Содержание к диссертации
Введение
1. Проблемы трансформации литературных форм Пятикнижия в таргумах 31
1.1. Литературные формы Пятикнижия и их интерпретация в арамейских парафразах 31
1.1 а. Проза 32
1.1 6. Поэзия 37
1.1 в. Риторика 51
1.2. Документальная теория и литературный анализ 55
1.2а. Литературоведческие исследования и библейская критика 55
1.26. Целостность как основной методологический критерий 58
1.3. Классификация и текстология таргумов 61
1.3 а. Таргумы из Кумрана 63
1.3 6. Таргум Онкелоса (II-V вв.) 63
1 .3 в. Палестинские таргумы (I-VII1 вв.) 65
2. Трансформация прозы в таргумах 70
2.1. Элементы эпической поэзии в истории Сотворения (Быт. 1:1-2:4а) и их риторическая интерпретация в таргумах 70
2.1а. Архитектоника рассказан риторические интерполяции 71
2.1 б. Восемь творческих деяний: анафора, эпифора и рефрен 83
2.1 в. Фрагмент параллельной поэзии в прозе истории Сотворения 99
2.2. Преобразование повествовательной динамики истории Связывания Исаака (Быт. 22:1-18) в арамейских парафразах 101
2.2а. Ли гературная форма истории Связывания Исаака 102
2.26. Эмфатические средствав архитектонике рассказа 104
2.2в. Риторическая интерпретация в таргумах Онкелоса, Неофити и Псевдо-Ионафана 119
3. Древнееврейская поэзия и риторика: интерпретация в таргумах 146
3.1. Песнь Моисея (Исх. 15:1-18): древнееврейская поэзия в арамейских переводах 146
3.1а. Поэтическая структура 147
3.16. Трансформация поэтической строки в таргуме Онкелоса 157
3.1 в. Поэтика Песни Моисея в Палестинских таргумах 164
3.2. Декалог: трансформация риторики откровения 197
3.2а. Особенности структуры Декалога 197
3.26. Декалог в таргумах Онкелоса, Неофити и Псевдо-Ионафана 207
4. Заключение 238
5. Приложение 1 247
6. Приложение 2 248
7. Библиография 250
- Литературные формы Пятикнижия и их интерпретация в арамейских парафразах
- Элементы эпической поэзии в истории Сотворения (Быт. 1:1-2:4а) и их риторическая интерпретация в таргумах
- Песнь Моисея (Исх. 15:1-18): древнееврейская поэзия в арамейских переводах
Введение к работе
Для древней ближневосточной литературы характерно использование сложной системы образов, построенной по принципу ассоциации, в которой структура литературного произведения играет очень важную роль. Лаконизм изложения и краткость повествовательных формул восполняются обилием смысловых ассоциаций и сложной архитектоникой произведения. Даже при беглом прочтении подобных рассказов у читателя невольно создается впечатление, что за этим текстом стоит еще что-то, кроется целый мир связанных друг с другом образов и идей. В таком случае сам текст рассказа выглядит как вершина айсберга, за которой читатель непременно должен рассмотреть ее глубинную часть.
Данная работа посвящена исследованию библейских литературных форм в процессе их риторической трансформации в арамейских переводах эпохи поздней античности — таргумах.
а) Обоснование темы. Принято считать, что форма имеет решающее значение для поэзии, и менее значительна для прозы.' Однако в отношении к библейской литературе (впрочем, это касается и других древних литературных традиций) этот тезис не всегда подтверждается: во многих случаях, к которым принадлежит и один из рассматриваемых нами отрывков, граница между прозой и поэзией едва ощутима, в повествовательный жанр плавно интегрируются поэтические выражения и даже целые пассажи. Форма играет здесь одинаково важную роль, как для прозы, так и для поэзии.
По этой причине вопрос формы для большей части отрывков Пятикнижия является более важным, чем вопрос принадлежности к жанру. Во многих литературоведческих школах, занимавшихся изучением Ветхого
1 Oppcl Н. Methodenlehre der Literaturwissenschaft. W. Stammler (ed.) II Deutsche Pholologie im Aufriss, 12. Berlin, 1957. S.69.
Завета, сложилась тенденция характеризовать различные библейские произведения не исходя из принадлежности к тому или иному жанру, а на основе формальных характеристик." Как показано в данном исследовании, некоторые литературоведы отрицают возможность классифицировать жанры библейской литературы вообще/
Особое внимание к форме произведения характерно для многих литературных традиций древности. Литература Вавилона, Ассирии, Финикии и Египта является свидетельством того, каким образом идеи автора находят свое наиболее полное выражение в различных литературных приемах и типах архитектоники. Однако следует отметить, что в повествовательных отрывках Пятикнижия применение формы имеет свою неповторимую специфику.
Рассматривая образцы библейской прозы, мы намерены провести сравнительный анализ этих отрывков с их арамейскими парафразами. В этом случае мы имеем дело с уникальным фактом литературной трансформации, когда происходит преображение формы. С одной стороны, цель нашего исследования — осмыслить значение литературной формы в древнееврейской литературе на материале более позднего парафраза; с другой — изучить саму природу арамеоязычной литургической риторики. Процесс трансформации чрезвычайно важен для перевода литературного произведения, поскольку форма здесь, как одно из главных средств выражения идеи, делающее ее собственно литературным произведением, претерпевает ряд изменений.
В рассматриваемых нами переводах древнееврейских текстов на арамейский язык преобладает тип перевода, именуемый парафразом. Этот подход к переводу характеризуется более свободной формой передачи
2 Данный исследователь также отмечает, что к библейскому отрывку нужно ставить, прежде всего, не
вопрос «К какому жанру он принадлежит?», но «Какова его структура?». См. М. Вайс М. Библия и
современное литературоведение. Метод целостной интерпретации. М., 2001. С. 274.
3 Обзор различных взглядов на наличие жанров в библейской литературе см. Вайс М. Библия и современное
литературоведение. С.71.
смысла оригинального произведения, чем обычный перевод, и потому несет нг себе более выразительный отпечаток мировоззрения переводчика. По словам М.Вайса, в парафразе интерпретатор «вынимает душу» из литературного произведения и «вкладывает вместо нее что-то иное». Что остается при этом от оригинальной литературной формы? Какой новый жанр рождается в результате свободной передачи содержания, скажем, поэтического произведения в его парафразах? Каким образом этот процесс отражается на прозе, традиционно считающейся менее зависимой от формальных средств?
Намечая пути решения этой проблемы, следует отметить те хе рактерные особенности, которые присущи переводам библейских текстов в таргумах. Прежде всего, это вопрос природы самих таргумов, которые имели литургическое значение: они дублировали чтение Ветхого Завета на арамейском языке, на котором в ту эпоху говорила значительная часть евреев, как в самой Палестине, так и в диаспоре. Для более ясного понимания смысла библейского текста требовался перевод.5 С другой стороны вполне вероятно, что сыграл свою роль и социолингвистический фактор: арамейский долгое время был языком толкования царских указов, законов, юридических актов и т.д.
Арамейский, принадлежащий к северо-западной группе семитских языков, получил особое распространение в эпоху Ново-Вавилонского Царства (612-539 гг. до н.э.) и владычества Персидской державы Ахеменидов
4 Вайс М. Библия и современное литературоведение. С.34. См. также: Brooks С. The Well Wrought Urn. New
York, 1947. P.201.
5 Буквальные арамейские переводы библейских текстов, такие как таргумы из Кумрана и таргум Онкелоса,
свидетельствуют о потребности в переводе, а не парафразе древнееврейского текста. При этом следует
отметить, что сам древнееврейский язык в то время не был забыт (свидетельство тому — текст Мишны,
записанной во II веке н. э.). Язык Мишны определяется как особая разновидность иврита. См. Рыжик М.
Язык Талмуда //Вавилонский Талмуд. Антология Агады. Под ред. А. Штайнзальца и С. Аверинцева.
Иерусалим-Москва, 2001. С. XXXIII. А также: Segal М.Н. Grammar of Mishnaic Hebrew. Oxford: Clarendod,
1927.
(550-331 гг. до н.э.). Это был так называемый «имперский арамейский» (Ездр. 4:7; Дан. 2:4).6 На арамейском писали царские указы, вели документацию, общались представители разных народов, и эти традиционные функции «перевода» и «истолкования» сохранились за ним и после падения государства Ахеменидов.
Этот особый статус арамейского языка, а также определенные исторические обстоятельства, и обусловили специфику таргумов Палестинской группы, в которых, в отличие от таргума Оикелоса, обнаруживается множество вставок, ремарок, пояснений риторического характера. Следует отметить, однако, что этот тезис характерен, скорее, для таргумов Палестинской группы, поскольку наличие подобных интерполяций в таргуме Онкелоса незначительное.
Традиция синагогальной проповеди в ту эпоху была привязана к библейскому тексту и представляла собой комментарий на него, в отличие от аитичной риторики, в основу которой было положено убеждение логическими доводами. Этот факт и обусловил специфику риторики таргумов: личность оратора здесь играла незначительную роль, главное -представить объяснение библейского текста в нужном русле. По этой причине метургеманы — чтецы таргумов — пользовались готовым текстом проповеди (скорее, кратким конспектом ее основных мыслей), судить же об устной импровизации чтеца довольно трудно, поскольку подобная практика не применяется в еврейской литургии с Х-го века.
6 Johns A. F. A Short Grammar of Biblical Aramaic. Berrien Springs, Michigan, USA, 1982. P. 1-2.
7 Как отмечает А. Дафф, таргумы были памятником древней проповеднической традиции, поскольку
проповеди в то время произносились на арамейском или сирийском языках Duff A. A History of the Religion
of Judaism 500 to 200 B.C. London, 1911. P. 209-210.
Нами были избраны четыре текста - два прозаических отрывка (история Сотворения - Быт. 1:1-2:3 и история Связывания Исаака8 — Быт. 22:1-19), один поэтический (Песнь Моисея9 - Исх. 15:1-18) и риторический текст (Десять Заповедей -Исх. 20:1-17; Втор. 5:6-21). При выборе отрывков мы руководствовались такими критериями: (1) произведение должно быть из наиболее значительной в религиозном плане части Ветхого Завета (поэтому все они взяты из Пятикнижия); (2) оно должно обладать выразительной структурой, и быть насыщенным специфическими литературными приемами; (3) и активно использоваться в литургической практике с древних времен.
Литературные формы Пятикнижия и их интерпретация в арамейских парафразах
Изучение Библии с точки зрения литературного анализа имеет давнюю традицию в европейской и мировой культуре. Начиная с XVTII века, литературоведение обогащалось филологическими исследованиями Ветхого Завета, причем великие археологические открытия XIX-XX веков позволили прикоснуться к древней ближневосточной литературе, предшествовавшей библейской эпохе или современной ей. Сравнительный анализ древнееврейской (библейской) литературы с литературными традициями Шумеро-Аккада, Вавилона, Ассирии, Египта и Финикии обнаруживает, с одной стороны, генетическое сходство литературных форм, с другой — уникальность, самобытность библейской традиции.
1.1а. Проза. Главной особенностью древнееврейской прозы является ее лаконизм; рожденный из сочетания повествования с элементами эпической поэзии. Наличие элементов древнего эпоса и особая архитектоника произведений приближает их к форме ритмизованной прозы. Среди множества исследований этого вопроса важно отметить работы двух авторов, которые мы можем рассматривать как базовые: это статья У. Кассуто
«Эпическая поэзия в Древнем Израиле» и книга Г. Гункеля «Легенды Книги Бытия. Библейская сага и история».
У. Кассуто затрагивает проблему элементов эпической поэзии в бгблейской прозе. Как и большинство исследователей, он утверждает, что эпической поэзии в собственном смысле в Ветхом Завете нет, однако присутствуют многочисленные ее элементы. Автор считает, что «лирические песни обычно кратки», эпические же произведения «могут длиться бесконечно», и потому древние поэты, создавая большие повествования в стихотворной форме, должны были использовать особые обороты речи, периодически повторяющиеся для того, чтобы «связывать и смыкать» эпические песни, образуя большие поэмы. Этим обусловлен особый характер библейской повествовательной традиции: в прозаический текст постоянно «вкрапливаются» фрагменты поэзии.
Природу этого уникального синтеза пытался осмыслить не только У. Кассуто, который следует распространенному мнению, что появление поэзии предшествует появлению прозы,81 но и Г. Гункель, который считает наличие развитого повествовательного жанра признаком более осмысленного, по сравнению с поэзией, уровня развития литературы.
Оба автора едины во мнении, что наличие элементов эпической поэзии в библейской прозе является отголоском древнейших времен, когда эпические поэмы, передаваемые изустно, были преобладающим жанром. Их наиболее раннюю письменную фиксацию в древнееврейской литературе У. Кассуто связывает с упомянутой в Ветхом Завете «Книгой браней Господних» и «Книгой Праведного», которые до нас не дошли.
У. Кассуто также считает, что основной признак наличия в прозе Ветхого Завета элементов эпической поэзии - это «обычно постоянные и часто повторяющиеся выражения, окаменевшие формулы». Кроме того, он делает вывод относительно ритмической организации библейской прозы. Утверждая, что «любовь Писания к повторениям - знак продолжения эпической традиции», У. Кассуто говорит о том, что «это связано с самой природой эпического произведения, предназначенного для слушания, а не для чтения».
Роль повторов в архитектонике библейского рассказа, в его ритмической организации рассматривалась и другими исследователями (например, Р. Альтером). К повторяемым элементам эпической поэзии У. Кассуто относит установившиеся выражения, имеющие параллели в угаритскои поэзии, на подобие: «И поднял глаза свои и увидел...», «И возвысил голос свой...». А также повторяющиеся словосочетания в истории Сотворения, такие как «звери земные» (рИЛ nvi/hayyat ha ares), встречающиеся дважды в
Быт. 1:25,30. Как будет показано в нашем исследовании, эти выражения не только формируют каркас литературной структуры, но и сами имеют четкое ритмическое построение (см., например, раздел 2.16 данной работы «Восемь творческих деяний: анафора, эпифора и рефрен»).
Учитывая комбинацию прозы и поэзии в повествовательной традиции Книги Бытия, Г. Гункель определяет жанр этих историй (в том числе и истории Сотворения) как легенду или сагу, подчеркивая при этом, что вовсе не имеет в виду аспект вымысла и неправдоподобия в библейских рассказах. В качестве объяснения легенды (саги) как литературного жанра, комбинируюгцего прозу и поэзию, Г. Гункель добавляет критерии, по которым он определяет истории Книги Бытия как принадлежащие именно к этому жанру. Он утверждает, что легенда и история различны «по происхождению и сущности», и предлагает критерии, позволяющие определить разницу между ними.
Во-первых, легенда восходит к устной традиции, в то время как история должна быть зафиксирована письменно. Записывание исторической традиции приводит к ее фиксации, в то время как устная традиция не может оставаться неповрежденной, будучи незаписанной.
Во-вторых, история и легенда имеют различные сферы интересов. «История рассматривает великие общественные события, тогда как легенда имеет дело с тем, что касается людей в целом».
Элементы эпической поэзии в истории Сотворения (Быт. 1:1-2:4а) и их риторическая интерпретация в таргумах
Первый из избранных нами для анализа отрывков — история Сотворения (Быт. 1:1-2:3) - представляет собой образец ритмизованной прозы, насыщенной элементами эпической поэзии. Однако, от известных шедевров древней ближневосточной литературы — например, шумеро-аккадского эпоса - ее отличает лаконизм изложения и отсутствие характерного для эпоса развернутого сюжета. Система образов лишена примитивного антропоморфизма, она выглядит несколько строгой, без излишеств, но чрезвычайно поэтичной. Вопрос позднего происхождения данного отрывка остается дискуссионным,"1" и его исторический анализ не входит в задачи нашего исследования. Прежде всего, мы намерены рассмотреть эту историю как оригинальное литературное произведение. Определить его жанр чрезвычайно сложно, поэтому мы ограничимся характеристикой формы этого рассказа: ритмизованная проза с элементами эпической поэзии.
Архитектоника рассказа и риторические интерполяции. Большинство исследователей видят во многих библейских отрывках хиастическую литературную структуру.21" Хотя хиазм напоминает градационную структуру, некоторые исследователи избегают в этом случае термина «градация», поскольку он имеет оттенок относительной ценности каждого из суждений, выраженных в поэтических строках. Например, Д. Аарон называет эту особенность моделью «возрастающего суждения», в которой одна метафора более интенсивна, нежели другая, и каждое суждение имеет свою собственную внутреннюю ценность.2 Хиастическая структура строится по тому же принципу, что и параллельный стих, только в масштабах структуры большого поэтического отрывка.
Следует отметить, что иногда термин «хиазм» употребляется в несколько ином значении, как разновидность ритмической инверсии: первая строка начинается с подлежащего, а вторая, параллельная ей по содержанию, со сказуемого/ В таком случае главный принцип, характеризующий хиастическую структуру - повторение и усиление - сохраняется, при этом лишь изменяются масштабы его использования, сужаясь до размеров стиха. В нашем исследовании мы будем использовать этот термин преимущественно в его широком значении, то есть как тип литературной структуры.
Рассмотрим структуру рассказа о Сотворении (1:1-2:3) в общих чертах. Различные исследователи видят в ней несколько вариантов хиастических схем. Не углубляясь в каждую отдельно взятую модель, можно сказать, что главная идея, побуждающая исследователей к поиску подобных схем, выделена очень рельефно в самом тексте - это изображение процесса создания Вселенной, как пересечения неба и земли. Действия Творца раскрываются таким образом, что они постоянно демонстрируют соприкосновение двух основных составляющих мироздания - неба и земли, нисхождение Его творческой силы с небес на землю.
Присутствие этой идеи обнаруживается в рассказе благодаря повторяющемуся в истории каждого дня использованию слов &ftwn/hassamayim («небо») и yixn/ha dres («земля»), особых поэтических выражений, связанных с небом и землей. К тому же, в первый и в седьмой дни они встречаются вместе в одной конструкции.
Песнь Моисея (Исх. 15:1-18): древнееврейская поэзия в арамейских переводах
Песнь Моисея однозначно определяется в литературоведении как «чистая» поэзия, в самом же тексте Пятикнижия она назван 7] iwn/hasstra —«песнь». Этот термин обозначает религиозный гимн, посвященный Ягве, и, как указывает Д. Фридман, имеет свою параллель в Песне Деворы (Суд. 5:1-31), относящейся к тому же жанру. 7 «Песнь» как жанр не только религиозной, но и светской поэзии определяет X. Гезениус, который указывает на примеры использования слова Til /sird (вариант —TW/sfr) в текстах Ветхого Завета (Пс. 33/32:3; 40/39:4; Ис. 23:16; 24:9; Еккл. 7:5; Иез. 33:32; Ам. 8:10).48 Вероятно, употребление в нашем случае определенного артикля конкретизирует не только данное произведение, но и сам жанр как религиозную «песнь». Дискуссии по поводу интерпретации этого термина в свете современного литературоведения мы рассмотрим в подразделе 3.1а («Поэтическая структура») данной главы.
Следует отметить особое место Песни Моисея в литургии иудаизма. Как поэтическое произведение, выражающее историческую основу иудаизма -Исход из Египта и победу Ягве над Египтом - Песнь Моисея стала частью ежедневных, ежесубботних молитв, а также особое место занимала в Пасхальной Агаде. Обычно она располагается в конце ГПйП yiDD/pdsuqe ddzimra - «стихов прославления», предваряющих основную часть литургии. Поэтому ее литургическая интерпретация должна обладать особой риторической патетикой. Вначале мы рассмотрим ее литературную структуру в древнееврейском тексте.
Поэтическая структура. Приступая к вопросу поэтической структуры Песни Моисея, мы снова возвращаемся к проблеме жанра, поскольку во многом архитектоника поэтического произведения связана с его жанровой спецификой. Хотя мы не можем утверждать, что принадлежность к жанру является определяющим фактором в построении поэмы, все же обзор мнений различных исследователей поможет нам увидеть особенности структурного выражения жанра. Так, например, Дж. Педерсен и Дж. Форер определяет жанр Песни Моисея как гимн349, тогда как Ф. Кросс и Д. Фридман называют его песнью победы. У. Кассуто считает, что это триумфальная одаэ , тогда как другие исследователи видят в нем комбинацию форм. Так X. Шмидт рассматривает жанр Песни как такой, в котором сочетаются песнь благодарения и гимн хвалы, при этом он считает, что отрывки, относящиеся к первому жанру, исполнялись одним певцом и хором, а слова гимна антифоном пела община. " Дж. Беер же утверждает, что перед нами - комбинация поэтических строк гимна со строками в стиле баллады.333 М. Нот рассматривает жанр Песни Моисея как сольный гимн с элементами благодарения.
Относительно жанровой принадлежности Песни Моисея мы можем согласиться с мнением Дж. Дюрхема, что это поэтическое произведение «не подходит ни под одну из форм», и что «оно не похоже ни на один псалом, песнь, гимн или литургическую поэму в Ветхом Завете или в литературе Ближнего Востока». Дж. Дюрхем, используя терминологию Г. Гункеля, называет жанр поэмы «смешанным», и видит причину этого явления в том, что Песнь Моисея была написана в честь особого события в истории
Израиля. Однако, принимая во внимание содержание и основные характеристики литературной формы Песни Моисея, мы предпочитаем определять ее в нашей работе как гимн или песнь.
Объем и цель нашего исследования не предусматривают глубокого анализа дискуссии о жанровой принадлежности Песни Моисея, и мы рассматриваем этот вопрос лишь в связи с проблемой изучения архитектоники этого поэтического произведения. Как уже было упомянуто, большинство исследователей определяют жанр Песни Моисея как гимн (в его разновидностях), некоторые же ученые видят в ней комбинацию гимна и баллады (или гимна и благодарственной песни). Общий вывод, который мы можем сделать из краткого обзора мнений исследователей по поводу жанровой принадлежности этого поэтического произведения, заключается в том, что оно построено по схеме хиазма, как и все древнееврейские гимны.
Наш анализ архитектоники мы начнем с утверждения Дж. Фоккельмана о поэтической структуре Песни Моисея. Он считает, что перед нами «хорошо составленная поэма», содержащая 4 строфы, 16 куплетов, 39 полных поэтических строк «буколической структуры», 78 полустиший, 169 слов." Чтобы проанализировать выводы Дж. Фоккельмана, мы приведем текст Песни Моисея в собственном переводе, следуя делению на куплеты и строфы, предложенным этим автором.