Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Информационная среда 20
1.1 Основные понятия информационного общества 20
1.2 Развитие информации: сохранение, распространение, передача 29
1.3 Теория алгоритмов: структурирование данных и их антропологическое измерение 38
ГЛАВА II. Человек в эпоху информационного общества 53
2.1 Научно-техническая революция: влияние информационных технологий на тело и сознание 53
2.2 Криптография как способ защиты информации 66
2.3 Методы взлома и хищения информации: хакерство как феномен 74
ГЛАВА III. Способы существования в условиях IT-центризма 87
3.1 Защита через сокрытие: человек в ситуации информатизации 87
3.2 Стратегии выбора: антропологический и информационный фактор 101
3.3 Модели дальнейшего развития общества 113
Заключение 122
Списоклитературы 1
- Развитие информации: сохранение, распространение, передача
- Теория алгоритмов: структурирование данных и их антропологическое измерение
- Криптография как способ защиты информации
- Стратегии выбора: антропологический и информационный фактор
Развитие информации: сохранение, распространение, передача
Японский ученый Ё. Масуда особую роль придавал телекоммуникациям и кабельным сетям, как технологиям, обеспечивающим двустороннюю связь, что оказывается важным для общества нового типа. С его точки зрения при сокращении материального производства именно информационный продукт может повлиять на развитие общества и стать его движущей силой22. Другой ученый Т. Стоуньер считал, что основным ресурсом постиндустриального общества является используемая в социально-экономическом секторе информация, которая обладает потенциально большим источником богатства, при этом ее можно добыть, накопить и сохранить как особую ценность23.
Автор концепции «третьей волны», футуролог Э. Тоффлер, выделял три этапа в истории человечества: доиндустриальные культуры – это «первая волна», индустриальные культуры – это «вторая [волна]», отличающаяся новизной экономической среды, и супериндустриальные культуры – это «третья волна», где происходит слияние процессов производства и потребления; при этом отношениям внутри социума становятся характерны иные ценности, связанные с развитием информационных технологий. Тоффлер стоит на позиции развития общества посредством индивидуализации рынка потребления и образования, в то время как социальная жизнь оказывается подвержена процессам интенсивной демассификации и дестандартизации.24
Очередной ступенью исторического развития человечества стало информационное общество, в котором сфера услуг и информационные (и технические) продукты приобретают абсолютный приоритет во всех сферах. В качестве определяющего критерия информационного общества выделяются понятия количества и качества поставляемой информации, возможность быстрой передачи и переработки, а также ее материальная доступность Одним из тех, кто внес существенный вклад в концепцию «информационализма» был М. Кастельс, он представлял информацию в качестве основы производительности и труда. В отличие от информационного общества, информациональное построено по форме сетевой логики: «В новом, информациональном способе развития, источник производительности заключается в технологии генерирования знаний, обработки информации и символической коммуникации»25.
В России специалистом современной экономической концепции постиндустриального общества является В.Л. Иноземцев, его идеи отражены в работах «Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы»26, «Новая постиндустриальная волна на Западе»27. Постиндустриализм для ученого — это целостное понятие, которое включает в себя концепцию информационного общества как охватывающего большинство сфер жизни. Но масштабы, которые В.Л. Иноземцев закрепляет в своей парадигме, не настолько тотальны, как у О.Тоффлера или Д. Белла. Цивилизация, таким образом, делится всего на три эпохи: сначала идет доэкономическая - с борьбой за выживание, затем - экономическая, где уже формируется сектор материального производства и появляется осмысленный труд, и, наконец, постэкономическая эпоха с творческой деятельностью, базирующейся на информационном секторе.
Само именование информационного общества происходит от термина информации, являющегося важнейшим ресурсом постэкономического социума. Создание и реализация информации влекут за собой новые методы взаимодействия, меняются некоторые определяющие человека качества, его индивидуальное, соразмерное динамике потока информации совершенствование и развитие становится предельно важным.
Постэкономическая эпоха достижима, по мнению В.Л. Иноземцева, через осуществление «постэкономической революции», т. е. через устранение частной собственности, минуя товарное производство. Главную роль в этом мире играют интеллектуалы, чьи внутренние стремления и желание духовного совершенствования стоят выше безудержной гонки за материальными благами. Интеллектуалы постэкономической эпохи своей деятельностью побуждают к «интеллектному расколу»28 общества между высшей стратой из обеспеченных и образованных семей и низшей стратой необразованного рабочего класса. В результате возникшего неравенства ситуация общественного антагонизма проявляется ярко и отчетливо. Схожие выводы касательно постиндустриального общества о господстве технократов приводит и С.Л. Афанасьев в произведении «Будущее общество»29.
Рассмотрением процессов глобальной информатизации с точки зрения экономического фактора, включая исследования социально-политических и психологических сфер жизни, занималась французская социологическая школа (Ж. Фурастье, А. Норман), представители которой максимально точно учитывали опыт предшественников. Данные исследования информационного общества выводят на первый план уже не рыночные отношения со свойственной им эксплуатацией технологий, а социальные и культурные аспекты человеческой деятельности в привязке к обстоятельствам жизни внутри бесперебойных информационных потоков. В такой ситуации глобально меняется направленность интересов в области политики, общественной жизни; информация становится общедоступной, приветствуются свобода слова, общая тенденция социокультурных отношений направлена на демократию. Но в аналитике этого новоприобретенного свойства можно пойти и дальше: Д.В. Иванов уже переходит к новой терминологии и начинает рассматривать общество в контексте виртуальной реальности: «В обществе, где в деятельности людей, в их отношениях друг с другом образы важнее реальных поступков и вещей, развитие так называемых информационных технологий не могло пойти иначе, кроме как в направлении создания систем централизованного управления и с. программирования социальных процессов, в направлении накопления и обработки данных с целью исчерпывающего знания характеристик и будущего поведения объекта»
Наряду с остальными знаковыми исследованиями современного общества, свое место занял и миросистемный подход - разработка двух авторов, оказывающих безусловное взаимное влияние друг на друга, Ф. Броделя и И. Валлерстайна.
В то время, как принципы миросистемного подхода для Броделя строились по итогам научных исследований, для Валлерстайна все с этого только начиналось. Формулирование принципов миросистемного подхода для Броделя было итогом собственных научных исследований, а Валлерстайн представил этот принцип исходным пунктом; более того, Валлерстайн полагал его единственно приемлемым способом методологического познания общественных явлений. «Миросистема - социальная система, имеющая границы, структуру, правила легитимации и согласованность»31. Эта система отражается в одновременном сосуществовании трех историко-экономических укладов с доминированием одного из них. Отличительная особенность этих укладов заключается в норме прибыли.
Теория алгоритмов: структурирование данных и их антропологическое измерение
Одной из важнейших задач, которая ставится в период информатизации общества – защита информации. Кодировка – договоренность о том, что такое 1 бит (минимальная единица измерения информации), то есть это только в нашей голове. Для понимания что же такое криптография, обратимся к вопросу языка.
По сути, парадоксально говорить о языке при помощи языка: это требует постоянного до-определения, внедрения, расчленения, аналитического ухода в дурную бесконечность. Динамическая рефлексия над самим языком, которым мы говорим о языке – вроде бы должна иметь место, что и делает данную задачу столь парадоксальной и смутной в плане ожидания каких-либо результатов. Однако сама специфика его, языка, позволяет нам проводить подобную операцию: тот разрыв, который позиционируется между знаком и представлением, сам задает одновременно как трудность (ведь знание между ними поддается лишь прыжку, но никак не пошаговой аналитической операции), так и возможные расходящиеся векторы скольжения рассуждения. Так, рассуждение может иметь целью расшифровку знаковой системы, которая представляет собой, собственно, язык в его доступности нам, или же попыткам прояснения связи (или, напротив, бессвязности, исключительной номинальности это связи) между знаком и самим представлением.
Имея эту оппозицию, знак – представление, мы имеем дело с тем, что качественно должно отличаться друг от друга, то есть представление должно носить предельно не-знаковую структуру, в то время как знак, вроде бы, должен быть безразличен к тому, на что указывает. Однако в целостности сплетения того и другого является язык, и когда кто-то говорит – нам является речь. Здесь может быть найдено если не разрешение, то хотя бы примирение означенного выше парадокса: не язык говорит о языке, но о языке ведется речь. Если язык – это диспозиция знаков, мыслимая в ее целостности, то речь – это тот фрагмент, который пробуждается к жизни говорящим. Инстанция субъекта превращает этот общий набор знаков в речь.
Говоря о классической парадигме мысли, мы имеем дело со столкновением с фактом универсализации речи: прозрачность знания подразумевает общую понятность языка, на котором говорится об этом знании. Отводя субъекту роль наблюдателя и регистратора, классическая парадигма также закрепляет за ним и функцию синтеза, который становится центральной проблемой: особенно явно эту проблему позиционирует Кант90, у которого над «пропастью» между разумом и рассудком мост так и не строится. Единство синтеза, знаменующее изыскания мыслителей, подразумевает таинственный трансцендентальный субъект, или то единство «Я», в которое можно только верить (Фихте)91. Нельзя сказать, что этот проект терпит крах по всем фронтам, в конце концов, та ситуация, которая складывается к XIX веку, провоцирует искать иные основания единства субъекта, в том числе – и субъекта говорящего. Проблема рефлексии видится теперь главной химерой на пути, чья цель перестает быть столь отчетливо осознаваемой. Главным образом, Кьеркегор92указывает именно на эту «болезнь ума», и дальнейший проект экзистенциализма лишь усиливает эту конституцию разрыва между человеком и его способом присутствия, в пределе – между значимостью и значением.
Субъект наделяется также и жизнью, телом и волей93. Когда же акцент с «чистоты» и трансцендентальной значимости субъекта переносится на аспект его человеческого, случается буквально взрыв, бунт мысли, непосредственно реализующий это требование включенности воли, совершения жеста. Можно интерпретировать этот поворот как признание невозможности построения и реализации классического проекта универсальной системы; цель остается та же, но старые средства не приводят к ее завершению: мысль по-прежнему упорно и страстно стремится к подлинности, однако, посредством инстанции личности, персоны, носителя желания и воли, обладающего достаточной интенсивностью, чтобы говорить – и обнаруживать подлинность.
Подлинность языка находится в подлинности говорения, и тут можно обозначить направленность воззрений, условно взяв Хайдеггера94 и Фрейда95в качестве знаков этих векторов. Настойчивое требование Хайдеггера говорить, а не проговаривать, и, в конце концов, молчать, а не болтать, обнаруживает это противопоставление двух состояний: состояний присутствия и отсутствия96, может быть речь, а может быть – болтовня, закрывающая возможность собственного присутствия. Дальнейшее «общество массовой культуры» крайне наглядно представляет собой реализацию опасений Хайдеггера, когда воля максимально нивелируется к желанию обладать, не разбирая содержания. Так, желание, возведенное в степень высшего закона и блага, однако, крайне однобоко, превращается из того, что можно бы было назвать «механизмом противодействия» в то, что представляется идеальным объектом манипуляции97.
Второй вектор, условно обозначаемый как «психоаналитический», исходит из иных посылок, а именно: речь ли, болтовня ли, молчание ли – все это говорящее и подсказывающее, на самом деле, обнаруживающее нечто, чему было дано название «бессознательного». И тут язык, казалось бы, не разделяется по принципу значимости или присутствия; более того, формы, которые он принимает, могут вообще исключать осознание: сновидение, жестикуляция, случайные ассоциации – все это из беспорядочного и случайного превращается в некоторую сложную систему, языковую систему. Так говорит бессознательное, и подлинность этих обрывков, фрагментов или символов обнаруживается и поддается дешифровке. Психоаналитический дискурс идеально замкнут, поскольку чем-то напоминает операцию классической рефлексии, в результате которой психоаналитик может сказать больше, чем сам его пациент: именно первый отыскивает связи, причинность разрозненных симптомов и оговорок, выбалтываемых говорящим. То есть, эта ситуация, когда истиной в ее возможности выведения к осознанию или, хотя бы, к точной определенности, обладает не говорящий, но выслушивающий. Тот, кто говорит - обнаруживает своей речью лишь знаки, которые должны быть проинтерпретированы, то есть психоаналитик строит некоторую связь, зачастую причинно-следственную, находя те содержания, на которые указывают выбалтываемые пациентом знаки98
Криптография как способ защиты информации
После основательного развертывания библейского сюжета, определения фигуры рыцаря веры, Кьеркегор ставит две проблемы- об упразднении этического и о долге перед Богом. Обе они связаны с парадоксом веры, который формулируется множеством способов, и, в конце концов, сводится к «как единичное может быть выше всеобщего». Относительность этического в данной перспективе – и есть тот момент «преломления» от всеобщего к единичному, или, если говорить языком более свойственным Кьеркегору – от общего к одиночеству.
Каждый из его пассажей–отсыланий в тексте может стать поводом к размышлению более значимому (экзистенциально-значимому), нежели какое-либо формальное требование. Среди множества тематик, как то совершение движения, тонкий психологизм образов, интенсивность эмоциональной окрашенности размышления, тематизация веры в контексте выхода из повседневности и так далее, наиболее важной для понимания стратегии выбора стала центральная включенность парадокса в канву размышления. Поэтому тематизация идет в горизонте проблемы субъективности, ведь только при помощи размышлений о себе можно дойти до правильного выбора.
Парадокс любого типа загоняет своего агента в такую недискурсивную область, в пределах которой рациональные техники оказываются заведомо тупиковыми. Парадокс потому всеобъемлющ, поскольку проникает в порядки языка, мышления, действия, способа присутствия, в конце концов. Собственно, сама его природа коренится в этих структурах: он может быть выявлен на уровне языка, логического противоречия, экзистенциальной напряженности, что делает невозможным привычную работу со смыслами.
Парадокс может выступать как крайне нежелательный случай размышления, которого стоит избегать ввиду его деструктивности для логического мышления – в таком случае, парадокс принимает форму либо апории, либо софизма, который должен быть снят путем определения терминов. Кроме того, парадокс может носить демонстративный проблематизирующий характер, в этом случае, его роль – показать недостаточность прежних средств мышления (например, известный «парадокс брадобрея» Рассела иллюстрирует необходимость переосмысления семантических оснований теории множеств). Первый и второй типы парадоксов можно осмыслить под общим знаменателем алетической модальности, отсылающей к истинности/ложности конструктов языка и смысла. С этой точки зрения, «парадокс Авраама» имеет смысл понимать в регистре деонтической модальности (должного/разрешенного/запрещенного). Коренное отличие подобного парадокса от вышеозначенных состоит в том, что именно он случается как вызов конкретной экзистирующей личности, который невозможно не принять.
Ситуация катастрофы, ситуация понимания, ситуация долга – в контексте размышления Кьеркегора эти планы сведены и собраны в единую точку интенсивности – может возникнуть только в отношении предельно неделимого, единичного субъекта. Иными словами, здесь (а по Кьеркегору, только здесь) и возможно п(р)оявление человеческого во всей остроте его существования: один на один с вызовом, который в момент свершения носит предельно конкретный характер божественного – человеческого; причем, кардинальность этого противопоставления должна быть преодолена единственно верным путем. Выбери Авраам один из очевидно формулируемых вариантов мышления/действования, он неминуемо бы проиграл. Однако Авраам молчит. Он не говорит ни слова, то есть никоим образом не входит в пространство символического, что становится началом движения к размыканию сетей долженствований. Тот сплав переживаний, ожиданий, всей прежней истории жизни становится проблемой, которую не то что невозможно решить – реальность не полагает даже способов ее обхождения. Собственная тотальная определенность выводит проблему в разряд того, о чем «невозможно говорить». Полагая недискурсивное в языке, оно неминуемо вписывает его в логические схемы, и тогда парадокс начинает работать в своей определенности, реализуя себя до конца – ломая любое из предлагаемых решений.
Молчание – разрыв в естественности речи, как формы совладения с действительностью – отлучает Авраама от порядка прежней реальности, прежнего порядка понимания. Делая следующий шаг в интерпретации, можно сказать, что молчанием Авраам отрекается от смыслов: требование принести в жертву Исаака столь же невозможно, как и бессмысленны попытки раскрыть или требовать отчетности смысла от воли Бога.
В молчании поднимается Авраам по горе Моруа; ни слов, ни смыслов – чистый разрыв, чистое восхождение. Но как и куда? Зачем Кьеркегору эта фигура подъема по горе? С одной стороны, это переход к финальной ступени, который совершается «конечным движением бесконечности»; как можно интерпретировать это движение, которое носит черты провиденья, иррационального вторжения в связное течение жизни? Можно назвать это кульминацией развития сюжета субъективности: вся история до – ее рост, ее последовательный, кропотливый, до крайности медленный рост. Вот здесь, на вершине – кульминационное разрешение парадокса-вызова, который приводит, наконец, к обладанию той бесконечности в конечном, которая замыкается в единичности: так она становится выше всеобщего.
Совершенное движение, конечно, «вопреки» всем возможным структурам – желания, понимания, смирения, восставания; оно, это движение, конечно же, репрезентирует завершение, но не снятие, а кульминацию сюжета – сюжета литературного, сюжета смыслового, сюжета жизненного, в конце концов, сюжета субъективности. Его может совершить лишь один и в одиночестве; это всегда вопрос жизни, более того, вопрос конкретной жизни, поскольку другой, всеобщей субъективности во всей ее чистоте добиться невозможно.
Стратегии выбора: антропологический и информационный фактор
В ходе исследования особенностей расположения человека в современном мире в условиях стремительного развития вычислительной техники, а также увеличения интенсивности распространения информации, была выявлена необходимость в обнаружении способов для дальнейшего существования нового информационного общества. Меняется мир, его приоритеты смещаются в сторону сферы услуг и технического оснащения, жизнь становится все более автоматизированной, но тем сложнее осознать, как именно теперь вести себя среди бесчисленных потоков информации, влияющих на все окружающее.
Анализ исследований по данной тематике показал, что мир действительно стал другим. Понятие информации поменяло ориентир с получения качественных данных на количественные. Ввиду снятия [границ] коммуникации и получения, таким образом, быстрого доступа к обширной базе накопленных человечеством знаний и умений, произошел резкий скачок в степени развития информационных технологий. Человек с его желанием потреблять и поглощать постепенно уходит на уровень периферии, и понятие IT-центризма становится все более очевидным. Технологии начинают диктовать свои условия и определять интересы потребителя нового вида.151
Многие авторы начинают вводить новые термины, характеризующие современное состояние, так появляются постиндустриальное и информационное общество. Начиная с исследований в США и Японии и таких ярких представителей как Д. Белл и Ё. Масуда, нам становится очевидно, насколько необходимо выяснение, что же действительно изменилось в новом типе общества. Тут речь уже идет не только о «философском вопрошании», но также и рассмотрения с точки зрения экономики, истории развития вычислительной техники, социальной философии, философской антропологии и культурологии.
Этими областями список не исчерпывается, данная диссертационная работа характеризуется новизной рассмотрения тематики и сочетает в себе как позиции гуманитарные, так и «взгляд» со стороны развития вычислительной [и не только] техники.
Важно выделить тот момент, как произошла смена ориентира в интерпретации информации. Если, как это было продемонстрировано в данной работе, мы берем информацию как единицу, равную одному биту, то вывод заключается в том, что сама по себе она осталась прежней, важен лишь количественный фактор и то, как он структурировался в дальнейшем. Оставалось только связать все прошлые результаты о значительном росте передачи данных и появлении новых коммуникационных каналов с открытиями в области структуризации. Тут и произошел переход к теории алгоритмов, решающей различные вопросы, касающиеся правильного исполнения пошагового, но при этом связного в единую траекторию действия, экономичного способа реализации подобной задачи и способа его выполнения.
Когда речь заходит о новом скачке в развитии вычислительной техники, особую роль начинает играть появление языков программирования. Языки, что люди используют для общения между собой, и тот язык, который написан для общения с машиной, с одной стороны, не особо отличаются; он также работает по основным правилам (условно, «грамматики»), но, с другой стороны, при передаче данных машине, нет возможности для многозначности смыслов, в нем можно установить лишь строгие и определенные правила коммуникации, а если попытаться внести какие-то двойственные «мысли» или игры со значениями, на выходе мы получим неопределенные данные, что означает провал коммуникативного акта с машиной. Поэтому так сложно говорить о создании искусственного интеллекта, машина на данном этапе не способна к своей собственной интерпретации, человеческим заключениям, ее уже можно чему-то научить, она может развиваться по строго заданным алгоритмическим правилам, но выходить за пределы заданного техника пока не в состоянии.
Тому, каким же образом «видит» и чувствует себя человек в современном мире, среди всей этой информатизации, будучи уже на самом деле на периферии, посвящена данная диссертация. Поменялись ориентиры, направленность идет в сторону упрощения бытовых действий, улучшения условий жизни и быстрого восполнения потребностей, но так ли это на самом деле? Техника, которая изначально была создана для упрощения и улучшения, стала настолько разнообразна, что ее использование не всегда оказывается настолько уж простым и «интуитивно понятным». Понятие автоматизации и замена труда человека машиной становятся главенствующими в информационном обществе, и оптимизация со стороны производства не всегда означает оптимизацию со стороны потребления. Не зря обращение к вопросам современной техники идет в сторону экономики, в данном типе общества они неразрывно связаны друг с другом. Сфера услуг стала выше и важнее сферы восполнения требований от первичных нужд, без них, конечно же, не прожить, но уже бессмысленно думать о том, что потребности в утолении жажды, еде, защите от внешних угроз, действительно являются первичными, эта часть ушла в прошлое. Теперь человек думает о своих «информационных» потребностях, они становятся частью привычек и бытовых нужд. С одной стороны, появилась возможность к получению знаний в доступной форме, а, другой - желание охватить все и сразу, что очень часто не позволяет узнать схватываемое до конца.153