Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Россия и США в последней четверти XVIII – первой трети XIX вв.: международные и внутриполитические контексты 43
1. Внешняя политика Российской империи и США 43
2. Российско-американские отношения: общая характеристика 51
3. Русские и американцы в поисках идентичности 57
Глава 2. Дискурс модернизации в российско-американских отношениях 77
1. Формирование представлений о США в российском обществе в эпоху атлантических революций 77
2. Дискуссии о русском национальном характере в США в эпоху Наполеоновских войн 92
3. Экспансия США и Война за независимость испанских колоний в Америке: взгляд из России 119
4. Восстание декабристов глазами американских современников 136
Глава 3. Образы «себя» и «других» в инонациональных травелогах 160
1. Парадоксы свободы: США в травелогах россиян 160
2. Между воображаемыми Западом и Востоком: Россия в заметках американских путешественников 177
3. Сибирь в оценках американских наблюдателей: дискурс колонизации 197
4. Русская Америка во взаимных репрезентациях 213
Заключение 238
Список источников и литературы 242
- Внешняя политика Российской империи и США
- Дискуссии о русском национальном характере в США в эпоху Наполеоновских войн
- Парадоксы свободы: США в травелогах россиян
- Русская Америка во взаимных репрезентациях
Внешняя политика Российской империи и США
Россия в международных отношениях
Мир рубежа XVIII-XIX вв. – это эпоха сложносоставных государств, активно строящих колониальные системы. Будь то морские или сухопутные, это были империи. Пусть само это слово не употреблялось в названии страны. Например, Александр Гамильтон, один из отцов-основателей США, не видел противоречий, когда называл свою страну «во многих отношениях самой интересной в мире империей»158.
Россия являлась более очевидным примером империи. Петр I дал ей имя и силой сделал частью Вестфальской системы международных отношений. Елизавета Петровна придала ей внутреннего лоска, озаботившись тем, чтобы страна хотя бы с фасада выглядела прилично. В свою очередь, Екатерина II возвела Россию на пьедестал европейского миропорядка.
Семилетняя война (1756-1763), несмотря на безрезультатное завершение для государства, показала, что без участия Российской империи более невозможно представить расстановку сил на международной арене. Недавнее присутствие войск в Восточной Пруссии, успешные войны с Турцией, а также тесные экономические и политические связи Петербурга с другими европейскими столицами делали ее ключевым игроком региона.
Когда в 1760-е гг. в некогда могущественной Речи Посполитой возник очередной политический кризис, именно Россия оказала наибольшее влияние на развитие ситуации в этой стране. Екатерине II удалось сделать польским королем своего фаворита С. Понятовского, который, однако, не оправдал возложенных на него надежд и не смог преодолеть противодействие местной аристократии. Решением геополитической проблемы стал раздел Польши в 1772 г. между Россией, Пруссией и Австрией. Речь Посполитая потеряла треть территории и почти населения. Как выяснилось впоследствии, это решение открыло своеобразный ящик Пандоры: расширение границ империи на Запад сделало ее более опасной в глазах соседей и приблизило час, когда Российская империя без буферной польской территории начнет восприниматься в качестве «врага у ворот»159. Кроме того, первый раздел Речи Посполитой легитимизировал и последующие, произошедшие в 1792 и 1795 гг. и приведшие к исчезновению государства с политической карты Европы. Очередная Русско-турецкая война 1768-1774 гг., закончившаяся подписанием Кучук-Кайнарджийского мира, ознаменовала переход России на доминирующие позиции в черноморском регионе. Признание формальной независимости Крыма султаном фактически означало его постепенный переход под власть Екатерины II и открывало простор для разного рода имперских фантазий, самой яркой из которых был «греческий проект», названный Д. Гриффитсом «краеугольным камнем российской внешней политики на протяжении всей второй половины царствования Екатерины»160.
Судя по всему, его интеллектуальные истоки следует искать еще в войне 1768-1774 гг., однако в полностью готовом виде он был изложен в письме австрийскому императору Иосифу II в 1782 г. Предполагавший расчленение Османской империи, «проект» ставил основной целью создание независимой Греции во главе с православным правителем, предположительно великим князем Константином Павловичем161. Глубинным смыслом всей затеи было не присоединение Константинополя к России, а создание двух государств, объединенных узами братской любви (следует помнить, что своим наследником Екатерина видела Александра Павловича) и духовной солидарности. Как указывает А. Зорин, «в заданной “греческим проектом” системе координат религиозная преемственность как бы по умолчанию приравнивалась к культурной. Соответственно, между Константинополем и Афинами ставился знак равенства, а роль единственной церковной наследницы Византии по определению делала Россию и безусловно легитимной наследницей греческой античности»162.
Воплощению этого плана в жизнь помешал ряд факторов. Во-первых, первоначальная поддержка «проекта» Иосифом II сменилась скепсисом. Во-вторых, американская Война за независимость, отвлекавшая Великобританию и Францию от турецкий дел, подошла к концу в 1783 г. «Вооруженный нейтралитет», провозглашенный Екатериной II в 1780 г., был встречен в Лондоне крайне неодобрительно, так как фактически означал поддержку российской императрицей американских бунтовщиков. Следовательно, ожидать от англичан позитивной реакции на «Греческий проект» не имело смысла.
Когда же в 1787 г. началась новая война с Турцией, быстро выяснилось, что довольствоваться можно будет только аннексией Крыма, а также признанием султана перехода Грузии под русский протекторат по Георгиевскому трактату 1783 г.
Начавшаяся во Франции в 1789 г. революция оказала ключевое влияние на выстраивание внешней политики Российской империи на рубеже XVIII-XIX вв. Если Екатерина II старалась занимать выжидательную позицию ввиду конфликтов с Турцией и восстаниями в Польше, то ее сын, Павел I, вошел в состав Второй антифранцузской коалиции, отправив флот Ф.Ф. Ушакова к Ионическим островам, а армию А.В. Суворова – в Северную Италию и Швейцарию. Несмотря на ряд впечатляющих побед, это ничего не принесло России даже в краткосрочной перспективе. Осознав бесполезность потерь, русский император даже начал готовить союз с Наполеоном, однако в марте 1801 г. был убит в ходе дворянского заговора. На трон взошел его сын, Александр I, вновь развернувший внешнеполитический курс Петербурга на 180 градусов.
Войдя в состав Третьей антифранцузской коалиции, Россия в 1806-1807 гг. провела ряд сражений, которые поставили ее в сложное положение. Летом 1807 г. в Тильзите был заключен мир между Александром I и Наполеоном, ознаменовав включение России в континентальную блокаду. Это было тем более неприятно, что Англия являлась важнейшим российским торговым партнером, что немедленно привело к ухудшению экономического положения163.
Союз с Францией оказался недолговечным. Уже в 1810 г. начались приготовления к новой войне. Русский поход Наполеона стал началом его конца: уже в марте 1814 г. союзные войска России, Пруссии и Австрии вошли в Париж и началась подготовка Венского конгресса.
На главный политический саммит XIX в. Александр I приехал самолично, купаясь в лучах славы. Попытка создать новый справедливый европейский порядок столкнулась с суровой реальностью противоречий и накопившихся обид: четыре великие державы-победительницы – Россия, Австрия, Пруссия и Англия – скорее были готовы начать новую войну, чем прийти к компромиссу. «Сто дней» Наполеона привели монархов и их дипломатов в чувство. Заключительный акт Венского конгресса создал новую политическую реальность, основанную на принципе легитимизма.
Что касается России, то для нее, кроме создания Царства Польского, главным результатом Венского конгресса стало подписание Акта о Священном Союзе, сложного межгосударственного образования, имевшего цель сохранить «узы действительного и неразрывного братства» между его членами, а также способствовать сохранению консервативного статуса-кво в Европе. Последние годы своего правления Александр I твердо следовал принципам Священного Союза, представлявших собой странную смесь христианской мистики, realpolitik и консервативного легитимизма164.
Решения Венского конгресса, а также сложности интеграции новых территорий, вошедших в состав России перед 1815 г. – Польши, Финляндии и Бессарабии – поставили перед государством ряд вопросов, которые так и не удалось решить. С одной стороны, широкие автономии и гарантированные гражданские права, которые были даны полякам по конституции 1815 г., создавали впечатление, что либеральные реформы могут быть проведены и в основной части России. С другой стороны, намерение Александра I придерживаться принципа легитимизма фактически означало неприятие любых изменений. Этот же подход к внешней политике, но в еще более радикальной форме, унаследовал Николай I, взошедший на престол в 1825 г. Его можно было понять: царствование началось с восстания, в котором принял участие цвет молодого поколения дворян, главной опоры власти. Считалось, что революционные идеи декабристы восприняли из Европы, что, в общем-то, было правдой, хотя не обошлось без реального влияния Американской революции. Кроме того, в 1831 г. в Польше произошло восстание, которое на словах поддержала Франция Луи-Филиппа. И вновь российская монархия убедилась в тлетворном влиянии Запада165.
Атлантические революции, ослабление Османской империи и осложнение Восточного вопроса поставили Россию к концу 1830-х гг. в сложное положение. Являясь де-факто наиболее сильным и влиятельным государством Венской системы, гарантом ее стабильности в центральной и восточной части Европы, она стремительно теряла союзников, опасавшихся возрастающей мощи своего восточного соседа.
Дискуссии о русском национальном характере в США в эпоху Наполеоновских войн
Рубеж XVIII – XIX вв. вверг Старый свет в эпоху революций и воин. Успехи французской армии привели к созданию Наполеоновской системы, охватывавшей почти всю Западную Европу. Нарастание влияния императора Франции серьезно беспокоили Великобританию и Россию. Только эти две страны имели потенциал сдержать амбиции Бонапарта. Предсказуемо, его союз с Александром I, закрепленный в Тильзите, распался, и в 1812 г. «Великая армия» перешла через Неман, направляясь к Москве.
Молодому американскому государству также не удалось оставаться в стороне от европейских конфликтов. Нарастание напряженности в отношениях с Великобританией, которое продолжалось все первое десятилетие века, закончилось объявлением ей войны в 1812 г.
Почти одновременное начало двух воин по обе стороны Атлантического океана стало очередной проверкой российско-американских отношений на прочность. Сохраняя партнерские отношения, США и Российская империя оказались по разные стороны баррикад. Ситуация 1812 г. оказала непосредственное влияние на процесс формирования национальной идентичности американцев, а Россия впервые оказалась в центре общественно-политической дискуссии, обусловленной осмыслением национальной Я-концепции.
Ориенталистский дискурс о России в Европе и США350
Для жителей Европы XVIII в. Россия оставалась страной далекой и непонятной как с точки зрения ее географии, так и в концептуальном осмыслении ее места на философской карте мира. Она не была Азией, но и Европой современникам, воспитанным на писавших о ней Руссо, Вольтере и Дидро, она тоже не казалась. Как точно подметил Л. Вульф, анализируя рассказы путешественников, побывавших в России и других странах Восточной Европы в XVIII в., это было странное промежуточное пространство, затерянное во времени между Европой и Азией351.
При этом стоит отметить, что и Азия, и Европа представляли собой скорее философские понятия, основанные на представлениях об истории народов352. Согласно представлениям, Европа находилась в центре цивилизованного мира, окруженного варварской периферией, которая становилась все более чуждой образованному европейцу, чем далее он уезжал на Восток.
Для французов, немцев, англичан и всех остальных народов Просвещенной Европы Россия была наполнена контрастами, которые объяснялись «скифским», варварским прошлым и относительно недавним поворотом к «цивилизации» в ее европейском понимании. Так, например, граф де Сегюр, находясь в Северной столице в 1785 г., отмечал, что в ней смешалось все: просвещение и варварство, скифы и европейцы, дворяне и невежественная толпа353.
Западные путешественники искали в России доказательства превосходства Просвещения над варварским или восточным образом жизни, и даже исключения, которые они внезапно находили, скорее, подтверждали это незыблемое правило.
В это же время начинает формироваться образ «варвара у ворот», русского солдата в европейском обмундировании, скрывающим его «скифскую» и «татарскую» сущность. Мнения мыслителей разделились: Руссо отказывался видеть в России Европу, Вольтер был настроен оптимистично и надеялся на быстрое приобщение к цивилизации, а Дидро осторожно замечал, что России возможно из-за своего осознанного, а не спонтанного движения к ней удастся воплотить идеи рационализма лучше всех остальных354.
Анализируя представления о России в суждениях европейских политиков и философов XVIII в., исследователь И. Нойманн сделал вывод о навязываемой ей роли «ученика» рядом с «учителем»-Европой355. Подобная дихотомия сначала была отнесена лично к Петру I, а затем распространилась и на все государство. По мнению Нойманна, оппозиция России и Европы в рамках концепта «ученичества» первой не могла быть стабильной хотя бы потому, что ожидания европейской публики каждый раз оканчивались разочарованиями. А значит мнение Руссо воспроизводилось вновь и вновь, и Россия оставалась все же не европейской страной в полной мере, несмотря на очевидные успехи в самоцивилизации.
Но и чисто азиатской страной Россия быть не желала. Само по себе изменение ее саморепрезентации в начале XVIII в. начатое Петром I, ясно указывало вектор тяготения всей страны. Новое самоназвание («империя»), новый титул правителя («император») и новая столица с немецким названием (Санкт-Петербург) вольно или невольно помогали сомневавшемуся европейцу выяснить для себя, в какую часть Света теперь стоит определять Россию.
Это была непростая задача. Как говорилось выше, Россия для Запада была когда-то варварской страной, но с началом реформ Петра I встала на путь «ученичества» и самоцивилизации. И процесс этот протекал с переменным успехом. В этом контексте в европейском дискурсе того времени чрезвычайно актуальным становится образ ширмы «цивилизации», которая скрывает от неискушенного человека сохранившиеся рудименты «варварства» в России356. Таким образом, вся страна превращалась в огромную «потемкинскую деревню», где вдумчивый европеец должен заглянуть за «фасад» и разгадать тайну страны357.
Разделение же России на две части, цивилизованную и варварскую, в свою очередь, могло объясняться путешественниками двумя способами. С одной стороны, предполагалось существование границы, разделяющей Европу и Азию. С другой, вне зависимости от места их проживания русские разделялись на небольшую цивилизованную элиту и море азиатского типа крестьян358.
Как отмечает И. Нойманн, «Одной из главных причин, по которым споры о России были столь оживленными, было то, что представители трех основных европейских политических ориентаций активной черпали из представлений о России материал для представлений о самих себе»359. Это утверждение будет верным и в отношении молодой американской нации, находившейся в процессе формирования собственной идентичности.
Европейский дискурс о России не мог не повлиять на американцев хотя бы потому, что культурный контекст по обе стороны Атлантики был общим. Немногочисленные сведения о своем заокеанском соседе просачивались в основном или через цитирование английской периодики с пометкой «Информация, полученная из Лондона», или сквозь компиляции европейских травелогов, публиковавшихся в виде небольших заметок. И в том, и в другом случае эти тексты транслировали определенный образ русского «Другого», берущий свое начало от ориенталистского дискурса эпохи Просвещения. Своих корреспондентов в России у американских газет и журналов не было, а путешественники за крайне редким исключением публиковали свои записки анонимно360.
Так, в майской заметке «New-York Magazine» 1792 г. без указания авторства читатель мог узнать, что «Россия – это практически единственная страна в Европе, где люди не имеют счастья наслаждаться гражданскими привилегиями или даже подобием политических прав. Суверен является не просто абсолютным правителем, но каждый человек есть его раб. Первое знатное лицо государства немедленно приходится рабом Короны, а благосостояние каждого человека в России зависит исключительно от количества рабов, которыми он сам обладает. Таким образом, низшие слои общества находятся в самом жалком состоянии, до которого только может деградировать человек. Они рабы рабов, возможно даже в нескольких степенях»361.
Похожим образом говорит некий «Historicus», который в эссе «Манеры и привычки русских крестьян», опубликованной в февральском выпуске «Literary Museum» за 1797 г., отмечал, что хотя «русские джентльмены почти полностью восприняли тот же образ жизни, что и другие европейские нации», их количество почти ничтожно. «Нам следует искать настоящий национальный характер русских среди крестьян», - заключает автор. «Некоторые из них являются рабами короны, но остальная часть, составляющая большинство, принадлежат великим лордам, которые имеют полную власть над ними, кроме права на убийство»362. В целом, «Historicus», анализируя черты русских крестьян, приходит к выводу, что они глупы, невежественны и ленивы, хотя, с другой стороны, очень честны, дружелюбны и гостеприимны363. Учитывая достаточно подробное описание обычаев и повседневных практик русских крестьян, а также записанные названия блюд, таких как щи (schutschi) или квас (kivas), можно сделать вывод, что автор действительно побывал в России, но, к сожалению, определить его личность является достаточно проблематичной задачей.
Парадоксы свободы: США в травелогах россиян
Русские путешественники, отправлявшиеся в Америку, брали на вооружение расхожие представления о заокеанской стране, транслируемые философскими и географическими трактатами вроде «Истории обеих Индий» аббата Рейналя, а также отечественной прессой. Образ США как «самой свободной страны», который конструировался в европейской публицистике, должен был пройти проверку настоящей встречи с «Другим». Это столкновение могло происходить в разных обстоятельствах, однако одно оставалось неизменным: реальность почти всегда оказывалась прозаичнее фантазий.
Мотив пересечения границы – один из самых важных для травелога. Путешественник, предвкушая долгожданную встречу с незнакомой ему страной, строил воздушные замки на основе прочитанных им книг. «При приближении к Америке очень внятно слышен глухой жуткий шум, похожий на отдаленные стоны, - мечтал П. Свиньин, подплывая к берегам Нового света, наверное, представляя себя на месте отцов-пилигримов, - Они до некоторой степени выражают гнев природы против смельчаков, которые рискуют, преодолевая все препятствия, которые природа поставила между двумя мирами»669. Однако затем, на смену воодушевлению по законам жанра приходило разочарование: «Я воображал найти природу гораздо величественнее и превосходнее, но она показалась мне здесь так бедна, что даже предпочтительнее ей берега Финского залива. Когда видишь одну только дикость, плоские берега и пески, даже подъезжая к самой столице сцена одинакова. Нет ни загородных домов, никаких украшений, которые мы обыкновенно видим вокруг столиц»670.
Эта синусоида надежд и разочарований, парадоксов является ключом к пониманию образов Соединенных Штатов в репрезентациях россиян. Сопоставляя увиденное с предзнанием и выделяя те черты американского национального характера, которые наиболее сильно отличались от русского, путешественники каждый раз пытались ответить на вопрос: почему Америка подтверждала все стереотипы о себе, но и опровергала одновременно? Иллюстрацией этой дилеммы могут быть рассуждения россиян об американском гостеприимстве.
Филадельфия стала первым городом, который увидел Свиньин в США. Хотя формально он ошибался, называя ее столицей, но фактически он был прав: в Вашингтоне на постоянной основе в начале XIX в. мало кто жил671.
Разочарование от первой встречи с Америкой было во многом мнимым: любому путешественнику нужно не только удовлетворить ожидания своих читателей, но и дать понять, что предыдущие свидетельства о заморских землях не вполне достойны доверия. Его же описание – самая что ни есть правда.
В целом, первая столица США оказывала очень приятное впечатление. Молодой морской офицер Ю.Ф. Лисянский, находясь в Америке в 1795-96 гг. писал: «Филадельфия по стоянию своему и купечеству есть один из лучших городов в свете. … Регулярность и чистота повсюду такова, что в будущие 50 лет он верно не уступит ни одной столице в свете, ежели возвышаться будет подобно прошедшим 20»672. Подобным образом описывает город и П.П. Свиньин. В письме другу он отмечал, что он совсем не похож на столицу и был построен «своебразными людьми»673.
«Своеобразные люди» — это, конечно, квакеры. Времена, когда их считали врагами за пацифистские взгляды и нежелание давать присягу, уже остались в прошлом, однако образ чудаков за ними сохранялся674. Считалось, что квакеры не веселятся, недружелюбны, ведут крайне скромный образ жизни, однако при это знают счет деньгам и являются первоклассными торговцами675. Из-за того, что квакеры составляли бОльшую часть населения Филадельфии, как отмечал Свиньин, «она почитается самым скучным городом в Америке, особливо строгость их нравов чувствительна по Воскресениям. Какое безмолвие и тишина царствуют в сей день повсюду! Везде встречаешься с пасмурными лицами!»676
Сдержанность квакеров, однако, не помешала Свиньину посетить несколько театральных постановок, музеев, званых вечеров и вообще хорошо провести время. Также приятно свой досуг в Филадельфии провел и Лисянский. По его словам, холодность «квакарей» преувеличена. На самом деле, они милейшие люди, ласковые и приветливые к иностранцам677.
Сдержанная гостеприимность вообще воспринималась общей чертой всех американцев. Например, жители Нью-Йорка, по свидетельству Лисянского, спокойны и веселы, и еще более гостеприимны, чем филадельфийцы678. Свиньин отмечал, что американцы сдержаны и осторожны только в начале знакомства. Затем, если завоевать их симпатию, они становятся очень сердечны679. Особенно он отмечал радушие жителей Бостона680.
Приветливость бостонцев к Свиньину объяснялась еще и тем, что именно в этом городе преобладали федералисты, которые, как было показано в предыдущей главе, видели Россию в роли естественного политического союзника Соединенных Штатов.
Другой российский путешественник, дипломат и посланник в США в 1817-1822 гг. П. Полетика в свою очередь отмечал, что и в иных регионах, помимо Новой Англии, местные жители тоже очень гостеприимны. В первую очередь, он говорил о Виргинии, где американцы принимали гостей в своих больших поместьях, окружая их патриархальным радушием681.
Однако, гостеприимством не следует злоупотреблять, иначе есть риск обидеть гражданские чувства простых американцев. Когда в марте 1810 г. Дашков в своем доме в Филадельфии устроил банкет в честь годовщины коронации Александра I, о чем говорилось в прошлой главе, он вызвал возмущение американцев, так как центральной частью транспаранта, установленного в окна второго этажа, была корона. Инцидент закончился стрельбой и судебным разбирательством682.
Причиной агрессивной реакции жителей Филадельфии было то, что корона ассоциировалась с монархическим правлением, избавление от которого произошло не так давно. Кроме того, следует помнить, что в 1810 г., когда произошел неприятный эпизод, в США уже ощущалась неизбежность войны с Великобританией, которая действительно начнется спустя два года.
Цена свободы
«Мы дети тех родителей, коих высокий ум не хотел носить оков, и чуждался всякой нетерпимости. – цитировал «Дух журналов» некого американца, характеризующего свой народ. - Мы сыны тех отцев, кои в сердцах своих питали семя свободы, и имели столько твердости духа, что дерзновенно решились сохранить сие драгоценнейшее благо, в надежде на Бога и на правость своего дела»683.
Самый распространенный образ США в России в начале XIX в. был связан именно с ней. «О воин непоколебимой, // Ты есть и был непобедимой, // Твой вождь – свобода, Вашингтон», -писал А. Радищев, создавая на века вперед представления русской образованной элиты о США как самой свободной, самой цивилизованной стране мира, и рисуя образ первого американского президента, как человека воплощающего все положительные качества этой новой нации684.
Лисянский в своем дневнике специально выделил свою встречу с Вашингтоном, подчеркнув простоту его обращения, контрастирующую с величием образа685. При этом, у нас нет доказательств, что встреча Лисянского и Вашингтона действительно состоялась686. Так или иначе, рассказ о встрече с первым президентом США показывает, насколько велика была степень уважения (или даже благоговения) к его фигуре со стороны молодого офицера.
В свою очередь посланник Ф.П. Пален писал о своем визите к Т. Джефферсону. Хотя дорога до «Монтиселло» была плохой, встреча с бывшим президентом окупила сложности пути сполна. Российский дипломат растекался в комплиментах, превознося не только политические таланты Джефферсона, но и его кругозор. По его словам, «Его живой ум охватывает все, что есть полезного или интересного; изобретением нового плуга он способствует развитию сельского хозяйства и в то же время уточняет с помощью астрономических наблюдений географическое положение своей страны»687.
Русская Америка во взаимных репрезентациях
Создание в 1799 г. Российско-американской компании ознаменовало собой начало нового этапа в освоении империей Романовых Нового света. Созданная по образу и подобию «западноевропейских компаний, организованных на основании правительственных концессий с целью эксплуатации колониальных ресурсов»891, РАК иллюстрировала имперскую сущность государства. Помещение Русской Америки в имперский контекст способно расширить наши представления о ней самой, показав, как государство адаптировало новейшие тенденции в управлении колониальными пространствами, поддерживая собственный статус модерной державы892.
Одним из ключевых аспектов изучения «имперской ситуации» является исследование общества в социокультурном разрезе, в том числе представлений о «Другом»893. В этой связи Русская Америка представляла собой уникальный регион, где происходило столкновение нескольких культур. Во-первых, с российской стороны это были сибирские промышленники, православные священники, а также морские офицеры-«кругосветники». Во-вторых, многочисленные туземные общины как на территории континента, так и на островах северной части Тихого океана. И, наконец, третьей стороной выступают американские купцы, начинающие проникать на северо-запад Америки в расчете на участие в пушной торговле. В этом параграфе мы попробует сравнить образы Русской Америки в репрезентациях нескольких людей, которые примерно в один и тот же момент попали в этот регион.
Нашими героями будут пятеро путешественников, волею судеб оказавшихся в американских владениях России в 1805-1806 гг. Это люди разного происхождения и положения, а в Русской Америке они преследовали различные цели. Первым из них является американский купец, капитан торгового судна Джон д Вулф. Вторым – российский чиновник и дипломат Н.П. Резанов. Третьим – Георг Генрих фон Лангсдорф, немецкий натуралист и этнограф, перешедший на службу Александру I и получивший вместе с ней и новое имя (его стали именовать Григорием Ивановичем). Четвертый – выдающийся морской офицер, командир шлюпа и «Нева» Ю.Ф. Лисянский. Последний герой – иеромонах Гедеон, отправленный Синодом с миссионерской миссией. Следует отметить, что последние четыре человека были участниками кругосветного плавания, которое состоялось в 1803-1806 гг. под общим руководством И.Ф. Крузенштерна.
Немного о наших героях.
О Джоне д Вулфе кратко говорилось в предыдущем параграфе. Американский купец прибыл 1805 г. в Русскую Америку, продал свой корабль «Джуно» РАК, перезимовал в Новоархангельске вместе с Барановым и Резановым, а затем весной 1806 г. отправился на континентальную Россию, чтобы пересечь ее с востока на запад.
Человеком, который дал санкцию на покупку у д Вулфа «Джуно», был Н.П. Резанов, камергер двора Его Величества. Родившийся в 1764 г. российский чиновник из семьи обедневших дворян к началу XIX в. построил достаточно успешную карьеру и обзавелся достатком, женившись на дочери купца Г.И. Шелехова и затем став главой Российско-Американской компании. В 1803 г. Александр I поручил Резанову важную миссию – возобновление дипломатических контактов с Японией – и включил его в состав кругосветки «Надежды» и «Невы». Высокое придворное положение и туманность формулировок указа об участии Резанова в плавании стали впоследствии причиной конфликта между ним и главой экспедиции И.Ф. Крузенштерном, в котором российский придворный чиновник потерпел поражение894.
Неудачи преследовали Резанова и в Японии. Полгода ожидания на берегу океана завершились отказом императора принять дипломатическую миссию из Санкт-Петербурга. Резанову не оставалось ничего другого, как вернуться на «Надежду» и отправиться в Русскую Америку, которую ему следовало проинспектировать. Таким образом, глава РАК, коим был русский сановник, первый раз в истории компании оказался над подотчетной ему территории.
Еще до прибытия Резанова в Русскую Америку там оказался Ю.Ф. Лисянский, командовавший во время кругосветки «Невой». Блистательный морской офицер, выпускник Морского кадетского корпуса и участник русско-шведской войны 1788-1790 гг., Лисянский был идеальным воплощением нового поколения российских офицеров, отличавшихся глубоким образованием, знанием нескольких языков и европейскими манерами. В 1795-1796 гг. он проходил стажировку в британском флоте и побывал в США.
В ходе кругосветного плавания «Нева» под командованием Лисянского отделилась от «Надежды» Крузенштерна (которая шла в Японию для исполнения дипломатической миссии Резанова) с целью достичь Ситки, где в этот момент разворачивался очередной виток противостояния местных индейцев и промышленников под руководством Баранова. Появление военного корабля оказало решающее влияние на положительный исход дела для русских: тлинкиты после кровопролитного сражения сдались. Ситка окончательно перешла под контроль РАК895.
По итогам кругосветного плавания Лисянский первым из его участников опубликовал отчет о нем, причем за свой счет, а затем перевел его на английский для публикации в Европе896. Зарубежное издание травелога имело большой успех.
Вместе с Резановым и Лисянским в Америке оказались двое других участников первого русского кругосветного плавания: Георг Лангсдорф и иеромонах Гедеон. Они не были ни офицерами, ни чиновниками, что делает их свидетельства о российских владениях в Америке особо ценными.
Первый из них, немец на российской службе, находился при Резанове в качестве врача. Выпускник медицинского факультета Геттингенского университета, Лангсдорф был увлеченным натуралистом и, как выяснилось, истинным просвещенным монархистом. Неприятие Французской революции заставило его покинуть Западную Европу и поступить на службу России. Присоединившись к экспедиции Крузенштерна, Лангсдорф решил несколько проблем: он покинул раздираемый Наполеоновскими войнами Старый Свет и смог заняться любимым делом – исследованием неизвестного.
В некотором смысле тем же самым занимался и иеромонах Гедеон, направленный в Русскую Америку «для обозрения новокрещенных в американских российских заведениях христиан»897. О личности самого Гедеона нам известно немного, однако, по-видимому, он был опытным педагогом и обладал познаниями в разных научных областях. Р.Г. Ляпунова, основываясь на архивных данных указывает, что он «с 1785 г. обучался в Севской семинарии латинскому языку, грамматике и поэзии, а с 1790 г. в Белоградской семинарии - французскому языку, логике, риторике, географии, истории, арифметике, физике, геометрии, философии и богословию»898. После этого Гедеон несколько лет проработал учителем в семинарии, а после в 1803 г. направлен преподавать в Александро-Невскую лавру. Долго в Петербурге ему пробыть не удалось: в том же году ему поручили миссию при кругосветном плавании «Надежды» и «Невы».
Прибыв в Русскую Америку, Гедеон развернул активную деятельность, основав училище для местных жителей, а также как мог способствовал распространению христианства среди них. По окончанию своего пребывания на Аляске иеромонах удостоился от Баранова положительной характеристики за свою службу, который особо подчеркнул его миротворческие способности в разрешении часто случавшихся ссор899.
Удаленность какой бы то ни было цивилизации от Русской Америки оказывала, по-видимому, угнетающее впечатление на всех, кто там находился. Взаимные придирки, недопонимания, нарушения субординации вели к конфликтам, разгоравшимся между промышленниками РАК, миссионерами, морскими офицерами, иностранцами и, конечно, индейцами. Реконструкции взаимных образов этих социальных групп и будут посвящены следующие пункты.
Образы индейцев
Джон д Вулф прибыл в гавань Ново-Архангельска 10 мая 1805 г., где был с радушием встречен правителем русских поселений в Америке А.А. Барановым, который по случаю прибытия гостя устроил торжественный обед. «Мы возвратились на борт вечером, довольные оказанным нам приемом, - делится своими впечатлениям д Вулф, - и я мог бы даже сказать, будучи приятно удивлены, так как, веря различным россказням, я ожидал увидеть, что русские недалеко ушли от дикарей»900.
Впрочем, настоящие дикари, которых д Вулф так опасался, оказались не такими страшными. Воинственный внешний вид и вызывающее поведение индейцев не имели серьезных последствий для него, хотя и Баранов, и другие русские предупреждали о соблюдении мер предосторожности.
Они имели полное право опасаться алеутов. Следует помнить, что очередная война между ними и русскими закончилась совсем недавно – взятием Ситки – и никто не мог дать гарантии, что конфликт не возобновится с новой силой. Российские путешественники отмечали, что жители Кадьяка отличаются достаточной воинственностью901. Например, к осторожности призывал Резанов: «…извергам сим нельзя ни в чем верить. Нет народа вероломнее»902.
Дикость в рамках ориенталистского дискурса часто ассоциировалась с отсутствием чести и нежеланием подчиняться условным правилам. Именно следование негласным договоренностям и отличала, по мнению европейцев рубежа XVIII-XIX вв. просвещенные нации от народов на более низких ступенях цивилизации.
Другим характерным маркером отличия варварства от просвещения было соблюдение чистоты. Где грязь – там необразованность и отсталость. В этом смысле алеуты оставляли двоякое впечатление. Как отмечал Лисянский, «в целом свете нет места, где бы жители были более неопрятны, как на этом острове, но при этом малейшая природная нечистота считается у кадьякцев за самую мерзость»903. Что же было причиной недоумения? Отсутствие отвращения перед мочой и использование ее в гигиенических целях.
Лисянский с нескрываемым неудовольствием описывает практики алеутов: …кадьякцы не имеют ни малейшей склонности к соблюдению чистоты. Они не сделают лишнего шага ни для какой нужды. Мочатся обыкновенно у дверей в кадушки, множество которых стоит всегда наготове. Эту жидкость они употребляют для мытья тела и платья, а также и для выделки птичьих шкурок. Правда, как мужчины, так и женщины большие охотники до бань, но они ходят в них только потеть, если же у кого голова слишком грязна, то он моет её мочой. Впрочем, платье надевают прежнее, как бы оно ни было запачкано904.
Неприятность самого факта использования выделений, а также порождаемый ими запах, определенно делал алеутов в глазах русских крайне отсталыми созданиями.
Тем не менее, некоторые русские путешественники признавали за коренными народами определенные таланты и достоинства, которые обнаруживали с удивлением.
Так, иеромонах Гедеон отмечал порицание индейцами воровства: за него «телесно не наказывали, а по отнятии украденной вещи стыдили при всех и упрекали вором; случалось, что у того, который не признается и не отдаст добровольно украденной им вещи, отнимали силою и для большего стыда в пример другим снимали с него парку»905. Эту же черту отмечал также российский офицер Г.И. Давыдов906.