Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Становление поэтов. Творческое взаимодействие А. Фета и А. Григорьева
1.1 Юность А. Фета и А. Григорьева. Московский университет. Начало творческого пути стр. 14
1.1. Автобиографическая проза А. Фета и А. Григорьева стр. 30
1.2 Творчество А. Фета и А. Григорьева как художественная рефлексия стр. 40
ГЛАВА 2. Метафизические воззрения А. Фета и А. Григорьева
2.1 Тема религии в творчестве А. Григорьева
2.1.1 Жанр стихотворной молитвы в поэзии А. Григорьева стр. 54
2.1.2 «Дневник любви и молитвы» А. Григорьева стр. 65
2.1.3 Особенности понимания образов Христа и Божьей Матери как творческое восприятие поэта А. Григорьева. Размышления об иконе стр.76
2.2 Религиозные взгляды и художественное творчество «атеиста» А. Фета
2.2.1 Философские и нравственные основы религиозных воззрений А. Фета стр. 103
2.2.2 Христианские мотивы и сакральные образы в творчестве А. Фета стр. 111
ГЛАВА 3. Любовь как основа бытия в жизни и творчестве А. Фета и А. Григорьева
3.1 Образ женщины-кометы в жизни и творчестве А. Григорьева стр. 131
3.2 Лирический цикл А. Григорьева «Борьба» стр. 148
3.3 История любви А. Фета стр. 160
Заключение стр. 186
Библиография стр. 190
- Юность А. Фета и А. Григорьева. Московский университет. Начало творческого пути
- Жанр стихотворной молитвы в поэзии А. Григорьева
- Философские и нравственные основы религиозных воззрений А. Фета
- Образ женщины-кометы в жизни и творчестве А. Григорьева
Введение к работе
В мировой литературе трудно найти пример подобный тому, который являют биографии Афанасия Фета и Аполлона Григорьева: два литератора, крупнейших поэта, один из которых по праву стяжал славу великого, были не только друзьями-наперсниками, но и несколько лет проживали под одной крышей, учились в одном университете, внимательно следили за творчеством друг друга, посвящали друг другу страницы мемуаров, литературно-критические отзывы.
Актуальность исследования. Фет и Григорьев в последние десятилетия никогда не оказывались на периферии исследовательского внимания, число научных трудов, им посвященных, увеличивается с каждым годом, однако обобщающие исследования, раскрывающие существо их творческих и личностных взаимоотношений, отсутствуют. Лишь некоторые авторы, обращаясь к творчеству поэтов, касаются этой проблематики. Настоящая работа рассчитана на устранение этого очевидного пробела и представляет собой попытку обстоятельной и всесторонней характеристики личностных и художественных взаимоотношений А. Фета и А. Григорьева.
Научная новизна заключается в систематизации фактов биографий и новой трактовке взаимоотношений поэтов, освещении малоизвестных обстоятельств их творческого взаимодействия. Впервые анализируются литературно-критические отклики Григорьева на поэзию Фета, определяются общие мотивы, темы и образы в лирике поэтов, выявляется уникальный факт их взаимного творческого «прорастания».
Соответственно материалом исследования послужили лирические и прозаические тексты А. Фета и А. Григорьева, а также мемуарные произведения А. Фета, «Воспоминания» А. Григорьева.
Объектом исследования является совокупность отношений А. Григорьева и А. Фета, предметом исследования – лирика, проза, мемуарное и эпистолярное наследие А. Григорьева и А. Фета.
Целью работы является выявление существа творческого взаимодействия Аполлона Григорьева и Афанасия Фета.
В соответствии с поставленной целью определяются задачи исследования:
-
Осмысление личностных взаимоотношений А. Фета и А. Григорьева.
-
Анализ лирики, прозы, писем и мемуаров А. Фета и А. Григорьева с целью выявления общих тем, мотивов и образов.
-
Выявление таких характеристик творчества А. Фета и А. Григорьева, которые позволяют говорить об их влиянии друг на друга.
Теоретическая значимость диссертации определяется возможностью использования ее результатов на путях сравнительно-исторического, сопоставительного и типологического изучения литературы. Выявленный феномен «творческого прорастания» А. Фета и А. Григорьева открывает новые возможности в изучении художественного дискурса русских литературных классиков XIX века.
Практическая значимость выполненного исследования состоит в том, что материалы диссертация могут быть использованы в школьных и вузовских курсах истории русской литературы XIX, в спецкурсах и спецсеминарах, на уроках по литературному краеведению, при составлении комментариев и примечаний к полному собранию сочинений А.А. Фета, издаваемому при участии Курского государственного университета.
Методологическим основанием диссертации являются сравнительно-исторический, типологический и биографический методы изучения литературы, работы М.М. Бахтина, Б.Я. Бухштаба, Ю.М. Лотмана, Г.Б. Курляндской, Б.Ф. Егорова, В.А. Кошелева, С.Н. Носова, а также исследователей, практикующих метод сопоставительного анализа (А.Г. Гачева, А.Ф. Будановой, Ф. Уэллекса, О. Уоренна).
Положения, выносимые на защиту:
-
Художественное взаимодействие Фета и Григорьева проявляются сразу в нескольких направлениях, происходит их творческое «прорастание»: они прозаики, описывающие друг друга в своих произведениях; поэты, пишущие на одни темы и продолжающие поэтическую мысль друг друга; герои мемуаров.
-
На протяжении всей жизни Фет и Григорьев пребывали в постоянном творческом диалоге, который осуществлялся на интертекстуальном уровне. А. Фет и А. Григорьев нашли также особый вид творческих отношений – художественное взаимодействие «на расстоянии».
-
Сущность творческого взаимодействия Фета и Григорьева отчасти раскрывается в критических отзывах Григорьева на поэтические произведения друга детства. Фет же никогда не был «официальным» критиком Григорьева.
-
Сближает Фета и Григорьева их специфическая религиозность. Поэты не являлись ортодоксально церковными людьми, но их никак нельзя назвать и атеистами. Существо веры А. Григорьева уместно определить как «религиозный сенсуализм», который призван возвысить человека и приблизить его к божественному совершенству через эстетическое восприятие храмового действа. Для Фета религия тоже существовала и глубоко его волновала. Религиозная проблематика в его творчестве актуализировалась тогда, когда он касался главных вопросов человеческого бытия – жизни и смерти.
-
Отличительной особенностью, объединяющей Фета и Григорьева, является тяготение к форме лирического дневника и циклизации, особенно ярко проявившимся в стихотворениях любовной тематики.
Апробация работы осуществлялась в форме участия в международных научных конференциях «Фетовские чтения», проводимых в Курском государственном университете в 2005 – 2009 гг. по следующим темам: 2006 г. – «Образ России в историко-культурном пространстве 19-21 вв.», 2007 г. – «Образ России в художественном дискурсе 19-20 вв.», 2008 г. – «Степь широкая: пространственные образы русской культуры», 2009 г. – «Афанасий Фет и русская литература». Некоторые положения и материалы диссертации легли в основу доклада, представленного на Международной научно-практической конференции «Славянские чтения – 2010» г. Орел; нашли отражение в 4 научных публикациях, в том числе в издании, рекомендованном ВАК.
Структура работы соотносится с поставленными задачами. Исследование состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, который насчитывает 187 источников.
Юность А. Фета и А. Григорьева. Московский университет. Начало творческого пути
Встреча и проживание А. Фета и А. Григорьева в доме у последнего во время обучения в Московском университете оказались совершенно случайными, но именно они предопределили всю дальнейшую судьбу друзей-поэтов.
«Дом Григорьевых с постоянно запертыми воротами и калиткою на задвижке находился за Москвой рекой, на Малой Полянке... ... . С одной стороны дома, обращенной окнами к подъезду, была передняя зала, угольная гостиная с окнами на улицу и далее по другую сторону дома столовая, затем коридор, идущий обратно по направлению к главному входу. По этому коридору были хозяйская спальня и девичья. Если к этому прибавить еще комнату налево из передней, выходящую окнами в небольшой сад, то перечислены будут все помещения, за исключением антресолей. Антресоли, куда вела узкая лестница с двумя заворотами, представляли два совершенно симметрических отделения, разделенные перегородкой. В каждом отделении было еще по поперечной перегородке, в качестве небольших спален. Впоследствии я узнал, что в правом отделении, занятом мною, долго проживал дядька француз, тогда как молодой Аполлон Александрович жил в отделении налево»32.
Юноши занимали соседние комнаты на антресолях, братски делясь мечтами, надеждами, сомнениями, снами, влюбленностями и первыми стихотворными опытами. Первое их знакомство произошло в стенах университета. В воспоминаниях Фет писал, что, познакомившись по совету Беляева с «одутловатым, сероглазым и светло-русым Григорьевым», решился однажды поехать к нему домой, где Аполлон и представил его своим родителям. Новый знакомый сына произвел на них безукоризненно благоприятное впечатление и «был принят как нельзя более радушно» . Именно этот факт можно подтвердить словами Фета: «...дом Григорьевых был истинной колыбелью моего умственного я... », здесь произошло «полное мое перерождение из бессознательного в более сознательное существо»34.
«В семье нашей ... была та особенность, что всякий, кто входил в нее более или менее, волею или неволею становился ее членом, заражался хотя на время ее особенным запахом, даже подчинялся, хоть с ропотом и бунтом...» . В сопровождении Фета Григорьева охотнее отпускали в театр, в цирк, на вечера к друзьям, хотя «до той поры ... его ни с кем и ни под каким предлогом не отпускали из дому»36. Но сразу сблизило этих молодых людей, конечно же, общее увлечение поэзией: «Связующим нас интересом оказалась поэзия, которой мы старались упиться всюду, где она нам предоставлялась.. .»37. Поэты, нас затронувшие, все: И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе38.
Именно так в автобиографичной поэме «Студент» будет вспоминать впоследствии Фет о совместном проживании с Аполлоном Григорьевым . Заметив нарождающуюся дружбу, родители Григорьева, очарованные сдержанным, тактичным и воспитанным Фетом, предложили переехать в их дом за самое умеренное вознаграждение. «Казалось, трудно было бы так близко свести на долгие годы две такие противоположные личности, как моя и Григорьева, - вспоминал впоследствии Фет. - Между тем нас соединяло самое живое чувство общего бытия и врожденных интересов»40. Горячий, страстный мечтательный Григорьев и мужественный, спокойный, порой холодно-сдержанный и созерцательно-грустный Фет действительно противоположны по личностному облику, темпераменту, человеческим судьбам. Но направленность художественных исканий, определяемая тем самым живым чувством общего бытия, о котором писал Фет, все же сближала их на протяжении всей жизни.
Настоящая дружба - важное событие в жизни человека. Фет и Григорьев постоянно, заинтересованно и душевно общались друг с другом. Обменивались мыслями, спорили. Направляя друг друга, поддерживали в творчестве. Фет писал: «Это общее напоминает мне прекраснейшую, лучшую полосу нашей общей юношеской жизни, от которой грудь расширяется и легко дышать человеку!»41
Оказывали они поддержку друг другу и в трудные минуты жизни. Григорьев - Фету, когда Фет особенно остро чувствовал свою отверженность, социальную и человеческую неприкаянность. Фет -Григорьеву в те часы, когда была отвергнута его любовь и он готов был бежать из Москвы в Сибирь, чтобы уйти от людей и от себя, от непереносимой сердечной муки. Позднее, в своих «Листках из рукописи скитающегося софиста» Аполлон Григорьев будет вспоминать: «Да - есть связи на жизнь и смерть... за несколько редких вечеров, когда мы оба бывали настроены одинаково, — я благодарю Провидение больше, в тысячу раз больше, чем за всю мою жизнь.
Ему хотелось скрыть от меня слезу - но я ее видел. Мы квиты - мы равны. Я и он — мы можем смело гордо сознаться самим себе, что никогда родные братья не любили так друг друга. Если я спас его для жизни и искусства - он спас меня еще более, для великой веры в душу человека»42.
Так как жизнь двух русских поэтов в их молодые годы была связана с Московским университетом, пребывание Фета в доме имело и оборотную сторону. Фет, весь погруженный в стихотворство, ненавидел учебу, пропускал занятия, перед экзаменами лихорадочно спохватывался, что-то успевал освоить, но все-таки на трудных предметах (политэкономия, статистика, греческий язык) проваливался, дважды оставался второгодником, поэтому окончил университет не в 1842 году, как Аполлон, а в 1844-м.
Подготовил Фета к поступлению историк, профессор Московского университета М. П. Погодин. Это был период формирования поэтического таланта Фета, поддержанного как некоторыми университетскими профессорами, так и талантливыми творческими товарищами, в частности А. Григорьевым.
Жанр стихотворной молитвы в поэзии А. Григорьева
Религиозность Аполлона Григорьева - явление сложное и противоречивое. С одной стороны, Григорьев — типичный представитель богемы. Но с другой, это пронзительно искренний романтик, сумевший сохранить свежесть религиозного чувства до конца всей жизни.
Еще Г.В. Флоровский в работе «Пути русского богословия» (1937) отмечал, что именно от Григорьева идет в русской литературе эстетическое перетолкование православия, которое затем развивается Леонтьевым и еще больше обостряется у неоромантиков под конец XIX века и позже. Григорьева привлекает «эстетическая религия космоса, почитание «творящей природы». Мир воспринимается «под знаком художественного наслаждения». «В таком восприятии, — писал Г.В. Флоровский, — быт и образ оказываются важнее и характернее, чем догма и учение веры». По мнению Флоровского, подлинной веры у Григорьева не было130.
Сам Григорьев признается, что «под православием разумел ... просто известное стихийно-историческое начало, которому суждено еще жить и дать новые формы жизни, искусства...» . Как видим, эстетическое восприятие христианства, характерное для романтизма в целом, свойственно и «последнему романтику» (как любил себя называть Григорьев).
В книге инока Парфения, которую Григорьев воспринимает прежде всего эстетически, а не религиозно, его «привлекает свежесть образов, яркость впечатлений, художественная выдержанность и законченность, «торжество души», т. е. искусство, а не вероучение. Григорьев очень ценил старших славянофилов, Хомякова и Киреевского как носителей органического начала, высоко отзывался о книге архимандрита Феодора (Бухарева) «О Православии». Но всюду, по мнению Флоровского, Григорьева «привлекает сила жизни, которую он ощущает у писателей, а не их убеждения» . Согласившись с Г.В. Флоровским лишь отчасти, но в то же время, признавая небезосновательность подобного взгляда, используем его мнение в качестве отправной точки в нашем исследовании, посвященном религиозным мотивам в поэзии А. Григорьева.
Студентом А. Григорьев пытался соединить традиционную религию с учениями Гегеля о душе, добре, зле, смысле жизни. Афанасий Фет вспоминал: «...Григорьев от самого отчаянного атеизма одним скачком переходил в крайний аскетизм и молился перед образом, налепляя и зажигая на всех пальцах восковые свечи» . Этот конфликт между разумом и верой вызывал самые болезненные переживания. Яков Полонский передает следующий диалог между ним и Григорьевым:
«Раз в университете встретился со мною Аполлон Григорьев и спросил меня: — Ты сомневаешься? —Да,—ответил я. — И ты страдаешь? —Нет. — Ну так ты глуп, — промолвил он и отошел в сторону»13 . Позднее Григорьев сам опишет эти духовные терзания, изобразив их в положительном свете: «Отчего ж это, бывало, в пору ранней молодости и нетронутой свежести всех физических сил и стремлений, в какое-нибудь яркое и дразнящее и зовущее весеннее утро, под звон московских колоколов на святой ... сидишь, и голова пылает, и сердце бьется — не от вторгающихся в раскрытое окно с ванильно-наркотическим воздухом призывов весны и жизни ... а от тех громадных миров, связанных целостью, которые строит органическая мысль, или тяжело, мучительно роешься в возникших сомнениях, способных разбить все здание старых душевных и нравственных верований ... и физически болеешь, худеешь, желтеешь от этого процесса ... О! эти муки и боли души — как они были отвратительно сладки! О! эти бессонные ночи, в которые с рыданием падалось на колена с жаждою молиться и мгновенно же анализом подрывалась способность к молитве, — ночи умственных беснований вплоть до рассвета и звона заутрень — о, как они высоко подымали душевный строй!..» . Такие несопоставимые и неравнозначные грани характера поэта наложили свой отпечаток на весь его творческий процесс: как в лирике и прозе, так и в литературной критике. Первые литературные опыты А. Григорьева относятся к середине 1840-х годов. Чтобы лучше понимать, что это было за время для русской литературы, дадим краткую характеристику того исторического момента. «Души настроены этим мрачным, тревожным и зловещим, и стихи Полежаева, игра Мочалова, варламовские звуки (имеются в виду романсы А.Е. Варламова) дают отзыв этому настройству» , — напишет в своих воспоминаниях Григорьев. Существовала огромная разница между поколением В.Г Белинского, А.И. Герцена и поколением ровесников А. Григорьева. Первые воспитались на ситуации 1812 года и декабристских идеях, а вторые выросли в постдекабристскую эпоху.
Философские и нравственные основы религиозных воззрений А. Фета
В отличие от Аполлона Григорьева, позицию которого мы уже обозначили, религиозные воззрения его друга А. Фета также имеют не такие четкие границы и очертания.
Многие библиографы причисляли и причисляют А. Фета к атеистам. Принципиально важная проблема — был или не был Фет атеистом — занимала и до сих пор продолжает занимать внимание литературоведов и критиков. В советское время официальной идеологии было удобно представлять великого поэта атеистом. В 1983-1984 годах в нескольких номерах «Вестника русского Христианского Движения» развернулась полемика между Н. Струве и Е. Эткиндом на тему «Был ли Фет атеистом?». Приведем краткие тезисы этого спора.
Н. Струве в статье «О мировоззрении А. А. Фета: был ли Фет атеистом?» приводит ряд доводов о том, что Фет атеистом не был. А именно он говорит, что «уж к Афанасию Фету это определение никак не применимо»243. Фет, едва ли не первый поэт в русской поэзии, посмел переложить в стихах евангельский эпизод об искушении Христа на горе. Б. В. Никольский, комментируя стихотворение «Когда Божественный бежал людских речей...», писал, что «трудно воплотить все величие несоблазнимого духа более грандиозно и просто, чем это сделано Фетом»244. Еще большее дерзновение проявил Фет, когда рискнул переложить в стихах не больше не меньше как молитву Господню245. Е. Эткинд в статье «О мировоззрении Фета и культуре полемики» дает ответ на статью Н. Струве, доказывая, что Фета все-таки можно считать атеистом. Атеисты могут быть высоконравственными людьми. Но не обязательно, «что только атеисты - нравственны, или что только атеисты - хорошие поэты. Фета и Гейне я привел лишь в пример: прекрасные поэты они оба, хотя и далекие от религии. С моей точки зрения, уровень 246 художественного таланта независим от степени религиозности поэта» . Все биографы и исследователи творчества Фета осведомлены о его атеистических убеждениях. Г. П. Блок писал: Фет вышел из подчинения «духовному деспотизму», категорически отвергая «бытие Бога и бессмертие души»247. Д. Благой: «... с точки зрения Фета есть три пути получения ответа на основные вопросы бытия: религия, искусство, наука. Первый для остававшегося всю жизнь убежденным атеистом Фета был несостоятельным»248. Посмотрим мнение сына Л. Толстого Сергея: «Я всегда недоумевал, на чем основана дружба моего отца с Фетом ... . В противоположность отцу, Фет был расчетлив и не религиозен, скептик и язычник. Он не относился враждебно к религии, она просто для него не существовала.. .»249. «Фета не радовало безверие - он завидовал вере Толстого: «...мне это не дано». Н. Струве говорит о том, что Фет христианский поэт. Именно это он и пытается доказать несколькими стихотворениями. Меня Струве пока не убедил, - я полагаю, что Фет охотно «прибегает к религиозно-культовым образам и метафорам», и что это еще не доказательство религиозности»25 . «И Фету, и Толстому для создания оптимистического мировоззрения не потребовалось религии»251. На следующей странице этого же журнала напечатана статья Н. Струве «Был ли Фет атеистом? Ответ на письмо проф. Е. Эткинда», в которой говорится, что «возражения проф. Е. Эткинда основаны на недостаточной дифференциации употребляемых им понятий. Е. Эткинд оперирует исключительно понятием «атеист», в то время как отношение к Богу, к Абсолюту выражается в самых разнообразных категориях мышления... Как показывают доступные нам социологические анализы, атеистов в России не больше 7 % населения. И это неудивительно: Пушкин считал, что отрицание Бога так же нелепо, как убеждение дикарей, что мир покоится на носороге. В своих заметках я хотел показать, что называть Фета атеистом можно только по недоразумению. Отрицания Бога нет ни в одном из известных мне стихотворений (или писем) Фета»252. Чтобы как-то определиться в этой проблеме, приведем слова самого поэта, который в письме к Н.Н. Страхову от 5 февраля 1880 года прямо пишет: «Ни я, ни Шопенгауэр не безбожники, не атеисты» . Упоминая Шопенгауэра, Фет прямо указывал на философскую основу своего религиозного чувства.
Образ женщины-кометы в жизни и творчестве А. Григорьева
Любовь является одним из основных начал человеческого бытия. Это форма, в которой жизнь обретает свое исполнение, иначе говоря — смысл. Вся мировая литература с описаниями любовных страстей и переживаний, изящные искусства, философия, наука не только отражают действительные любовные нравы времени, но и непосредственным образом участвуют в формировании взглядов на любовь.
Несмотря на то обстоятельство, что, казалось бы, нет человека, не обладающего в той или иной мере осведомленностью о любви, одновременно нет и феномена более неизвестного. Любовь очень сильно зависит от мысленного идеала, который превращает ее в неустойчивый и болезненный процесс, «борьбу» за то, чтобы любить и быть любимым. Любовь всегда является объектом познания, философской и поэтической рефлексии.
Любовь для А. Григорьева всегда загадка и тайна, она, по романтической традиции, несчастная, неразделенная. Можно выделить два типа героини-адресата в любовной лирике Аполлона Григорьева: это либо ангелоподобная идеальная женщина-девочка, либо яркая и независимая женщина-комета, сочетающая в себе и сакральные, и инфернальные черты.
Два стихотворения, датированные 1842 г., написаны еще в московскую бытность поэта, - «Е.С.Р.» и «Нет, за тебя молиться я не мог...» — представляют собой подобие мини-цикла, объединенного, в первую очередь, адресатом (имеется в виду крестовая сестра Аполлона Григорьева Лиза) и имеющие автобиографический подтекст. Если первое стихотворение этого «мини-цикла» — признание, то второе -интерпретация биографического эпизода, попытка зафиксировать в лирическом тексте смутное, неуловимое переживание.
Как и большинство произведений Григорьева этого жанра, «Е.С.Р.» -по структуре - редуцированный диалог с адресатом, своеобразное «усеченное послание», монолог-признание. Адресат этого стихотворения даже не сама возлюбленная, а ее романтический образ, изменяющийся в лирическом сюжете, который структурируется при помощи бинарной оппозиции «очарование»/«страсть». Чувство героя к героине двойственно: это и земная страсть, и неземное очарование, такая «раздвоенность» роднит его с лермонтовскими персонажами (Демон, Печорин и др.). В начале заявлен союз Я - ТЫ как слияние двух половинок одной души (идея Платона и неоплатоников). «Ты», твой образ служит связующим звеном между «Я» и Вечностью. Образ этот пластически неопределен, обозначена лишь одна деталь - глаза («очи»). Лирический герой, будучи земным человеком, душой устремляется на небо, а она остается на земле. Поэтому герой вновь стремится с неба на землю. Его страсть к ней - это вполне земное чувство. В финале стихотворения ее образ - уже не проводник души в вечность, а помеха на пути к ней. Лирический герой, стремясь к вечности, остается на земле, так как связан «страстию земной».
Несколько иной образ возлюбленной в стихотворении « Нет, за тебя молиться я не мог...» (1842), которое тоже можно считать «усеченным посланием». В нем звучит важнейший для лирики автора мотив молитвы (не-молитвы), отказа от молитвенного слова. Это «усеченное послание» исповедально по своей сути; а исповедь диалогична, так как исповедующийся напряженно ждет «ответного слова» исповедника. Лирический сюжет этого стихотворения - бытовой эпизод — воспоминание о свадьбе возлюбленной, на которой автору привелось быть шафером. Это своего рода лирический комментарий к случаю из собственной биографии, его интерпретация. Быт и бытие здесь неразрывно связаны. Исповедь обращена к героине, герой напряженно ждет ее словесной реакции. В стихотворении можно выделить два мотива: памяти (потери памяти) и отказа от слова. Последний связан с неумением выразить словесно свои чувства. Стихотворение - лишь попытка передать словом смутные, неуловимые переживания. В данном тексте «невыразимое» связано с забвением, с прошлым, с непреодолимой преградой между словом и чувством. Слова лирического героя звучат гипотетическим извинением: «Ты прости, но за тебя молиться я не мог, уж не помню, почему».
Мотив забвения уступает место мотиву памяти: «И помню я ...» Время окутывает воспоминание дымкой, делает его сновидным. Помнит герой только собственные ощущения и детали картины воспоминания, причем детали, на первый взгляд, незначительные, но на самом деле важные, самые главные. Детали, становящиеся символами: «Чела убор венчальный», который лирическому герою было жаль «измять венцом». Этот образ символ чистоты и непорочности невесты, а также недолговечности этой чистоты.
В финале мотив жалости к невесте проявляется особенно. Символ чистоты (цветы) имеет уже иное, аллегорическое, значение. Она — цветок, которому суждено погибнуть без расцвета. Сам лирический герой, кажется, не может решить, о чем он жалеет - о невесте или о цветах: «Не знаю я... В прошедшем нет ответа...»