Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Мировоззренческие основы литературно-критических взглядов Шарля Пеги 15
1.1. Приближение к главным темам творчества - патриотизму и христианству - в эссе "Предрассветной порой" 16
1.2. Формально-содержательное своеобразие эссеистики Пеги 22
1.3. Диалектика прогресса и неизменной новизны (эссе "Диалог истории с душою
во плоти" и "Бар Кошеба") 26
1.4. Идеи и образы несоединимого соединения в историко-философских рассуждениях Пеги 35
1.5. Влияние философии интуитивизма на религиозные убеждения Пеги 50
1.6. Религиозно-философские взгляды Пеги в их генезисе и завершении 62
Глава 2. Становление литературно-критических взглядов Ш.Пеги 68
2.1. Гармония формы и содержания в понимании Пеги 69
2.2. Пеги о творчестве Альфреда де Виньи 75
2.3. Статья Пеги "Недавние произведения Золя" как опыт идейно-философской критики 99
2.4. Понятия "классицизма" и "романтизма" в свете размышлений о творчестве Корнеля, Паскаля, Лаверня и Золя 113
2.5. Пеги о "современном методе" - эссе "Зангвиль" и "Бар Кошеба" 128
Глава 3. Интерпретация произведений классиков мировой литературы в эссеистике Ш. Пеги 140
3.1. Оценки и определения историко-литературных взглядов и критического метода Ш. Пеги в литературоведении 140
3.2. Литературно-критическое эссе "Виктор-Мари, граф Гюго" и литературная тема в эссеистике Ш. Пеги 154
3.3. Шарль Пеги о смысле и задачах науки о литературе и литературной критики... 189
Заключение 203
Библиография 212
Приложение
- Приближение к главным темам творчества - патриотизму и христианству - в эссе "Предрассветной порой"
- Гармония формы и содержания в понимании Пеги
- Оценки и определения историко-литературных взглядов и критического метода Ш. Пеги в литературоведении
Введение к работе
Шарль Пеги (1873-1914) получил широкую известность во Франции ещё при жизни; первые высокие оценки его творчества - монументальных поэм и пространных эссе - прозвучали в 1911 году, когда "Мистерия о милосердии Жанны д'Арк" была выдвинута на соискание Большой литературной премии Французской Академии. Об авторе тогда писали все газеты, одни критики горячо им восхищались, другие резко его критиковали. Спустя без малого три года известие о героической гибели на фронте в сентябре 1914 года воина-трибуна, облетев Францию, покрыло имя Пеги новой славой и на время привлекло внимание самых разных читателей, даже и далёких от серьёзной литературы, к его поэзии и прозе эссе. Вскоре отрывки из его поэм - о героях, павших "за свой очаг и кров", о надежде как христианской добродетели и о надежде паломника на заступничество Божией Матери - стали непременно включаться в хрестоматии и учебные пособия. Впрочем, составители сборников по истории литературы выбирают и до наших дней в основном одни и те же небольшие отрывки из величественного стихотворного наследия поэта.
После первой мировой войны и в течение 20-30-х годов XX века эссеистика Пеги, с которой образованная Франция знакомилась благодаря многочисленным изданиям его избранных сочинений, оказывала сильное влияние на умы современников и даже, отчасти, на эмоциональное состояние думающей и совестливой части общества. Росла военная мощь Германии, национал-социализм внушал многим страх и отвращение, и почти непонятое когда-то, но вполне оценённое потомками пророческое служение Пеги в качестве офицера запаса, который добросовестно готовился к войне с Германией в 1910-е годы, и в качестве автора страстных "очерков", своеобразных пламенных "речей", порой разящих сарказмом, часто скорбных, и часто возвышенных по тону и смыслу, а иногда ностальгичных и мягких, вдохновлявших людей на защиту
ценностей и идеалов славного прошлого державной и религиозно неравнодушной Франции, всё в совокупности, и перо и оружие, способствовало тому, что Пеги у себя на родине постепенно вырастал из простой литературной знаменитости и из одного из героев войны, хотя и причисленного к кавалерам Ордена Почётного Легиона, в фигуру большего масштаба. В нём позже единомышленники увидели нового Ноя, настойчиво воссоздававшего ковчег национальной культуры среди беспечности "прекрасной эпохи" и безответственности социалистического пацифизма. Общественная деятельность поэта и мыслителя, и напряженная патетика его творчества вместе составляют убедительное единство слова и дела, речи и подвига, которое во Франции и везде, где переводят и изучают сочинения Пеги, считается не страницей только, пусть и яркой, истории литературы, но живым явлением культуры, продолжающимся фактором её развития.
Такова судьба не сданных в архив классиков и Пеги, рассуждавший об участи авторов, не услышанных, не замеченных по смерти, или о живущих и по отшествии из этого мира, не желал себе самому забвения в грядущем, задумывался о судьбе своих трудов. Будущее оказалось в целом благосклонным к нему: он и в начале XXI века переиздаётся, изучается и даже буквально расширяет круг своего жизненного пространства - по-прежнему переводится и читается в США и Италии, Германии и Японии, а среди некоторых новых для себя стран открывает и Россию. В эссе "Параллельные просители" (1905 г.), отстаивая необходимость сохранения классической греческой поэзии в системе преподавания словесности во французской школе, Пеги писал: "Поэт, хранимый в рукописи, неведомый, непрочитанный и, может быть, неудобочитаемый, в каком-нибудь забытом монастыре всё же не считался поэтом забытым или мёртвым. Неизвестный благочестивый монах, заслуживающий нашей вечной признательности, мог оберегать рукопись, переписывать её, передать её нам, наконец. И поэт не умирал, он жил для будущего человечества. Поэт признанный, понятый,
классифицированный, каталогизированный, пребывающий на полках этой бесплодной библиотеки Эколь Нормаль1, но уже нигде в другом месте, не спрятанный в каком-либо сердце, это мёртвый поэт".
В аннотации к недавно вышедшему во Франции сборнику "Шарль Пеги, писатель и политик" говорится: "Спустя более века после начала издания "Двухнедельных тетрадей" Пеги всё ещё не имеет своего места в кругу великих французских художников слова. Его творчество, слишком мало изученное, объединяющее поэзию и прозу классические и новаторские одновременно, связывает собой век ХІХ-й и ХХ-й. Политическая мысль Пеги одно время вызывала чувство неловкости, считалась невразумительной: исследования, включенные в настоящий сборник, обнаруживают её актуальность и ясность. Они помогут рассеять заблуждения, созданные Историей".4
Статьи для сборника написаны известными и начинающими филологами, историками, юристами, посвятившими свои научные труды -статьи, диссертации, монографии - или непосредственно Пеги, или его эпохе, или сквозным темам, в освещение которых автор внёс вклад. Составитель сборника Ромен Вессерман в течение ряда лет является одним из руководителей "Общества друзей Шарля Пеги". Мнение Вессермана и его коллег о неопределённом положении писателя в истории родной литературы заслуживает внимания. Очевидно, что Пеги во Франции нисколько не забыт: "Общество" его друзей, основанное в 1942 году, существует до сего дня, проводит "Генеральные ассамблеи", научные конференции и семинары, издаёт семестровые бюллетени-альманахи, готовит сборники научных трудов.
То есть библиотеки Высшей Педагогической школы, в которой Пеги учился, но которая, по его мнению, к 1905 г. превратилась вместе с Сорбонной в средоточие культурно-исторического, позитивистского направления в гуманитарных исследованиях.
2 Peguy Charles. (Euvres en prose completes. P., 1988. T. II. Pp. 375-376.
3 Основателем, главным редактором, собирателем средств, составителем и постоянным автором, в числе
многих известных литераторов и общественных деятелей, Тетрадей Шарль Пеги являлся с 1900 года до
своей гибели в 1914-м.
4 Charles Peguy, l'ecrivain et le politique./Textes edites par Romain Vaissermann. - P., 2004.
А в общем, в течение почти ста лет отрывки из поэм Пеги школьники разучивают наизусть, и студенты-гуманитарии осведомлены о нём вряд ли хуже, чем о великих Поле Клоделе и Марселе Прусте, или о знаменитых Морисе Барресе и Ромене Роллане, и наверное лучше, чем о менее прославленных Валери Ларбо, Луи Эмоне или Поле-Жане Туле, если говорить о современниках, перемещение которых из категорий малых в великие и обратно в принципе возможно во времени; случалось не раз, что новое поколение прочитывало писателя заново. Но Пеги, на наш взгляд, не ждёт лучшего прочтения и какого-либо воздаяния по заслугам. Динамика его внутренней жизни сопротивляется усилиям эрудиции вознести его на подобающее ему место, то есть тому, что он всегда презирал и высмеивал - он не даётся классификации, ускользает от дефиниции, от окончательности. Его место во французской литературе -не занимать неподвижного места. Католик, обличающий духовенство; социалист, восстающий на стадную партийную солидарность и продажность; поэт традиционных форм, взрывающий изнутри, странным завораживающим стилем, в котором оригинальность граничит с ненормальностью, устоявшиеся понятия о мере и объёме - такими и подобными противоречиями отличается Пеги от всех, кого легко и удобно вмещать в готовые, апробированные в университетах окончательные наименования - термины и определения. Он симпатический ученик Бергсона: сам не носит и никого и ничто не облекает в готовое платье.
Пеги любил ходить и он сочинял, шагая. В ритме его размеренной упругой ходьбы складываются шеренги александрийского стиха, собираются в катрены как в пехотные отделения или взводы, и уходят в мир замков Луары (в стихотворении "Замки Луары"), в начало истории Парижа (в поэме "Гобелен о Святой Женевьеве и Жанне д'Арк") и далее, через Шартр (в поэме "Вручение долины Бос Шартрской Божией Матери"), в чистый утренний край, что насадил Господь Бог "в Едеме на востоке" (Быт. 2, 8) - в поэме "Ева". Многие из друзей поэта оставили
воспоминания о длительных прогулках с ним по улицам и набережным Парижа. Пеги - это странник, но не ветром гонимый; он, безусловно, подвижник, но не движения, а идеи; человек, идущий узким путём ("... узок путь... в жизнь..."/Мф. 7, 14/), устремлённый к цели паломник и пехотинец. Когда больше паломник, пересекающий бескрайние пшеничные поля в направлении Шартрского собора; когда явно воин, шагающий в строю во время летних сборов дорогами Иль-де-Франса в сосредоточенном предчувствии надвигающейся войны. Направляясь к собору вдумчивым богомольцем, и при этом себя называя пехотой, он обращается к Деве Марии:
Вы видите, что нам с дороги не свернуть,
Идём мы в зной и дождь, глотая пыль и грязь.
В безбрежной широте, где только ветра власть
Национальный тракт - это наш узкий путь.
Идём мы впереди, а руки вдоль штанин, Но это не парад, и нет трибун и слов, Шаг ровный и прямой, ни впадин, ни холмов, По видимой земле до завтрашних равнин.
Пехота - это мы, Вы не теряйте нас, Смотрите, мы идём сюда со всех полей, Двадцать веков крестьян и двадцать - королей В плюмажах и шелках, и в платьях без прикрас.. .5
(Здесь и далее, если переводчик не указан, перевод автора).
5 Из поэмы "Вручение долины Бос Шартрской Божией Матери".
Одной из главных тем, занимавших Пеги-эссеиста на протяжении последних восьми-десяти лет его жизни, является тема "воплощения" Сына Божия, таинственного и реального соединения Его божественной природы и человеческой. Из этого основного видения, неизменно волновавшего автора и побуждавшего его ко многим размышлениям, сравнениям, аналогиям, возникали и раскрывались на страницах эссе и производные темы: сочетания духовного и материального, невидимого и ощутимого, а также, через углублённое проникновение в созерцание момента встречи, темы "начал". Начал, то есть зачинання и распространения нового мировоззрения, или рождения религии, становления новой исторической эпохи, укоренения нового в прежнем, возрастания одной культуры в недрах предыдущей. Пеги видит будущий Париж в колыбели Афин и Рима, а силу и всемирное значение последних связывает с тем, что в истории мира произошла встреча и плодотворное слияние античной мудрости и римской мощи с источником откровения, оберегавшимся до известной поры народом Израиля.
Но привлекала внимание Пеги и другая тема, о важности которой он писал в своих философско-богословских и исторических "Диалогах..." -тема "воскресения Христова". Из неё таким же образом, как и из "инкарнационной", возникали производные: всегда чудесного, победного возобновления жизни, перехода от предвзятых и окаменевших, неподвижных принципов науки, педагогики, стереотипов общественно-политической деятельности к чуткому и творческому, антисистемному восприятию и выражению сокровенного движения жизни. Подобные идеи и настроения витали, как говорится, в воздухе Франции кануна первой мировой войны. Интуитивизму, сформировавшему отчасти интеллект Пеги, в научной среде сопутствовали, а затем вытесняли его во многом близкие ему персонализм и экзистенциализм. Габриэль Марсель также считал, что нельзя "загонять в прокрустово ложе системы те мысли, которые невозможно изложить, следуя традиционным ритмам
спекулятивной архитектоники".6 Он вместе с Пеги, не мыслившим что-либо сокращать и упорядочивать в своих текстах ради достижения сжатой концептуальной четкости и строгости, стремился (Пеги об этом точно такими словами не заявлял, но именно так точно поступал) "побудить читателя вновь пройти <с автором> той дорогой, которой <автор> сам когда-то шёл, вместе со всеми её поворотами, со всеми каменистыми выступами".
И воплощение, и воскресение, и все "действия того же механизма" (Пеги), наблюдаемые в природе и культуре, выступают по сути некиими событиями "перехода", собственно "пасхой" (от еврейского пэсах, производного от глагола, первоначально означавшего, среди прочих значений, "перескочить", "перешагнуть") - то есть "скачком" или прорывом в иное бытие, в котором, при сохранении существенного в прежнем, жизнь получает совершенно новое качество. Душевное состояние и особенности творческого метода и мировоззрения Пеги бунтуют против окончательных, веских научных слов о нём. Он не вмещается в какую-либо эпоху, школу или течение, но, по неоднократно высказывавшемуся мнению, принадлежит в той или иной мере всем эпохам Франции. Он несёт в себе некую ускользаемость; его душа отражает постоянные исхождение и изменение, будучи созерцательницей и выразительницей сокровенного движения жизни, которая есть возрастание, феномен одновременно мистический и органический. Поэтому Пеги так непримирим к "мистической успокоенности" некоторых гордых своей верой христиан. Считая себя принадлежащим к Католической Церкви, он, по мнению русского философа и историка Г.П. Федотова, опубликовавшего в 1927 г. статью "Религиозный путь Пеги" в журнале "Путь", восставал против чувства правоты и нравственного окаменения своих верующих современников и видел сущность духовного подвига в "вечной обеспокоенности", в покаянии и
6 Марсель Габриэль. Метафизический дневник. Спб., 2005. С. 5.
совестливом самоиспытании, которые предохраняют душу от привыкания к жизни, от окостенения.7
Описываемые свойства Пеги представляют его вечно юным, незавершенным ни в каком плане, а значит и трудно поддающимся сравнению, если только с такими же, как он, поэтами искреннего порыва, начинания, пути. Об этих чертах творческого облика Пеги, перекликаясь с Федотовым, пишет С.С. Аверинцев в статье "Две тысячи лет с Вергилием" , называя французского поэта замечательным, "ни на кого не похожим".
Во Франции, в Италии, Германии, США за десятилетия после гибели Пеги накоплена внушительная литература о нём просветительского и научного характера. Частичный обзор её, затрагивающий литературно-критическую тему, дан в первом параграфе третьей главы настоящей диссертации. В России, как было сказано выше, Пеги только начинают открывать - переводить, комментировать и оценивать. Одна из первых публикаций о Пеги с переводом фрагментов из эссе "Предрассветной порой" увидела свет в 1990 году в сборнике РГБ "Культура в современном мире".9 В Великобритании в 1992 г. вышел сборник выдержек из публицистики Пеги.10 В 1995 году в Санкт-Петербурге был создан научно-исследовательский Центр Жанны д'Арк - Шарля Пеги, работой которого руководит Т.С. Тайманова. Исследовательница с 1989 года публикует статьи о Пеги. В 2001 году Центр выпустил комментированный перевод эссе "Наша юность" и драмы "Мистерия о милосердии Жанны д'Арк" с обстоятельным предисловием Т.С. Таймановой.11 В 2006 году Т.С. Тайманова защитила в СПбГУ докторскую диссертацию на тему "Шарль
См. подробнее о статье Федотова в параграфе 4-м 1-ой главы настоящей работы.
8 См. подробнее о статье Аверинцева в параграфе 5-м 1-ой главы настоящей работы.
9 Карташев П.Б. Вступительное слово о Шарле Пеги. Эссе "Предрассветной порой"
(фрагментыУ/Культура в современном мире. Информационный сборник НИО Информкультура. М.:
Государственная библиотека СССР, 1990. Вып. 3. С. 113-139.
10 Пеги Ш. Фундаментальные истины. London: Overseas Interchange Ltd., 1992.
1' Пеги Ш. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны д'Арк. Спб.: Наука, 2001. - 405 с.
Пеги: философия истории и литература". О Пеги кратко, но ярко, писал СИ. Великовский в антологии "Французская поэзия XIX-XX веков".13 В 2006 году вышла книга избранных переводов из прозы, мистерий, поэзии Пеги, составленная Д. Рондони, Т.В. Викторовой, Н.А. Струве.14
Стиль Пеги естественно выражает внутреннее состояние его целеустремлённой, но не ослеплённой целью, а ищущей и вдумчивой души. Вполне закономерно автор находит для себя жанр, способный наиболее адекватно претворить и донести до читателя его интуиции и раздумья: в эссе он ничем не скован, предметы его внимания в свободном потоке слов перетекают один в другой, противопоставляются друг другу или слагаются в усиливающие смысл параллели, открывают неожиданные ракурсы для лучшего понимания авторского замысла. Мыслительная работа Пеги в его эссе синкретична; это не насильственное соединение ушедших далеко в разные стороны путей; не произвольное всесмешение, предпринятое полуобразованностью - но непосредственное рассмотрение явлений культуры в их неоформленном, неспециальном виде, как будто в первоначальной (рождающейся в сознании) нерасчленённости. Пеги предстаёт философом и богословом в разговоре о литературной критике, и во всяком ином - философском, религиозном, общественно-историческом дискурсе - искусным полемистом, красноречивым оратором, прозаиком. Его литературная критика, говорящая о себе живой образной речью, есть по этому признаку явление художественное, но постоянно возносящее своё изящество на высоту метафизических обобщений.
В силу интуитивно-целостного и образно-лирического восприятия и осмысления автором тем и вопросов, которые волновали его правдолюбивую и социально активную натуру, о каждом из содержательных аспектов его эссеистики можно сказать, что в них -например, в интересующей нас литературной критике - просматривается
12 Тайманова T.C. Шарль Пеги: философия истории и литература. Спб.: СПбГУ, 2006. - 348 с.
13 Французская поэзия XIX-XX веков: СборникУСост. С. Великовский. - М.: Прогресс, 1982. - 672 с.
14 Шарль Пеги. Избранное: Проза. Мистерии, Поэзия. М.: Русский путь, 2006.-400 с.
весь Пеги. Его литературно-критические и историко-литературные взгляды сложились в процессе сосредоточенного чтения-любования и в размышлении над произведениями таких авторов, которые давно и всесторонне изучены в мировой культуре, и в России в частности. Пеги писал, в основном, о Корнеле, Расине, Паскале и Гюго, в меньшей степени о Гомере, Софокле, Вергилии. Всесторонняя и основательная научная освещенность творчества классиков может исполнять роль проводника, вводящего в необычный мир "ни на кого не похожего" поэта и эссеиста.
Таким образом, актуальность настоящего исследования обусловлена тем, что рассмотрение и выявление своеобразия литературной критики Пеги позволяет решать параллельно две неотложные научные задачи: во-первых, открывается возможность полнее и глубже ознакомить русскоязычного читателя с классиком французской литературы, который в литературно-критических фрагментах своих эссе проявил себя и как яркий мыслитель - богослов и философ, - и как тонкий лирик, говоривший о чужих стихах и трагедиях настолько поэтично, что его строки о знаменитых авторах обрели самостоятельную художественную ценность; во-вторых, оригинальность суждений Пеги о литературе, вызванная, среди прочих, причинами религиозного и умозрительно-интеллектуального характера, не может оставаться неведомой для отечественного литературоведения, тем более, что взгляды и высказывания автора явились реакцией протеста против рационализма и мелочной сухости материалистической и позитивистской идеологии и оказали безусловное влияние на развитие научных и критических методов и критериев осмысления литературы в XX веке, вплоть до нынешнего времени, вводя в центр внимания ученых и критиков вопросы онтологического и аксиологического характера, выдвигая на первый план эмоционально-рецептивное и содержательно-смысловое измерение искусства слова.
Объектом исследования в данной работе стала вся эссеистика Пеги, предмет же её составляют отдельные произведения, отрывки, реплики и комментарии автора, которые относятся к его литературной критике.
Цель диссертации заключается в выявлении своеобразия литературной критики Ш. Пеги.
Достижение названной цели выдвигает необходимость решения ряда задач:
прежде всего следует раскрыть мировоззренческие - философско-исторические и религиозные - основания литературно-критических взглядов Пеги;
затем следует изложить взгляды и суждения автора в их генезисе;
важно также проанализировать научные труды, посвященные литературной критике Пеги;
и, наконец, выявить принципы, методы исследования и мировоззренческие ориентиры, составляющие жизненность и актуальность литературной критики Пеги.
В основу методологии исследования положен историко-теоретический метод с элементами тезаурусного подхода к изучению литературы. Важными для осуществлённой работы стали труды А.А. Потебни, А.Ф. Лосева, Б.И. Пуришева, В.М. Жирмунского, С.С. Аверинцева, Ю.Б. Виппера, Д.Д. Обломиевского, СИ. Великовского, А.В. Михайлова, Н.П. Михальской, Вл.А. Лукова, Л.Г. Андреева, Н.П. Козловой, Г.К. Косикова, И.Б. Роднянской, В.Е. Хализева, С.Г. Бочарова, Вс.Ю. Троицкого, А.Н. Горбунова, Е.Г. Единой, В.В. Прозорова, А.Н. Николюкина, Ж. Виара, С. Фрэсс, Р. Бюрака, Ж. Онимюса, Г. Мюллера, о. Пия Дюплуайе.
Основные положения диссертации, выносимые на защиту. 1. Своеобразие литературной критики Ш. Пеги определяется двумя основными факторами влияния: христианским вероучением, сформировавшим христоцентричность мировоззрения Пеги, а именно
его инкарнационно-пасхальный взгляд, под углом которого он старается осмыслить явления культуры и произведения литературы; и философией интуитивизма, под воздействием которой сложился оригинальный литературно-критический подход Пеги к литературной классике.
Литературная критика Пеги сложилась в отрицании и преодолении методов и понятий культурно-исторической школы в литературоведении, а также позитивистской по духу «университетской критики» Г. Лансона и др.
Литературная критика Ш. Пеги является осуществлением интуитивно-целостного подхода к постижению смысла литературного произведения, «осмыслением откровения» о произведении, о его формально-содержательном априорном единстве, которое дается критику до специфической профессиональной рефлексии, подвергающей читаемое анализу.
Научная новизна диссертации состоит в том, что в ней впервые в отечественном литературоведении представлена литературная критика Шарля Пеги, её мировоззренческий контекст и фундаментальные принципы. В последних заключены резервы ясного и простого, и при этом философски глубокого осмысления литературы, которые на фоне формализованных методологий второй половины XX века выглядят в наши дни удивительно новыми.
Научно-практическая значимость работы заключается в том, что результаты исследования могут быть использованы в практике вузовского преподавания при чтении лекций по истории французской литературы, а также при разработке спецкурсов по истории и проблематике литературной критики и литературоведения XX века.
Цель диссертации и её задачи определили структуру работы, которая состоит из введения, трёх глав и заключения. В конце приводится библиография и приложение - перевод нескольких строф из поэм Пеги.
Приближение к главным темам творчества - патриотизму и христианству - в эссе "Предрассветной порой"
В первых номерах тетрадей, в многостраничных и свободных по стилю хрониках, Пеги заинтересованно и пристрастно обсуждал проблемы социалистического движения. К 1905 году иная проблематика стала вытеснять увлечение социалистическими идеями: по мере внутреннего мужания, углубления взглядов на мир, национальную историю, самосознание гражданина и патриота, он обращается к великому прошлому своей родины. Внешним поводом к этому обращению послужили тревожные симптомы растущей военной угрозы со стороны Германии: в частности речь Вильгельма II в Марокко, содержавшая резкую критику политики Антанты, прежде всего Франции и Англии. Пеги, как явствует из эссе "Предрассветной порой", родился в "пораженческой обстановке"; страшный след войны - смерть отца - в раннем детстве ранил его жизнь. Неслучайно, что проводимый автором в эссе "Деньги" условный рубеж между старым прочным миром и продажной современностью приходится как раз на послевоенные годы.
Итак, предчувствие войны пробудило в Пеги задушевные впечатления детства. Он начал вспоминать, медленно открывать для себя через детские годы просторы истории и ценность того содержания, того смысла жизни, который животворил прошедшие века, вызывал любовь и предлагался в пищу, "первоосновный хлеб" десятков поколений, населявших родную землю. Эссе "Предрассветной порой" (1905) знаменует возвращение Пеги и к патриотическому воодушевлению детских лет, и к христианской вере. Поэтому исследование мировоззренческих основ литературно-критических взглядов Пеги необходимо начать с анализа этого текста.
В зрелые годы творчества Пеги проявил себя как крупный религиозный поэт и мыслитель со своеобразным, оригинальным подходом к религиозной теме. В славных страницах национальной истории и литературы, запечатлевших напряженные моменты судьбы народа, судьбы, постепенно вырастающей во времени, он искал непреходящее содержание, созерцал и описывал феномен связи - то есть буквально религии16 - посюсторонней и привременной действительности с бессмертием, вечной памятью, неоскудевающей силой любви и попечения о человеке. Пеги ставил перед собой грандиозные цели и осуществлял их в монументальных творениях: знаменитая поэма "Ева" - известная каждому французскому школьнику по отрывку о блаженной гибели солдат за родной очаг - насчитывает около 10 тысяч строк; впечатляют своими размерами и эссе, посвященные фундаментальным мировоззренческим вопросам, проблемам богословия, философии и истории ("Диалог истории с душою во плоти", "Клио. Диалог истории с языческой душой"); своеобразию французской культуры и проблемам литературы ("Виктор-Мари, граф Гюго", "Деньги"); картезианской философии, бергсонизму, трактовке религиозных догматов и "философии литературы" ("Очерк о г не Бергсоне и бергсоновской философии", "Общий очерк о г-не Декарте и картезианской философии").
В эссе "Предрассветной порой" сосредоточены очень важные и характерные для зрелого Пеги темы и идеи. Для русского читателя данное произведение представляет ещё и специальный интерес: в нем речь идет, среди прочего, о России и первой русской революции, которую Пеги воспринял как одно из главных событий эпохи. Революция обнаружила некое существенное нестроение, насквозь поразившее весь "современный мир": раздвоение действительности на надстройку и базис, на косную массу и на творцов доктрины, проводников раскола, фактически спародировавших истинное расслоение бытия на два плана: материальный, феноменальный; и невещественный, одушевляющий материю.
Проблематика эссе "Предрассветной порой" значима в аспекте теологии, философии, литературоведения. Если полагать, что подлинная культура человечества непосредственно связана с осмысленной, то есть стремящейся к "несрочности", нетленности жизнью произведений человеческого ума и сердца, то мысли Пеги о соединении материальной и имматериальной "половин бытия", о внутренних "пределах" явлений внешнего мира прозвучат как актуальные и глубокие ответы на те проблемы, что волнуют и сегодня мыслящих людей во всем мире.
Стилистическое своеобразие прозы Пеги нередко препятствует пониманию хода его мыслей. Но для Пеги важен именно ход, постепенность прихода от повода и причины к некоему выводу. Помимо особенностей стиля в эссе Пеги наблюдается и некоторая композиционная необычность. Мало того, что их чтение требует терпения, потребного для усвоения и преодоления настойчиво повторяющихся уточнений исходного положения, оно требует еще и вдумчивого внимания на уровне тематическом. Чтобы не заблудиться в аналогиях и реминисценциях, читателю надлежит сосредоточенно следить за взаимообусловленностью основных идей.
Гармония формы и содержания в понимании Пеги
Пеги вошел в общественную и литературную жизнь с жаждой предельной честности, и так же закончил свой земной путь, оставшись в памяти друзей и недругов несговорчивым борцом за чистоту политической борьбы, за бескомпромиссность в отстаивании идеалов. Пребыл вечным юношей, из рядов профсоюзников и социалистических мечтателей, своеобразных идеал-социалистов, перешедшим в ряды воинов Святой Жанны. Его судьба - это путь от активиста и утописта, и одновременно ученика Платона и Аристотеля к христианину и народному ополченцу; на этом пути он не отвергает и не предаёт ничего из прошлого, потому что в прошлом ему нечего стыдиться.
Это даже не путь со сменой ориентиров, а открытие одного феномена в другом, прорастание или углубление. Органическое развитие, в каждой составляющей которого обнаруживается психологическое единство личности, её постепенно раскрывающаяся целостность. К таким вот составляющим, к признакам и подтверждениям душевной цельности и последовательности Пеги можно отнести замысел его первого и пожизненного издательского проекта - "Двухнедельных тетрадей", и осуществление этого замысла, от общей концепции до технических подробностей.
В 1897 году Пеги и несколько его близких друзей-единомышленников, столкнувшись с трансформацией идеалов в политику, с карьеризмом и корыстолюбием борцов за будущее социалистическое устройство общества, решили во имя чистоты социалистической идеи, ради чистоты идеалов вообще, ради того, чтобы чистота и честность находили себе прибежище в современности, создать ни много ни мало -"Честный журнал". Начался сбор средств, подбирались материалы. Проекту не дано было осуществиться, но идея честного, всем открытого периодического издания принесла результат позже - первый выпуск "Двухнедельных тетрадей" увидел свет в январе 1900 года.
Готовясь к изданию тетрадей, Пеги заявлял о своём намерении - в письмах друзьям и в официальных обращениях - представлять каждые две недели, в форме подлинных документов, события политической жизни и высказывать свободно свои мнения о них. Будучи и составителем, и автором, и издателем, Пеги ограничивал себя, декларативно, исполнением роли "гражданина телефониста", устанавливающего и поддерживающего наилучшую, из возможных, связь между несхожими, порой весьма, членами "общества взаимного уважения", "федерации сознаний", объединяющей свободных авторов, произведения, подписчиков и администраторов. "Никогда между нами не возникнет отношений подчинения или зависимости, но только сотрудничество свободного человека с таким же свободным, не омраченное духом купли-продажи".65
По мере появления новых тетрадей, издание, быстро снискавшее уважение в самых разных кругах общества, от взыскательных университетских до партийных или военных, расширяло вместе с охватом новых тем и свои задачи. Не одна только политика, но и вопросы образования, школьного и университетского преподавания, проблемы военные, экономические, философия и литература отражались на страницах журнала Пеги, который с выпуска первых номеров и серий стал смотреть на своё дело как на организацию заочного высшего образования. Просветительство интересовало Пеги в перспективе подготовки к социальной революции, причём такой, какой она ему виделась: "революция будет нравственной, - неоднократно повторял он, - или её не будет". В связи с этим возникала подготовительная задача издания; она сводилась к тому, чтобы предоставить свободным людям возможность поддерживать и читать свободную периодику. Пеги в студенчестве готовил себя к преподавательской работе и в издательской деятельности он сохранял черты и склонности первого профессионального призвания, учительства и просветительства: он горел желанием "научить людей читать .
В благородном труде образования и воспитания читающей публики для честного, щепетильного издателя не могло быть мелочей. Воплощение мысли и речи занимало, в глазах Пеги, обширную область, простирающуюся от пограничных, порубежных граней смысла и слова до всех приёмов и хитростей типографского искусства. Философско-богословская проблематика инкарнации, в творчестве Пеги, всегда исходящая и возвращающаяся к теме воплощения Бога, охватывает, на периферии, и все сферы материализации невидимого в видимом - в приложении к полиграфии это относится к материалу, шрифту, вёрстке, и даже к педантичному исполнению обязательств перед подписчиками или заказчиками печатной продукции.
Стремясь "научить людей читать", Пеги заявлял, что "ничто не сравнится с чистым чтением чистого текста, поэтому в этих тетрадях мы старательно избегаем заражения текста комментированием".67 По замыслу основателя, Тетради исполняли миссию сборников документов и справок, которые, выстраиваясь в отдельную серию, а затем в систему серий, составляли корпус текстов исторического значения - становились документальным отражением эпохи.
Оценки и определения историко-литературных взглядов и критического метода Ш. Пеги в литературоведении
Пеги и его мысли о литературе не подвергались углублённому и пристальному рассмотрению создателей и сторонников локальных, по определению В.Е. Хализева, научных концепций направленческого литературоведения. Формалистов, структуралистов, постструктуралистов, постмодернистов и т. п. его творчество специально не увлекало. Те учёные, которые занимались Пеги, действовали в свободном от внутрилитературнои заданности пространстве наднаправленческих рассуждений; в трудах, посвященных литературной критике Пеги, отчётливо прослеживается в целом историко-теоретическая методология, в частности стремление соотносить предмет исследования с мировоззренческими - религиозными и философскими константами. Постмодернистскую литературоведческую методологию с её поиском "хаотического" в литературе и в менталитете писателя, Пеги мог бы привлечь как некий авторитарный анархист, как живое и плодотворное противоречие, совмещающее устойчивое тяготение к незыблемому и традиционному и бунтарское, протестующее (протестантское) самоутверждение не в цепи традиции, а прямо у её истоков.
Все заметные истолкования критического метода Пеги к настоящему дню составляют подобие панорамы, связующей силой отдельных картин которой выступает индивидуальность поэта и мыслителя, сохранившего в своём мироощущении "благоговейного" - он таким себя видел - и независимого католика и воинственного патриота подростковую чувствительность романтического социалиста. Такой психологический парадоксализм, такая личностная антиномичность не могли не сказаться на оценках литературного наследия нашего автора - в нём все неудобства для систематизации, все противоречия сплавлены воедино, и в общем потоке его самовыражения взаимопроникновенны. По этой причине -диалектичной, противоречивой динамики Пеги, не укладывающегося в жесткие схемы - исследования о литературной критике мыслителя предлагают в качестве итоговых определений самые общие, несколько даже неопределенные и описательные, универсальные, своим охватом обнимающие разноречивые тенденции в рамках одного явления.
К опытам указанного обобщающего характера относится монография католического священника Пия Дюплуайе "Религия Пеги", посвященная не собственно литературной критике героя исследования (отец Пий всем своим фундаментальным трудом решает вопрос о конфессиональной принадлежности Пеги; оспаривает его, в свете преобразовательных, адаптационно-толерантных решений Второго Ватиканского собора - у протестантов), но для понимания литературно-критических текстов и суждений Пеги весьма ценная. Принцип связи, соединения, синтеза различных сторон целого, организующий всё богатство фактического материала, собранного в монографии, распространяется и на проблему интерпретации Шарлем Пеги литературных памятников.
Отец Пий постоянно подчеркивает, что теология Пеги, его собственно философско-богословские рассуждения и утверждения, содержащиеся в эссе - есть литература, прежде всего эстетика, искусство, словесность. Сам Пеги косвенно указывал на это, говоря, что к поэзии, к большим стихотворным полотнам, к лирике и художественной образности его подвела, к ним его подготовила строгость прозы, то есть его эссеистика. Заявление на первый взгляд удивляющее: кажется, что какой угодно, но только не строгой и организованной можно назвать его свободную, состоящую из бесконечных повторов и отступлений, "прозу". Но усмотренная - в себе - связь стихотворства и организованности в принципе и по существу неоспорима, а в случае Пеги, выпустившего в свет "регулярные колонны" александрийского стиха, эта связь верна именно в постулате и принципе, так что поэт о себе говорит правду, но идеальную, от которой он сам постоянно отступает в повторы, уточнения, незаконченность.
Исследование о поэтическом, образно-символическом богословствовании Пеги и о его "философии в образах и чувствах" отец Пий иллюстрирует экскурсом в синкретическое прошлое культуры, в те эпохи, когда разговор о Боге и к Богу, о мире, жизни и человеке не мог быть иным, кроме как облеченным в мифо-поэтические формы. Библия, напоминает о. Пий, является книгой исключительно поэтической, поэтическими средствами преподающей истины религиозные. Это хорошо сознавалось в католической схоластике, много внимания уделявшей изучению места и значения "образа" в общей системе религиозного знания. Поэзия, по мысли о. Пия, будучи материнским языком человеческого мышления, хранит в своих первых, оригинальных творениях - в поэзии греков и в философии Платона, в Священных книгах иудеев - прообразы всей последующей миропостигающей работы, которая продолжается людьми, часто забывающими о глубоких источниках, давших импульсы их отвлеченным интеллектуальным построениям.
Пеги, по мнению о. Пия, не отходит как теологизирующий эссеист от тех магистральных традиций человеческой культуры - библейской и платонической - что находят своё разрешение в христианстве. Он ярко и оригинально развивает "литературное", то есть образно-символическое осмысление действительности. Материалом, продуманным и возделанным умом и сердцем Пеги, становятся и история отечества, и современная политика, история литературы и философии, родная природа, гениальность, святость, тема прогресса в свете вечных истин богословия... Усвоив из обязательного катехизического курса, в 1880 году, "бесплотное христианство", то есть лишенное впечатляющей, некнижной, тёплой образной формы, Пеги много лет спустя с радостно-возмущенным чувством не раз восклицал, что он "видит вещи совсем просто. Кюре в шоке, они так не смотрят. Духовное само по себе [раскрывается - П.К.] во плоти", в телесности, оно - является, оно эмпирически ощутимо и познаваемо. Органическую связь между плотским и духовным, временным и вечным, землёй и небом он постоянно созерцает и настойчиво, как будто зачарованно описывает, когда восхищается трагедиями Корнеля, изяществом и силой мысли Паскаля, патетикой и монументальной красотой поэзии Гюго.