьями / Что хочет говорит! / Не нужно думать мне: слова текут рекою / В беседе с тем, кого мы любим всей душою» (I, 222). Свобода отражается в форме стихотворения: размере (разностопном ямбе), разном объёме частей, как будто бы свободной композиции и ассоциативной связи между частями. На самом деле композиция «Послания...» отличается стройностью, логичностью, каждая часть посвящена определённому аспекту женской темы, который диктует и жанрово-стилевое решение: в стихотворении можно вычленить фрагменты уединённой жизни на лоне природы), вкрапления одического жанра при обращении к государственной тематике, заканчивается «Послание...» автоэпитафией. Построим анализ стихотворения на последовательном рассмотрении частей.
Текст послания предваряется эпиграфом из «Epistle to a Lady» (1743) А. Поупа, в котором выделяются три вещи, которые Феб даровал женщинам: чувствительность, добрый нрав и – Поэта («sense, good humour and – a Poet»; I, 218). Следовательно, в эпиграфе намечаются узловые темы стихотворения: во-первых, женские добродетели; во-вторых, образ поэта как певца женщин. В «Послании...» есть и более частные образные переклички со стихотворением Поупа. Но «Epistle to a Lady», входящее в «Опыты о человеке» («Moral Essays»), содержит элементы сатиры, в нём заостряется внимание на женских недостатках. Единственный положительный образ – адресат послания, под которым скрывается друг поэта Марта Блаунт. Именно посвящённые ей заключительные строки Карамзин берёт в качестве эпиграфа. Таким образом, текст «Послания к женщинам» является не столько продолжением, сколько полемическим ответом Поупу: хорошие качества объявляются принадлежностью не одной, а всех женщин, адресат, в связи с этим, тоже становится коллективным, и начинается стихотворение обращением «О вы, которых мне любезна благосклонность, / Любезнее всего!» (I, 218)
«Послание...» открывается поэтически преображённой «автобиографией» автора: детство, молодость, первое чувство. Возникает и образ возлюбленной – сельской «красотки» Розы. По прошествии лет автор с иронией пишет о собственной жажде почестей, победы, славы – ради поцелуя милых красавиц. Потом он прекращает военную карьеру и становится писателем. Карамзин декларирует новый статус поэта: авторство объявляется достойным жизненным поприщем. Формулируется эстетическая программа издателя «Аонид»: «слогом чистым, сердцу внятным, / Оттенки вам изображать / Страстей счастливых и несчастных», переводить «все темное в сердцах на ясный нам язык», находить «слова для тонких чувств». Женщина в этой ситуации рассматривается уже не только как объект обожания и преклонения, а как главный читатель и судья поэтических произведений. Намечается неразрывная связь любовной темы с темой поэта и поэзии: без любви невозможна и поэзия – «Любовь стихи животворит, / И старому дает вид новый» (I, 222).
В первой же части намечается одна из главных философских идей «Послания...»: через любовь к женщине в человеке открывается любовь к себе (лучшему в себе), к природе, к окружающему миру. Поэт выделяет нравственные качества женщины: «вы родитесь свет моральный украшать» (I, 222). В более поздних редакциях стихотворения Н. М. Карамзин заменяет слово «моральный» на «подлунный», усиливая «поэтичность» картины и убирая дидактизм. Но в «Аонидах» главная цель этого фрагмента – именно морально-воспитательная: без благотворного влияния женщин «моральный свет» превращается в «самой мрачной свет» (Карамзин графически выделяет этот оксюморон). Значимым становится введение образа ненавистника женщин («несчастного Мизогина»). Формируется антитеза: любитель женщин, над которым «Феб сияет» (свет, тепло) / ненавистник женщин, живущий в «Сибири» (мрак, холод). Заканчивается первая часть заявлением о высоком предназначении женщины, которое состоит в том, чтобы «показать … путь к блаженству, добру и совершенству» (I, 223).
В частях со второй по четвёртую автор ведет разговор о «трёх страстях», которые «правят светом»: это честь, золото, «а третьею живем для ваших милых глаз» (I, 223). Во второй части создаётся образ «ложного Героя» (в сноске автор оговаривает, что «представляет честолюбие только с дурной стороны» (I, 224)). Его черты «заимствуются» у самых кровожадных исторических персонажей, чьи имена стали знаками, – Суллы, Аттилы. В третьей части перед читателем предстаёт образ жалкого скупца, который «таится, как сова», трепещет, как лист, – боится, чтобы его сокровища не украли. Если при изображении «Героя» Карамзин не жалеет «страшных» красок («льется кровь рекой», «град в огне пылает», раздаются «вопли» «сраженных»), то показать скупца он пытается с помощью иронии, доводя до предела абсурдность его страхов («чтобы Феб ... золота в мешках лучем не растопил» (I, 226)). Четвёртая часть посвящена последней из страстей – любви. Любовь осмысляется автором как необыкновенное явление: любить способен только чувствительный, нравственный человек («Как нежен сердцем, добр делами! / Природа для него есть зрелище красот!» (I, 227)). В прелестных глазах возлюбленной человек находит «рай»; места, где она гуляет, считает «священными», предпочитает их «Полям блаженным, Елисейским» (I, 227) – благодаря такому словесно-образному ряду происходит сакрализация любви к женщине. Истинное счастье – находиться рядом с возлюбленной вдали от шумного света и «городской скуки», с «чувствительностью» и «покоем» в сердце. Поэт рисует идиллическую картину, составляющими которой являются красота природы с ее обитателями (горлицы вьют гнездо, малиновки поют), гармоническое настроение лирического субъекта («от нежных чувств вздыхает», «от счастья слезы льёт»), а также мотив замкнутости, отгороженности от цивилизации (сельский мирный кров). В. В. Биткинова в статье «“Аониды” – альманах “содружества” поэтов» приходит к выводу, что «вся система жизненных идеалов, представленная в “Аонидах”, имеет либо “оборотную сторону”, либо “антиидеал” – то, от чего лирический герой декларативно отказывается (деревня противопоставлена городу, общество друзей, любимой – свету). Такая оппозиционность – примета рационалистического художественного мышления»151.
Н. М. Карамзин и П. А. Пельский: концепция любви и образ возлюбленной..
Стремление поэта к гармонии выявляется и в самом порядке выхода альманахов в свет: сначала «Аглая», затем «Аониды». Произведения альманаха «Аглая» выстраивают возможные основания недостижения гармонии. Во-первых, дисгармоничность бытия констатируется как непреложный факт («Любезной»). Во-вторых, дисгармония объясняется отсутствием взаимной любви в жизни человека, в частности, в пожилом возрасте, когда пора любви-юности прошла, а мир воспринимается суровым и печальным («Послание к Д »). Обретения любви не происходит, когда она встречает препятствия на своём пути: например, разлука («Разлука» М. М. Хераскова), сам человек и обстоятельства жизни («Сиерра-Морена»), а также законы общества («Остров Борнгольм»). В «Аглае», в отличие от «Аонид», «идеальная» гармоничная реальность существует только на страницах программного очерка «Нежность дружбы в низком состоянии», а также в сказке «Дремучий лес».
В альманахе «Аониды» тема любви чаще всего представлена в сентиментальной стилистике; в предромантической обрисовываются либо вопросы смысла жизни, смерти (В. В. Измайлов), либо горестные чувства, переживаемые в разлуке с любимой (М. М. Херасков, Д. И. Вельяшев-Волынцев).
В произведениях Карамзина присутствуют и сентиментальные, и предромантические женские образы, при этом последние появляются не только в связи с изображением горестных чувств героя / героини, но и для выражения общего пессимистического настроения автора / лирического субъекта. Следовательно, пласт сентиментальных произведений альманахов конструирует такой мир, к какому стремится издатель, в то время как предромантический и, с другой стороны, сатирический пласт маркируют «нежелательную» реальность. Произведения сатирической направленности демонстрируют непозволительную модель поведения в рамках превалирующей сентиментальной картины мира. Сатирические зарисовки фиксируют определённые женские типажи, например, тип «модной жены», заимствованный из французской культуры (сказка Д. И. Хвостова «Праздник быков»).
На страницах альманахов «идеальная» литературная реальность постоянно взаимодействует с жизненной, что выражается в структуре альманахов, сюжетах произведений, а также в женских образах. Например, в названия произведений выносятся географические места (остров Борнгольм), имена реальных людей (например, «К Е… И… Б» А. И. Клушина). Художественные переклички с реальной жизнью встречаются и внутри произведений: например, Нанина и «любезная» Н. М. Карамзина – это А. И. Плещеева, Хлоя В. Л. Пушкина – Капитолина Михайловна Вышеславцева, у И. М. Долгорукова Селимена – Прасковья Юрьевна Гагарина, Параша – Варвара Петровна Волконская. В стихотворениях Г. Р. Державина создаётся образ подруги-музы, являющийся элементом автобиографического контекста; Пленира – поэтическое имя первой жены (Е. Я. Бастидон), Милена – второй (Д. А. Дьяковой).
На примере женского мира альманахов можно проследить общий процесс движения литературы, когда в клишированном тексте появляются «реальные» детали, задающие иное восприятие произведения (например, топоним в стихотворении В. Л. Пушкина «Суйда»). В культуре того времени отмечают взаимопроникновение быта и литературы, причем быта не только светского (например, «К Е…е И…е Б» А. И. Клушина, И. А. Крылова «Вечер», В. Л. Пушкина «Вечер»), но и государственного («Хариты. На случай Руской пляски Их Императорских Высочеств…» Г. Р. Державина). В том случае, когда быт начинает проникать в литературное произведение, женский мир (в его сентиментальном варианте) выполняет эстетическую функцию.
Изображение исторических женских образов – императриц – также меняется от одного произведения к другому, показывая процесс изменения литературы. Уникальность образа Екатерины II в альманахах Карамзина состоит в том, что он вписывается в контекст как государственной, так и частной жизни: в стихотворениях «Аонид» императрица представлена и как государственно значимое лицо, со всеми атрибутами монарха, и как «женщина». Некоторое смещение акцентов с богоподобных черт в сторону внутренних качеств Екатерины II (мудрости, щедрости) намечается в творчестве Г. Р. Державина. В стихотворении Н. М. Карамзина наблюдаем приметы сентиментального стиля в образе Екатерины II. В творчестве женщин-поэтесс императрица Мария Фёдоровна представлена прежде всего как супруга и мать.
Женское творчество наиболее явно высвечивает тенденции развития литературы, в частности, переход от сентиментализма к предромантизму. Это связано с тем, что в сентиментальных стихотворениях изображается общее статичное внутреннее состояние лирического субъекта (влюблённость, счастье, разочарование, приятие, скепсис и т. д.), в то время как поэтов начинает волновать «движение» души, смена эмоций, познание внутреннего «я». Этот процесс наглядно прослеживается в повестях Н. М. Карамзина «Остров Борнгольм» и «Сиерра-Морена», а также в женском творчестве «Аонид». Беря мужское творчество за образец, женщины-поэтессы сначала создают обобщённый образ «человека», но постепенно в нём начинают проглядывать черты «женского» субъекта, видящего мир по-своему. Следует отметить, что в альманахе есть произведения, в которых мужчина-поэт пишет от лица женщины. Но они демонстрируют лишь попытку наметить различие мужчин и женщин, в то время как женщины в своих творениях по-другому осмысляют важные для издательской стратегии понятия счастья, любви, дружбы. В отличие от «мужских» произведений, написанных от лица женщины, в произведениях поэтесс женщина позиционирует себя как автор, открыто заявляя себя создателем поэтических произведений. В женском творчестве появляются темы, не свойственные «мужской» поэзии, например, стремление понять внутренние «порывы» души.
Данная диссертация не исчерпывает проблематику женского мира в творчестве Н. М. Карамзина. Даже в рассмотренных альманахах «Аглая» и «Аониды» остаются не затронутые нами аспекты, которые могут составить перспективы предпринятого исследования. Так, особый пласт «женской темы» составляет античная мифология, представленная не только отдельными женскими персонажами, но и парами (Гектор и Андромаха, Сатрап и Лаиса и т. д.), что особенно важно в контексте обозначенных проблем, в частности, мужского и женского отношения к любви. Некоторые женские образы в «Аглае» и «Аонидах» имеют реминисцентную природу (например, Дездемона), что выдвигает проблему трансформации их в новом эстетическом контексте. Кроме того, нами были выделены для подробного рассмотрения лишь некоторые поэты, отличающиеся индивидуальностью воплощения женского мира, по-своему отступающие от поэтической системы Н. М. Карамзина или полемизирующие с ней. Но помимо них в альманахах намечаются «несобранные циклы» других авторов. В соответствии с поставленными задачами, в диссертации были лишь фрагментарно затронуты сатирические произведения, между тем рассмотрение их в комплексе (не только «Праздника быков» Д. И. Хвостова, но и «Вечера» И. А. Крылова, «Вечера» В. Л. Пушкина, эпиграмм) освещает ещё одну грань женского мира.
Подходы, которые были использованы при анализе женского мира в альманахе как едином тексте, могут быть использованы при рассмотрении других «метатекстов» Н. М. Карамзина, например, авторского сборника «Мои безделки» и журналов. И здесь возникают перспективы не только эмпирического, но и теоретического характера – различия смежных, но не совпадающих жанров альманаха и журналов. Можно предположить, что содержание, функции и сама значимость женского мира будут в этих изданиях различаться. Одной из существенных в случае подобного рассмотрения окажется и проблема эволюции. Намеченная в альманахах, во временном промежутке с 1792 по 1799 гг., она может быть выявлена и в других изданиях – отражающих мировоззрение Н. М. Карамзина в другие жизненные периоды, принадлежащих к иным культурно-историческим эпохам, со своим литературным контекстом.