Обоснование интерсубъективности смысла в постметафизическом мышлении Салин Алексей Сергеевич

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Смысл и присутствие 19

1. Эгология смысла: интерсубъективность смысла в феноменологии Гуссерля 20

2. Онтология смысла: обоснование интерсубъективности смысла в фундаментальной онтологии Хайдеггера 38

3. История смысла: философская герменевтика Гадамера и Рикёра 52

4. От присутствия смысла к его событию 59

Глава 2. Смысл и событие 62

1. Учение Вальтера Беньямина как неопознанный исток теории рецепции

2. Обоснование интерсубъективности смысла в теории рецепции 71

3. Обоснование интерсубъективности смысла в теории воздействия 99

4. Теория коллективной чувственности как синтез теории рецепции и теории воздействия 114

5. Обоснование интерсубъективности смысла в постфеноменологии 123

6. От события смысла к его ситуации 146

Глава 3. Смысл и практика 148

1. Практико-теоретическое представление о смысле 149

2. Видоизменение концепции жизненного мира в теории практик 158

3. Общая характеристика материально-семиотических подходов в теории практик 173

4. Акторно-сетевая теория: материально-семиотическая концепция жизненного мира 176

5. Пост-акторно-сетевая теория: коммуникация между жизненными мирами и за пределами научных практик 210

6. Ситуации смысла: от интерсубъективности к интерактивности 221

Заключение 223

Список литературы 236

• Онтология смысла: обоснование интерсубъективности смысла в фундаментальной онтологии Хайдеггера
• От присутствия смысла к его событию
• Теория коллективной чувственности как синтез теории рецепции и теории воздействия
• Общая характеристика материально-семиотических подходов в теории практик

Введение к работе

Актуальность темы исследования

Вопрос об обосновании интерсубъективности смысла в постметафизическом мышлении актуален для современной философии во многих аспектах. Перед раскрытием всех этих аспектов мы должны прояснить, как в данном исследовании понимаются термины, которые образуют его заглавие. Это поможет нам раскрыть причины актуальности данной темы.

1) Смысл в проведенном нами исследовании определяется как основание для осуществления понимания. Под пониманием же мы имеем в виду рассмотрение объекта, события или текста в качестве являющегося чем-то определенным или же повествующего о чем-то определенном. К примеру, мы говорим, что понимаем, что нечто является физическим телом, если рассматриваем его в качестве предмета, определяемого через такие величины как масса, форма и объем. Если мы понимаем человека как физическое тело, мы учтем лишь то, сколько он весит и какое место занимает в пространстве, но возьмем в скобки протекающие в его теле физиологические процессы, его сознание, его статус как субъекта права и т. д. Мы говорим, что понимаем определенный текст, если мы можем сказать, чему он посвящен, что является его темой. Так, мы, к примеру, можем понимать текст романа Толстого «Война и мир» с разных ракурсов: мы можем видеть в нем повествование об истории Отечественной войны 1812 года, философское повествование о силах, движущих ходом истории, повествование о спасении из мира порока и разврата через ужасы войны или же роман о любовных интригах. В каждом из этих случаев роман открывается с определенной стороны. Соответственно, смысл определяется нами как то, что руководит такими актами понимания, то, согласно чему мы рассматриваем нечто в качестве являющегося чем-то или повествующего о чем-то. Так, беря строго, мы понимаем не смысл сказанного, но, скорее, понимаем сказанное согласно его смыслу. Мы используем здесь такое предельно обобщенное определение смысла с целью проложить мосты между разными

способами понимания смысла в различных философских и социально-теоретических концепциях, которые будут рассматриваться в данном исследовании.

Здесь нужно отдельно уточнить, что мы не понимаем под смыслом семантический аспект языковых выражений, ни в смысле интенсионала, ни в смысле экстенсионала. Смысл не может быть экстенсионалом языковых выражений, их денотатом, так как реальные объекты сами по себе не могут определять, как и в качестве чего мы должны их рассматривать. Например, само по себе воспринимаемое нами человеческое тело не содержит в себе оснований для того, чтобы мы понимали его как физическое тело. Понимание человека как физического тела диктует физика со всеми ее предпосылками. Смысл не может быть интенсионалом языковых выражений, так как акт схватывания интенсионала отличается от акта понимания чего-то в качестве соответствующего этому интенсионалу. Например, мы можем задать интенсионал языкового выражения «стол» с помощью определения: стол – это предмет мебели на четырех или трех ножках, за которым можно сидеть (мы здесь не утверждаем, что данное определение правильно, мы используем его лишь в качестве примера). Однако интерпретатор должен не просто владеть данным определением стола, чтобы называть некоторые предметы столами. Помимо этого, он должен быть способен узнавать в некоторых предметах то, что они являются мебелью на ножках, за которой можно сидеть и т. д. То есть, чтобы назвать определенный предмет столом, нужно уметь узнавать в нем те черты, которые содержатся в интенсионале выражения «стол». Но сам этот интенсионал не может руководить этими актами понимания, напротив, необходимо еще какое-то более глубинное основание, которое устанавливало бы соответствие между интенсионалом выражения и теми предметами, которые понимаются как под него подпадающие.

Такое глубинное основание мы и считаем смыслом. Смысл оказывается

основанием для того, чтобы мы могли видеть в предметах черты,

соответствующие интенсионалам языковых выражений, само из этих

интенсионалов не выводимое. Он есть основание для того, чтобы объекты рассматривались как объекты, являющиеся чем-то определенным. Тем самым, вопрос о смысле для нас – это не вопрос логической семантики. Этот вопрос касается способов понимания мира в целом, того, как люди понимают сущее и отграничивают его от не-сущего, того, что люди принимают за истину, а что – за ложь, а также того, что они считают добрым, злым, полезным, бесполезным и т. д. Таким образом, вопрос о смысле – это вопрос онтологический, гносеологический и аксиологический.

2) Под интерсубъективностью же смысла в данном исследовании
понимается ситуация, в которой разные субъекты понимают нечто согласно
одним и тем же смыслам, то есть такая ситуация, в которой разные субъекты
схожим образом понимают вещи, события и тексты.

3) Постметафизическое мышление в данном исследовании понимается вслед
за Юргеном Хабермасом¹ как такой способ философствования, который
отвергает необходимость поисков некоторого вневременного,
внеисторического и чисто интеллигибельного начала для обоснования
философского знания. Напротив, философия, понятая как постметафизическое
мышление, должна апеллировать к тем конкретным ситуациям, в которых
обитает человек, к его способам взаимодействия с его материальным и
социальным окружением, чтобы выстраивать некоторые попытки создания
универсальных картин мира, которые, в свою очередь, всегда могут быть
оспорены, исходя из реальных форм совместного человеческого
существования. Постметафизическая стратегия философствования не может
поэтому отказываться от данных конкретных социальных наук при решении
философских проблем (подробно концепция Хабермаса разбирается в 2 гл. 3
данного исследования).

4) Под обоснованием мы понимаем процесс обнаружения условий
возможности, оснований, на которых нечто может возникнуть.

Habermas J. Nachmetaphysisches Denken: philosophische Aufstze. Frankfurt a. M., 1992.

5) Поэтому в целом обоснование интерсубъективности смысла в постметафизическом мышлении мы понимаем как работу по обнаружению условий возможности, оснований для того, чтобы разные субъекты могли понимать события, вещи или тексты схожим образом, причем эта работа должна осуществляться без принятия предпосылки о существовании некоторых доопытных или сверхопытных образований и событий, которые обусловливали бы схождение актов понимания, осуществляемых разными субъектами.

В соответствии с этим разбором мы можем говорить об актуальности темы диссертационного исследования. Эта актуальность имеет сразу три измерения: экзистенциальную, социальную и сугубо научную.

Экзистенциальная актуальность вопроса об обосновании

интерсубъективности смысла связана с тем, что ситуации интерсубъективности
смысла окружают человека в его повседневности и являются необходимым
условием для нормального существования. К примеру, студенты и
преподаватели, обсуждающие на занятиях труды Иммануила Канта, все же как-
то могут найти общий язык, их способы интерпретации как-то ограничиваются,
пускай и вполне себе мирскими обстоятельствами: учебным планом, подходом
преподавателя, активностью студентов и т. д. Те же студенты и преподаватели
в ходе экзамена разделяют некоторый консенсус относительно того, что оценка
«отлично» является самой высокой из возможных, а оценка

«неудовлетворительно» – самой низкой. Таким образом, интерсубъективность смысла, то есть общезначимость способов понимания тех или иных текстов или событий для некоторых субъектов, имеет статус фактичности. И философ в данных условиях должен сформулировать вопрос по-кантиански²: как возможна эта интерсубъективность смысла?

Социальная значимость темы диссертационного исследования заключается в том, что современный мир является миром комплексным и неоднородным. В нем сосуществует множество различных способов понимания и интерпретации

Кант И. Критика чистого разума. СПб., 2008.

действительности³, разных культурных доминионов⁴, ни за одним из которых
нельзя признать единственно верный способ понимания и интерпретации
действительности. Так, к примеру, одним из устоявшихся способов описания
современного общества служит эпитет «постсекулярное»⁵. Под

постсекулярным обществом, в целом, понимается такое общество, в котором религиозное сознание перестает рассматриваться как нечто вторичное по отношению к научному и философскому сознаниям, а в религии обнаруживается своя рациональность, основания которой верующие могут отстаивать на равных с учеными, философами и деятелями искусства в едином пространстве коммуникации.

В контексте такой полифонии современного общества, в котором на равных
звучат совершенно разнообразные голоса, особенно важной оказывается задача
выстраивания некоторых интерсубъективных смыслов, на которых мог бы
базироваться диалог культур, поддержание которого оказывается важной
задачей в современном пространстве глобальной коммуникации⁶. При этом,
предположение о существовании некоторых внеисторических и

трансцендентальных условий формирования таких смыслов, как правило, скрывает за собой исходящую из какой-то конкретной культуры попытку выдать частное за универсальное, региональное за общечеловеческое, чтобы заранее навязать всем остальным культурам правила игры, что часто происходит сегодня, в эпоху глобализации. Поэтому важным оказывается вопрос именно о постметафизическом обосновании интерсубъективности смысла.

С другой стороны, перед современным обществом встают не только проблемы, связанные с глобализацией. Перед ним все насущнее встают проблемы экологические, связанные с тем, что те воздействия, которые

³ Степин В. С. Цивилизация и культура. СПб., 2011. С. 261–275.

⁴ Кузнецов В. Взаимосвязь единства мира и единства культуры. М., 2013.

⁵ Узланер. Введение в постсекулярную философию // «Логос». Философско-литературный журнал. 2011. №3
(82). С. 3–32.

⁶ Миронов В. В. Коммуникационное пространство как фактор трансформации современной культуры и
философии // Вопросы философии. 2006. №2. С. 27–43.

человечество оказывает на планету для удовлетворения своей потребности
роста, коренным образом перестраивают облик самой планеты и при
неблагоприятном сценарии развития могут привести к нарушению баланса в
отношениях человечества с Землей, в результате чего человеческая эра в
истории земли закончится⁷. Современную эпоху в истории Земли поэтому
часто называют антропоценом: на данном этапе историю планеты как целого
просто невозможно рассказать и понять, не учитывая истории людей, живущих
на ней. В связи с этим необходимость диалога между разными культурами,
обитающими на Земле, усиливается еще в большей степени, так как эти
культуры оказываются вынуждены приходить к консенсусу о том, что считать
большим благом для мирового развития: сохранение и поддержание
биологического разнообразия, добычу новых ресурсов, урбанизацию новых
территорий, стирание классового неравенства, – при разрешении практических
вопросов, возникающих перед ними в их совместной жизни. Для этого
современная европейская цивилизация должна пересмотреть универсальность
своего способа существования и научиться вступать в коммуникацию с
другими цивилизациями, существующими согласно другим типам

рациональности⁸.

Научная актуальность темы диссертационного исследования определяется тем, что метафизика и ее судьба стали предметом оживленных споров в XX в. Начиная с Хайдеггера⁹ и Карнапа¹⁰ не утихают разговоры о преодолении метафизики как об основной задаче современной философии. Как в лагере сторонников, так и в лагере противников метафизики можно найти много уважаемых философов. В ходе столкновений между представителями этих лагерей часто становится непонятным, о чем же, собственно, спорят спорящие, поскольку их представления о метафизике меняются в ходе самих этих баталий.

⁷ Степин В. С. Указ. соч. С. 78–100

⁸ Latour B. An inquiry into modes of existence: an anthropology of the moderns. Cambridge, Mass., 2013.

⁹ Хайдеггер М. Преодоление метафизики // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. СПб., 2007. С.
245–266.

¹⁰ Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка // Вестник Московского университета. Серия

7, Философия. № 6. С. 11 – 26.

Уже у истоков этих боев происходит расхождение представлений о том, о чем спорят спорящие: Хайдеггер, стремившийся к деструкции и преодолению метафизики, сам предстает в учении Карнапа как метафизик, учение которого может быть преодолено с помощью логического анализа текстов его работ. Точно так же неоднороден и лагерь сторонников метафизики.

Данное диссертационное исследование актуально по той причине, что оно стремится сделать шаг в этих неугасающих спорах о метафизике. Находясь на стороне противников метафизики, мы стремимся показать, какими чертами должна обладать философия, стремящаяся мыслить постметафизически. К сожалению, в отечественном интеллектуальном контексте преодоление метафизики часто отождествляют с выходом за пределы классической философии¹¹, на что исследователи, стремящиеся решать классические философские проблемы, отвечают тем, что они встают на сторону метафизики¹². Данное диссертационное исследование актуально тем, что оно показывает, как можно решать классические философские проблемы – в данном случае проблему обоснования интерсубъективности смысла – неметафизически.

Вместе с тем, данное диссертационное исследование актуально постольку, поскольку его результаты могут быть релевантны сразу для нескольких исследовательских областей:

1. для теории практик, поскольку исследования, проводимые в ней, часто имплицитно предполагают возникновение ситуаций интерсубъективности смысла, но не делают эти ситуации предметом своего непосредственного внимания¹³;

2. для современной эпистемологии и философии науки, поскольку данное диссертационное исследование предоставляет возможности для

Кузнецов В. Ю. Мир единства. М., 2010.

Васильев В. В. Сознание и вещи: Очерк феноменалистической онтологии. М., 2014.

Болтански Л., Тевено Л. Критика и обоснование справедливости: очерки социологии градов. М., 2013.

корректирования коммуникативной модели рациональности¹⁴ и для

продолжения реконфигурации концепта жизненного мира, намечаемого в рамках конструктивистских подходов к исследованиям науки и технологий¹⁵;

3) для современных исследований медиа, поскольку одним из главных метавопросов данных исследований является вопрос о том, насколько технические средства производства и передачи сообщения оказывают влияние на смысл этого сообщения, насколько сам способ передачи является сообщением¹⁶.

Степень разработанности темы

Постановка проблемы обоснования интерсубъективности смысла и
выработка соответствующей терминологии происходит в начале XX в., вместе
с возникновением феноменологической философской традиции в трудах
Эдмунда Гуссерля¹⁷. Поэтому в данном исследовании мы и начинаем
рассмотрение возможностей обоснования интерсубъективности смысла в
постметафизическом мышлении именно с критического анализа

феноменологии Гуссерля и феноменолого-герменевтической традиции, вышедшей из ее лона. Основные представители этой традиции также проводили свое обоснование интерсубъективности смысла. Так, над этой проблемой работали Мартин Хайдеггер¹⁸, Ханс-Георг Гадамер¹⁹ и Поль Рикёр²⁰. Стоит отметить и интерес отечественных философов начала XX в. к проблемам

¹⁴ Огурцов А. П. Философия науки: двадцатый век: Концепции и проблемы: В 3 частях. Часть вторая: Наука в
социокультурной системе. СПб., 2011.

¹⁵ Столярова О.Е. Жизненный мир и базовые онтологические допущения: проблема генезиса // Онтологии
артефактов: взаимодействие “естественных” и “искусственных” компонентов жизненного мира : [сборник]. М.,
2012. С. 113–134.

¹⁶ Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. М.; Жуковский, 2003; Дебре Р. Введение
в медиологию. М., 2010.

¹⁷ Гуссерль Э. Интенциональные предметы // Избранные работы. М., 2005. С. 31–74; Его же. Собрание
сочинений. Т. 3 (1). Логические исследования. Том II (1). М., 2001; Его же. Идеи к чистой феноменологии и
феноменологической философии. Книга первая. М., 2009; Его же. Картезианские медитации. М., 2010; Его же.
Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Введение в феноменологическую философию.
СПб., 2004.

¹⁸ Хайдеггер М. Хайдеггер М. Бытие и время. СПб., 2006; Его же. Исток художественного творения. М., 2008;
Его же. Что зовется мышлением? М., 2010; Его же. Из разговора на проселочной дороге о мышлении //
Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник: Пер. с нем. М., 1991. С. 112–133; Его же. Время и
бытие // Хайдеггер М. Время и бытие … СПб., 2007. С. 541–562.

¹⁹ Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Истина и метод: Основы филос. герменевтики: Пер. с нем. М., 1988.

²⁰ Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 2008.

феноменологии, особенно интересной в этой связи представляется рецепция гуссерлевской феноменологии Густавом Шпетом²¹.

Попытки обоснования интерсубъективности смысла осуществляются также и в рамках интеллектуальных традиций, возникших на основе классической феноменолого-герменевтической традиции, но порывающих с ее базовыми ограничениями: речь идет о рецептивной эстетике и постфеноменологии. Среди исследований, проведенных в рамках этих традиций стоит упомянуть работы Яусса²², Изера²³, Чубарова²⁴, Мариона²⁵, Анри²⁶, Ришира²⁷, Мальдине²⁸, Левинаса²⁹, Сокулер³⁰, Ямпольскую³¹, Шолохову³². В нашем исследовании мы также показываем, что Жиль Делёз может быть рассмотрен как участник этого постфеноменологического движения³³.

Попытки обоснования интерсубъективности смысла можно обнаружить и в теории практик. Именно достижения из этой области используются в данном диссертационном исследовании для построения фундамента теории, в которой будет возможно постметафизическое обоснование интерсубъективности смысла. Среди основных исследований, проведенных в данной области, стоит упомянуть работы Витгенштейна³⁴, Бурдье³⁵, Бека³⁶, Хабермаса³⁷ (а также

²¹ Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова // Шпет Г. Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии
культуры М., 2007. С. 323–501; Его же. История как проблема логики: Критические и методологические
исследования. Часть первая. Материалы. М.; СПб., 2014; Его же. Явление и смысл. Томск, 1996.

²² Jau H. R., Literaturgeschichte als Provokation. Frankfurt a. M., 1970; Idem. sthetische Erfahrung und literarische
Hermeneutik. Frankfurt a. M., 1982.

²³ Iser W. Der Akt des Lesens. Theorie sthetischer Wirkung. Mnchen, 1984.

²⁴ Чубаров И. Коллективная чувственность: теории и практики левого авангарда. М., 2014.

²⁵ Marion J.-L. In excess: studies of saturated phenomena. NY, 2002; Марион Ж.-Л. Насыщенный феномен //
(Пост)феноменология: новая феноменология во Франции и за ее пределами. М., 2014. С. 63–99.

²⁶ Анри М. Неинтенциональная феноменология: задача феноменологии будущего // Там же. С. 43–57.

²⁷ Ришир М. ’E, мерцание и редукция в феноменологии // Там же. С. С. 209–226.

²⁸ Мальдине А. О сверхстрастности // Там же. С. 151–203.

²⁹ Левинас Э. Заметки о смысле // Там же. С. 18–38; Его же. Избранное. Тотальность и Бесконечное.

³⁰ Сокулер З. А. О чем говорит язык? // (Пост)феноменология … С. 241–255; Ее же. Субъективность, язык и
Другой: новые пути и искушения мысли, открываемые учением Эммануэля Левинаса: монография. М., 2016.

³¹ Ямпольская А. В. От пассивности к аффективности // (Пост)феноменология … С. 256–268.

³² Шолохова С. А. Сверхстрастность и терапевтический подход в дазайн-анализе // Там же. С. 256–268.

³³ Делёз Ж. Логика смысла. М., 2011.

³⁴ Витгенштейн Л. О достоверности // Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. М., 1994. С. 321–405; Его
же. Философские исследования // Там же. С. С. 74–319.

³⁵ Бурдье П. Практический смысл. СПб., 2001.

³⁶ Beck S. Umgang mit Technik: kulturelle Praxen und kulturwissenschaftliche Forschungsrezepte. Berlin, 1997.

³⁷ Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2001; Его же. От картин мира к
жизненному миру. М., 2011; Его же. Философский дискурс о модерне. Пер. с нем. М., 2003; Habermas J. Der
Universalittsanspruch der Hermeneutik // Hermeneutik und Ideologiekritik. Frankfurt a. M., 1971.; Ibid.

посвященные его творчеству второисточники, например, работу Спектера³⁸), Хархордина и Волкова³⁹, Сокулер⁴⁰, а также авторов, работающих в русле так называемых материально-семиотических подходов в теории практик: Харауэй⁴¹, Латура⁴², Латура и Вулгара⁴³, Каллона⁴⁴, Мол⁴⁵ и Ло⁴⁶.

Объектом диссертационного исследования является интерсубъективность
смысла, предметом – обоснование интерсубъективности смысла в

постметафизическом мышлении.

Целью диссертационного исследования является разработка оснований для такой философской концепции, в которой было бы возможно произвести обоснование интерсубъективности смысла в соответствии с требованиями постметафизического мышления.

Выполнение этой цели потребовало от нас решения следующих задач:

1) показать, что обоснование интерсубъективности смысла неизбежно оказывается метафизическим, если смысл понимается как структура, производная от некоторого присутствия (под присутствием в данном исследовании понимается некоторый всегда уже имеющий место исток, дарующий все смыслы, посредством которых субъекты понимают и интерпретируют мир, их окружающий⁴⁷; такое понимание присутствия мы заимствуем из философии Жака Деррида⁴⁸);

Nachmetaphysisches Denken: philosophische Aufstze. Frankfurt a. M., 1992; Ibid. Theorie des kommunikativen Handelns / Bd. I. Handlungsrationalitt und gesellschaftliche Rationalisierung. Frankfurt a. M., 1982; Ibid. Wahrheitstheorien // Wirklichkeit und Reflexion. Pfullingen, 1973.

³⁸ Specter M. G. Habermas: an intellectual biography. Cambridge; NY, 2010.

³⁹ Волков В. В., Хархордин О. В. Теория практик. СПб., 2008.

⁴⁰ Сокулер З. А. Людвиг Витгенштейн и его место в философии ХХ века. Долгопрудный, 1994.

⁴¹ Haraway D. J. Simians, cyborgs, and women: the reinvention of nature. NY, 1991.

⁴² Латур Б. Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии. СПб., 2006; Его же. Пересборка
социального: введение в акторно-сетевую теорию [Текст]. М., 2014; Его же. Латур Б. Наука в действии: следуя
за учеными и инженерами внутри общества. СПб., 2013; Его же. Пастер: Война и мир микробов, с приложением
«Несводимого». СПб, 2015; Latour B. An inquiry into modes of existence: an anthropology of the moderns.
Cambridge, Mass., 2013.

⁴³ Latour B., Woolgar S. Laboratory life: the construction of scientific facts. Princeton, NJ, 1986.

⁴⁴ Каллон М. Некоторые элементы социологии перевода: одомашнивание морских гребешков и рыбаков залива
Сен-Бриё // Социология власти. 2015. №1. Том 27. С. 196–231.

⁴⁵ Mol A. The body multiple: ontology in medical practice. Durham, 2002.

⁴⁶ Ло Д. После метода: беспорядок и социальная наука [Текст]. М., 2015.

⁴⁷ Чтобы избежать двусмысленности, мы в данном исследовании оставляли хайдеггеровский термин «Dasein»
без перевода, хотя Бибихин переводил его именно как «присутствие».

⁴⁸ См. напр. Деррида Ж. Ousia и gramme: Примечание к одному примечанию из «Sein und Zeit» // Деррида Ж.
Поля философии. М., 2012. С. 53–94.

2) показать, что обоснование интерсубъективности смысла неизбежно
оказывается метафизическим, если рассматривать смысл как структуру,
производную от события, понимаемого как радикальный опыт, не сводимый ни
к какому наличному бытию, не обусловливаемый им, но, напротив,
порывающий со всеми ограничениями имеющей место ситуации и ее
перестраивающий (такое понимание события восходит к философии позднего
Мартина Хайдеггера⁴⁹);

3) показать возможность неметафизического обоснования
интерсубъективности смысла при представлении о смысле как о структуре,
производной от практических диспозиций агентов социального действия, при
отказе от представления о людях как об активных агентах практик и их
материальном окружении как о пассивной составляющей практик;

4) перестроить концепцию жизненного мира и коммуникации,
сформировавшуюся в рамках теории практик, таким образом, чтобы в ней не
осталось оснований для возникновения субъектно-объектной оппозиции как
оппозиции активного и пассивного начал;

5) сформулировать базовые концептуальные основания этой обновленной
теории коммуникации и жизненного мира, позволяющей обосновать
интерсубъективность смысла в постметафизическом мышлении.

Теоретические и методологические основы диссертации

В теоретическом плане данное диссертационное исследование опирается, прежде всего, на достижения материально-семиотических подходов⁵⁰, сформировавшихся в области теории практик⁵¹. То, насколько радикально в этих подходах происходит отказ от постулирования глубинных и недоступных взору оснований для возникновения интерсубъективно значимых способов понимания действительности, стало основанием для поиска возможностей обоснования интерсубъективности смысла именно в рамках их теоретических

⁴⁹ См. напр. Хайдеггер М. Поворот // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. СПб., 2007. С. 350–
358.

⁵⁰ Law J. Actor Network Theory and Material Semiotics // Turner, Bryan S. ed. The New Blackwell Companion to
Social Theory, 3rd Edition. Oxford, 2008. P. 141–158.

⁵¹ Волков В. В., Хархордин О. В. Указ. соч.

выкладок. Особенно ценным оказалось для данного диссертационного
исследования расширение понятия актора, которое происходит в данных
подходах. В равной мере важным оказалось и видоизменение

феноменологического концепта жизненного мира в рамках теории практик в целом.

Методологической базой данного исследования служит представление о
философской работе как о творчестве концептов, почерпнутое из работы Делёза
и Гваттари «Что такое философия?»⁵². Так, в данном диссертационном
исследовании происходит анализ тех концептов, при помощи которых
различные философские концепции стремились решить проблему

неметафизического обоснования интерсубъективности смысла (в полном
соответствии с работой Делёза и Гваттари мы понимаем под концептами
именно интеллектуальные орудия, направленные на решение философских
задач⁵³), выявляются связи этих концептов с теми способами

философствования, в которых неметафизическое обоснование

интерсубъективности смысла оказывалось невозможным, и затем эти уже
существовавшие концепты реконфигурируются таким образом, чтобы они
больше не отсылали к метафизическому мышлению, так или иначе
повлиявшему на их возникновение. Тем самым, старые концепты приобретают
новую жизнь, переопределяются заново и начинают играть на том
проблематическом поле, которое определяется задачей обоснования

интерсубъективности смысла в постметафизическом мышлении.

Научная новизна работы может быть выражена в следующих пунктах: 1) существующие способы обоснования интерсубъективности смысла были сведены к трем основополагающим способам: к способу обоснования интерсубъективности смысла как структуры, производной от «присутствия» (в том смысле, в котором о присутствии говорится в философии Жака Деррида), как структуры, производной от «события» (в том смысле, в котором о событии

Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М., 2009. Там же. С. 22.

говорится в философии позднего Хайдеггера и постфеноменологии), и как структуры, производной от практик (в том смысле, в котором о практиках говорится в теории практик);

2) был проведен анализ концепции смысла Жиля Делёза, позволивший
рассмотреть ее как вариант постфеноменологической философии;

3) анализ концепции жизненного мира Юргена Хабермаса показал, что эта
концепция представляет собой результат переноса гуссерлевского концепта
жизненного мира из рамок феноменологии в рамки теории практик и
переопределения этого концепта в согласии с требованиями последней;

4) также этот анализ выявил трансценденталистские предпосылки
концепции жизненного мира Юргена Хабермаса и связал их с жестким
разделением действий на целенаправленные и коммуникативные,
происходящим в ее рамках;

5) были использованы средства, предоставленные материально-
семиотическими подходами, выработанными в рамках теории практик, для
такого видоизменения концептов коммуникации и жизненного мира, чтобы с
их помощью можно было произвести обоснование интерсубъективности
смысла в постметафизическом мышлении;

6) в результате были выработаны концептуальные основания новой теории
коммуникации и жизненного мира, в которой по-новому происходит
разграничение коммуникативного и стратегического действия.

Основные положения, выносимые на защиту:

1) Обоснование интерсубъективности смысла в постметафизическом мышлении невозможно при представлении о смысле как о структуре, производной от всегда уже имеющего место «присутствия»⁵⁴, поскольку оно оказывается тем, что предшествует всякому возможному опыту, но само остается опыту недоступно.

⁵⁴ Как уже говорилось ранее, присутствие понимается здесь в специфически философском смысле как некоторый всегда уже данный исток, скрывающийся за всем многообразием видимых различий и эти различия порождающий.

2. Обоснование интерсубъективности смысла в постметафизическом мышлении невозможно при представлении о смысле как о структуре, производной от «события»⁵⁵, так как событие представляет собой модус опыта, независимый от эмпирического опыта. Это значит, что событие всегда происходит по ту сторону от реального мира, а постметафизическое мышление должно сосредоточиваться на анализе ситуаций, имеющих место именно в этом реальном мире.

3. Обоснование интерсубъективности смысла в постметафизическом мышлении возможно при представлении о смысле как о структуре, производной от практик, поскольку анализ практик предполагает отказ от постулирования неких глубинных, недоступных для эмпирического анализа основ совместной жизни людей. Вместо этого анализ практик предполагает, что правила, согласно которым субъекты осуществляют практики, формируются в ходе разворачивания самих этих практик. А смысл, в свою очередь, оказывается структурой, внутренне связанной с этими правилами, а значит, он может быть подвержен эмпирическому анализу, не отсылающему ни к какому внеисторическому истоку мира или же опыту, запредельному этому миру.

4) Для обоснования интерсубъективности смысла в рамках представления о
смысле как о структуре, производной от практик, необходимо выстроить
концепцию, объединяющую идею жизненного мира, понятого как совокупность
непроблематизируемых и перформативно разделяемых на практике
очевидностей, и идею коммуникации, понятой как взаимодействие
человеческих и нечеловеческих акторов, приводящее к возникновению
устойчивых консенсусов, становящихся компонентами перестраиваемого
жизненного мира, или же неустойчивых, текучих консенсусов, становящихся
ситуативными основаниями для разрешения проблем, возникающих на стыках
между разными жизненными мирами.

Теоретическая и практическая значимость исследования

⁵⁵ Как уже говорилось, под событием понимается опыт, не зависящий от детерминаций наличной ситуации, возникающий непредвиденно и перестраивающий всю эту реальную ситуацию.

Теоретическая значимость данного диссертационного исследования связана с тем, что в нем предлагается использовать инструментарий материально-семиотических подходов, сложившихся в области теории практик, для разрешения проблем, возникших на поле классической феноменолого-герменевтической философской традиции.

Практическая значимость данного диссертационного исследования

определяется тем, что его результаты могут быть использованы для чтения лекций по философии, эпистемологии и социальной теории. Также на их основании могут быть составлены специальные курсы по проблеме обоснования интерсубъективности смысла в феноменолого-герменевтической традиции, рецептивной эстетике, постфеноменологии и в теории практик.

Апробация результатов исследования

Результаты данного диссертационного исследования и возможности их теоретического применения в различных предметных областях были представлены на следующих конференциях:

1) Международная научная конференция студентов, аспирантов и молодых
учёных «Ломоносов-2014» (МГУ имени М.В.Ломоносова);

2) Международная научная конференция «Дни науки философского
факультета – 2014» (КНУ имени Тараса Шевченко);

3) Научная конференция «Актуальные проблемы онтологии и теории
познания – 2014» (МГУ имени М.В.Ломоносова);

4) Международная научная конференция студентов, аспирантов и молодых
учёных «Ломоносов-2015» (МГУ имени М.В.Ломоносова);

5) Четвертые студенческие Смольные чтения «Наука и техника сквозь
призму гуманитарных и социальных наук» (СПбГУ, 2015 г.);

6) XV международная научно-практическая конференция молодых ученых
«Векторы развития современной России. Гуманизм vs Постгуманизм»
(МВШСЭН, 2016 г.).

Материалы данного диссертационного исследования также были

апробированы на заседаниях Открытого семинара Совета молодых ученых на

философском факультете МГУ имени М.В.Ломоносова в 2016 г. и в ходе чтения автором исследования факультативного курса «Введение в исследования науки и техники (STS)» на философском факультете МГУ имени М.В.Ломоносова в осеннем семестре 2016/17 учебного года.

Онтология смысла: обоснование интерсубъективности смысла в фундаментальной онтологии Хайдеггера

В этом выражении явно что-то мыслится, а именно «квадрат, который является круглым», то есть выражение это не является бессмысленным набором букв, но при этом выражению этому не соответствует никакой реальный референт. То же самое касается выражений «лернейская гидра» или же «нынешний король Франции». Они осмысленны, хотя ни лернейской гидры, ни нынешнего короля Франции не существует.

Собственно, именно введение понятия смысла у Гуссерля и дало толчок к возникновению феноменологии, поскольку с понятием смысла у Гуссерля внутренне связано понятие интенциональности, которое всегда и неизменно остается общей темой для всех феноменологов. Даже если некоторые более поздние феноменологи и пытаются показать, что интенциональность не является исходным базисом для описания данностей сознания, они, тем не менее, не выбрасывают ее полностью из своих философских теорий, но просто ищут для нее более глубокие, неинтенциональные основания (см. 5 гл. 2 настоящего исследования). Так фрегевское разведение смысла и значения стало одним из оснований феноменологии.

Однако Гуссерль несколько отошел от фрегевского представления о соотношении смысла и значения. Во-первых, сразу же скажем, что Гуссерль в своих «Логических исследованиях» отказывается различать чисто терминологически смысл и значение выражения: «Значение выступает для нас, далее, как термин р а в н о з н а ч н ы и смыслу»59. При этом, как признается сам Гуссерль, отказаться от этого терминологического разделения Фреге его заставляет «глубоко укоренившаяся привычка употреблять оба слова как равные по значению. Это обстоятельство позволяет усомниться в попытке различить их значения и (как предложил, например, Г. Фреге) одно понятие употреблять для значения в нашем смысле, а другое – для выраженного предмета»60.

Поэтому, если у Фреге смыслом имени понятия выступало само понятие, а значением его – предмет, подпадающий под понятие, то у Гуссерля соотношение это оказывается другим. У него значением или же смыслом имени понятия выступает само понятие в его объективности, а предмет, который подпадает под понятие, является не значением, но коррелятом понятия в реальном мире, выражаемой предметностью61.

С этим изменением как раз очень тесно связано введение понятия интенциональности у Гуссерля. Если имени понятия соответствует в качестве значения не реальный предмет, то каким статусом обладает само понятие, которое также должно как-то существовать? Гуссерль называет значение понятия как таковое интенциональным предметом в отличие от предмета реального. Интенциональное содержание акта выражения является как раз тем чисто мыслимым содержанием, которое акт выражает, а реальное – тем положением дел, которое соответствует этому выражению в реальном мире. Так, выражение «круглый квадрат» что-то представляет, оно представляет представление о том, что «у определенного квадрата круглая форма», хотя представляемое им положение дел реально и не осуществляется, поскольку круглые квадраты реально невозможны. «Каждое предложение, даже ложное или совершенно абсурдное, представляет, можно так сказать, какое-то положение дел (в качестве своего “предмета”), и все же не каждому предложению соответствует положение дел: недействительное предложение представляет положение дел, которое не существует»62.

Именно такое лишь представленное положение дел и является интенциональным предметом, соответствующим определенным актам выражения. Смысл или значение всякого выражения, таким образом, не имеют характера реального бытия, они не есть нечто, существующее в действительности, их существование полностью состоит в представленности субъекту, о чем-то говорящему. При этом, Гуссерль приводит неоспоримое основание для необходимости различения интенциональных и реальных предметностей: если бы не было интенциональных предметов, отрицать существование несуществующего было бы противоречиво, ведь в таком случае отрицание было бы направлено на реальные предметы, то есть на то, что существует реально как предмет. В свою очередь, и утверждение о существовании чего бы то ни было утверждает существование предмета, который как-то уже должен быть представлен вообще в акте утверждения. «Действительное существование … уже предполагает “интенциональное”»63.

При этом такое деление на интенциональную предметность и предметность реальную характерно не только для языковых актов, актов выражения, но и для всяких актов сознания. Например, один индивид может воспринимать стол, другой – только воображать его себе, третий – вспоминать. Но акты сознания каждого из этих индивидов направлены на одну и ту же предметность, на стол как таковой. Изменяется только модус акта, предметность же, коррелятивная каждому из этих актов, сохраняется. Разумеется, в случае индивида, воспринимающего стол, представляемому в его акте предмету соответствует некоторое реальное бытие, но к столу в смысле предмета всех этих актов вообще это не имеет никакого отношения. В этом смысле значение или смысл есть не только у языковых выражений, которым посредством соответствующих актов придается значение. С точки зрения Гуссерля, свой смысл и значение есть и у всяких актов сознания, и они и есть интенциональные содержания этих актов в их сути, то есть по сути своей представленное в актах сознания и есть их смысл: «Значение – это “essentia”, сущность представления как такового, это то самое, что различает в объективном мышлении одно представление и другое, представление дерева от представления Северного полюса и т. п., оно же есть непосредственно то, что мы обыкновенно обозначаем в объективных связях в качестве представления»

От присутствия смысла к его событию

Вальтера Беньямина часто сравнивают с Мартином Хайдеггером и противопоставляют ему. Действительно, первый был «попутчиком» франкфуртской школы и придерживался поэтому левых политических взглядов, второго часто обвиняют в его вовлеченности в национал-социализм. Возможно, именно поэтому Беньямину была уготована судьба непризнанного гения, большинство работ которого опубликовывалось уже посмертно, тогда как Хайдеггер стал признанным и именитым философом еще при жизни. Ханс-Георг Гадамер стал наследником Хайдеггера в поле философской герменевтики, под влиянием его работ он создал свою теорию истории воздействий текста. У Беньямина же долгое время не было подобного наследника, хотя и в его работах можно обнаружить основания для построения теории смысла и понимания, разрывающей, при этом, с идеями традиции и более революционной по своему звучанию (что полностью соответствует различию между его политическими взглядами и взглядами Хайдеггера). Поэтому, когда в шестидесятых годах в ФРГ начали звучать призывы нового обоснования наук о духе, которые не разделяли бы консервативных предпосылок гадамеровской герменевтики, многие гуманитарные исследователи обратились к работам Беньямина.

Так произошло, например, в случае констанцской школы литературоведения, в которой развивалась теория рецептивной эстетики. Главные ее представители, Ханс Роберт Яусс и Вольфганг Изер, признают значительное влияние политического климата ФРГ шестидесятых годов на формирование их идей116. Именно поэтому Ханс Роберт Яусс во время своей лекции по случаю ухода в отставку в качестве одного из неопознанных истоков рецептивной эстетики назвал философию Вальтера Беньямина117. Здесь мы рассмотрим те идеи Беньямина, которые могут быть использованы с целью детрансцендентализации тем смысла и понимания, чтобы затем проследить их развитие в теории рецептивной эстетики118.

Говорить о концептуализации смысла и понимания в работах Вальтера Беньямина в целом довольно сложно, поскольку каждый раз речь идет о смысле и понимании в какой-то конкретной области. Поэтому мы и представим его концепцию на нескольких конкретных примерах, разбираемых им самим, чтобы из этих примеров могла выстроиться целостная картина. Вальтер Беньямин рассматривает вопросы понимания и смысла на трех основных примерах: на примере исторического события119, на примере перевода120 и на примере произведения искусства121. Через сопоставление этих трех примеров мы можем найти опорные пункты в учении Беньямина о смысле и понимании.

Обычно историю представляют как гомогенный поток событий, который течет из прошлого в будущее, проходя через настоящее. Каузальность в этом представлении также идет в этом направлении: минувшее предопределяет будущее через настоящее. Беньямин отказывается от такого понимания истории. С его точки зрения, исторические события могут пониматься только из настоящего: «История – предмет конструкции, место которой не пустое и гомогенное время, а время, наполненное “актуальным настоящим” [Jetztzeit]»122. Это означает, что нет никакого единого хода истории, который предопределял бы понимание того или иного события. Смысл любого исторического события возникает только после этого события, в революционный момент «актуального настоящего», который сам по себе не следует из осмысляемого им события, но впервые конструирует структуру этого исторического следования. Для Беньямина история – не единый поток событий, скорее таких потоков существует множество, и все они – эпифеномены, сменяющие друг друга вслед за новыми конституирующими синтезами понимания истории.

Такие синтезы возникают на практике во время революций, когда восстающие отбрасывают навязываемые им представления об истории, взрывают принятый гомогенный ход времени, чтобы принять за правду новый образ истории, в котором они бы фигурировали как ее творцы, а не как материал. «Так, для Робеспьера Древний Рим был прошлое, заряженное актуальным настоящим, прошлое, которое он вырывал из исторического континуума»123. В этом «тигрином прыжке в прошлое»124 революционер не возвращается к событию, как оно было в прошлом само по себе, чтобы хранить память о нем и длить его изначальный смысл. Напротив, он заряжает это событие энергией настоящего, формирует его смысл, исходя из позиции революционного момента, в котором он находится, и лишь впоследствии на основании этого прыжка в прошлое может быть выстроена определенная традиция понимания этого события, не выводимая из этого события самого по себе. Поэтому традиций понимания исторического события может быть множество, и более старые традиции не имеют приоритета перед более поздними, напротив, способы понимания, возникающие в настоящем, оказываются более подходящими для современной же ситуации. Таким образом, смысл исторического события не завещан нам единым ходом истории, он конструируется субъектом исторического действия на основе актуальной для него ситуации, и только на основе этого конституирования и складывается определенная традиция понимания этого исторического события и хода истории, в котором это событие располагается, в целом.

Теория коллективной чувственности как синтез теории рецепции и теории воздействия

Открытая концовка поэмы формирует у нас определенный образ: революционеры следуют за Христом и пытаются убить его. Однако природа следования оказывается амбивалентной. Мы можем понимать текст как обвинение революционеров в том, что они стремятся убить Бога, если мы исходим из точки зрения ортодоксии. Мы можем понимать концовку поэмы как революционное провозглашение атеизма, если мы сами являемся коммунистами. И, наконец, мы можем считать, что Христос сам ведет революционеров за собой, делая их атеизм всего лишь орудием в своих руках, верша сквозь их атеизм Божий Суд. Последнюю позицию можно было бы считать позицией «религиозно настроенных коммунистов». Таким образом, перед нами один образ – образ Христа, уходящего от погони, – но также и три возможных значения этого образа.

С точки зрения Изера, возникновение различных значений литературных текстов должна изучать теория рецепции, а не теория воздействия221. Теорию же воздействия в первую очередь интересует вопрос не о том, как читатели интерпретируют образы, возникающие в их сознании в момент чтения, а о том, как чтение текста перестраивает опыт читателя, как смыслы, выстраиваемые в процессе чтения, могут трансцендировать некоторые условности, разделяемые читателями в их обыденной жизни, и привносить в их опыт то, чего раньше в нем не было222.

Рассмотрение этого момента привело Изера к необходимости дополнения его теории воздействия литературной антропологией, которую он выстраивал в следующий период своего творчества (теория воздействия – плод его работы в семидесятых годах, первую же книгу по литературной антропологии он выпустил в 1989 г.223). В целом, литературная антропология Изера занимается вопросами о том, какое влияние оказывает литература на человека, что литература говорит нам о человеке и в чем состоит значение литературы для человека224. Не рассматривая в деталях литературную антропологию Изера, мы дадим ответы на эти вопросы следующим образом: литература дает человеку опыт прикосновения к тому, к чему он в своем обыденном опыте прикоснуться не может. «Мы не имеем доступа, например, к началам, концам или “основам”, из которых мы исходим. Начало и конец есть рамки реальности, которые мы не в состоянии ощутить на собственном опыте или познать научно. Существуют такие модусы переживания и представления, как самоидентичность или любовь, реальность которых столь же неоспорима для нас, как и тот факт, что мы никогда не знаем точно, что это такое. Очевидно, однако, что мы не готовы признать границы познания и нам необходимы образы, чтобы передать неведомое»225.

Таким образом, литература позволяет человеку создавать образные представления о тех условиях своего существования, которые никогда не могут быть даны ему во всей своей полноте и феноменологической ясности, но, тем не менее, образуют условия для любого человеческого опыта. Литература, тем самым, получает трансцендентальное значение для человека. В то же время, литература и ее значение для человека говорят о нем как о существе, способном в создании пластичных образов о себе самом и о мире вокруг трансцендировать условия своего собственного существования, перестраивать их и пытаться узнавать что-то новое о себе самом. Поэтому Изер говорит о том, что за историей литературы стоит история попыток человека встретиться с самим собой за пределами тех форм, которые человеку приписывают те или иные социокультурные паттерны. Исходя из этих встреч с самим собой и выстраиваются новые литературные произведения, задачей которых оказывается ретрансляция этого опыта другим людям.

Итак, теория воздействия Вольфганга Изера смогла решить проблемы, возникавшие в теории рецепции Ханса Роберта Яусса в связи с тем, что последний не выстраивал отдельно теорию того, как структура текста оказывает влияние на образование смысла текста в процессе его прочтения читателем (см. 2 гл. 2 настоящего исследования). Вольфганг Изер в своем учении о репертуаре и стратегиях текста говорит именно об этом. Однако и в теории воздействия Изера при ближайшем рассмотрении можно обнаружить некоторые метафизические предпосылки. Прежде всего, желание развести процесс смыслообразования и процесс образования значения на две относительно не связанные друг с другом области обнажает желание Изера придать процессу смыслообразования аисторический характер. Смысл должен образовываться в процессе чтения, происходящем вне зависимости от того, какое социальное положение занимает читатель или в каком материальном и историческом окружении он живет. И лишь затем, вторым шагом, образы, творящиеся в процессе чтения, превращаясь в значение в ходе интерпретации текста, обретают историко-социальную размерность. Однако попытка развести два этих момента вызывает сомнения в своей обоснованности. Так, Изер утверждает, к примеру, что образование образа во время чтения имеет структуру вопроса и ответа, о которой принято говорить в философской и литературной герменевтике. В то же время Яусс наглядно показывает (к примеру, в разбиравшемся нами примере с «Ифигенией» Гете), что уже на уровне формирования вопроса к тексту в игру вступают исторические горизонты ожидания понимающего. Поэтому попытка деисторизировать процесс смыслообразования является по сути метафизической предпосылкой, предполагающей, что чтение текста способно вырвать читателя из его исторических условий и привести к встрече с тем, что само не выводимо из этих условий, но преодолевает их как событие, выводящее за пределы этого мира. Этот аисторизм теории воздействий Изера усиливается при ее переходе в литературную антропологию.

Общая характеристика материально-семиотических подходов в теории практик

Акторно-сетевая теория (или АСТ) – вариант материальной семиотики, предложенный, прежде всего, Бруно Латуром и Мишелем Каллоном. В этом подходе материальные и технические сущности, вовлеченные в процесс научного исследования при формировании научного факта, также определяются как материально-семиотические акторы, поскольку они самой своей материальностью создают определенный нарратив, выстраивают научный отчет в той, а не в иной форме. Именно в таком составлении отчета Латур и видит суть научной деятельности, которая, по сути, оказывается деятельностью по написанию убедительных текстов. От текстов другого рода научные тексты отличает то, что они производятся «коллективом авторов: “голос природы” фиксируют записывающие устройства (чьи материальные характеристики сказываются на точности), их записи переводятся в формы научных данных, которые интерпретируют ученые. Конечно, уровень человеческой агентности высок – люди дирижируют процессом, но уже видно, что они в этом писательском коллективе не одиноки»340.

Таким образом, в акторно-сетевой теории, как и в философии науки Донны Харауэй, делается акцент на участии не-человеческих акторов в процессе формирования научных текстов и, тем самым, в формировании реальности в ходе научного исследования. Но при этом акторно-сетевая теория делает и несколько самостоятельных нетривиальных шагов. Прежде всего, она вводит богатый концептуальный аппарат для описания этого участия, что позволяет не только приписывать агентность не-человеческим сущностям, но и детально описывать те формы взаимодействий, в которые вступают человеческие и не-человеческие сущности в процессе формирования научных фактов.

Ключевым элементом этого концептуального аппарата является понятие черного ящика, обозначающее либо непроблематизируемый научный факт, являющийся элементом общего для ученых профессионального багажа, получаемого ими в ходе образования и работы в своей области, либо элемент технического оснащения лаборатории, принцип работы которого молчаливо признается всеми работниками лаборатории и не проблематизируется. Таким образом, для черных ящиков, как в случае с «фактуальными» черными ящиками, так и в случае с техническими черными ящиками, важна именно эта составляющая непроблематичности и фоновости, принятия по умолчанию. Метафора черного ящика происходит из теории систем и кибернетики, в которой идея черного ящика служила моделью для описания редукции сложного объекта, работающего за счет множества внутренних механизмов, до состояния объекта, в котором все это множество может быть взято в скобки и не приниматься во внимание. И именно в таком ключе метафора черного ящика действует и в акторно-сетевой теории. Представление научного факта или теории как черного ящика предполагает, что в их формировании было задействовано множество различных сил, организованных определенным инновационным образом, который в момент формирования черного ящика у многих вызывал несогласие, но теперь, когда факт или теория разделяются учеными как здравый смысл их профессии, эта множественность сил может быть взята в скобки и не рефлексироваться.

В целях нашего исследования далее мы сосредоточимся на фактуальных и теоретических черных ящиках, а не на технических, поскольку именно рассмотрение первых выведет нас к проблематике смысла, понимания и интерпретации. Как утверждают Латур и Вулгар, одним из основных вопросов, поднимавшихся в их исследовании лабораторной жизни, являлся вопрос о том, как ученые на уровне своих повседневных практик, всегда имеющих отношение к материальному и техническому оснащению лаборатории, наделяют смыслом свои наблюдения, вписывая эти наблюдения в тексты своих статей и отправляя эти статьи в большой мир технонауки342, где их прочтут и оценят другие ученые, инженеры, руководители научных фондов и т. д. и подтвердят их или же не подтвердят343. Там, в этом мире технонауки, и будет решено, является ли данная интерпретация лабораторных наблюдений объективным «отображением» действительности, или же она является всего лишь субъективной интерпретацией данных. Тем самым, именно в этом мире технонауки и будет решено, станут ли полученные в данной лаборатории утверждения новым черным ящиком, станут ли они разделяемым всеми учеными непроблематизируемым знанием или же они будут отброшены как всего лишь не подкрепленные ничем заявления ученых.

Поэтому черные ящики оказываются дважды важны для лабораторной жизни: во-первых, лаборатория стремится производить черные ящики, во-вторых, лаборатория не может производить черные ящики, не опираясь на другие, уже устоявшиеся черные ящики, служащие основанием для коммуникации между учеными и для осмысленности их действий как таковых. Можно было бы сказать, что лаборатории живут черными ящиками: так, о музыканте говорят, что он живет музыкой как в том смысле, что он не может не сочинять ее, так и в том, что он не может ее не слушать. То, как лабораторная жизнь ученых основывается на черных ящиках, Латур и Вулгар прекрасно показывают на следующем примере. Поскольку черные ящики выступают нерефлексируемыми достоверностями, на основании которых ученые ведут дискуссии между собой и осуществляют свою работу, они редко сами выступают в качестве предмета дискуссии. Однако такое может происходить, если вдруг в лабораторию наведывается ученый из другой научной области. Латур и Вулгар как раз и описывают такой случай: в лабораторию, постоянным обитателем которой является X, наведывается Y, который работает совершенно в другом месте. « … в ходе одной дискуссии X неоднократно утверждал, что “в ходе грид-теста крысы ведут себя не так, как под нейролептиком”. Для X смысл аргумента был очевиден. Но для Y, ученого, работающего в другой области, потребовалось задать предварительный вопрос: “Что вы имеете в виду под грид-тестом?” Несколько ошарашенный, Х остановился, посмотрел на Y и заговорил тоном учителя, зачитывающего из пособия: “Классический каталептический тест – это тест с вертикальной сеткой. У вас есть проволочная сетка. Сажаете животное на сетку. Крыса, которой вкололи нейролептик, так и останется на месте. А обычная – слезет вниз” … . Для Х отсылка к пробе была утверждением … , не требующим никаких пояснений. После заминки Х вновь заговорил с прежним воодушевлением и вернулся к исходному аргументу»