Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Историко-философская и методологическая концептуализация сетевой парадигмы 16
1.1. Сетевая парадигма в истории европейской философии 17
1.2. Концептуализация феномена сети в современной науке и философии 59
Глава II. Системный дискурс информационно-сетевой культуры 102
2.1. Системные подходы и сетевые феномены: вертикаль vs горизонталь 102
2.2. Сетевая ментальность и net-мышление в постиндустральной культуре 136
Глава III. Глобальные сети в постиндустриальных культурно-цивилизационных системах 159
3.1. Информационно-медийные сети постиндустриализма 160
3.2. Виртуализация человека в информационно-медийных сетях 189
3.3. Сети субкультур в современном мире 214
Заключение 244
Библиографический список 253
- Сетевая парадигма в истории европейской философии
- Концептуализация феномена сети в современной науке и философии
- Сетевая ментальность и net-мышление в постиндустральной культуре
- Сети субкультур в современном мире
Сетевая парадигма в истории европейской философии
В данном параграфе мы проследим исторический путь концептуального персонажа «Сеть», который слабо просвечивает в английском тумане европейской философии (тексты Ф. Бэкона), присутствует зримо в просветительском дискурсе (диалоги Д. Дидро), обнаруживается в философской монадологии Г. Лейбница и в социальной монадологии Г. Тарда и уже в наши дни блуждает в этнометодологии Г. Гарфинкеля, «инновационных дебрях» постмодернистских версий «сетевой парадигмы» (в номадологии Ж. Делза), акторно-сетевой теории Б. Латура и сетевой социологии справедливости Л. Болтански с его соавторами и сподвижниками.
В этом парагрфе мы используем тексты Ф. Бэкона, диалоги Д. Дидро, работы по социальной монадологии Г. Тарда, этнометодологии Г. Гарфинкеля, номадологии Ж. Делза, акторно-сетевой теории Б. Латура, сетевой социологии справедливости Л. Болтански, труды о «новом духе капитализма» Л. Болтански и Э. Кьяпелло и т.д. Следует также обозначить ряд исследований, посвященных новаторским идеям Ф. Бэкона, где присутствует наш концептуальный персонаж «сеть» и влиянию его философского наследия на последующее развитие науки (В.Ф. Асмус, А.В. Ахутин, П.П. Гайденко, В.М. Карев А.Ф. Лосев, Л.М. Михайленко, А.Л. Субботин, и др.).
В первую очередь предпримем некоторые предварительные рассуждения, создающие общий рефлексивный фон для проблемного поля параграфа. Разумеется, нельзя сказать, что концепт-образ сети, лежит прямо на поверхности английской европейской философии. Скорее, как мы образно выразились в передисловии к данному параграфу, праобраз «сети» слабо мерцает в тумане английской философии. Столь же наивно и не правомерно было бы утверждать, что сетевая парадигма, становление которой проходит разные культурно-исторические этапы в истории европейской философии, в явном или неявном виде обнаруживает свои начала в системах знания (науки), дана нам в готовом «дистиллированном» виде. Конечно, это не так. Хотя бы потому, что, внутренне субординированная система отличительных характеристик и инвариантных признаков, удостоверяющих качественную специфику сети и позволяющих трактовать сеть как глобальный феномен современной цивилизации, не является окончательной, вызывая острую полемику в научных кругах.
Мы склонны полагать, что наш концептуальный персонаж, проходя разные стадии формообразования и претерпевая метаморфозы, определенным образом обнаруживает свое присутствие в беконовской модели философии науки, в методологическом обеспечении опытной науки. Так, Ф. Бэкон, основатель новоевропейской науки, пытаясь уловить сеть многоликого Протея, в эссе «О мудрости древних» писал: «Тот, кто хотел воспользоваться его помощью в каком-нибудь деле, мог добиться этого единственным путм: связав его и сковав цепями. А Протей, чтобы освободиться, превращался в разнообразные и удивительные формы – в огонь, воду, зверей, пока, наконец, не возвращался в свой первоначальный облик… Ибо Вселенная с е естественными структурами и системами видов есть облик материи несвязанной, свободной – так сказать, стада материальных творений»2.
В свою очередь, комментируя бэконовский «сетевой» сюжет, видный отечественный философ В.П. Римский говорит: «И в уловлении Протея Природы Ф. Бэкон уповал на мощь «категориальных цепей» науки (цепь – разновидность жсткой сети) и е методов, очищенных философией от идолов нашей «естественной установки» (Э. Гуссерль). Цепь-сеть категорий и методов «научной философии» метафорически воплощена Ф. Бэконом в «пути паука» (логико-аналитические и дедуктивные методы, аксиоматическое и рационально-теоретическое познание); «пути муравья» (индуктивно-эмпирическая методология просвечивания «опыта», чувственное и кислое, рационально-рассудочное познание) и «пути пчелы» (муравьино-паучий синтез сам по себе недостаточен, нужен питательный мд синтетического познания, достижений «системы наук», вооружнных «истинной философией»)»3.
По ходу заметим: Бэкон, описав дух «новой науки» и ее утопический образ в «Доме Соломона» (фактически научно-технический центр), предвосхитил будущую сеть европейских научных обществ и академий, от устава, включая этические правила-запреты и его организационных структур до практического внедрения научно-технических достижений: «… надувательство, всем членам нашего Общества под угрозой штрафа и бесчестья запрещено»4, – говорит он. Завершается эта метафорическая сеть организация перечислением обязанностей, принципов организации (преемственность в работе), традиций «Дома науки», включая новопосвященных и учеников, обычаев и обрядов Соломонова дома (Храма науки). Здесь же присутствуют механизм трансляции научных открытий, этические правила публичного обнародования новаций: «…все мы даем клятвенное обязательство хранить в тайне те, которые решено не обнародовать, хотя из этих последних мы некоторые сообщаем государству, а некоторые – нет»5, – уточняет Соломон.
Обращение к текстам Бэкона, учение которого будучи связанным с продвижением знания, популяризацией и пропагандой науки, стало исходной точкой всего нововременного мышления, разворачивает перед нами панораму многоэтажной, а по сути, сетевой конструкции «великого восстановления» наук в общей пирамиде здания. Во многом, конечно, еще образно-метафоричную конструкцию. К. Фишер писал об этом так: «Бесплодие предшествовавшей науки, столь тяжело переживавшееся Бэконом, по большей части обусловливалось раздробленностью наук, их отгороженностью друг от друга, отсутствием коммуникации и обмена.
Насколько бесплодна разделенность, настолько плодотворно должно быть соединение. Уже изложение науки в общем обзоре способствует научной культуре и облегчает ее сообщение. Полное подразделение показывает, чего еще недостает науке до целого, что еще ей неизвестно, и таким образом побуждает научный дух на новые подвиги»6.
Наше особое внимание обращает на себя каноническое правило «энциклопедического упорядочения и взаимодействия наук, исправляющих и оплодотворяющих одна другую7, которое преследует важную цель: «обозначить и отличить науки, а не разделить их и разорвать между ними связь»8. Такая системная организации науки как единого целого, цементируется принципиально новым принципом подразделения, дополненным формальными логическими правилами. А это уже выход за границы простого сопоставлении, в сторону поисков внутренней связи и соединения в целостность, когда «все вещи (от нижайшей твари до Бога) в их бесконечном разнообразии образуют последовательность степеней»9. Представляется, что в этой аксиоме Бэкон сопрягается с Аристотелем и отчасти с Лейбницем, рассматривая мир как лестницу естественных образований (или энтелехию). Хорошо об этом пишет К. Фишер: «Бэкон хотел создать не готовую систему, а живое произведение, которое должно было со временем развиваться. Он сеял для будущей жатвы, которая должна была медленно созревать и поспевать в течение столетий»10.
В самом деле, вчитываясь в бэконовские тексты, мы понимаем, что, описывая тернистый путь «сетевого» познания, философ представляет его как мир, наполненный «идолами», «химерами», другими предвзятыми понятиями – не открытыми человеком в «природе вещей» (как это должно быть), а почерпнутыми, взятыми им из своей собственной природы и препятствующими поиску истины. Причем, эти «призраки» и ловушки, с там или иным успехом преодолеваемые нашим разумом, есть атрибут «испорченной» человеческой природы – естественное, или историческое наследство человечества. Отсюда непреложное правило – не ставить идолов на место вещей, навсегда оставить их на «пороге науки». То есть, Бэкон, не только преодолевая недостаток связи отдельных наук, пытается обосновать науку как «жизеспособное тело», но и описывает науку в качестве целокупного организма, эффективно функционирующеголишь при условии непрерывной связи всех ее частей в единую сеть. Тем самым в наследство для «стеллажей истории» он оставляет нам концептуально важный постулат, вошедший в архив всей последующей философии и науки: «Избегать нарушения непрерывности в науках»11, существуя в сопряженности и консенсусе.
На наш взгляд, бэконовские наработки были прелюдией постепенного формирования сети новой философии с ее последующими линиями, первая из которых, как известно, следует предоставленному самому себе в границах самополагания уму Декарта (последователи этой линии – Спиноза и Лейбниц, зачинатели европейкого Просвещения). А вторая следует уму, помещенному Бэконом в полную зависимость от природы (направление, развиваемое Гоббсом и Локком, английско-французским Просвещением). Тем самым создается новая эпоха в философии, в недрах которой, собственно и развивался «правильный кристалл» научной картины мира.
Концептуализация феномена сети в современной науке и философии
В предыдущем параграфе мы уже касались культурно-исторической феноменологии «сети» и сетевой парадигмы в истории европейской философии и социально-гуманитарной науки, а также возможной идеальной представленности сети в нашем мышлении. В данном проблемном поле мы отрефлектируем ряд узловых аспектов сетевого феномена, претендующего на новые мировоззренческие и эпистемологические перспективы, что позволит нам, во-первых, осмыслить основания для видения современного общества и культуры как «сетевых», и, во-вторых, «ухватить» феноменологию «сети» в нашей повседневности, культуре, науке и традициях философской рефлексии.
Мы попытаемся также разобраться, почему именно метафора сети была выбрана для репрезентации нового формирующегося мира и усиления его легитимности, если ограничиваться лишь ее сходством с развитием новых технических средств связи, транспорта и коммуникации или ее совпадением со стремительным распространением смежных концепций в других областях88. С этой целью разумно предварительно определиться с собственной позицией, сказав, что мы признаем концепт «сети» и сетевой дискурс, симптоматично значимые для понимания глобальной связности объективного мира и социокультурных «сетевых измерений», в которых современный человек с неизбежностью делает осознанный выбор системы отсчета для конструирования своей собственной системы ценностей.Конечно, это важно для любого общества, в котором живут и действуют люди, рационально осваивающие культуру.
Отталкиваясь от выше сказанного, отметим, что термин «сеть» в 1960-е годы прошлого века употребляется в разных, изначально прозрачных, простых значениях и коннотациях для описания неких ограничений (скажем, ячейка – как аналог петли рыболовной сети), причем, сеть связывает индивидуума, не подразумевая еще установление отношений; для уточняющей констатации тех или иных социальных привилегий (в заведениях школьного типа, трудовой рыночной сфере и пр.). Кроме того, обращает на себя внимание и маргинальная трактовка словоупотребления термина «сеть», что видно из анализа словарно-энциклопедических изданий периода до начала 80-х годов прошлого века. Здесь термин нагружен в основном противоправным смыслом и активно работает для характеристик разных форм подпольных, незаконных, противозаконных связей. Сюда, например, входили засекреченные, подпольные, разного рода нелегальные, деструктивные организации маргинального толка.
То есть во многом терминологически термин «сеть», ассоциируясь с секретностью, нелегальностью и прочими ограничениями, подчеркивает непрозрачность социальных отношений, противопоставляясь тем самым, легальным узаконенным, лигитимным формам социальности. Смысловая нагруженность «сети» идентифицирует ее с непроницаемостью, пополняясь новыми значениями и характеристиками. В итоге, как пишут, например, Болтански и Кьяпелло в совместной работе «Новый дух капитализма», «в отличие от банды, объединения злоумышленников, замкнутого на себе самом, сеть остается непроницаемой, и не только по отношению к внешнему миру, но и к внутреннему, так как те, кто входит в нее, ничего не знают ни о ком из других участников. Сеть, таким образом, напоминает конспиративную структуру»89. В плане понимания смысловой эволюции термина «сеть», его трансформаций в системах знания, следует отметить тенденцию последнего периода.
Она такова: «В использовании термина сети в социологии на протяжении последних двадцати лет произошли те же изменения значения, что были зафиксированы в его обычном употреблении»90. Сюда относится использование данного термина в нейтральном его значении – как инструмента. Кроме того, меняется, расширяется смысловое наполнение и трактовка «сети» в качестве оптимально справедливой, более качественно приемлемой в новых мировых условиях социальной формы, априори предполагающей постепенное, относительно гибкое и договорное приобщение к работе. Прежде всего, в сравнении с заорганизовано формальными общественными отношениями, исчерпавшими свою эффективность на данном культурно-историческом этапе развития отношенческой модели в современном социальном пространстве.
Вышеизоложенный контекст позволяет нам обозначить ряд важных моментов. Во-первых, изменения в смысловом употреблении «сетей» идут «в ногу» с процессами, которые можно назвать «делегитимацией условностей», и которые, со своей стороны, зиждутся на компромиссе между «гражданским и промышленным» градами, заметно повышая легитимность именно «проектного града» (в терминологии Болтански и Кьяпелло), в ходе чего меняется само существо глобальной сетевой логики. Во-вторых, понятие «сеть», эволюционируя от нелегитимности к легитимности и претерпевая смысловые метаморфозы, меняет свою социальную и культурную миссию: от восприятия «сетей» исключительно в его технических значениях (электрическая или телефонная сеть) до Интернет-сети и сетей коммуникаций, с доминирующей идеей преодоления любых границ.
Например, в литературе по менеджменту 1960-х годов, где это слово встречается еще довольно редко (21 упоминание в корпусе работ 1960-х годов против 450 в корпусе работ 1990-х), упоминание сети появляется в пассажах, которые относятся к коммуникации, главным образом для того, чтобы описать вертикальные и горизонтальные связи и отношения на предприятии, то есть в совсем ином смысле, чем сейчас.
Помимо этого, повышенный интерес к «сетевой парадигме» и «сетям» вообще сопрягается с аналитикой «общества знаний» (или, как иногда употребляют в словообороте во множественном числе, «обществ, основанных на знаниях»), что, собственно, одно и тоже. Разумеется, это, прежде всего, труды П. Друкера и Ф. Махлупа, лежащие в русле «экономики знаний»; теория постиндустриального общества Д. Бэлла, который, как мы знаем, основательно занимался изучением вопросов, касающихся «знаниевого ресурса», места, роли и значения информационных потоков в социальных структурах современности, правомерно полагая таковые важным базисным основанием «грядущего постиндустриального общества91. Отметим также отечественных ученых, в числе которых А.В. Назарчук (социальное время и социальное пространство в концепции сетевого общества)92; исследования Н.В. Смородинской о становлении сетевого уклада в условиях глобализации и смены парадигмы93. Здесь показано, как жесткие иерархичные конструкции вытесняются гибкими сетевыми, а мировая экономика и все е подсистемы приобретают динамичное кластерное строение. При этом кластеры описаны как локализованные узлы глобальных стоимостных цепочек, а их характерные сетевые взаимодействия как современный способ создания инноваций.
Сетевая ментальность и net-мышление в постиндустральной культуре
В рамках реализации задачи данного параграфа, связанной с анализом сетевой ментальности и «net-мышления» как оказывающих существенное влияние на все сетевые процессы мы должны сделать небольшое уточнение. Оно касается «сетевого» аппарата, как важной составной части сетевого дискурса, в вязи с чем нужно отметить следующее.
Во-первых, что терминологическая база в ее сетевой специфике, представлена достаточно скромно: ее вхождение в научный оброт находится в начале пути. Особо это касается cловарных тезаурусов (вообще в таком дискурсе научных работы практически отсутствуют). Тоже относится Интернет-сети, включая медиапространство, феноменологическая кодификация которых еще не в специализированных дискурсах пока не реализована, будучи представленной в основном в обыденном словоупотреблении, преимущественно в его сленговом варианте. В ряду становящихся терминов и концептов: «сетевая ментальность» и «net мышление», адекватную интерпретацию которых мы попытались реализовать на данном участке нашего исследования.
Во-вторых, целесообразно сделать пояснение относительно «сетевого мышления» как философского концепта и феномена. Одно из них связано с истоками употребления ряда терминов, близких по значению к тому, что мы понимаем сегодня под «сетевым мышлением». Так, в тезаурусе современной западной исследовательской мысли этот термин, не являясь новым, представлен достаточно давно. Что касается отечественной философской традиции, то родоначальником здесь можно считать В.И. Аршинова232. А другое напрямую связано с философско-культурологической интерпретацией и пониманием ключевых понятий данного параграфа «сетевая ментальность» и «net-мышление».
Так, обращаясь к наработкам в области изучения специфики «net-мышления», мы обращаем внимание, в частности то обстоятельство, что глубинные рассуждения и идеи о специфике «net-мышления»233 и феномене сетей в культуре обнаруживаются в исследованиях М.К. Петрова, который ещ в 70-е годы независимо от Латура о «гермафродитах» европейского мышления»234. По мимо этого, говоря о сетевой ментальности, мы считаем разумным привести рассуждения о данном феномене и его характерной специфике на фоне «других ментальностей».
Обратиться с этой целью к наработкам современных исследователей, научный интерес которых не чужд «сетевой» тематике и проблемам информационно-сетевой культуры. Одну из трактовок дает В.А. Островерх: «(менталитет) (от лат. mens – ум, мышление, образ мыслей, душевный склад) – глубинный уровень коллективного и индивидуального сознания, включающий и бессознательное; относительно устойчивая совокупность установок и предрасположенностей индивида или социальной группы воспринимать мир определенным образом»235. Подчеркнем: для нас особо любопытны рассуждения, посвященные не столько поиску подходов к регулированию различных сетей, сколько акцентирующие внимание на сетевой культурной и социальной антропологии.
Отчасти потому, что только при условии постижения метаморфозов и перипетий генезиса того или другого явления, можно добиться продуктивного приближения к целостной и адекватной экспликации конкретного культурного феномена. Равно как и попытаться понять его качественную специфику, представленную в ценностных доминантах, этических нормах и нравственных императивах. Представляется, что такой подход в совокупности с культурным контекстом эпохи дает возможность уловить характер ментальности настроиться на камертон их мироощущения людей, которые это явление представляют и олицетворяют.
В полной мере такое понимание относится к вопросу изучения природы сетевой ментальности и net-мышления субъектов сетевого общества, которое само переживает перестроечный этап со всеми перипетиями и сложностями становления, которые сопровождают по сути, все переходные, аструктурные периоды в истории культуры. И потому вполне логично, что ментальность в такие периоды во многом отличается не просто стихийностью, принимая форму приспособительно-защитной реакции «в ответ на катастрофу, перемены или социальный шок»236, но и в какой-то степени субкультурностью.
Здесь следует специально оговориться, что со своей стороны мы, разрабатывая ряд лет данную проблематику (в том числе отражая ее в публикациях) уже предпринимали попытку отрефлектировать ее ключевые аспекты, косвенно связанные с сетевой ментальностью и сетевым мышлением. Поэтому, преломляя эти феномены к «телу» постиндустральной культуры, подчеркнем, что в их анализе мы придерживаемся системного понимания культуры. То есть, ее трактовки как вмещающей в себя множество самодостаточных «подкультурных» формообразований.
Л.А. Колесова отмечает: «Сеть, в своем переходном качестве, обычно принимает вид кризисного и даже революционного состояния общества. Общинный, квази-социалистический, эгалитарный и меритократический астрой этой ментальности вдохновляется требованиями свободы, воли, которые, однако, не означают претензии сети на власть. Сеть нуждается не во власти, а в постоянном горизонтальном децентрализованном обмене, взаимности, непрерывной взаимосвязи, ее жизненное кредо – стабильность и обновление, подвижность, гибкость, пластичность, в том числе пластичность властных структур в их отношениях с обществом (общиной)»237. То есть, сетевая ментальность – это стихийная кризисно-переходная ментальность, отличающаяся оптимально эффективной приспособительной и защитной реакцией-протестом на кризисные катаклизмы, социальный шок-хаос и другие переходные потрясения в обществе и культуре.
Вероятно, можно принять мнение исследователей относительно того, что такой «протестантский дух» сетевой ментальности, оборачиваясь против всех структур в культуре, центрируется категорией справедливости как «непреходящей ценностью сети, всех ее ответвлений и слоев, и которая воспринимается сетью «прежде всего как неэлитарное, не возвышающееся над общностью состояние, либо как любое не закрытое, не замкнутое состояние»238. Кульминация сетевой ментальности, ее «час пик» проявляется в момент «ее приспособления к т.н. информационным, коммуникативным революциям, резко раздвигающим рамки взаимодействия сообществ с себе подобными, что вынуждает ее «либо перейти к информационной экспансии и открытости, либо, наоборот, замкнуться и уйти в информационную самоизоляцию и даже изгойство»239. Становится очевидным понимание того, что сетевая ментальность имеет под собой выраженную идеологическую основу, из которой, собственно, и вытекает ее самополагание, строится магистральная собственно поведенческая стратегия, получившая название «борьба-бегство» (в частности, в комплексной «Теории культур» В. Тэрнера). При углубленном рассмотрении можно вычленить типические параметры, свойственные сетевой идеологии с чертами специфически окрашенной лиминально-переходной морали:
- склонность к сакрализации состояния переходности, маргинальности, что прослеживается во всех сетевых явлениях, в том числе в явлениях современных сетей.
-экзистенциальный протест и неприятие любого устойчивого статуса, что придает сетевой ментальности иррациональный оттенок и – отторжение разума как неприемлемой идейная основы неподвижной структуры,
- склонность к сочетанию героики и карнавальности, податливости признаваемым авторитетам такого же типа и пр.
Сети субкультур в современном мире
В первую очередь, в рамках задач нашего параграфа можно отметить, что поле исследовательского интереса к субкультурным феноменам достаточно широко, и оно, заметно пополняясь (помимо аналитики молоджных субкультурных сообществ) новыми напрвлениями, представлено внушительным диссертационным фондом (от субкультуры бедности, пожилых людей, до криминальной, интеллектуальной, паранаучной и даже криминальными одиозными субкультурами). Разумеется, этот ряд не исчерпывает себя.
Паралельно возникают новые, связанные с процессами «сетеизации», аспектизации, ракурсы и уклоны изучения данного проблемного поля. В частности, отдельной горячей проблемой стал «сетевой терроризм», о котором пишет новатор в исследовании исламского джихада Марк Сейджман, что выводит нас на практики насилия в истории культуры и современном мире (работы белгородских ученых С.Н. Борисова, В.П. Римского и др.); работы по сетям субкультур (В.С. Игнатова, Г.Н. Калинина, М.В. Новак, В.П. Римский, О.Н. Римская и др.).
Кроме того, тенденция такова, что очевидный на сегодняшний день разносторонний интерес специалистов, во многом связан с необходимостью концептуализаци сетей субкультур в современном мире и, на наш взгляд, обусловлен общим стремлением критически осмыслить «сетевую парадигму», желанием ученых «уловить» феноменологию «сети», представленную в нашей повседневности и традициях философской рефлексии. Постараемся и мы внести наш посильный вклад в развитие этой темы, предпиринимая пропытку отрефлектировать сети субкультур современного мира, осмыслить данный феномен в качестве пограничного в контексте современных культурно-цивилизационных систем.
Отметим специфические тенденции в онтологии субкультурных групп, назвав в этом ряду. Во-первых, снижение уровня конфронтации в модели «базовая доминантная культура, определяющая горизонт фундаментальных ценностей в обществе, с одной стороны, и субкультурные сетевые сообщества, подсистемные формообразования, с другой стороны. При этом диалог и сопряженность между ними может развиваться до стадии слияния субкультурных сообществ с «материнской» культурой.
Во-вторых, на общем фоне перехода сетевого общества к модели социального коммуникативного взаимодействия и «добросовестной конкуренции» идут процессы ослабления жестких демаркационных ограничений как внутри субкультур, так и различных групп между ними, когда совершается достаточно свободный взаимопереход из одной «субкультурности» в другую (или одновременное причисления «себя» к нескольким субкультурам с приятием их ментальности. При этом каждая субкультура может путем погружения «проникаться» и осваивать семиотическую пространственную семиотку и специфический субкультурный код «другой» стороны (субкультуры). Особенно это ярко видно на примере молодежного субкультурного ареала, границы которого настолько неопределенны в своих границах, что к ним трудно применять традиционное определение «субкультуры»;
В-третьих, в рамках объективной визуализации назовем еще одну тенденцию, в соответствии с которой « рядом с субкультурными группами существуют «имитаторы», а сами субкультуры отличаются от подобных, существовавших ранее»377. При этом молоджные субкультуры обладают специфическим семиотическим пространством, специфическим субкультурным кодом. Традиционные семиотические коды подвержены регенерации и реконструкции в ситуации постмодерна и глобализации»378.
В-четвертых, сетевые субкультурные сообщества функционируют сегодня, обретая схожие черты, при сохранении специфики каждой, что способствует достаточно широкой интерпретации субкультурных феноменов, вплоть до включения в их орбиту ряда социальных образований и культурных явлений.
Отметим так же особый слой общества – миллениалов (поколение «игрек»; поколение «некст», «сетевое» поколение, миллениты, эхо-бумеры) – это поколение, родившихся после 1981 г. «Миллениал» от английского слова «миллениум» (1000 лет), Миллениалы или Поколение Y или Поколение ЯЯЯ, или Поколение MeMeMe характеризуется огромным влиянием цифровых технологий (Это феномен «игреков»)379. «Важно понять, говорят исследователи, что с приходом поколения миллениумов это смысловое вакуумное пространство начинает плавно перетекать вовне сети, создавая повсюду питательную вакуумную среду для любых вирусных нашествий, а также для архаики любого типа, в том числе катастрофного, которые (как например, архаические бунты) могут развиться неожиданно и мгновенно»380.
Диалектика развития ссовременнного субкультурного пространства такова, что говорить о факторе культурно-исторической преемственности субкультурных феноменов можно лишь с большой натяжкой (чтоб не выдавать, так сказать, желаемой за действительное), что, конечно, усложняет процессы типизации и кодификации и целостную рефлексию «субкультурной тематики». Обобщая наши рассуждения сформулируем тезис о том, что, в дискурсе информационно-сетевой культуры, где формируется новая парадигма межкультурной сетевой коммуникации, формируется новое «толерантное поле», в «мягких» границах которого идут обоюдные процессы: с одной стороны, повышается способность субкультурных сообществ к интенсивному взаимодействию с другими субкультурами и доминирующей культурой, а, с другой стороны, возрастают апелляции и готовность самого общества к парадигме диалогичности, терпимости, сопряжения всех культурных феноменов. Это первое.
Второе, с учетом специфики утверждения новой сетевой парадигмы и переходом к новому «сетевому» миропорядку и мироощущению, не представляется правомерным рассмотрение субкультурных феноменов в качестве сугубо маргинального или деструктивного явления, лишенного новаторского потенциала, и, тем более, контрявлением по отношению к доминирующей культуре»: в существе своем культура как сложное системное формообразование, состоит из множества подсистем, то есть субкультур, на основа которые иногда могут совпадать, перерастать одно в другое, не неся «заряда» контркультурной оппозиции по отношению к базовой культуре. Как пишут исследователи: «Выступая целостной системой с присущей ей внутренней определенностью ценностно-иерархических взаимоотношений культура включает в себя (наряду с ценностной доминантой-ядром) множество самых разных подсистемных субкультурных образований»381.
Не взирая процессы, связанные с характеристиками современного сетевого общества и качественную специфику «сетей» как места пребывания «свободы, cвязывающих сенгодня самые pазличные дискурсы, нам представляется, что субкультура вс же охраняет свои границы от полного слияния с массовой культурой от возможности унификации и потери своей «субкультурной идентичности» в целостной системе культуры. В противном случае субкультурная группа – сообщество-община – ничем бы в своей ментальности, культурных практиках и пр. не отличалась от других групп, а ее привлекательность оказалась бы девальвированной).
В область нашей задачи не входит описание множественных интерпретаций понятия «субкультура», поэтому мы примем за исходное классические трактовки данного культурного феномена.