Внутриэтническая конкуренция и латентные сообщества в политическом процессе Казахстана Агаев Галиб Шамсаддин Оглы

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Общенациональные и региональные бренды как объект политологического анализа 16

1.1. Понятие и сущностные черты бренда как общественного феномена 16

1.2. Особенности формирования и использования общенациональных и региональных брендов в политической сфере .46

Глава 2. Политика формирования позитивного имиджа современного государства и значение общенациональных и региональных брендов для ее реализации 67

2.1. Основные направления и механизмы политики формирования позитивного имиджа государства в современных условиях 67

2.2. Место и роль общенациональных и региональных брендов в системе политических механизмов и технологий формирования позитивного имиджа государства 100

Глава 3. Политика формирования позитивного имиджа России посредством общенациональных и региональных брендов 120

3.1. Основные концептуальные модели политики формирования позитивного имиджа Российского государства и их эволюция .120

3.2. Использование общенациональных и региональных брендов как инструмента политики формирования позитивного имиджа современной России и направления его совершенствования 150

Заключение 170

Библиография

• Особенности формирования и использования общенациональных и региональных брендов в политической сфере
• Место и роль общенациональных и региональных брендов в системе политических механизмов и технологий формирования позитивного имиджа государства
• Основные концептуальные модели политики формирования позитивного имиджа Российского государства и их эволюция
• Использование общенациональных и региональных брендов как инструмента политики формирования позитивного имиджа современной России и направления его совершенствования

Введение к работе

Актуальность проблемы исследования обусловлена несколькими
моментами. Проблема клановых сообществ в современном политическом
процессе Казахстана характеризуется низким уровнем изученности
обусловленным, ещё в недавнем прошлом вынесением её за пределы
актуального круга политологических сюжетов. Клановость как

рудиментарное явление рассматривалось только с точки зрения исторической проекции.

В советский период, несмотря на отдельные случаи непотизма клановость не играла заметной роли в политическом сфере. Конечно, это

совсем не означает, что кумовство, протекционизм, отдельные её проявления совершенно отсутствовали в советской реальности. Однако в качестве самостоятельного феномена, активно влияющего на всю систему политических отношений страны, клановость, безусловно, отсутствовала даже в азиатских республиках Советского Союза.

В настоящий момент клановость стала неотъемлемым феноменом политического процесса и отчасти приобрела на постсоветском пространстве новое качество, лишь некоторыми, самыми общими чертами, напоминающим связи и отношения, обусловленные родовой структурой традиционного общества. Самым показательным не с точки зрения наличия или масштабов этой общественной практики, а с точки зрения нового постсоветского содержания феномена клановости является независимый Казахстан.

Изучение политических процессов Казахстана представляется важным
ещё и потому, что именно эта страна является главным стратегическим
партнёром России в Средней Азии. От изменении расстановки
политических сил Казахстана, зависит, перспектива российско-

казахстанского взаимодействия и успешного функционирования

Евразийского Союза.

Клановая конкуренция в условиях когда, механизм препятствующий реализации политических амбиций этих сообществ только формируется, может дестабилизировать политическую ситуацию в стране¹. В этой ситуации анализ рисков и направлений предотвращения внутриэтнической конкуренции представляется актуальным и практически значимым.

Конкуренция клановых сообществ характерна не только для политического процесса азиатских республик, но очевидно проявляется и на политическом пространстве большинства бывших советских союзных

¹ Актуальные риски для Казахстана: клановые разборки и уход Назарбаева //

республик². Не составляет в этом отношении исключения и российский политический ландшафт³.

В этой связи, изучение данного феномена на примере Казахстана имеет значение, с точки зрения анализа постсоветской трансформации политических систем современных суверенных государств в целом.

Степень научной разработанности темы в общем, характеризуется наличием исследовательских подходов к оценке клановости в постсоветской реальности, феномена, далеко не всегда поддающегося анализу с позиций устоявшихся концепций элитологии⁴.

Значительный объём работ, посвящённых проблеме, отражает
необходимый в науке процесс наращивания эмпирической основы для
будущих широких обобщений. Существует литература, посвящённая
темам, непосредственно связанным с конкуренцией кланов в

постсоветской Центральной Азии.

Тренды политических процессов в Центральной Азии, в том числе эволюцию властных структур постсоветских государств, в сегменте геополитических интересов Российской Федерации затрагивают многие политологи⁵. Так, по мнению участников круглых столов в некоторых научных периодических изданиях, авторитарность политических режимов постсоветских центрально-азиатских суверенных стран является фактором, определяющим стабильность региона⁶.

² Бородин Е.А.Клановый характер устройства Кыргызской республики //Мир и политика, 2012. №3(66).

³ Глушенков П., Сидорова Г. Кланы //Совершенно секретно, 2007. Ноябрь.

⁴ Гаман-Голутвина О.В. Определение основных понятий элитологии //Полис. 2000. №3.

⁵ Большаков А. Этнические вооруженные конфликты в посткоммунистических государствах
европейской периферии. Казань, 2009; Рахматулаев Э. Превентивная дипломатия: теория, практика и ее
перспективы в Центральной Азии. Автореф. дис… док. полит. наук. М., 2008; Голунов С. Фактор
безопасности в политике России и Казахстана по отношению к их общей границе. Автореф. дис… док.
полит. наук. Нижн. Новгород, 2008.

⁶ См., например: Россия и центральноазиатские республики: проблемы и перспективы //Мировая
экономика и международные отношения. 1993. №11.

Характеристика групп политического влияния и кланов содержится в

работах в целом раскрывающих другие политологические проблемы ⁷.

В качестве трудов в целом обозначивших проблему неформальных

институтов политического процесса центрально-азиатских республик,

следует упомянуть о статьях, российского исследователя В. Хлюпина и

отечественного публициста Е. Борисовой,⁸ казахстанских учёных Н.

Амрекулова и Н. Масанова⁹. В контексте позитивных достижений

независимости республики казахстанские элитологи описывают динамику

и становление правящего класса¹⁰. Лоббистская активность различных

групп политической элиты Казахстана стала предметом специального

рассмотрения авторов тематического выпуска научного издания «Саясат»¹¹.

Крупный пласт научной проблематики, связанной с кланами Казахстана, занимают сочинения, исследующие роль приватизации и

⁷ Эсенов Х.Политическое развитие стран Центральной Азии //Вестник МГУ. Сер.18.1995.№ 2; Хорос В.,
Чешков В. Авторитаризм и демократия мире// Мировая экономика и международные отношения. 1995.
№7; Латыпов Р.А. Постсоветская Россия и опыт авторитарных демократий // Полис. 2000 №4;
Воскресенский А. Политические системы и модели демократии на Востоке. М., 2007; Мельвиль А. О
траекториях посткоммунистических трансформаций // Полис. 2004. №1; Цыганков А. Между
либеральной демократией и и сползанием в авторитаризм: предварительные итоги политического
развития России, 1991-1996 гг.// Социально-политический журнал. 1997 №1; Мирский Г. Авторитаризм и
демократия : две модели// Полис.2001.№4; Вишневский А. Средняя Азия: незавершенная модернизация//
Вестник Евразии. 996.» 2(3); Касымбеков М. Особенности института президентства в странах второго и
третьего «эшелонов модернизации»// Социально-гуманитарные знания.2002.№3.

⁸ Хлюпин В. Казахстанская политическая элита: между модернизацией и трайбализмом. Доклад на 2-м
Всероссийском конгрессе политологов, Москва, МГИМО, 22 апреля 2000 г.; Хлюпин В., Грозин А.
«Кочевые элиты» постсоветской Азии //Азия и Африка сегодня. 2001. №4; Хлюпин В. Казахстанская
политическая элита: между модернизацией и трайбализмом. Доклад на 2-м Всероссийском конгрессе
политологов, Москва, МГИМО, 22 апреля 2000 г./ Международный евразийский институт; Борисова Е.
Роль неформальных институтов в управлении Казахстаном //Вестник Евразии. 2002. №1(16); Хлюпин В.
«Большая семья» Нурсултана Назарбаева или политическая элита современного Казахстана. М., 1998;
Хлюпин В. Элиты Казахстана. Национальные качества или национальные количества? //ZONA KZ
[Сайт] URL: (дата обращения: 06.05.2013).

⁹ Масанов Н. Политическая элита Казахстана //Политическая элита Казахстана: история, современность,
перспективы. Материалы «круглого стола», Алматы, 5 февраля 2000; Амрекулов Н. Правящая элита
Казахстана: аномалия или норма? //Там же; Масанов Н. Казахская политическая и интеллектуальная
элита: клановая принадлежность и внутриэтническое соперничество //Вестник Евразии, 1996. № 1 (2).

¹⁰ Чеботарев А. Роль оппозиции в формировании политической элиты Республики Казахстан
//Политическая элита Казахстана: история, современность, перспективы. Материалы «круглого стола».
Алматы, 5 февраля 2000; Ашимбаев Д. Правящий класс //Кто есть кто в Казахстане. Биографическая
энциклопедия [Электронный ресурс] URL: (дата обращения: 06.05.2013);
Ашимбаев Д. Кадры решают все //Континент. 2002. №4-7.

¹¹ Сатпаев Д., Шоманов А. Характерные черты казахстанского лоббизма: взгляд экспертов //Саясат, 1999.
№2.

иностранного капитала в формировании неформальных влиятельных
сообществ. Отдельный сюжет работ связанных с освещаемой темой
составляют труды рассматривающие формирование местного

предпринимательского сообщества. Благодаря личному участию в реформировании экономики суверенного Казахстана этот аспект проблемы хорошо освещён в работах экс-премьер-министра А. Кажегильдина¹². Определённую ценность, с точки зрения представлений информации, имеет книга Р. Алиева - зятя казахстанского президента¹³. Отдельные зарисовки проблемы содержит обширная публицистическая литература и статьи журналистов¹⁴.

Оценке казахстанских кланов с точки зрения их потенциала в качестве проводника интересов Запада посвящены достаточно серьёзные работы американских учёных¹⁵.

В общем контексте режимной трансформации проблему конкуренции кланов рассмотрел Р.Б. Игбаев¹⁶.

По мере накопления эмпирического материала и предпринимаемых попыток фрагментарного изучения феномена клановости исследователи стремятся подняться в своих трудах до уровня обобщений. Очевидным стимулом теоретического осмысления проблемы явилась актуализация клановой структуры политического ландшафта, практически всего постсоветского пространства.

¹²Кажегельдин А. Оппозиция средневековью. Лондон – Москва, 2000. Кажегельдин А. Социально-экономические проблемы развития Республики Казахстан в условиях реформ. Москва – Алматы, 1995; Кажегельдин А. Казахстан в условиях реформ. Брюссель, 1996.

13Алиев Р. Крестный тесть. Документальная повесть //Oberhofen.narod.ru [Сайт] URL:

(дата обращения: 06.05.2013).

¹⁴ Канат Сарсен. Конец шапраштинской эпохи? /Информационно-аналитический портал «Республика»,
2010, 6 апреля; Адилов М. Приказ стрелять отдал Аслан Мусин //Республика, 2011, 26 декабря;
Мендыбаев С., Шелгунов В. Клептократия. Казахгейт. Новое расследование. М.: Спутник+, 2001.

¹⁵ Олкотт М. Второй шанс Центральной Азии. М., 2005; Шатц Э. Современная клановая политика. Зов
«крови» в Казахстане и за его пределами (пер. авт.), 2004; Олкотт М. Размышления о политике США в
Центральной Азии //Pro et Contra. 2000. Том 5. №3; Олкотт М. Центральная Азия: перспективы смены
власти //Pro et Contra. 2005.№1(28).

¹⁶ Игбаев Р.Б. Политический режим в постсоветском Казахстане: этапы и особенности трансформации.
Диссертация на соискание ученой степени кандидата политических наук. Уфа, 2010.

Важнейшим вопросом концептуализации места и роли кланов в современном политическом процессе стало определение сущностных характеристик этого феномена.

Узбекский политолог Алишер Таксанов считает, что «Центрально-азиатские кланы сохранились потому, что здесь до настоящего времени существуют родоплеменные и патриархальные отношения»¹⁷.

Значительным фактором, фундирующим клановую структуру Центральной Азии А.Расулов считает политический ислам сыгравший деструктивную роль в Андижанских событиях в Узбекистане.¹⁸

Важную характеристику центрально-азиатских кланов, а именно
наличие номенклатурно-чиновничьего Центра использующего

клиенталистские отношения отмечает в своих работах Баходир Мусаев¹⁹.

Доминирование интересов крупных чиновников в упомянутых латентных сообществах позволяет автору усомниться в возможности такого определения кланов. Скорее речь идет о неформальных корпорациях патронально-клиенталистских структурах вполне устранимых при помощи борьбы с коррупцией.

Иначе видит природу кланов Р. Мирзаев который считает, что их основу составляют семейные (фамильные отношения). «На самом деле это фамильные кланы,- пишет он,- мало связанные с местным или родовым происхождением. Персонал компаний, предприятий каждого клана состоит, в основном, из родственников и земляков его вожака».²⁰

Питательную среду, обеспечивающую стабильность вертикали власти видит в кланах А. Шустов, который пишет: «с одной стороны, клановый характер политических режимов в странах Центральной Азии придаёт им

¹⁷ Таксанов А. Клановые интересы в экономике Узбекистана. Гл. II, с. 2 //

¹⁸ Расулов А. Страна клонов и клоунов //http:

¹⁹ Мусаев Б. Несколько критических замечаний в связи ст вопросом о кланах Узбекистана 10.02.2003
//http:

²⁰ Мирзаев Р. Узбекские кланы наживаются на
казнокрадстве//

относительную прочность, обеспечивая определенную социальную базу, а с другой - провоцирует обострение борьбы за власть между кланами, часть которых ощущает себя ущемленными. В большинстве государств региона клановая конфигурация власти достаточно прочна».²¹

Сложным синкретическим феноменом находящимся в «постоянном
движении» и приобретающим на протяжении развития новыми чертами и
характеристики считает центрально-азиатские кланы А.В. Грозин. В своём
развитии, - по мнению исследователя, кланы этого региона прошли
несколько этапов привнесших в их содержание специфические черты:
традиционной кочевой (племенной) колониальной, советской

номенклатурной и современной организаций.²²

Современные черты клановой организации многие исследователи
справедливо связывают с «вертикалью власти», в результате

функционирования, который группы испытывающие дефицит «реального влияния» «встраиваются в систему межклановых отношений».²³

Наличие отдельных фрагментарных обобщений, не смотря на
значительную академическую и политическую востребованность, не
позволяет составить сколько-нибудь полной картины клановой

организации новых независимых государств Центральной Азии. Учитывая особые партнёрские отношения, нашей страны с ближайшим «соседом» необходимость, изучения этого явления в политическом пространстве Казахстана приобретает особое значение.

Учитывая недостаточность изученности тематики клановости, сформулированы цель и задачи исследования.

²¹ Шустов А. Постсоветский трайбализм- клановые элиты стран Центральной Азии.

²² Грозин А. Элиты Туркменистана и центрально-азиатские кланы: общее, особенное и трудности
модернизации //

²³ Силкин А., Иванов А., Нихайм Д., Татаринова Е. Стратегическая оценка конфликтности. Северный
Кавказ 2009.//incas Consalting/2009//

Объектом настоящего исследования стала политическая и экономическая элита современного Казахстана, структурированная по клановому и внутриэтническому (родовому, джузовскому) признакам.

Предметом исследования является инкорпорация казахстанских клановых сообществ в казахстанский политических процесс.

Цель исследования – изучение процесса становления, развития и современной трансформации казахстанских кланов и их встроенности во властный и политический механизм страны.

Для достижения указанной цели были поставлены следующие задачи:

-рассмотреть эволюцию клановой организации Казахстана в исторически сменяемых этапах определивших наполнение этого феномена новыми сущностными качествами

-определить набор система образующих характеристик присущих современным клановым сообществам Казахстана

-изучить место и роль кланов в политической системе Казахстана и соотношение этого явления с институтом Президентизма.

-выявить факторы обусловливающие изменение клановой

конфигурации в политическом процессе Казахстана.

-показать формирующийся механизм купирования клановой

конкуренции.

- сформулировать прогностические предположения относительно роли казахстанских кланов в политической модернизации страны.

Хронологические рамки настоящей работы охватывают досоветский и советский период, время становления казахстанского государства в 1990-е годы и современный этап казахстанского кланогенеза.

Методологическую основу исследования составляют общенаучные
методы и теоретические установки, вытекающие из современных
концептуальных положений элитологии дающие основания для

структурирования клановой организации.

Использование положений элитологии в качестве отправного теоретического посыла представляется возможным определить центр и периферию клановых сообществ место и роль наделённых материальным, конвертируемым в политический ресурс лидеров.

Природа и качественные черты кланов анализировались с применением понятий разработанных в теории групп политического влияния. Так благодаря уяснению отличий общинных ассоциированных по «обычаю», институциональных групп стало возможным оценить черты, которые на протяжении своего развития приобретали клановые сообщества.

В анализе структуры клановых сообществ автор использовал
концептуальные положения теории концентрических окружностей,
согласно которой «большинство людей обладает сильно развитым
чувством долга по отношению к родственникам и близким друзьям,
распространяющимся в определенной мере на коллег, членов того же
класса или культурной группы, расы, национальности или

вероисповедания». При этом упомянутые группы, согласно теории, располагаются «концентрическими окружностями по степени значимости для чувств отдельной личности».²⁴

Принимая в качестве центра исходящих концентрических

окружностей предпочтений, руководителя (патрона) клана легко представить внутреннюю иерархию кланового сообщества.

Эмпирическая основа научной работы. С целью решения обозначенных задач был привлечен обширный эмпирический материал.

Первую группу источников для написания диссертации составили нормативно-правовые источники изучаемой страны²⁵. К этой же группе документов относятся международно-правовые акты²⁶.

²⁴ Бриттан С. Капитализм с человеческим лицом. СПб., 1998, с. 54

²⁵ Закон «О национальной безопасности Республики Казахстан»/ Ведомости Парламента Республики
Казахстан. № 11-12. 1998, Закон «Об учреждении поста Президента» // Ведомости Верховного совета

Важный материал иллюстративного характера извлечён автором из
текущего архива Института стран СНГ. Собранные и

систематизированные в описи отдела Центральной Азии и Казахстана документы позволили восстановить динамику складывания и изменений клановых сообществ Казахстана.

Во вторую группу эмпирического материала, объединяющую в том числе, данные архива Института стран СНГ входят справки, экспертные заключения других фондов, институтов и организаций²⁷.

В третью группу источников вошли сборники документального материала. Особое место в их ряду принадлежит Ежегодным докладам сети этнополитического обзора, публикуемым Институтом этнологии и антропологии РАН²⁸. К этой же группе документальных сборников относятся казахские издания, раскрывающие определённые тематические сюжеты²⁹.

Отразить традиционные, родовые, общинные отношения казахов помогли переизданные дореволюционные труды и современные сборники, посвященные обычаям и установлениям³⁰.

Отдельную группу источников составляют электронные и печатные СМИ, содержание которых не могут восполнить никакие другие источники и базы данных³¹.

Казахской ССР, 1990, №18, Закон «О совершенствовании структуры государственной власти...» // Законы и постановления, принятые на 2-й сессии Верховного совета Каз.ССР 12 созыва. Алматы, 1991.

²⁶ Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Республикой Казахстан и Российской
Федерацией, 25 мая 1992 г.// Сборник документов по международному праву. - Т.1.- Алматы. – 1998,
Договор о коллективной безопасности. // Сборник документов по международному праву. - Т.1..-
Алматы. – 1998.

²⁷ Документы и материалы. Текущий архив Института диаспоры и интеграции (Института стран СНГ).
(2001-2008).

²⁸ См. например: Этнополитическая ситуация в России и сопредельных государствах в 2011 году.
М.:ИЭА РАН, 2012.-641 с.

²⁹ См.например: Насильственная коллективизация и голод в Казахстане в 1931-1933 гг. Сборник
документов и материалов/Сост.: Алджуманов К. и др. АН Респ. Казахстан. Ин-т истории и этнологии им.
Ч.Ч. Валиханова, Арх. Президента Респ. Казахстан, Центр. гос. арх. Респ. Казахстан. Алматы, 1998. На
рус. и каз. яз.

³⁰ См. например: Казак эдет-гурып кукыгынын материалдары – Материалы по казахскому обычному
праву. Ред. Кенжалиев З. и др. Алматы, Жетi жаргы, 1996; Kahapлы 1916 жыл (Кужаттра мен
материалдар жинаглы) – Грозный 1916 год (Сборник докуметов и материалов). Ред. Садыков А.,
Бермаханов А. Алматы, Казакстан, 1998.

Научная новизна исследования заключается в сравнительном политологическом анализе встроенности казахстанских кланов в политическую систему страны и определяется следующими результатами:

Установлена взаимообусловленность социальных процессов кочевого казахского общества с факторами, фундирующими процесс образования кланов в досоветский период.

Определены политические реалии, способствующие и препятствующие развитию клановых сообществ в годы Советской власти.

Выявлены объективные и субъективные предпосылки регенерации современных клановых сообществ казахстанской элиты.

Представлен механизм купирования конкуренции кланов и её деструктивных последствий.

Обозначены риски политической стабильности страны, связанные с инкорпорированностью кланов в национальный политический процесс.

Автором диссертационного исследования выносятся на защиту следующие основные положения:

1. Клановое соперничество за власть, как правило, всегда ослабляло политические институты Казахстана. Первым примером таких деструкций служит противоречия местных родоплеменных аристократов, скотоводов «баев» и потомков монгольской аристократии «чингизидов». Борьба «баев» и «чингизидов»за политическую власть намного больше

³¹ - Академический клуб «Алаш», - ЦентрАзия Ру,

- Демоскоп Ру, - Фергана News. - Свободная Азия, - HeritageNet – Kazakhstan, - Форум История Казахстана, - Кто есть кто в Казахстане. Казахстанская биографическая энциклопедия

www. neonomad.kz/history/ - Неономад кз, . kz/ - Номад кз, - Демоскоп Ру. - Фергана News. - Свободная Азия, -HeritageNet – Kazakhstan, - Форум История Казахстана, -Кто есть кто в Казахстане. Казахстанская биографическая энциклопедия, www. neonomad.kz/history/ -Неономад кз, . kz/ - Номад кз.

подтачивало казахстанскую протогосударсвенность, чем прямое или
косвенное влияние российского царизма. После крушения Российской
империи возвысился клан «чингизидов» (торе), так как патриархальная
казахстанская политическая культура предполагала, что только потомки
Чингисхана могут занимать государственные посты в стране. При этом в
досоветское время были заложены предпосылки политического

доминирования Среднего жуза – группы племенных объединений в Центральном и Северо-Восточном Казахстане.

2. Номенклатура советских и партийных органов не только
дублировалась, но и постепенно адаптивность к клановой системе
родоплеменных связей. Несмотря на то, что в начале советского периода
сложился своеобразный баланс казахстанской элиты из представителей
клана «чингизидов» и клана «баев», к концу существования Советского
Союза наметился своеобразный реванш «байской» родоплеменной
аристократии в местных политических структурах. Отчасти этому
способствовала и сама Советская власть, рекрутировавшая в систему
казахстанских государственных органов «баев», имевших опыт
политической деятельности во время волостных выборов царского
времени. Усилению родоплеменного кластера в советском Казахстане
способствовали политические репрессии против местного руководства в
1937-1938 гг., в ходе которых стали усиливаться наименее пострадавшие
представители кланов Старшего жуза. В позднее советское время стала
складываться политическая коалиция казахстанских кланов Старшего и
Младшего жузов против клановой гегемонии Среднего жуза.

3. Постсоветский независимый Казахстан строил свою
государственность на базе новой кланово-элитной системы Старшего
жуза. Клановая система Среднего жуза, долгое время доминировавшая в
советскую эпоху, распалась. Советские патрон-клиентские связи в
независимом казахстанском государстве стали заменяться клановыми

структурами, консолидированными на основе борьбы за природную ренту, а так как доступ к ресурсам жестко контролировался центральной властью, клановая иерархия выстраивалась по степени приближенности к власти обладанию административным потенциалом.

4. Механизм купирования не конструктивных последствий клановой
конкуренции, включающий кадровую политику, расширение полномочий
представительного органа власти и Ассамблеи народов Казахстана пока
не достиг достаточной степени зрелости, чтобы гарантировать
политическую стабильность в стране. Осознавая опасность попыток
клановых сообществ реализовать свои амбиции, особенно в условиях
прямого противостояния Запад-Восток. Лидер нации вынужден искать
выход в укреплении легитимности президентского статуса, через
непосредственное обращение к процедуре публичного выражения воли
народа.

5. В современном Казахстане наблюдается обострение межклановой
борьбы за политическую власть в стране. Инкорпорация казахстанских
кланов в политическую систему страны привела к тому, что местная
властная элита превратилась в сложный механизм различных группировок,
основанный на временных соглашениях и сосредоточенный вокруг
кланового гегемона в образе пропрезидентского Старшего жуза.
Ненадёжный баланс кланов «первого уровня» и «второго уровня» создаёт
условия для нестабильности в политической элите страны. Создание
госхолдингов способствовало депривации материальной основы кланов.
Однако эта же мера способствовала новым импульсам борьбы за контроль
госсобственностью.

6. Геополитические процессы способствовали фрагментации
казахстанской политической элиты на группировки «идеалистов» и
«прагматиков». К «идеалистам» относится оппозиционная контрэлита, не
представляющая сколько-нибудь значимую политическую силу.

«Идеалисты» в основной своей массе ориентированы на демократические ценности в сочетании с патриотическими смыслами. Тогда как «прагматики» в настоящее время выступают наиболее сплочённой элитной группировкой, куда можно отнести почти всех крупных государственных служащих. «Прагматики» в казахстанских кланах выступают в качестве лоббистов иностранных структур.

Научно-практическое значение результатов исследования состоит в потенциале их применения в экспертно-аналитической области. В этом плане имеющийся научный задел способен стать матрицей для политической экспертизы казахстанского политического процесса. Подобная экспертиза, основанная на глубоком и всестороннем анализе кланово-элитных кластеров казахстанских регионов способна облегчить прогнозирование реальных политических рисков в плане деструктивных сепаратистских процессов, социальных и экономических противоречий, угрожающих национальной безопасности и целостности республики, стабильности региона и российско-казахстанским отношениям.

Фундаментальное и прикладное значение диссертационного

исследования видится в возможности использования его в качестве основы для разработки конкретных политических программ по предотвращению и разрешению кланово-элитных конфликтов в Казахстане. Части научной работы, посвящённые изучению этнического компонента кланов, могут стать базой для специализированных аналитических материалов казахстанским государственным органам в плане моделирования союзных и конфликтных отношений между различными кланами. Подобные процессы требуют самого серьёзного отношения по причине прямого влияния казахстанских кланов на целостность властной элиты, а значит – на эффективность политического управления.

Выводы, полученные в диссертации, будут полезны при разработке рекомендаций и моделей политических решений в сфере российско-16

казахстанских отношений. В настоящее время необходимо чётко осознавать, что чем понятнее и прогнозируемее кланово-элитные процессы, тем стабильней отношения России и Казахстана.

Научные изыскания данной работы могут использоваться и в образовательном процессе Российской Федерации и Республики Казахстан. Это предполагает не только возможность проведения на основе материалов диссертации лекций и семинарских занятий, но создание абсолютно новых спецкурсов и факультативов, отражающих специфику современного политического процесса.

Структура работы предполагает деление диссертации на введение, две главы включающих, шесть параграфов, заключения и списка использованной литературы.

Особенности формирования и использования общенациональных и региональных брендов в политической сфере

Таким образом, представляется верным, что национальная идентичность, как общественно-политический феномен, отражена в ряде плоскостей и измерений, прежде всего в историческом, мифологическом, символическом, традиционном, но также и в этнонациональном, политико-культурном, информационно коммуникативном плане и представляет собой форму самосознания, которая базируется на чувстве и осознании принадлежности к тому или иному государству или нации.

С точки зрения американского аналитика и политолога П. Гобла, национальная идентичность в России – самая слабая в Евразии, когда речь идет о русских. В то же время он отмечает рост регионализма внутри Российской Федерации. Наблюдается усиление сибирской, восточной, поморской, казачьей и пр. идентичностей внутри российского социума. По его словам, происходит возрождение регионализма, «который был жестоко подавлен Борисом Ельциным в середине 1990-х годов»22. Несмотря на спорный характер отсыла к государственной региональной политики периода правления Б.Н. Ельцина, стоит отметить верно подмеченную тенденцию, касающуюся усиления региональной идентичности на фоне ослабевания национальной в современной России.

Глобализационные процессы неразрывно связаны с процессами фрагментации23. Известным американским политологом Дж. Розенау в свое время был сконструирован специальный термин, описывающий подобный парадокс – «фрагмегративность» (от англ. fragmentation – фрагментация, integrative – интегративный)24. Именно эти два противоречащих друг другу полярных направления в развитии международной мировой системы способствуют размытию границ, рамок, а также содержания концепта «национальная идентичность». В результате подобного кризиса процесса национальной идентификации на смену национальной идентичности приходят новые, более узкие ощущения индивидов и общностей, связанные уже не с принадлежностью к той или иной нации, государству или этносу, а с чувством причастности к конкретной территории, месту.

В данном контексте представляется необходимым рассмотреть синонимичные понятия локальной идентичности, территориальной идентичности, региональной идентичности, идентичности места.

По мнению Е.В. Ереминой, данные понятия подразумевают под собой состояние, которое базируется на рефлексивном ощущении личной целостности, предполагающее слаженное сочетание осознания как собственного индивидуального своеобразия, так и включенности в общество определенного региона. В результате происходящих в мире процессов глобализации, национальный аспект в системе идентификационных координат стал утрачивать былое доминирующее положение, в данной ситуации «важным психологическим компенсатором такого размывания ориентиров оказывается «идентичность места» … Локальная идентичность (самоотождествление человека со своей малой родиной, с местом проживания) утверждается в открытом информационном пространстве»25. По мнению И.П. Рязанцева, территориальная идентичность есть некое восприятие и осознание территориальной солидарности, которая возникает между индивидами, являющимися членами одной социально-территориальной общности. При этом территориальная идентичность – «продукт отражения в индивидуальном и коллективном сознании особенностей территории проживания, территориальных маркеров, территориальной культуры… дифференциирующих индивидов на «своих» и «чужих» по территориальному признаку»26. Необходимо отметить, что территориальные маркеры представляют собой как материальные, так и символические метки, позволяющие фиксировать неповторимость той или иной территории, «привязывая» к определенным географическим координатам27. В то же время, по мнению Р.Ф. Туровского, с конца 90-х годов ХХ века в современной России имеет место так называемая «провинциальная идентичность», являющаяся не компенсатором, а неким протестом, который выражается в том, что периферия осознает себя как истинную, настоящую Россию, и не считает возможным называть центр, прежде всего Москву, Россией, русским городом28.

В России феномен региональной идентичности начал осмысляться сравнительно недавно29. В то же время, в зарубежной практике данное понятие получило широкое освещение, прежде всего в трудах Дж. Урри, Э. Рэлфа, К. Хэйга, П. Дженкинса и т.д.30 Интересен подход западных исследователей данной проблематики, в соответствии с которым, «место» является чем-то большим, нежели просто территорией, местоположением. В данном контексте, в ракурсе идентичности, «место» – совокупность фрагментов окружающей человека среды, где смысловые значения, деятельность и специфический ландшафт сопричастны и взаимоохватывающи. «Места» переплетаются со смыслом и чувствами. Таким образом, когда речь идет об идентичности места, имеется в виду именно это, социокультурное понимание данного понятия, и следует отделять его от пространства или территории, в первоначальном смысле этих слов. «Место» подразумевает некоторый симбиоз памяти, чувственного опыта и интерпретации. Можно сказать, что «место» есть географическое пространство, которое определяется в большей степени смысловыми значениями, чувствами и историями (мифами, легендами), нежели набором координат. По мнению К. Хэйга и П. Дженкинса, интерпретация и сюжетно-тематическая картина рождают идентичность, а идентичность трансформирует пространство (в географическом понимании) в место (в социокультурном понимании)32.

Место и роль общенациональных и региональных брендов в системе политических механизмов и технологий формирования позитивного имиджа государства

Критерии подразделения региональных брендов на сильные и слабые, позитивные и негативные схожи с подобными критериями подразделения, характерными для общенациональных брендов. Подобно им, бренды мест – регионов – могут быть сформированы как целенаправленно, так и стихийно. Однако, в отличие от общенационального брендинга, где объектом всегда является государство во всей своей неповторимости и уникальности, в случае, когда речь идет о региональных брендах, представляется необходимым провести их типологизацию, исходя из сущности брендируемого объекта. Так, под регионом в современном дискурсе понимают93:

- культурно-ландшафтные регионы, районирование которых основано на культурно-ландшафтных, а не на административно территориальных принципах (Курило-Камчатский регион, Амальфийское побережье, Лазурный берег, Великие озера и т.д.); - административно-территориальную единицу внутри государства (город Москва, Ростовская область, Шотландия, Прованс, Бавария и т.д.); - группу смежных государств (Североамериканский регион, Тихоокеанский регион, Европейский регион, Северная Европа, Южная Европа, Юго-Восточная Азия, и т.д.), т.е. макрорегион. Соответственно, представляется справедливым выделить культурно-ландшафтные региональные бренды, региональные бренды административно-территориальных единиц и региональные бренды 92 Транснациональные политические пространства: явление и практика / Отв. ред. М.С. Стрежнева. М.: Весь Мир, 2011. С. 26 93 См., например: Секретариат Организации Объединенных Наций. Стандартные коды стран или районов для использования в статистике. N.Y., 2001; Перспективы Тихоокеанского региона. (Сводный реферат) // Реферативный сборник ИНИОН АН СССР «Концептуальные аспекты нового международного политического порядка (зарубежные исследования)». Люберцы: ПИК ВИНИТИ, 1990; Андреев А.А. Опыт культурно-ландшафтного районирования России // Псковский регионологический журнал. 2012. № 13. С. 12-25; Вампилова Л.Б. Теория регионального историко географического анализа // Псковский регионологический журнал. 2010. № 10. С. 129-140; Туровский

Р.Ф. Культурные ландшафты России. М.: Институт наследия, 1998; и др. групп государств. В рамках данного исследования рассматриваются прежде всего первые два типа региональных брендов. Во-первых, по причине того, что бренд макрорегиона влияет на имидж входящего в данный регион государства опосредованно и, с нашей точки зрения, в незначительной степени (например, в случае с Россией очевидно, что бренд СНГ является, с одной стороны, гораздо более слабым, а с другой – может отягощать РФ в имиджевом плане). Во-вторых, по той причине, что брендирование макрорегиона зачастую затруднено, прежде всего из-за неизбежно меньшей согласованности действий акторов данного процесса, находящихся в разных государствах, являющихся носителями различных культур и традиций. Вследствие этого представляется целесообразным региональный брендинг группы государств оставить за рамками настоящего исследования. Следовательно, по объекту брендинга выделим культурно-ландшафтный региональный бренд (Байкал, Долина Гейзеров, Золотое Кольцо, Поволжье, Кижи, Гжель и т.д.) и административно-территориальный региональный бренд (Санкт-Петербург, Карелия, Тула, Великий Устюг, Камчатский край, Мышкин, Волгоград и т.д.).

В соответствии с потребностями человека, с точки зрения автора, стоит выделять: - «рекреационный» региональный бренд, представляющий интерес прежде всего с точки зрения отдыха (Куршская коса, Национальный парк Мещера, Дивногорье, Хоперский заповедник и т.д.); - «деловой» региональный бренд, представляющий интерес прежде всего с точки зрения делового и трудового туризма (business and labour tourism) (Норильск, Иркутская область, Сахалинская область, Татарстан, Белгородская область и т.д.); - «образовательный» региональный бренд, представляющий интерес прежде всего с точки зрения получения и оказания образовательных услуг (Новосибирск, Екатеринбург, Казань и т.д.); - «культовый» региональный бренд, представляющий интерес прежде всего с точки зрения паломничества последователей тех или иных религий и религиозных культов (Троице-Сергиева Лавра, Оптина пустынь, Звенигород, Печерский монастырь и т.д.). При этом наиболее сильные региональные бренды совмещают в себе черты всех четырех типов региональных брендов. Например,

Москва занимает первое место в Рейтинге инвестиционной привлекательности регионов России по версии Национального Рейтингового Агентства94, представляет широкие возможности как для отдыха (Царицыно, Коломенское, ЦПКиО им. Горького и т.д.), так и для образования (ведущие вузы страны) и паломничества (Соборы Московского Кремля, Храм Христа Спасителя и т.д.).

Рассматривая разновидности региональных брендов на основе места в иерархии брендов, необходимо выделить следующие типы: - региональный бренд первого порядка, который не может быть включен в другой региональный бренд по причине собственной силы, являющийся высшим звеном иерархии (Москва, Кавказ); - региональный бренд второго порядка, воплощающий характерные особенности, неотделимый от бренда первого порядка, объединяющий несколько разнородных региональных брендов третьего порядка (центр Москвы, Чечня); - региональный бренд третьего порядка, неотделимый от бренда второго порядка, объединяющий несколько однотипных или разнотипных брендов четвертого порядка (Московский Кремль, Грозный); - региональный бренд четвертого порядка, неотделимый от бренда третьего порядка, представляющий собой однотипную совокупность региональных брендов пятого порядка (Соборная Площадь, Исламский Комплекс); 94 Национальное Рейтинговое Агентство. Рейтинг Привлекательности регионов России. 2013. [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.ra-national.ru/uploads/rus/files/analytic/file_review/16.pdf. - региональный бренд пятого порядка, являющийся низшим звеном иерархии, представляющий элементарный, далее неделимый региональный бренд (Успенский Собор, Мечеть «Сердце Чечни» имени Ахмата Кадырова) или отличительное свойство бренда первого порядка (Moscow Never Sleeps, Кавказское гостеприимство). Рассматривая место в системе региональных брендов, стоит выделять следующие типы: - ведущий региональный бренд, сосредотачивающий наиболее значимые для потребителя ценности, которые должны побудить его на пользование товаром или услугой (достопримечательности Москвы); - поддерживающий региональный бренд, назначение которого – оказывать содействие ведущему, обеспечивать его комплексное восприятие, подтверждать надежность заявленных им ценностей и свойств (Московский метрополитен); - стратегический региональный бренд, успешное формирование и продвижение которого является залогом процветания и успешного будущего всей системы региональных брендов (Москва-Сити). Подсистемы регионального бренда схожи с подсистемами общенациональных брендов. Имидж регионального бренда является восприятием бренда в сознании потребителей и отражением его идентичности. Представляется справедливым выделение следующих параметров, структурирующих имидж региона: - уровень и качество жизни населения региона (обеспеченность жильем различных общественных слоев населения, социальные услуги, качество продуктов питания, рекреационные ресурсы, доступность и качество медицинских и образовательных услуг и т.д.);

Основные концептуальные модели политики формирования позитивного имиджа Российского государства и их эволюция

С точки зрения Е.А. Батюта и Н.В. Савиной, имидж и бренд представляют собой два неотъемлемых компонента политической рекламы современности153. По мнению А.Н. Лебедева-Любимова, они являются «предметом социальных потребностей», играющих решающую роль в создании позитивного отношения к содержанию информационного политического сообщения154.

Рассматриваемые нами феномены – общенациональные и региональные бренды, с одной стороны, и позитивный имидж государства, с другой, – имеют много общего, обширную зону пересечения, но в то же время обладают существенными различиями, определяющими их взаимодействие в сфере политического. Для начала рассмотрим характерные черты, присущие обоим феноменам.

Имидж государства и общенациональные и региональные бренды становятся предметом комплексного научного исследования в XX столетии. Интерес научного сообщества к рассматриваемым феноменам возрастал с развитием информационно-коммуникативных подходов. Глобализационные тенденции, а также неразрывно связанные с ними процессы локализации, фрагментации, виртуализации и символизации как общественной жизни вообще, так и политической ее сферы в частности, наделяли их все возрастающей актуальностью. Данное явление обуславливается тем фактом, что как общенациональные и региональные бренды, так и позитивный имидж государства являются информационно-коммуникативными явлениями, характеризующимися виртуальностью и символичностью представлений, восприятий, ассоциаций. Они существуют в сознании индивидов, абстрактны и не являются частью осязаемой реальности. Несмотря на определенную связь и взаимозависимость, имиджи и бренды, в отличие от своих прообразов, существуют и развиваются по специфическим коммуникативным законам: улучшение положения дел в государстве совсем не обязательно приведет к улучшению сложившегося и устоявшегося имиджа страны, и наоборот. Общенациональные и региональные бренды, равно как и позитивный имидж государства, испытывают в информационно-коммуникативной среде противодействующие силы и влияние конкурирующих виртуальных объектов. Исследуемые феномены представляют собой виртуальные символы, тем или иным образом отражающие наиболее существенные, в соответствии с целями заказчика, черты и характеристики объектов, представляя их в выгодном свете и закрепляя, таким образом, в сознании представителей мирового сообщества.

Однако, несмотря на виртуальность общенационального или регионального брендов и позитивного имиджа государства, обладание ими ведет к ряду реальных, зачастую вполне осязаемых, измеряемых явлений и процессов в общественно-политической, экономической, социальной, духовной и др. сферах жизни общества. К подобным явлениям, с нашей точки зрения, следует относить укрепление национальной и региональной идентичности, повышение национального и регионального самосознания, становление внешнеполитического и внутригосударственного авторитета страны; улучшение инвестиционного климата, темпов роста, стабильности экономики, привлечение квалифицированных кадров в процессе трудовой миграции; способствование конструктивному взаимодействию различных слоев общества; распространение культуры государства, региона на новые пространства, востребованность науки и образования и т.д. Обладание сформированным брендом и имиджем приносит государству или региону ощутимые конкурентные преимущества, в том числе на международной арене.

В данном контексте стоит отметить, что имидж и бренд места (государства, региона), являясь продуктом эмоционального и рационального восприятия, диалектически взаимодействуют с восприятием эмпирическим, чувственным. Мы имеем в виду, что исследуемые феномены одновременно объединяются и противодействуют с существующими в реальном мире прообразами. С одной стороны, эффективно продвигаемый позитивный имидж, бренд места способствует смягчению негативных характеристик при непосредственном взаимодействии индивидов с объектом, в то же время усиливая положительное впечатление от страны, региона. С другой – ярковыраженные отрицательные черты эмпирического познания действительности страны или региона могут свести на нет устоявшиеся в сознании индивида ассоциации, впечатления и чувства, связанные с объектом брендинга или имиджмейкинга.

Также стоит отметить, что исследуемые феномены отличаются, с одной стороны, устойчивостью, а с другой – динамичностью. И общенациональный или региональный бренд, и позитивный имидж государства поддаются как корректировке, так и концептуальному, коренному изменению (именующемуся, в случае с брендингом, ребрендингом). Однако, данные явления будут характеризоваться определенной инертностью восприятия – невозможно одномоментно изменить восприятие индивидов, складывавшееся годами, десятилетиями, а возможно и веками.

Использование общенациональных и региональных брендов как инструмента политики формирования позитивного имиджа современной России и направления его совершенствования

Несмотря на развитие и повсеместное применение новых технологий передачи информации, печатные издания обладали одной из наиболее значимых ролей в процессе формирования позитивного имиджа государства. А.В. Федякин отмечает, что к середине 1980-х годов в СССР выпускалось около 15 тыс. периодических печатных изданий, а, например, журнал «Советский Союз» был переведен на 20 языков мира. Радиовещание на общенациональном уровне включало в себя 5 каналов, а Центральное телевидение – 8 программ. Помимо этого, функционировали порядка 140 местных радио- и 120 телестудий. ТАСС и АПН обладали разветвленной сетью представительств в абсолютном большинстве стран мира214.

Таким образом, можно сделать вывод, что приблизительно за 70 лет советскому руководству удалось выстроить мощную систему формирования позитивного имиджа СССР, основанную на прогрессивных достижениях техники и технологий организации и управления. Она обеспечивала информирование как зарубежного сообщества, так и граждан страны о различных событиях и процессах в экономической, культурной, политической и других сферах жизни общества и государства в выгодном для национальных интересов свете как в мирное время, так и в тяжелые периоды войны.

В эпоху ускоренных демократических преобразований конца 1980 х – 1990-х годов формирование образа России, с нашей точки зрения, проходило преимущественно стихийно, при отсутствии целенаправленной политики властных кругов в данном направлении, а также, как и на протяжении многих веков, вследствие целенаправленного деструктивного информационно-коммуникативного воздействия конкурирующих акторов мировой политики. Как отмечает М.А. Коломенский, результатом подобного неуправляемого процесса Федякин А.В. Политика формирования позитивного образа Российского государства (теоретико-методологические и прикладные аспекты политологического анализа). Диссертация на соискание ученой степени доктора политических наук. М., 2010. С. 260. стало формирование в сознании представителей референтных групп как в РФ, так и за рубежом восприятия России как экономически отсталой страны с высоким уровнем взяточничества, преступности в целом, обремененной огромным внешнеполитическим долгом, который представлялся как чуть ли не единственный источник существования государства и т.д. Автор отмечает, что зачастую подобные представления базировались на реальных фактах российской действительности215. Однако, как упоминалось нами ранее, наибольшее значение в современную информационную эпоху приобретает прежде всего не реальное положение дел в государстве, а его виртуальное символическое отражение в информационно-коммуникативной среде и сознании индивидов.

В 2000-е годы формирование позитивного имиджа России за рубежом становится одной из приоритетных задач: «На передний план выдвигается задача формирования за рубежом позитивного восприятия России, дружественного отношения к ней»216. Наряду с деятельностью в рамках информационной среды, внутриполитические процессы начала XXI века в России могут быть охарактеризованы, с нашей точки зрения, стремительным укреплением российской экономики, прежде всего за счет высоких цен на энергоносители, развитием инфраструктуры (транспортной, социальной и т.д.), проведением различных мероприятий национального и международного масштаба (экономические форумы, спортивные мероприятия и т.д.) и пр. В связи с этим представляется справедливым говорить, с одной стороны, об однозначном изменении имиджа России в положительную сторону по сравнению с концом 1990-х годов, с другой – об имеющем место разрыве между сформированным в глазах представителей мирового сообщества представлением и реальным положением дел в РФ (представление в данном случае несравненно хуже реальности). Так, К.С. Гаджиев отмечает, что, например, посол Швейцарии в Российской Федерации В. Фечерин однажды сказал: «Я еще никогда не был в стране, имидж которой расходился бы в такой степени с действительностью. Репутация России значительно хуже, чем она есть на самом деле»217. Подобного же мнения придерживается Президент университета VCU (Virginia Commonwealth University) Ю.П. Трейни, который побывал в России в 2006 году По его словам, он увидел страну, которая «разительно отличается от той России, которую нам в Соединенных Штатах рисуют наши СМИ и политики»218.

Как мы видим, преднамеренное деструктивное информационно-коммуникативное воздействие на имидж Российского государства оказывается до сих пор посредством прежде всего средств массовой информации и лидеров общественного мнения. С нашей точки зрения, стоит ожидать лишь усиления подобного влияния с укреплением позиций России на мировой арене. Данная точка зрения подтверждается массированными информационными кампаниями, нацеленными на создание образа России как опасной, агрессивной страны с имперскими амбициями, не уважающей права и свободы человека, международные договоренности и принципы мировой политики, которые имели место летом 2008 года и зимой-весной 2014 года в связи с событиями в Грузии и Украине соответственно.

В контексте формирования позитивного имиджа России в XXI веке хотелось бы отметить указ Президента РФ № 894 от 9 декабря 2013 года «О некоторых мерах по повышению эффективности деятельности государственных средств массовой информации», который нацелен, с нашей точки зрения, прежде всего на централизацию информационно-коммуникативных ресурсов с целью обеспечить более рациональное и скоординированное сотрудничестве в информационной сфере. К примеру, происходит укрупнение таких структур, как «Всероссийская государственная телевизионная и радиовещательная компания» (через присоединение имущества, принадлежавшего ликвидированному Гостелерадиофонду), «Информационное телеграфное агентство России (ИТАР-ТАСС)» (через присоединение имущества «Российской книжной палаты»). В то же время, на основании этого указа реорганизуется преемник Совинформбюро и АПН – информационное агентство «РИА Новости». Его место призвано занять «Международное информационное агентство «Россия сегодня», единоличным исполнительным органом которого является генеральный директор, назначаемый и освобождаемый от должности Президентом РФ. Основным направлением деятельности этого агентства, в соответствии с президентским указом, «является освещение за рубежом государственной политики Российской Федерации и общественной жизни в Российской Федерации»219.