Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Современное состояние исследований проблемы конструктивности автобиографической памяти 15
1.1. Методология конструктивизма в гуманитарных науках. 15
1.2. Конструктивный характер функционирования автобиографической памяти. 23
1.2.1. «Взаимосвязь самоопределяющих автобиографических воспоминаний и Я-концепции». 28
1.2.2. Исследования, констатирующие пластичность автобиографической памяти 40
1.2.3. Интервентные исследования механизмов пластичности автобиографической памяти: инфляция воображением и ошибочная атрибуция источника происхождения материала. 49
1.2.4. Проблема индивидуальной восприимчивости к ложным воспоминаниям и возможности различения истинных и ложных воспоминаний . 56
1.2.5. Выводы по параграфу. 60
1.3. Трансовые состояния в контексте конструктивности автобиографической памяти. 61
1.3.1. Исследования факторов, активизирующих конструктивные/реконструктивные процессы памяти в гипнотическом состоянии 64
1.3.2. Проблема целенаправленного формирования единичных фиктивных воспоминаний и целостной ложной идентичности в измененных состояниях сознания. 67
1.3.3. Феномен пострансовой амнезии. 69
1.3.4. Выводы по параграфу. 70
1.4. Теоретические подходы к интерпретации измененных состояний сознания. 71
1.4.1. Измененные состояния сознания как форма нормальной работы психики . 71
1.4.2. Теории гипноза 74
1.4.2.1. Гипнабельность как нейробиологическая адаптация. 75
1.4.2.2. Диссоциативные теории гипноза. 75
1.4.2.3. Социально - когнитивные теории гипноза. 77
1.4.2.4. Психоаналитическая теория гипноза. 81
1.4.3. Суггестивный диалог как средство конструирования альтернативных автобиографических эпизодов 83
1.5. Выводы по главе 1 85
Глава 2. Эмпирическое исследование воздействия активного опосредствования механизма позитивной конструктивности автобиографической памяти самоопределяющими автобиографическими воспоминаниями на уровень личностной тревожности. 89
2.1. Постановка проблемы эмпирического исследования. 89
2.2. Методика и процедура исследования. 90
2.2.1. Участники исследования 90
2.2.2. Измеряемые переменные. 90
2.2.3. Дизайн эксперимента 94
2.2.4. Процедура исследования 95
2.3. Результаты экспериментального исследования и их обсуждение. 97
2.3.1. Самоопределяющие автобиографические воспоминания, вызывающие тревогу 97
2.3.2. Присвоение сконструированных позитивных самоопределяющих автобиографических воспоминаний. 100
2.3.3. Результаты воздействия экспериментальных условий на личностную тревожность по опроснику Tейлор. 103
2.3.3.1. Краткосрочное понижение личностной тревожности в группе «Измененные состояния сознания без конструирования эпизодов» и долгосрочное снижение личностной тревожности в группе «Конструирование эпизодов в измененных состояниях сознания». 103
2.3.3.2. Исходный уровень тревожности по опроснику Тейлор и чувствительность к экспериментальному воздействию 108
2.3.4. Результаты воздействия экспериментальных условий на личностную тревожность по результатам методики «Временная проба». 112
2.3.4.1. Краткосрочная тенденция к повышению личностной тревожности в группе «Измененные состоянии сознания без конструирования эпизодов» и долгосрочное снижение личностной тревожности в группе «Конструирование эпизодов в измененных состояниях сознания». 113
2.3.4.2. Исходный уровень тревожности по данным методики «Временная проба» и чувствительность к экспериментальному воздействию. 118
2.3.5. Сопоставление результатов, полученных с применением методики измерения личностной тревожности по опроснику Тейлор и результатов методики «Временная проба» 122
2.3.6. Результаты анализа итоговых самоотчетов испытуемых. 124
2.3.7. Обсуждение результатов. 127
2.4. Выводы по Главе 2. 130
3. Заключение 133
Литература 135
- Проблема индивидуальной восприимчивости к ложным воспоминаниям и возможности различения истинных и ложных воспоминаний
- Измененные состояния сознания как форма нормальной работы психики
- Результаты экспериментального исследования и их обсуждение.
- Краткосрочная тенденция к повышению личностной тревожности в группе «Измененные состоянии сознания без конструирования эпизодов» и долгосрочное снижение личностной тревожности в группе «Конструирование эпизодов в измененных состояниях сознания».
Проблема индивидуальной восприимчивости к ложным воспоминаниям и возможности различения истинных и ложных воспоминаний
Истоки конструктивизма в европейской мысли имеют глубокие корни, берущие начало во временах античности. В зависимости от исторического и культурного контекста эти идеи часто приобретали значение и функции, весьма отличные от тех, что утверждаются представителями этого направления сегодня. Тем не менее, между ними можно найти много общего. Так, в качестве теоретико-познавательного принципа, некоторые интуитивные представления о конструктивизме присутствовали и у Демокрита, и в учении философских школ скептиков и софистов, отрицавших идею существования абсолютной истины, и в ряде других досократических и эллинистических философских школах (Улановский, 2009; Филатов, Касавин, Антоновский, Рузавин, 2009).
В эпистемологии конструктивистское понимание процесса познания получило обоснование и распространение в философии эпохи Возрождения и Нового времени. Уже итальянский философ Джамбаттиста Вико, по мнению американского философа и когнитивного психолога Эрнста фон Глазерсфельда, является «первым конструктивистом, убедительно показавшим, что мы можем знать конечную истину только лишь в отношении того, что сами сотворили» (Глазерсфельд, 2001; Филатов, Касавин, Антоновский, Рузавин, 2009). Согласно взглядам Вико, рациональное познание не затрагивает «трансцендентную» сознанию реальность, но ограничивается миром опыта, который создается самим человеком, и только Бог истинно знает, что представляет собой реальный мир, поскольку он сам выступает его творцом.
Примерно в то же время, английский философ и богослов Джордж Беркли, пишет прославившую его, фундаментальную работу «Опыт новой теории зрения», в которой отстаивает позицию замкнутости субъекта на самом себе: субъекту доступно лишь содержание его собственного сознания (идеи), следовательно, он может быть уверен только в собственном существовании, но никак не в существовании мира реального. Именно эта идея отражена в знаменитой формуле Беркли «esse est percipi» («Существовать – значит быть воспринимаемым»).
В XVIII веке идеи конструктивизма нашли выражение в трансцендентальной философии Иммануила Канта. Кант одним из первых постулировал существование априорных форм человеческого познания: априорных форм чувственного созерцания и априорных категорий рассудка, непосредственно задающих, или конструирующих объект возможного опыта. В тоже время, согласно концепции Канта, онтологический статус вещей самих по себе, остается неизвестным, скрытым от субъекта познания. Познание понималось им как конструкция (конструктивная деятельность) разума, препарирующего природу в соответствии со своими собственными априорными закономерностями.
Конструктивизм развивался также в русле философской программы обоснования знания в виду недоверия к опыту, с одной стороны, и утверждения активности познающего субъекта – с другой. Считается, что Фихте, Шеллинг, и Гегель также развивали различные формы конструктивизма (Мартынов, 2016). Однако, несмотря на то, что в философии эпохи Ренессанса и в немецкой классической философии были сделаны существенные шаги в осмыслении понятия конструирования субъектом познания познаваемой им реальности, оно не смогло закрепиться в гносеологии, что позволяет нам утверждать: несмотря на все сходства с идеями мыслителей прошлого, конструктивизм, как методология познания, каким мы знаем его сегодня – явление, полноценно оформившееся только в XX в.
Понятие «конструктивизм» впервые было использовано при обсуждении проблем теории познания в работах психологов Жана Пиаже и Джорджа Келли в 50-х годах двадцатого века. Полноправно же оно вошло в научный обиход и приобрело статус понятия, обозначающего конкретную эпистемологическую позицию уже в восьмидесятых, после статьи австрийского психотерапевта и автора оригинальной теории коммуникации Пауля Ватцлавика в сборнике «Изобретенная действительность» (по Куликов, 2012). Во «Введении» Ватцлавик определяет конструктивизм, как «науку о действительности», поскольку базовым пунктом его теории является признание действительности как конструкции того, кто ее наблюдает, то есть конструкции самого наблюдателя. При этом подчеркивается, что любое знание является продуктом активности субъекта – человека, или любого другого живого существа. Впрочем, в этой же статье Ватцлавик оговаривается, что термин «конструктивизм» параллельно используется для обозначения одного из направлений в советском изобразительном искусстве и архитектуре 20-30-х годов XX века. Мы же, признавая омонимичность этого понятия, вслед за В.Ф. Петренко, полагаем, «что есть нечто общее на уровне метафорических связей и соответствий в использовании этого слова в философии, психологии, социологии, математике, архитектуре, поэзии и живописи. И это общее – построение субъектом-творцом идеальных (как в математике и философии) или материальных (как в архитектуре) конструкций, исходя из функционально необходимых задач в деятельности» (Петренко, 2009, стр. 162). С этого момента, термин «конструктивизм» стал широко применяться, главным образом в гуманитарных науках, для обозначения эпистемологической парадигмы, которая, с одной стороны, утверждает созидательный характер человеческого познания, а, с другой, акцентирует обусловленность знания свойствами и ограничениями когнитивного аппарата человека.
Неклассическая эпистемология, в русле которой развивается эмпирический конструктивизм, решительно отказывается от дихотомического разделения субъекта и объекта познания, человека с его органами чувств, способностью мышления об окружающем мире, на который направлены познавательные усилия. Субъект и объект познания образуют единую систему, взаимно друг друга детерминируя: нет познания без познающего, нет восприятия без воспринимающего, нет воспоминания без вспоминающего. Австрийский математик и кибернетик Хейнс фон Фёрстер образно сравнил познавательный процесс с танцем человека и реальности (Князева, 2014). Познание подобно танцу, в котором ни один из партнеров не является ведущим, но они прислушиваются друг к другу, дополняют друг друга, двигаясь в одном направлении, образуют единое целое. Для конструктивистов важно, что познавательные способности субъекта детерминированы, с одной стороны, его телесностью и с другой, той средой, в которую он встроен, а значит, приобретаемое знание несет на себе след личности субъекта познания, как индивидуального и исторического существа.
Согласно логике современных конструктивистов, восприятие, мышление и воспоминания человека не являются точным отображением объективной реальности, но производят собственную действительность. В этом отношении конструктивизм высказывается в пику выдвинутой еще Аристотелем, и разделяемой традиционной наукой, корреспондентной теории истины (или теории отражения, в дискурсе советской философии и психологии). В соответствии с корреспондентной теорией, истинность некоторого знания определяется через соответствие объекту этого знания. Познавательная активность субъекта, соответственно, мыслится как нечто вторичное, реактивное по отношению к внешнему воздействию. Американский логик и философ Хилари Патнэм пишет, что «сегодня многие философы, а возможно и большинство, поддерживают некоторую версию «копирующей» теории истины – т.е. концепцию, согласно которой утверждение является истинным в том случае, если оно «соответствует (независимым от сознания) фактам» (Патнэм, 2002, стр. 9). Конструктивизм, в свою очередь, настаивает на обратном – знание не содержится в объекте познания, но строится самим познающим субъектом в виде его модели. В этом плане конструктивизм стоит на позициях плюрализма или множественности истины.
Измененные состояния сознания как форма нормальной работы психики
В следующей сер оценив ии экспериментов Хаймана и Пентланда (Hyman, Pentland, 1996) было показано, что возможно формировать ложные воспоминания за счет собственной активности испытуемого по конструированию образа ложного события, не прибегая к его описанию. Процедура включала в себя три последовательных интервью. Испытуемым предлагался список ключевых слов (возраст, место, занятие, вовлеченные в действие люди), в ответ на которые нужно было воспроизвести конкретное воспоминание. Предлагаемые наборы относились либо к реальным случаям из детства испытуемых (данные были получены от родителей), либо были сконструированы экспериментатором. Испытуемые сами решали, что описывать, экспериментаторы лишь просили дать описание трем аспектам события, помимо данных в ключевых словах. Интерес исследователей был сконцентрирован на воспоминаниях о тех событиях, которые не удавалось извлекать сразу. В том случае, если испытуемый из экспериментальной группы не мог сразу вспомнить событие по заданным ключевым словам, его просили в течение минуты максимально ярко и детально вообразить заданное событие. В контрольной группе испытуемого просили в течение того же времени пытаться вспомнить событие, не представляя его. В конце третьего интервью испытуемому нужно было ответить на ряд вопросов: оценить, как часто он обращался ранее в воспоминаниях к каждому предложенному событию, эмоциональную насыщенность события, модальность эмоций, ясность ментального образа, степень доверия своей памяти. Авторы констатировали, что сложно выявить различия между ложными воспоминаниями и восстановленными «истинными». Возможно, всплывшие в памяти воспоминания, на самом деле той же природы, что и ложные, так как нет разницы между контрольной и экспериментальной группой при воспроизведении устойчивых воспоминаний, а при вспоминании забытых на первом интервью различия были. В условиях торможения воображения на второй или третьей сессии описанное родителями испытуемых событие было воспроизведено в 30% случаев, а в условиях воображения воспроизведение «истинных» воспоминаний состоялось в 65% случаев. С другой стороны, в условиях торможения воображения ложное воспоминание, так или иначе, сформировалось в 12 %, в то время как в экспериментальных условиях - в 37 % случаев. Также в обеих группах воспоминания о реальных событиях, которые испытуемые помнили всегда, оценивались как более эмоциональные и ясные, чем всплывшие в памяти «сами собой» или в результате фасилитации за счет действий экспериментаторов. Модальность эмоциональной составляющей воспоминания не оказывала влияния на вероятность его воспроизведения. Уверенность в надежности всплывающей в памяти информации о событии была выше у событий, которые испытуемый помнил всегда. Важно отметить, что субъективная ясность ложных воспоминаний возрастала с каждым интервью. Эмоциональная насыщенность ложных воспоминаний алась ниже, чем истинных, причем, даже тех истинных, которые испытуемый не смог вспомнить на протяжении эксперимента. Таким образом, был получен результат о вкладе воображения в формирование воспоминаний, причем адресующихся как к реально произошедшим событиям, так и полностью ложных.
Впечатляющие результаты были получены группой под руководством Н. Спаноса для имплантации рационально невозможных для запоминания событий младенчества (Spanos, et al., 1999). В данном эксперименте испытуемых приглашали принять участие в образовательном тренинге «Мир глазами младенца». Испытуемым предлагалось проделать ряд упражнений, представляя себе то, что мог бы увидеть вокруг себя младенец, находящийся в детской кроватке, в частности «вращающийся механизм над своей колыбелью». Затем через неделю испытуемых опрашивали снова, причем тематика тренинга и последующей встречи с исследователями были для них субъективно независимыми. На повторной встрече 92% испытуемых утверждали, что помнят первые месяцы своей жизни. При этом 54% генерировали подробный образ вращающейся игрушки у них над колыбелями.
Поскольку все манипуляции по имплантации сконструированных воспоминаний, включающие воображения, исходят из тезиса о том, что «вообразить событие = пережить событие», а в акте воображения ведущим является визуальный компонент, возникла идея дополнить вербальное описание ситуации убедительными визуальными образами в качестве триггера воображения. При опоре на фотографические изображения включается так же фактор аксиоматической достоверности изображенного (см. о психологическом воздействии фотографии (Нуркова, 2006).
Классическим в данном направлении исследований стала работа К. Уейд с коллегами (Wade et al., 2002), в которой авторы с помощью редактора PhotoShop создавали коллажи, включающие в себя фрагмент детской фотографии испытуемого с родителем, помещенные в корзину летящего воздушного шара. Данный сюжет в реальности невозможен, поскольку в Новой Зеландии, где проводилось исследование, полеты детей на воздушном шаре были запрещены, но участники эксперимента об этом не знали. Испытуемым в течение трех последовательных интервью показывали реальные и фальсифицированные фотографии и просили рассказать о тех событиях, которые на них изображены. После каждого предъявления фальсифицированной фотографии проводилась процедура направленного воображения, в рамках которой требовалось представить детально целевую ситуацию. К третьему интервью сформировались убедительные для самих испытуемых воспоминания о 94% событиях, построенных на основе реальных фотографий и более чем о 50% событий из опирающихся на фальсифицированные фотографии. Интересно, что анализ речевой продукции испытуемых, давших ложные воспоминания, показал преимущественно активный характер конструирования воспоминаний. Было выявлено, что только 30% утверждений из отчетов были основаны на информации, извлеченной из фотографии (для обоих случаев: на основе фальсифицированной фотографии и на основе реальной фотографии), а остальные 70% адресовались ситуации за пределами кадра. Данная интерпретация была значительно усилена в последующей работе Линдсея с коллегами, где испытуемым показывались нейтральные фотографии, содержание которых не имело отношения к целевому ложному событию, которое предлагалось «вспомнить» (Lindsay et al., 2004). Испытуемым показывали групповое фото одноклассников и просили воспроизвести два реальных и одно ложное событие. Демонстрация нейтральной фотографии давала даже больший эффект, чем в предыдущем исследовании – более 60% генерировали подробное воспоминание о ложном событии.
Результаты экспериментального исследования и их обсуждение.
Краткосрочная тенденция к повышению личностной тревожности в группе «Измененные состоянии сознания без конструирования эпизодов» и долгосрочное снижение личностной тревожности в группе «Конструирование эпизодов в измененных состояниях сознания».
Возможно, существенную роль в наших данных сыграло и то, что перед испытуемыми ставилась специальная задача на различение исходных и сконструированных, идентичных по завязке сюжета эпизодов. В таких условиях качество мониторинга различий между образами могло значительно повыситься, так что испытуемые легко атрибутировали вновь созданные в обычном состоянии сознания эпизоды породившей их ситуации. Таким образом, нами получены дополнительные основания для признания влияния самого факта индукции трансового состояния в качестве фактора, усиливающего действие других известных методик модификации содержаний памяти (Kuwabaraa, Pillemer, 2010; Pezdek, Salim, 2011; Geraerts et al., 2008; Bernstein, Loftus, 2009; Bernstein, et al., 2011; Копаева, 2005). В то же время противоречия с данными предшествующих исследований могут объясняться применением более жестких критериев субъективного тестирования мнемической продукции, который выдерживают только сформированые в трансовом состоянии альтернативные эпизоды.
В первую очередь нами была проверена гипотеза о соответствии полученных данных нормальному распределению во всех трех измерениях для всех четырех групп. Полученные данные по распределения не отличаются значимо от нормального согласно тесту Колмогорова - Смирнова со значениями р в диапазоне 0.57 – 0.99. Отсутствие отклонения от нормального распределения позволило нам в дальнейшем применять для анализа данных параметрические методы статистики в пакете SPSS 18.
Краткосрочное понижение личностной тревожности в группе «Измененные состояния сознания без конструирования эпизодов» и долгосрочное снижение личностной тревожности в группе «Конструирование эпизодов в измененных состояниях сознания».
Двух - факторный дисперсионный анализ ANOVA 4 (Группа: «Конструирование эпизодов в беседе», «ИСС без конструирования эпизодов», «Конструирование эпизодов в ИСС», «Контрольная») x 3 (Тест: TMAS тест1, TMAS тест2, TMAS тест 3) показал отсутствие эффекта группы (F (3,118) =1.665, p =0.178), при значимом эффекте замера (F (2,118) =12.075, p 0.001), и существенном взаимодействии факторов групп и замера (F (6,118) =14.739, p =0.001).
Полученный результат означает, что испытуемые из различных групп, будучи идентичны по измеряемым показателям в момент первого замера, несимметрично реагируют на экспериментальное воздействие по результатам второго и третьего замеров, то есть, замеры на различных временных интервалах связаны с различными эффектами в зависимых переменных.
Два варианта статистического анализа были использованы для уточнения полученного результата. Во-первых, различия между группами в одном временном срезе оценивались с помощью однофакторного дисперсионного анализа ANOVA, за которым в случае необходимости следовал попарный t тест для независимых выборок. Во-вторых, внутригрупповая динамика от теста к тесту оценивалась t тестом для зависимых выборок с дополнительной post hoc оценкой величины эффекта по Кохену (Cohen, 1988). В связи с наличием множественных сравнений делалась поправка по Бонферрони.
Однофакторный дисперсионный анализ ANOVA подтвердил, что участники из всех четырех групп не различаются по баллам по опроснику Тейлор до экспериментального воздействия F(3,118) = 0.816, p = 0.488. При первом тестировании участники демонстрировали средний с тенденцией к высокому уровень личностной тревожности: для группы «Конструирование эпизодов в беседе» (=23.08, SD=7.27), для группы «ИСС без конструирования эпизодов» (=20.66, SD=6.83), для группы «Конструирование эпизодов в ИСС» (=20.65, SD=6.83), для группы «Контрольная» (=20.97, SD=10.31).
Различия между группами появляются к моменту второго теста через 2-4 дня после экспериментальной интервенции (F (3,118)=4.065, p=0.009). С учетом поправки Бонферрони на множественные сравнения (6 сравнений) уровень значимости установленных различий приемлем (p 0.0083).
На этапе второго тестирования опросником Тейлор группа «ИСС без конструирования эпизодов» демонстрирует значимое снижение измеряемой личностной тревожности по сравнению с группой «Конструирование эпизодов в беседе» (t(58) = 3.578, p = 0.001), группой «Конструирование эпизодов в ИСС» (t(58) = 2.576, p = 0.013) и группой «Контрольная» (t(58) = 2.313, p = 0.024). При этом показатели во всех трех остальных группах статистически не отличаются друг от друга (F (2,88) = 1.891, p=0.159).
При третьем тестировании так же наблюдается межгрупповая неэквивалентность между показателями баллов по шкале Тейлор (F (3,118) = 3.781, p=0.012). Хотя уровень значимости данного теста несколько ниже, чем предписывает поправка Бонферрони (p=0.012 0.008 на 0.004), в связи с теоретической обоснованностью нашей экспериментальной процедуры, мы считаем допустимым рассматривать его как существенный. Однако в данном случае, при тестировании через 4 месяца после экспериментального воздействия, различия обнаруживаются за счет снижения личностной тревожности в группе «Конструирование эпизодов в ИСС» по сравнению с группой «Конструирование эпизодов в беседе» (t(58) = 3.497, p = 0.002), группой «ИСС без конструирования эпизодов» (t(58) = 2.295, p = 0.029) и группой «Контрольная» (t(58) = 2.488, p = 0.019). При этом показатели во всех трех остальных группах статистически не отличаются друг от друга (F (2,88) = 0.382, p=0.684).
Дисперсионный анализ для связанных выборок показал отсутствие статистически значимой динамики между тестами 1 и 2, 2 и 3 и 3 и 1 в группе «Контрольная» (F(2, 28)=0.309, p=0.736).
Аналогично различия отсутствуют между тестами 1 и 2, 2 и 3 и 3 и 1 для участников группы «Конструирование эпизодов в беседе» (F (2, 28)=1.345, p=0.269).
В отличие от этого у группы «ИСС без конструирования эпизодов» динамика изменений показателей по шкале Тейлор между замерами является высоко значимой (F(2, 28)=20.262, p 0.000). При попарном сравнении можно зафиксировать снижение баллов по шкале Тейлор от теста 1 к тесту 2 через 3-4 дня после экспериментальной процедуры (t(29) = 5.84, p 0.00, Cohen s d = 0.524, =19.76, SD=9.15 vs =15.3, SD=7.82). Затем показатели возвращаются к своим исходным значениям (t(29) = 0.586, p = 0.563, =20.28, SD=8.4). На рисунке 2.2 представлена динамика изменений средних значений по шкале Тейлор в трех последовательных замерах в группе "ИСС без конструирования эпизодов"