Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Особенности архетипического толкования романа «Обломов» 16
ГЛАВА II. Архетипы и их контекстуальная роль в романе 38
1. Специфика реализации архетипа младенца и проблема вечности и ее толкования 38
2. Мифологема «Блудный сын» в контекстуальном построении романа 63
3. Архетип духа и дихотомия добра и зла 71
4. Архетип гостя и его реализация 98
ГЛАВА III. Архетипы матери и Коры как основополагающие образы в творческом наследии И.А. Гончарова 107
ГЛАВА IV. Специфика гончаровского дуализма и хронотоп 136
1. «Сон Обломова» и понятие гончаровской утопии 136
2. Пространственно-временная парадигма романа 141
3. Образ Петербурга и проблема выбора 144
Заключение
- Мифологема «Блудный сын» в контекстуальном построении романа
- Архетип гостя и его реализация
- Пространственно-временная парадигма романа
- Образ Петербурга и проблема выбора
Введение к работе
Актуальность диссертации определяется необходимостью углубленного толкования романа «Обломов» в свете теории архетипов К.Г. Юнга и К. Кереньи по причине недостаточного количества исследовательских работ, всецело посвященных данной теме.
В диссертационной работе осуществлен:
1) анализ центральных образов романа, рассмотренных с точки зрения реализации
архетипических моделей;
2) выявлены роли центральных образов, а также формулировки и обоснования их связей с
общей контекстуальной моделью произведения.
Степень разработанности темы: с момента публикации романа данная тема детально не освещалась. Нами был дан краткий анализ критической литературы о романе. Отдельно были обозначены исследовательские работы, посвященные творчеству Гончарова. Описанные нами эволюция взглядов и идей Гончарова и его концепция «объективного» творчества сформировали устойчивую основу для разработки заявленной темы, а также обозначили имена тех философов, деятельность которых существенно повлияла на писателя: Н.И. Надеждина и С.П. Шевырева. В диссертационном исследовании использованы не только труды гончароведов Криволапова, Краснощековой, Мельника, Ермолаевой, Рыбасова, Недзвецкого, Отрадина, но и работы по мифологии Элиаде, Голосовкера, Куна, Мелетинского, Лотмана и проч. Основу работы составили исследования в области психоанализа Юнга. Частично затрагивается труд Хюбнера «Истина мифа» с целью уточнения понятия особенностей использования понятия «архетип». В связи с тем, что понятие «архетип» с момента его создания К.Г. Юнгом претерпело ряд изменений, важно иметь в виду, что в основу исследования легло именно то значение, которое приписывал архетипу швейцарский психиатр.
Объектами диссертационного исследования целесообразно назвать образы Агафьи Пшеницыной, Ильи Ильича Обломова, Ольги Ильинской, Андрея Штольца, Михея Тарантьева и визитеров Обломова, через которые реализуются контекстуально-соответствующие им архетипы:
матери, младенца, духа, коры, трикстера и гостя, а также пространственная оппозиция срединное– периферийное, представленная через сопоставление Обломовки и Петербурга. Нельзя не отметить и сопутствующие мотивы реки, дома, двери, мифологему «блудного сына», анализ которых позволил глубже понять авторский замысел.
Предметом диссертационного исследования является:
1. осмысление особенностей реализации архетипов в романе «Обломов», выразившееся в
создании типических образов, равно реализующихся в разных произведениях писателя;
2. рассмотрение оппозиции срединное–периферийное пространство применительно к
Обломовке и Петербургу;
3. анализ портретов Ольги Ильинской и Агафьи Пшеницыной, продолжающих галерею
гончаровских героинь. Применительно к портретной характеристике выявлена оппозиция
прошлого и настоящего времени.
Цель исследования состоит в анализе архетипов, представленных в романе, а также в определении особенностей их функционирования и влияния на общую идейную основу произведения.
Цель исследования предопределила задачи:
1) рассмотрение образов Обломова, Штольца, Ольги и Агафьи в контексте теории
архетипов Юнга;
2) анализ общей идейной оси романа, продиктованной спецификой персонажного уровня;
3) выявление особой системы духовных ценностей героев, наиболее полно
соответствующей авторскому мировоззрению;
4) изучение специфики утопического мышления Обломова через диалоги со Штольцем, а
также степень влияния хронотопа на мировоззрение персонажей.
Принимая во внимание многоаспектность заявленной темы, необходимо оговорить специфику методологии исследования. Она строится, в первую очередь, на проблемно-тематическом принципе анализа. Как на весомые, но не основные, целесообразно указать на сравнительно-типологический и, как сопутствующий и выраженный неявно, биографический принципы.
Гончаров не мог быть знаком с теорией архетипов К.Г. Юнга, т.к. все крупные произведения писателя созданы им еще до рождения психиатра. Однако нас будет интересовать элемент бессознательного, т.е. использование Гончаровым тех образов и символов, которые представлены контекстуально и являются устойчивыми художественными формулами. Впрочем, в условиях современности, сам главный герой может рассматриваться как архетип: амбивалентный образ Ильи Ильича давно приобрел статус не только литературного героя, но и сблизился с явлением массовым. Ленность и пассивность не редко называют обломовщиной, а людей подобной психологической установки обломовыми. Ориентация на архетипическое начало, реализующееся в романе, определяет теоретико-методологическую базу, основой которой стали работы К.Г. Юнга, К. Кереньи, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, В.Н. Криволапова,
А.Х. Гольденберга, Е.М. Мелетинского, Е.А. Краснощековой, Н.Л. Ермолаевой, О.Г. Постнова, А.Г. Гродецкой, З.А. Каменского, Е.В. Красновой, Ю.М. Лощица, М. Элиаде и др.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что результаты, полученные в рамках исследования романа «Обломов», могут объяснить некоторые проблемные аспекты интерпретации произведения. Изучение романа применительно к теории архетипов Юнга позволило выявить те элементы содержательной структуры произведения, которые объясняют мотивацию тех или иных поступков героев и систематизируют их мировоззренческие установки.
Практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что полученные результаты могут быть использованы в вузовском курсе лекций по русской литературе XIX века, а также в научно-исследовательских работах, посвященных не только творчеству И.А. Гончарова, но и архетипам в русской литературе «золотого века».
Научная значимость работы состоит в том, что в ней:
-
впервые анализируется персонажный уровень романа (образы Ильи Ильича Обломова, Андрея Штольца, Ольги Ильинской, Агафьи Пшеницыной и Михея Тарантьева, а также гостей Обломова) в свете теории архетипов К.Г. Юнга и К. Кереньи;
-
доказывается значимость портретных характеристик героинь как системного элемента для всего творчества, предопределяющего не только психологический, но и временной аспекты художественной реальности;
-
расширено понятие трактовки Гончаровым идеальной семьи через сопоставительный анализ образов Обломова и Штольца, в равной мере стремящихся к счастью, но достигающих его разными способами;
-
на примере оппозиции Обломовка/Петербург показана специфика воплощения в романе срединного и периферийного пространств, а также доказана типичность данной тематической оппозиции для всего творческого наследия писателя;
5. уточнены представления о пространственных элементах (мотивы двери, дома, реки),
имеющих первоочередное значение в ряде сцен, а также обоснованна их значимость в общей
художественной модели романа;
6. затронуты философские воззрения Гончарова на проблему синтеза как одну из основных
проблем русской философии начала XIX века.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Обломов как явление не только литературное, но и социальное, рассматривается в
нескольких контекстах. Во-первых, Илья Ильич со всей присущей только ему спецификой
характера близок архетипу младенца. Во-вторых, изучение героя в рамках данного архетипа
позволило более точно обозначить истоки его мировоззрения и взаимоотношения с антиподом –
Андреем Ивановичем Штольцем. Противопоставление Обломов/Штольц рассмотрено на уровне
противопоставления архетипов, а особая функция Штольца в романе дает возможность
характеризовать его как героя, воплощающего архетип духа.
2. Не только Обломов и Штольц являются воплощением архетипов. Огромную роль в
романе выполняют женские образы. Ольга Ильинская, возлюбленная Обломова, а потом супруга
Штольца, заинтересовала и самого писателя, который в письмах говорил о ней с иронической
симпатией. Известно, что появление образа Ольги стало тем стержнем, благодаря которому роман
был продолжен. В структуре произведения она воплощает женщину нового времени, более
современную. Об этом свидетельствует ее внешность, сфера интересов, модель поведения. Ей
противопоставлена Агафья Пшеницына как героиня, близкая миру старому. Понятия мира нового
и мира старого реализованы за счет менталитета героинь.
-
В образе Агафьи отчетливо представлен архетип матери. Ольга реализует архетип Коры, т.е. девы. Это объясняет параллелизм персонажного уровня: если Штольц искал спутницу жизни и нашел ее в Ольге, то Обломов – мать, воплощением которой стала Агафья.
-
Обломовский быт воплощен в доме на Выборгской стороне. Разделение пространства на мир здесь и мир там позволяет говорить и о разделении художественного мира произведения на уровне контекста. Петербург противопоставлен Обломовке как мир демонический миру благодатному. Об этом свидетельствуют ряд образов-символов. Одним из них является образ дома: выход за его пределы есть трансформация в новую реальность, существующую по своим законам. Реальность разделяется также образом-символом реки, когда на одном берегу остается Петербург, а на другом Выборгская сторона. Особую функцию выполняют образы гостей. Через Волкова, Судьбинского, Пенкина и Алексеева Гончаров передает всю специфику петербургской жизни.
5. Среди обломовских визитеров особенно выделяется Тарантьев. И если Обломов
противопоставлен Штольцу как духовное деятельному, пассивное активному, то Михей
Андреевич Андрею Ивановичу – как разрушающее созидающему. Причем, разрушающее
способно переходить в созидающее в силу бессознательности. Это свидетельствует о реализации в
образе Тарантьева архетипа трикстера.
Апробация результатов исследования представлена статьями, опубликованными в вологодских сборниках «Лингвистика смотрит в будущее» (выпуск II, 2012; выпуск III, 2013), «Образы национальной ментальности в текстах русского севера» (2013); «Слово и образ в культуре Русского Севера» (2014); «Вологодский текст в русской культуре» (2015); в сборниках «Духовно-нравственные основы русской литературы» (Кострома, 2014), «Авторские миры в художественных текстах XIX–XX веков» (Курск, 2014), «Духовные векторы литературы: сопряжения и пересечения» (Белгород, 2014); в журналах РИНЦ «Аспирант» (№ 5, № 6, 2015), «Sciences of the Europe» (№ 1, 2016), «Philology International scientific journal» (№ 3, 2016); журналах ВАК «Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого» (№ 1, 2015), «Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова» (№ 3, 2015), «Вестник Тверского государственного университета. Серия: Филология» (№ 1, 2015), «Филологические науки. Вопросы теории и практики» (№ 4, № 5, 2016).
Мифологема «Блудный сын» в контекстуальном построении романа
В письме от 20 мая 1959 года И.А. Гончаров писал И.И. Льховскому: «Обломов», по выходе всех частей, произвел такое действие, какого ни Вы, ни я не ожидали. Увлечение Ваше повторилось, но гораздо сильнее, в публике. Даже люди, мало расположенные ко мне, и те разделили впечатление. Оно огромно и единодушно» [49, с. 320].
Сейчас, наверно, нет человека, который бы хоть краем уха не слышал об Обломове. Роман Гончарова давно вошел в список обязательных текстов для изучения в школе. Говорить о романе начали еще до его публикации. Целостное освещение романа в критической литературе дал в своей статье М. В. Отрадин [147]. Литературовед М. Сеймур-Смит отметил роман как одно из произведений, предопределивших развитие европейского романа после Рабле [234]. Д.С. Бaрт выделил «Обломова» как один из ста лучших романов всех времен [219], А. Лунгстад предложила новое понимание романа в контексте биографии писателя [226]. Мы обозначим лишь те направления критической мысли, которые имеют значимость для настоящего исследования. При этом необходимо иметь ввиду, что гончароведение как таковое и анализ архетипических построений в романе неразделимы в принципе, т.к. первое является объектом анализа второго.
Полемика вокруг «Обломова» развернулась тотчас после опубликования. Известные критики в лучших журналах страны вели споры о романе, пытаясь дать максимально правдивую оценку. Конечно, Гончаров несколько приукрасил ситуацию: впечатление действительно было велико, но отнюдь не единодушно. Н.А. Добролюбов в «Современнике» хвалил не только произведение, но и самого автора: «…талант Гончарова покорил своему неотразимому влиянию даже людей, всего менее ему сочувствовавших. Тайна такого успеха заключается, нам кажется, сколько непосредственно в силе художественного таланта автора сколько же и в необыкновенном богатстве со-15 держания романа» [61, с. 35]. «Жизнь, им изображаемая, служит для него не средством к отвлеченной философии, а прямо целью сама по себе … Он представляет вам живое изображение и ручается только за его сходство с действительностью» [61, с. 36].
В письме редактору «Отечественных записок» Н. Соколовский говорит о романе как об одном из лучших произведений: «Боже вас сохрани от мысли видеть в моем письме малейшее желание быть критиком лучшего произведения современной литературы» [178, с. 25].
Восторженно отозвался о романе Д.И. Писарев: «Истинный поэт стоит выше житейских вопросов, но не уклоняется от их разрешения»; «Такой поэт смотрит глубоко в жизнь и в каждом ее явлении видит общечеловеческую сторону, которая затронет за живое всякое сердце и будет понятна всякому времени» [154, с. 289].
Однако нашлись и противники романа. Отрицательную оценку роману дает критик «Москвитянина» Б.Н. Алмазов. По его мнению, уважения заслуживает только глава «Сон Обломова» [7].
Н.Д. Ахшарумов, соратник М. Каткова, резко отозвался об «Обломо-ве». Несмотря на высокую оценку «Обломова» и указание на многочисленные достоинства произведения, критик при этом указал и на недостатки. В частности, критик ставит в вину Гончарову то, что он обыгрывает ничтожные факты. Можно сказать, что в определенной степени Ахшарумов отрицает художественное значение романа, т.к. сюжет не драматичен, а роман растянут [12, с. 145–146].
Критик А.П. Милюков занимает позицию, отличную ото всех. В своей статье он отмечает: «Не вдаваясь в аллегорическое толкование содержания романа, легко понять, что идея и задача его – написать картину нашей общественной жизни, показать в лице Обломова русскую лень и апатию, которая сроднилась с обществом, и если иногда просыпается от столкновения с живой действительностью, то очень ненадолго и потом снова входит в обычное русло мертвенного застоя» [124, с. 129]. «…Лень и апатия Обломова проис-16 ходят не только от воспитания, как от негодности самой его натуры, от мелкости умственных и душевных сил» [124, с. 132]. «В нем остаются все замашки барства, сродные его натуре, и он с убеждением говорит, что ему нельзя воспитывать своих будущих детей так, чтобы они сами добывали хлеб, потому что “нельзя из дворян делать мастеровых”. У Обломова такие понятия врожденны и неискоренимы. Это враг всего, к чему стремится Россия, в чем она ищет своей будущности» [124, с. 132].
Обзор литературоведческой литературы об «Обломове» мог бы стать темой самостоятельного исследования. Достаточно лишь отметить, что за последние пятнадцать лет о произведениях Гончарова было написано более полутысячи отзывов, очерков, монографий и т.д.
С позиции психологической трактовки роман рассматривает Д.Н. Ов-сянико-Куликовский. Литературовед выделил основные черты обломовщины: «Знаменитый роман не только повествует об Обломове и других лицах, но вместе с тем дает яркую картину “обломовщины”, и эта последняя, в свою очередь, оказывается двоякою: 1) обломовщиною бытовою, дореформенною, крепостническою, которая для нас – уже прошлое, и 2) обломовщиною психологическою, не упраздненною вместе с крепостным правом и продолжающеюся при новых порядках и условиях» [144, с. 232].
Острие статьи М.А. Протопопова направлено против статьи Добролюбова «Что такое обломовщина?». Исследователь отмечает, что нельзя сравнивать Обломова с Бельтовым, Онегиным, Печориным и Рудиным.
Протопопов пишет: «Для Онегина, Печорина, Бельтова и Рудина именно в этом невольном бездействии и заключалось проклятие их жизни, тогда как Обломов в бездействии и полагал все свое счастье» [163, с. 195].
«Нельзя ставить рядом людей, идеалы счастья которых диаметрально противоположны. Обломов, умирающий на трех перинах от паралича, постигнувшего его от обжорства и неподвижности, и, например, Рудин, умирающий со знаменем в руке на мостовой Парижа» [163, с. 195].
Архетип гостя и его реализация
Функция прозрения. В данном случае следует говорить о божественном явлении духа иногда даже не в антропоморфном обличии: оно может быть представлено как видение, как сон, как мотивирующая иллюзия и т.д.
Однако приписывание архетипу духа исключительно положительной роли ошибочно. Очень часто он может иметь негативную окраску и сочетаться с хтонической сущностью. В момент знакомства читателя со Штольцем Гончаров неоднократно обращает внимание на его исключительную точность и системность во всех делах, приписывая это немецкому происхождению персонажа. Будто конструируя машину, автор по деталям собирает образ Штольца: «Как в организме нет у него ничего личного, так и в нравственных отправлениях своей жизни он искал равновесия практических сторон с тонкими потребностями духа. Две стороны шли параллельно, перекрещиваясь и перевиваясь на пути, но никогда не запутываясь в тяжелые, неразрешимые узлы. Он шел твердо, бодро; жил по бюджету, стараясь тратить каждый день как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца» [44, с. 162].
Появление на сцене Штольца приурочено к пробуждению от сна – ожидание потустороннего вмешательства извне, ощущение неполноценности картины в связи с отсутствием побудительного элемента. Обломов неожиданно задается вопросом о том, кто он такой и, самое главное, почему? «Поискав бесполезно враждебного начала, мешающего ему жить как следует, как живут “другие”, он вздохнул, закрыл глаза, и через несколько минут дремота опять начала понемногу оковывать его чувства» [44, с. 98].
Необходимость ответов на поставленные вопросы, фактор «других» людей, абсолютных противоположностей Обломову, властно очерчивает ту область, которой должен принадлежать еще лишь намеченный герой. Штольц появляется внезапно, будто из ниоткуда. Далее следует описание его детства, в котором автор наглядно демонстрирует процесс формирования персонажа и одновременно намечает ту роль, которая ему отводится. Разговор Ильи Ильича со Штольцем можно уподобить монологу-размышлению. «Ты посмотри: ни на ком здесь нет свежего, здорового лица» [44, с. 174], – восклицает Илья Ильич.
«Вон и у тебя лицо измято, а ты и не бегаешь, все лежишь» [44, с. 174], – говорит Штольц, будто умышленно провоцируя Обломова на исповедь о своей преднамеренной оторванности от мира и о том, есть ли смысл все менять. «У одного забота: завтра в присутственное место зайти, дело пятый год тянется, противная сторона одолевает, и он пять лет носит одну мысль в голове, одно желание: сбить с ног другого и на его падении выстроить здание нового благосостояния» [44, с. 174], – говорит Илья Ильич, твердо уверенный в своей правоте.
Штольц рассказывает Обломову об обломовщине, намечает пути избавления от нее; вопрос о предрешенности бытия и «прожигании жизни в холостую» остается открытым. Обломов сдается и принимается за перестройку устоев своего «Я». Таким образом, Штольц появляется на Гороховой улице с одной установкой: привнести динамику в сюжет и актуализировать поставленные Обломовым проблемы на фоне петербургской общественной жизни. В данном случае уместно говорить о заполнении образом Штольца повествовательного пространства произведения с побуждением Обломова к действию и мотивацией поиска ответа на вопрос: что такое обломовщина?
В своей статье П.Ф. Каптерев одним из источников обломовщины назвал самого Штольца. Не открыто, но конкретизировано – виновато «школьное образование, дающее бессвязные мертвые факты, но не дающее любви к знанию, стремления к идеалу, не создающее ни умственных склонностей, ни умственных интересов» [77, с. 211]. Учитывая противопоставление Штольц– Обломов, заложенное в контекст романа, и то обстоятельство, что они учились в одной школе и получали одинаковое образование, мысль Каптерева выглядит более чем спорной.
Помимо этого, Обломов склоняется перед доводами Штольца и признает свою слабость и слабость своих жизненных идеалов. Принимая формулу «труд – образ, содержание, стихия и цель жизни» как основу всего сущего,
Обломов прозревает и берется за перо. Главные функции, заложенные в архетипе духа, нашли свое воплощение в диалоге Штольца и Обломова, а также сполна реализовали себя на контекстуальном уровне.
При всех достоинствах Штольц оказался не идеальным героем. С одной стороны, все поступки Штольца направлены на спасение души Обломова, «уснувшей» в своей бездеятельности. Для этого герой сначала знакомит Об-ломова с Ольгой, чтобы зародить в душе друга спасительное чувство любви. После разрыва Ольги и Обломова Штольц благородно выслушивает девушку, поддерживая ее в тяжелый момент жизни. Однако, с другой стороны, утонченное отношение к женщине преображается в жест неуважения: из благородного Штольца, Андрей Иванович превращается в овеянного гордыней Штольца. В диалоге с Обломовым он говорит об Агафье Матвеевне не как о женщине, а, прежде всего, как о представительнице определенного сословия.
Пространственно-временная парадигма романа
«Сон Обломова» как отдельно опубликованная глава подвергался критике не меньше, чем сам роман. «Мало ли на земном шаре мест, где жизнь еще прозябает и не дает еще плодов. Если в этих захолустьях живет еще только сердечная, хотя и неразумная, доброта, необщительная простота, то над ними нельзя трунить, как над детьми в пеленках» [1, с. 25]. Идеальность мира или наоборот, его несостоятельность, возникающая на этой почве полемика, все-таки не могут исключать одного факта: для героя романа мир Обломовки был идеален и воспринимался именно глазами героя, а не читателя, оценивающего этот мир для себя.
Представления Обломова об идеальной форме человеческого существования дали повод говорить о наличии в романе утопических мотивов. Как правило, под утопией подразумевается «литературный жанр, в основе которого – изображение несуществующего идеального общества» [102, с. 117]. По отношению к Обломовке данный термин не совсем подходит. Как архетип она реализует себя в большей степени как «золотой век». Понятие «золотого века» восходит к «Метаморфозам» Овидия. Это «самая ранняя пора человеческого существования, когда люди оставались вечно юными, не знали забот и огорчений, были подобны богам, но подвержены смерти, приходившей к ним как сладкий сон» [102, с. 467]. В современном сознании понятие «утопия» неизменно соотносится с понятием «антиутопия» На антиутопические мотивы у Гончарова указывал и В.Н. Криволапов в статье «Антиутопические мотивы в романах И.А. Гончарова» [93, с. 131–137]. Утопия и антиутопия образуют антонимическую пару. С некоторыми коррективами понятие «антиутопия» может быть использовано и при рассмотрении романа «Обломов» в аспекте заявленной темы. В общепринятом смысле, антиутопия – «пародия на жанр утопии либо на утопическую идею; подобно сатире, может придавать своеобразие самым различным жанрам: роману, поэме, пьесе, рассказу. Если утописты предлагали человечеству рецепт спасения от всех социальных и нравственных бед, то антиутописты, как правило, предлагают читателю разобраться, как расплачивается простой обыватель за всеобщее счастье» [102, с. 38]. Применительно к роману «Обломов» термин антиутопия может быть интерпретирован как негативно окрашенная идейная структура, противопоставленная «Золотому веку», но при этом наделенная соответствующим авторскому замыслу кодом.
Обломовка, чудный уголок, осколок Эдема, о котором говорил Ю.М. Лощиц, была в определенной мере реалистична, чтобы находить некоторое подобие в реальной действительности. «Сон Обломова» устанавливает предпосылки существования типа «Ильи Ильича», отсылая читателя к укладу крепостнической России. В ту эпоху главенство в обществе принадлежало дворянству и помещичьему хозяйству. Крестьяне как низшая социальная ячейка общества фактически лишь обслуживали своих «хозяев». Из века в век сословное деление было основополагающим условием жизни, характеризующим социум России как таковой. Построенное по крепостнической модели общество изжило себя к началу XIX века, о чем громко заявил быстрыми темпами развивающийся капитализм. Реформы 60-х годов внесли серьезные изменения, но перестроить общество в корне не смогли. Дворянство становилось пережитком истории, оставаясь притом ведущей сословной единицей. Традиции, окостеневшие за долгие годы, по-прежнему блюлись в помещичьих хозяйствах. Гончаров акцентирует внимание на невозможности сохранения старого типа общества, противопоставляя его новым веяниям. Описывая Обломовку, писатель показал разложение дворянства, точно обозначив причины двойственности и противоречивости типов, унаследованных обществом от прошлого. Илья Иванович Обломов, отец Ильи Ильича, был типичным помещиком, не обремененным практической деятельностью, о чем впоследствии очень точно скажет Н.А. Добролюбов: «Захар и еще триста Захаров», в полной мере объяснив существование помещичьей семьи. Известный анг-136
лийский литературовед R. Peace в работе «Oblomov: A Critical Examination of Goncharov s Novel» заметит: «Символизм образа Обломова легко перенести на персону реально существующего политического деятеля Брежнева, инертность которого привела к Перестройке» [229, с. 2]. Странное на первый взгляд уподобление Брежнева Обломову констатирует глубокую укорененность принципов, на которых держалась дореволюционная Россия, наследовавшая их и в советской действительности.
«В этом отрывке выступают почти одни достоинства Гончарова, не подавляемые никакою наперед заданною мыслью», – писал не представившийся критик журнала «Отечественные записки» [181, с. 17]. «Сон Обломова» как предвестник романа разделил критику на два лагеря: журналы «Москвитянин» и «Современник» пытались определить степень «натуральности» текста и его соответствия требованиям Натуральной школы. Первые выступили с критикой «Сна», вторые – в его поддержку. Критик «Отечественных записок» занял противоположную позицию – полемика не была самоцелью; важен был сам текст. Так или иначе, равнодушных не было.
Э. Финк, рассуждая о фантазии, утверждал, что фантазия, как таковая, помогает людям освобождаться от фактичности, неизменного долженствования, на время скрыться в мире грез, где нет места горю обыденности [197].
Выпадающий из процесса работы над романом «Сон» выпадает и из реалистического сюжета. Художественная реальность после ухода Тарантье-ва плавно изменяется и преобразуется из реалистической в романтическую. Рассуждая о специфике такого приема, Д. Франк писал: «Способность представлять себе исторические события в прошлом… у этих писателей превращается в мифическое воображение, для которого исторического времени не существует: воображение этого рода рассматривает действия и события какого-либо времени лишь как распространение извечных прототипов. Эти прототипы созданы путем трансформации временного мира истории во вневременной мир мифа» [222, с. 392].
Образ Петербурга и проблема выбора
Свой творческий путь Гончаров начинал как поэт, однако сейчас его стихотворения неизвестны. Знакомство с Майковыми, активные чтения произведений в кругу семьи изменили приоритеты Гончарова [13]. Именно во время таковых чтений Гончаров и определяет себя как писателя [35, с. 48].
Элемент объективности при этом остается основным условием творчества. Поэтому вполне уместно говорить о концепции Гончарова как о концепции «объективного» творчества. Первое произведение, «Иван Савич Поджабрин», акцентирует внимание на исключительности главного персонажа, заведомо гиперболизированной корысти и алчности при полном отсутствии духовных качеств. Заявленная крайность была лишь макетом, пробным шагом на пути к достижению идеала. «Родители оставили ему небольшое состояние и познакомили его с порядочными людьми. Но он нашел, что знакомство с ними – сухая материя, и мало-помалу оставил их. Книг он не читал, хотя учился в каком-то учебном заведении. Но дух науки пронесся над его головой, не осенив ее крылом своим и не пробудив в нем любознательности. Каким он вступил в учебное заведение, таким и вышел, хотя, по заведенному в этом заведении похвальному обычаю, получил при выходе похвальный лист за прилежание, успехи и благонравное поведение» [7, с. 9], – характеризует своего героя, акцентируя внимание на недостаточности его духовности. Идейная наполненность других произведений – «Счастливая ошибка» и «Лихая болесть» – так же может рассматриваться как подготовительная стадия.
Рассуждая о романах Гончарова, Е.А. Ляцкий пришел к следующему заключению: «Сам автор выделял в своих романах отражение трех эпох рус-183 ской жизни, из которых первая знаменовала собою Русь дремлющую, вторая – готовую проснуться, третья – пробужденную и потягивающуюся ото сна» [24, с. 3]. По существу, это утверждение скорее применимо к результату, чем к замыслу: в отличие от Гоголя, Гончаров открыто не заявлял о своем желании создать что-то близкое «Божественной комедии» Данте Алигьери.
Более вероятна такая трактовка: Гончаров в каждом романе все ближе подходил к синтезу, оставаясь писателем-реалистом. В первом искомый синтез едва намечен, во втором – стремится к воплощению, а в третьем его почти обретает.
Первый роман «Обыкновенная история», опубликованный в «Современнике» в 1847 году являет оппозицию дядя–племянник на фоне бинарной оппозиции Грачи–Петербург. Александр Адуев выступает как типичный несмышленыш, оказавшийся в чуждом ему мире. В данном случае, он интегрирует лучшие духовные порывы сердца и души, одновременно закрываясь от деятельного начала. В подтверждение этого звучит его обращение к дядюшке: «Вот видите, дядюшка, я думаю, что служба – занятие сухое, в котором не участвует душа, а душа жаждет выразиться, поделиться с ближними избытком чувств и мыслей, переполняющих ее…» [11, с. 55].
В противоположность возвышенным чувствам племянника Гончаров описывает эмоциональную скупость Петра Адуева. Он – исключительный прагматик, ставший деталью нового общества и не принимающий законов старого, т.е. интегрирующий деятельность.
«Дядя все время втолковывает Александру культурную норму Петербурга, а тот постоянно ее опошляет до уровня буржуазного потребительства – под флером романтизма. И потому Александр постоянно демонстрирует позу вместо сути дела, он никак не может включиться в цивилизацию Петербурга, не умеет правильно идентифицировать себя относительно общего хода жизни, не умеет выйти из одиночества. В сущности, это все есть внешние проявления барства, составляющего натуру Александра» [1, с. 11]. Петр Иванович Адуев проповедует совершенно противоположный стиль жизни, в ос-184 нове которой лежит здравый смысл и прагматика, стиль жизни, в котором едва ли есть место сентиментальности и чувству. Первоначально образ Петра Адуева, вероятно, рассматривался Гончаровым как «правильный» тип выдающейся личности. Но чем больше Гончаров углублялся в образ Петра Адуева, тем меньше ему хотелось быть на его стороне. Поэтому в конце романа И.А.Гончаров решается развенчать правоту Петра Адуева посредством крушения его позиции при помощи избыточного прагматизма Александра Адуева. «В романе Гончарова в сущности совершается методологически культурное дело Петербурга – сопряжение кондовой Руси с культурой Европы. Александр, исстрадавшийся в неудачах его любви, теперь уже есть человек иных качеств, в его характере появляется вариативность, уходит однозначность пониманий, соответственно и реакций на происходящее» [1, с. 14].
Общественная полемика по поводу поиска нового человека, точнее его героя, предопределила появление противоречий. Абсолютизируя мировоззренческую модель Петра Адуева (жизненный опыт как истинно образующий аспект), Гончаров перестраивает Александра. Возникает преемственность: дядя вбирает лучшие черты племянника, а племянник – дяди, при этом и тот и другой остаются за гранью синтеза, т.к. не соответствуют идеальной модели.
На право синтезирующего начала могла претендовать Лизавета. Но ее слабость и неспособность к серьезным поступкам не позволяет закрепить за ней статус идеала. Героиня наделена исключительными человеческими качествами, лишь она одна могла вернуть любовь в «остывающее» сердце Александра, но бесправие женщины девятнадцатого века лишает ее этого. Фактически, даже со своим супругом она может поговорить лишь тогда, когда тот этого возжелает.