Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Нефтяная политика на современном историческом этапе 14
1.1. Сущность и задачи нефтяной политики 15
1.2. Страны Ближнего и Среднего Востока как объекты нефтяной политики России 22
ГЛАВА 2. Структура мирового рынка нефти и нефтепродуктов 36
2.1. Формирование рынка нефти и нефтепродуктов. Исторический аспект . 37
2.1.1. Освоение концессий на Ближнем Востоке. 3 8
2.1.2. Образование ОПЕК и нефтяной кризис 1973 г. 42
2.1.3. Создание Международного энергетического агентства. 50
2.1.4. Аннексия Ираком Кувейта в августе 1990 г. 59
2.2. Основные участники рынка нефти и нефтепродуктов 65
2.2.1. Роль Организации стран-экспортеров нефти в мировой энергетической политике 65
2.2.2. Международное энергетическое агентство 71
ГЛАВА 3. Нефтяная политика России на Ближнем и Среднем Востоке 81
3.1. Основные институты, выступающие как объекты нефтяной политики России 81
3.1.1. Интересы России в отношениях с МЭА 82
3.1.2. Интересы России в отношениях с ОПЕК 84
3.2. Нефтяная политика России на Ближнем Востоке 86
3.2.1. Влияние активизации нефтеэкспорта Ирака на уровень цен на нефть на мировом рынке 87
3.2.2. Взаимодействие России и ОПЕК в рамках кризиса на рынке нефти и нефтепродуктов 1997-1998 гг. 95
3.3. Нефтяная политика России на Среднем Востоке 105
3.3.1. Проблема освоения месторождений Каспийского бассейна 107
3.3.1.1. Казахстанские месторождения Каспийского моря 108
3.3.1.2. Азербайджанские месторождения Каспийского моря 110
3.3.1.3. Правовой статус Каспия 112
3.3.2. Маршруты транспортировки каспийской нефти 119
3.4. Оценка эффективности нефтяной политики России на Ближнем и Среднем Востоке 128
Заключение 141
Приложения 149
Библиографический список
использованной литературы 157
- Сущность и задачи нефтяной политики
- Страны Ближнего и Среднего Востока как объекты нефтяной политики России
- Формирование рынка нефти и нефтепродуктов. Исторический аспект
- Основные институты, выступающие как объекты нефтяной политики России
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Современный этап смены не веков -тысячелетий с их напряжённо - драматической конвергенцией настоящего в «живую» историю заставляет рассматривать последнюю как непосредственное переживание человеком историчности его бытия, в том числе в виде проекта реализации самого человека, «перемещённого» в прошлое. Личность третьего тысячелетия просматривается сквозь призму Феноменологии Духа с аккумуляцией энергопотоков на мировом перекрестке исторических сквозняков, создавших абсурдную ситуацию смыслоутраты и одновременно тоски по полифонично яркому жизненному миру, выступающему как пласт опыта. В среде философов развернуты дискуссии вокруг заявленных фаталистических проектов антропологической катастрофы и той деструкции человеческой природы, которая в последние годы принимает угрожающе зримые очертания. Но слышны голоса и тех, кто пытается постичь суть тайны человека, творческая проявленность присутствия которого в мире также самоочевидна.
Закономерная актуализация проблем историософско-антропологического, психо-лингвистического и нарративно-повествовательного звучания разновеликих сюжетов и тем связана также со всё более громко заявляющей о своем праве быть услышанной тенденцией гуманитаризации научного знания в целом и исключительной перспективности интегративных его форм, в частности. С постмодернистской «подачи» стираются некогда жесткие междисциплинарные рамки с преодолением узкоспециализированных предпочтений, расширяется ракурс обзора и совершенствуется концептуально-методический инструментарий. Согласно Ж.Ф.Лиотару, с изменением самого «статуса знания» меняется и роль исследователя: на смену «авторитетному эксперту» приходит «философ», который задает вопросы, адресуя их той реальности, которая всего лишь одна из множеств возможных описаний мира, ставящая под сомнение привычную для нас гарантированную однозначность.
Выход на новые эвристические возможности осмысления предельных вопросов бытия, а именно: специфики человеческого существования, предназначения человека и умения этим предназначением распорядиться -предполагает изучение не только феноменологии конструирования мира, но и самого феномена Человека в нём с расширяющимся поиском антропологических оснований различных, в том числе и не вполне традиционных для философской рефлексии модусов. К примеру таких, как удивительно пластичная и смыслоёмкая философско-антропологическая природа эпистолярного дискурса, впервые заявленного как предмет и объект философского анализа. В подобном контексте перспективна тема дуализма формирования выразительной личности XIX века через рассмотрение противоречивости процесса динамики смысложизненных ориентиров и ценностей в диапазоне индивидуального и социального, уникального и универсального с разрушением в конечном итоге целостности её мировосприятия. Это представляется сегодня необычайно симптоматичным и значимым, прежде всего, учитывая состояние современного российского общественного сознания, задача гармонизации структур которого настоятельно диктует важность осмысления опыта прошлого с позиций философско-антропологической проекции формирования личности и получения ответа на вопрос о способах ее самоактуализации и самовыражения сквозь призму «истинности» и «ложности» бытия, индикатором чего и стал в XIX веке рассматриваемый эпистолярный дискурс.
По степени самораскрытия личности и исключительности влияния на общество он вполне может претендовать на самостоятельную роль не только в качестве «занятного, хотя и крайне специфичного» литературно экзистенциального прецедента. Письма той поры перерастают отведенные им многовековой историей рамки, свидетельствуя, с одной стороны, о рождении оригинальной исповедальной традиции. С другой - демонстрируют поразительно талантливую открытость личности навстречу миру с её способностью прочитывать человеческие смыслы реальной, невыдуманной действительности, переводя информацию на язык философический с помощью эпистолярных средств «повседневного бытования». Человек стремился преодолеть ограниченность своего индивидуального бытия путем постижения собственной экзистенциальной аутентичности, очерчивая в который раз феномен своего присутствия в этом мире, но уже посредством эпистолярного дискурса, метафизичность природы которого до сих пор не изучена.
Между тем в XIX в. он проявил себя как тончайший индикатор, засвидетельствовав начало процесса деформации всей системы смысложизненных ценностей с их теориями «крови по совести», «героя и толпы», «прикладной», почти ницшеанской вседозволенности «исключительной личности», крушившей разделительную полосу между анархией и свободой. Обнаруживая явные кризисные признаки и в самом рабочем механизме власти, с его «подачи» был создан прецедент «русских Гамлетов» и «русских королей Лиров». Увидеть подобную дихотомию и осмыслить её на историософском уровне мог лишь поистине универсальный разум, объявший своим взором «абсолютное совершенство» и «недостижимое благо». Первым это предложил сделать в своем эпистолярно-философическом цикле П.Я.Чаадаев, почему тогда и складывается формула «русский - синоним философствующий» как свидетельство особой широты русской души. Она и в дальнейшем оказалась неприкаянной, требуя своей многомерно антропологической проекции в историософской, психо-лингвистической и социокультурной практиках, сводимых в единый эпистолярно-дискурсивный план.
Анализ всепроникающей метафизической универсализации эпистолярного дискурса позволяет осознать масштабы философского творчества XIX в. на уровне конструирования микромира письма как своего рода элемента Co-Творения мира, когда человечество предстает в едином качестве - Творца, Философа, Мыслителя, Личности, а сам процесс понимания этих миров - описать как эпистолярно-антропологический модус бытия. Исходя из реалий сегодняшнего дня, мы вполне способны оценить степень значимости эпистолярного жанра, сумевшего продемонстрировать удивительные конверсионные возможности эпистолярно-рефлексивной самоидентификации личности и ее творческого самораскрытия, в том числе на уровне превращения эпистолярия в философский текст и философское письмо. И хотя эпистолярный жанр в классическом его варианте, видимо, ушел в прошлое, учитывая эвристически методологическую функцию принципа отражения противоположностей в решении проблемы повторного отрицания в процессах развития (первоначально существующее качество, отрицаясь и переходя в свою противоположность, со временем вновь восстанавливается на новой основе) и присущую письму коммуникативную универсализацию транспонирования смыслов, надежда на возможное возрождение, пусть и в новой структурно-композиционной форме, все-таки остается. Основанием к этому служит тысячелетняя история его развития, органично вписавшаяся в эволюцию цивилизации и философской мысли, не только сопровождая человечество в его историческом пути, но во многих позициях меняя векторы направления этого процесса. Говоря словами М.М.Бахтина, «огромные ... массы забытых смыслов ...в определенные моменты дальнейшего развития диалога ... вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде. Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник обновления»1.
Степень разработанности проблемы и теоретическая база исследования. Предложенная к рассмотрению тема появилась как результат цивилизациоппых, следовательно, научно-парадигмальных трансформаций с их уходом от универсализации исторических схем. Сам факт «опредмечивания» эпистолярного дискурса феноменален и связан с процессом деобъективизации мира истории, с одной стороны, и обнаружения нестандарности приемов работы с текстами на уровне расширения онто-эпистемологических резервов (М.Фуко, Х.-Г.Гадамер, М.Хайдеггер, М.де Серто, Ж.Деррида, П.Рикер и др.), с другой.
Хотя тема диссертации в заявленной автором редакции пока в философской литературе не ставилась, она опирается в своей основе на более чем солидный научный «актив», позволивший определить предмет и объект исследования, сформулировать его задачи. Тем самым предполагается синтезирование философско-антропологического и историософско-социокультурного подходов, отразивших в себе напластование разнородного круга источников по различным уровням социально-гуманитарного спектра знаний, сведенных в единую эпистолярно-дискурсивную ось в её оригинальном хронотопе - «русском» ХІХ-м веке.
Изучение философско-антропологической природы эпистолярного дискурса базируется на тематических наработках предшествующих эпох, прежде всего русской философской мысли и философской антропологии. Труды основателей последней - Л.Фейербаха, М.Шелера, Г.Плеснера, де Шардена придали современной, в том числе отечественной философской антропологии, впечаляюще масштабный онто-гносеологический статус, синициировав взрывной интерес к антропологизации всей системы представлений о человеке как «познаваемо-познающем» объекте (М.Вебер, Н.Гартман, А.Ф.Лосев, С.Л.Франк, Н.А.Бердяев, Б.В.Вышеславцев, И.А.Бутенко, Г.С.Батищев и др.) и свёртыванием абстрактно-умозрительного подхода к разрешению связанных с этим метафизических проблем («синтетическая концепция» А.Гелена, «культурная антропология» Э.Кассирера, «философия жизни» Ф.Ницше и Э.Гуссерля, «научная феноменология» де Шардена, «новый рационализм благоговения перед жизнью» А.Швейцера).
Поиск ключа «метаантропологического онтогенеза» «неявного, имплицитного» позволил проявиться на удивление пластичному эпистолярному дискурсу. Его рождение стало результатом институции общегуманитарной мысли (Э.Гуссерль, Х.Уайт, Э.Штрёкер, Т.Кун, К.Хукер, М.М. и Н.М.Бахтины, Ю.М.Лотман), обнаружившей и в новом тысячелетии пароксизм и остроту проявленных еще философской традицией XVIII-XIX вв. вопросов в части сопряжения духовных оснований антропологическому пониманию истории. Особенное место и роль в этом плане отведены русской философской мысли ХГХ-начала XX вв., которой изначально были присущи историософско-антропологическая направленность, глубинный онтологизм, духовность, нравственный максимализм, сращивание идеи и личной судьбы, персонифицированного микрокосма с макрокосмом, стремление вписать в мировой процесс жизнь каждого народа и отдельного человека, почему во многих случаях именно в России и были предвосхищены многие позднейшие психософские озарения (В.Ф.Одоевский, В.С.Соловьев, Н.Я.Данилевский, П.Л.Лавров, Н.К.Михайловский, Н.А.Рожков, В.М.Хвостов, Г.Г.Шпет, Н.И.Кареев, А.С.Лаппо-Данилевский, А.Ф.Лосев, С.Л.Франк, Н.А.Бердяев, Л.Шестов и др.) Хотя основополагающие историософско-антропологические внетеоретические концептуальные уровни вызревали в малых повседневно-экзистенциальных и литературных формах, становившихся судьбой их авторов и судьбой России. Так, как это случилось с «Письмами к даме » П.Я.Чаадаева, заложившими методологический каркас собственно русской философской традиции и общественно-политической мысли XIX в.; перепиской Н.В.Станкевича, немало содействовавшей зрелому оформлению русской литературной критики; письмами Н.В.Гоголя, предвосхитившими теоретические инициации В.Розанова и современных психософов и грамматологов.
Избранное автором «философско-эпистолярное целеполагание» потребовало обращения к широкому кругу источников по философии и методологии истории, психологии и лингвистики, культурологии и философской антропологии. Современный уровень состояния последней является предметом углубленного анализа в работах П.С.Гуревича, Б.Т.Григорьяна, В.А.Подороги, К.Н.Любутина, В.С.Степина, В.И.Плотникова, Л.А.Мясниковой, А.В.Перцева, Е.Г.Трубиной, В.С.Невелевой и др. В условиях кризисной симптоматики, заявившей о себе в сфере философской антропологии, очевидны онтологические резервы, не раскрытые до сих пор в полной мере. Между тем как они имеют давние традиции своего метафизического «приложения» в трудах Августина Блаженного, С.Кьеркегора, К.Г.Юнга, а также критических инициациях М.Хайдеггера и особенно философских парадоксах Ф.Ницше. В работах «Рождение трагедии из духа музыки» (1872) и «Сумерки кумиров, или как философствуют молотом» (1888) он поднял исторический процесс на уровень творчества отдельных личностей, указав при этом на принципиальную непознаваемость истории, понимаемую им как особое «поле» личности и ее времени. Вопреки логике Ницше это как раз и предопределило эпистемологическое напряжение и оказалось поразительно созвучно с общефилософским и содержательно-смысловым концепт-модусом эпистолярного дискурса как органики слияния феномена жизни и времени человеческого бытия, судьбы и психологизма личности, истории и философии, культурно-исторической символики и языково-коммуникативных оснований мышления и общения. Подобная проблематика заявлена в работах Х.Ортега-и-Гассета, Э.Фромма, К.Лоренца, Ю.М.Лотмана, И.С.Кона, В.В.Кима, Н.В.Блажевича, Н.Н.Трубникова, Б.С.Успенского, Л.А.Когана, Г.А.Чупиной, Ю.И.Мирошникова и др.
«Вызревание» эпистемного поля эпистолярного дискурса происходило путем существенной «корректировки» сциентистски устоявшихся представлений о философских обоснованиях исторического процесса в целом (Л.Февр, Р.Дж.Коллингвуд, И.С.Кон, К.Поппер, К.Ясперс, А.Ахиезер, Е.Б.Рашковский), текстово-нормативной и текстово-диалогической организации мира (Н.Хомский, Л.Витгенштейн, М.де Серто, П.Рикер, И.Дройзен, М.А.Барг, В.В.Розанов, Н.О.Лосский, Ю.М.Лотман, Б.Дубин, А.И.Рейнблат, К.А.Андреева), а также расширения историософско-культурологического концепт-диалога прошлого и настоящего, выступающего к тому же по отношению к первому в качестве «состоявшегося» будущего (М.М.Бахтин, Д.С.Лихачев, Ю.М.Лотман, Б.С.Успенский, А.Я.Гуревич, Ф.И.Гиренок), что высвечивало дополнительные семантические и онто-гносеологические связи и проблемные уровни.
Традиционализму противопоставлялись различные «реконструкционные дубли» прошлого, на основе которых (с созданием собственных верификационно- онтологических систем) философы приступили к разговору о проблемах современности (Х.-Г.Гадамер, Ю.Хабермас, Х.Ортега-и-Гассет, М.Хайдеггер, П.С.Гуревич), способах презентации человека во времени, в том числе посредством «археологического» и «стратиграфического» «расчленения-поиска» (Э.Гуссерль, Ж.-П.Сартр, М.Мерло-Понти, П.Рикер, М.Фуко, М.К.Мамардашвили, А.В.Гулыга, В.А.Подорога, Н.Н.Трубников, И.М.Савельева, А.В.Полетаев, Ю.А.Левада), нелинейности и личностном измерения истории (В.С.Библер, М.Я.Гефтер, И.Я.Лойфман, Б.В.Емельянов, В.И.Копалов), а также онто-методологических основаниях разноуровнего постижения смыслового измерения бытия (В.Франкл, Н.А.Бердяев, А.С.Ахиезер, Л.С.Выготский, М.М.Бахтин, С.Л.Рубинштейн, В.С.Библер, Г.Л.Тульчинский, В.В.Ким и др.), в том числе психоаналитической и «психософской» деструктив ности сознания и поведения (Н.М.Михайловский, Ф.Ницше, З.Фрейд, Э.Фромм, Э.Дюркгейм, М.Вебер, А.Маслоу, Дж.Шлиен, А.А.Гусейнов, Ю.А.Арутюнян, А.В.Курпатов, А.Н.Алёхин), включая удивительно тонкие наблюдения Л.Фейербаха, по существу, предвосхитившие в некоторых позициях более поздние концептуальные проекции психоаналитики.
Опора на вышеперечисленные научные направления позволила очертить метафизические рамки эпистолярного дискурса как базиса для разработки его концептуальной схемы. В её предметное поле было внедрено понятие «традиция» за счет углубления исторической доминанты, неизбежно глобализируя не только сам факт присутствия человека в «историческом режиме» освидетельствования эпохи (в том числе, в микроэпистолярных срезах), но поднимая глубинные пласты психодинамики проявления исключительных, никогда более не повторяющихся личностных качеств и свойств, нестандартно заявляющих о себе в философско-антропологическом и историософском планах через человек-принцип. Поэтому исключительную значимость в изучении природы эпистолярного дискурса приобрели центральные гносеологические проблемы философской антропологии и культуры, философии истории и психологии, выходящие на смысл истории и феномен присутствия человека в ней, сущность коммуникативного конституирования личности, в том числе посредством психологизации диалога (не исключая власти), идентификации и самореферирования (Х.-Г.Гадамер, Э.Фромм, Б.Д.Парыгин, А.Ахиезер, Ю.Хабермас, И.А.Ильин, М.М.Бахтин, В.С.Библер и др.), концептуального видения «Я»-личности, эволюции сознания и дискурсивной опосредованности самопонимания человека на уровне философской культуры, в том числе текстовой (М.Бубер, И.С.Кон, И.Я.Лойфман, М.К.Мамардашвили, Э.В.Ильенков, Е.Г.Трубина, И.В.Цветкова и др.), что существенно проясняло суть предметно-синтезирующего ядра эпистолярного ракурса.
Вместе с тем решающим звеном в инициации заявки на эпистолярный дискурс стало рождение новой парадигмы, получившей в ряде гуманитарных наук название дискурсивно-нарративного, т.е. повествовательно - текстового поворота со «смешением горизонта текста и горизонта читателя» и морфологического растворения их в философии нарратива (Х.Арендт, П.Рикер, Д.Карр, Й.Брокмейер, Р.Харре, Х.-Г.Гадамер, И.В.Янков) и междисциплинарной нарратологии (Г.Уайт, Р.Шафер и др.) Этот поворот был резко усилен антропологической доминантой, что позволило в конце XX в. говорить о «философско-антропологическом ренессансе» с его обращением к нарративной истории, в канву которой оказались органично вплетены микросюжетные композиции с использованием, в том числе метода «эпистолярного стоп-кадра».
В рамках заявленных направлений философской мысли происходило вызревание структурно-логических оснований для предметного разговора о статусе нарративно-эпистолярных текстов не только как источников личного происхождения и уникальных исторических свидетельств-характеристик уровня развития культуры той или иной эпохи в целом2. При определенных условиях они могли выступать как специфичные текстовые «проекции-опыт» философского освоения мира с выходом на уровень «философских текстов» (И.В.Цветкова), демонстрируя, с одной стороны, собственные онто-гносеологические резервы «философствования без философии», с другой, -идентифицируя «истину философии» в «истине человеческого присутствия» (М.Хайдеггер).
Приближают к осмыслению природы эпистолярного дискурса, способного к сублимации в качестве метаэпистолярия, исследования проблем философской проекции письма как особого грамматологического процесса-операции написания с его верификационно-смысловыми и «конструкционно-деконструкционными» возможностями, в том числе на уровне «телесной практики», что нашло свое отражение в работах М.Фуко, Э Гуссерля, Ж.Деррида, В.В.Розанова, И.Гельба, А.Волкова, А.Кондратьева, В.А.Подороги, В.Е.Дмитриева; трансформации формы бытия и сознания в литературе, частично в эпистолярно-смысловом их отражении - Е.К.Созиной; стратегии письма с переходом в поле культуры на уровень опредмечивания дискурсивной практики - Ю.Л.Троицкого и Ю.В.Шатина, фиксирования текстово-культурологического её «следа» -Ю.М.Лотмана, Т.В.Лохиной, Е.Ю.Наумова.
Актуальность историософско - антропологического ракурса темы предопределила её близость к исторической антропологии, где, в свою очередь, также было предложено ломающее традиционное видение проблем исторического прошлого и эпистемно-философского их сопряжения через принципиально новые подходы, синтезирующие культурно-антропологические ряды («школа Анналов» - Л.Февр, М.Блок, Ж.Дюби, Р.Шартье, Ж.Ле Гофф), конструкционно-парадигмальные заявки в духе «новой исторической науки» и «интеллектуальной истории» (Л.Госсмэн, Л.Шайнер, Л.Орр) и - вновь обращение к анналам как непререкаемым авторитетам. Приоритетными стали направления изучения человека как субъекта в его историософско-антропологической и социокультурной обусловленности, когда, говоря словами Л.Февра, «существует только одна история - история Человека... в самом широком смысле слова». Непривычно новаторские методы получения информации принципиально нового качества (макро и микротематические срезы и практики, в том числе эпистолярные) позволили говорить о рождении новой методологии изучения прошлого - истории ментальносте и в России (А.Я.Гуревич, А.И.Бегунова, Е.С.Лямина, Н.В. Старовер и др.) что нашло свое приложение и в источниковедческих наработках, посвященных изучению эпистолярного наследия. Главным онтологическим акцентом исторической антропологии, основоположником которой считается Марк Блок, стала инаковость чужой культуры (автора - интерпретатора), создавая коммуникативный диалог культур, размещенных в пространстве и времени.
Сама постановка изучаемой проблемы в той ее редакции, как это отражено в названии данной работы, стала заявлять о себе лишь в самые последние годы, вслед за нарративным всплеском открыв резервы смыслообразований в областях, которые ранее были зарезервированы за так называемыми традиционалистами и источниковедами. Еще с XIX в. предпринимались первые шаги по историографической разработке «неизданных источников», в том числе на базе биографических исследований. Но лишь в 20-30-х гг. XX столетия подобный источниковый блок был резко актуализирован в онто-гносеологическом и методическом планах (Н.Л.Степанов, Л.П.Гроссман, Б.В.Казанский, Ю.В. Готье, Н.Н.Фирсов, А.Леднев и др.), расширив тематический ракурс до масштабов «психологической прозы» (П.К.Губер, в 70-е гг. Л.Я.Гинзбург) и создав прецедент трансформации «банального» в канал зрелого литературоведения и психоистории.
Исключительный вклад в осмысление рассматриваемой проблемы на историософском уровне, не исключая общетеоретических проблем эпистолографии, культуры письма, его функциональной стратегии «порождения экзистенциального смысла» с позиций семиотики и семантики, был внесен московско-тартусской школой, возглавленной Ю.М.Лотманом, получив логическое продолжение в глубоких, тематически и стилистически разноплановых исследованиях Б.А.Успенского, В.М.Живого, И.А.Паперно, И.Н.Данилевского, А.Л.Юрганова, А.Я.Гуревича, Н.Л.Пушкаревой. В трудах историков, филологов, философов, искусствоведов, психологов и даже юристов, нередко на стыке научных интересов, полностью или частично затрагивались разновеликие пласты жизни эпистолярных форм, послужив основанием научного разговора о специфике эпистолярного жанра с его семантико-стилистическими и лексикологическими особенностями. Чрезвычайный интерес в этом плане представляют цикл работ историка Н.Я.Эйдельмана о декабристе М.Лунине, А.С.Пушкине, А..И.Герцене, исследование Е.Н.Марасиновой («Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века». М., 1999), труды западных русистов -Тодда III У.М. («Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху». СПб, 1994), И.Паперно («Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма». М., 1996), Е.Н.Дрыжаковой («Герцен на Западе. В лабиринте надежд, славы и отречений. СПб, 1999).
Вторжение на территорию нарративно-исторического повествования эпистолярного дискурса, превращающегося в объект историософско-антропологического своего перерождения, стало научным фактом, требующим серьезного внимания с позиций изучения природы подобной репрезентации как самого жанра, так и «человека пишущего во времени», специфики метафизической проявленности эпистолярно-ментальных образов, а также оригинальности информационно-текстового, коммуникативного-смыслового, психо-лингвистического их кодирования на уровне эпистолярно-философской мысли (а не только писем как конструкционно-организующей ее формы), пластично «растворенной» в имманентной потребности человека к полноте бытия и расширяющей возможности самой ее интерпретации в философско-антропологической проекции специфичной эпистолярно-отсроченной формы.
Эпистолярный дискурс в силу указанных особенностей междисциплинарного своего звучания имеет различные модусы. Главным и определяющим в контексте нашей темы является философско-антропологическпй, позволяющий выявить субстанциональные параметры природы самого данного феномена как экрана, на котором оказался проявленным лик человека XIX в. В свою очередь, последний предельно (и даже запредельно) ярко эпистолярно визуализировал собственные антропологические и гуманитарно-трансцендентальные потенции, раскрыв в письме колоссальный резерв смыслообразований (в том числе и такой, как проблема ложного сознания) и обнаружив дополнительный источник саморазвития как homo faber-epistoljaricos (человек эпистолярно-творческий), homo ludens (человек играющий), а также, несмотря на все оговорки Э.Кассирера, homo symboliens (человек символический), homo historicos и даже - как предтеча ницшеанского сверхчеловека.
Тем самым обзор состояния изученности проблемы позволяет констатировать известную степень готовности философской науки к предметному разговору о имманентно-содержательной наполненности эпистолярно-дискурсивного феномена, что свидетельствует, с одной стороны, о закономерном и устойчивом интересе к объекту исследования; с другой - о наличии серьезных исследовательских пробелов в его изучении, прежде всего на уровне комплексного философского, историософско-психологического, эмпирического и трансцендентно-антропологического синтеза начал проекции той великой Гуманистической Науки о Человеке, которая, по представлению Э.Фромма, есть основа Прикладной Науки и Прикладного Искусства Социальной Реконструкции. Как видится, её основания и должны стать базовыми при изучении эпистолярного дискурса XIX в. как философско-антропологического, историософского и социокультурного феномена, продуцируя многообразие методических приемов и средств его исследования, многоплановость сюжетной орнаменталистики и нетривиальность разговора о «человеке во времени».
Объект и предмет исследования. Объектом данного диссертационного исследования является эпистолярный дискурс XIX в. как философский нарратив, с одной стороны, и синтез массового и индивидуального, типического и особенного, историософско-антропологического, социокультурного и психологического, с другой. Предметом - природа философско-антропологической трансформации интерсубъективных смыслов «рефлексионно-эпистолярного бытования» на уровне самоидентификации личности через репрезентативно-эпистолярный «звуковой код», позволяющий вычленить способы и методы взаимодействия с историческим опытом, пониманием как прошлое, того человека XIX в., который посредством письма ответил на своем уровне на основополагающие вопросы фтософского бытия. Обнаружение предметно-онтологического поля стало результатом кропотливой исследовательской деятельности автора в крупнейших архивохранилищах, большой выборочной работы по отысканию колоссальной по объему, уникальной по содержанию и ныне практически забытой переписки, опубликованной в исторических журналах-публикаторах XIX - нач.ХХ вв., а также приданию эпистолярным раритетам нового метафизического статуса в связи с изменением методико-исследовательского ракурса зрения.
Цель и задачи исследования. Учитывая то, что за категориально-рецепционным уровнем понятия «природа эпистолярного дискурса» просматривается «сущность» и «режим существования» феномена, целью диссертационного исследования видится построение целостной философско-антропологической концепции эпистолярного дискурса как философского нарратива, с одной стороны, и историософско-антропологического «ноумена», с другой.
В качестве исследовательских задач автор выделил следующие:
-рассмотреть сущностные особенности и онтологическую специфику проявленности философской природы эпистолярного дискурса через нарративно-эпистолярную практику XIX в.;
-определить способы трансформации эпистолярных нарративов в философские тексты, выявив их философско-антропологические потенции;
-установить общесубстанциональные резервы структурно классификационных параметров эпистолярного дискурса, способного к сублимации в качестве метаэпистолярия, дав авторскую его интепретацию ;
-предложить вариант трансформации-сопряженности индивидуального и социального, уникального и универсального в истории России XIX в. и в духовных исканиях современников через эпистолярно-коммуникативныи канал озвучивания вопросов: о феномене личности и пределах её духовной свободы, цели и смысле бытия, цене жизни и смерти в России, месте российской истории и предназначении русского человека в ней;
-проанализировать отдельные звенья грамматологического процесса-операции написания с его верификационно-смысловыми и конструкционными планами;
-выявить органику и специфику проявления эпистолярно-ментальных образов личности, оригинальности информационно-текстового,
коммуникативного-смыслового, психо-лингвистического кодирования
эпистолярно-философской мысли, пластично «растворенной» в имманентной
потребности человека к полноте бытия и расширяющей возможности самой ее реализации в философско-антропологической проекции специфичной эпистолярно-дискурсивной формы.
Методологические основания исследования. Эпистемология проблемы эпистолярного дискурса как философско-антропологического феномена основывается на выводах отечественных и зарубежных авторов, раскрывающих отдельные составляющие самого онтологического процесса познания и частных его аспектов через рефлексию по поводу собственной методологии, не исключая элементов позитивистской, постпозитивистской, постмодернистской традиций, «школы Анналов», тартуской школы семиотики, экзистенциально-герменевтических наработок, прежде всего ученых УрГУ, а также РГГУ, Воронежского, Белорусского госуниверситетов.
Смысловое поле работы задается оппозициями философской антропологии и культуры «я - другой», «эпистолярный текст - философский нарратив», «культура эпохи - культура текста», «время - хронотоп», «ментальность - реальность», «рациональное - иррациональное», «архетип - хронотип - метатип» и т.д. Наш замысел в том, чтобы концептуально связать их в единую панорамно-проекционную картину проявления природы эпистолярного дискурса на уровне самораскрытия его сущности и режима «проявленности» существования в историософско-антропологическом и социокультурном ключе с опорой на «осевой» временной параметр - ХІХ-й век. Поэтому для конкретизации общетеоретических положений и выводов закономерным в нашем случае стало обращение к поистине колоссальному эпистолярному наследию, текстам русских философов, документам и материалам по истории России, дневникам и воспоминаниям, историко-биографическому фактажу, что обеспечивает предметно-экспозионный ракурс эволюции эпистолярного дискурса.
Исходным концептуальным основанием является антропологический принцип, понимаемый нами как противоречиво-ряалєктческое единство уникального и универсального, индивидуального и социального, проявленное в феноменальной природе эпистолярного дискурса как концепта. Этот синтез позволяет выявить творческий потенциал событийной и экзистенциальной жизни людей, отправляющихся на поиски смысла и создание своей собственной истории через строительство «эпистолярно-бытийной конституции» современной им эпохи. То есть, говоря словами Гадамера, истина становится историческим процессом раскрытия, который происходит и который определяет нас или уже давно определил.
Эпистолярный дискурс рассматривается в работе как базовый феномен, вычленение онтологических резервов которого возможно на основе метода феноменальной редукции с опосредованием уникального и универсального через «философско-антропологическую экзистенцию» эпистолярного текста как проекции подлинного и неподлинного существования философски мыслящего человека, не являющегося философом по роду своих занятий. С этих позиций данный метод становится средством конструирования миров-феноменов - мира письма (как феноменологического способа презентации личности; самого процесса написания; визуально-телесного опыта, когда можно «думать» и рукой) и мира человека в условиях интерсубъективной обусловленности (не только пишущего, но читающего и интерпретирующего письмо) - сводимых в мир-феномен эпистолярного дискурса.
Принимая во внимание идеи фундаментальной онтологии об эпохах забвения и хранения бытия при изучении эпистолярного дискурса использован метод двойной интерпретации - текстовой и социокультурной, в сочетании со структурно-генетическим подходом. В последнем случае структурная сторона проявлена предметностью эпистолярно-философской мысли, а генетическая -индивидуальной оригинальностью авторов писем и реверсионными потенциями самих нарративных текстов как «отражательного экрана» «истинно-ложного» состоявшегося авторского «Я». Это позволяет интерпретировать сам антропологический принцип как противоречивое «взаимопрорастание-единство» личностного и историософского, уникального и универсального, слившегося в эпистолярном дискурсе в диалектико-опосредованный синтез жизни людей и жизни текста, когда рассказывание бытия и его «проживание» становятся одним и тем же по своей сущности феноменом, порой взаимозамещая друг друга.
Преломленная в эпистолярном дискурсе запредельность человеческого существования через синтез микро и макрокосма текста и языка, личности и социума, личной судьбы и исторической судьбы России как непрерывного процесса продуцирования значений и смыслов - требует использование элементов методов философской и аналитической герменевтики (в оригинальных версиях Г.Г.Шпета, А.С.Лаппо-Данилевского, И.Н.Данилевского, Х.-Г.Гадамера, П.Рикера, Р.Дж.Коллингвуда). Проблема понимания и интерпретации осуществима на базе философско-антропологического единства грамматологической, психоисторической и социокультурной их составляющих с привлечением историко-биографической реконструкции в случаях важности воссоздания бытийных аспектов и мыслей, вырастающих через эпистолярный дискурс до уровня философски значимых обобщений.
Учитывая междисциплинарный характер работы и значительный объем привлеченных источниковых материалов, естественным становится обращение к методу историзма как особой форме историософского сознания, оперирующей аргументацией по поводу того, что всякий акт познания, даже духовное бытие -ставшее, а личность - индикатор и катализатор всех исторических процессов. Это осознается на базе историко-логического, системно-концептуального принципов, в том числе, экстраполяции с соответствующими рефлексионными их потенциями. Предложенный А.В.Перцевым вариант типологического подхода к нравственному сознанию в виде метафилософского построения предельно обобщенных типов жизненной позиции, установок сознания и этосов умозрения имеет основания стать «рабочим» при анализе типажа жизненных позиций и диспозиций, речевых интенций-«проговариваний», вариабельности образа личности в её соотнесенности с вопросом о смысле бытия, а значит, жизни и смерти. В подобном контексте историко-психологический метод в редакции А.Л.Вассоевича, звучащий как предположение о том, что системно описать образ мышления людей, живших много веков тому назад и говоривших на определенном языке, можно лишь изучая господствовавшие в соответствующее историческое время психологические ориентации, органично дополняет предлагаемую конструкцию3.
Несомненно перспективен метод текстовой деконструкции - изучения авторского намерения (Фоккема) на основе сравнительно-типологического анализа эпистолярных полиисточников и того, что в момент написания текста было «за кадром» и даже самим автором не могло быть вполне осознаваемо (Ю.М.Лотман) с совмещением идеального образа, выстроенного в сознании пишущего письмо, и той реально-биографической трансформации его судьбы, что оказалось «выписано» уже самой жизнью.
Апробирование приемов сравнительно недавно заявленной «зеркальной симметрии» как принцип просматривается и на уровне эпистолярного дискурса. Разделение симметрии и асимметрии на две пары - онтологическую (существующую в объективной реальности) и гносеологическую (обусловленную познанием) - есть, по сути, отражение основного вопроса философии в той его форме, что «предписывает» всякому объекту ту и другую форму единства первого и второго. Развитие научного знания может быть охарактеризовано как поиск симметрии (т.е. непротиворечивость, себятождественность). Вполне вероятно, что прогрессивная составляющая в материальном мире (прежде всего, конечно, истории) - это переход от симметрии к асимметрии, а в познании -наоборот, причем симметрия выступает каждый раз как промежуточная цепь каждого этапа.
Производные этого методического приема в контексте нашей темы -«ломаная» асимметрия, асинхронизация как возможный эпистемологический «резерв-соположенность», полагаем, имеют основания быть «принятыми во внимание» с использованием своего рода проекционно-асинхронного метода «контраст-диалога», как в случае со сведением в единую тематическую плоскость эпистолярно-дискурсивных проекций писем «безумствующего философа» П.Я.Чаадаева и «интеллектуала-гуру» В.Н.Станкевича, реформатора М.М.Сперанского и консерватора К.П.Победоносцева, декабриста-бунтовщика М.С.Лунина и писателя Н.В.Гоголя. Эпистолярный «генофонд»» их наследия оказался необычайно перспективен для превентивно-философской по его поводу рефлексии. В развернутой недавно на страницах «Вопросов философии» дискуссии по поводу выхода «Новой философской энциклопедии» резонно прозвучал вопрос о том, почему в ряд великих русских писателей, названных современными энциклопедистами - философами (Л.Толстой, Ф.Достоевский), не попал, к примеру, Н.Гоголь . Самой своей «эпистолярной судьбой» эти люди подтвердили подлинность своего историософского присутствия, отразив посредством писем некую «асимметричную запредельность» собственного экзистенциально-эпистолярного «бытования» и наметив ориентиры последующей трагической эволюции истории Отечества и философско-антропологического резерва самой «русской думы».
Принцип предпочтения в выборе того или иного метода, либо синтеза нескольких одновременно зависит от историософско-психологической «фактуры» самого текста, философско-культурологической наполненности и информационно-смысловой перспективы эпистолярия, органики его слияния или, напротив, диссонанса с личностью писавшего и адресата, интерпретационной «интриги» вокруг появления письма и его роли в формировании общественного сознания, способов доставки в руки конкретного адресата, а также целевой установки и «рабочей гипотезы» исследователя. Это позволяет получить ответы на принципиально важные онто-гносеологические вопросы философии. В том числе - рельефнее визуализировать структурную органику самого поля письма, или того, что сегодня названо имплицитным (и, не исключено, эпистолярным) актом cogito.
Научно-практическая значимость исследования. Учитывая, что исследование носит междисциплинарный характер, совмещая историософско- антропологический, психолингвистический, социокультурный источниковедческий планы, разработанная философско-антропологическая концепция эпистолярного дискурса позволяет конкретизировать исходно-интенциальные генетические его параметры, существенно корректируя масштабы онто-гносеологических перспектив изучения «феномена человека» через «феномен письма» за счет расширения самого предметного поля и философско-антропологических его «маркеров».
Концептуальное ядро выстроено на материалах поисково-источниковедческой исследовательской деятельности автора в крупнейших архивохранилищах - ИРЛИ (Институт русской литературы - Пушкинский Дом); Рукописном отделе Российской Национальной Библиотеки (ОР РНБ); Российском государственном историческом архиве (РГИА); большой выборочной работы по отысканию колоссальной по объему, уникальной по содержанию и ныне практически забытой переписки, опубликованной в исторических журналах-публикаторах XIX - нач.XX вв. Это позволило выявить и впервые ввести в научный оборот ранее неиспользованные уникальные архивные материалы - личные бумаги (М.С.Лунина, Н.В.Гоголя), эпистолярные раритеты (Г.-Ф.Паррота), в том числе, в полном объеме (М.М.Сперанского,Талейрана) или использованные ранее частично (Ц.-Г.Лагарпа, В.А.Жуковского, Н.В.Станкевича, К.П.Победоносцева).
Поэтому материалы диссертации и публикаций по теме научного исследования могут быть использованы для разработки лекционных курсов по философии и методологии истории, философской антропологии и психоистории, источниковедению и социологии. Основные положения и выводы исследования нашли свое практическое применение в курсе лекций «Основы философии и методологии истории» и спецкурсе «Эпистолярный дискурс в историософии России», прочитанных автором студентам IV и V курсов исторического отделения гуманитарного факультета Нижневартовского государственного педагогического института и V курса исторического факультета Сургутского госуниверситета.
Апробация основных положений исследования. Основные идеи и положения диссертации представлены в монографии «Эпистолярный дискурс как социокультурный феномен: Россия - век ХТХ-й» (Екатеринбург, 2003) (16,9 п.л), в ряде научных тезисов и статей. Отдельные концептуальные фрагменты обсуждались на многих научных и научно-практических конференциях, в том числе международных - Москва (2000-2005), Минск (2001), Санкт-Петербург (2001-2002), Пермь (2002), Нижневартовск (2004); общероссийских - Москва (2000-2004), Санкт-Петербург (2001-2004), Екатеринбург (2002), Тюмень (2000-2004) и региональных - Псков (2000), Нижневартовск (1999 - 2004), Ханты-Мансийск (2004). Полученные результаты обсуждались на семинаре докторантов при ИППК при УрГУ им. А.М.Горького.
Структура и объем диссертации. Диссертация состоит из Введения, двух частей, десяти глав, Заключения, библиографического списка. Содержание изложено на 337 страницах. Библиографический список включает в себя 440 наименований.
В Заключении формулируются основные выводы исследования, выдвигаются положения, определяющие его научную новизну и выносимые на защиту.
Основные результаты исследования, определяющие его новизну и выносимые на защиту.
1. На базе междисциплинарного подхода разработана целостная фіілософско-антропологическая концепция эпистолярного дискурса, в рамках которой конкретизированы исходно-интенциальные генетические параметры философско-антропологической проекции эпистолярного дискурса, «апробированного» на оригинальных полифункциональных источниках -письмах «русского» XIX в.
2. Концептуальное ядро выстроено на материалах, полученных в результате углубленной источниковедческой работы автора и придания эпистолярным раритетам нового метафизического статуса в связи с изменением методико-исследовательского ракурса зрения и реализацией нового методологического подхода - т. н. «ломаной асимметрии», «асинхронизации» как возможного эпистемологического «резерва-со-положенности» с использованием специфичного проекционно-асинхронного метода «контраст-диалога» со сведением в единую эпистолярно-дискурсивную плоскость историософских проекций писем XIX в.
3. Показано, что эпистолярный дискурс обладает масштабными онто- гносеологическими потенциями на уровне метаэпистолярия с характерным для него нарративно-текстовым бифуркационным переходом в новое качество мышления - философское, даже когда автор письма не являлся философом по роду своих занятий. Способность к «сублимационному» разрешению мотивационных противоречий между подсознательно-глубинными и демонстративно-эпатажными формами «эпистолярного» поведения не только человека, но и самого нарративного текста в разных его регулятивно- проекционных отражениях, позволяет рассматривать эпистолярный дискурс как особую форму «метазнания».
4. Циркуляция смыслов в разных текстовых частях и различных эпистоляриях сводима в фшософско-аитропологический эпистолярно- окзистенциальный генетический феномен «человека во времени», который, в свою очередь, также может быть рассмотрен как текст повышенной сложности.
5. Установлено, что эпистолярно-жанровая универсализация, языковое совершенствование, перевод биографического контекста в метафизический подтекст, онтологические резервы процесса эпистолярно-рефлексионной самоидентификации личности способствовали трансформации письма XIX в. в экзистенциально-генетический вариант эпистолярно-философского творчества, оказавшийся способным становиться в России судьбой, особым предначертанием и даже роком для их авторов.
б. Прослежена особенность эпистолярной коммуникации не только поддерживать общение на расстоянии, но формировать и «оформлять» эпистолярную мысль, дисциплинируя мыииение посредством постановки перед адресатами (в том числе, коллективными) задач на «понимание». Эпистолярный дискурс в данном случае выступает как онтологическая форма, вбирающая в себя как макросы, так и микросы парадигмалыюго освоения мира, помогая человечеству взрослеть через «размъшияющее общение», превращаясь в специфичный функционально-смысловой отражатель личности, ее идентификационно-временной код.
7. Установлено, что авторский голос как самореализующий себя в письме элемент саморепрезентации, воспроизводя, манифестируя, персонифицируя и интерпретируя «открываемые им смыслы», способен становиться частью исторической и общефилософской культуры, выводя на новые грани синтеза речевой деятельности (устной, письменной и внутренней, со скрытой речевой артикуляцией), обнаруживая новые интерпретационно-смысловые грани эпистолярно-дискурсивной проявленности человеческого «Я».
8. Введено новое понятие - «эпистолярный интеракционизм», в рамках которого прослеживается действие механизма «эпистолярно-информациониого онтогенеза» - специфичного информационного обмена между полюсами опистемно-коммуникативной дуги (автор-адресат-исследователь) с возможным выявлением их информационно-психологической совместимости и даже «заражения», а такэ/се корреляционно-адаптивного ресурса самой переписки, особенно в ситуациях эпистолярно-смыслового напряжения, когда «у царей друзей не бывает».
9. Через способность философско-эпистолярных текстов как текстов культур отражать несанкционированный их авторами самопроизвольно-спонтанный поведенческий стандарт, диагностируемый с помощью эпистолярного дискурса, гипотетически раскрыты кредо и собственно методы научного постижения мира П.Я. Чаадаева, Н.В. Станкевича, М.С. Лунина, Н.В. Гоголя, М.М.Сперанского, К.П.Победоносцева, Г.-Ф.Паррота и др.
10. Манифестируется, что интерпретационный процесс создания «текстосмыслов» предполагает и определенное «дирижирование» потоками сознания - не только авторско-корреспондентского, но и интерпретациошюго, рождая дополнительные информационно-категориальные планы и реминисценции, при этом параллельно меняя природу самого интерпретатора, поднимая его на новую эволюционно-исследовательскую ступень развития.
Сущность и задачи нефтяной политики
В проекте разрабатываемой в настоящее время "Новой Энергетической стратегии России на период до 2020 г.", говорится: "Геополитическое значение энергетики России важно не только для российской экономики, но и является важным элементом процесса развития европейских энергетических рынков, и, следовательно, мировой энергетики". [...] "Экономика и энергетика России (в частности, потенциальные возможности экспорта энергоносителей из России) являются, по сути, факторами дополнительной неопределенности и, следовательно, риска при принятии долгосрочных политических, финансовых и прочих решений" . Как сказано в подписанной в декабре 1999 г. президентом России Владимиром Путиным "Концепции национальной безопасности", угрозы национальной безопасности в сфере экономики "имеют комплексный характер" и связаны, в частности, с "тенденцией к преобладанию в экспортных поставках топливно-сырьевой и энергетической составляющих".
Из вышесказанного следует, что состояние энергетической сферы представляет критический интерес с точки зрения национальной безопасности. Поэтому, с точки зрения автора, все вопросы, связанные с определяющими условиями соблюдения и реализации государственных интересов в сфере энергетики как внутри, так и вне страны, направленных на улучшение состояния национальной экономики и обеспечения ее конкурентоспособности в системе мировой экономики, следует отнести к понятию энергетическая безопасность. Эти интересы направлены на обеспечение стабильного и беспрерывного потребления энергоресурсов хозяйствующими субъектами в соответствии с задачами национальной экономики и обеспечения конкурентоспособности производимых страной энергоресурсов на мировых рынках. Всю деятельность государства по обеспечению энергетической безопасности, по мнению автора, необходимо объединить понятием энергетическая политика.
С точки зрения автора, подобное выделение понятия энергетической политики является закономерным. Энергетическое направление внутренней и внешней политики формировалось, начиная с 70-х гг., в США, странах Западной Европы, Японии, активизировалось двустороннее и многостороннее сотрудничество в этой области в международных отношениях. К настоящему моменту во многих странах мира (как развитых, так и развивающихся) это направление уже представляет собой самодостаточный составной элемент государственной политики. В России, тем не менее, энергетическая политика в настоящий момент является самостоятельной частью государственной политики в большей степени де-факто, чем де-юре. Политическая элита страны признает значимость состояния мировой энергетики для развития государства, однако до сих пор это понимание не было формализовано путем разработки соответствующих основополагающих документов.
Очевидно, что по характеру и направленности ее реализации, энергетическую политику можно разделить на внешнюю и внутреннюю.
В соответствии с приведенными выше цифрами, доказывающими высокую роль, которую нефть и нефтепродукты играют в мировом энергетическом балансе, и уникальности этого энергоресурса как товара из энергетического направления политики можно вывести нефтяную составляющую.
Нефтяную политику таким образом можно определить как целенаправленную деятельность государства по формированию собственной и использованию имеющейся базы нефти и нефтепродуктов для укрепления своего потенциала (политического, экономического, социального, военного, экологического и пр.) для эффективного участия в мировой экономике. Следует отметить, что хотя определение "нефтяная политика" не закреплено в российских государственных программных документах, этот термин, тем не менее, широко используется в тех кругах, которые непосредственно заинтересована в результатах этой политики, а нередко и сами ее проводят. (В качестве примера приведем уже упоминавшуюся выше статью "Нефтяной фактор в российской внешней политике", в которой ее автор, руководитель управления по работе с общественностью, государственными органами и СМИ НК "ЛУКОЙЛ" Александр Василенко, неоднократно использует термин "нефтяная политика".)
Очевидно, что для достижения целей настоящего исследования (анализ нефтяной политики России на Ближнем и Среднем Востоке, определение интересов России в этих регионах), автору предстоит проанализировать внешнюю составляющую нефтяной политики. Эту составляющую также можно вывести из понятия внешней энергетической политики. Внешняя энергетическая политика связана с деятельностью государства в международных отношениях по отстаиванию национальных интересов, обусловленных производством, транспортировкой и потреблением энергоресурсов, обеспечением энергетической безопасности страны и интересов национальных компаний энергетического профиля.
Страны Ближнего и Среднего Востока как объекты нефтяной политики России
Россия обладает крупнейшим в мире ресурсно-сырьевым энергетическим потенциалом. По различным оценкам, доказанные запасы нефти России составляют от 9 до 20 млрд. т., что составляет около 9-15% мировых запасов (более подробно о мировых доказанных запасах нефти - см. Приложение 1), а по объемам ежегодной добычи (на уровне 300 млн. т.) Россия занимает второе место в мире (около 15% мировой добычи). На долю России приходится около 40-41% мировых запасов газа и около 31% его добычи. Разведанные запасы угля составляют 12%, а прогнозные — 30% мировых.6 Россия обладает самыми большими в мире запасами обогащенного урана, стоимость которого примерно равна 10-20 млрд. долл., в зависимости от уровня обогащения и характера контракта на продажу. Запасы урана на основных месторождениях оцениваются в 200 тыс. т. (Более подробно об особенностях энергетического баланса России - см. Приложение 2.)
При этом следует отметить, что последние годы, начиная с середины 90-х гг., характеризуются устойчивым ростом внешнеторгового оборота России. В 1995 г. он составил 123,7 млрд. долл. (рост 18,8%) при экспорте 77,3 млрд. долл. (18%). 79% внешнеторгового оборота приходится на страны "дальнего зарубежья", 21% — на СНГ. По объему внешней торговли Россия заняла в 1995 г. 16-е место в мире.8
В товарной структуре экспорта России сохраняется сырьевая направленность с преобладанием в ней энергоносителей. Доля сырьевых отраслей в экспорте превышает 90%, причем значительная часть выручки от внешней торговли обеспечивается экспортом нефти и нефтепродуктов (в 1995 г. — 22,1%, из них сырой нефти — 15,8%, в 1996 г. — 26,4% и 17,7% и в 1997 г. — 26,6% и 18,2%). Россия не импортирует нефть и нефтепродукты, полностью удовлетворяя национальный спрос на них собственным производством (на эти цели идет около 100 млн. т.).9 Это позволяет сделать вывод:
Внешняя нефтяная политика должна являться одним из наиболее важных направлений внешней экономической политики России. При этом основная цель такой политики (обеспечение энергетической безопасности страны) в случае России будет иметь свою специфику. В условиях, когда государство в силу объективных причин в состоянии самостоятельно удовлетворить внутреннее потребление нефти и нефтепродуктов, и в виду особенностей товарной структуры экспорта, принципиальным вопросом энергетической безопасности страны становится обеспечение максимально возможного дохода от экспорта нефти и нефтепродуктов в краткосрочном периоде и создание предпосылок для его стабильного получения в средне- и долгосрочном периоде.
Таким образом, одной из главных целей в выработке внешней нефтяной политики становится установление максимально возможной цены на мировом рынке нефти и нефтепродуктов.
Вопрос определения объектов политики, таким образом, должен решаться путем анализа рынка и выявления на нем тех стран и/или международных организаций, которые в наибольшей степени влияют на процесс ценообразования на рынке. Такой анализ должен строиться с учетом тенденций развития современной энергетики и ее нефтяного сектора в частности.
В последнее время ведущие международные энергетические организации, а также некоторые крупные компании разработали и опубликовали прогнозы перспектив развития мировой энергетики до 2010 — 2020 гг. Среди них необходимо выделить исследования ЕС, МИРЭС, Мирового банка, министерства энергетики США, Международного энергетического агентства, ООН, а также компании "Бритиш Петролеум". В большинстве исследований основные оценки перспектив мировой энергетики близки или совпадают, хотя имеются различия, особенно в отношении прогнозных оценок цен на нефть. Особое внимание (ввиду своей комплексности) в рамках настоящей работы следует уделить ряду исследований МЭА, разработавшего, в частности, два возможных сценария развития мирового энергетического хозяйства, которые могут иметь практическое значение для анализа и сопоставления тенденций в мировой и российской энергетике. (Более подробно о прогнозах развития международной энергетики - см. Приложение 3.)
Формирование рынка нефти и нефтепродуктов. Исторический аспект
Россия обладает крупнейшим в мире ресурсно-сырьевым энергетическим потенциалом. По различным оценкам, доказанные запасы нефти России составляют от 9 до 20 млрд. т., что составляет около 9-15% мировых запасов (более подробно о мировых доказанных запасах нефти - см. Приложение 1), а по объемам ежегодной добычи (на уровне 300 млн. т.) Россия занимает второе место в мире (около 15% мировой добычи). На долю России приходится около 40-41% мировых запасов газа и около 31% его добычи. Разведанные запасы угля составляют 12%, а прогнозные — 30% мировых.6 Россия обладает самыми большими в мире запасами обогащенного урана, стоимость которого примерно равна 10-20 млрд. долл., в зависимости от уровня обогащения и характера контракта на продажу. Запасы урана на основных месторождениях оцениваются в 200 тыс. т. (Более подробно об особенностях энергетического баланса России - см. Приложение 2.) При этом следует отметить, что последние годы, начиная с середины 90-х гг., характеризуются устойчивым ростом внешнеторгового оборота России. В 1995 г. он составил 123,7 млрд. долл. (рост 18,8%) при экспорте 77,3 млрд. долл. (18%). 79% внешнеторгового оборота приходится на страны "дальнего зарубежья", 21% — на СНГ. По объему внешней торговли Россия заняла в 1995 г. 16-е место в мире.8 В товарной структуре экспорта России сохраняется сырьевая направленность с преобладанием в ней энергоносителей. Доля сырьевых отраслей в экспорте превышает 90%, причем значительная часть выручки от внешней торговли обеспечивается экспортом нефти и нефтепродуктов (в 1995 г. — 22,1%, из них сырой нефти — 15,8%, в 1996 г. — 26,4% и 17,7% и в 1997 г. — 26,6% и 18,2%). Россия не импортирует нефть и нефтепродукты, полностью удовлетворяя национальный спрос на них собственным производством (на эти цели идет около 100 млн. т.).9 Это позволяет сделать вывод: Внешняя нефтяная политика должна являться одним из наиболее важных направлений внешней экономической политики России. При этом основная цель такой политики (обеспечение энергетической безопасности страны) в случае России будет иметь свою специфику. В условиях, когда государство в силу объективных причин в состоянии самостоятельно удовлетворить внутреннее потребление нефти и нефтепродуктов, и в виду особенностей товарной структуры экспорта, принципиальным вопросом энергетической безопасности страны становится обеспечение максимально возможного дохода от экспорта нефти и нефтепродуктов в краткосрочном периоде и создание предпосылок для его стабильного получения в средне- и долгосрочном периоде. Таким образом, одной из главных целей в выработке внешней нефтяной политики становится установление максимально возможной цены на мировом рынке нефти и нефтепродуктов. Вопрос определения объектов политики, таким образом, должен решаться путем анализа рынка и выявления на нем тех стран и/или международных организаций, которые в наибольшей степени влияют на процесс ценообразования на рынке. Такой анализ должен строиться с учетом тенденций развития современной энергетики и ее нефтяного сектора в частности. В последнее время ведущие международные энергетические организации, а также некоторые крупные компании разработали и опубликовали прогнозы перспектив развития мировой энергетики до 2010 — 2020 гг. Среди них необходимо выделить исследования ЕС, МИРЭС, Мирового банка, министерства энергетики США, Международного энергетического агентства, ООН, а также компании "Бритиш Петролеум". В большинстве исследований основные оценки перспектив мировой энергетики близки или совпадают, хотя имеются различия, особенно в отношении прогнозных оценок цен на нефть. Особое внимание (ввиду своей комплексности) в рамках настоящей работы следует уделить ряду исследований МЭА, разработавшего, в частности, два возможных сценария развития мирового энергетического хозяйства, которые могут иметь практическое значение для анализа и сопоставления тенденций в мировой и российской энергетике. (Более подробно о прогнозах развития международной энергетики - см. Приложение 3.) Промышленная добыча нефти на Ближнем Востоке началась в 1911 г. британской компанией "Англо-Першн ойл К0". Следует отметить, что крупные месторождения нефти в регионе обнаружили германские геологи, однако именно британские компании получили большую часть концессий: Англия рассматривала бассейн Персидского залива как сферу своей экспансии. Между тем, изобретение двигателя внутреннего сгорания превратило нефть в стратегический товар и, соответственно, предопределило жесткую борьбу западных стран за ближневосточные концессии. О своих правах на концессии вслед за Англией заявили также США и Франция. В 1916 году, в разгар Первой мировой войны, Англия и Франция (ведущие державы Антанты) заключили соглашение Сайкса-Пико, согласно которому в результате раздела османских владений Франции доставались Ливан, Западная Сирия и Мосульский вилайет, а Англии - Палестина, Восточная Сирия, Центральный и Южный Ирак. В 1918 г., однако, Англия нарушила соглашение, ее войска захватили Мосул: Париж был вынужден согласиться на требование Лондона и обменять этот вилайет на германскую долю в компании "Теркиш петролеум", англо-германской компании, созданной в 1910 г. для деятельности в Месопотамии. Раздел Ближнего Востока официально был оформлен в 1920 г., после чего свои претензии на концессии в регионе заявили США. Требуя у Англии и Франции долей в концессиях, Вашингтон грозил, в случае отказа Лондона и Парижа, сорвать принятие Лигой Наций решения о распределении мандатов. В 1925 г. Лига Наций передала Мосульский вилайет Ираку, а в 1928 г. Англия и Францией уступили давлению США. Акции "Теркиш петролеум" распределилась следующим образом: английская "Англо-Першн ойл К0", дочерняя фирма англо-голландской компании "Ройал датч Шелл" "Анго-Саксон петролеум К0", французская "Компани франсез де петроль" и американская "Нир Ист девелопмент корп." получили по 23,75%, еще 5% принадлежало "Партисипейшнз энд инвестментс К0", тесно связанная все с той же "Шелл". Таким образом, английский капитал даже после раздела концессий сохранил фактический контроль над ними.35 Принципиальным для развития дальнейших событий на рынке нефти и нефтепродуктов стал 1928 г., когда был образован Международный нефтяной картель (МНК). В него вошли семь крупнейших монополий: пять американских — "Стандарт ойл К0", "Сокони вакуум ойл К0", "Стандарт ойл оф Калифорниа", "Тексако инк" и "Галф ойл К0" английская "Англо-Першн ойл К0" и анлго-голландская "Ройл датч-Шелл груп". Картель получил неофициальное название - "Семь сестер".36 Другое важное событие произошло в 1930 г., когда Ирак получил формальную независимость, однако в обмен на это правительство страны было вынуждено передать компании "Ирак петролеум К0" (так с 1929 г. стала называться "Теркиш петролеум") концессии на территории всей страны. Параллельно с этим экспансию в регион в одностороннем порядке продолжали и американские компании, не имевшие участия в ИПК. Таким образом, накануне Второй мировой войны определяющую роль на Ближнем и Среднем Востоке (с учетом Ирана) играл английский капитал. На его долю приходилось порядка 80% всей добычи, доля американских компаний составляла около 14%. Тем не менее следует отметить, что в тот момент регион еще не играл для западных стран роль основного поставщика нефти и нефтепродуктов: в 1938 г. добыча нефти на Ближнем Востоке составила 16 млн тонн (около 7% добычи во всем капиталистическом мире).
Основные институты, выступающие как объекты нефтяной политики России
Энергетика в целом (и нефтяная составляющая в частности) является ключевой отраслью для многих стран мира в экономическом и социальном плане, это предопределяет ее важную роль в политике большинства государств. Начиная с 70-х гг. формировалось энергетическое направление внутренней и внешней политики США, стран ЕС, Японии, активизировалось двустороннее и многостороннее сотрудничество в международных отношениях. Как уже было сказано выше (Глава 1), внешняя нефтяная политика связана с деятельностью государства в международных отношениях по защите по отстаиванию национальных интересов, обусловленных производством, транспортировкой и потреблением нефти и нефтепродуктов, обеспечением энергетической безопасности страны в части, связанной с нефтью и нефтепродуктами, и интересов национальных компаний нефтяного профиля. Среди наиболее активных институтов межгосударственного регулирования в мировой энергетике необходимо выделить организации глобального энергетического сотрудничества ОПЕК и МЭА, а также некоторые организации ООН. Необходимо отметить, что международно-правовая база для межгосударственного регулирования отношений в энергетической сфере по сути сформирована только в МЭА и ОПЕК, а также в ЕС и НАФТА. В региональном формате развиваются центры международного энергетического сотрудничества в рамках организаций экономического сотрудничества АТЭС, НАФТА, ЧЭС, ЭКО, СГБМ. Наблюдаются процессы становления межгосударственного регулирования в энергетической сфере в рамках СНГ. Рассмотрим эти вопросы более подробно. Очевидно, что в силу сложившейся структуры рынка (см. Глава 2) и ввиду того, что, как уже было отмечено выше, по сути, только МЭА и ОПЕК разработали действенные механизмы межгосударственного регулирования отношений на нефтяном рынке, именно отношения с этими организациями представляют наибольший интерес в смысле анализа нефтяной политики России. Основные интересы России в отношении МЭА связаны со стратегической линией, направленной на интеграцию в мировую экономику, вхождением российского ТЭК в систему энергетической инфраструктуры промышленно развитых стран, а также участием в системе коллективной энергетической безопасности стран — членов МЭА. В то же время Россия, как крупнейший в мире обладатель природных запасов энергетических ресурсов, включая нефть и газ, должна учитывать это обстоятельство в развитии сотрудничества с МЭА, имея в виду одновременное развитие контактов с другими организациями международного энергетического сотрудничества. МЭА обладает большим опытом разработки и реализации скоординированной энергетической политики, а также технологическими и организационными наработками в области развития новых источников энергии, повышения эффективности и экологичности использования энергии, а также улучшения ситуации в области энергосбережения. Оценивая интерес МЭА к сотрудничеству с Россией, необходимо отметить, что он связан, прежде всего, со стремлением изучать и анализировать ситуацию в закрытом прежде для западных аналитиков ТЭК России, который во многом определяет ситуацию в глобальной энергетике. Кроме того, ведущие западные страны заинтересованы в использовании возможностей МЭА для ускорения и более эффективного проведения рыночных реформ в ТЭК, являющемся ключевым для российской экономики сектором. Необходимо также отметить, что играющие лидирующую роль в МЭА США иногда пытаются использовать Агентство для достижения своих внешнеполитических целей. В частности, по американской инициативе МЭА подключается к каспийской проблематике, что не совсем соответствует российским интересам, поскольку ведет к интернационализации этой проблемы, решение которой пока еще не достигнуто в трудных и затяжных переговорах между прикаспийскими государствами. В июле 1994 г. в Москве была подписана Совместная декларация о сотрудничестве в области энергетики между Правительством Российской Федерации и Международным энергетическим агентством. В соответствии с ней на МИД России возложена общая координация сотрудничества с МЭА с российской стороны. Декларация предполагает развитие сотрудничества в следующих сферах: энергосбережение и энергоэффективность, проведение исследований и разработок, использование альтернативных источников энергии, создание новых предприятий энергетики. В 1995 г. экспертами МЭА при участии российских специалистов был подготовлен "Энергетический обзор России". Анализируя материалы обзора, содержащиеся в нем рекомендации и заключения, можно сделать вывод, что они могут использоваться органами исполнительной и законодательной власти России для проведения дальнейших рыночных реформ в энергетических отраслях. Для западных правительственных и деловых кругов материалы обзора являются солидной информационной основой для принятия решений в отношении развития сотрудничества с Россией в энергетическом секторе.