Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Онтологические аспекты вербального знака 16
1.1. Основания и предпосылки вербального знака 17
1.1.1. Знак как предмет науки и предпосылка искусства 17
1.1.2. Философские подходы к анализу вербального знака 29
1.2. Вербальный знак в культуре 46
1.2.1. Вербальный знак в иерархии семиозиса 47
1.2.2. Вербальный знак в историческом бытии культуры 58
ГЛАВА 2. Антропологические аспекты вербального знака 76
2.1. Духовный аспект вербального знака 76
2.1.1. Вербальный знак в мышлении 77
2.1.2. Вербальный знак в коммуникации 82
2.2. Материальный аспект вербального знака 86
2.2.1. Индивидуальный план функционирования вербального знака 86
2.2.2. Коллективный план функционирования вербального знака 93
Заключение 114
Список литературы
- Знак как предмет науки и предпосылка искусства
- Вербальный знак в культуре
- Вербальный знак в коммуникации
- Индивидуальный план функционирования вербального знака
Знак как предмет науки и предпосылка искусства
Рассмотрим положение дел в таких сферах, как языкознание, логика и семиотика по отношению к тому, что в работе понимается под вербальным знаком.
В языкознании существует деление на письменную, устную и внутреннюю речь, если отвлечься от абстракции речевой деятельности как таковой, или от абстракций более высокого уровня «речь» и «язык» в теоретическом языкознании. Каждому из этих типов речи соответствуют специальные разделы науки о языке. Письменная речь изучается орфографией, историей и теорией письма, графологией, каллиграфией; с письменным по преимуществу материалом имеет дело сравнительно-историческое языкознание. Устная речь изучается фонетикой и орфоэпией. Внутренняя речь изучается психолингвистикой. Заметим, что: а) основные виды речи изучаются различными разделами науки о языке и о них, таким образом, не складывается комплексного представления. При этом б) языковеды либо занимаются определёнными разделами науки о языке и касаются в них лишь определённых аспектов устной, письменной и внутренней речи, либо, занимаясь теоретическим языкознанием, оперируют такими абстракциями высокого уровня как «речь» и «язык».
Понятие «речь» оказывается настолько общим, что, с одной стороны, не включает практически никаких содержательных признаков всех трёх видов речи, а с другой, - может наполняться практически любым содержанием.
Следует остановиться на вопросе о выделении трёх видов речи -письменной, устной и внутренней. На первый взгляд, может показаться, что здесь нарушено единство основания деления. Действительно, можно сказать, что письменная и устная речь - внешние, и они противопоставляются внутренней, - в таком случае это и впрямь будет логической ошибкой. Но можно представить, что внутренняя речь, равно как и речь устная и письменная, обладает формой; в случае внутренней речи формой является мысль. Таким образом, три вида речи оказываются выделенными по различию формы. Если взять критерий сравнительной хронологии, то деление снова станет логически ошибочным, а письменное изложение и устная речь снова окажутся противопоставленными внутренней. Ведь в науке считается, что порождению устной либо же письменной речи предшествует её оформление в виде некоей протоструктуры внутренней речи [11, с. 34]. Тому обстоятельству, что внутренняя речь может не становиться письменной или устной, а так и оставаться внутренней, не уделяется специального внимания.
От лингвистики перейдём к лингвистической семиотике. Знак как таковой, но понятый не в духе Ч.С. Пирса как знак в целом, а с лингвистическим уклоном, в духе Ф. де Соссюра - не будет, естественно, учитывать различие вербальных и графических знаков, ибо слишком от многого придётся теоретически отвлекаться. Например, от генезиса и исторической эволюции знака. Однако вербальный и графический знак возникают на различных этапах исторического развития человека.
Рассмотрим понятие «языковой знак», которое в обыденной трактовке нередко мыслится синонимичным по отношению к понятию «вербальный знак». Для этого нужно обратиться к анализу референта данного понятия, то есть - к языковому знаку. Одним из условий проникновения в сущность предмета является анализ его генезиса. При обращении к проблеме происхождения языкового знака (фактически, к проблеме происхождения языка), обнаруживается, что словесная коммуникация фило- и онтогенетически вторична по отношению к несловесной. Рудименты языка (сигналы) возникают как средство выживания - информирование членов группы об опасности. С развитием дискурсивного мышления язык отрывается от контекста непосредственной практической деятельности, с которым был ранее накрепко связан, и обретает свойство «перемещаемости».
«Перемещаемость» означает, что в качестве предмета коммуникации может выступать нечто, не являющееся объектом непосредственного созерцания, а также не находящееся в непосредственной близости. Обычно знаки-сигналы, обозначавшие реакцию на непосредственную опасность, выступали продолжением рефлексов и не могли контролироваться произвольно. Также подобные знаки обычно являлись иконическими - то есть, например, могли представлять собой имитацию действия, которое нужно было совершить при виде угрожающего безопасности группы животного (врага). С развитием дискурсивного мышления, появлением свойства «перемещаемости» вербальные знаки смогли приобретать конвенциональный характер, поскольку уже не было необходимости привязывать их к непосредственному контексту сообщения. Например, вернувшийся с охоты представитель семейства гоминид мог сообщать о результатах уже при помощи конвенциональных знаков.
Как же обстояло дело с графической коммуникацией? Пещерная живопись представляла собой продукт партиципативного мышления (Л. Леви-Брюль). Это понятие введено в оборот Л. Леви-Брюлем. И он понимал под ним совокупность образов и операций над ними, возникающих в рамках непосредственного контакта с объектами, которые этим образам соответствовали. По-видимому, со временем эти образы закреплялись в сознании не как аналоги, а как двойники, клоны одной и той же реальной сущности. Те, чьи социально-религиозные потребности обслуживались данными изображениями, полагали, что, скажем, нарисованное животное в то же самое время является и самым настоящим животным (См. [16]). «Симпатический» характер этого типа мышления выражался в том, что практиковалось изображение сцен удачной охоты. Оно по мысли своих создателей должно было «приманивать» удачу в действительной охоте. Рисунки наскальной живописи могут быть определены как иконические знаки.
Такой вид графической коммуникации, как письменность, мог возникнуть уже в связи с развитием дискурсивного мышления, отвлечённого от непосредственного контекста деятельности. Возникновение идеографических и логографических систем письменности связано с развитием визуального и словесного мышления, а, следовательно, иконических и конвенциональных знаков.
Вербальный знак в культуре
С усложнением биологической организации, с появлением высокодифференцированной нервной системы, обусловившей широкий спектр реакций у животных, на уровне социальных взаимодействий выявляются взаимодействия визуальные и акустические. Если говорить о животных, то они будут оперировать исключительно знаками-иконами и знаками-индексами, которые на ранних стадиях гоминидного развития трудно отделимы от рефлекторной деятельности. Следует отметить, что фактор материальной формы знака здесь, в конечном счёте, не будет релевантным. Различие визуальной и акустической формы важно исключительно в аспекте критерия помехоустойчивости: визуальный знак эффективен в пределах прямой видимости, акустический - в условиях затруднённой видимости.
В случаях особой жизненной значимости референта он может фиксироваться двойным образом - вначале, скажем, акустически, а затем и в визуальной форме. На уровне высших животных события, обеспечиваемые знаковым сопровождением, связаны в основном с их инстинктивной и условно-рефлекторной жизнедеятельностью: предупреждение об опасности, сигнал о наличии еды, установление иерархических отношений, координация полового поведения и др., и направлены, в конечном счете, на обеспечение адаптации и выживания группы (популяции). На сегодняшний день накоплен значительный экспериментальный материал, показывающий, что после специального обучения высшие приматы способны оперировать ограниченным набором (порядка пяти-семи десятков) конвенциональных знаков - «протоязыком» (см. [27]). Эти факты определенно относятся к переходным состояниям от социального уровня к лингвистическому уровню.
Переход к уровню языка связан с ещё большим усложнением знакового поведения. Повсеместный характер приобретает свойство «перемещаемости» -язык уже не привязывается непосредственно к практическому рефлекторному (или инстинктивному) действию. Область приложения знаков резко расширяется, и конвенциональные знаки становятся преобладающими. «Ключевая особенность заключается в том, что язык позволяет тем, кто в нём оперирует, описывать самих себя и свои обстоятельства через лингвистические различения лингвистических различий» [88, с. 186]. На лингвистическом уровне возникает то, что Моррис называет интерпретацией. Интерпретатор способен описывать себя и других. Таким образом, с интерпретатором появляется и самоописание.
Следует уточнить, что вышесказанное относится к одному из подуровней - а именно к подуровню «имён и высказываний». Именно этот подуровень может быть охарактеризован как основной уровень функционирования вербальных знаков. Представляется, что в дополнении к классификации Матураны и Варелы смешиваются грамматический аспект («имена») и прагматический (высказывания). То есть, элементы абстрактно взятого предложения как грамматической единицы и высказывания как фрагмента живой речи. Грамматическое имя может стать - в коммуникативном акте - высказыванием. Высказыванием могут стать и другие грамматические единицы - слова, словосочетания, предложения. Поэтому здесь уместнее прагматическая составляющая, и в этом аспекте всякая единица данного уровня может быть названа высказыванием. Также именно здесь, на единственном из всех уровней, выделенных У. Матураной, Ф. Варелой, а также В.В. Тарасенко, оказывается релевантным различие вербального и графического знака.
Выше было упомянуто о том, что именно на лингвистическом уровне возникают сознание и самоописание, а также о том, что данный уровень является основным для функционирования вербального знака.
Итак, подуровень имен и высказываний отличается релевантностью разделения на вербальный и графический знак, в отличие от следующих уровней. Вербальные знаки как единицы фигурируют и на более высоких уровнях, но на каждом из следующих уровней различие на вербальный и графический знаки снова оказывается нерелевантным.
Перейдём к рассмотрению подуровня «речь, тексты и дискурсы». Если понимать речь как непрерывную цепочку воспроизводства знаков, а тексты как знаковые единства, порождаемые обычно в связи с определёнными общественными практиками, то целесообразно подходить к данному уровню как единому уровню дискурса. Матурана и Варела упоминают о нём в связи с характеристикой лингвистического уровня: «поскольку мы существуем в языке, порождаемые нами дискурсные области (поля суждений)» становятся частью нашей области существования, равно как и фрагменты окружающей среды» [88, с. 207]. Единицы рассмотрения в известной мере пересекаются с единицами предыдущего уровня высказываний. Отсюда и «поля суждений» у Варелы с Матураной даются с оговоркой: суждения, рассматриваемые не в логическом, а в коммуникативном отношении, являются высказываниями.
Идеи Варелы и Матураны перекликаются с суждениями М. Фуко в «Археологии знания». Описывая дискурсивный уровень, Фуко оперирует высказываниями, которые он сближает, если не отождествляет с событиями. Он даже соединяет их в одном термине - события-высказывания [135, с. 75]. Такое совпадение характерно для традиционных, устных культур -значит, можно сказать, что в единицы дискурсивного уровня включается то, что на предыдущем уровне описывалось как вербальные знаки, однако, под иным углом рассмотрения. Именно по этой причине в данном разделе рассмотрению уровня дискурса уделяется наибольшее внимание.
Фуко описывает дискурс так: «Область безграничная, но которую всё же можно определить: она образована совокупностью всех существующих высказываний (неважно, устных или письменных) в их событийном рассеянии и в инстанции, присущей каждому из них» [135, с. 72] (курсив и разрядка наши - К.Р.). Известная индифферентность дискурса по отношению к различиям между вербальным и графическим знаком отмечается и отечественными теоретиками. «Дискурс, - пишет, к примеру, М.Л. Макаров, -понимается широко - как всё, что говорится и пишется, другими словами, как речевая деятельность, являющаяся в то же время и языковым материалом, причём в любой его репрезентации - звуковой или графической» [81, с. 9] (курсив наш - К.Р.).
Вербальный знак в коммуникации
На примере герменевтического подхода Шлейермахера, Бахтина, позднего Гадамера проиллюстрирована возможность субъекта осознанно подойти к графическому знаку как к вербальному: в письменном тексте художественной литературы используется герменевтика устного текста, иначе говоря - субъект изменяет интерпретанту графического знака на интерпретанту вербального: происходит «вживание» в автора, своеобразный диалог с ним.
Продемонстрировав, каким образом осуществляется подход к графическому знаку как к вербальному (смена интерпретанты), необходимо продемонстрировать обратное - подход к вербальному знаку как графическому.
На ранних этапах устного эпического творчества, как отмечает А.Б. Лорд, существенно «то, что произведение слагается в процессе устного исполнения» [74, с. 16]. Поэтому оно будет отличаться от художественного произведения, которое устно лишь исполняется (вспомним в связи с этим приведённое выше мнение позднего Гадамера), своей структурой, способом построения, который «заключается в сложении метрических стихов и полустиший посредством формул и формульных выражений и построением песен с помощью тем» [74, с. 14].
А.Б. Лорд, следуя за своим учителем М. Перри, обращается к записанному тексту гомеровского эпоса, демонстрируя, каким образом его структура обусловлена устным характером его сложения. Присутствие при исполнении эпических произведений живыми на то время носителями устной традиции - югославскими сказителями, помогло Лорду экстраполировать такой тип воспроизведения на гомеровский эпос. Таким образом, А.Б. Лорд, исследуя гомеровский эпос методом сравнительной типологии, с нашей точки зрения, подходил к графическому знаку с интерпретантой вербального знака, равно как и Шлейермахер, опираясь на то же самое положение, что декларировалось Шлейермахером: «Использование письменности для фиксации устных текстов само по себе не оказывает никакого влияния на устную традицию. Это - всего лишь средство записи» [74, с. 147].
Ещё одна иллюстрацией функционирования вербального и графического знака и их интерпретант в социальных практиках может служить театральная практика. Рассмотрим различие между театральной эстетикой К. С. Станиславского («система Станиславского») и Б. Брехта («эпический театр»). В работах [117; 118] театр Брехта семиотически интерпретируется с точки зрения ценностей «культуры значения» (Х.-У. Гумбрехт): демонстрируя отсутствие естественной связи между означающим и означаемым, Брехт указывает на "зазор" между ними и свободу человека, на возможность выбора различных путей социального поведения и устройства социальной жизни.
При помощи дихотомии культур значения и культур присутствия демонстрируется, что критикуемая Брехтом система Станиславского соотносится с культурой присутствия, а «эпический театр» самого Брехта - с культурой значения. Тем самым, если в системе Станиславского знак традиционно воспринимается как вербальный, то Брехт подходит к нему с интерпретантой графического.
Брехт, фактически, говорит о проявлении подлинного модуса существования Dasein в системе Станиславского: «Трезвое рассмотрение системы Станиславского обнаружило её мистический, культовый характер. Здесь человеческая душа оказывалась примерно в таком же положении, как в любой религиозной системе; здесь было "священнодействие" искусства, была "община". Зрителей "зачаровывали". В "слове" было что-то мистически абсолютное» [24]. Заметно практически полное совпадение с описанием эффекта магичности слова (вербального знака) в традиционных устных культурах.
Сам Станиславский пишет: «Надо переживать роль, то есть испытывать аналогичные с ней чувства, каждый раз и при каждом её повторении» [116]. Вспомним пример Х.-У. Гумбрехта, при помощи которого им демонстрируется фундаментальное различие между культурой значения и культурой присутствия: католическая Евхаристия понималась как воспроизведение, повторение тайной Вечери, в то время как с XVII века под влиянием протестантизма происходит глубокий сдвиг, и Евхаристия начинает трактоваться как напоминание об однажды случившейся Тайной Вечери. Реформация в целом была связана в том числе с протестами против чрезмерной ритуализации и бюрократизации Церкви, и забвении подлинного ощущения Бога. Заметим, что «выветривание» экзистенциальных оснований ритуала и превращение его в утилитарные обряд может быть связано не только с религиозными, но и с ритуализованными практиками светской культуры.
Для эпического театра Брехт подчёркивает историзирующий характер исполнения актёром роли: «В игру актёра нужно было как-то ввести некоторую отдалённость от изображаемого им персонажа. Актёр должен был получить возможность критиковать его. Наряду с данным поведением действующего лица нужно было показать и возможность другого поведения, делая, таким образом, возможными выбор и, следовательно, критику» [24]. В то время как Станиславский, по замечанию Брехта, «даёт ряд способов, с помощью которых актёр выключает собственное сознание и заменяет его сознанием воплощаемого им человека» [24]. В данном случае мы видим то же, что и у М. Бубера - Я становится не Оно, а Ты - происходит полное экзистенциальное слияние-отождествление. Подобный метод в качестве герменевтического, как было продемонстрировано, используют Ф. Шлейермахер и М. Бахтин, подходя к графическому знаку с интерпретантой вербального знака и «вживаясь» в образ автора. Как на это смотрит сам Брехт? «Актёр не должен злоупотреблять фантазией. Переходя от реплики к реплике, постепенно примериваясь к изображаемому персонажу, выискивая в каждой сцене. В каждой фразе, которую он должен произносить или выслушивать по ходу действия, всё, что соответствует или противоречит характеру этого персонажа, актёр строит образ. Этот постепенный процесс изучения актёр должен прочно запечатлеть в памяти, чтобы в результате он мог показать зрителю весь сложный путь развития образа» [24].
Индивидуальный план функционирования вербального знака
Dasein в подлинном модусе существования выступает также как предсуществующее идеальное значение вербального знака. Неподлинный модус существования Dasein (Wesein) выступает в качестве значения графического знака. Субъект может придать вербальному знаку интенцию значения. 3. Выделены следующие онтоантропологические аспекты вербального знака. Вербальный знак рассмотрен в синхроническом состоянии и диахроническом развитии культуры, которая понимается как закрепленная в семиотических кодах совокупность программ поведения, общения и других форм человеческой жизнедеятельности.
Вербальный знак может иметь следующие формы выражения: а) внутренняя речь, б) непосредственная устная речь, в) понимающее, «участное» молчание.
Областью бытия вербального знака как сущего является подлинный модус существования Dasein, бытие-с-другими которого проявляется как Я и Ты и предполагает осознание собственной конечности. Вербальный знак сопрягается с представлением о конечности человеческого бытия в современной эпистеме (XVIII-XX вв.).
Вербальный знак среди экзистенциалов Dasein выступает как ставшая подручной речь (Rede) в подлинном модусе существования Dasein (экзистенциальное общение Я и Ты), в противовес толкам (Gerede) и das Man в неподлинном модусе существования Dasein.
Вербальный знак функционирует на уровне имен и высказываний, на котором в классической эпистеме (XVII-XVIII вв.) обнаруживается релевантность различения на вербальный и графический знак.
Вербальный знак порождается сознанием, которое возникает в филогенезе на лингвистическом уровне семиозиса вместе с возможностью самоописания (по классификации У. Матураны и Ф. Варелы).
Первоначальное этимологическое значение слова verbal (индоевропейское wer - говорить, далее латинское verbalis - словесный, глагольный), связанное с устной речью и действием, приобрело в современном английском языке вторичный характер, а на первое место вышло значение словесный; не сопровождающийся действием, что демонстрирует изменение приоритетов устной и письменной речи, в их связи с образом действия.
Вербальный знак порождается сознанием в процессе коммуникации. Основные элементы значений существуют объективно (Э. Гуссерль, Ж. Деррида), подобно идеям Платона, и придание субъектом вербальному знаку интенции значения, при котором происходит самораскрытие объективно существующих частей значений - одно из условий достижения подлинного модуса экзистенции Dasein.
Специфическим элементом для вербального знака является интерпретанта - элемент-посредник между знаком и интерпретатором, обусловливающий определенное восприятие знака. Интерпретатор обладает возможностью управлять своим поведением по отношению к знаку, через интерпретанту влиять на собственное (и не только) восприятие знака. Интерпретанта вербального знака обусловливает то, что интерпретатор находится в подлинном модусе экзистенции Dasein. Он может перенести интерпретанту вербального знака, которой тот обладает «по умолчанию», на графический знак.
Ощущение подлинного модуса экзистенции Dasein, связанное с восприятием вербального знака (Ж. Деррида), характеризуется пространственной близостью собеседника (в том числе рефлектирующего Я в собственном сознании при отсутствии реального Другого) и ощущением непосредственности настоящего, живой жизни. Вербальный знак реализуется в общении в форме диалога находящихся близко и в пределах прямой видимости собеседников, что является одним из факторов, обеспечивающих целостное приобщение бытия одного субъекта к бытию другого - через речь или молчание. Либо это участное молчание в бытии-с-другим, либо умолчание о сакральном.
Также способом достижения подлинного модуса существования Dasein может быть подход к графическому знаку с интерпретантой вербального, когда герменевт, обращаясь к письменному тексту, познает авторский замысел через внутренний диалог с воображаемым в настоящем образом автора.
Подлинный модус существования Dasein может быть сознательно достигнут с использованием интерпретанты вербального знака в конкретных социальных практиках, как то: учебная, психоаналитическая, театральная и т.д., что восстанавливает в правах подлинность бытия в повседневном существовании.
Применение вербального и графического знаков с их аутентичной интерпретантой ярко проявляется в педагогической деятельности. Работая с учебным текстом, с его печатной или компьютерной версией, то есть при обучении посредством графических знаков, ученик испытывает отчуждение. При этом в идеальном случае индивидуального обучения, тесного сотрудничества и общения с преподавателем, то есть при обучении посредством вербальных знаков, знание становится имманентным личности ученика.
Напротив, «отчуждающая» и снимающая эффект подлинного модуса существования Dasein интерпретанта графического знака может быть применена к вербальному знаку - такой подход прослеживается в концепции «эпического театра» Б. Брехта в сравнении с театром К.С. Станиславского.
Использование вербального знака как экзистенциала Dasein в таком психотерапевтическом методе, как Dasein-анализ, позволяет использовать новый метод стимулирования духовного аспекта качества жизни пациента, увеличивая разомкнутость его Dasein по отношению к бытию. Поскольку все экзистенциалы взаимосвязаны, то акцентирование внимания на еще одном из них увеличивает шансы привести индивида к аутентичному модусу существования Dasein.