Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретико-методологические основы анализа гендерного ресурса государственной политики и управления 36
1.1 Становление современных представлений о гендере и гендерных отношениях в общественных науках 36
1.2 Генезис гендерных идей в политической теории: формирование гендерной политологии 57
1.3 Понятие гендерного ресурса государственной политики и управления и его место в системе ресурсов государственной политики и управления 85
Глава 2. Система предпосылок актуализации гендерного ресурса государственной политики и управления на социетальном уровне 109
2.1 Политические предпосылки: политическая модернизация и рост политической активности женщин 110
2.2 Социально-экономические предпосылки: расширение оснований социальной стратификации в современном обществе 126
2.3 Управленческие предпосылки: динамика типов государственной гендерной политики 147
Глава 3. Эволюция политики включения гендерного ресурса в государственное управление в советский и постсоветский период 171
3.1 Гендерный ресурс в условиях политики трудовой мобилизации женщин в ХХ в.: амбивалентная роль гражданского общества 174
3.2 Гендерный ресурс в условиях либерализации российской государственной политики в нач.XXI в.: патернализм vs гражданственности 195
3.3 Анализ концепций демографической, миграционной и семейной политики России до 2025 г. с позиций применения гендерного ресурса государственной политики и управления 225
Глава 4. Гендерный ресурс развития социально-политического института российской государственной гражданской службы 257
4.1 Предпосылки актуализации гендерного ресурса государственной политики и управления на институциональном уровне 261
4.2 Экстенсивное применение гендерного ресурса: феминизация государственной гражданской службы на фоне воспроизводства гендерной пирамиды власти 285
4.3 Барьеры в интенсификацииприменения гендерного ресурса для развития социально-политического института государственной гражданской службы и их преодоление 316
Глава 5. Интенсификация применения гендерного ресурса государственной политики и управления: институциональные и неинституциональные основания 342
5.1 Международный опыт повышения роли гендерного ресурса в государственной политике и управлении... 348
5.2 Институциональные основания. Российская Национальная стратегия действия в интересах женщин на период 2017-2022 гг.: внутренние противоречия 373
5.3 Повышение гендерной компетентности государственных гражданских служащих как ключевое неинституциональноеоснование интенсификации применения гендерного ресурса государственной политики и управления 405
Заключение 436
Список литературы и использованных источников 462
Приложения 525
- Становление современных представлений о гендере и гендерных отношениях в общественных науках
- Гендерный ресурс в условиях политики трудовой мобилизации женщин в ХХ в.: амбивалентная роль гражданского общества
- Экстенсивное применение гендерного ресурса: феминизация государственной гражданской службы на фоне воспроизводства гендерной пирамиды власти
- Институциональные основания. Российская Национальная стратегия действия в интересах женщин на период 2017-2022 гг.: внутренние противоречия
Становление современных представлений о гендере и гендерных отношениях в общественных науках
Появление в общественных науках концепта «гендер» связано с развитием психологии пола, которая сначала жёстко фиксировала дихотомию мужского и женского, затем в 1930–60-е гг. появилась «психология половых различий», а в конце 1970-х годов, по мере того как ослабевал биологический детерминизм, возникли исследования «различий, связанных с полом», причём предполагалось, что эти различия могут вообще не иметь биологической подосновы. Логическим следствием этого стало введение в 60-х годах ХХ в. сексологом Дж. Мани, термина «гендер» для разграничения «пола» как фенотипа от сексуально-генитальных, сексуально-эротических и сексуально-прокреативных качеств личности38. Им была предложена поэтапная схема формирования пола, которая начинается с формирования у человеческого зародыша хромосомного набора cXX или XY хромосомой и заканчивается формированием полового самосознания (гендерной идентичности) личности. Тем самым появилась система признаков пола: генетический, гонадный, гормональный, соматический, психический и гражданский39.
К. Уэст и Д. Зиммерманн дают следующее определение пола. «Пол – это определенность, основанная на использовании социально принятых биологических критериев для классификации индивидов как мужчин и женщин. Критерием для классификации могут быть гениталии при рождении или хромосомный тип до рождения»40. При этом пол как категория теряет свою дихотомичность, поскольку биологи и эндокринологи, изучающие гормоны, утверждают, что «женский и мужской пол более не являются двумя противоположными взаимно исключающими категориями. Пол скорее воспринимается как континуум, составленный из хромосомного пола, гонадального пола (реализация репродуктивной функции – МК) и гормонального пола, которые работают в присутствии и под влиянием различных сред»41.
Современные психологи, развивая концепт гендера, пошли еще дальше. Они утверждают, что дело не ограничивается наличием у HomoSapience двух полов, различающихся ролями в процессе репродукции. «Практически каждая из детерминант пола, пишет Г. Лагонда, может развиваться не в одном из двух, а в одном из четырёх направлений. Признак может формироваться как мужской, женский, бесполый или двуполый». При анализе психосексуальной направленности личности можно «говорить о таких вариантах, как гетеросексуализм, гомосексуализм, бисексуализм и асексуализм. Начиная с исследований С. Бем, общепринятым считается факт, что усвоенная человеком гендерная роль также может быть представлена четырьмя категориями: мужской, женской, андрогинной и недифференцированно»42.
Все это не отменяет базовое понимание мужчин и женщин как «определенных естественно и недвусмысленно категорий бытия с очевидно различающимися психологическими и поведенческими предпочтениями, которые возможно предсказать, исходя из репродуктивных функций»43, но позволяет понять огромное разнообразие жизненных ситуаций, связанных с полом человека.
С начала 1990-х было опубликовано более 5,6 тыс. нейрологических исследований по изучению различий головного мозга мужчин и женщин, но при этом выяснилось, что «ни один индивид не имеет четко выраженного «мужского» или «женского» мозга…различный опыт познания естественным образом отражается в нейронной архитектуре…Разрыв между врожденным, биологически заложенным признаком, с одной стороны, и социальным влиянием с другой, крайне сложно отражается на результатах исследования мозга»44.
Тем самым исследования полового диморфизма в психике обернулись исследованиями полового сходства, поскольку статистически значимые различия между мужчинами и женщинами удавалось обнаруживать очень редко45. Подтвердились лишь несколько фактов. «У мужчин более развиты пространственные и математические способности, а у женщин – вербальные.
В социально поведении мужчины характеризуются более высоким развитием таких черт, как агрессивность и доминантность, а женщины – дружелюбие и контактность». Хотя даже к ним нужно подходить осторожно, потому что они проявляются не всегда46.
Психология половых различий, с позиций гендерного подхода, отличается от исследований в области дифференциальной психологии схемами, предлагаемыми для объяснения зафиксированных фактов различий между мужчинами и женщинами. С позиций гендерного подхода они рассматриваются как «детерминированные социокультурными, а не естественно-биологическими факторами»47. Так, если уровень агрессивности и связан с биологическим процессом выработки мужских гормонов, то дружелюбие и контактность женщин – это социальные черты, сформированные в ходе социализации, которые гормонами не определяются. Математические способности мужчин также развиваются в ходе социализации благодаря скрытому учебному плану48.
В отечественном «Словаре гендерных терминов» (2002) говорится: «Гендер означает совокупность социальных и культурных норм, которые общество приписывает выполнять людям в зависимости от их биологического пола. Не биологический пол, а социокультурные нормы определяют, в конечном счете, психологические качества, модели поведения, виды деятельности, профессии женщин и мужчин»49 (Курсив – МК).
И. Тартаковская, уточняя эту идею, пишет: «В современных теориях такое (отрицании полной биологической предопределенности отношений между полами МК) деление на пол и гендер все более становится под вопрос…потому, что во многом переосмысливается пол биологический…Пол и гендер видятся как взаимодействующие, а не противопоставляемые категории»50. С ней согласна О. Ключко, которая, анализируя методологическое значение концепта «гендер», отмечает, что как составляющая постмодернистской концепции социогуманитарных наук он превращает «пол» из «классического» объекта исследования в «неклассический», проблематизирует понятие «пола», которое становится неоднозначным. «Гендерный подход, считает она, стал методологическим ключом к изучению социокультурной детерминации человека, подобно тому, как в свое время такую же функцию стали выполнять понятия «раса» и «класс»51.
Обобщая, можно сказать, что «Гендер является деятельностью по организации ситуативного поведения в свете нормативных представлений об аттитюдах и действиях, соответствующих категории принадлежности по полу»52. «Необходимость методологического отделения пола от гендера, подчеркивает Н. Ходырева, определялась распространенным мнением и верой, что различия в поведении мужчин и женщин, их социальные позиции являются следствием биологических, т.е. половых различий; стремлением проанализировать, как пол и гендер взаимодействуют в процесс жизненного цикла; пониманием того, что социальное больше поддается изменению, чем биологическое»53.
В то же время растет осознание того, что различия внутри гендерных групп, например, между женщинами разных этнических групп или разных классов могут оказаться даже более существенными, чем биологические различия между женщинами и мужчинами одного класса. Теоретики гендерного анализа подвергают сомнению очевидность самих категорий «мужчина» – «женщина» в социокультурном анализе. Дж. Скотт, например, пишет: «Мужчина и женщина - одновременно пустые и переполненные категории. Пустые, потому что не имеют окончательного, трансцендентного значения. Переполненные, потому что даже если они кажутся фиксированными, они все же содержат внутри себя альтернативные отрицаемые или подавляемые дефиниции» .
Важно подчеркнуть, что для психологии и сексологии признание множественности гендера и гендерных идентичностей было шагом к расширению понятия нормы, при этом методология исследования принципиально не менялась. Для социологии переход от эссенциализма (как представления о неизменности и биологической определенности мужской и женской природы) к теории социального конструирования мужских и женских ролей привёл к смене парадигмы в исследовании проблем мужчин и женщин. Гендер стал выступать не столько дифференцирующим, сколько стратифицирующим фактором в социальных взаимодействиях, потому что в гендерном подходе «всегда присутствует тезис о неравном распределении ресурсов по признаку приписанного пола, об отношениях господства-подчинения, исключения-признания людей, которых общество относит к разным категориям пола» .
Гендерный ресурс в условиях политики трудовой мобилизации женщин в ХХ в.: амбивалентная роль гражданского общества
В первой главе диссертации уже рассматривалось понятие социальных ресурсов общества и социального потенциала (совокупности капиталов) личности как выражения этих ресурсов на микроуровне.
А. Дятлов подчеркивает, что «анализ социальных ресурсов общества дает не только перспективу исследования важного аспекта социального развития, но и предлагает критерии социальной эффективности при характеристике и оценке социальных трансформаций»252. При этом «социальное развитие может иметь вектором переопределение позиций в ресурсном распределении…результативность системы господства определяется одобрением неравенства распределения социальных ресурсов»253.
В нашем случае речь пойдет о неравенстве в распределении ресурсов между гендерными группами и легитимации этого неравенства социокультурно общественным сознанием и общественным мнением.
В общем виде деятельность по распределению ресурсов можно назвать гендерной политикой, хотя не все авторы считают, что гендерная политика существует как отдельное направление государственной политики. Так О. Климашевская и А. Крутов полагают, что «наличие научного термина «гендерная политика» еще не значит, что он отражает существующую объективную реальность, когда гендерные процессы стабильно проявляются в той степени, что могут инициировать создание выделенного направления государственной политики. В определенной мере подобные проблемы уже решаются социально-трудовым, кадровым, региональным, семейным, демографическим и другими направлениями работы государства»254.
Представляется, что перед нами яркий образец противопоставления экстенсивного и интенсивного подходов к использованию гендерного ресурса. То, что государство занимается решением отдельных проблем отдельных гендерных групп в рамках отдельных государственных программ – это гендерно специфическая политика, потому что она не предполагает перестройку системы распределения ресурсов между гендерными группами, тем самым она консервирует гендерный разрыв. С этой точки зрения, гендерной политики действительно нет, поскольку противоречивость интересов гендерных групп в этом случае на политическом уровне никак не артикулируется. Государство «помогает» женщине в решении ее проблем.
Возникает вопрос, когда в таком случае гендерные процессы смогут инициировать создание этого «выделенного направления государственной политики»? Ответ дает М. Тулузакова, когда пишет, что «модернизация современного российского общества протекает в своеобразной социокультурной ситуации, которая демонстрирует, что для законов транзитивности безразличен пол…социальные изменения могут произойти только в результате пробуждения индивидуального сознания…только при наступлении определенного уровня отвержения заложенных в культуре ценностей, которые наносят ущерб душе»255.
С нашей точки зрения, автор неправа дважды.
Во-первых, когда она говорит, что для процессов модернизации неважен пол. Многочисленные исследования показывают, что российские женщины заметно меньше выиграли от экономических реформ, чем мужчины. У нас нет возможности обсуждать причины этого, но факты налицо, совокупное богатство женщин, например, в ходе приватизации совсем не выросло в отличие от мужского. Доказательством служат списки богатейших людей России. В 2017 году в него вошли только три женщины (меньше 2%). Это Е. Батурина – супруга экс-мэра Москвы Ю. Лужкова (90 место), Е. Рыболовлева, получившая свое состояние после развода с мужем. Она на 168 месте в рейтинге, а супруг – на 15. Н. Филеева, занимающая 171 место, но ее бизнес семейный, она владеет компанией вместе с мужем256.В 2015 году ситуация была такой же, только вместо Н. Филеевой в список входиласовладелица производителя детского питания и минеральной воды, компании «Прогресс» О. Белявцева (184 место).
Во-вторых, когда М. Тулузакова связывает политические вопросы, в том числе достижение гендерного паритета, с личностными кризисами отдельных мужчин и женщин. Это, конечно, не означает, что таких кризисов нет, более того именно они и пробуждают в людях стремление повысить свою гендерную компетентность, но говорить, что социальные изменения возможны только в этом случае, это стоять и ждать, пока огонь поглотит все здание. Сама ситуация кризиса гендерной идентичности, которая в нашей стране существует, как минимум, с начала реформ, когда женщинам пришлось взять на себя выполнение мужских ролей, свидетельствует о необходимости и возможности гендерной политики уже сегодня, не дожидаясь, когда этот кризис приведет к дальнейшему росту девиантного поведения.
Мы придерживаемся точки зрения, которая была высказана во второй главе, гендерная политика – это согласование и интеграция мужских и женских интересов как поиск баланса между экономическим и человеческим развитием. Соответственно, она возникает вместе с необходимостью поиска этого баланса, а именно в процессе перехода к постиндустриальному информационному обществу, для которого ведущим фактором развития выступает человеческий капитал. До этого момента мы можем говорить о гендерно «слепой» политике, потому что гендерные отношения находились в своей дополитической фазе.
Это не означает, что государство в индустриальном обществене проводит никакой политики в отношении гендерных групп, но эта политика по большей части инициирована какими-то внешними факторами, которые не связаны напрямую с сокращением гендерного разрыва, например, с ростом спроса на женскую рабочую силу. В этом случае гендерный ресурс используется государством только экстенсивно, расточительно, консервируя и усиливая гендерное неравенство.
Покажем, как это происходит, на примере нашей страны.
Практика использования гендерного ресурса в советском обществе определялась следующими факторами:
1. Смешанная идеология решения женских проблем. Как отмечает О. Хасбулатова, советская гендерная политика «объединяла две противоположные концепции: концепцию равноправия полов, основанную на эгалитарной правовой базе, экономической независимости женщин, создания им условий для получения общего и профессионального образования…и концепцию «естественного предназначения женщин», проповедующую в качестве первостепенной репродуктивную функцию, выполнение ролей «хранительницы домашнего очага и «воспитательницы детей» 257
2. Перекос в сторону традиционных гендерных ролей. На всем протяжении советской истории проблемы женщин приравнивались к проблемам матерей, имеющих детей. Все меры государственной поддержки сводились именно к поддержке материнства. Это касалось и строительства детских дошкольных учреждений, и увеличения продолжительности отпуска по уходу за ребенком, и выплаты разного рода пособий, и развития гибких форм женской занятости, в том числе частичной и неполной258. Эти же цели преследовало введение государством в 1978 г. списка из более 400 видов профессиональных работ, на которых не могли работать женщины. Обосновывалось это необходимостью заботы о женском (репродуктивном) здоровье. «Вместе с тем из-за запрета на профессии женщины были лишены возможности повышать квалификацию… поскольку мужчины были заняты в основном на квалифицированных работах, их заработная плата к концу 1990-х годов была на 35-40% выше, чем у женщин»259.
3. Игнорирование фактов экономического неравенства женщин и мужчин. В общественном сознании формировалась иллюзорная картина гендерного равенств. Для этого использовался «тезис о том, что главный признак равноправия полов – это степень участия женщин в общественном производстве»260, при этом неважно, на каких работах женщины заняты, есть ли у них возможность повышать квалификацию и делать карьеру.
Экстенсивное применение гендерного ресурса: феминизация государственной гражданской службы на фоне воспроизводства гендерной пирамиды власти
В предыдущем параграфе мы рассмотрели основные проблемы современной российской гражданской службы. Ключевой из них выступает недостаточный профессионализм работы чиновников при обеспечении ими исполнения полномочий государственных органов и оказания государственных услуг гражданам. В связи с тем, что одним из условий роста профессионализма вступает учет личностных особенностей работников, следует обсудить влияние на этот процесс фактора пола.
Задача данного параграфа – ответить на вопрос, почему государственная гражданская служба является столь феминизированной сферой занятости, и как это связано со спецификой профессиональной деятельности чиновников. Поскольку доля женщин в составе гражданских служащих остается неизменной практически на всем протяжении российской государственности и составляет порядка 70%, следует предположить, что эта пропорция обусловлена объективными факторами. К их числу можно отнести:
а) привлекательные для женщин условия работы, в том числе в высокий уровень социальной защищенности, социальные и правовые гарантии на государственной службе;
б) профессиональные требования к гражданским служащим, которые легче выполнять женщинам в силу их гендерных ролей и особенностей гендерной социализации439.
В качестве дополнительного фактора выступает то, что мужчины не стремятся конкурировать с женщинами за низовые должности гражданской службы обеспечивающих специалистов младшей группы, потому что они не являются для них привлекательными из-за низкой оплаты труда, рутинного («бумажного») типа деятельности и сравнительно низкого социального статуса. Именно на этих должностях доля женщин максимальна, доходя в государственных органах субъектов Федерации до 87%440. С другой стороны, женщины-гражданские служащие не стремятся к карьерному продвижению в той же степени, что и мужчины. Низкий уровень символического капитала и господствующие гендерные нормы не дают женщинам необходимой силы, чтобы разбить «стеклянный потолок» и реализоваться в качестве лидеров (руководителей высокого уровня). В результате на гражданской службе воспроизводится гендерная пирамида власти. Схематично она представлена на рис. 4.2.
В 2016 г. ситуация кардинально не изменилась. В табл. 4.3 представлен состав кадров федеральной и региональной государственной гражданской службы с учетом пола. На государственных должностях женщин меньше, чем мужчин на федеральном уровне в 1,8 раза (4,1 % против 7,4%) и в 1,85 раз на региональном уровне (4,2% против 7,8 %). Другими словами, представительство женщин в регионах меньше. Причины этого мы рассмотрим чуть позже.
На должностях руководителей высшей группы женщин меньше на федеральном уровне в 6 раз, на региональном уровне в 3,2 раза. Среди руководителей главной группы женщин меньше в 2,85 раз на федеральном уровне и в 1,69 раз на региональном уровне. Среди руководителей ведущей группы женщин меньше в 1,27 раз на федеральном уровне и в 1,21 раза на региональном уровне. Тем самым, в исполнительной ветви власти представленность женщин выше на региональном уровне, чем на федеральном.
Если рассматривать основание пирамиды, то на младших должностях обеспечивающих специалистов442 женщин больше на федеральном уровне в 2,36 раза, на региональном в 2,52 раза. На старших должностях – на федеральном уровне их больше в 2,92 раза, на региональном уровне – в 2 раза. Интересно, что в федеральной гражданской службе полное гендерное равенство достигнуто в группе старших должностей категории специалисты, там работает половина (по 47,3%) всех мужчин и женщин. На региональной службе такого равенства пока достичь не удалось, но к нему движется категория «помощники» (3,0 % мужчин и 3,3% женщин), хотя абсолютное число этих чиновников не идет ни в какое сравнение с количеством тех, кто замещает должности «специалистов» (см. табл.4.4).
Вместе два этих процесса – гендерная пирамида власти на фоне феминизации образуют механизм расточительного (экстенсивного) использования гендерного ресурса государственной политики и управления на гражданской службе. В силу доминирования в кадровом составе государственных органов женщин можно говорить опотерях, которые несут именно женщины, в очередной раз проигрывая мужчинам борьбу за власть. Проявляется это в неоправданной интенсификации труда низовых должностей аппарата, самодискриминации способных женщин и снижении их карьерных притязаний, в добровольном отказе от конкуренции с мужчинами за высшие и главные должности государственных органов. Отсутствие здоровой конкуренции, дополненное дисфункциональным процессом замещения карьерных должностей политическим путем, с неизбежностью ведет к снижению профессионализма гражданской службы. А поскольку эти процессы являются для российской гражданской службы имманентными, то проблема повышения профессионализма так и остается нерешенной на протяжении всей административной реформы.
Это не означает, что экстенсивное использование гендерного ресурса государственной политики и управления является единственной причиной снижения компетентности государственного аппарата. Не менее значимым фактором выступает конкуренция за лучшие кадры государственных органов с бизнес-структурами. Типичной ситуацией является то, что молодые чиновники, обзаведясь необходимым опытом и связями (нарастив свой человеческий и социальный капиталы), уходят работать в коммерческие структуры, на их место приходят новые сотрудники, которых снова приходится учить. Понятно, что эти процессы не касаются высших эшелонов власти, там как раз может возникнуть обратная ситуация, когда профессионалы их бизнес-структур придут в государственное управление. Однако, если мы говорим о качестве оказания государственных услуг, то их как раз оказывают гражданские служащие категории специалистов ведущей и старшей групп, самые массовые должностные группы на государственной гражданской службе.
Следует подчеркнуть, что между эти двумя процессами, снижающими профессионализм гражданской службы, есть существенная разница: переход от экстенсивного к интенсивному применению гендерного ресурса государственной политики и управления требует заметно меньше финансовых вложений, чем попытка конкурировать с бизнес-структурами по уровню оплаты труда. Другое дело, что здесь следует наращивать внефинансовые формы капитала группы женщин, замещающих должности гражданской службы. А для этого необходимы слом старых гендерных норм и смена приоритетов в кадровой политике государственных органов, которые пока никакой проблемы в этом не видят. С точки зрения политологии, это означает перераспределение властных ресурсов, к чему, по причинам, которые обсуждались в предыдущих главах диссертации, мужчины-руководители государственных органов пока не готовы.
Дадимболее полное описание самого феномена феминизации государственной гражданской службы. В Приложении 4 представлены данные по кадровому составу государственных органов Российской Федерации за 2001-2016 гг.
Как известно, горизонтальная сегрегация в занятости по признаку пола проявляется как нарастание в составе занятых доли женщин/мужчин. Наиболее феминизированы в российской экономике образование (82% женщин) и здравоохранение (79%) и гостиничный и ресторанный бизнес (76%). Мужчины преобладают в видах деятельности, связанных с добычей и переработкой полезных ископаемых (81%), в рыболовство и рыбоводстве (88%), в строительстве (86%), транспорте и связи (75 %). Государственная гражданская служба однозначно является женской сферой занятости, поскольку среди чиновников женщин – 72%. Напомним, что доля женщин в населении страны на 01.01.2016 г. равнялась – 53,7%, и они составляют 49% от числа занятых в экономике444.
Соотношение мужчин и женщин, замещающих должности государственной гражданской службы остается практически неизменным на протяжении, как минимум, последних пятнадцати лет, и составляет пропорцию 70% женщин на 30% мужчин. В 2001 г. уровень феминизации был выше всего в органах исполнительной власти (72,2%). В 2016 г. наиболее феминизированными были органы судебной власти и прокуратуры (80,0%)445 (см. Приложение 4).
Институциональные основания. Российская Национальная стратегия действия в интересах женщин на период 2017-2022 гг.: внутренние противоречия
В первом параграфе мы проанализировали международную практику решения проблемы сокращения гендерного разрыва и повышения ресурсообеспеченности женщин и показали, что ключевым условием успешности выступает наличие ее институциональных оснований в системе государственного управления, в том числе уполномоченных органов, реализующих политику государства в отношении гендерных групп.
В зависимости от типа гендерной политики результаты ее могут быть разными. Проведение государственной политики, не учитывающей гендерные характеристики своего объекта, консервирует и увеличивает существующий в обществе гендерный разрыв и асимметрию, ведет к социокультурной демодернизации. Это особенно опасно в современных условиях роста мировой конкуренции во всех сферах жизни, когда повышение качества населения и увеличение человеческого капитала общества оказываются самыми важными условиями его выживания и сохранения конкурентоспособности.
Во втором параграфе пятой главы мы проанализируем позицию, которую занимает российское государство в отношении решения гендерных проблем, чтобы определить, к какому типу следует ее отнести. Исходя из этого, мы ответим на ключевой вопрос диссертационного исследования – создаются ли в стране институциональные основания для интенсификации применения гендерного ресурса государственной политики и управления.
Прежде всего следует отметить внутреннюю противоречивость позиции российского государства в отношении женских проблем. В третьей главе мы уже показали, что советское решение женского вопроса оказалось решением в пользу государства, которое в первой половине ХХ в. использовало женщин как дешевую малоквалифицированную рабочую силу. С. Айвазова отмечает: «Спецификой профессиональной занятости женщин в СССР оставался крайне тяжелый, малоквалифицированный и плохо оплачиваемый труд. Это — парадокс советской экономики. Ведь уровень образования и профессиональной подготовки женщин был выше, чем у мужчин. Парадокс объясняется очень просто: дом и быт были высоким барьером, не позволявшим основной массе женщин реализовать себя в профессиональной сфере»554. Во второй половине ХХ в. с ростом уровня образования (человеческого капитала) российских женщин и усилением процессов урбанизации более актуальным становится необходимость обеспечить выполнение образованными женщинами своих репродуктивных функций. Советская женщина становится «работающей матерью», сочетающей три в одном (работу, кухню и детей). Церковь для нее заменяется работой, и это оказывается очень существенным с точки зрения обеспечения выполнения женщинами функций рождения и воспитания детей.
В постсоветский период создаются новые формы гендерных контрактов, в том числе профессиональной матери. «Появляются, пишет О. Исупова, неработающие матери на иждивении мужей. Возникает новая норма материнства как интенсивного труда, серьезных трудовых и денежных инвестиций в ребенка в любом его возрасте»555.
При этом гендерный контракт женины с государством начинает расторгаться. С. Айвазова полагает, что «административная реформа 2003— 2004 гг. показала, что государство больше не нуждается в контракте «работающей матери». Исследовательница выделяет две причины этого. «Во-первых, сырьевой экономике оказались ненужными женские рабочие руки, в ней хватает рук мужских. В свою очередь, мигранты-мужчины стали выталкивать женщин с низкооплачиваемых рабочих мест: их труд еще дешевле… Во-вторых, ускоренными темпами набрал идейную силу неотрадиционализм»556. Однако, «если Российское государство все-таки пойдет на разрыв контракта «работающей матери», пишет С. Айвазова, и женщины окажутся перед дилеммой либо работать, либо рожать… в случае выбора между сохранением престижного рабочего места и рождением ребенка наши соотечественницы сделают выбор в пользу первого»557.
Проанализировав семейную политику в современной России, Ж. Чернова приходит к выводу, что «несмотря на затраченные материальные ресурсы, государство не достигает поставленных перед собой целей, связанных с повышением рождаемости. Родители повышают свои требования к размеру государственной поддержки и срокам ее оказания, но принципиально не меняют характер своего поведения»558.
Н. Грек по результатам своих исследований констатирует, что «репродуктивные стратегии семей (вне зависимости от их достатка) практически не зависят от суммы материнского капитала и даже от самого его наличия, что позволяет констатировать восприятие современных социальных трансформаций как состояние общей нестабильности, а, следовательно, как серьезную помеху для принятия решения о рождении ребенка»559. Другими словами, важнее не материальная поддержка, а уверенность в завтрашнем дне.
Спустя пять лет, из-за большой инерционности демографических процессов, у нас все еще нет достоверных данных, чтобы однозначно подтвердить или опровергнуть утверждения этих авторов относительно низкого влияния пронаталистской политики государства на репродуктивное поведение населения.
Очевидно лишь то, что основной тенденцией пореформенной России, проводящей (нео)либеральную социальную политику становится перекладывание ответственности за социальное воспроизводство и обеспечение качества новых поколений на семью. Статистика свидетельствует, что происходит усиленная коммерционализация образования и здравоохранения, стагнация их государственного финансирования. И, если в развитых странах, как пишет Ж. Чернова, «в конце 1990-х – начале 2000-х годов традиционную семейную политику сменяет политика баланса семьи и работы, направленная на создание институциальных механизмов для оптимального совмещения профессиональных, семейных и родительских обязанностей работающими взрослыми»560, то в нашей стране тема необходимости поиска баланса между семьей и работой практически не звучит, хотя нехватка мест в детских садах, особенно в мегаполисах и районах массовой застройки, стала притчей во языцех. Неслучайно в Государственной Думе РФ уже звучат предложения продлить оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком с полутора до трех лет.
Как показывает анализ Концепции государственной семейной политики, российское государство, пропагандируя многодетность, акцентирует внимание на духовно-нравственных семейных ценностях, моральных устоях семьи, оставляя условия и качество жизни детей и родителей на втором плане. Более того, «тот набор и объем помощи, который предоставляется родителям, не соответствует реальным потребностям семей»561. Как отмечает Н. Грек, «пособия и льготы (выплачиваемые семьям с детьми – МК) не играют значительной роли в совокупном бюджете среднестатистической «благополучной» семьи и в то же время не являются весомой экономической поддержкой для семей с низкими доходами»562. «Пронаталистский вариант семейной политики, пишет Ж. Чернова, не учитывает целый ряд проблем, с которыми сталкиваются родители, когда речь идет не только о рождении, но и воспитании детей»563.
Важно понимать, что в условиях господства традиционалистских гендерных норм ответственность за решение семейных проблем с необходимостью ложится на плечи женщин, что ведет к усилению гендерного неравенства в обществе и падению ресурсообеспеченности женщин как группы, росту их социально-экономической зависимости. Политика повышения рождаемости этому активно способствует. «Все бенефиции, пишет Н. Грек, связанные с деторождением и уходом за ребенком, смещаются в сторону материнских выплат, однако являются бесполезными без наличия в семье активного кормильца-мужчины – основного источника финансов семьи, тем самым воспроизводя модель «сильного кормильца»564.