Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Механизм метафорического соотнесения как «инстинкт» мышления 14-85
1.1. Между языком и мышлением: риторический подход 14-19
1.2. Метафора в языке науки: «пособничество» лжи или особая когнитивная техника 19-37
1.3. Механизм метафоры в контексте функционирования мышления: язык и интерпретирующее Я 37-85
Глава 2. Метафора, сфера трансцендентального, язык: конституирование образа объективно истинного 86-142
2.1.Метафора как способ структурирования сферы трансцендентального: концепт 86-96
2.2. Метафора: взаимодействие языка и сферы трансцендентального 96-117
2.3. Роль метафоры в передаче знания как главном условии трансцендентальной рефлексии познающего Я 117-142
Заключение... 143-145
Список литературы
- Метафора в языке науки: «пособничество» лжи или особая когнитивная техника
- Механизм метафоры в контексте функционирования мышления: язык и интерпретирующее Я
- Метафора: взаимодействие языка и сферы трансцендентального
- Роль метафоры в передаче знания как главном условии трансцендентальной рефлексии познающего Я
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Момент осознания Я как экзистенциально «нестатичной» системы (М. Фуко), «несущей в себе мир как значимый смысл» (Э. Гуссерль), ознаменовал поворот в современной эпистемологии «наук о духе» в сторону актуализации исследований интенциональности сознания, анализа ее когнитивных оснований и способов ее «языкового» осуществления.
В условиях усиливающегося в последние годы внимания к феномену человеческого в его экзистенциальной непосредственности и целостности, к природе того «неустойчивого баланса, каким является жизнь человека в каждый ее отдельный момент» (Х. Ортега-и-Гассет) все более утверждается, во-первых, необходимость в пересмотре устоявшихся подходов к осмыслению проблемы трансцендентального, в анализе возможности разговора о нем в контексте принятия «рефлексивной процессуальности» познающего Я, а также понимания всех предпринимаемых им когнитивно-герменевтических практик в качестве экзистенциально неотвратимых.
Во-вторых, особое звучание обретает проблема языка, его взаимосвязи с трансцендентальным и роли в установлении той очевидности и достоверности, в обладании которыми Я конструирует для себя мир объективно истинного.
В-третьих, в контексте попытки осмыслить именно «ценностно нагруженного» (Л.А. Микешина) человека познающего, взять его во всех ипостасях его «живости», все более дает о себе знать необходимость в исследовании тех процессов «складывания» (М. Фуко) Я, в среде которых протекает его «вживление» в социально-культурный и исторических фон эпохи. Возможность овладения всеми перечисленными перспективами в исследовании феномена человеческого в его познавательной активности открывается путем обращения к метафоре этому многогранному явлению, неугасающий интерес к которому отражают века исследовательской практики.
«Изучение метафор традиционно, но неверно думать, что оно поддерживается только силой традиции» (Н. Д. Арутюнова). Причина, по которой исследование метафоры никогда не уйдет на периферию научной актуальности, заключается в ее сущности, не только возникающей в моменте «сплавления» языка и мышления, но и, по сути, лежащей у истоков возникновения и языка, и мышления. Обращение к анализу метафоры, главным образом, особенностей ее механизма, открывает нестандартные ракурсы для осмысления ставших уже «классическими» проблем эпистемологии гуманитарного знания проблем соотношения реальности и сознания, трансцендентального измерения процессов познания и их корреляции с языковой действительностью, проблем интерсубъективности, коммуникации и роли языка при «складывании» практик рефлексивности и научно-культурных парадигм. Но самое главное исследование метафоры как, в первую очередь, продукта познавательной рефлексии позволяет не
только приблизиться к имманентному бытию Я, возможно даже, «схватить» его в моменте «живости», фиксирующемся ракурсом интенциональности и оформляющемся в смысловом пространстве языка, но и выявить природу данной «живости» в контексте взаимодействия Я и Другого этого «внешнего сущего», бытия, чье «чрево не обращается к Я иначе, как голосом самого Я» (Ф.В. Ницше).
Степень разработанности проблемы. Как известно, начало исследованиям метафоры было положено античной традицией в рамках анализа теоретических и практических задач риторического искусства. Это труды, в первую очередь, Аристотеля, Квинтилиана, Деметрия.
Разработка, пусть и косвенная, вопросов, связанных с выявлением места и роли метафоры не только в языке, но и в мышлении прослеживается в «Диалогах» Платона. Однако необходимо отметить, что, возможно, именно с нее начинается критика метафоры, исходящая, в первую очередь, из осуждения преследуемых риторикой целей. Впоследствии развернувшаяся многовековая практика исследования метафоры в своем развитии будет следовать именно этой тенденции. Наиболее ярко она проявляется в трудах философов XVII века, рассматривавших роль метафоры в науке: Ф. Бэкона, Т. Гоббса, Дж. Локка. Несмотря на прослеживающееся принципиально негативное отношение к данному языковому инструменту, обусловленное все тем же его риторическим «наследием», в их размышлениях обнаруживается неоднозначность понимания метафоры в контексте проблем развития и передачи научной мысли, которая спустя столетия будет критически переосмыслена.
В основе современного исследования метафоры лежит ее понимание в качестве неотъемлемого механизма мышления и познания. Разработкой данного подхода занимались зарубежные и отечественные философы и лингвисты М. Блэк, Дж. Лакофф, М. Джонсон, А. Ричардс, Ж. Деррида, П. Рикёр, Х. Ортега-и-Гассет, Н.Д. Арутюнова, В.Н. Телия, Г.Н. Скляревская, Л.О. Чернейко, Е.В. Падучева, И.В. Полозова, О.И. Глазунова, С.Б. Кураш, Самигуллина А.С. и др. Нетривиальное рассмотрение метафоры в связи с проблемой истинности выражаемого ею значения было предпринято Х. Вайнрихом, М. Юнге.
При всей, казалось бы, разработанности теории метафоры
необходимо все же отметить некоторую поверхностность в понимании
механизма метафорического сопоставления, упускающего, главным образом,
специфику его когнитивной функциональности. Специальные работы, в
которых было бы представлено комплексное исследование проявлений
метафорического в познавательной деятельности, отсутствуют в
философском дискурсе. Поэтому предпринятый в диссертации анализ метафоры складывался путем подключения исследовательских наработок из самых разных областей философского и филологического знания.
На развитие проблематики данного диссертационного исследования оказали влияние размышления о метафоре и феномене «человеческого» Ф. В. Ницше, идеи И. Канта о природе человеческого разума и его познавательных
способностях, произведенный М. Фуко анализ взаимосвязей субъективности и истины, а также психоаналитическая концепция З. Фрейда.
Активное развитие социопсихологического подхода, основу которого составляет понимание антропометричности человеческого мышления, влияния данного свойства на формирование языковой картины мира и способы отражения человеческого мироощущения в языке, наблюдается в исследованиях В. фон Гумбольдта, И.А. Бодуэна де Куртенэ, Ф. де Соссюра, Э. Сепира, Е.С. Кубряковой, А. Вежбицкой, В.А. Масловой, В.З. Демьянкова, Ю.С. Степанова, С.С. Неретиной, П.С. Гуревича и др.
Среди исследований природы символического и его проявлений в языке особо стоит отметить работы Э. Кассирера, Ф. Ницше, Г.В.Ф. Гегеля, А.Ф. Лосева, Е.А. Басина, К.А. Свасьяна.
Серьезные комплексные попытки анализа проблематики, связанной с познавательной деятельностью, немногочисленны. Это труды И. Канта, Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Э. Кассирера. Среди отечественных современных исследований выделяются работы Л.А.Микешиной, В.А. Лекторского, И.Т. Касавина, Б.И. Пружинина, В.П. Филатова и др.
О закономерностях и особенностях развития научного знания писали Т. Кун, К. Поппер, И. Лакатос, С. Фуллер, А. Гросс, Х. Мейер и др.
Среди исследований, касающихся феномена Я и во многом повлиявших на идейное развитие диссертации, особо стоит отметить исследования З.Фрейда, Э. Гуссерля, А. Шопенгауэра. Из современных отечественных исследователей следует назвать Д.И. Дубровского, В.А. Лекторского, Е.О. Труфанову.
Эволюционная обусловленность познавательного процесса ярко отражена К. Лоренцем, Д. Кемпбеллом, Ф. Варела, У. Матураной, Д. Дэннетом.
Объект исследования. Метафора как способ становления и развития познавательной рефлексии Я и конституирования в ее процессе образа объективно истинного.
Предмет исследования. Специфика проявлений метафорического в функционировании языка и мышления.
Целью диссертационного исследования является раскрытие механизма метафоры в процессах становления и функционирования языка и развития познавательной деятельности.
В соответствии с поставленной целью формулируются следующие основные задачи исследования:
выявить причины обращения к анализу метафоры как ключу в исследовании проблем взаимосвязи языка и мышления, проанализировав ее «риторическое» наследие;
обозначить специфику метафоры как способа «артикуляции» научного знания;
выявить и обосновать возможность понимания механизма метафорического соотнесения в качестве «инстинкта» мышления,
проанализировав проявления метафорического «принципа» в возникновении и развитии языковой реальности;
осмыслить возможность обращения к проблеме трансцендентального в контексте исследования метафоры и ее роли в познавательной рефлексии Я, рассмотрев особенности взаимодействии языка и сферы трансцендентального;
рассмотреть роль конкретного интерпретирующего Я в смене научно-культурных парадигм с точки зрения анализа особенностей взаимодействия Я и Другого;
выявить роль метафоры в передаче знания как главном условии трансцендентальной рефлексии познающего Я.
Теоретико-методологическая базой исследования являются выработанные в рамках современной эпистемологии гуманитарных наук герменевтический, исторический и междисциплинарный подходы, обусловливающие необходимость погружения исследуемой проблемы в соответствующие культурный, исторический, социальный контексты, а также рассмотрения ее в системе с другими областями научного знания (языкознанием, когнитивной лингвистикой, психологией).
При выборе и обосновании темы исследования автор исходит из той позиции, что имеющиеся научные разработки по теории метафоры в области философии научного познания и филологии, как правило, страдают общим и принципиальным методологическим недостатком: они основываются на некоторых укорененных в исследовательской практике абстрактно-теоретических воззрениях на специфику языковой природы метафоры, на особенности функционирования метафоры в языке науки, на сущность языка и, главное на закономерности развития научной мысли. Автору хотелось бы наметить возможности другого подхода к пониманию сущности и своеобразию метафорического, базирующегося, прежде всего, на осознании «когнитивной» функциональности метафоры, вне которой оказалось бы невозможным осуществление Я познавательной рефлексии и обладающее экзистенциальной значимостью конституирование им образа объективно значимого. Пересмотр некоторых базовых, «само собой разумеющихся» представлений о метафоре, языке, познавательной деятельности Я и специфике самой сферы гуманитарного знания, как представляется, давным-давно назрел в философском дискурсе.
В целях достижения большей теоретической и методологической ясности необходимо кратко оговорить некоторые опорные понятия и допущения данного диссертационного исследования. Обращение к понятию Я в анализе роли и места метафоры в познавательной деятельности обусловлено стремлением охватить познающего субъекта в его «жизненной» целостности и непосредственности; обращение к понятию трансцендентального представляется закономерным и оправданным, поскольку проблема априорности традиционно считается одной из центральных, когда речь заходит об осмыслении познавательной деятельности; понятие рефлексии представляется наиболее ёмким и
методологически эффективным при описании специфики взаимодействия познающего Я с внешней объектностью, в результате которого устанавливается то или иное «пред-ставление» объективно истинного.
Поскольку в работе особенно значимым становится разговор о гуманитарном знании как конвенциональной объективации субъективных познавательных интенций, то закономерным представляется обращение к феноменологии «понимания» и «передачи». Именно она становится сквозным мотивом, пронизывающим рассуждения о роли метафоры в диалектике научных форм.
Необходимо отметить, что в целом развитие диссертационного исследования опиралось на существующий терминологический аппарат феноменолого-герменевтической традиции.
Научная новизна диссертационного исследования заключается в следующем: разработан подход, призванный переосмыслить сложившиеся трактовки места и роли метафоры в функционировании языка и мышления:
-
Выявлены историко-философские предпосылки многовекового ограничения исследований метафоры исключительно риторико-стилистическим подходом.
-
Предложена трактовка метафоры как «инстинкта» мышления, направленного на поиск и разработку мыслительной стратегии, наиболее удобной и эффективной в конкретных условиях бытия субъекта.
-
Обоснована возможность понимания метафоры как когнитивного механизма, посредством которого в процессе познавательной деятельности учреждается и развивается языковая действительность.
-
Разработано понимание метафоры как особой когнитивной техники «мыслительных прыжков», позволяющей преодолевать «контекстное тяготение» и тем самым выходить за рамки привычных мыслительных стратегий.
-
Раскрыта специфика проявления метафорического в коммуникативном взаимодействии «Я – Другой».
-
Проведено исследование языка как неосознаваемой носителем локативно-когнитивной «привязки» с учетом специфики языкового измерения сферы трансцендентального.
-
Раскрыта роль метафоры в передаче знания как главном условии трансцендентальной рефлексии познающего Я и обоснована возможность рассмотрения в качестве источника данной рефлексии уникальность само-конституирования конкретного интерпретирующего Я.
Положения, выносимые на защиту:
1. Именно в рамках античной риторической традиции закладываются
основания для исследования метафоры в контексте проблем взаимосвязи языка и мышления. Риторика как искусство разговора, пусть и не полностью, но преодолевает восприятие метафоры сугубо как тропа, придающего речи лишь изящную возвышенность. В практике использования метафоры
развивается ее понимание с точки зрения функциональности в речи субъекта, стремящегося оказать влияние на слушателей. Метафора оказывается языковым инструментом, позволяющим передавать некую мыслительную установку, искусственно «вживляя» ее в воспринимающее сознание. Данная способность явилась основанием для последующей многовековой критики метафоры в языке науки. Следствием данной критики стало укрепление риторико-стилистического подхода к анализу метафоры, ограничивающего исследования метафоры исключительно задачами поэтики.
-
Значимость метафоры для развития научного дискурса объясняется особенностями ее механизма. Метафора может трактоваться в качестве особой когнитивной техники «мыслительных прыжков»: обработка метафорического значения означает переход в ранее не предполагавшийся контекст. Происходящее в итоге межконтекстуальное взаимодействие в условиях уникальности процесса интерпретации оборачивается размыканием существующих границ в представлении и понимании. Также метафора, представляя собой способ удивительно точного «само-высказывания» Я, способствует складыванию субъективного нарратива последовательного истолкования себя в предпринимаемых актах познавательной рефлексии, ее ракурсах и направленности и формированию «авторской» онтологии.
-
Метафора может трактоваться в качестве «инстинкта» мышления, направленного на поиск и разработку максимально эффективной в условиях исторического момента мыслительной стратегии, закрепляемой и транслируемой языком. Метафора, задавая некий ракурс в восприятии объекта, может выступать в качестве механизма бессознательной логики, учреждающей языковую действительность.
-
Сфера трансцендентального обладает способностью к преобразованию и характеризуется языковым измерением. Язык можно понимать в качестве неосознаваемой носителем локативно-когнитивной «привязки», контекстуально и дискурсивно транслирующей эффективные в данный исторический момент мыслительные стратегии. Язык выполняет роль когнитивной среды, фиксирующей изменения в установках и путях трансцендентальной рефлексии познающего Я, всегда находящегося под давлением «принципа реальности».
-
Выражением трансцендентальной рефлексии познающего Я является смена научно-культурных парадигм, понимаемых в качестве когнитивно-герменевтических практик. Начало трансцендентальной рефлексии лежит в познавательной интенции и уникальности «способа бытия» конкретного интерпретирующего Я, которое с необходимостью трансцендирует, взаимодействуя в своей познавательной активности с Другим как чем-то абсолютно «внешним».
-
Истоком взаимодействия Я и Другого является экзистенциально значимая потребность Я в само-конституировании обретении себя через предпринимаемые ракурсы познавательной рефлексии. В них Я находит и разрабатывает значимый для собственного бытия смысл. Механизм
конструирования и «о-своения» опыта Другого метафоричен по своей сути. Передача знания всегда характеризуется «погрешностью».
7. Трансцендентальная рефлексия представляет собой разрабатывание
познающим Я того образа объективного, в неосознаваемом осмыслении которого Я формирует для себя наиболее эффективный в данный исторический момент «способ бытия».
Научно-теоретическая и практическая значимость
диссертационного исследования заключается в том, что его результаты
открывают новые перспективы в осмыслении современного проблемного
поля эпистемологии гуманитарных наук, философии и методологии науки, а
также философии языка. Выводы, сформулированные на основании
теоретических результатов, полученных в ходе диссертационного
исследования, могут быть использованы в практике преподавания и разработке курсов по философии языка, философии и методологии науки, философии культуры; а также может представлять интерес для специалистов, разрабатывающих прикладные аспекты когнитивного исследования языка.
Апробация результатов исследования. Ряд положений и основные выводы диссертационного исследования представлены в серии публикаций автора в изданиях, входящих в перечень ВАК и индексируемых в системе РИНЦ, а также апробированы в рамках VII Всероссийского философского конгресса (Уфа, октябрь 2015 г.) и Международной научно-практической конференции «Современное образование: векторы развития» (Москва, апрель 2016 г.).
Структура и объем диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, основной части, представленной двумя главами, шестью параграфами, заключения и библиографического списка. Общий объем диссертации составляет 163 страницы машинописного текста, из них 17 страниц содержат список использованной литературы, включающий 196 наименований.
Метафора в языке науки: «пособничество» лжи или особая когнитивная техника
По сути, рассуждение Бэкона о свойствах метафоры не выходит за рамки уже сказанного риторикой, однако оно демонстрирует изменение исследовательского акцента. Метафора анализируется Бэконом с точки зрения ее применимости в языке науки и способности именно передавать знание, а не служить своеобразным отвлекающим маневром при передаче или способом проникновения в чужое сознание. Бэкон размышляет о метафоре как инструменте передачи новой, еще не устоявшейся идеи, как о языковом механизме, позволяющем «пересадить знание в голову слушателя в таком виде, в каком оно выросло в его (исследователя - прим. мое Н.К.) собственной голове»30.
Но несмотря на, казалось бы, открывающуюся радужную перспективу в осмыслении метафоры Бэкон, оставаясь верным своему методу мудрого изложения и потому прибегая к метафоре, критикует язык, а именно силу слова, его «обманчивый и чуть ли не колдовской характер», порой всячески сбивающий мысль с «правильного пути»31. Если считать, что метафора все-таки состоит из слов, вернее, из ловкого манипулирования их значениями, то она оказывается чуть ли не главным проводником «идола площади» в столь восприимчивый человеческий разум, поскольку оперирует складывавшимся веками коммуникативной практики «плохим и нелепым установлением слов»32. И хотя аналогия, проводимая Бэконом, не несет положительной оценки свойств языка, именно в ней, вопреки замыслу автора, содержится важная для понимания механизма метафоры и ее роли в познании и развитии науки идея, которая и будет раскрыта позже.
В критике метафоры как формы мысли примечательны также точки зрения Т. Гоббса и Дж. Локка. Гоббс, отстаивая смысловую прозрачность языковых выражений, полагал недопустимым использование метафоры при рассуждении или поиске истины33, поскольку метафорическое значение обусловлено «природой, наклонностями и интересами говорящего»34, а значит, является средством обмана и разжигания страстей35. В этой связи считалось непозволительным также прибегать к метафоре, давая советы, то есть сообщая некое знание, в противном случае истина ускользала, теряясь в «темной, путаной» метафорической двусмысленности, тем самым уступая место замыслам советующего, а не ответам на вопросы нуждающегося в совете36. Метафора, таким образом, понималась Гоббсом как одно из «злоупотреблений речи»37, направленное на сознательный обман других, а использование ее в языке науки сравнивалось с блужданием «среди бесчисленных нелепостей»38.
Однако при столь нелестном отношении, характеризующим рассуждения Гоббса о метафоре и ее роли в языке и познании, в «Левиафане» можно обнаружить замечания, явно противоречащие обрисованной Гоббсом позиции. Например, размышляя о причинах абсурдности, которой так подвержены книги философов, Гоббс одной из ее причин указывает использование метафор и иных риторических фигур, употребление которых уместно лишь в обиходной речи39, но не в научных, ставящих своей целью достижение истины, рассуждениях. Вместе с тем, если обратиться к анализу стиля самого ученого, невозможно не заметить, что, всячески отрицая полезность метафоры в научном дискурсе, сам автор в своей аргументации и способах развития мысли ее избежать так и не смог.
Особого внимания заслуживает также еще одно высказывание Гоббса, из которого легко эксплицируется позиция ученого относительно метафоры и ее роли в познании. Размышляя о значениях слов в Священном Писании, Гоббс различает их точное значение и метафорическое, при этом отмечая, что «там, где ни одно из этих (точных и метафорических - прим. мое Н.К.) значений не проясняет смысл этого слова в Писании, данное место недоступно человеческому пониманию»40 (курсив мой Н.К.). Иначе говоря, если понимание заключается в акте извлечения и усвоения заложенного смысла, то метафоризация, вопреки своему столь критиковавшемуся «пособничеству» лжи и нелепости, все-таки оказывается не только способной открывать доступ мышлению к передаваемому знанию, но и может выступать самим инструментом передачи знания.
Механизм метафоры в контексте функционирования мышления: язык и интерпретирующее Я
Метафора, таким образом, выступает в качестве языкового механизма, посредством которого осуществляется в процессе познавательной рефлексии «препарирование» абстрактной материи языка. Фиксируя определенный ракурс интерпретации опыта, метафора создает своего рода эффективную для настоящего исторического момента когнитивную «привязку» коллективного сознания к условиям внешней действительности, которая заключается в определенном методе редуцирования поступающей извне информации, упрощения процесса осмысления объектов, что, безусловно, сказывается на дальнейших смысловых и практических манипуляциях с данными объектами150. Иными словами, образуется исторически закрепленная «методологическая» схема осмысления, своего рода концептуальный каркас для общесоциального пользования151. Наряду с этим метафора является способом необходимой смысловой трансформации152 следствия изменения ракурса в познавательной деятельности.
Гипостазирование может быть понято и более широко, на что обращает внимание Л .А.Микешина. По ее мнению , данная операция суть функционирования языка. Сам факт сформированности языковых категорий означает их гипостазированность: понимая категориальный аппарат в качестве совокупности «концептов, гештальтов, оперативных единиц мышления»153, то есть как средств членения действительности, мы допускаем, что язык самостоятельно наделил их онтологической значимостью. Так, например, категории абстрактности и предметности, обладающие различной онтологической природой, грамматически не различаются языком и в равной степени, обладая общими морфологическими критериями, включаются им в класс существительных154.
К слову, о метафоре как переносе категорем в рамках операции номинализации упоминал Ж. Деррида, анализируя аристотелевскую концепцию противопоставления имени и глагола. В своих рассуждениях он опирается на концепцию Г. Лейбница о выделении субстантивной идеи в каждом синтаксическом знаке отношений , попросту говоря в служебных словах, не имеющих собственного грамматического значения155. Фактически, приводимый Деррида в пример диалог Теофила и Филалета посвящен проблеме гипостазирования, возможности того, как слова, используемые «для образования действий и понятий, совершенно удаленных чувств, берут свое начало в чувственных идеях, из которых они переносятся на более темные значения…»156. Анализируя употребление локативных предлогов в высказываниях с абстрагированными значениями (причины-следствия, различия-соответствия и др.), они прослеживают «аналогию чувственных вещей и нечувственных»157, то есть выявляют механизм метафоры, лежащий в основе языкового гипостазирования.
Таким образом, каждый элемент языковой системы либо является следствием акта гипостазирования, либо служит его осуществлению. Языковая самобытность, будучи коррелятом (особенностей) взаимодействия мышления и физической действительности, заключается также в том, что вычленяет для носителей языка релевантные для их модуса существования свойства этой действительности. Обратной стороной, возможно, психолого-метафизической, данного «схватывания» становится гипостазирование все «схваченное» начинает онтологически существовать для сознания носителя языка, поскольку утверждается логикой языка. Можно сказать, что через метафору, «налаживающую» связь между сферами абстрактного и физического, язык задает условия смыслового пространства158, в которых выражается вся «сумма человеческих отношений»159 и устанавливаются образы истинного.
Прежде чем перейти к следующему шагу в анализе гипостазирования, необходимо ввести понятия интерпретирующего и познающего Я, выявить их сущностное отличие от понятия субъекта и в то же время найти точки соприкосновения. Познающее Я оно, правильнее будет сказать, только настроено на познание, но само по себе не осуществляет его, поскольку в своей «до-субъектности» нейтрально. Если следовать пониманию, предложенному Кантом, то Я «лишено всякого содержания», и речь о нем заходит только в условиях отвлечения от свойств субъекта. Тогда познающим Я можно обозначить самое абстрагированное понимание познавательной активности человеческого разума как таковой, до ее «погруженности» в язык. Такой подход, несмотря на кажущееся «перешагивание» устоявшейся точки зрения, согласно которой вне языка невозможно мышление, как раз таки акцентирует внимание именно на ведущей роли языковой реальности в познании. Интерпретирующее Я мыслящее, познающее и следующее в этом определенным правилам и установкам. Это познающее Я, погруженное в язык. Под конкретным интерпретирующим Я, в свою очередь, понимается именно носитель языка, обладающим уникальным «способом бытия».
Метафора: взаимодействие языка и сферы трансцендентального
Таким образом, в контексте трансформаций, необходимо претерпеваемых сознанием Я в процессе концептуального освоения мира, язык может быть сравним с фокусом здесь-актуального значимого (о нем подробнее далее) рефлексирующего Я, которое не без участия метафорического движения, проявляющегося в тех или иных соединениях смысловых элементов, прокладывает «в поле восприятия настоящего»325 только прагматичные, на взгляд своего внутреннего бытия, пути интерпретации. Являясь доминантными, они представляют собой то, что при анализе языка принято называть «контекстами» организующими смысловое пространство конструктами, которые образуют общий, «сбалансированный» взгляд на бытие, то есть придают ему единство. Чтобы не допустить смешения ракурсов, уже наметившееся в предыдущем предложении, остановимся на данном моменте более подробно.
С одной стороны, если смотреть с точки зрения языковой «методологии», контекст, как указывалось ранее в исследовании, это способ актуальной смысловой организации, проводимой языком, которая выражается как раз таки в выдвижении из всех гипотетических маневров интерпретации некой одной, доминирующей, отражающей наиболее устойчивый и прагматичный в данный период времени способ понимания некоего х. Так, говоря «в контексте русской философской мысли 19 века», мы, совершенно не осознавая того, уже исходим в нашем размышлении из некой определенной позиции. То есть мы называем контекстом то, что закрепляет самую согласованную, конвенциональную установку в осмыслении некоего явления.
Но с другой стороны, с точки зрения нашей практики языка и осуществляемой познавательной рефлексии, контекст и есть та самая доминантная интерпретация. Однако самая интересная сторона контекста раскрывается все же, если смотреть на него как на метод. Когда мы осмысляем некое «А в контексте В», это означает столкновение контекстов, причем, исходя из доминантного смыслополагания В, мы стремимся получить такое А1, которое непременно если не усиливает, то обязательно поддерживает демонстрируемый контекстом В мыслительный мотив. То есть размышляя о чем-то в контексте русской философской мысли 19 века, мы будем понимать это нечто, исходя из тех же мыслительных «посылок», из которых исходили при осмыслении самой русской философии данного периода, которую в свою очередь тоже осмысляли с опорой на некий контекст. Выходит, что, мысля «в контексте чего -либо», мы мыслим через сопоставление метафору , поскольку так или иначе, в поиске точек соприкосновения осмысляемых явлений, неосознаваемо стремимся связать их общим мотивом понимания.
Следуя этой мысли, можно сделать следующий вывод. Межконтекстуальное взаимодействие как столкновение смыслополаганий лежит в основе познавательной рефлексии. Во-первых, значение некоего х, его «суть», можно уяснить только через установление связи между всеми элементами, в данном случае контекстами как смыслополаганиями 326. При таком подходе контекст как организующий конструкт является способом приведения смысла, рассматриваемых отношений, под общий «интерпретационный знаменатель». Иными словами, через поддержание и усиление познавательного «мотива», транслируемого контекстами, происходит образование общего «взгляда», точки опоры осуществляемой познавательной деятельности. Можно сказать , что контексты средства сбалансирования картины мира как ее итога. Но, во-вторых, контекстуальное взаимодействие, поддерживая «ось» рефлексии об объекте, также способствует и изменению градуса ее наклона, когда на «пороге интенсивности» появляется иное смыслополагание, чей мыслительный мотив признается более эффективным (и адаптивным) в наступивших условиях. Таким образом, метафорическое взаимодействие контекстов как бесконечная «круговоротная» разработка предположений их обоснование, утверждение, укрепление и опровержение что некое х может являться, к примеру z, отражает, с одной стороны , преломление сферы трансцендентального в языке , а с другой познавательную рефлексию интерпретирующего Я.
К слову, в контексте развития научного знания доминантные интерпретации обретают форму теоретических построений, характеризующихся определенной системой рассуждений, которая в свою очередь «несет определенную информацию о предметной области и в этом смысле не является «чисто» формальной»327. Можно сказать, что она представляет собой результат формирования некоторой онтологии, то есть актуализации конкретных объектных взаимосвязей, поскольку средства, способ, подхода к анализу чего-либо всегда определяется сущностью и составом анализируемого. Эту мысль можно прояснить, проведя аналогию с вопросно-ответной диалектикой, которая подразумевает, во-первых, что ответ уже присутствует в вопросе, а во -вторых каждый ответ мотивирует следующий вопрос328. Тогда любая концепция выражает определенную постановку вопроса, которому предначертан определенный ответ. Избираемые пути интерпретации, таким образом, «прокладываются» рельефом насущной онтологической картины. Они, с одной стороны, формируют содержание предметной области, понимаемой как «множество определенным образом трактуемых ситуаций»329
Роль метафоры в передаче знания как главном условии трансцендентальной рефлексии познающего Я
Каждый из временных планов характеризуется своим «фильтром» значимости, задающим определенный ракурс цензуры извне поступающего знания. Следуя данной мысли, можно сказать, что выделяется здесь-актуальное значимое, обрабатывающее опыт Другого в условиях ситуативного контекста (как самый банальный пример из повседневности ослышки, когда идет явная смена значимого в содержании опыта Другого), и имманентное всегда-значимое, выражающее «голос» Я, отвечающее истокам его натуры. Необходимо отметить, что данные два вида значимости находятся в тесной взаимосвязи: на первый взгляд, сущность здесь-актуального значимого реализуется в моменте, фиксируя лишь мгновение «бесконечного потока переживаний»384, однако при более внимательном рассмотрении оказывается, что в здесь-актуальном значимом, в формате его «цензуры», проецируется «воля», голос потребности имманентного всегда-значимого Я. Иначе говоря, здесь-актуальная значимость частично детерминируется имманентной всегда-значимостью. Антиципация опыта Другого, таким образом, проходит цензуру здесь-актуального, через «форму» которой орудует «схватывающим вниманием»385, расставляя собственные акценты и интенсифицируя их, имманентная всегда-значимость Я. Но тогда возникает вопрос, что лежит в основе данного «схватывания», каковы мотивы проводящегочя СК Я и почему в различных ситуативных контекстах (особенно разделенных во времени) «схватывание» актуализирует различные элементы содержания опыта Другого?
Чтобы ответить на данный вопрос, необходимо обратиться к специфике самой имманентной всегда-значимости. Как уже говорилось ранее, рассматриваемая значимость, выражающая голос природы Я, то, что выделяет данное Я среди всех остальных подобных Я, задавая модус бытия данного Я, обладает собственным временным планом, точнее, в контексте последующего обозрения, планом развития и реализации собственных потенциальностей, что проявляется в изменении ракурса «первичной» цензуры здесь-актуальной значимости. Если допустить, что модус внутреннего бытия выражает общий тон «звучания» природы Я как некой врожденной константы, то этот модус всегда будет направлен на то в обрабатываемом опыте, что отвечает природе Я, ее уже реализованной и еще требующей реализации сущности . То есть , по сути , на лицо процесс постоянного само -развития, само-обновления и как итог и цель само обретения, что в совокупности представляет собой процесс само-конституирования Я. В данной связи вопрос об основе «cхватывающего внимания» и его мотивах находит ответ в том, что имманентное всегда-значимое в Я как нестатичной системе, постоянно находящейся в состоянии смыслообразования и самоконституирования, в процессе развития изменяет вектор и ракурс «схватывающего внимания», актуализируя в содержании опыта Другого лишь те элементы и связи, которые в данный момент ее внутреннего времени отвечают запросам сущности природы Я, могущие развить потенциальности и наметить новые, иначе говоря, «схватывающее внимание» это бессознательное проецирования себя, это непрекращающееся схватывание во внешнем опыте своей самости.
Главным механизмом данного само-узнавания является метафора. Чтобы выявить обоснованность данной мысли, необходимо вернуться к процессу передачи знания и его «вынужденного», неосознаваемого перепродуцирования как последствия само-узнавания и само-обретения. После того как прошла антиципация опыта Другого цензурой здесь актуальной значимости, активизируется «схватывающее внимание», выявляющее значимые для самости Я элементы опыта Другого путем «вслушивания»386, поскольку, как отмечал М. Хайдеггер, «Только тот, кто уже понимает387, может вслушиваться». Во «вслушивании» проявляется «самобытно творящая сила»388 самости Я главный принцип и орудие ее само-конституирования, сила, выражающая суть стремления самости Я и определяющая модус внутреннего бытия Я. Из-за нее самость вынуждена находиться в непрекращающемся поступательном движении, воплощаясь в бесконечно новых, но хранящих отпечатки прежних «состояний» формах. Инструментом данного воплощения является метафора, а именно ее суть, заключающаяся во взаимодействии двух сущностей, в рассматриваемом случае спроецированном , подвергнувшемся «внутренней» цензуре опыта Другого и собственной сферы всегда-значимого Я. Результатом данного наложения становится интериоризация, или присвоение понятого389, «услышанного» в опыте Другого, иначе говоря, «духовный сдвиг»390, трансформация «способа бытия», актуализирующий потенциальности самости Я, тем самым развивая природу Я, и открывающий новые горизонты ее последующего развития, формирования и само-обретения.
Примечательно, что само-обретение циклично: его «результирующие» состояния, которые, по сути, и задают вектор последующему «схватывающему вниманию», являются развитием прежних «результатов» и потому хранят их следы. Механизм метафорического соотнесения, таким образом, оказывается своеобразной нитью, связующей состояния, различные этапы становления и само-обретения сущности Я.