Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Повседневность как временность
1.1 К определению понятия «повседневность»
1. 1. 1 Тематизация повседневности в источниках по истории и истории культуры
1.1.2 Тематизация повседневности в социологии, философии, психологии
1.1.3 Попытка операционализации понятия «повседневность» в последних отечественных исследованиях
1.2 Понятия «жизненный мир» и «повседневность»
1.3 Путь к «временению»
1.3.1 Августин: время - растяжение моей души
1.3.2 И. Кант: время-условие чувства и сознания
1.3.3 А. Бергсон: «поместиться в чистое дление»
1.3.4 Э. Гуссерль: внутреннее сознание настоящего
1.3.5 Время человека в естествознании, психологии, социологии
1.3.6 М. Хайдеггер: временение как способ бытия
Глава 2. Нарратив как временная граница повседневности
2.1 Временение языка и внутривременность речи
2.1.1 М. Хайдеггер: язык как путь
2.1.2 Как проявляется временность языка: речепорождение, строение языка, влияние языка на восприятие времени
2.2 Событие и настоящее. Модальности события
2.2.1 Психоанализ: событие- символ и спасение
2.2.2 Логика психоанализа: бессознательное - событие-речь- история
2.2.3 Августин: выход из настоящего во внутреннем слове
2.2.4 Событие-поступок
2.2.5 Перст судьбы
2.2.6 Молчание как событие
2.2.7 Событие как суть бытия
2.2.8 Событие - смысл и складка. Проект Ж. Делеза
2.3 Повествование (нарратив) как конфигурация событий. Время рождения историй
2.3.1 Р. Барт: анатомия повествования
2.3.2 Ж. Женетт: многослойность времени посествования
2.3.3 П. Рикер: конфигурация событий
2.3.4 Театр времени
Глава 3. На границе повседневности
3.1 «Рассказывание себя» как предмет изучения
3.2 Из повседневности и обратно (опыт интерпретации нарративов)
Заключение
Список литературы
Приложения
1. Описание смысловых содержательных единиц
2. Описание полученных данных
3. Тексты нарративов (выборочно)
- Тематизация повседневности в источниках по истории и истории культуры
- Тематизация повседневности в социологии, философии, психологии
- Временение языка и внутривременность речи
- «Рассказывание себя» как предмет изучения
Введение к работе
Актуальность исследования и постановка проблемы
Понятие «повседневность» вошло во все социально-гуманитарные дисциплины, обрело такой эпистемологический размах, который позволяет по-новому поставить и осмыслить многие традиционные проблемы. Это обусловлено как конкретно-историческими, так и теоретическими причинами. К историческим причинам необходимо отнести, прежде всего, преобразование традиционного общества в массовое. Управление современным массовым обществом ставит по-новому вопросы социального планирования и проектирования. Сейчас представляет проблему разработка современных социальных технологий, которые при изменении, модернизации жизни членов общества, не нарушали бы самых деликатных ее структур; при выработке новых социальных норм сохраняли бы пространство «ближайшего» к человеку комфортным для него. К сожалению, наше общество с трудом отходит от привычки тотальной унификации материальных инфраструктур, условий и форм жизни, труда, потребления, культуры в целом - именно потому, что не знает, как аккуратно регулировать эту сферу человеческой жизни — область привычного, самоочевидного, совершающегося как бы автоматически - сама эта область мало изучена. Теоретические причины связаны с тем вниманием, которое оказывают социально-гуманитарные науки нерефлексивным пластам человеческого опыта.
В классической научной парадигме область обыденного, привычного, самоочевидного проблематизировалась с большим трудом. Для того чтобы стать предметом изучения, это «ближайшее» должно было быть незнакомым, неизвестным. Область знакомого могла изучаться только тогда, когда становилась чем-то «необычным», когда исследователь «дистанцировался» от нее на историческом или географическом расстоянии.
Но постепенно во многих научных областях складывается аналогичная ситуация: тематизация повседневного. Историческая наука ввела в свою предметную область культурно-историческую психологию (затем - историю ментальностей); психология, начиная с Фрейда, заинтересовалась автоматизмами, затем - стереотипами; социологи стали исследовать принципы функционирования социальных норм в обществе, философия перестала рассматривать «доксу» как нечто, не заслуживающее внимания, заинтересовалась обыденным языком и, благодаря феноменологическому и экзистенциальному методу, «прорвалась» в сферу обыденного и рутинного; филология и лингвистика ввели в круг исследований «постфольклорные» тексты (вплоть до домашних записок и подписей под фотографиями) и обычную речь. Исследования этнологов и антропологов позволили посмотреть на мир обычного «другими глазами», сравнить самоочевидное в разных культурах. Мы можем упомянуть и фундаментальные исследования человеческих потребностей, и разноплановое социально-экономическое развитие этих идей.
Многие крупные философы отмечают, что философия настоящего времени все больше обнаруживает прямой практический смысл [134], изменяются формы философствования, все больше сосредотачивающиеся на жизненном мире. Г.С.Кнабе [63] считает, что важнейшей задачей современной гуманитаристики является исследовать жизнь в ее «последней конкретности». Человек осмысливается давно, как и мир, его окружающий. Рефлексии почти не подлежала только та его часть, которая находится на стыке мира и человека, то, в чем человек находится постоянно. Но «схватить» привычное и самоочевидное - изменчивое и постоянное, специфическое и общее - это означает не только предметную, но и методологическую новацию. Все чаще, обсуждая роль современной философии, отмечают ее призвание выполнять роль медиатора, метаязыка и метаорганизатора духовной и материальной активности человека [125], то есть ответственность за формирование такого поля активности, которое продуцирует не ответы на вопросы, а структурную реорганизацию проблем.
Все это говорит об «эпистемологическом повороте», об изменении социально-гуманитарной парадигмы, «повернувшейся лицом» к «ближайшему» человека. С другой стороны, такое внимание к повседневности приводит к «размыванию» повседневности как предмета изучения. Каждая дисциплина вводит это понятие в свой оборот, не позаботившись о надлежащем его определении. Каждый автор пытается наполнить «повседневность» «своим» предметным содержанием. Мы полагаем, что в разнородности этих подходов, предметной «разнонаполненности» понятия содержится не только препятствие для изучения феномена повседневности, но, шире - требование выхода на новый метауровень исследования. Причина того, что понятие «повседневность» не обрело своей определенности, видится в том, что оно до сих пор не имеет своей категориальной оппозиции, в общем случае обязательной для категории, которая претендует на универсальность (например, оппозиция Ю.Хабермаса «жизненный мир» - «система»). Мы предлагаем рассматривать «повседневность» как структуру, выражающую отношение людей к глубинным, онтологическим механизмам, обеспечивающим воспроизводство жизни.
Предполагается, что повседневность характеризуется цикличным временем и нерефлексивностью (или почти не рефлексивностью), это «дление»1. В качестве ее оппозиции может находиться «описываемое», «героическое», «событийное» (в терминологии Школы Анналов), историческое время.
Говоря о границах, встает вопрос - при каких условиях возможно «размыкание» циклического времени повседневности и «выход» в линейное историческое время?
Что именно будет являться границей двух временных структур? Что, в терминологии Н.Лумана, будет требовать себя пересечь?
«Функция любой границы, - писал Ю.М.Лотман [81,С265],- от мембраны живой клетки до биосферы..., и до границы семиосферы сводится к ограничению проникновения, фильтрации и адаптирующей переработке внешнего во внутреннее... На уровне семиосферы она означает отделение своего и чужого, фильтрацию внешнего, которому приписывается статус текста на чужом языке, и перевод этого текста на свой язык...». Эта билингвальность (принадлежность обеим приграничным зонам) границы задает особые онтологические требования к искомой структуре.
Для нас очевидным является то, что эти границы нужно искать прежде всего в языке, так как именно язык описывает, отражает и выражает существование человека и мира, он фиксирует и определяет пределы актуального бытия или границы мира. Все, что есть - есть в языке, нужно только правильно им «воспользоваться».
Целью исследования является установление границ повседневности, что позволит корректно подходить к изучению феномена повседневности и раскрыть значение тех глубинных человеческих механизмов, которые обеспечивают временное существование человека. Для достижения цели исследования нам необходимо решить несколько задач:
1. проанализировать существующие в литературе взгляды на повседневность;
2. установить различения, в которых находится понятие «повседневность»;
3. раскрыть связь, которая существует между временем как субстанцией человеческой жизни и повседневностью;
4. принимая концепцию «временения» языка и «внутривременности» речи, показать особый временной статус повествовательных структур;
5. рассмотреть «смыслопорождающую» функцию нарративов (повествований), исходящую из способности языка и речи обозначать время, выражать время и оперировать временем;
6. кратко обозначив основные лингвистические средства, с помощью которых в нарративе преодолевается «дление», попытаться найти их экспериментально, предварительно получив некий корпус текстов, описывающих «дление».
Предметом исследования является повседневность в ее временных границах.
Степень разработанности проблемы и теоретико-методологическая база исследования.
Проблема, заявленная в исследовании, является инновационной. Нам известны работы, в которой проблематизируются границы человеческого дления, и поставлен вопрос о лингвистических границах события [48; 150]. Вообще же поставленная нами проблема имеет несколько отправных точек из разных полей исследования: повседневность как феномен; переживание человеком времени и осознание его; временность языка и речи; исследования события как узлового содержательного момента временения человека.
Повседневность как феномен тематизирована в работах Г. Зиммеля, А. Лефевра, Г. Маркузе. Фундаментальным образом область «ближайшего» проблематизирована в феноменологии Э. Гуссерлем, который ввел в философский оборот понятие «жизненный мир». В области изучения повседневных взаимодействий работали Э. Дюркгейм, Дж. Г. Мид, А. Шюц, П. Бергер, Т. Лукман, Г. Гарфинкель. Повседневность как смысловая мембрана предстает в работе Б. Вальденфельса. В отечественной науке повседневность проблематизирована в работах Н.Н. Козловой, Б.В. Маркова, Э.А. Орловой, Л.В. Беловинского, Н.Н. Ивановой, В.К. Коробова, И.В. Лосева, Е.Г. Рабинович, М.П. Шубиной и др.
Временность повседневности, как проблема, затрагивается в исторических работах Ф. Броделя и других представителей Школы Анналов, в отечественных исследованиях А.Я. Гуревича, А.Л. Ястребицкой, Ю.Л. Бессмертного, Г.С. Кнабе, В.Д. Лелеко, Т.В. Цивьян, Н.А. Бернштам.
Рассмотрение проблемы переживания времени человеком и осознания своего временения имеет глубокую философскую традицию. К таким работам мы относим работы Августина Блаженного, И. Канта, А. Бергсона, Э. Гуссерля, экзистенциалистов С. Кьеркегора, Ж.-П. Сартра, Н.А. Бердяева. Важный вклад в разработку феноменологии времени внесли работы П.П. Гайденко, В.И. Молчанова. Проблемы переживания времени разрабатывались в работах В.П. Яковлева, И.М. Поповой, И.М. Савельевой и А.В. Полетаева, Е.К. Краснухиной, Е.И. Головахи и А.А. Кроника.
Методологической базой нашего исследования мы считаем хайдеггеровское понимание временности, который описывал временение бытия-в-мире. М. Хайдеггер показывает, что Dasein, как экзистирующее сущее, открывает самого себя во времени, выходит за пределы вещественного и наличного в себе и этим выделяет себя из любого другого сущего. Такое понимание временности позволяет по-новому взглянуть на временность языка и речи, изучить взаимообусловленность времени и языка, речи.
В этом плане мы опираемся на отечественные исследования Е.С. Кубряковой, Л.С. Выготского, А.Р. Лурии, А.А. Леонтьева, И.А. Зимней; теорию функциональной грамматики, разработанную авторским коллективом под руководством А.В.Бондарко; теорию влияния языка на восприятие времени Б.Уорфа; концепцию семантических примитивов А. Вежбицкой, концепцию строения языка B.C. Юрченко.
Нами были использованы трактовки события, изложенные в работах Ж. Лакана, Ж. Делеза, М. Хайдеггера, М.М. Бахтина, Н.А. Бердяева, М. Эпштейна, Г. Гутнера и др. «Рассказанное время» предстает перед нами в работах В. Франкла, Р. Барта, Л.М. Баткина. За основу мы взяли точку зрения
П. Рикера, который писал о нарративе как способе конфигурирования человеческого времени.
«Рассказанное время» исследуется в работах Ж. Женетта, СЮ. Неклюдова, И.А. Веселовой, Е.С. Калмыковой и Э. Мергенталера, Е.В. Падучевой, Н.А. Николиной и др.
Нами были рассмотрены социологические, психологические и лингвистические методы изучения временности биографических нарративов.
В работе мы придерживались принципа единства феноменологического и фактического описания. При исследовании нарративов использовали герменевтический метод и метод контент-анализа. Нами также использовались общенаучные методы: аналитический, дескриптивный, структурно-функциональный.
Научная новизна исследования представлена в следующих позициях:
1. Обосновывается трактовка нарратива как временной границы повседневности; показано, что эта граница разделяет (и соединяет) два времени: циклическое дление повседневности и линейное, историческое и социальное время.
2. Проведено различение понятий, которые описывают область «ближайшего» человека: «жизненный мир» и «повседневность».
3. Дана авторская интерпретация понятия «событие».
4. Предложена методика интерпретации нарративов, описывающих дление человека.
Основные положения, выносимые на защиту: 1. Повседневность необходимо рассматривать как временность, как нерефлексивное дление человека, время несобытийности. Поскольку способность быть для человека есть способность быть во времени (это значит не только ощущать его течение «через себя», но и воспроизводить его, наделяя «своим» смыслом, который, на самом деле, - часть «общего» смысла), повседневность, как несобытийное время, обязательно «выходит» в линейное, историческое, социальное время.
2. Время человека можно изучать только в поле языка, речи, и, согласно европейскому способу мышления, укорененному в европейских языках -связывая это изучение с событиями, которыми европеец обозначает, символизирует свое время (как эмоционально, так и фактами).
3. Событие имеет экзистенциальный характер, поэтому оно вневременно, это «дыра» в длении. «Вписывание» события в непрерывное время человека, «связывание» его с длением происходит, прежде всего, в повествовании (нарративе), которое организует это «связывание» с помощью временных «складок». Время повествования многослойно.
4. В нарративе могут возникать события, инициированные самим фактом рассказывания; и ,наоборот, яркие «прожитые» события могут «терять» свою экзистенциальность, становясь частью дления. Таким образом, нарратив является границей, взаимопереходом повседневного и событийного.
5. Исследование нарративов является способом изучения временения человека. Они поддаются экспертному анализу и контент-анализу.
Практическая значимость и апробация результатов исследования
Содержание основных глав диссертации было представлено в докладах, которые обсуждались на семинарах по философской антропологии при факультете культурной антропологии ДВГТУ под руководством д.ф.н., проф. СЕ. Ячина. Ряд идей изложен и обсужден в докладах и сообщениях на научных конференциях: «Литература и философия: способы постижения человека» (г. Комсомольск-на-Амуре, 2002), Пятом международном форуме студентов и аспирантов Тихоокеанского региона (г. Владивосток, 2003).
Тематизация повседневности в источниках по истории и истории культуры
Повседневность в исторических, историко-культурных источниках чаще всего выступает как «житейский уклад». Суммируя, можно сказать, что с разной степенью детализации описывалось: пища, застолье, одежда, украшения, городские здания, застройка, устройство жилища, мебель и утварь, ведение хозяйства, формы обучения детей, снаряжение и вооружение воинов, ремесленная технология (что в какой последовательности делать), возможность передвижения, распорядок дня, домашние обязанности, свободное время, игры, зрелища и развлечения, модели поведения (что считалось "удобным"), речевые модели (как "принято было выражаться"), случаи из жизни, взаимоотношения в семье, с соседями и гостями, с рабами и слугами; болезни, наказания, дисциплина, представления и идеалы, суеверия, поверья, обеты, сны. На протяжении долгого времени историческая наука занималась эмпирическим сбором и описанием различных фактов, затем их обобщением и интерпретацией. Уже здесь повседневность приобретала временные черты: описывалось то, что было постоянным, а так же, хотя бы отчасти - времяпрепровождение и последовательность действий.
Более внимательно к повседневности стали относиться историки «Школы Анналов», которые воспринимали назначение исторической науки именно таким - «воскрешать» жизнь людей во всей полноте и сложности, их привычки чувствовать и мыслить, их повседневную жизнь, их способы борьбы с обстоятельствами. Как писал Л. Февр: «Человека невозможно разъять на части - иначе он погибнет» [Цит. по 56]. Ле Гофф: «Концепция тотальной истории включает в себя не только то, что другие традиции мысли именуют культурой или цивилизацией, - она подразумевает также и материальную культуру - технику, экономику, повседневную жизнь (ибо люди в процессе истории строят жилища, питаются, одеваются и вообще функционируют), равно как и интеллектуальную и художественную культуру, не устанавливая между ними ни отношений ни детерминизма, ни даже иерархии..» [75,С6].
Вторым, после смерти Л. Февра в 1956г., руководителем Школы высших исследований в социальных науках стал Фернан Бродель, который много лет работал над основным своим трёхтомным трудом, началом которого является книга «Структуры повседневности: возможное и невозможное». В этой работе, целью которой является изучение «укоренённости» капитализма, Ф. Бродель реконструирует материальную жизнь прошлого, существующую во времени «большой длительности». Что такое «повседневность» в понимании Ф. Броделя? Это, прежде всего, «поверхность стагнирующей истории», «почти неподвижная реальность», «мелкие, заурядные факты, едва заметные во времени и пространстве». Это «базовая деятельность, которая встречается повсеместно и масштабы которой попросту фантастичны», «обширная зона на уровне почвы», «люди и вещи», «вещи и слова». Она тотальна, всё заполняющая, повторяющаяся, монотонная, малогибкая, проходит под знаком рутины. Она выражается в установлении нарочито усложненного порядка, в котором участвуют подсознание, склонности, неосознанное давление со стороны экономики, общества, цивилизаций. Она - основа, платформа, изменяется, но крайне медленно. Именно у Ф. Броделя появляются отчетливые черты концептуализации «повседневности» как временности: ее черты -монотонность, почти неподвижность, это базовая деятельность, она включает биологический режим.
Так называемое «третье поколение» Школы Анналов, к которому относятся Ле Гофф, Дюби, Мандру, Шартье, Бюргьер - тоже связывали «повседневность» с деятельностью, с поведением людей. Эти историки предприняли попытку понять внутренний смысл поведения человека изучаемой эпохи, увидеть социум "изнутри", проникнуть в побудительные факторы поступков индивидов и групп, изучить способы чувствовать и мыслить. Это направление стало развиваться в рамках истории ментальностеи и исторической антропологии. По выражению У. Раульфа, их объединил интерес к тому, что молчаливо признаётся данной культурой - к полуосознанным представлениям и соответствующим им нормам поведения. В фокусе внимания историка - антрополога постоянно находится та область действительности, где мышление практически сливается с поведением. Эта область, получившая название "народной культуры", представляет собой целый сплав условий материальной жизни, быта и мироощущения, "материк" преимущественно устной культуры, почти не оставляющий по себе письменных свидетельств. Такой подход предполагает убеждение в том, что поведение людей в значительной мере определяется теми нормами, образцами и ценностями, которые признаны в данном обществе как сами собой разумеющиеся.
У И. Хейзинги [142] встречаем определение обыденной жизни как процесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей, который прерывается, украшается игрой («как интермеццо в ходе повседневной жизни человека, как отдохновение»). Обыденная жизнь, в отличие от игры, тотальна (не имеет границ места и времени) и лишена эстетики.
В 80-е годы со Школой Анналов сближаются немецкие историки в рамках "истории повседневности". Для них повседневность - сфера господства народной культуры. Например, в вышедшем в Мюнхене в 1983г. сборнике статей под редакцией Р. ван Дюльмена "Культура простых людей. Народная жизнь в Баварии в 16-19 вв." исследуется самое распространенное отношение ко всякого рода границам: статьи посвящены дракам, обычаю шаривари, самосуду.
М.М. Бахтин выделял особый аспект мира - неофициальный, внецерковный, внегосударственный, к которому причастны все в большей или меньшей степени, материально- телесный, амбивалентный, для которого характерна особая речь (фамильярная) и особый тип общения (площадный). Это сфера народной смеховой, фольклорной, карнавальной культуры. Все названные признаки можно отнести как будням, так и к праздникам в большей или меньшей степени. Читаем у М.М. Бахтина : «..народные праздничные образы еды и питья не имеют ничего общего с неподвижным бытом и наличным довольством частного человека» [12,С533].
Обратимся к отечественной исторической литературе. Необходимо заметить, что подход рассматривать материальный мир во взаимодействии с социально-психическим предложил в начале уже прошлого века Л.П. Карсавин. П.М. Бицилли пользовался категорией "средний человек", он, с помощью историко-культурного анализа показывал, как преломляются и трансформируются идеи в обыденном сознании человека (на примере Салимбене). Бицилли выделяет особую, "свою собственную" сферу человека (в условиях разъединения личной и общественной сфер и усложнения структуры общественной жизни), ни с одной социальной сферой целиком не совпадающую, выделяет простейшую форму сознания ("вульгарное мышление"), лежащую в основе духовной природы средневекового человека. Можно предположить, что под «повседневностью» Бицилли понимает непосредственное ощущение и переживание жизни.
Тематизация повседневности в социологии, философии, психологии
К исследованиям повседневного (обыденного, очевидного, привычного) в социальной психологии можно отнести концепцию коллективных представлений Э. Дюркгейма, работу американского психолога У. Липпмана, изучавшего явление стереотипизации, его эмоциональную наполненность. Необходимо упомянуть теорию символического интеракционизма Дж. Г. Мида, который изучал межиндивидуальное взаимодействие, он вводит понятие "обобщённого другого". "Действительная универсальность и безличность мысли и разума, -писал Дж. Г. Мид, - является результатом принятия индивидом установок других людей по отношению к себе и последующей кристаллизации этих частных установок в единую установку или точку зрения, которая может быть названа установкой "обобщённого другого" [Цит. по 103, С.211].
В философии «повседневность» появляется сравнительно недавно, если не относить сюда исследования обыденного сознания как «общеизвестного», «общепонятного», доксы.
У Г. Зиммеля появляется именно «повседневность», а не обыденное сознание. Она противопоставляется приключению как периоду наивысшего напряжения сил и остроты переживания. (Потом у Г. Маркузе-«повседневность» стала проявлением цивилизации в противовес празднику и творчеству, как проявлениям культуры. А у А. Лефевра «повседневность»-место дел и трудов, локус творчества, созидания человеческого и человека).
Можно сказать, по настоящему философия заинтересовалась повседневностью тогда, когда переживала серьезный кризис, и предметом исследования повседневность стала в феноменологической парадигме. Тогда и начала складываться интересная ситуация, когда Э. Гуссерль ввел концепт «жизненный мир», а потом его ученик А.Шюц перетолковал его в «повседневность». (На наш взгляд, именно эта терминологическая неразбериха отчасти стала причиной отсутствия конвенционального употребления понятий «повседневность» и «жизненный мир». Этой проблеме посвящен следующий параграф в данной работе).
Итак, в основу феноменологической социологии легли идеи интерсубъективности позднего Э. Гуссерля, его концепция "жизненного мира", высказанная в "Кризисе современных наук". Гуссерлевский "жизненный мир" оказывается одновременно и миром нашего повседневного опыта, "наивной объективности", т.е. миром естественной установки, предшествующим научной объективности, и в то же время сферой интенциональной конституирующей деятельности трансцендентальной субъективности. Концепция "жизненного мира", по мысли Э. Гуссерля, должна была стать основой переориентации науки, средством радикальной реформы философии, для чего философия и наука должны исходить из проблем жизненного мира. Жизненный мир - мир донаучной жизни с её хаосом неупорядоченных созерцаний, с её первичными обыденными структурами пространственное и временности, догадками, суевериями и предвосхищениями. Жизненный мир - ценностная основа всех идеальных образований и теоретических конструкций науки. Изучение жизненного мира необходимо, чтобы понять, как на его основе возникают все системы знания, в том числе и объективные науки, показать их взаимосвязь с жизненным миром и придать им человеческое содержание. Со времён Галилея, в науке, по мнению Э. Гуссерля, происходит искажение реальной картины мира и природы посредством научных идеализации. В результате математизации и формализации науки, имеет место чёткое разграничение мира повседневной жизни и мира, описываемого наукой. Более того, мир научных абстракций по мере развития современной науки всё больше воспринимается человеком как "подлинный" и "объективный", в отличие от жизненного мира, воспринимающегося в качестве субъективного феномена. Жизненный мир имеет объективность совершенно другого рода, которая раньше игнорировалась и не принималась в расчёт позитивными науками как нечто субъективное, аморфное, подлежащее преодолению. На самом деле, очевидности логики научного познания нуждаются в очевидностях жизненного мира, в жизненно - мировых априори как более ранних и более универсальных.
Естественная установка, как понятие феноменологии, означает, что для всех людей мир постоянно и всегда является само собой разумеющимся, общим для всех окружающим миром. Понятие естественной установки включает не только явления природы, не только вещи и живые существа, но также явления социально - исторического характера. Более того, не только естественно - практическая жизнь людей, но и их естественно - научное познание покоятся на непосредственной уверенности в само собой разумеющемся существовании окружающего мира, на возможности непосредственного наблюдения, схватывания и описывания хода естественных процессов. (У Э. Гуссерля мы анализируем и описываем естественную установку только лишь для того, чтобы далее отказаться от этого универсально- значимого для нефилософского мышления отношения к миру).
Феноменолог - социолог, ученик Э. Гуссерля, Алфред Шюц стремился применить гуссерлевские идеи к сфере социального существования, создать фундамент социальных наук и решить поставленную учителем проблему взаимосвязи абстрактной научной теории с "жизненным миром». А. Шюц обращается к анализу социальной реальности, которая, по его мнению, конституируется сознанием составляющих её людей, а задачу феноменологической социологии он видит в раскрытии знаний и смыслов, лежащих в основе всякого знания. Феноменологическая методология выступает в данном случае как средство обоснования социологии, помогающее понять природу социальной реальности, основу которой, по мнению А. Шюца, составляет "жизненный мир", т.е. мир донаучной естественной установки. В отличие от гуссерлевского жизненного мира, конституируемого транцендентальным субъектом, жизненный мир А. Шюца с самого начала является «интерсубъективным миром в рамках естественной установки». Таков отправной пункт социологии А. Шюца, стремившегося рационализировать сущностную структуру повседневной жизни посредством различных типизации, лежащих в основе как интерсубъективного взаимодействия, так и научного познания.
Обобщая, можно сказать, что, по А. Шюцу [152], «повседневность»-это мир нормального (постоянного, привычного) типичного. Это смысловой универсум, который возник и продолжает формироваться в человеческих действиях. Это одна из конечных областей значений (наряду с игрой, религиозным опытом, фантазией, миром искусства, душевной болезнью), любое взаимодействие в которой использует набор конструктов, которые позволяют интерпретировать и моделировать действия. Это «верховная реальность», в силу своей телесно - предметной закреплённости, первичная по отношению к другим конечным областям значений. Это сфера человеческого опыта, возникающая на основе трудовой деятельности. Для неё характерно напряжённо - бодрствующее состояние сознания, целостность личностного участия в мире, представляющем собой совокупность самоочевидных, не вызывающих сомнения в объективности своего существования форм пространства, времени и социальных взаимодействий. Все эти формы являются интерсубъективно, социально организованными. Проект книги А. Шюца «Структуры жизненного мира» был реализован Томасом Лукманом после смерти своего учителя. Книга была задумана А. Шюцем в качестве систематического описания элементарных структур жизненного мира, лежащих в основе социального опыта, языка и социальной деятельности. Т. Лукман исследует проблемы повседневного, или обыденного знания, которому отводится главенствующая роль в осознании и трансформации социальной реальности. Для того чтобы человек мог нормально жить и действовать в окружающем его мире, ему необходимо знание этого мира, которое приобретается на собственном опыте или от других людей (родителей, учителей, друзей и т.п.).
Временение языка и внутривременность речи
В языке время обозначилось, получило свои названия, приобрело образы, черты. Во времени язык принимает свой облик - выстраивает звуки, согласовывает слова, разворачивается в речи. Именно язык регулирует отношения человека со временем, сам являясь постоянным и динамичным. «Язык, схваченный в его действительной сути, есть нечто постоянно и в каждый момент преходящее. Даже его фиксация на письме есть всегда лишь несовершенное, мумифицирующее сохранение, которое так или иначе опять же нуждается в усилии по ощутимому воссозданию живого произнесения. Сам язык есть не произведение (Ergon), а деятельность (Energeia). Его истинное определение может поэтому быть лишь генетическим. А именно, он есть вечно обновляющаяся работа духа, направленная на то, чтобы сделать артикулированный звук выражением мысли. Непосредственно в строгом смысле это есть определение конкретной речи; но ведь в подлинном и существенном смысле лишь всю совокупность этой речи только и можно считать языком». Это выдержка из трактата В. Гумбольдта «О различии», которую цитирует в своей работе «Путь к языку» М. Хайдеггер [141, С. 259-273].
Нам близка обозначенная М. Хайдеггером постановка вопроса о пути к языку и языке как пути. Поскольку, по М. Хайдеггеру, существование человека, его бытие-в-мире есть временение, то язык («дом бытия человека») не может быть не процессуален.
Язык показывает человеку мир, полагает его для человека. Мир, в котором временит человек, говорит в человеке. «Речь как показывание принадлежит к разбиению языка, разчерченному видами высказывания и высказанного, где присутствующее или отсутствующее указывает, наказывает (вверяет) нам себя или отказывает в себе: где оно показывается или ускользает» [141, С.265]. Язык - это говорение и слушание, это такое временение, в котором достигается открытость областей присутствия (или, наоборот, их скрытость). «Существо языка как сказа само есть нечто наподобие пути» [141, С. 267]. Мы говорим, идя от языка. М. Хайдеггер подчеркивает: путь к языку -событийный. «Разбиение сказа собрано событием и развернуто в строй многосложного показывания». (Позже мы подробнее остановимся на хайдеггеровской характеристике события как особления). «Событие, в своем явлении осуществляющее человеческое существо, дает смертным быть самими собой тем, что препоручает их тому, что отовсюду говорит человеку в сказе, отсылая к потаенному. Препоручение сказу человека как слышащего отмечено той исключительной чертой, что отпускает человеческое существо в его собственную суть, но лишь с тем, чтобы человек как говорящий, т.е. показывающий, шел навстречу сказу, и именно из собственного в нем. А это-звучание слова...Событие в требовательном препоручении человека его собственному существу дает сказу достичь речи» [141, С.269].
Все же рассмотрим, как философское видение М. Хайдеггера может раскрываться языковедческими исследованиями. Для этого обратим внимание на три важнейших пункта: на процесс речепорождения, на семантическую структуру языка и на влияние этой структуры на человеческое восприятие и переживание времени.
Л.С. Выготский замечательно это проиллюстрировал: «Если я хочу передать мысль, что я видел сегодня, как мальчик в синей блузе и босиком бежал по улице, я не вижу отдельно мальчика, отдельно блузы, отдельно того, что она синяя, отдельно того, что он без башмаков, отдельно того, что он бежит. Я вижу все это вместе в едином акте мысли, но я расчленяю это в речи на отдельные слова.... То, что в мысли содержится симультанно, то в речи развертывается сукцессивно... процесс перехода от мысли к речи представляет собой чрезвычайно сложный процесс расчленения мысли и ее воссоздание в словах». И далее: «Мысль не выражается в слове, но совершается в нем» [32, С. 1012].
Линеаризацией процесса порождения занимаются многие современные науки - специализации: психолингвистика, генеративная грамматика, нейролингвистика, семантика синтаксиса, теория речевых актов и пр. Возможное различие дистанций между замыслом, мыслью и речевым произведением, знаковый характер операций в подготовке речи - общий предмет их исследований. Существует множество схем, описывающих путь от замысла и мотива речи к созданию речевого высказывания, различно разделяющих основные этапы процесса кодовых переходов и трансформаций, но они едины в «общей линейности» процесса речепорождения. Приведем некий инвариант схемы процесса речепорождения, который учитывает основные достижения в этой области отечественных виднейших психологов и лингвистов Л.С. Выготского, А.Р. Лурии, А.А. Леонтьева, И.А. Зимней, С.Д. Кацнельсона, Т.В. Ахутиной. Эта схема была разработана в Институте языкознания АН СССР и опубликована в сборнике под редакцией Е.С. Кубряковой [149].
Разъединение отдельных смыслов, вычленяющихся из целого психического образования, и совпадает с рождением речевого высказывания. Совершается акт семиозиса: подвести смыслы, «слово внутреннее», под тела обычных конвенциональных знаков. Специфика его заключается в том, чтобы найти «правильную» форму для родившегося содержания, а закономерности такого подведения уже даны человеку в его предыдущем опыте обращения со знаками языка. Итак, постепенный переход единиц «промежуточного языка мысли», т е единиц преимущественно невербальной природы, в языковые знаки происходит не как перевод одних в другие, но как последовательное преобразование указанных единиц в личностные смыслы и как сличение этих последних с принятой для них в системе национального языка формой языковых знаков определенного класса для создания внешнего речевого высказывания. Формула «от смысла - к тексту» заменяет устаревшую модель «от мысли к слову».
Существенно упрощая процесс порождения речи, характеризуя только главное его направление, можно сказать, основываясь на сформулированных выше установках, что рождение внешнего речевого высказывания начинается в сознании человека тогда, когда «предмысль», разбиваемая на личностные смыслы, создает кардинальное противопоставление этих смыслов: одни выстраиваются таким образом, чтобы сформировать будущую пропозицию и связать ее отношениями актуализованное предикации, другие - так, чтобы сгруппироваться в единицы номинации или номинативные блоки, которые затем включатся в пропозицию и будут с ней согласованы. Динамические стереотипы, которые сложились в мозге человека по мере того, как он овладевал языком, сыграют здесь свою определяющую роль. Это и делает речь человека очень близкой к автоматической, бессознательной в целом ряде отношений, т е как бы не требующей от человека часто сознательных усилий. Мыслительные процессы кореллируют с языковыми структурами.
Остановимся еще на двух существенных моментах, которые будут важны при прояснении различных способов возникновения и артикуляции событий в речи. Во-первых, это внутренняя речь, в изучении которой мы опирались на работу Л.С. Выготского. Внутренняя речь- это речь «для себя», внутри себя, которая внешне выглядит как молчание (отсутствие вокализации), но это напряженный процесс «испарения речи в мысль». Это особая «сгустившаяся» речь, где каждое слово вбирает в себя смысл предыдущих и последующих слов. Иногда это «черновик», несущий самостоятельную функцию умственной ориентировки, преодоления затруднений и препятствий (развившаяся детская эгоцентрическая речь). Тогда эта речь обладает особым синтаксисом (сохранение сказуемого и относящихся к нему частей и опускание, сокращение, сгущение подлежащего и относящихся к нему слов), в ней много незаконченных слов, отрывков и фрагментов, но там всегда преобладает смысл над значением, фразы над словом, всего контекста над фразой.3
«Рассказывание себя» как предмет изучения
Нами поставлены следующие вопросы в этом параграфе: 1. Каким образом эмпирически изучаются биографические нарративы в настоящее время?
2. Каким образом изучается временность подобных текстов? Изучались ли «события» в повествованиях как когнитивные структуры, герменевтические конструкты?
3. Если потребуется необходимый «речевой материал»- каким образом лучше получить его?
Обратимся к близким нам по предмету и методам (изучению биографических нарративных материалов) исследованиям в социологии, психологии, лингвистике, психолингвистике и литературоведении. В последнее время в зарубежной [89, С.61-67] и российской социологии встречаются исследования, в которых проблематизируется не просто "переживание социального времени" - изучаются процессы биографизированпя, как работа по конструированию жизненного пути. Социологи отмечают как «институционализацию» жизненного пути («стандартизацию» его, структурирование, концептуализацию социализации личности как «социального строительства»), так и «деинституализацию» жизненного пути (индивидуальный выбор конфигурации жизненного мира, плюрализацию жизненных образцов). Биографические исследования в социологии изучают изменения в последовательности, timing (временной привязке) и темпе внутри-биографических переходов, возникновение и легитимацию через биографическую практику различных «нормальностей» и «маргинальностей». Дескриптивное время жизни выступает в качестве результата индивидуального и социального конструирования прескриптивного времени повседневности, при котором актуальная Я-концепция требует ре-интерпретации прошлого и моделирования будущего. Для того, чтобы «организовать» свою биографию, индивид «рутинообразно вовлекается в хронологию течения нормальной жизни»[89, С.65]. Центральной социальной функцией биографии названа концептуализация непрерывности жизненного пути, что возможно при особой модальности биографического опыта.
Говоря о методах, применяемых в социологии для изучения способов фиксирования темпоральных образов и ориентации, И.М. Попова [ПО, С.135-145] называет как количественные (опросы), качественные (биографические, life-stories), так и комплексные (метод свободных ассоциаций Д. Диза, примененный О.Р. Лычковской и Е.В. Баш при изучении «эмоционального» структурирования времени). Все больше и больше исследователей склоняются к использованию «говорящих», «повествовательных» методов - ненаправленных интервью, глубинных интервью, анализированию «рассказов о жизни» [Бургос [25, С. 123-129], Альмодовар [4, С.98-104], Томпсон [130, С.129-138], и методов, анализирующих значения в рассказе (контент-анализ [Тернер [129, С. 121-133]).
Одной из результативных методологий подобных исследований является предложенная Ф. Шутце концепция "когнитивных фигур" автобиографического спонтанного (импровизированного) рассказывания, основанная на расширенном (за счет эмоционального и сенсомоторного измерений понятия когнитивного). Методом такого исследования является нарративное интервью. В процессе рассказа "ядром" истории или событийной фигурой, которая находится в центре внимания рассказчика, и, соответственно, слушателя, косвенно всегда обозначается какой-то фон. Эти элементы не являются бессознательными, так как могут быть любой момент времени вынесены в качестве когнитивной фигуры на авансцену. И все же, пока они остаются "в тени" и лишь условно подлежат рефлексивному управлению, знаки телесности и эмоциональности сообщают больше, чем сам рассказчик в момент рассказа держит в фокусе внимания. В таком особом роде нарративного вовлечения прошлого в настоящее (его осовременивание) лежит методический ключ к реконструкции эмоциональных и телесных аспектов биографического действия и переживания. Правда, слабо пока разработаны методы интерпретации такого вовлечения "говорящего тела" в социологических (да и других, как увидим) исследованиях; во многих случаях речь идет об экспертной оценке.
В психологии в русле "биографического фундирования" теории личности работал Ханс Томэ. Необходимо остановиться на лонгитюдных, близких нам по предмету и методу, исследованиях профессоров X. Томэ и У. Лер, которые 40 лет занимаются "адаптивными" техниками, с помощью которых люди "приспосабливаются к жизни" [5, С.3-17]. X. Томэ однажды тонко заметил, что вообще каждое, даже очень желанное событие, имеет негативные компоненты, порождает страх, вызывает напряжение (ведь это почти всегда непредвиденный поворот жизненного пути). X. Томэ и У. Лер исследуют процессы, которыми «приспосабливается» к своей жизни человек (в нашей интерпретации - «вписывание» событий во временной контекст). Эти процессы, по мнению X. Томэ и У. Лер, представляют собой балансирование отношений между когнитивными и мотивационными системами. Формирование этого баланса X. Томэ представляет как «результат особой активности личности, «которая исследует и толкует сложившиеся обстоятельства под воздействием своих жизненных «тем», потребностей, мотивов и имеющихся реактивных тенденций... Благодаря эмоциональной насыщенности, когнитивные репрезентации выступают во внутреннем мире личности как значащие переживания, в которые втягиваются мотивационные процессы» [5, С.7]. В актуальную жизненную ситуацию человек привносит как бы "осадок" всей своей индивидуальной истории. X. Томэ и У. Лер на конкретных примерах показывают, как значительно может меняться переживание и поведение человека в определенной ситуации, в зависимости от ее психической переработки. Техники приспособления (они бывают результатами общих и ситуационно-специфических процессов) носят, по X. Томэ, деятельностный и словесный характер, то есть, независимо от того, имела ли выработанная человеком "установка на приспособление" "выход" в конкретной деятельности, она всегда описывалась словесно. Например, среди таких техник - "акцептация ситуации" (принятие положения вещей таким, как оно есть), или "позитивное толкование своей ситуации" (сложившиеся условия человек сравнивает с еще более тяжелыми м приходит к позитивному выводу). (Названные техники-прямой результат словесного "конфигурирования" событий). Заслуживает особого внимания метод этих исследований (в котором "испытуемый"-партнер психолога, "эксперт своего жизненного мира", который никто лучше его самого, не знает. Психобиографический метод представлен в данном случае в основном методом "полуструктурированное интервью".