Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Истоки и фундамент концептуализации социальной темпоральности 23
1.1. Исследования социальной темпоральности: сложности и основные достижения 23
1.2. Конструктивизм и реализм в исследовании социальной темпоральности 49
1.3. Социальная темпоральность: от интерсубъективности к интеробъективности .70
Глава 2. Объекты и взаимодействия в современной онтологии 89
2.1. Истоки объектно-ориентированного подхода 89
2.2. Становление объектно-ориентированного подхода 109
2.3. Сущность и специфика объектно-ориентированного подхода 129
Глава 3. Социальная темпоральность: объекты и концепты 149
3.1. Анализ возможностей применения объектно-ориентированного подхода к исследованию социальной темпоральности 149
3.2. Две метафоры современной темпоральности: к перспективам нового языка описания 171
3.2.1. Время Мебиуса как инверсия социальной темпоральности. 171
3.2.2. Ризома: причины и следствия множественности времен 186
3.3. Способы измерения социального времени 199
3.3.1. Часы и календари: физические объекты и социальное время 211
3.3.2. История как способ измерения социального времени 219
3.3.3. Событие и кризис и их роль в измерении социального времени .237
Глава 4. Социальные практики современной темпоральности 258
4.1. Современность как исследовательская проблема 258
4.2. Ускорение и его следствия 272
4.3. Политика памяти и структуризация социального времени .289
4.4. Темпоральные аспекты модернизации .301
4.5. Проблема осмысления будущего в условиях темпоральной трансформации 314
Заключение 326
Список литературы .332
- Исследования социальной темпоральности: сложности и основные достижения
- Сущность и специфика объектно-ориентированного подхода
- История как способ измерения социального времени
- Проблема осмысления будущего в условиях темпоральной трансформации
Исследования социальной темпоральности: сложности и основные достижения
В первом параграфе речь пойдет об опыте категоризации понятий, которые будут использоваться при осмыслении аспектов социальной темпоральности, истоках концептуализации, а также об основных теориях социальной темпоральности, их достоинствах и недостатках.
Социальная темпоральность как осмысление темпоральных аспектов социальных процессов, влияния опыта сообществ на восприятие и проявление времени становится предметом специальных размышлений философов только после того, как социальное получает свое место в качестве отдельного поля, однако идеи исследователей социальной темпоральности возникали на фундаменте выводов и интуиций более ранних философов. Поэтому в начале параграфа мы рассмотрим, как сформировался категориальный аппарат, который затем будет применяться мыслителями.
Время как фундаментальная онтологическая категория с древности была, прежде всего, частью космологических и мировоззренческих построений мыслителей. Для античных философов время – это, прежде всего, часть Космоса, то есть, порядка. Таким образом, время как последовательность, упорядочность противостоит Хаосу. Предметом исследования античных мыслителей является не темпоральность сама по себе, а устройство мира, одним из составляющих которого оказывается в их представлении время. Философы осмысляют изменчивость, динамику (Гераклит, Платон), движение (Аристотель), однако время остается только «подвижным образом вечности». При этом, необходимо подчеркнуть, что вечность для античности – это не вечность религиозных представлений, в соответствии с которыми она практически отождествляется с личностным Богом, а часть космического порядка, проявлением которого является, например, движение космического небосвода. Время в таком случае оказывается лишенным субстанциональной природы. Поэтому можно предположить, что времени как такового не существует24, его можно отождествить с числом движения25. Имеется ввиду не имеющее характер субстанции число Пифагора или даже идеи Платона, а всего лишь «мера измерения». Исключений здесь нет. Конечно, Аристотель признает реальность «теперь», но это «теперь» является не временем, а всего лишь границей времени, которая необходима для связи образов прошлого и будущего.
Место Космоса, проявлением которого была Вечность в античности, в Средние века занимает Бог. Время, таким образом, возникает вместе с миром, сотворенным Богом. Этот перенос внимания исследователей с Космоса на Бога стал основой интереса к нефизической темпоральности вообще. О. Георгий Флоровский отмечает, что именно с религией, в частности, с христианством, связано открытие исторического времени26. Если в античности время рассматривалось как одно из проявлений космических законов, то Августин видит время в индивидуальной душе, предлагая, таким образом психологическую трактовку темпоральности. Другой средневековый философ Иоахим находит идею развития в Библии. Он считает, что за эпохами Отца и Сына (Ветхий и Новый завет) придет эра Святого духа, то есть, в самом Боге заложена идея развития. Эта мысль потом получит продолжение в философском идеализме Фридриха Шеллинга. Однако, взгляды Иоахима представляют собой исключение; большинство средневековых философов (Боэций, Максим Исповедник, Фома Аквинский) акцентировали внимание на исследовании вечности.
Еще одна важная идея, получившая продолжение, в том числе, у исследователей социальной темпоральности, это идея последовательности, которая концептуализируется в творчестве Фомы Аквинского. Бог, субстанция, неизменны, то есть вечны; однако материальные предметы не могут быть неизменны, их существование оказывается дискретным – одна часть заменяется другой. Последовательность этих изменений Фома Аквинский называл временем (tempus). Для идеальных субстанций, например, душ, характерно не время (tempus), а бесконечная длительность (aevum).
Проблемы изменений и последовательности, которые поставили некоторые средневековые мыслители, будут доминировать в номинализме и, затем, в философии Нового Времени. Растущая секуляризация приводит к тому, что время все чаще рассматривается без связи с Богом и, как следствие, вечностью. Выявление причин изменений, которым подвергается все существующее, станет одной из основных задач, разрешением которой будут заниматься философы.
Следующий этап исследований социальной темпоральности был связан с развитием естествознания и механики XVII века, следствием которого стало изменение представлений о фундаментальных онтологических категориях. Длительность больше не противопоставляется времени, а выступает как один из его атрибутов. Также критикуется противопоставление времени и вечности (Д. Локк, Д. Юм). Мир, который был объектом осмысления философов-эмпиристов – это мир развития и становления, tempus как последовательность изменений, характерная для мира, не противопоставляется вечности и длительности, а начинает выступать в качестве единственного времени.
Ньютон разделяет абсолютное время, которое можно трактовать как проявление вечности (время не существует без Бога), и относительное как время мира. В дальнейшем, абсолютное время, даже если признавалось философами, все чаще оставалось за пределами их исследований. Развитие научного знания способствовало вниманию к доступному изучению времени мира и человека.
Дж. Локк еще не отрицает вечность27, но уже сближает идеи последовательности, времени и вечности, Дж. Беркли настаивает, что последовательность сама по себе образует время28, Д. Юм практически отождествляет время и последовательность29. Следствием этих взглядов стало распространение идеи линейного времени, противостоящей лишенной развития вечности.
Представители немецкой классической философии (И. Кант, Фр. Шелленг, И.Г. Фихте, Г. Гегель), с одной стороны, выступали систематизаторами предшествующей традиции в западной философии, с другой – заложили основы постклассической парадигмы.
И. Кант продолжает рассуждать о бесконечности времени и пространства, а также об абсолютном времени30, но бесконечность времени у него завершается настоящим, следовательно, по замечанию Э.М. Чудинова, Кант уже допускает начало мира во времени31. Фр. Шеллинг одним из первых построил свою метафизику на признании идеи развития. Если у христианских теоретиков Бог отождествлялся с вечностью, то Шеллинг осмысляет его через процесс; Бог – это жизнь, следовательно, он развивается, эволюционирует. Время оказывается составляющей жизни Бога.
Сущность и специфика объектно-ориентированного подхода
Цель параграфа – рассмотреть основные особенности объектно-ориентированного подхода, а также последствия новой роли объектов в современной метафизике. На первом шаге мы коснемся экстернальных причин, которые, на наш взгляд, отразились в объектно-ориентированных направлениях, затем опишем метафизические аспекты рассматриваемого подхода и проанализируем его основные эпистемологические следствия.
Концепт «объектно-ориентированная онтология» сейчас имеет довольно широкое значение. «Ориентируется на объекты» не только Г. Харман, о котором речь шла выше, но и Леви Брайант, Жан-Люк Нанси, Б. Латур в своем проекте «Исследование модусов существования», Мануэль Деланда и т.д. В предыдущем параграфе мы показали истоки объектно-ориентированного подхода, а также основные различия во взглядах некоторых указанных авторов. Необходимо подчеркнуть, что ни акторно-сетевая теория, ни, тем более, объектно-ориентированная онтология Г. Хармана не могут быть целиком и некритично использоваться в качестве методологии, в том числе, по причинам недостатков, которые уже были высказаны выше. Однако в их исследованиях присутствуют ряд ценных выводов, наблюдений, интуиций, которые нельзя игнорировать. Далее мы рассмотрим основные постулаты объектно-ориентированного подхода, которые были осмыслены нами с опорой на выводы основоположников этого направления.
Мы считаем, что интерес к объектам вполне логичен в рамках современной познавательной парадигмы. Он связан с тем, что вещь, по наблюдению философов, не может быть самой по себе, вернее (потому что различные вариации чего-либо «на самом деле» уже признаны необъективными), невозможно ее восприятие, («ведение») вне других вещей. «Воздух является стихией, необходимой нам, чтобы дышать. И если дышать — это то же самое, что утверждать нашу любовь к жизни в наслаждении ею, тогда процесс этого наслаждения зависит от воздуха. В этом же смысле удовольствие от ходьбы или стояния на одном месте зависит от стихии земли, а удовольствие от питья возможно только при наличии чистой воды в достаточном количестве и т. д»206. Казалось бы банальность, но в этой цитате современный феноменолог Р. Бернет (род. в 1946 г.) подчеркивает, что субъектность чего-либо (кого-либо) невозможна без присутствия Другого, других или просто внешнего. Понимание существует только в связи, наличии какой-либо сети: «Каждый раз, когда удается понять, что происходит в других, это понимание открывает новые ассоциации и новые возможности понимания; и наоборот, поскольку всякая удваивающая ассоциация обратима, любое такое понимание раскрывает мою собственную душевную жизнь со всеми ее общими и отличительными признаками и благодаря выявлению тех или иных новых черт делает ее плодородной в отношении новых ассоциаций»207. Выше мы также показывали, что подобные тезисы отстаивали Г. Зиммель и Б. Латур. Таким образом, с позиции объектно-ориентированного подхода любой объект связан с определенной сетью отношений, в рамках которой он определяет Других.
У этого тезиса существуют важное следствие. Современные «объектные» метафизики можно трактовать как попытку переосмыслить созданную философией Ж. Делеза и Ф. Гваттари реальность, в которой неустойчивость, в том числе, материальных объектов, оказывается основой онтологии. Материя не существует как стабильная сущность, а свободно проявляется в виде конфигураций, соединений. Стабильная сущность возможна, однако она является результатом такого движения производства и распределения материи. Эта же нестабильность оказывается характерна для идеальных объектов, разница между которыми, как правило, не становится предметом для обсуждения. Таким образом, вместо сущности мы говорим об объекте, который можем трактовать как соединение нескольких объектов, «толпа» (Л. Брайант). С одной стороны, в этой ситуации онтологичными оказываются отношения, а не объекты, а метафизика оказывается «акторно-ризомной»208. Но, с другой стороны, если акцентировать внимание на отношениях, конструирующих объект, можно потерять сам объект, а также столкнуться с рядом противоречий, мешающих суждениях о такой метафизике.
Таким образом, проблемы возникают с онтологическим статусом отношений. Если объект можно связать с сущностью, то с чем связываются отношения? Как можно говорить об онтологичности отношений, если они постоянно возникают, пропадают, оказываются зависимы от разных факторов, также претендующих – иногда с большими на то основаниями – на онтологический статус, наконец, если сила, качества, роль отношений зависят от объектов и их качеств? Если обосновать возможность онтологического статуса отношений все-таки удается (как, например, в некоторых работах Б. Латура) сложности возникают с определением сущностных качеств отношений. По крайней мере, на уровне здравого смысла, понятно, что если кружку переставить из шкафа на стол, подарить другу, принести на работу – она не перестанет быть кружкой, хотя и оказывается связана с разными актантами. А вот если начать использовать ее в качестве подставки под зубные щетки или пепельницы – она поменяется. Так как определить эти изменения? В какой момент кружка как посуда, емкость для жидкостей перестает быть тем, чем она была? В чем разница между кружкой, которая стоит в офисе и такой же (или той же) кружкой, которая стоит в ванной, и в ней лежат зубные щетки? В обоих случаях мы имеем дело с определенной сетью отношений вокруг кружки, но в одном из случаев в какой-то момент мы должны перестать говорить о кружке как посуде для питья и называть ее чем-то другим. Значит ли это, что поменялась сущность объекта (изменились существенные качества), или что «быть подставкой для зубных щеток» также оказывается одним из тех качеств, которые связаны с объектом. В любом случае, мы должны говорить не столько об отношениях, сколько о качествах объекта.
Разрешению этих противоречий обязан своим появлением объектно-ориентированный подход. Мы признаем онтологичность не отношений, а объектов, а также считаем, что сущность объекта неисчерпаема и не сводится к перечислению его качеств. Для того, чтобы обосновать эти суждения, мы более подробно остановимся на характеристике объекта.
Реализм, который Харман называет наивным, предполагал наличие только двух видов объектов – сущность и агрегат. При этом, сущность неизменна по определению, а агрегату можно вообще отказать в реальности, так как он состоит из нескольких объектов. Внимание только к сущности, характерное для предшествующих течений реализма, приводило к рассуждению о вечном в противовес осмыслению не заслуживающих внимания классической философии изменений.
История как способ измерения социального времени
В этом пункте мы исходим из того, что сам человеческий опыт, в том числе, опыт времени и прошлого, предполагает необходимость структуризации. Поэтому далее будут описаны представления об истории в Средние века и Новое время, затем, с опорой на идеи Г. Зиммеля, П. Рикера, Д. Карра, а также переосмысление концептов «пространство опыта» и «горизонт ожиданий» Р. Козеллека, обоснована возможность использования истории в качестве способа измерения социального времени.
Исторический нарратив связан с распространением, а затем и доминированием линейной модели времени, которая сама по себе оказалась, прежде всего, следствием христианства. Рождение Христа выступило Событием, повторение которого было невозможно, поэтому не соответствовало принципам циклической модели. Внимание с ритуала, повторения как части экзистенции переносится в будущее, грядущее спасение. Время перестает быть рябью на поверхности вечности, а оказывается мощным потоком, несущимся на встречу к будущему. Особенно это проявилось в течение Нового времени. Б. Латур заметил со ссылкой на Ницше, что «нововременные несут болезнь истории в самих себе»358. Интеллектуальная культура раннего Нового времени уже имела следы линейного восприятия времени, однако Фр. Бэкон еще не разделяет историю и память, называя воспоминания достоверным источником359, Р. Декарт вообще не считают историю наукой, а историософия Дж. Вико построена на привычном еще со времен мифологии разделении: «век богов», «век героев», «век людей». Это уже не круг, но все еще вариация циклизма, в рамках которой чем выше взлет, тем ниже падение. У Вико история необходима только для сохранения памяти, выступая таким образом новым прочтением традиции в ту эпоху, когда она уже ощутила на себе влияние необратимых изменений. История Вико не доказывает, а наказывает, продолжая таким образом идеи «Тимея» и «Крития» столь ценимого Вико Платона.
Мы рассматриваем историю в качестве измерения социального времени, учета и подсчета динамики, структуризации и трансляции опыта. Линейная концепция, которая в Средние века была фундаментом доступной только немногим интеллектуалам сакральной истории, трансформировалась в период всеобщей секуляризации эпохи Просвещения в идею прогресса как одного из самый популярных метанарративов. О многих других написал Лиотар в известном произведении, ставшим символическим началом нового этапа не только в философии, но западной культуры вообще. Любой нарратив предполагает линейно-последовательный рассказ, метанарратив создает линейное время, с контролируемым прошлым и предсказуемым будущем. Функции традиции, живущей в постоянно возвращающемся прошлом, взяла на себя история как описание метанарративов. Традиция измеряла не время, а констатировала вечность. Вместо Событий были ритуалы, как вечное возвращение не к тому, что было, а то, что есть сейчас.
К XIX веку представление о линейном историческом нарративе не вызывает сомнения. Христианская эсхатология трансформировалась в абсолютную предопределенность у Г. Гегеля, через следование его авторитету – в возможность светлого будущего в марксизме. Поиски универсальных детерминант развития человечества оказываются рефреном большинства исторических исследований представителей немецкой классической философии. Это позволило М. Фуко назвать историю «навязчивой идей девятнадцатого века360. Дело даже не в истории как исследовании прошлого, а в самой манере письма, исторической аргументации. Наличие какой-то рамки (эволюционизм, диалектика) позволяет объяснить прошлое, сделать его более понятным. В основе таких раммо лежит рационализм как характерная черта Модерна. «Разум правит миром», – говорил Гегель, показывая таким образом, что, по крайней мере, в среде европейских интеллектуалов идеалы Модерна можно считать победившими. «В таком времени можно поступать последовательно и логично: планировать, разбивать план на этапы, строить великое по мелочам. Можно также смотреть на то, что произошло или происходит, как на ступеньку лестницы, ведущей на пока еще не достигнутый этаж; или как на рабочую репетицию, уступающую премьере в совершенстве; или как на увертюру, мелодические темы и потенции которой полностью раскроются и заблистают только в ариях и хорах целой оперы. Уже свершившееся — лишь смутное предвестие, бледное подобие того, что наступит»361.
С позиции объектно-ориентированного подхода, определение истории как способа измерения времени, опирается на те же особенности объектов, о которых мы писали, когда говорили про измерение времени вообще (самореференция, способность к различению). Также, объекты содержат в себе определенный опыт, и этот опыт предполагает необходимость структуризации. Социальное время как время, воспринимаемое через опыт, имманентно связано с необходимостью измерения этого опыта. «Мы не можем точно знать, какие законы физики, психологии или общества регулируют наш опыт, но мы можем быть уверены, что наш опыт является хаотичным»362. Структуризация опыта не может быть полностью тождественна этому опыту, но без самого факта структуризации социальное существовать не может. Дискредитации ценности традиции приводит к тому, что история выступает в качестве единственного авторитетного в то время способа хранения опыта прошлого, которое признается необходимым для формирования представления о настоящем, то есть имеет смысл говорить о том, что социальное конструирование настоящего происходит на фундаменте опыта прошлого. Эта линейная конструкция, по мысли некоторых исследователей (например, Д. Локка), выступает в качестве основы идентичности, а идентичность в меняющейся Европе все чаще оказывается вопросом выбора и осмысления, а не предопределяется ритуалами традиционного общества. Но историк выбирает то, что из прошлого станет известно настоящему и каким настоящее будет видеть свое прошлое, трансформируя таким образом социальный опыт в соответствии с «актуальным настоящим» (В. Беньямин). Историческое время – это нарратив363, повествование, в которым прошлое, настоящее и будущее занимают надлежащую им, забытую в физике, роль. У П. Рикера само время сближается с понятием нарратива. Обосновывая историческое время, Рикер называет его нитью Ариадны, которая позволяет человеку выбраться из лабиринта364, и человек в этом, безусловно, нуждается, однако, стоит заметить за скобками, что, следуя за нитью Ариадны, мы не видим лабиринта. Человеческий опыт восприятия времени не может быть соразмерим с физическим временем, потому что «теперь» Аристотеля – это только способ, с помощью которого человеческое мышление разделяет предшествующее и последовавшее. Это не тождественно настоящему времени, которое Рикер считает более объективным, чем «теперь», выбираемое произвольно, в зависимости от потребностей субъекта.
Проблема осмысления будущего в условиях темпоральной трансформации
Будущее, как отметил Б. Рассел, известно только дескриптивно и через логический вывод, то есть, человек не имеет опыта будущего.529 Поэтому описания грядущих событий связаны, скорее, с социальными феноменами, чем индивидуальными ожиданиями. В этом параграфе будет осмыслена категория будущее в условиях современной темпоральной трансформации.
В 1900 году в Германии530 и 1910 году во Франции были изданы серии открыток, показывающих наше будущее в 2000 году. Ожидания были похожи. Развитие воздухоплавания к началу XX века позволяло современникам предположить, что через сто лет именно воздушный транспорт будет основным. Некоторые предположения, попавшие на картинки, можно отнести к разряду удачных предсказаний – Скайп, радио, телевидение, управление погодой, даже авто-обувь (хотя выглядит не так, как гироскутер), – в целом была угадана тенденция к росту механизации, но ее уровень еще не достиг того, который представляли начале ХХ века. Парикмахерами продолжают работать люди, хоть и оснащенные фенами и разными другими приспособлениями, двигаются только траволаторы, а не тротуары, судно и локомотив по-прежнему остаются на воде и земле соответственно, а не совмещаются друг с другом, города под куполом так и остались уделом фантастических произведений, а отдых на Северном полюсе еще не стал популярным, лошадь действительно сейчас диковинка, хотя не настолько, чтобы собирать залы для ее демонстрации. Россияне примерно в то же время (1914 год) решили посмотреть еще дальше – серия открыток «Москва будущего», выпущенная товариществом Эйнем, посвящена столице в ХХIII веке. Тоже полеты, к торговому дому подходят ветки воздушного транспорта (как сейчас станции метро), население растет. Но одежда – что в Москве через двести лет, что в Германии и Франции через сто – остается такой же, как в начале ХХ века. Не подумалось даже, как будут смотреться женщины в платьях под индивидуальным дирижаблем. Нет автомобилей – даже в Москве будущего уделяется много внимание воздушным дорогам, но редкие автомобили все еще остаются похожими на сани, а на более ранних европейских открытках их вообще нет.
Но дело не в том, какие предсказания сбылись, а какие – нет, а в том, что в начале ХХ века люди действительно были способны не просто фантазировать, а представлять будущее. Линейная картина мира позволяла экстраполировать – отсюда и разнообразные полеты на открытках. Однако новый темпоральный режим, как заметила А. Ассман с ссылкой на Р. Козеллека, был выстроен «не на непрерывности, а на изменениях и разрывах, он породил непрерывный кризис ориентации, который необходимо было компенсировать все новыми решениями научных и технических экспертов»531. Но катастрофа Первой мировой войны выступила разрывом, который показал необоснованность линейной экстраполяции. Можно называть также мировой войной, например, Тридцатилетнюю войну, но с учетом развития СМИ, масштабах гибели населения, война 1914 – 1918 гг. действительно не имела аналогов. Она выступила тем самым Событием, которое поменяло развитие мира, разделив линию времени на «до» и «после».
Для экстраполяции должна существовать определенная уже имеющееся траектория (аттрактор). События меняют траекторию, делая экстраполяцию невозможной. Хотя привычка к ней остается – в период первых космических полетов фантасты писали о межзвездных путешествиях к тем же 2000-м годам, однако, в то время, уже страх перед будущим был сильнее, потому что, кроме космоса, была еще атомная бомба, применение которой также можно было экстраполировать. Развитие самолетостроения позволяло предположить, что через какое-то время будут индивидуальные самолеты и все транспортное сообщение перенесется в воздух, полеты в космос – к скорым межзвездных перелетам, а применение атомного оружия? К межзвездным путешествиям потеряли интерес даже фантасты. Неизвестность будущего, невозможность его увидеть оказалось единственной тенденцией, которую можно экстраполировать. Из «склада возможностей» будущее превратилось в «склад рисков» (У. Бек).
Эсхатология как образ будущего в Средние века не предполагала участия человека в этом будущем. «Как и в мифе, так и в религии, время течет оттуда, куда стремиться человек и мир. В мифологии центром притяжения является прошлое, и оттуда течет время, но так как мифологическое время циклично, то мир уносится в желаемое прошлое… В религии центр притяжения – будущее, и оттуда течет время, но так как христианское время линейно, то грядущее спасение связано с истощением будущего».532 Всё, окружающее человека, было нестабильно, опасно (как и сейчас), но общее направление казалось понятным – Второе пришествие, Страшный суд. Все, что мог сделать человек – это позаботиться о спасении своей души, события мира никак от него не зависели. В христианской картине мира время управлялось божественным промыслом и полностью зависело от Бога, не будучи подвластным человеку. Смирение перед Богом заключалось в созерцании настоящего, а планирование будущего и попытки изменения каких-либо сторон своей жизни или жизни социума были в глазах окружающих грехом.
Вместе с секуляризацией и объективизацией, о которых мы писали выше, приходит более активное отношение ко времени, желание его присвоить. Прогресс уже связан с деятельностью человека. Идея прогресса вошла в дискурс вместе с началом эпохи Модерна. Аббат Сен-Пьер пишет «Замечания о непрерывном прогрессе всеобщего разума» (1737), потом Тюрго и Кондросе, закладывая фундамент под философию истории, связывали идею исторического развития исключительно с прогрессом. У позитивистов прогресс становится частью процесса эволюции, у их идейных наследников – социологов – прогресс уже неотделим от общей теории модернизации. Таким образом эсхатология превратилась в утопию.
На следующем этапе оптимизм и вера в науку индустриального мира выступали двигателем, мотивацией отсроченного спроса. Несовершенство окружающей действительности воспринималось как временное явление. Прогресс представлялся как мчащийся локомотив. Люди верили в будущее, которое обязано быть исключительно светлым. Ради него, а не удовлетворения текущих потребностей, совершались революции и делались открытия. Прогресс, таким образом, оказывается стимулом для дальнейшего развития, причем этот стимул воспринимается сообществами как более конкретный и понятный, а потому – более действенный, чем эсхатологические ожидания в прежней парадигме.
Сейчас будущее как объективный феномен Модерна подвергается девальвации. Утопия сначала пугала антиутопией, а потом любой социально конструированный образ будущего оказался уделом писателей, сочиняющих романы в стиле постапокалиптики. Вместо будущего, внимание не только исследователей, но и людей, переключилось на прошлое («Мемориальная эпоха», как сказал П. Нора). Будущее – не повторение прошлого и не линейная экстраполяция предыдущего, а то, что начинается только сейчас и его невозможно предсказать. В соответствии с объектно-ориентированным подходом, объекты не меняются, но образуются новые объекты, и невозможно предсказать, какими они будут, от чего зависит появление или не появление новых объектов, а каузальность может быть только непрямой.
Сейчас свобода обернулась отчуждением, социальные связи – коммуникативными играми. Поэтому пропало именно социальное будущее. Люди продолжают планировать семью, реализацию проекта, но не построение коммунизма или наступление эры всеобщего благосостояния. «Одновременно с упадком промышленности, которая производила инструменты, предназначенные для контроля за будущим, была провозглашена его принципиальная бесконтрольность. Власть потеряла интерес к будущему, нашлись лучшие, более дешевые и вызывающие не столь резкий протест методы обуздания подданных. Чтобы управлять толпой и лишить ее воли, власти уже не нужно узурпировать будущее или заявлять о его подчинении и колонизации.