Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Структура чеховского мифа, причины и условия его возникновения 14
Глава 2. Чеховский миф в интеллигентском сознании (поэзия - версификация) 30
2.1 Стихотворения о Чехове
2.2 Стихотворения о произведениях Чехова
2.3 Миф о Чехове как миф об интеллигенции
2.4 Чехов как идиолект современной поэзии
Глава 3. Чеховский миф как объект деконструкции и постмодернистской игры 106
3.1 Поэзия Тимура Кибирова: миф о вишневом саде и крыжовнике
3.2 Чехов в каталоге стереотипов. (Миф Чехова в творчестве Л. Рубинштейна, А. Монастырского, В. Некрасова)
Глава 4. Чеховский миф в метафизическом сознании (Чехов и Бродский: реальный и мифологический диалог) 138
4.1 Мотив предательства Христа в пасхальных рассказах Чехова и в произведениях Бродского
4.2 Стихотворение «Посвящается Ялте» как реакция на чеховский текст
4.3 И.Бродский «Посвящается Чехову»: реальность и миф о реальности
Заключение 173
Библиография 180
- Структура чеховского мифа, причины и условия его возникновения
- Стихотворения о Чехове
- Поэзия Тимура Кибирова: миф о вишневом саде и крыжовнике
- Мотив предательства Христа в пасхальных рассказах Чехова и в произведениях Бродского
Введение к работе
В современном литературоведении понятие миф является одним из самых дискуссионных. Однозначное осмысление мифа невозможно, так как проблемное поле этого понятия охватывает самый широкий спектр наук. В XX веке миф стал неотъемлемой единицей научной области психологии, социологии, философии, политологии, что добавляет ему новые смысловые категории. Литературоведческий дискурс не является исключением. Сегодня миф в литературоведении не является только видом древнего архаического мышления, границы этого понятия не остались в пределах индивидуально-авторского сознания, миф существует в пространстве между художественным текстом и сознанием воспринимающих его носителей культуры.
В. конце XX века в русской культуре начинает изменяться отношение
к пантеону русской классической- литературы. Это связано с огромным'
распространением массовой литературы, которая нивелирует и
мифологизирует образы русских классиков. Наряду с пушкинским мифом,
миф чеховский является одним из самых значимых явлений русской
литературы и культуры. Писательский миф возникает на основе огромного
количества легенд вокруг жизни и творческой деятельности той или иной
личности. Чеховский миф, в отличие от пушкинского, который во многом
стремится «объяснить гениальность», выполняет дидактическую
функцию. Поэзия, как самый «народный» род литературы, является наиболее частотным пользователем мифа. Мифологическое искажение личности и творчества Чехова включает в себя агиографический компонент, «подгонку» под определенные сюжетные линии и сценарии, и «культ личности» как один из главных сопроводителей писательского мифа. «"Культовый потенциал" писателя — это "набор" биографических и творческих фактов, которые при определенном стечении обстоятельств
?
вызывают распространение поклонения своему носителю (его памяти)» Однако сформировавшийся писательский миф является причиной попыток его «разоблачений». В современной поэзии процессы мифологизации и демифологизации идут параллельно. В работе мы учитываем, что чеховский миф иногда становится частью более масштабных мифов: мифа
0 русской интеллигенции и мифа о Великой русской литературе.
Безусловно, исследование литературного творчества в рецептивном аспекте связано с социологией. Рецептивная эстетика связана с именами У. Эко, Х.Г. Гадамера, Р. Ингардена, Х.Р. Яусса и других исследователей, поднимавших проблему «читателя». Актуализация культурной памяти предполагает наличие в^ художественном тексте «рецептора», «ссылки в свернутом виде». Рецептивная эстетика вводит в сферу исследования читателя и общество, представляя литературный текст как продукт исторической ситуации, зависящей от позиции интерпретирующего читателя. Анализ произведения основан на особенностях восприятия в конкретно-исторической ситуации и формах бытования классического текста. Миф о писателе создается читателями, поэтому мифологический и рецептивный методы исследования в работе тесно взаимосвязаны.
Общественные мифы включают в себя не только литературное
воплощение, но и празднования юбилеев, музейную жизнь классика и
многое другое вплоть до кафе «Три сестры», настойки «Вишневый сад» и
продукции торговой марки «Дядя Ваня». Для выявления «рецептивного
остатка» требуются статистические исследования. В нашей работе мы
предполагаем сделать акцент на мифологических редукциях чеховского
художественного творчества. Собранный поэтический материал уже
позволяет сделать статистические выводы о частотности чеховских
мифологем в современности. В работе^ мы будем пользоваться
литературоведческими методами исследования. Благодаря
1 Загидуллина М.В. Классические литературные феномены как историко-функциональная
проблема (творчество А.С. Пушкина в рецептивном аспекте): автореф. дис. докт. филол. наук/
Загудуллина М.В. - Екатеринбург, 2002. — С. 16
вышеперечисленному, мы предполагаем, что диссертационное исследование будет иметь литературно-аналитический характер и малую степень описательности. Чеховский миф приобрел аксиоматическую легитимацию, что также позволяет обойтись без социологических исследований. И, наконец, эксперименты, описанные в работе М.В. Загидуллиной, позволяют сделать вывод о том, что «классическое наследие- остается в сознании реципиентов в "свернутом" виде, вполне адекватном существующим научным представлениям о нем»"
Чеховский миф, как и любой другой писательский миф, включает в себя далеко не все произведения и факты биографии, в сознание рецепиентов они проходят «проверку» на жизнеспособность. Миф заимствует у классической литературы систему ценностей, особенность чеховского мифа — навязанная иерархия нравственных приоритетов. Мифологическая мораль - общепринятая мораль. Причиной тому является релятивность чеховского творчества, которая* не выдерживает рецептивного испытания. Такова особенность чеховского мифа в среднестатистическом сознании и массовой литературе. В отношении условно «элитарной» литературы и чеховской критики действует противоположный закон. Чехов становится «неприкосновенным» в силу отсутствия однозначности (как следствие - пошлости) во всем, что касается имени классика. Наконец, следует отметить, что чеховский миф начал формироваться при жизни классика, обрел свои «узнаваемые» черты сразу после смерти, но не остался статичным. Отсутствие однозначных позиций в творчестве Чехова стало причиной уникальности и универсальности чеховского мифа. Миф изменяется в зависимости не только от политической и культурной ситуации, но И' от литературных «потребностей» конкретной личности. Поэтический материал, где
23агудуллина, М.В. Классические литературные феномены как историко-функциональная проблема (творчество А.С. Пушкина в рецептивном аспекте): автореф. дис. докт. филол. наук/ Загудуллина М.В. - Екатеринбург, 2002. - С.21
личностное начало имеет наиболее открытое проявление, является самым ярким свидетельством выдвинутого тезиса:
Культурная память выбрала не так много мифологических знаков в русской культуре. Главными из них являются Пушкин, Достоевский, Чехов. Как следствие — разветвленные мифы, изменяющиеся в угоду веяниям времени. В период распада системы ценностей" существенную переакцентуацию испытывает чеховский миф. Существует несколько причин особого внимания современности к творчеству классика. Чехов — писатель переходного периода, создание знаковых произведений приходится на стык веков. Схожесть историко-культурных ситуаций чеховской эпохи и современности есть провокация мифологической активности. Релятивизм творчества классика становится приемлемым далеко не во всех «матрицах сознания» социума на стыке XIX и XX веков, что становится причиной литературной дискуссии. Чеховский- текст в рубежную эпоху стал одним из самых продуктивных в современной литературе. Это объясняется как актуальными «малыми формами», так и первыми проблесками взаимодействия «хаоса бытия» и «культурной пленки» в творчестве Чехова. Активность литературных модификаций и деконструкций чеховского текста является стимулом мифологической-креативности. И, наконец, существует «внечеховский» комплекс причин, который заключается в осознании кризиса культуры и провоцирует попытки посредством мифа сформировать новую модель мира. Миф является «удобным» языком создания законов и принципов, внеисторических моделей поведения, разрушает пространственно-временные границы. И в этом смысле чеховская- художественная парадигма, выводящая человека из пространственно-временных рамок быта на уровень общечеловеческого содержания, на уровень бытия, превращает классика в один из главных знаков русской писательской мифологии.
Поэзия становится самым активным «мифопользователем» и «мифопроизводителем». Во-первых, это объясняется тем, что поэзия в российском культурном пространстве является основной формой самовыражения- личности. Русская культура в рубежную эпоху не раз испытывала мощные- поэтические всплески. Так было в начале XX века, когда не только модернизм «серебряного века», но и полупрофессиональная поэзия Пролеткульта' реагировали' на слом в' сознании носителей культуры, формировали посредством мифа новые модели мира. Культурная ситуация в начале XXI века также определяет поэзии особую роль «мифопроизведения» и «мифовоспроизведения», изменилось только место. Поэзия- из литературных салонов и кафе переместилась на страницы Интернет-порталов. Во-вторых, поэтическое сознание в особой степени нуждается в идеале. Поэтому «реальный» писатель в огромном количестве стихотворений наделяется чертами культурного героя, то есть героя мифологического. Потребность в идеале является причиной редукции с одной стороны и* причиной формирования новых мифологически прямолинейных смыслов с другой. Содержательная сторона чеховского мифа является одним из главных источников представлений о содержательной стороне сознания носителей культуры.
Тема диссертационного исследования предполагает проблему поэтической интерпретации прозаического и драматического текста. Во-первых, следует сказать об особой поэтической составляющей чеховского творчества. Размышляя о мифологеме «вишневого сада» В.Б. Катаев указывает на то, что поиски классического «мифологизма» не дают исчерпывающего понимания сути явления. Для драмы Чехова, по мнению исследователя, это «известный поэтический ключ» . Для мифологического мышления род литературы не имеет принципиального значения; Чеховский текст изобилует особыми поэтическими кодами,
3 Катаев, В.Б.. «Вишневый сад» как элемент национальной мифологии // «Звук лопнувшей струны»: к 100-летию пьесы «Вишневый сад».: Чеховиана. - С. 15.
«символогенными» формулами, которые таят потенциально мифологические смыслы. Поэтический-код — способ понимания-творчества Чехова. Редуцированный поэзией поэтический код - мифологема, содержательная единица чеховского мифа. Как следствие, проза и драма Чехова является источником «идиолектизмов», рецептивной лексики для современной поэзии.
На основе элементарной частотности можно составить своеобразный словарь чеховского мифа. Его содержание есть содержание мифа. Среднестатистическое сознание (по терминологии Загидуллиной) оставило определенный набор чеховских стереотипов. Внешность Чехова сохранилась в сознании показательными «пенсне» и «бородкой» (узнаваемый портрет из школьного кабинета литературы). Особую роль играет мифологема «Доктор Чехов». Творчество представлено набором потенциально мифологических знаков: Каштанка, крыжовник, человек в футляре, дом с мезонином, вишневый сад, чайка, три сестры, «В Москву...», небо в алмазах, звук лопнувшей струны, «в человеке все прекрасно», «выдавливать раба», «их штербе», ружье на стене, стук топора и др. Как видим, «словарь» является следствием школьной программы и содержит преимущественно текст драмы. Это объясняется указанными «поэтическими ключами» чеховской драмы, полями пустоты и непроявленных смыслов, которые стимулируют мифологическую деятельность. Чеховский миф обладает определенным набором сюжетных линий, на основе которых можно выделить разветвления в его структуре. Мы предлагаем следующие сюжетные стратегии:
биографическая: интеллигент, доктор - лекарь человеческих душ, гуманистический поступок (поездка на Сахалин) и плата (болезнь и смерть);
творческая: противоречия между заявленным Чеховым «художник и только» и социальной составляющей творчества;
гуманистическая: Чехов как нравственный императив социума, борец с пошлостью;
научная: релятивность чеховского творчества, всеприемлемость.
В работе будет показано как указанные сюжетные стратегии реализуются в поэзии периода деконструкции системы ценностей.
Предметом исследования является сформировавшийся миф Чехова в современной литературе в актуальном и смысловом выражении в тексте. Особое внимание уделяется функционированию мифа в художественном произведении, но в работе отмечается, что формирование и воспроизведение' мифа не ограничивается рамками литературы. Миф не является единственной формой взаимодействия чеховского текста и современной поэзии, поэтому в работе исследуются другие механизмы литературного диалога, которые приводятся в качестве сравнения с самой распространенной парадигмой внедренности текста классика в современную культуру.
Миф по-разному реализуется в разных матрицах сознания. Поэтический материал позволяет увидеть разницу в восприятии и интерпретации чеховского мифа интеллигентским, постмодернистским и метафизическим сознанием. Этим фактом определяется структура работы.
Объектом исследования выступают стихотворения- современных поэтов, написанные в 1990-х - 2000-х годах. В целях более полного раскрытия особенностей реализации чеховского мифа мы включили в диссертационное исследование работы уже признанных поэтов: Л. Лосева, Т. Кибирова, А. Кушнера, В. Некрасова, И. Бродского. Выбор этих поэтических произведений в качестве материала исследования объясняется стремлением наиболее разносторонне представить механизмы проникновения мифа в художественную литературу. Материал позволяет определить различия и сходства в функционировании чеховского мифа в массовой и элитарной литературе, кроме того, историко-функциональный характер проблемы требует исследования разнородного материала.
Выбранные произведения во многом отражают текущий литературный процесс в пределах репрезентативности темы исследования. Разнородность поэтического материала позволяет оценить целостность и в то же время уникальность функционирования мифа Чехова в каждом произведении и литературном направлении, а также выявить полноту содержания мифа и причины его возникновения. Стоит отметить, что в диссертационное исследование вошла лишь небольшая часть собранных нами современных поэтических произведений, реализующих чеховских миф. Распространенные чеховские реминисценции отражены в десятках стихотворений на страницах популярных поэтических Интернет — ресурсов, каждый «чеховский» город (Таганрог, Чехов, Ялта) насыщен сотнями лирических посвящений в местной периодике и музейных вестниках. Выбор пал на произведения, которые наиболее показательны в отношении той или иной сюжетной стратегии чеховского мифа.
Цель диссертационного исследования заключается в рассмотрении специфики художественной интерпретации чеховского мифа в поэзии периода деконструкции системы ценностей.
В процессе достижения цели необходимо решить ряд задач:
определить структуру чеховского мифа и обозначить основные причины его возникновения в сознании носителей русской культуры;
проследить особенности рецепции Чехова в интеллигентском сознании (поэзия — версификация);
проследить изменения чеховского мифа в постмодернистском сознании;
проследить интерпретацию чеховского мифа в метафизическом сознании И. Бродского;
определить степень обновления чеховского мифа в поэтическом сознании.
Актуальность исследования: Тема «Чеховский миф в современной поэзии» является актуальной по нескольким причинам. Во-первых, она находится в русле одного из приоритетных направлений современного литературоведения. Изучение литературы в рецептивном аспекте становится необходимостью в результате огромного влияния классической литературы на сознание современного носителя культуры.'В'то же время чеховский текст предстает предельно-редуцированным и искаженным, то есть мифологическим. Современная наука все чаще говорит о том, что русская логоцентричная культура содержит в себе исключительно литературные мифы. Во-вторых, тема позволяет определить значение творчества Чехова в формировании духовной доминанты современности и новейшей литературы вообще. В-третьих, возникает потребность не только в описании процессов редукции в ходе восприятия чеховского творчества, но и в определении функций и причин этого явления. Поэзия* позволяет постичь масштаб мифологизации классического литературного наследия, коим, безусловно, является чеховское творчество, и увидеть судьбу ценностно значимых произведений в российском интеллектуальном пространстве.
Научная новизна исследования обусловлена прежде всего обращением к новому материалу. Из всех поэтических произведений, использованных в работе, в контексте чеховского творчества описывалось только стихотворение И.А. Бродского «Посвящается Чехову». Многие тексты вообще не упоминались в исследовательской литературе. Феномен чеховского мифа достаточно не изучен, хотя это понятие уже закрепилось в современном чеховедении. В отношении чеховского мифа используется не только рецептивный аспект, то есть исследование восприятия творчества классика^ но и генезис этого явления, что позволяет наиболее полно описать обозначенную проблему. Процесс мифологизации Чехова частично описывался в некоторых работах, касающихся взаимодействия классика и современности. В частности, в диссертационной работе А.
Щербаковой «Чеховский текст в> современной драматургии». Наша работа находится в ряду исследований, посвященных писательскому мифу, среди которых стоит выделить- труд М.В. Загидуллиной «Классические литературные феномены* как историко-функциональная проблема (Творчество А.Є. Пушкина в рецептивном аспекте)»; Наиболее изученными аспектами' темы являются^ теории мифа и процессы влияния классических текстов: на современную литературу, но все; что касается, конкретики (реализацияїчеховского мифа в современной поэзии), остается нетронутым литературоведением.
При исследовании текущего литературного процесса мы пытались по возможности избегать описательности, поэтому в работе используются следующие методы: сравнительно-исторический^ и структурно-семантический, рецептивный, мифологический. При исследовании отдельных поэтических произведений, мы пользовались функциональным анализом. В" рассмотрении способов литературного взаимодействия учитывались отдельные положения теории интертекстуальности.
Теоретическая основа исследования связана, во-первых, с классическими исследованиями по теории мифа Р; Барта, М. Элиаде, А. Лосева; К.-Е. Юнга, К. Леви-Строса и др. Это далеко не полный список исследований^ мифа: Hbj в силу отсутствиям определенности и однозначности в отношении этого понятия, возникает необходимость определиться с выбором понимания': мифа. Теоретической основой для такого понимания в работе служат труды Ролана Барта. В классификации направлений современной поэзии: мы пользуемся исследованиями М. Эпштейна. Теоретической, основой в области чеховедения послужили; работы А.П'. Чудакова, В1Б: Катаева, А.С. Єобенникова; Л:Е. Бушканец, А.Д; Степанова,. Э.А. Полоцкой и др. Большое значение для:работы,имеют классические исследования- по теории литературы М.М. Бахтина* и. Ю;М: Лотмана.
Теоретическая значимость данного исследования заключается в детальном изучении процессов мифологизации в- текущем литературном процессе понятия «Чехов» (именно так — потому что мифологический «Чехов» включает в себя личность писателя в неразрывном единстве с произведениями, героями и идеями). В работе предпринята попытка классификации составляющих мифа на смысловые группы. Подобное деление производится не только на тематической основе, но и по степени мифологической опустошенности изначального литературного факта. Классификация не предполагает разграничений по степени художественной ценности поэтических произведений в связи с тем, что предметом исследования является чеховский миф, а не направления развития новейшей поэзии. В частности, можно выделить стихотворения, ставшие классикой литературы, массовое искусство и сетевую литературу. Многие стихотворения последней не представляют художественной ценности, но могут быть интересны как социальное явление в содержании чеховского мифа и как часть современного литературного процесса. Литературному взаимодействию Чехова, поэтов-концептуалистов и Бродского посвящены отдельные главы ввиду объема и неоднозначности указанного диалога. Данное исследование позволяет углубить представления об общих путях развития поэзии и о судьбах русской классики в современной культуре.
Практическая значимость. Материалы диссертационного исследования могут помочь в дальнейшем изучении реализации чеховского мифа в художественных текстах, а также в изучении других способов взаимодействия чеховского текста и современной поэзии. Кроме того, некоторые наблюдения могут послужить поводом для коррекции содержания литературного образования в целях создания наиболее объективного образа писателя.
Апробация материала диссертации осуществлялась на международных научных конференциях «Молодые исследователи Чехова»
(Москва, 2005), «Философия Чехова» (Иркутск, 2006), «Чеховские чтения в Ялте» (Ялта, 2007), а также на внутривузовских конференциях в Иркутском государственном университете и Иркутском государственном педагогическом университете (2005-2008 гг.). Основные положения были изложены в публикациях.
Структура чеховского мифа, причины и условия его возникновения
Исследуя современные поэтические произведения, где встречаются чеховские цитаты, аллюзии, рецепции и другие элементы литературного диалога и интертектуальности, мы пришли к выводу, что чеховский текст не просто искажен по смыслу или по форме - в современной поэзии он лишен своей изначальной функциональности, превращается зачастую1 в, номинацию, средство метафоризации или метонимизации, у него появляются лингвистические или частные для определенного произведения функции. Чем дальше от нас эпоха Чехова-писателя, тем больше для общественного сознания Чехова-мифа. Существуют различные, как по времени, так и по содержанию, исследования мифа. Для определения необходимого нам понимания следует рассмотреть основные теории. Множественность и противоречивость теоретических исследований свидетельствуют о незавершенности, открытости литературоведческой проблемы.
А.Ф. Лосев в книге «Диалектика мифа» рассматривает миф как «наивысшую по своей конкретности, максимально интенсивную и в величайшей мере напряженную реальность». Автор одним из первых начал говорить о мифе не как о наивных представлениях первобытных людей, а как о предмете непосредственного, реального восприятия. Лосев утверждает, что «отрешенность» мифа есть отрешенность не от реальности, а от обыденности. Особый интерес вызывает мысль о том, что миф является своеобразным художественным воплощением личности: «Миф есть разрисовка личности, картинное излучение личности, образ личности»4. Такой подход имел свое продолжение в истории науки. В-современности многие исследователи говорят о том, что не только исторические личности, но и личная история каждого человека является мифом, так как сознание человека непрестанно выполняет сюжетообразующую функцию.
К.-Г. Юнг рассматривает миф как бессознательное отражение души человека. Юнг разделил «бессознательное» на личное и коллективное. «Я выбрал термин "коллективное", поскольку речь идет о бессознательном, имеющем не индивидуальную, а всеобщую природу. Это означает, что оно включает в себя, в противоположность личностной душе, содержания и образы поведения, которые cum grano salis являются повсюду и у всех индивидов одними и теми же»5. Термин «архетип» стал неотъемлемой частью современного науки о литературе. Архетипические сюжеты открывают новые границы для сравнительного литературоведения. Они позволяют включать в литературный диалог массовое сознание и массовое восприятие художественного текста.
М. Элиаде говорит о мифе, как о «вечном повторении». С одной стороны мысль Элиаде очень близка исследованиям. Юнга. Повторяющийся сюжет из века в век, «оживающие» герои и боги — есть тот же «архетип». Элиаде говорит о мифологических прототипах для практически каждого человеческого деяния, но, в отличие от теории Юнга, прототипы находятся вне человека, то есть не являются частью бессознательного. «Каждое земное явление, абстрактное или конкретное, соответствует некоему небесному, трансцендентному, невидимому образу, "идее" в платоновском смысле»6. М. Элиаде рассматривает историю человечества как постоянное повторение ритуалов. Особо отметим мысль о том, что «сотворения» как такового не существует, есть лишь-процесс «воспроизведения», что свидетельствует об огромном влиянии мифа на человеческую историю и творчество.
Огромное значение в определении мифа имеют труды К.„ Леви-Єтроса. Французский этнолог исследует механизмы мифологического мышления, указывает на всеобъемлющую роль мифа. Если миф является механизмом мышления, то область его действия- не имеет ограничений. К. Леви-Строс также указывает на «произвольность» использования понятия «миф»: «Понятие «миф» - это категория нашего мышления, произвольно используемая нами, чтобы объединить под одним и тем же термином попытки объяснить природные феномены, творения, устной литературы, философские построения и случаи возникновения лингвистических процессов в сознании субъекта»7.
Для исследования чеховского мифа нам важно учитывать мысль А. Лосева о мифе как «разрисовке личности», что отразилось в стихотворениях, посвященных Чехову. В творчестве Чехова можно обнаружить архетипические (по Юнгу) сюжеты, но, что самое важное, сюжеты Чехова в современности тоже стали архетипическими. Чеховские образы превратились в мифологемы. Для нас также важно, что современная массовая литература зачастую ограничивается лишь «воспроизведением», то есть «повторением», что, по мысли Элиаде, есть главный признак- мифа. Мифологизация образа писателя является не только признаком времени, так как момент появления мифа о том или ином классике не имеет закономерности. Мифологизация есть потребность сознания и особенность мышления, на что указывает К. Леви-Строс. Особенно значимыми для данного исследования являются, труды Р. Барта. Именно «бартовское» понимание мифа будет служить в качестве теоретической основы работы. Во-первых, диссертация основана на анализе произведений современной поэзии, то есть на «словесном» материале, а Барт утверждает, что миф- есть «слово». Во-вторых, миф Чехова является сравнительно недавним образованием. Практически все исследователи говорят лишь о «древних» мифах. Барт утверждает, что миф - категория не вечная, мифы могут исчезать и появляться новые: «...можно допустить, что бывают мифы очень-древние,-но никак—не вечные, ибо только человеческая история превращает действительность в слово, она и только она властна над жизнью и смертью мифического языка. Уходя или не уходя корнями в далекое прошлое, мифология обязательно зиждется на историческом основании, ибо миф есть слово, избранное историей...» Теоретические открытия Барта касаются «живых мифов», а современный литературный процесс доказывает существование и развитие «живого» чеховского мифа, так как «чеховское слово» было «избрано историей».9 Процесс мифологизации чеховского творчества и Чехова-писателя очевиден. Каждая эпоха создает свои мифы, они меняются, но изменение изначального образа неизбежно. В данной работе мы рассмотрим, как этот процесс происходит в самом сопротивляющемся мифологизации роде литературы - лирике.
Стихотворения о Чехове
В этом разделе речь будет идти преимущественно о версифицированной поэзии. «Рецептивная версия текста - это реальность рецептивного сознания, в отличие от креативной версии, которая представляет собой семиотическое образование в исключительной творческой форме»". В современности уже закрепился термин «сетевая литература». У этого явления есть свои признаки, о которых необходимо сказать. Прежде всего, это особое отношение к тому, что было написано «до». Сетевая литература воспринимает поэтов предшественников как такой же коллективный разум, коим являются представители Интернет-литературы. Сергей Костырко, изучая результаты масштабного литературного сетевого конкурса, указывает на эту особенность современных поэтов: «Одна из стоящих перед каждым поэтом вечных, усугубляющихся в каждом поколении проблем — тяжесть уже существующей традиции. Энергетический запас выработанных русской поэзией единиц поэтической речи слишком уж велик и слишком уж агрессивен. В критике уже начали говорить о феномене "стихов вообще". "Мороз и солнце, день чудесный", "Люблю грозу в начале мая" — это чье? А какая разница? Это просто "стихи". Они уже — почти единицы нашей речи, пришедшие из поэзии. И победа в "борьбе с поэзией", хоть самая малая, по определению является условием твоего присутствия в поэзии... Интересно было наблюдать, как решается эта задача в стихах новых поэтов. Самое распространенное, видимо, для современных поэтов средство, которым они пользуются для противостояния "поэзии вообще", -—это разрушение в своем стихе-— форме;, лексике; содержании -—всего того, что собственно и создает ощущение; «поэтических- стихов»: . :-.. Использование так называемого стеба, бытового жаргона; молодых горожан,, почти всегда подсвечиваются-чем-нибудь, изг арсенала;, так; сказать, "элитной- поэзии" или из; наиболее прочно закрепленного в традиции— от фольклора; до формалистских изысков, первой половины нашего века: Причем;.делаться это рекомендуется; также "стебно" и; ненатужно»" . Вторым признаком мы бы назвали особую агрессивность сетевой литературы и верифицированной литературы вообще 4.. Агрессивность проявляется тогда, когда речь,заходит о: проблемах.морали; и гибели русской культуры. Воинственные образы, заимствованные: из, Библии, из криминальной культуры:, становятся; на защиту русской классики. Поражает масштаб и; космичность проблем, затрагиваемых поэтами: Самое удивительное, что с начала века, с появлением действительно массовой поэзии - поэзии Пролеткульта - ничего? существенно не изменилось.. Характеризуя! кроваво-красное Евангелие/ поэтов начала века, С Семенова; приходит к выводу: «Если это и было, с определенной точки зрения; коллективное народное творчество; то творчество/ горрдско-ургийное; - пролетарски-идеальное, прометеистическое. Впрочем, скорее речь, может идти о создании особой-поэтическигфилософской мифологии, (увы,- рационалистически прямолинейной декларативной), мифологии нового- времени ... еще. мало обнаружившего свою зловеще-теневую сторону» . Декларативность и прямолинейность многих современных поэтов, условно «левого толка», продолжает формировать мифологию, включая в ее состав русских классиков. В стихотворениях, посвященных Чехову или его творчеству, реализуются оба обозначенных признака.
Одной из самых распространенных тем в современной поэзии о Чехове является тема Чехова как совести поколений. Образ Чехова-писателя используется как своеобразный флаг, знамя, несущее все лучшее в человеке. Чехов превращается в образ, который по своему культовому содержанию сравним с иконой. Образ реального писателя, суть его произведений отходят на второй план. Чехов становится знаком, олицетворяющим все высоконравственные идеалы. При этом следует отметить, что Чехов как таковой здесь «ни при чем». На его месте может оказаться любой классик. Имя легко заменяется без ущерба смыслу стихотворения. Чехов появляется в связи с какой-либо внешней, нелитературной (точнее - нечеховской) ассоциацией. Практически любой «внешний раздражитель» может способствовать появлению в произведении именно этого имени.
Рассмотрим стихотворение «Чехов». Автор публикуется под псевдонимом Граф Шувалов. Начиная с эпиграфа, Чехов включается в поэтический ряд, восстанавливается своеобразный литературный контекст: «Для нас Окуджава был Чехов с гитарой» (Евгений Евтушенко) Мы не задаемся вопросом, почему Окуджава, этот автор тоже «отметился в литературе стихотворением о Чехове (позже об этом подробнее). Но на этом собственно литературная, точнее тема литературного диалога заканчивается, и начинается исключительно социальная. Размышления о падении нравов, о несправедливо устроенном обществе подкрепляются именем Чехова, как неподражаемым образцом великонравственности. При этом конкретно социальные претензии автора скорее могли быть обращены к Толстому или к другому- классикут-которому обозначенные Шуваловым проблемы были ближе:
Вы слышите, Чехов, как крысы скребутся, Как мальчики строем идут на войну, С которой уже никогда не вернутся?.. Вы слышите, крысы скребутся в углу?26
Поэт заимстствует у Евтушенко не только строки для эпиграфа, но и пафос, отношение к Чехову. Военная тематика, точнее тематика подневольного человека, безусловно, близка классику. Но мифологический Чехов, Чехов-знамя, может становиться кем угодно, в том числе и защитником поколений. Агрессивно-политический пафос стихотворения, очевидно, свидетельствует о культурной принадлежности поэта. Культура современного шансона, в которую переродились песни Окуджавы, накладывает отпечаток на обоснованность (или необоснованность) культурных связей. Шувалов включает себя в ряд известных бардов, а за ними и в культурный ряд русской классической литературы. Из следующего четверостишия становится ясно, каким образом.
Поэзия Тимура Кибирова: миф о вишневом саде и крыжовнике
Поэзия Тимура Кибирова, как и любой постмодернистский текст, соткана из цитат. Литературный контекст не ограничивается русской литературой, но в творчестве этого поэта можно выделить определенные «цитатные» пристрастия, основываясь на элементарной частотности. Это сделать не трудно, так как Кибиров, в порядке. постмодернистского издевательства приводит даже «Список использованной литературы» в конце одного из поэтических сборников. Это особенность современной литературы. М.Н. Эпштейн определяет поэзию Кибирова как «новую сентиментальность» или «мягкий концептуализм». Тимур Кибиров пишет в условиях, когда «язык чувств вынужден прибегать к кавычкам», которые теперь уже так впитались в плоть каждого слово, что оно само, без кавычек, несет в себе привкус всех своих прошлых употреблений, привкус вторичности, который стал просто необходим, чтобы на его фоне стала ощущаться свежесть его повторного употребления.
Судьба России и русской литературы - одна из самых распространенных тем в творчестве этого поэта. Русские классики зачастую преподносятся списком, с учетом или без учета хронологии. Их произведения могут представлять иллюстрационный материал к учебнику по истории. Чеховский текст в этом списке занимает не последнее место. Но говорить о прямом диалоге двух авторов, о заимствовании и переосмыслении идей или о других классических формах литературного взаимодействия мы не можем. Кибиров, как постмодернистский автор, использует концепты массового сознания, элементы культурного мифа о Чехове. В творчестве поэта между «Чеховым» и «о Чехове» есть существенная разница.
Рассмотрим подробнее. Заявленная тема, история России, неизбежно сталкивает автора с чеховским «Вишневым садом». Стихотворение «История села Перхурова» (как становится ясно из этого произведения, хронотоп необходимо расширить до размеров родного государства) представляет собой, по словам автора, «компиляцию». Стихотворение начинается с гоголевской птицы-тройки и поисков вишневого сада.
Вокруг земля - на сотни верст, На сотни долгих лет Картошкою покрыта вся Чего ты? Дай ответ! Молчит, ответа не дает Прибитый глинозем. Проселочный привычный путь До боли не знаком Так был здесь соловьиный сад Или вишневый сад? Вон бабка роется в земле, Задравши к небу зад.101 Затем слог сбивается на «державинский», на слог автора «Слова...», на былинный слог, где, собственно, изложена вся история села Перхурова. И автор вновь возвращается к вишневому саду, а точнее — к чеховской драме вообще. Все та же декорация, но нет Ни занавесей, ни картин на стенах Смеркается. Не зажигают свет. И странные клубящиеся тени Усугубляют чувство пустоты, Тоски и безотчетного смятения.
Кибиров сделал все, чтобы мы узнали эти декорации: остатки мебели, рояль, собранные перед отъездом вещи, «старый сад за окнами темнеет оголенный», «купец застыл немного удивленный», «старый лакей», «бывшая хозяйка с братом», «мелькнуло домино», «помещик делает движенье руками, будто чистого кладет шара от двух бортов», «земский врач», «студент калоши ищет», «приемная дочь», для постмодернистской неоднозначности можно смешать декорации -украсить картину криками чайки, добавить «усталого беллетриста». В декорациях чеховских пьес, прежде всего пьесы «Вишневый сад», мелькает некий «красный призрак»: «виденьем инфернальным возникает Некто в красном домино». «А далее «выносят мебель, разбирают стены», «чуть слышно топоры стучат», сумасшедшая смесь культурных знаков, блоковская поэма «Двенадцать», воплощенная в современности, и пробуждение лирического героя . История России окончена. «Некто» в красном домино, нежданный гость показал свое лицо:
.Мчится Домино Взмывает алым вихрем, строит глазки,
Хохочет, кувыркается. В окно Все новые влезают. Вот без уха Какой-то, вот еще без глаз и ног. Всеобщий визг и скрежет. Полыхает, Ржет некто в красном. Пьяный мистагог Волхвует, бога Вакха вызывает.
И, наконец, всю сцену заполняют И лижут неба языки огня...104 Революция, которой завершается чеховский текст в стихотворении Кибирова, является переломным этапом не только в истории России, но и в поэтическом языке этого произведения. Контраст языка «до» и языка «после» характерная для поэта игра. Мифологемы прошлого сменяются мифологемами нового времени. Кибиров выставляет напоказ не только разность и привлекательность культурных мифов, но и разность их языкового «обаяния».
Лексическая игра в словесные штампы 19 и 20 веков присутствует не только в произведении «История села Перхурова». Стихотворение Тимура Кибирова «Усадьба» тоже может служить примером подобной игры. Автор воспроизводит -лингвистические штампы русской усадьбы, характерные темы разговоров и не менее характерный сюжет: приехавшие в дворянскую глубинку столичные гости. В стихотворении воспроизводятся ситуации «Евгения Онегина» с тайной передачей письма, тургеневского романа «Отцы и дети» и чеховских пьес с их очарованием русской усадебной жизни. Особое внимание в разговоре уделяется пока не явным изменениям в «настроениях молодежи». Непременным атрибутом дворянского имения является сад, именно его судьба знакова для Кибирова, мифологема сада (пожалуй, самая чеховская) воспроизводится во многих произведениях поэта. А далее события развиваются по уже знакомому по предыдущему стихотворению и по истории России сюжету:
Покойной ночи, спите, господа. Уснете вы надолго. Никогда вам не проснуться больше. Никогда в конюшнях барских не заржет скакун. Трезор, и Цыган, и лохматый Вьюн не встретят хриплым лаем пришлеца. Чувствительные не замрут сердца от песни Филомелы в час ночной. И гувернер с зажженною свечой не спустится по лестнице. И сад загубят и богатства расточат. И подпалят заветный флигелек105.
Сад, как символ русской культуры, исчез. Язык меняется сразу после гибели сада. Сердцееды, квасок, грибочки, именьице, приданое, «опрокидонт иваныч» сменяются «пишбарышнями», соляркой, мазутом в старом пруду и «минводхозными дачами». Предполагаемое будущее чеховского вишневого сада в произведениях Кибирова обретает свои черты. Средством реализации авторской идеи является не только воспроизведение мифологического сюжета русской литературы, но и лексический контраст языковых штампов 19 и 20 века.
Чеховский текст в стихотворении представляет собой узнаваемую систему литературных аллюзий, с помощью которой автор рисует хаос и абсурд сознания современного человека. Образы теряют изначальную смысловую насыщенность, становятся декорациями для нового действия. Такие понятия как «любил», «ценил», «спорил» не уместны. Кибиров эти знаки «использовал», потому что «ими думал». Чеховский текст в творчестве поэта превращается в миф, а образы несут номинативную функцию, сужаются до уровня слова, фразеологизма, что свойственно постмодернизму вообще.
Мотив предательства Христа в пасхальных рассказах Чехова и в произведениях Бродского
Имена Чехова и Бродского являются знаковыми в едином поле русской литературы. Синтезирующее творчество этих художников не только обобщает предшествующий опыт, но и является началом новых традиций. В литературоведении есть опыт сопоставления Чехова и Бродского. Большинство этих работ касаются стихотворения И. Бродского «Посвящается Чехову» (А. Ранчин «На пиру Мнемозины: Интертексты Бродского», А. Степанов «Бродский о Чехове: отвращение, соревнование, сходство», В. Суханов «Художественный мир А.П. Чехова в поэтической интерпретации И. Бродского» и другие работы). Однако стоит отметить, что исследователи литературного диалога Чехов-Бродский отмечают, что диалог не ограничивается этим стихотворением. Связь двух гениев гораздо - глубже и представляет интерес для исследований. В этом разделе мы попытаемся расширить эту тему, в частности, речь пойдет об идейной близости пасхальных рассказов Чехова и «пасхальных-рождественских» стихотворениях Бродского, о присутствии чеховского текста в стихотворении «Посвящается Ялте», и об особой и неоднозначной мифологизации чеховского творчества в стихотворении «Посвящается Чехову».
В статье Андрея Степанова «Бродский о Чехове: отвращение, соревнование, сходство» достаточно полно раскрыто художественное взаимодействие этих писателей. Исследуя истоки неприятия Чехова Бродским и анализируя стихотворение «Посвящается Чехову», автор делает справедливые выводы: «Диалог Бродского с Чеховым включает по крайней мере три момента: неприятие, унаследованное от штампов чеховской критики и «физиологического» отвращения акмеистов и Цветаевой; момент соревнования в выразительных средствах поэзии и прозы, в котором Бродский, вопреки собственным декларациям, оказывается учеником Чехова, пытающимся победить учителя; и, наконец, момент сходства позиций: для обоих высшей ценностью оказывается неповторимое мгновение, но для Бродского чеховские мгновения еще и парадоксальным образом повторяются в совершенно другой эпохе. Поэтому не исключено, что за внешним неприятием у Бродского скрывается сходный со многими авторами взгляд на Чехова, как на художника, который был способен видеть сквозь время» . Сам факт существования в творчестве Бродского стихотворения «Посвящается Чехову», даже учитывая его пародийную составляющую (заметим -неоднозначную), позволяет сопоставить творчество этих писателей. Ценность мгновения, сближающая Чехова и Бродского, имеет естественное продолжение в ценности жизни человека вообще, жизни короткой и реальной, а не умозримой, вечной. Это положение неизбежно наталкивает писателей на диалог с христианством, убеждающим человека в необходимости «зарабатывать» жизнь вечную.
Мы попробуем сопоставить пасхальные рассказы Чехова и стихотворения «Рождественского цикла» Бродского. На первый взгляд, сопоставление кажется немотивированным, поскольку в творчестве Чехова есть также рассказы о Рождестве, но это связано с традицией. В.Н. Захаров пишет: «В западных церквах главным праздником стало Рождество, в Православии — Пасха. Литературное значение Рождества давно признано и писателями и читателями: есть свой круг авторов и есть жанр «рождественского рассказа». У нас его часто смешивают со «святочным рассказом», хотя очевидно, что это не одно и то же, тем более, что исконно
западно-европейский «рождественский рассказ» и русский «святочный рассказ» говорят о разном: один - о христианских заповедях и добродетелях, другой - об испытании человека Злым Духом. Хронологическое совпадение — а оба жанра приурочены к Рождеству — имело свои последствия: русский «святочный рассказ» усвоил кое-что из «рождественского», но их национальная и конфессиональная почва различна»140. И. Бродский гораздо чаще наследует западно-европейскую традицию (достаточно взглянуть на заголовки стихотворений: «Большая элегия Джону Донну», «Стихи на смерть Т.С. Элиота», «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» и другие). В русской традиции функцию рождественской литературы выполняет пасхальная, поэтому именно пасхальные рассказы Чехова (самые известные - «Студент», «Архиерей», «Святою ночью») близки стихотворениям Бродского. Н.В. Капустин указывает на такой факт, подтверждающий справедливость подобного сопоставления: «одно из значительных и показательных для русского самосознания вех на пути становления пасхального рассказа стал 1844 год, когда, как установлено В.А. Кошелевым, А.С. Хомяков перевел на русский язык «Рождественскую песнь в прозе» Ч. Диккенса и, переработав ее, анонимно издал под -названием «Светлое Христово Воскресенье». Изменение Хомяковым рождественского текста действительно примечательно и объясняется той первенствующей ролью, какую играет праздник Пасхи в русской национальной традиции» \ Реминисценции из Диккенса встречаются в творчестве Бродского:
Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве, В эту пору - разгул Пинкертонам.142 Характерными особенностями рождественского и пасхального рассказов являются, по мнению X. Барана, «ожидание чуда, сопереживание Страстям Господним, воспоминания о праздниках в детстве и о более гармоничном, счастливом, чем во взрослом возрасте, состоянии души» . Большинство этих особенностей соответствует произведениям Чехова и Бродского. Мы обратим внимание на «сопереживание Страстям Господним», а, значит, на всеобщую причастность к гибели Христа, на трагедию человека, невольно в быту отрекающегося от праведной жизни, а это является своеобразным предательством, только в творчестве этих писателей оно теряет свою негативную окраску. Предательство Христа в культурной традиции принято ассоциировать с именем Иуды, но в бытовом плане редко кто решается на столь лицемерные поступки. Многие произведения Чехова и Бродского производят некоторую корректировку неприкосновенной и бесспорной христианской морали. «Спор с сакральным - лучшее подтверждение его актуальности»144. Онтологическая невозможность ее реализации составляет боль и стыд человека, ощущение неизбежности предательства Христа и любви к нему. Столь противоречивые чувства на страницах рассказов Чехова -и в стихотворениях Бродского сплетены в единое ощущение (как это не абсурдно) радости жизни. «И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух» (А.П. Чехов «Студент).145 Библейское отречение Петра, изложенное в рассказе Чехова «Студент», оказывается чрезвычайно близким героям этого произведения: «Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, всё, происходившее в эту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение...».