Нарративный подход к проблеме развития смысловых образований Турушева Юлия Борисовна

Содержание к диссертации

Введение

1. Нарратив как методологический конструкт психологии 12

1.1. Проблемы и возможности нарративного подхода как области кросс-дисциплинарных исследований 12

1.2. Особенности нарративного подхода в психологии

1.2.1. Нарративный подход как методология качественных исследований 25

1.2.2. Принципы социального конструкционизма в нарративном подходе 28

1.2.3. Методы нарративного анализа 31

1.2.4. Представления о нарративной идентичности 35

1.3. Выводы по анализу понятия нарратив как методологического конструкта психологии 46

2. Роль нарратива в динамике смысловых процессов 52

2.1. Нарратив и опыт 52

2.2. Донарративный опыт и смысл 66

2.3. Динамика развития смыслового образования

2.3.1. Травма идентичности как кризис дискурса 70

2.3.2. Переживание 77

2.3.3. Смыслоосознание

2.3.3.1. Событие как предмет нарративизации 86

2.3.3.2. Сюжет как форма нарративной рефлексии 90

2.3.3.3. Причинность и телеологичность нарратива 96

2.3.3.4. Ценностное измерение нарратива 98

2.3.3.5. Темпоральная структура нарратива 103

2.3.4. Трансляция смысла 113

2.3.4.1. Двоякая событийность нарратива 114

2.3.4.2. Нарратив как прием 118

2.4. Выводы о роли нарратива в динамике смысловых процессов 125

3. Нарратив как культурное средство трансляции личностных и носитель коллективных (культурных) смыслов 131

3.1. Взаимоотношения личностного и социального в нарративе 131

3.2. Роль нарратива в процессах социализации и ресоциализации 136

3.3. Трансляция личностного смысла. Смысл и значение 145

3.4. Выводы по анализу нарратива как культурного средства трансляции и носителя смыслов

Заключение 152

Литература 153

• Нарративный подход как методология качественных исследований
• Выводы по анализу понятия нарратив как методологического конструкта психологии
• Травма идентичности как кризис дискурса
• Трансляция личностного смысла. Смысл и значение

Введение к работе

Актуальность проведенного диссертационного исследования связана с анализом возможностей, которые нарративный подход открывает для изучения психологии смысла. Несмотря на то, что на сегодняшний день нарративный подход является бурно развивающимся направлением гуманитарных наук, а анализ наррации и нарратива как процесса и продукта конструирования смысла считается одним из его приоритетных направлений [Сарбин, 2004; Херманс, 2007; Gone et al., 1999, Bamberg, 2012; Schiff, 2006; Брокмайер, Харре, 2000 и др.], значительного развития проблематика смысла в рамках психологического направления подхода пока не получила. Отчасти это связано с тем, что смысл для западных ветвей нарративного подхода (истоки которого находятся в области структурной лингвистики) остается психолингвистической проблемой. В англоязычной психологической литературе используется преимущественно понятие «meaning» («значение»), а классическая для отечественной психологии оппозиция «смысл-значение» (А.Н.Леонтьев), как правило, не рассматривается.

Несмотря на длительную традицию исследования нарратива в лингвистике (Ж.М. Адам, Р.Барт, Ж. Женетт, М. Баль, В. Шмид, Ш. Римон-Кеннан, Дж. Принс и др.), в конце 1980-х годов это понятие вышло за ее пределы и потребовало более широкого осмысления. В результате, за последние несколько десятилетий произошел радикальный пересмотр феномена нарратива, его функций и значения. Отвечая на вызовы постпозитивистской науки, к нарративу обратились история (Х.Уайт, Ф.Анкерсмит), социология (Э.Гидденс, П.Бурдье, Ф.Щюц), антропология (К.Гирц), психология и ряд других дисциплин. Понятие «нарратив» стало претендовать на статус междисциплинарного конструкта, а нарративный подход начал рассматриваться как потенциальная основа новой научной парадигмы. Интенсивная разработка понятия привела к появлению множества теоретических моделей нарратива и, как следствие, к значительному разнообразию исследовательских стратегий. В зависимости от того, как решались ключевые проблемы на философско-методологическом уровне (статус субъекта рассказа, отношения реальности и повествования, роль языка, проблема истинности и т.д.), сформировалось множество различных линий исследований. В условиях, когда междисциплинарные границы стали проницаемыми, это привело, с одной стороны, к форсированному развитию подхода: дисциплины активно вступают на «чужие» территории, побуждают друг друга пересматривать основания, заимствуют не только теоретические

наработки, но и исследовательский инструментарий; с другой - к «размыванию» понятия и недостаточности методологической рефлексии. Разработка проблем нарратива в самых разных областях знания спровоцировала стремительное расширение содержания понятия и формирование широкого поля нарративных исследований. Общую тенденцию развития нарративного подхода можно обозначить как расширяющееся движение от интереса к структуре текста к процессу наррации – направленной деятельности, находящей свое завершение в адресате.

В психологии, унаследовавшей методологические наработки других дисциплин, наличие конкурирующих концепций повествования не позволило выработать единую линию развития. Поэтому говорить о нарративной психологии можно лишь как об очень широком поле исследований, объединенном интересом к общему феномену. Среди многочисленных подходов к изучению нарратива можно выделить понимание нарратива как формы, контролирующей действия и эмоции (Т.Сарбин); как когнитивной схемы, позволяющей объяснить и преодолеть затруднения (Н.Стейн и М.Поликастро); как результата работы дискурса, установленного в социальных интеракциях (К.Герген); как отчета о прошлом, обеспечивающего самопонимание (Д.Спенс); как инструмента формирования идентичности (Д.Макадамс). В то же время многие ученые считают, что основой научного потенциала нарратива является его способность улавливать интенции человеческих действий и придавать им смысл [Schiff, 2006; Херманс, 2006]

Современные представления о психологии смысла, развивающиеся в
отечественной школе, связаны с именами целой плеяды ученых. Истоки
проблемы смысла можно проследить уже в работах Л.С.Выготского, однако
толчком к глубокой разработке категории смысла в психологии стали работы
А.Н.Леонтьева. Дальнейшее развитие она нашла в исследованиях
А.Г.Асмолова, Б.С.Братуся, Б.В.Зейгарник, В.А.Петровского,

Е.В.Субботского, Л.С.Цветковой, А.А.Леонтьева, Д.А.Леонтьева, Ф.Е.Василюка, А.У.Хараша, Е.Е.Насиновской, В.К.Вилюнаса и многих других представителей деятельностного подхода. Введя понятие «личностного смысла» и обозначив проблему оппозиции «смысл-значение», А.Н.Леонтьев задал направление для широкого спектра исследований, в том числе связанных с проблемами символизации смысла. Рассмотрение нарратива с точки зрения основных представлений о смысле, развиваемых в отечественной школе, может стать перспективным и для развития существующих концепций нарративной идентичности, и для дальнейшего развития представлений о динамике смысловых процессов, связанных с наррацией.

Таким образом, актуальност ь исследования связана, во-первых, с необходимостью осмысления происходящего в гуманитарных науках

парадигмального сдвига, вызванного нарративным поворотом. Во-вторых, на сегодняшний день проблема изучения нарратива в связи с анализом развития смысловой сферы личности не ставилась ни в психологии, ни в других областях знания. Обладая безусловным эвристическим потенциалом для исследования динамики смысловой сферы личности, нарративный подход нуждается в серьезной методологической рефлексии, позволяющей наметить конкретные научные перспективы его развития в психологии.

Предмет и объект исследования

Объектом исследования является нарративный подход в психологии, его отличительные черты, методологические основания и различные направления.

Предмет исследования – нарратив как средство развития смысловых образований.

Цели и задачи исследования

Основная цель работы – раскрыть особенности нарратива как предмета исследования развития смысловых образований в области психологии.

Задачи исследования:

1. Проанализировать основные тенденции развития нарративного подхода, их историю, философско-методологические и психологические основания;

2. Рассмотреть нарратив в контексте цикла смыслообразования, включающего довербальный смысл, языковую, социально разделенную деятельность по его вербализации в нарративе и влияние, оказываемое посредством нарратива на аудиторию.

3. Выявить особенности нарративного подхода как психологического метода исследования смысловых образований;

4. Проиллюстрировать особенности нарративного смыслообразования на конкретных примерах нарративных интервью;

5. Показать потенциал исследования нарратива для изучения динамики смысловых образований личности.

Методологические и теоретические основания исследования

Работа опирается на широкий круг трудов по нарративу и нарративному

подходу, принадлежащих к различным дисциплинарным областям.

Философскими, общенаучными и конкретно-научными основаниями данного

исследования стали:

1. Труды по философии повествования, философии истории, филологии и философии социального конструкционизма, в рамках которого развивается большинство нарративных исследований (Р.Барт, М.К.Мамардашвили, Ф.Р.Анкерсмит, В.А.Лекторский, М.М.Бахтин, П.Бергер и Т.Лукман, Х.-Г.Гадамер, П.Рикер, Й.Брокмайер, К.Фриман, Р.Харре, К.Герген, А.Ф.Лосев, Ю.М.Лотман, А.Макинтайр, Х.Уайт,

Л.Минк, А.Данто, П.Бурдье, В.Шкловский, Б.В.Томашевский, Б.М.Эйхенбаум, М.Эпштейн, М.Баль, У.Лабов, В.Шмид, К.Аткинс).

2. Работы, изучающие нарративы в рамках психологии (Т.Сарбин, Дж.Брунер, Г.Херманс, М.Бэмберг, Г.Макадамс, М.Уайт, Д.Эпстон, Дж.Гон, П.Миллер и Дж.Раппопорт, Е.Е.Сапогова, М.Кроссли, Ж.Вонхе, У.Холлвей, Т.Джефферсон, К.Лангиллер, С.Рассмусен, К.Нельсон, К.Пламмер, К.Фельдман, Р.Бауман, Н.Стейн и М.Поликастро, Д.Полкингхорн).

3. Положения ряда фундаментальных работ отечественных и зарубежных психологов: культурно-историческая психология Л.С.Выготского; экзистенциальный анализ В.Франкла; представления о смысловых структурах и механизмах, развиваемых в отечественной школе в рамках деятельностного подхода (А.Н.Леонтьев, А.Г.Асмолов, Ф.Е. Василюк, В.В. Нуркова, Д.А.Леонтьев, В.К. Вилюнас и др.)

Основная теоретическая гипотеза

Предполагаем, что нарративный подход в силу своей чувствительности к временному модусу жизни человека, обладает уникальными возможностями для изучения смысловых образований, отличающихся подвижностью и неустойчивостью во времени.

Частные исследовательские гипотезы

1. Предполагаем, что нарративный подход обладает рядом особенностей, позволяющих изучать динамику и закономерности трансформаций смысловых образований.

2. Предполагаем, что автобиографический нарратив описывает момент критической перестройки смысловой системы личности и является культурным средством, обеспечивающим преодоление смыслового кризиса.

3. Предполагаем, что в процессе наррации осуществляется вербализация личностного смысла и его соотнесение с системой общекультурных значений.

Положения, выносимые на защиту

4. Анализ роли нарратива в процессах формирования смысла должен включать человека как носителя довербального опыта и довербального смысла. Таким образом, изучение феномена нарративного смыслообразования требует выхода за пределы нарратива как автономно существующего текста и рассмотрения его в контексте цикла смыслообразования.

5. Содержание нарратива отражает момент кризиса устоявшихся смыслов личности, то есть является репрезентацией смыслового кризиса, который может быть описан в терминах «травмы идентичности», понимаемой в рамках современных представлений об идентичности как подвижном социокультурном продукте дискурса.

3. Для преодоления смыслового кризиса автобиографический нарратив использует культурно закрепленные языковые средства (различные типы сюжетов, риторические приемы), позволяющие человеку посмотреть на себя отстраненно, в качестве героя истории и, таким образом, осуществить рефлексию.

4. Специфика нарратива как средства смыслообразования заключается в том, что найденный в процессе наррации смысл принципиально интерсубъективен. Нарратив, таким образом, осуществляет перевод довербального личностного смысла в общекультурное значение.

5. Нарративный подход позволяет проанализировать взаимоотношения личностного и социального в человеке. Он является важным условием приобретения знания, в том числе знания нравственного порядка, помогая, таким образом, социализации человека.

Научная новизна работы

В диссертационном исследовании впервые проведено комплексное изучение нарративного подхода в психологии, его роли в формировании и трансформации ценностно-смысловых образований личности.

Материалы проведенного исследования доказали, что для осмысления феномена нарратива необходима широкая рамка, предполагающая, в отличие от большинства конструкционистских моделей, существование до-нарративного опыта и смысла. Было обосновано предложение рассматривать нарратив не только как инструмент смыслообразования, но и как средство перевода личностного смысла в общекультурное значение.

Материалы исследования позволили определить связь нарратива с содержанием идентичности и процессом социализации и ресоциалиазции, показывая, что нарратив помогает усвоению культурно заданных норм и эталонов, взаимодействуя со сферой личностных смыслов.

Полученные в исследовании данные доказали, что содержание нарратива отражает момент кризиса устоявшихся смыслов, ценностей и культурных норм, который может быть описан в терминах травмы идентичности. В процессе создания автобиографического нарратива происходит существенная перестройка смыслового поля субъекта, поэтому его можно рассматривать как особую форму рефлексии.

Теоретическая значимость работы связана с осмыслением происходящего в гуманитарных науках парадигмального сдвига и тех последствий, которые он будет иметь на уровне конкретно-психологических исследований, в частности, для создания новых подходов к изучению ценностно-смысловых структур сознания.

Материалы диссертационного исследования восполняют

существующий пробел в исследовании психологических концепций, объясняющих роль нарратива и наррации в процессах развития смысловых образований.

Полученные в работе данные позволяют конкретизировать представления о принципиальной диалогичности и интерсубъективности нарративного смысла, демонстрируя связь нарратива одновременно и с социальной, и личностной природой человека.

Полученные в исследовании данные позволяют рассматривать нарратив как одно из звеньев процесса образования смысла, благодаря которому довербальный личностный смысл становится закрепленным в знаке общекультурным значением. Таким образом, исследование способствуют созданию нарративной концепции динамики ценностно-смысловой сферы личности.

Практическая значимость диссертационного исследования

заключается в том, что полученные в работе материалы могут быть использованы для разработки учебных программ по психологии личности и общей психологии, а также для спецкурсов, изучающих особенности нарративного подхода и качественных методов исследований.

Полученные в диссертационном исследовании результаты могут быть использованы в качестве исследовательского инструмента для изучения динамики смысловых структур, а также представляют интерес для развития практики психотерапевтической работы с клиентом.

Апробация результатов и публикации

Результаты исследования систематически обсуждались на методологических семинарах и научных сессиях Психологического института РАО, в том числе на Ежегодных Шпетовских чтениях Психологического института РАО (Москва, 2015), конференции «Смирновские чтения» (Москва, 2015), Ананьевские чтения (Санкт-Петербург, 2016). По теме диссертации опубликовано 7 работ, 4 из них в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ.

Структура работы

Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Список литературы состоит из 185 наименований, треть из которых составляет литература на иностранном языке.

Нарративный подход как методология качественных исследований

Отправной точкой интереса к нарративу за пределами теории литературы стало осознание факта универсальности повествовательной формы как культурного феномена: «рассказывание – в почти необозримом разнообразии своих форм – существует повсюду, во все времена, в любом обществе; рассказывать начали вместе с началом самой человеческой истории; нет, никогда и нигде не было народа, который не умел бы рассказывать; все классы, любые социальные группы создают свои собственные повествования, и нередко случается так, что люди различной, если не сказать противоположной, культуры совместно внимают одним и тем же рассказам» [Барт, 1987, с.196].

Отвечая на вызовы постпозитивистской науки, к нарративу обратились история (А.Данто, Х.Уайт, Ф.Анкерсмит, Р.Ингарден, Ф.Кермоуд, Д.Карр), социология (Э.Гидденс, П.Бурдье, Ф.Щюц), антропология (К.Гирц), психология и ряд других дисциплин. Понятие «нарратив» стало претендовать на статус междисциплинарного конструкта, а нарративный подход начал рассматриваться как потенциальная основа новой научной парадигмы [Брокмайер, Харре, 2005; Fisher, 1985]. Его интенсивная разработка привела к появлению множества теоретических моделей нарратива и, как следствие, к значительному разнообразию исследовательских стратегий. В условиях, когда междисциплинарные границы стали проницаемыми, это привело к форсированному развитию подхода: дисциплины активно вступают на «чужие» территории, побуждают друг друга пересматривать основания, заимствуют не только теоретические наработки, но и исследовательский инструментарий. На сегодняшний день нарративные исследования носят принципиально кросс-14 дисциплинарный характер [Kreiswirth, 1992] (считается, что именно Мартин Крейсворт впервые употребил термин «нарративный поворот»), а «проблема взаимоотношений между нарративом и жизнью, или выявление специфически нарративных способов осмысления мира, особого модуса бытия человека, в последнее время стала предметом повышенного междисциплинарного интереса» [Троцук, 2006]. Однако в зависимости от того как решались ключевые проблемы на философско-методологическом уровне (статус субъекта рассказа, отношения реальности и повествования, роль языка, проблема истинности и.т.д.) сформировалось множество различных (а иногда и несовместимых) линий исследований. К тому же даже в узких рамках изучения литературных нарративов основные категории (такие как автор, герой, фабула, сюжет и др.) всегда оставались предметом напряженных дискуссий. Множество моделей и определений, возникших из этих дебатов привели к тому, что вопросы «Что такое нарративная теория?» и «Как различные подходы соотносятся друг с другом?» остаются для дисциплины крайне острыми [Hartner, 2012].

Со временем понятие «нарратив» настолько расширилось, что исследователи начали рассматривать как нарративы и нетекстуальные объекты. Можно сказать, что в широком смысле «нарративный анализ» выполняет сегодня роль интерпретативного инструмента, предназначенного для изучения жизни людей, через истории, которые они рассказывают, учитывая, что все «так или иначе оформленное языком, можно подвергнуть нарративному анализу» [Борисенкова, 2010]. Таким образом, «нарративными могут быть не только роман (с его вымышленной, «фикциональной» квазисобытийностью) или сочинение историка, где референтный ряд событий фактографичен. Нарративными могут предстать и скульптура …, и даже музыка (оперная или балетная) [Тюпа, 2002, с.8].

Начало нарративного поворота сопровождалось воодушевлением ощущения открывающихся возможностей. Нарративный анализ предложил гуманитарным и социальным наукам новую концептуальную схему, которая обладала серьезным эпистемологическим потенциалом: «Раскрытие любого неизвестного через нарратив по сей день продолжает быть популярным в разных отраслях гуманитарного знания. Опыт тогда сводится к набору нарративов, история представляется в качестве последовательности повествований, субъективность предстает в виде совокупности личных рассказов, социальное взаимодействие изучается как ситуация наррации» [Борисенкова, 2010].

Однако вслед за эйфорией первых лет появилась и критика нарративного подхода. Наука встала перед вопросами уязвимости нарративного анализа как исследовательского инструмента и границ использования нарратива как концептуальной схемы. Безусловно, критика является закономерным и продуктивным процессом развития направления.

Одним из первых проблематизировал абсолютизацию нарратива как объяснительной модели П.Бурдье [2002]. Французский социолог возражает против рассмотрения человеческой жизни в виде последовательности событий, описываемых нарративом и настаивает на необходимости учитывать массу других социальных факторов: «Попытаться понять жизнь как уникальную и самодостаточную серию последовательных событий, не имеющих других связей, кроме ассоциирования с неким "объектом", обладающим единой константой в виде имени собственного, почти также абсурдно, как придать смысл поездке в метро, не приняв во внимание его схему, иначе говоря, матрицу объективных отношений между различными станциями» [Бурдье, 2002, с. 80].

Выводы по анализу понятия нарратив как методологического конструкта психологии

Ситуации, требующие восстановления смыслового соответствия между индивидуальным сознанием и реальностью, конечно, привлекали внимание ученых и раньше. Ф.Е. Василюк описывает критическую ситуацию (требующую перестройки смысловой системы) как ситуацию невозможности, т.е. как ситуацию, «в которой субъект сталкивается с невозможностью реализации внутренних необходимостей своей жизни (мотивов, стремлений, ценностей и пр.» [Василюк, 1984], значительно ограничивая этим круг случаев смыслостроительства. Явная недостаточность такого определения приводит автора к гипотезе о сверхвозможности, предполагающей, что обе ситуации «характеризуются отсутствием разрешающего их внешне ориентированного действия, ибо задача в обоих случаях не внешняя, а внутренняя, смысловая» [Василюк, 1984]. Д.А.Леонтьев расширяет область смыслостроительства, включая в нее «ситуации контакта и взаимодействия с иным смысловым миром - с другой личностью» [Леонтьев, 2003, с.264]. Столкновение с Другим, «встреча» может стать таким же толчком к внутренней работе по перестройке сложившихся смысловых структур, как и критическая ситуация. Подобная «встреча» может быть и результатом восприятия произведения искусства, которое, безусловно, является взаимодействием с объективированным в произведении смысловым миром Другого (автора). Безусловно, любое серьезное нарушение смыслового поля становится для человека событием: «Рассмотрение события в горизонте экзистенциального переворота приводит исследователя к представлению его как семиотической (смысловой) катастрофы» [Соловьева, 2002, с.243].

В любом случае, перестройка смысловой структуры является довольно болезненным процессом, потому что «свойственная в той или иной мере всем людям инерционная тенденция к поддержанию целостности своей личности, к сохранению сложившейся смысловой структуры выступает в роли мощного предохранительного механизма» [Леонтьев, 2003, с.264]. На это обращал внимание и Мамардашвили: «Я должен жить в мире с самим собой и принимать в мире только то, что позволяет мне продолжать жить в мире с самим собой. И если человек купил тождество с самим собой ценой неведения факта или непродумывания его, то он никогда его не воспримет; более того, он почувствует в тебе опасность человека, который хочет разрушить самое ценное для него, а именно - identity. Тождество с самим собой» [Мамардашвили, 1997, с.35].

Интервью с Ольгой К., 68 лет «Когда мы были ещё совсем молодые, мне Саша как-то сказал: «Знаешь, есть люди, которые меня ненавидят, есть люди, которые меня любят, но ни один человек ещё не сказал, что я никакой». И вот эти слова мне так запали. Он, конечно, имел в виду меня. Я действительно была никакая. Мне слова эти очень сильно запали в душу. Но сейчас я могу уже все это осмысливать».

Смысловые структуры, безусловно, являются основой идентичности. Мы выстраиваем понимание собственного Я, основываясь на уникальном наборе смыслов и именно это делает нас уникальными личностями. Разрушение смысловой системы ведет к глобальной перестройке идентичности. Таким образом, круг ситуаций, являющихся пусковыми для смыслостроительства очерчен случаями, когда «предохранительный механизм» не срабатывает и нашим представлениям о себе-в-мире нанесен серьезный урон. Напомним о символической «смерти» субъекта опыта: «движение навстречу новому и иному миру является насильственным актом и требует только такого акта, как самоубийство…» [Анкерсмит, 2007, с.469].

Интервью с Ириной Р., 87 лет «Перед самым уходом на фронт мне сделал предложение… студент. Его фамилия Квитницкий. Известный был профессор в Киеве. Он из поляков. Они жили очень близко от меня… Они жили и Родштейн. Адвокат… Он очень был странный. Прекрасно знал литературу, был не похож на мальчиков, с которыми я дружила. Никак не похож. Он старше был. Так одевался… был такой всегда… мы с ним гуляли… он говорит, что… «весь мир с тобой объедем…» Ну я говорю: «Хорошо. Я согласна» Ну как бы я в него влюбилась. Но я не знала что такое любовь. Ну первая, да? А он же взрослый был, да?... И тут война. Все. И я с ним прощаюсь. Я должна уехать с теткой и говорю, что… Он говорит: «Я тебя буду искать. Я пока… пока мне не с кем уехать. Я должен вывезти маму, но я немедленно, конечно, уеду» Я писала на почту там и… искала родных, искала его… он ни разу мне ничего не написал… Ну и все кончилось… И вот, когда я приехала в Киев, я решила пойти… вечером… Город пустынный. Все жители, которые оставались засели. Пришла армия, они не знали как к ним отнесутся… Город пустынный. Я думаю, пройду-ка я вот… в тот дом, где жил он. А мне недалеко. Я пришла. Поднялась по лестнице. Там была такая табличка железная, пополам поделенная «Квитницкий/Родштейн» Таблички нету. Я позвонила. Думаю, кто тут живет, узнать все… Выходит его мать. Она постаревшая, но узнаваемая. На меня так посмотрела… Она знала меня, но она очень была против меня. Говорит: «Мне ваше лицо знакомо» Я говорю: «Я Ира». И вдруг она говорит: «А Вы к Юре?» Я говорю: «А что, он здесь?»… Она так гордо говорит: «Мы все время были здесь»… Я вскочила, знаешь… я ж такой никогда не была… как змея! Вскочила в эту квартиру. А у них вот дверь, они дверь открыли в квартиру того человека. Или пробили, я не знаю как… Он сидит за столом… За столом того адвоката! Перед ним открыта коробка шоколадных конфет. Большая, да? Бутылка стоит. С коньяком. Он с такой прической… что-то пишет. Я подошла к нему, говорю: «Ах ты сволочь!» Понимаешь, тогда, в то время оставались те, кто не могли уехать. Но было такое впечатление, что оставались враги. Я говорю: «Ах ты сволочь! Ведь ты остался. Ты занял квартиру убитого! Сволочь!» Он настолько растерялся, я эту коробку конфет вот так вот бросила, и они так посыпались, посыпались…по этой комнате… и выскочила. И вот что я помню – стук сапог своих, как я бежала по этой улице и как он бежал за мной. Как он бежал за мной! Он запыхался. Он догнал меня, взял меня за плечи, говорит: «Я не мог уехать. Я работал в Скорой помощи. Я спасал людей» Я ему дала пощечину. Все. Этим кончилось… То ли он остался потому что знал, что немцы не тронут их, они наполовину были форсдойч – немцы. Или кто-нибудь, шут их знает… То ли он не мог уехать. Но то, что он работал на немцев – это железно. Это точно. И все… это там потом подтвердили. И мои бывшие соседи и все… что он работал на немцев… Я не намерена была за него выходить замуж, но его увидеть, узнать где он, как его судьба сложилась. Оказывается, он все время был в Киеве. Это было разочарование в человеке.

Травма идентичности как кризис дискурса

Существенной особенностью нарратива для М.М. Бахтина является его двоякая событийность: «Перед нами два события – событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином, но сложном событии, которое мы можем обозначить как произведение в его событийной полноте ... Мы воспринимаем эту полноту в ее целостности и нераздельности, но одновременно понимаем и всю разность составляющих ее моментов» [Бахтин, 1975, с.403-404]. Таким образом, в акте наррации мы имеем событие нарративной рефлексии над событием-опытом: «Не просто происходят вещи… в мире происходит еще факт размышления об этих вещах и их описание в целях найти их форму. То есть смысл. Само искание смысла того, что происходит, тоже есть событие, и оно может быть самым существенным событием» [Мамардашвили, 1997, с.111].

Можно ли ситуацию рассказывания-слушания считать событием? Ведь событие – это нечто исключительное, прерывающее обычное течение жизни. Вероятно, можно, при условии, что обнаружение нового смысла серьезно меняет смысловое поле нарратора или реципиента. Как уже отмечалось событие-опыт – это момент смыслового кризиса, вторжения чего-то нового, несущего разрушение устоявшейся картины мира. Это момент, когда субъект оказывается в ситуации внешней неопределенности и внутренней не-до-определенности: внешняя критическая ситуация вынуждает к серьезному пересмотру представлений о себе и о своих отношениях с миром. Ю.М.Лотман, рассуждая о механизмах динамического смыслопорождения, настаивает на том, что «возникновение нового всегда включает в себя элемент непредсказуемости… Создание нового в действительности… связано с преодолением сопротивления реально сложившегося традиционного. Поэтому в действительности оно требует человека, перешагнувшего границу нормы и поведения» [Лотман, 2010, с.152]. Далее Лотман характеризует новое в искусстве как «возможность неожиданных, на предшествующем этапе невозможных или запрещенных, смысловых структурных перекомбинаций» [там же, с.157]. Однако очевидно, что такова же и задача обыденного нарратива. Безусловно, он обладает меньшей силой воздействия, чем художественное произведение, но принцип остается тем же: задача Автора «вбросить» новые смыслы, расшатать устоявшуюся ценностно-смысловую систему слушателя. «Автор, причастный к "эстетике оригинальности", стремится создать нечто еще не созданное – перейти на новый язык. Это приводит к созданию "непонятных" произведений» [там же, с.154]. Напомним, что событие Ю.М.Лотман определял как «перемещение персонажа через границу семантического поля» [Лотман 1998]. Эта граница

может быть как топографической, так и этической, психологической, смысловой. Можно предположить, что в событии-рассказывании сематическую границу пересекает слушатель. В противном случае ситуация рассказывания не становится событием.

Очевидно, что столкновение с Другим может стать причиной смыслового кризиса реципиента. Основная задача нарратива как раз и заключается в том, чтобы языковыми средствами смоделировать такой кризис. В детских автобиографических воспоминаниях довольно часто возникает тема произведения (книги, рассказанной сказки, фильма), сюжет которого помнится много лет спустя и оценивается как оказавший сильное влияние. Конечно, встреча с текстом может оказаться не меньшим событием, чем встреча с человеком, ведь за любым текстом стоит фигура носителя смысла, автора, а «то, что мы именуем "событием" имеет смысл, который одно человеческое сознание может раскрыть другому сознанию» [Тюпа, 2016, с.17].

Интервью с Олесей К., 28 лет «Я в детстве, еще до школы кучу всего читала… Вот я до сих пор говорю, что лучшая книга в моей жизни – это хрестоматия по литературе 1-4 класс. Клянусь! ... Там все было. Вот все… Там какие-то основополагающие вещи были, понимаешь? Там вот первая часть была – притчи. Вообще. Гениальные просто. Гениальные! Идет там какой-то… Я не помню какое насекомое было, не важно… Важно, там главный герой – одуванчик. Шел там какой-то жук. Муравей. И слышит такое: «Ура-ура! Спасите-спасите!» Таким грустным… Потом радостным: «Ура-ура», потом грустным: «Спасите-спасите». Подходит. Одуванчик стоит. Орет. Сначала: «Аааа!!!Дождь!!!» Сценка вся под дождем. Сначала: «Ура! Дождь». А потом: «Спасите! Дождь!». Он говорит: «Ты чё это? Все? У тебя конец наступает?». А он говорит: «Да я понять не могу как мне быть. Ты понимаешь, что корни мои рады воде, она наполняет меня, я буду жить. Но дождь пыльцу сбивает. Я один останусь. Я не понимаю, как быть, я поэтому ору. Корням – ура-ура, спасите-помогите – голове» Я не знаю, как быть!!! - Быть или не быть. - Да! Да! Понимаешь? В детском варианте! И ты понимаешь, что одна и та же ситуация может быть и хорошей, и плохой. Интерпретаций - два миллиона. Что даже для тебя может быть хорошей и плохой. Что человек может быть какой-нибудь маньяк-убийца, он для своей мамы будет самым любимым сыном. Он для нее хороший. А для жертв он плохой. Бросил тебя парень. Он для тебя кто? Тварь. А для мамы кто? Пупсик. Понимаешь? То есть человек многогранен, как и ситуации, как и люди, как и все, что происходит»

Нарратив - это не просто описание события, это картина мира рассказчика. Вопрос, поставленный в нарративе (а это всегда ценностный вопрос), актуален не только для конкретного жизненного эпизода, но проблематизирует принципы мироустройства. «Этим раскрывается двойная природа художественной модели: отображая отдельное событие, она одновременно отображает и всю картину мира, рассказывая о трагической судьбе героини - повествует о трагичности мира в целом. Поэтому для нас так значим хороший или плохой конец: он свидетельствует не только о завершении того или иного сюжета, но и о конструкции мира в целом» [Лотман, 1998].

Отдельного внимания заслуживает нарратив, созданный в процессе автокоммуникации. Конечно, изолированный индивид - это чистая абстракция. Логично предположить, что любой нарратив имеет адресата, в пределе адресатом является все человечество. Однако рассказ адресован не только Другому, но и, в значительной степени, самому себе. Ведь именно автор, посредством текста, ищет смысл того, что он пережил. В этом случае важно что, «если коммуникативная система «Я - ОН» обеспечивает лишь передачу некоторого константного объема информации, то в канале «Я - Я» происходит ее качественная трансформация, которая приводит к перестройке самого этого «Я». В первом случае адресант передает сообщение другому, адресату, а сам остается неизменным в ходе этого акта. Во втором, передавая самому себе, он внутренне перестраивает свою сущность, поскольку сущность личности можно трактовать как индивидуальный набор социально значимых кодов, а набор этот здесь, в процессе коммуникационного акта, меняется. В процессе такой автокоммуникации происходит переформирование самой личности, с чем связан весьма широкий круг культурных функций от необходимого человеку в определенных типах культуры ощущения своего отдельного бытия до самоопознания и аутопсихотерапии» [Лотман, 1996, с.172]. Не вызывает сомнений, что найденный в процессе наррации смысл может стать причиной серьезной перестройки идентичности Автора, то есть по сути стать событием для самого рассказчика.

Трансляция личностного смысла. Смысл и значение

Похожие представления о нарративе разработаны в книге Р.Баумана [Bauman, 1986] который рассматривает устные представления историй техасцев в конкретных случаях, фокусируя внимание на отношениях между Я-нарративом, случаем и социальными обстоятельствами, в которых они объединяются. Р. Бауман демонстрирует как изучение нарративов становится исследованием социальной и культурной жизни. Он утверждает, что нарративам принадлежит центральная роль в трансформации культурных сообществ. Повествования, как показывают эти исследования, не только форма рефлексии и репрезентации, но также и инструмент форматирования социальной жизни. Интервью с Ириной Р., 87 лет:

«Я написала очерк «Здравствуй, Сольвейг». А как это получилось? Я пошла на завод опытно-промысловой техники, в формовочный цех. Самый горячий. Там так тяжело, там делаются эти…, насыпается земля. И женщине там не место. И там такая тоненькая, худенькая девочка работает. Ну, мне же интересно. Понимаешь. Важно, чтобы было интересно. Если самому интересно, то материал будет интересным. Я с ней познакомилась. Тамарой ее звали. Она говорит: «Ой, я так мечтаю об отпуске. Так устала, жара такая» Она окончила 10 классов, ну у нее такая трудная судьба и она пошла на завод, там платят хорошо. Я говорю: «Ты куда собираешься ехать?» Она говорит: «Знаете, я хочу поехать по тем местам, которые описал Паустовский» Я уши развесила. Да? Она говорит: «А Вы помните рассказ «Корзина с еловыми шишками?» Я говорю: «Конечно». Она же Грига встретила в лесу. Он сказал –

Когда тебе исполнится 17 лет, ты придешь на концерт, я буду играть для тебя.

Думаю: «Ничего себе» А тогда у нас была возможность… Теперь этого нету. Понимаешь, тогда занимались людьми. Почему-то время было хорошее. Была школа рабкоров Москве. И предприятие. Вагонзавод или даже радио… кто очень хорошо внештатно работал…. Именно как рабочий корреспондент. Мы рекомендовали. И вот эта Малеева кончила школу рабкоров. Не только она… Но посмотри как сейчас. Как сейчас пресса… прессе нужны только те, кто говорят то, что нужно. Потому что о людях не рассказывают. Все эти розыгрыши, дешевка, дешевая эстрада, это бабки, эти мужчины, переодетые этими бабками… Понимаешь… То есть нашли возможность работать на "нижний этаж". Все хохмы ниже пояса, да? И люди смеются. Потому что… оболванивают. Самое главное, мы старались приподнять человека. Вот возьми Малееву. Что, если бы я ей сказала… Ну, допустим, ну не я, ну кто-то: «На черта тебе нужно по этим местам Паустовского ехать? Поезжай ты на курорт, там найдешь себе хорошего мужчину» Что-нибудь такое. Понимаешь, важно человека поддержать.»

В приведенном отрывке хорошо видно, как событие жизни рассказчицы вписывается в более широкий контекст и, таким образом, осмысляется с точки зрения общекультурных ценностей. В таком же ракурсе видят нарратив и отечественные социальные психологи: «В нарративе всегда взаимодействует два реально существующих полюса человеческой жизни: индивидуальный и социальный. … Существенная фаза перехода, или фаза, в которой реализуется сущность человека – его способность выбирать из потенциально скрытых в описываемом моменте альтернатив одну единственную. В этот момент субъект вынужден отделиться от социального (объективного), беря на себя ответственность за утверждение «не-алиби в бытии», или что не то же самое, но близко – личностный смысл. … События, описываемые рассказчиком, – это этапы жизненного опыта, посредством которых субъект развивает в себе диалектику тождества и различия, исключения и участия. Именно поэтому анализ нарративов представляется методологически центральным звеном в 148 исследовании проблемы инкультурации, вхождения в культуру, бытия в культуре, проживания жизни в культуре, позволяя связать полюс индивидуального переживания бытия носителем культуры, с одной стороны, и полюс институциальных смысловых пластов – с другой» [Терехова, Малахаева, 2015, с.148-149]. Конечно, полюс индивидуального может быть сведен к минимуму. В таком случае индивид лишь транслирует заученные сюжеты, подгоняя под них свою жизнь. В этом случае речь идет о метанарративах (Лиотар), полностью подчиняющих индивидуальность рассказчика, лишающих его возможности осмысления своего уникального опыта. Об опасности таких «организованных иллюзий» говорил и Мамардашвили: «Ведь эти иллюзии тем сильны в XX веке, что они, будучи организованными, специально построены так, чтобы одновременно создать у человека иллюзию ясного сознания, что он понимает мир, и при этом избавить его от труда, который необходим для того, чтобы вообще что-либо понять в мире. Организованные иллюзии – это схемы, которые простейшим образом умещают мир в такой… величине головы. … Так вот, схемы страшны тем, что они и удовлетворяют нас своей ясностью понимания, и освобождают от труда. А героическое искусство или героическое сознание есть сознание труда свободы и ответственности» [Мамардашвили. 1997]. Именно по причине связи жизненного опыта личности с широким социокультурным фоном в изучении нарративов заинтересована социология: «Автобиографические нарративы дают возможность проблематизировать разные стороны социального опыта как на индивидуальном и групповом уровнях, так и на уровне общества в целом. Исследовательской проблематикой становятся социальная обусловленность жизненного пути, коллективное историческое сознание, интернализация культурных образцов, типы культурных ориентаций и стилей жизни, стандарты профессиональной карьеры, выбор и смена профессий, механизмы трансляции ценностей и т. д. [Цветаева, 2015, с. 492]. Важно, что отдельные социологи при этом вполне осознают значение смысла как стержневого для нарратива образования: «Изучение реальных людей, имеющих реальный жизненный опыт в реальном мире, происходит в нарративном анализе при помощи истолкования смысла, которым люди наделяют переживаемые события» [Ярская-Смирнова, 1997].

Благодаря нарративным механизмам неясный, но живой довербальный смысл опыта стремится стать знанием об этом опыте, но те же механизмы пытаются внедрить его в уже функционирующую в культуре систему значений. В психологии традиционно противопоставляются понятия смысла и значения. Под значением при этом понимается «социально кодифицируемая форма общественного опыта» [Леонтьев А.А., 1997, с.139]. Отметим, однако, что личностный смысл тоже социален, ведь он отражает отношения человека с миром, а это в том числе и социальные отношения.

Последователи деятельностного подхода всегда осознавали психологическую сложность процесса перехода личностного смысла в значение: «воплощение смысла в значениях – это глубоко интимный, психологически содержательный, отнюдь не автоматически и одномоментально происходящий процесс» [Леонтьев А.Н., 1977]. Нарратив же позволяет рассмотреть механизмы такого перехода. Посредством нарратива смысл, как уже отмечалось, приобретает интерсубъективность. Он нацелен на Другого, на его восприятие и понимание. Слушатель интерпретирует смыслы, пытается вписать их в свою систему представлений о мире. Безусловно, в этом процессе теряются некоторые «смысловые обертоны» рассказчика, но, вероятно, появляются и новые, привнесенные слушателем. Можно предположить, что принятое и поддержанное адресатами содержание нарратива «общее для всех» закрепляется в культуре. Таким образом, нарратив можно рассматривать как связующее звено, соединяющее личностный смысл и общекультурное значение.