Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Аутентичность как теоретико литературная проблема 20
1.1. Понятие «аутентичность» в гуманитарном дискурсе 20
1.2. Аутентичность как понятие эпохи модерна 33
1.3. Проблема аутентичности художественного высказывания в литературоведении 46
1.4. «Выразимое» и «невыразимое» в структуре аутентичного художественного высказывания 53
2. Глава 2. Границы языка в прозе и.бахман и проблема героя 61
2.1. «Невыразимость» и поэтика умолчания 62
2.2. Утопия как философия «нового» языка 85
3. Глава 3. Язык границы в прозе и.бахман и поэтика аутентичного высказывания 105
3.1. Функции «лирического членения» в прозе И. Бахман 106
3.2. Порог как способ конструирования идентичности личности 119
Заключение
- Аутентичность как понятие эпохи модерна
- «Выразимое» и «невыразимое» в структуре аутентичного художественного высказывания
- Утопия как философия «нового» языка
- Порог как способ конструирования идентичности личности
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена особой значимостью проблемы аутентичности художественного высказывания для
6 художественной культуры ХХ века, а также тем, что разработка данной проблемы находится в отечественном литературоведении лишь на начальной стадии исследования. Изучение прозы И. Бахман в контексте проблемы аутентичности художественного высказывания расширит представления о ее творчестве и позволит более глубоко понять ее поэтику.
Цель исследования состоит в обосновании центрального положения проблемы аутентичности художественного высказывания в творчестве И.Бахман, а также в выявлении способов художественного решения этой проблемы в произведениях писательницы.
Этой целью обусловлен круг задач, которые необходимо решить в ходе исследования:
1) изучить понятия и концепции аутентичности в зарубежном и
отечественном литературоведении с учетом особенностей их
функционирования в современном гуманитарном дискурсе;
2) рассмотреть проблему аутентичности в связи с проблемой личности
эпохи модерна и конкретно в литературе ХХ века;
3) рассмотреть феномен аутентичности в контексте проблемы языка в
культуре ХХ века и в философской «критике языка»;
4) определить место проблемы аутентичности художественного
высказывания в творчестве И. Бахман;
-
обосновать связь проблемы аутентичности с проблемой языка и категорией границы в художественной концепции И.Бахман;
-
установить связь между феноменом аутентичности и категорией границы в поэтике И. Бахман;
7) выявить художественные решения проблемы аутентичности
высказывания в плане поэтики литературного произведения на уровне
речевой и сюжетно-композиционной организации.
Научная новизна исследования заключается в том, что в данной диссертации впервые показано, что проблема аутентичности является ключевой для творчества И. Бахман. Кроме того, настоящее исследование –
7 одна из первых специальных работ, посвященных проблеме аутентичности художественного высказывания.
Методологию исследования составляет комплексный подход, основанный на сочетании нескольких научно-аналитических методов: сравнительно-типологического, системно-целостного метода анализа произведений, позволяющего учитывать системные, структурирующие целостность произведения связи в тексте, а также герменевтического метода, обусловленного задачами интерпретации этих отношений на основе учета их взаимодействия с контекстами как отдельных частей, так и всей целостности произведения, и тем самым с творческой позицией писательницы.
Теоретическую основу диссертации составили философские, эстетические и литературоведческие работы по проблеме аутентичности, а также работы отечественных и зарубежных ученых, посвященные исследованию творчества И. Бахман:
- философские работы по проблеме аутентичности А. Феррары (A.Ferrara), Ю. Хабермаса (J. Habermas), Ч. Тейлора (Ch. Taylor), Дж. Голомба (J. Golomb), Л. Триллинга (L.Trilling), М. Мамардашвили, В.А. Конева, В.Б. Шумского;
эстетические работы по проблеме аутентичности В. Беньямина, Т. Адорно, Ж. Батая, Г.-Г. Гадамера, М. Бахтина;
литературоведческие работы по проблеме аутентичности С. Кналлер (S. Knaller), Г. Мюллера (H.Mller), Ю. Шлих (J.Schlich), Й. Мекке (J. Mecke), Н. Рымаря;
работы, посвященные изучению творчества И. Бахман Р. Штайгера (R. Steiger), А. Хапкемейера (A. Hapkemeyer), Б. Банаш (B. Bannasch), Х. Хёллера (H. Hller), Д. Гётше (D. Gttsche), М. Альбрехт (M. Albrecht), Ф. Пилипа (F. Pillip), М.-Д. Хаббель (M.-L. Habbel), М. Оберле (M. Oberle), Б. Петерса (B. Peters), Е.В. Соколовой, А. Э. Воротниковой, Е.О. Съёмщиковой и др.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Проблема аутентичности художественного высказывания возникает в ситуации кризиса культуры и смены культурных парадигм.
-
Явление, описанное в науке и критике в качестве кризиса языка, следует рассматривать как одно из важнейших проявлений проблемы аутентичности художественного высказывания.
-
Категория границы позволяет определенным образом структурировать феномен аутентичности художественного высказывания и дифференцировать различные способы достижения аутентичности на уровне эстетики и поэтики произведения.
-
Проблематика аутентичности художественного высказывания является ключевой для понимания и раскрытия художественной концепции И. Бахман.
-
Феномен аутентичности является предметом изображения и проблемой, и обращение к произведениям И. Бахман позволяет понять природу этого феномена как явления жизни и искусства.
-
Феномен аутентичности в поэтике прозы И. Бахман осуществляется в формах организации художественного образа, связанных с эстетикой и поэтикой границы. В качестве таких форм, в частности, выступают: порог как способ конструирования идентичности, лирическое членение, поэтика умолчания, выстраиваемая на границе между выразимым и невыразимым, а также утопия как философия «нового» языка.
Теоретическая значимость исследования заключается в разработке теоретических представлений о проблеме аутентичности художественного
9 высказывания в творчестве И. Бахман, способствующих более глубокому пониманию ее поэтики.
Практическая значимость работы состоит в том, что разработка понятия аутентичности художественного высказывания открывает возможности нового истолкования произведений авторов зарубежной и отечественной литературы. Материалы исследования могут быть использованы для создания учебных пособий для школ и вузов, рабочих программ и курсов по истории зарубежной литературы.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации изложены автором в семи статьях по теме исследования, общий объем которых составляет 4,0 п.л., из которых три статьи опубликованы в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных научных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора и кандидата наук, а также представлены на различных научно-практических конференциях, в том числе с международным участием: на X и XI конференциях аспирантов-германистов под руководством доктора филологии и культурологии, профессора Дирка Кемпера (Нижний Новгород, 2015; Марбах, 2016), на III европейской международной конференции по вопросам языка, литературы и лингвистики (Вена, 2014), на X европейской международной конференции по гуманитарным наукам (Штутгарт, 2014), в международной научной конференции «Поэтика текста» (Тверь, 2016), на VI Всероссийской с международным участием научной конференции молодых учёных «Язык и репрезентация культурных кодов» (Самара, 2016).
Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, разделенных на параграфы, заключения и списка литературы, включающего 195 наименований. Общий объем диссертации – 161 с.
Аутентичность как понятие эпохи модерна
В современном философском словаре аутентичность характеризуется как экзистенциалистское понятие, связанное со свободой самоопределения человека. Данные аспекты, согласно Е.Г. Трубиной, особенно подробно были разработаны М. Хайдеггером и Ж.-П. Сартром. М. Хайдеггер, в частности, понимал «аутентичность» как «категорию бытия», относящуюся к индивидуальности и ее способам существования в социуме. Стремясь занять свое место в социальной иерархии, человек вынужден подчиняться системе общественных норм, правил и ограничений. Все это, согласно М. Хайдеггеру, принадлежит сфере усредненного бытия „das Man“, так называемым «им», находящимся по ту сторону «я». Включаясь в социальные игры, человек начинает вести «несобственное существование» („uneigentliche Existenz“), поскольку лишается необходимости нести индивидуальную ответственность за свое бытие в этом мире. Таким образом, в основе интерпретации понятия «аутентичность», согласно М. Хайдеггеру, лежит «идеал человеческого существования» [113]. Соответствие же этому идеалу требует от человека принять ответственность за свое существование, а также свои «свободу, уникальность, конечность, неудачи и с решимостью включиться в аутентичный проект, посредством которого у него есть возможность создать свое аутентичное «я» [113]. В отличие от М. Хайдеггера, аутентичность для Ж.-П. Сартра – категория не бытия, но действия и становления. Ситуация полного отсутствия смысловой пред-заданности как пространство неограниченной внутренней свободы самоопределения, ситуация абсурда человеческого существования наиболее ярко раскрывается в романе Ж.-П. Сартра «Тошнота», а также в произведениях А. Камю – «Чума» и «Посторонний». Экзистенциалистские воззрения Ж.- П. Сартра и А. Камю, наряду с теориями С. Кьеркегора и Ф. Ницше, исследователь Дж. Голомб рассматривает как теории, исходящие из «отрицательной дефиниции аутентичности», и полагает, что любое позитивное определение аутентичности будет «самоуничтожающим» [122]. Подобной точки зрения придерживается Л. Триллинг. В частности, он выделяет три базовых принципа (Man, Machine, Money), лежащих в основе отрицательного определения аутентичности [122]. Принцип «Man» – аналог хайдеггеровской категории „das Man“, представляющий собой социум как сложную иерархическую систему, в большей или меньшей степени влияющую на человека и искажающую его индивидуальность. Принцип «Machine» предполагает, что деятельность разного рода машин и технических устройств в нашей жизни лишает ее аутентичности, ибо искажает естественный, природный ход вещей. Согласно принципу «Money», то, что обладает денежным эквивалентом, не может считаться аутентичным. Таким образом, пользуясь методом «от противного» и отталкиваясь от вышеназванных трех принципов в теории негативной аутентичности Л. Триллинга, можно прийти к пониманию феномена аутентичности как чего-то первородного, естественного, социально не опосредованного. Своего рода параллелью западным теориям «негативной дефиниции аутентичности» в отечественной философии можно назвать концепцию В.А. Конева о «дантовых координатах» как координатах отрицания [56]. За точку отсчета в своей теории В.А. Конев берет прямоугольную систему координат Р. Декарта, предполагающую отождествление точек и значений координат. Декартовым координатам, предназначенным для описания местонахождения физического объекта в пространстве, В.А. Конев противопоставляет координаты «спасения души», образно представленные в «Божественной комедии» Данте Алигьери. В отличие от принципа отождествления, имманентного математической матрице Декарта, душа в тексте Данте обнаруживает себя только путем ухода от отождествления себя с миром, «в процессе которого и строится особая «геометрия» жизненного пространства души» [56]. «Земную жизнь пройдя до половины», герой встречает в лесу рысь, льва и волчицу, на аллегорическом уровне представляющих собой основные человеческие страсти - сладострастие, гордость и алчность. Данный эпизод образно воспроизводит столкновение каждого человека со своей внутренней преисподней. Таким образом, согласно В.А. Коневу, находясь в пространстве ценностных координат – лжи, насилия и алчности, «человек в той мере определяет себя как нравственный человек (культурный человек), в какой он отталкивается от них, в какой он отрицает их значение и тем спасает себя как человека» [56]. Следовательно, Дантовы координаты – это координаты отрицания, задающие «апофатическое пространство», в котором место человека находится в фокусе, «где сходятся значения его отрицаний», соответственно, этот фокус «становится утверждением бытия человека» [56]. Апофатическое пространство Дантовых координат образно иллюстрирует суть культурного бытия, ибо, согласно В.А. Коневу, «оно всегда особенно и индивидуально, а особенность и индивидуальность раскрываются в различии» [56]. Тем самым утверждается тезис о том, что «культура – это бытие индивидуальных событий в пространстве различий или пространстве апофатических координат» [56]. Примечательным представляется тот факт, что если в теории Л. Триллинга источники неаутентичного находятся вне человека – социум, машины, деньги – то в концепции В.А. Конева в качестве трех базовых принципов, лежащих в основе негативного определения аутентичности, выступают исключительно внутренние «страсти» - алчность, гордость и сладострастие, имманентные человеческой природе. Соответственно, человек в представлении В.А. Конева настолько аутентичен, насколько он в состоянии побороть в себе низменные инстинкты и тем самым раскрыть свою подлинную уникальность и индивидуальность, т.е. стать таким, каким изначально задумал его Бог. Таким образом, концепция В.А. Конева, на наш взгляд, по праву может быть отнесена к теориям «негативной дефиниции аутентичности», постулирующим становление идентичности, и соответственно, аутентичности личности, достигаемой исключительно путем обнаружения своей индивидуальности.
«Выразимое» и «невыразимое» в структуре аутентичного художественного высказывания
Отчуждение Элизабет от самой себя присутствует не только в профессиональной сфере, но и в сфере личной. Запутавшись в своем прошлом и не находя себе места в настоящем, она прерывает свой насыщенный рабочий график и на какое-то время возвращается к отцу в свой родной город Клагенфурт. Посредством воспоминаний Элизабет начинает собирать по фрагментам свое прошлое, что можно трактовать как определенный акт самоидентификации. Однако, желая снова пройтись по «дорогам детства» к озеру, она обнаруживает, что путь к нему перекрыт строительством автострады. Д. Затонский, в частности, усматривает в этом «кафкианский символ», который, согласно его предположению, воплощает «засыпанность» прошлого», «невозможность приобщиться к его канувшим в небытие идеалам» [1: 9]. Элизабет, ее отец, представляющий собой «воплощение австрийского духа», а также Франц Йозеф Тротта внутренне навсегда остались в прошлом, поэтому не могут найти себя в настоящем и повсюду чувствуют свою бесприютность и чуждость новой реальности. В то же время господин Матрай является единственным цельным персонажем в повести, поскольку опирается на собственный опыт и не мучается вопросами относительно своей идентичности. Он знает ответы на все вопросы в рамках своей годами отрегулированной мировоззренческой системы. Отец Элизабет – порождение навсегда ушедшей в прошлое Австро-Венгрии. Именно поэтому он желает, чтобы к власти поскорее пришли «левые» и, наконец, покончили «со всем этим кошмаром», довершили окончательный распад империи.
Воспоминания, в которые начинает окунаться Элизабет, приехав домой, не приносят ей ничего, кроме боли. Поэтому без видимых на то причин она прерывает свой отпуск и уезжает из Клагенфурта. Несмотря на уговоры коллег, она решает отправиться в сопряженную с большим риском и опасностями командировку в Алжир. Приняв это решение накануне отъезда, она произносит следующую фразу: „Es ist nichts, es ist nichts, es kann mir doch gar nichts mehr geschehen. Es kann mir etwas geschehen, aber es muss mir nichts geschehen“ [8: 193]. «Спокойно! Спокойно! Со мной уже ничего не может случиться. Со мной все может случиться, но не должно ничего случиться»[1: 335].
Слова «спокойно, спокойно» („es ist nichts, es ist nichts), в дословном переводе означающие «ничего, ничего», содержат в себе предельную концентрацию чувств Элизабет в момент принятия жизненно важного решения. Тяжелые воспоминания, прошлое, закрытое от рассказчицы ее нежеланием в него погружаться, неясное будущее, нерешенность фундаментальных экзистенциальных проблем эксплицируются посредством отрицания, указывающего на невозможность вербализации внутреннего опыта. Это «невыразимое» представлено именно умолчанием. Умолчание в данном случае выражает то, в чем субъект повествования не может себе признаться сам, проговорить, не может отождествить себя с «нежелательными» моментами своего индивидуального бытия.
Экзистенциальная обнаженность и хрупкость внутреннего Я героини также наглядно представлена в эпизоде, посвященном совместному времяпрепровождению Элизабет со своим отцом. Будучи на определенном расстоянии от него, Элизабет кричит господину Матраю, что любит его. Отец не слышит этого и переспрашивает Элизабет, на что она снова отвечает «ничего»: „Daddy, I love you, schrie sie zu ihm, und er rief: Was hast du gesagt? Sie schrie: Nichts. Mir ist kalt“ [8: 187]. «Daddy, I love you! – крикнула она отцу. А он прокричал ей в ответ: - Что ты сказала? - Ничего, - крикнула она, - мне холодно» [1: 316]. Важным представляется тот факт, что Элизабет говорит отцу о своей любви к нему не на родном немецком, а на английском языке. Это также может трактоваться как определенная форма внутреннего отчуждения, невозможность сформулировать свои глубинные чувства на языке, конституирующем ее идентичность. Примечательно, что аналогичным образом использовал французский язык Ганс Касторп в «Волшебной горе» Т. Манна. В повести И. Бахман «Три дороги к озеру» отрицательное слово „nichts“ («ничего») выражает то, что сказать героине очень сложно в силу интенсивности переживаний и экзистенциальной вовлеченности в ситуацию, поэтому оно указывает именно на умолчание. Внутренний опыт предстает невыразимым, невербализуемым.
Умолчание присутствует также в сцене прощания Элизабет с отцом. Сев на поезд, она едва удерживается от того, чтобы не выскочить на перрон, так ей хотелось сказать отцу какие-то слова: „ […] und Elisabeth, obwohl es nun zu spt war, wollte noch einmal aussteigen und ihm etwas sagen, doch was? Was denn nur? doch nicht, wie sehr sie frchtete, als der Zug anfuhr, ihn nie mehr wiederzusehen. Sie schrie, aber er hrte sie vielleicht nicht mehr: Ich schreibe sofort, danke fr alles, ich schreibe! Sie lchelte und winkte und hoffte, der Zug wrde diesmal rascher hinausfahren als sonst, sie winkte, als wre sie nicht verzweifelt, eine strahlende Frau, seine Tochter, ein Kind, Roberts Schwester, ein Mensch, der abfuhr, reiste und immer weiter reiste“ [8: 197]. « […] Элизабет с трудом удержалась от того, чтобы не выскочить на перрон - так ей хотелось сказать отцу какие-то слова. Но какие? Не могла же она сказать, что в то мгновение, в ту секунду, когда поезд тронулся, у нее сжалось сердце при мысли, что она его уже больше никогда не увидит. Элизабет закричала, но он, возможно, не расслышал ее слов. Она кричала: - Я сразу напишу, спасибо за все, я напишу. Она улыбалась, махала рукой и страстно желала, чтобы поезд в этот раз поскорей отошел от платформы, но он шел медленно, и она опять махала рукой, и никто не заметил, что она несчастна: у окна стояла сияющая женщина, дочь господина Матрая, его ребенок, сестра Роберта; она куда-то ехала, она была в пути, всегда в пути» [1: 324].
Утопия как философия «нового» языка
В присутствии Ивана уже знакомые здания, улицы и местности кажутся рассказчице впервые увиденными, обретают новую жизнь: «имперский мост» („Reichsbrcke“), «дунайский канал» („Donaukanal“), «университет» („Universitt“), «Бургтеатр» („Burgtheater“), «ратуша» („Rathaus“), «парламент» („Parlament“) и т.д. Во многих эпизодах присутствует также называние многочисленных предметов, имеющих отношение к «наведению красоты»: «шпильки для волос» („Haarnadeln“), «чулки» („Strmpfen“), «тушь для ресниц» („Wimperntusche“), «тени для век» („Lidfarben“), «кисточка для век» („Lidstrich“), «узкие кисточки» („schmale Pinseln“), «светлая и темная пудра» („heller und dunkler Puder“), «пинцет» („Pinzette“), «запах мыла» („Geruch der Seife“) и т.д. Частое называние самых обыкновенных предметов и объектов внешнего мира неразрывно связано для лирического «я» с переживаемой на новом качественном уровне реальностью. Эти слова становятся для нее носителями сугубо личных и экзистенциально опосредованных смыслов. Так, Я прорывается к жизни, которая материализуется, воплощается в вещах и словах, за ними закрепленных. Это свидетельствует о восстановлении органичной связи в ее сознании между обозначающим и обозначаемым, языком и бытием. Таким образом, количество указывает на качество, частотность употребления определенных лексических единиц говорит об их качественно иной смысловой наполненности.
Однако слово «сегодня» лишается для лирического «я» положительных характеристик, когда Иван начинает отдаляться от нее. «Сегодня» становится бесконечно длящимся пространством бездействия, ожидания и нарастающей тревоги. Состояние монотонности передается посредством многочисленных повторов: „Ich nehme das Telefon ab und hre die leiernde Stimme: Telegrammaufnahme, bitte warten, bitte warten, bitte warten, bitte warten, bitte warten“ [9: 293]. «Я снимаю трубку и слышу механический голос: прием телеграмм, ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа» [2]. Или: „Telegrammaufnahme, bitte warten, bitte warten, bitte warten, bitte warten, bitte warten… Ich warte und rauche und warte“[9: 270]. «Прием телеграмм, ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа… Я жду и курю и жду» [2]. «Ждать и курить» становится новым смыслом бытия лирического «я»: „Aber heute rauche ich warte und rauche vor dem Telefon bis nach Mitternacht“ [9: 273]. «Но сегодня я курю и жду и курю перед телефоном до полуночи» [2].
В этой связи особую значимость в жизни героини обретает телефон. Он становится единственным посредником, соединяющим Я с Иваном. На телефон возлагается чуть ли не священная миссия, так как он один «решает», переживет ли Я новый день или нет, что находится в прямой зависимости от звонка Ивана. Недаром она сравнивает телефон со святыней, перед которой она склоняется как мусульманин на коврике, прижав лоб к полу. Телефон обладает для героини экзистенциальным значением, поскольку даже не видя Ивана, она знает, что может в любое время набрать его номер и ждать ответа, и уже одно это дает ей почувствовать незримую «близость» возлюбленного. Так, рядовой бытовой предмет оказывается наделен особым духовным содержанием и становится знаком внутренней реальности субъекта повествования. Временные пласты в художественном пространстве романа организованы таким образом, что по мере отдаления Ивана от рассказчицы в «сегодня» начинает прорываться подавляемое рассказчицей прошлое, представленное в образе отца. Бессознательное начинает брать верх над сознанием лирического «я», что в итоге приводит к полному внутреннему разрушению героини и ее самоубийству.
Что касается пространства романа, то оно «означивается» посредством метонимических переносов. Как уже было упомянуто, местом действия выступает Вена, а точнее «Унгаргассе» („Ungargasse“), где живет главная героиня. В этом месте сосредоточена вся ее внутренняя жизнь, поскольку именно там происходят ее встречи с Иваном, вследствие чего она характеризует это место как „mein Ungargassenland“ («моя Унгаргассенляндия»), „meine Gasse“ («мой переулок»), „unsere Gasse“ («наш переулок»). Неслучайным представляется тот факт, что сам Иван – венгр, вследствие чего на символическом уровне происходит отождествление Ивана и Унгаргассе, поскольку „Ungar“ в переводе с немецкого означает «венгр». В частности, это отождествление становится явным в следующей фразе героини: „Ich lebe in Ivan. Ich berlebe nicht Ivan“ [9: 133] («Я живу в Иване. Я не переживу Ивана» [2]). В финале романа эти слова сказаны уже в форме прошедшего времени (Perfekt): „Ich habe in Ivan gelebt“ [9: 392] («Я жила в Иване» [2]). А в эпизоде, где Иван находится в отъезде, лирическое «я» говорит о нем, как о «стране, которая отсутствует» („mein Land, das abwesend ist“ [9: 118]).
Однако не только Унгаргассе, но и сама Вена становится «заместителем» Ивана посредством метонимического переноса. Когда у Ивана нет времени, чтобы встретиться с рассказчицей, или же он отсутствует в городе, она использует фразу: „Wien schweigt“ [9: 28] («Вена молчит» [2]) или „Aber Wien hat nicht mehr viel Zeit“ [9: 53] («Но у Вены теперь нет много времени» [2]). В эпизоде, где героиня и Иван находятся вместе в Венгерском переулке, напротив, «город
Порог как способ конструирования идентичности личности
Анализ основных научных направлений изучения проблемы аутентичности в искусстве приводит нас к мысли о том, что во всех сферах проблема аутентичности высказывания так или иначе связана с проблемой границы в различных её функциях и манифестациях в искусстве – как границы субъекта, границы познания и понимания, а также границы между изображёнными в произведении персонажами, границы автора и героя, автора и читателя, границы произведения. Граница является средством моделирования обоих комплексов проблем личности эпохи модерна – как комплекса вопросов отношений «я» и «другой», «я» и мир, так и комплекса проблем, связанных с вопросами идентичности личности и возможности её автономии, конфликтами и противоречиями её сознания. Все эти стороны жизни личности прямо или косвенно связаны с языком, обеспечивающим для всех форм жизни личности как внешних, так и внутренних процессов коммуникации и рефлексии над этими процессами, в системе которых и возникает проблема аутентичности.
Исследование творчества Ингеборг Бахман с точки зрения проблемы аутентичности художественного высказывания позволяет также понять проблему аутентичности высказывания в комплексе её различных аспектов, так как в произведениях писательницы она разрабатывается как целостный феномен, обнаруживающий себя на разных уровнях художественного произведения: и на уровне его художественной формы, и на уровне ее изображения в художественном мире произведения как проблемы чисто жизненной. Решение проблемы аутентичности художественного высказывания в прозе И. Бахман мы рассматриваем на уровне границ языка, а также на уровне языка границы.
Одним из важнейших аспектов решения проблемы аутентичности высказывания у Бахман является ее поэтика моделирования «невыразимого», в частности, выступающая как поэтика умолчания. «Невыразимое» переживается как травматический и подавляемый героями опыт прошлого или как невозможность аутентичного существования, выраженная в том, что герои ведут «несобственное существование». Герои не молчат, а именно «умалчивают», скрывая от себя свои подлинные интенции и эмоции, а также боясь или не желая открыться «другому». Умолчание часто выступает следствием либо отчуждения героев от самих себя, от своего внутреннего опыта, либо нежелания или неспособности героя открыться Другому, либо же результатом сознательного неприятия героем существующей действительности. На уровне языковой структуры художественного высказывания умолчание в произведениях И. Бахман часто выражается посредством отрицания, порождающего, таким образом, «значимые» пустоты, указывающие на невыразимость внутреннего опыта. Поэтика умолчания позволяет проблематизировать личностное бытие как бытие на границе – между внутренним и внешним, подразумеваемым и эксплицируемым, реальным и вымышленным, индивидуальным и социальным.
Критика языка И. Бахман и ее стремление к аутентичному слову, способному передавать содержание подлинной реальности, нашло свое выражение в ее утопической концепции, в центре которой находится понятие «абсолютные величины». «Абсолютные величины» – истина, любовь и свобода выступают в ее концепции трансляторами «невыразимого», «мистического» – того, что находится по ту сторону материальной реальности. Отталкиваясь от отрицания существующей реальности, И. Бахман посредством утопии, формы явления и проявления которой есть «абсолютные величины», задает вектор движения и развития, применимый как к языку, так и к человеческой личности. Целью её утопической концепции является не столько достижение самой утопии, сколько расширение и переход заданных языковых и экзистенциальных границ. Утопия как способ моделирования опыта невыразимости характерна в большей степени для ранних прозаических произведений И. Бахман. В художественной концепции писательницы утопия представляет собой философию «нового» языка, под которым понимается не какая-либо принципиально иная знаковая система, а язык, обладающий аутентичностью, наполненный и преображенный духовным содержанием «абсолютных величин».
На уровне языка границы решение проблемы аутентичности художественного высказывания в прозе И. Бахман осуществляется также посредством лирического членения, представляющего собой специфический для лирической прозы способ композиционной организации повествования, при котором лирическое «я» выступает как субъект изображения. Такой способ повествования позволяет переводить объекты внешнего мира с «внеличного» смыслового уровня на уровень «личный», экзистенциальный, делая их тем самым объектом внутреннего мира субъекта повествования. План денотативного содержания трансформируется в план индивидуальных, экзистенциально опосредованных смыслов лирического «я», которое определяет логику семантического развертывания различных уровней художественного текста. Аутентичность художественного высказывания достигается, таким образом, посредством границы, создаваемой лирическим членением, между индивидуальным и коллективным опытом, между «я» и «другим», и способствующей тому, что предельно интенсивные личные переживания лирического субъекта не рассказываются, а объективируются в их непосредственной бытийности.
Решение проблемы аутентичности осуществляется непосредственно на уровне самого художественного высказывания, структуры которого определяются при помощи такой формы границы, как порог, который обнаруживает себя в прозе И. Бахман как способ конструирования идентичности личности. Характерное для поэтики модернизма представление о «фрагментарной» и внутренне расколотой личности находит свое выражение и в творчестве И. Бахман. Ее восприятие истины человеческого бытия как чего-то ускользающего, изменчивого, текучего и непрочного влияет на построение образа субъекта повествования. В большинстве прозаических произведений И. Бахман порог проявляет себя как граница между сознаниями героев, выступающих в тексте как разные грани одного лирического сознания. Обретение идентичности у И. Бахман возможно лишь на пороге между отдельными сознаниями, содержащими те или иные смысловые грани лирического «я» и только на пороге образующими единую целостность. Порог, обладающий семантикой перехода, позволяет одновременно соединить то общее, что связывает отдельные фрагменты личности между собой, выкристаллизовывая при этом их внутреннюю суть