Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические аспекты изучения проблемы соотношения факта и вымысла в литературе .17 – 40
1.1 Проблема соотношения факта и вымысла: основные термины и понятия .17 – 29 1. 2Взаимодействие факта и художественного образа .29 – 40
Глава 2. Биографический факт в прозе Р. Мерля 1940-х гг 41 – 83
2.1 Ретроспективная композиция в повести «Последнее лето в Примроле» 41 – 53
2.2 Художественное пространство и время в романе «Уик-энд на берегу океана» .53 – 68
2.3 Вымышленный герой и его функция в романе «Уик-энд на берегу океана» .69– 83
Глава 3. Документ и его функция в романе Р. Мерля «Смерть – мое ремесло» 84 – 131
3.1 Репрезентация документального материала: способы и функции..84 – 100
3.2 Взаимодействие факта и вымысла в образе Рудольфа Ланга 100 – 114
3.3 Традиция жанра романа воспитания 115 – 131
Глава 4. Факт и его художественная трансформация в романе «За стеклом» 132 – 182
4.1 Исторический факт как основа повествования 132 – 148
4.2 Реальные и вымышленные персонажи: способы создания и функции в романе .148 – 165
4.3 Симультанизм как прием интерпретации факта 165 – 182
Заключение .183 – 192
Список литературы 193 –
- 2Взаимодействие факта и художественного образа
- Художественное пространство и время в романе «Уик-энд на берегу океана»
- Взаимодействие факта и вымысла в образе Рудольфа Ланга
- Реальные и вымышленные персонажи: способы создания и функции в романе
2Взаимодействие факта и художественного образа
Реальность 1960-х гг., с точки зрения исследователя, «ежедневно становилась более фантастичной, чем вымышленное видение даже наших лучших авторов»30, что возрождало споры о принципах ее отражения. Холловэлл отмечает: стремительно изменяющаяся действительность не могла быть воплощена средствами только художественной литературы, вследствие чего необходимым стало обращение к оперативно откликающейся на события журналистике.
Вместе с тем общей чертой искусства ХХ века, которое называют «неклассическим» (В.М. Полевой, Н.Б. Маньковская), считают отсутствие канона31. Современное искусство, с точки зрения, например, У. Эко, «на уровне формальных структур постоянно использует и показывает несостоятельность устоявшегося и усвоенного языка и норм упорядоченности, освященных традицией»32. Это выражается как в появлении принципиально новых способов художественного освоения действительности, прежде всего – технических видов искусств, так и трансформации традиционных форм, их эклектичности и т.д. Отсюда и особенности литературы этого времени, в которой, как отмечает Д.В. Затонский, «…книги, ломающие и интегрирующие жанры, экспериментирующие со временем, обновляющие законы композиции, порождены характером эпохи»33. В этом отношении тенденция к усилению роли факта, повлекшая за собой и появление новых гибридных жанровых форм, органично вписывается в литературный процесс данного периода. Закономерно и то, что проблема соотношения факта и вымысла в произведениях двадцатого столетия становится объектом пристального внимания со стороны литературоведения.
В отечественной науке началом систематического изучения данной проблемы можно назвать 60 – 70-е гг. ХХ века. В этот период всоветской периодике проводится ряд дискуссий, связанных с вопросами функционирования факта в литературе (например, Вопросы литературы, 1966, №9; Иностранная литература, 1966, №8; Вопросы литературы, 1978, № 12). В западной науке новый виток интереса к проблеме синтеза художественного и документального был вызван выходом на авансцену такого феномена, как Новый журнализм. Но, несмотря на более чем полувековую историю исследований синтеза факта и вымысла в литературе ХХ века, говорить о наличии единой концепции сложно.
Возрастающее значение факта в литературе получает неоднозначную оценку. Так, некоторые исследователи видят в нем упадок искусства34; другие же (например, П.В. Палиевский, Д.В. Затонский) подчеркивают закономерность возникновения данного вектора в развитии литературы: «не каприз моды, не спонтанное увлечение, а нечто по-своему органичное, если угодно – неизбежное»35. А В. Оскоцкий, например, говорит о «пределе документализма»36, ведь художественный образ не может быть сведен лишь к факту, включенному в произведение.
Актуализация роли факта в структуре произведений рассматривается, во-первых, как общая тенденция в литературном процессе ХХ века. Выражение духа времени видит в этом, например, Р. Барт. Подобные произведения обязаны «излагать «то, что реально произошло», отсылка к этой реальности становится основной; тут уже не важно, что деталь нефункциональна, главное, чтобы она прямо указывала на «то, что имело место»; «конкретная реальность» сама по себе является достаточной причиной, чтобы о ней говорить»37. Стремление к созданию такого типа текстов свойственно, с точки зрения Р. Барта, современному роману. Отсюда и задача, которую ставят перед собой авторы, – «сделать так, чтобы предмет встречался со своим выражением без посредников»38.
О закономерности выдвижения факта на первый план в произведении пишет Ю.М. Лотман. Еще в 30-е гг. XIXвека в сферу художественной литературы входит традиционно находившийся за ее пределами очерк. Данный жанр с присущей ему документальностью проникает и в другие сферы искусства: поэзию, драму, живопись и т.д. Но этот процесс ведет не к точному воспроизведению действительности, а к появлению повествования, в котором посредством включения документального материала создается ощущение достоверности: «Даже непосредственная «сырая» действительность – документ, вмонтированный в художественную прозу или киноповествование, – «материально» оставаясь неизменным, функционально меняет свою природу коренным образом: распространяя на другие участки текста вызываемое ею ощущение подлинности, она получает от контекста признак «сделанности» и становится воспроизведением самого себя»39. В этом проявляется одна из тенденций в развитии современной литературы – ее «прозаизация», соотносимая с тяготением к созданию достоверной картины действительности.
Выход факта на авансцену как черту литературы ХХ века в целом рассматривает и Д.В. Затонский в статье «Роман и документ» (1978). Исследователь пишет о закономерности обращения художественного творчества к подлинным сведениям. Однако достоверность изображения действительности не зависит только лишь от точности приведенной в произведении информации.
Художественное пространство и время в романе «Уик-энд на берегу океана»
Война дегероизируется: описание сражений и смерти лишено патриотического или романтического пафоса. Единственной победой может стать только сохранение собственной жизни. Тем самым в произведениях возникает проблема этики войны, которая ставит человека в условия необходимости убивать и постоянно ощущать угрозу собственной смерти. В противовес различным концепциям войны, которые трактуют ее как прогресс или же видят в борьбе с врагом духовный подвиг человека, Мерль вслед за пацифистскими романами не находит в событиях осады таких целей, которые обосновали бы для человека необходимость его смерти.
Особенности воплощения в романе «Уик-энд на берегу океана» осады Дюнкерка раскрываются и во взаимодействии главного героя с другими персонажами произведения. Их общая черта – противопоставление Майа в отношении мировоззрения. В столкновении взглядов героев романа можно выделить две оппозиции: во-первых, персонажи, представленные только внешней речью; во-вторых, наделенные как внешней, так и внутренней речью герои.
Среди центральных персонажей наделены только внешней речью Дьери и Жанна. Данные герои, в отличие от Майа, не осознают абсурдности войны: они интегрированы в мир осажденного города и находят в нем смысл своего существования. Так, Дьери собирается торговать обувью, когда в город войдут немцы: «Я буду продавать обувь гражданскому населению, и, конечно, уж не здесь. Самое сложное […] это вопрос транспорта... именно транспорта... Заметь, кстати, что грузовик у меня есть. Значит, с этой стороны все в порядке. Надо, чтобы фрицы пропускали мой груз, когда будет налажено сообщение» (С. 144). Все его действия подчиняются этой цели: Дьери находит возможность собирать товары для организации будущей торговли, приобретает необходимые документы, чтобы не попасть в немецкий плен и т.д. Помимо этого и другой человек становится для героя лишь средством достижения поставленной задачи. Дьери, например, предлагает Майа сотрудничество, потому что ему будет нужен переводчик. Подобные черты свойственны и образу Жанны. Ее цель – защита дома: «Может, это глупо, но мне почему-то кажется, если я уйду из дому, его разбомбят, а если я останусь, с ним ничего не случится в награду за мою храбрость» (С. 173). Быт девушки соотносится с условиями осады: чтобы защитить дом от разграбления солдатами, она придумывает историю о бабушке и дедушке, которые пережидают бомбардировку в погребе; привыкает прятаться во время авианалетов. Майа, как и ранее сестра Жанны, становится для нее одним из средств сохранения дома. Неслучайно именно с этой героиней, которая все больше вовлекает Жюльена в жизнь осажденного города, и связывается смерть Майа. Таким образом, данные персонажи – Дьери и Жанна – демонстрируют одну из черт военной действительности. Жизнь, построенная сообразно ее условиям, неизменно ведет к обесцениванию другого человека, разрушению нравственного ценза.
Другая оппозиция – соотношение взглядов Майа и персонажей, наделенных элементами внутренней речи: Пино, Александр, Пьерсон. Данные герои так или иначе осознают абсурдность жизни в Дюнкерке (что противопоставляет их и образам Дьери и Жанны). В характеристике восприятия персонажами осады значимым моментом является соотношение тем, затронутых во внешней и внутренней речи. Вопросы смысла пребывания солдат в Дюнкерке, на войне в целом (за исключением разговора Майа с Пьерсоном) не становятся предметом открытого обсуждения. Так, когда Майа начинает говорить об обреченности людей, блокированных в городе, его собеседник Александр отчаянно пытается вернуть диалог в прежнее русло – разговору о своей жене. Тем самым, за исключением Жюльена, никто из героев не готов открыто признать принципиальное отсутствие смысла в войне – отсюда и стремление избежать вопросов о сущности их положения в городе.
Персонажи, наделенные внутренней речью, воплощают различные модели сопротивления войне. Так, Пино стремится активно бороться с бомбардировками. Выражением этого выступают не только попытки сбивать немецкие самолеты из пулемета, который он постоянно носит с собой. Герой видит противостояние войне и в том, что ему удается сохранить свою жизнь: «Отбомбились, – сказал Пино, лукаво и удовлетворенно улыбаясь. – Теперь конец.
Значит, теперь работа кончилась, Он их, фрицев, здорово обвел. Они, фрицы, хотели его убить своими бомбами, да только у них ничего не вышло...» (С. 84) Выживший в ходе бомбардировки, герой оценивает это как свой волевой акт, тем самым утверждая и свободу выбора. Но писатель показывает иллюзорность этих представлений. Пино оговаривается, что от смерти его спасает случайность: «...и мне тоже здорово подвезло, я как раз находился выше, на площадке» (С. 79). Тем самым в осажденном городе человек лишен возможности руководить своей жизнью. Над ней главенствует случай, проявляющийся в том, насколько далеко сегодня упадет очередной снаряд. Писатель показывает беспомощность героя перед лицом войны, где попытка активного противления оказывается безрезультатной.
Взаимодействие факта и вымысла в образе Рудольфа Ланга
Однако связь Ланга с обществом носит неоднозначный характер. На каждом этапе становления Рудольфа писатель включает вымышленные ситуации, в которых «мораль» главного героя сталкивается с моделью поведения других людей, чаще всего – представителей среднего слоя населения: рабочие, строители (среди которых, правда, также есть члены НСДАП). Примером этому может служить работа Ланга на заводе, где отчетливо проявляется конформность личности главного героя и неспособность включаться в иные, чем авторитарная системы отношений. Излишнее усердие Рудольфа в выполнении своих обязанностей может привести к тому, что Карл, один из работников, останется без средств к существованию. Ланг оказывается перед выбором: принять систему ценностей, основанную на значимости интересов другой личности, или же продолжать строго следовать отданному приказу. Для Рудольфа ответ не вызывает сомнений: «Меня это все не интересует. Для меня вопрос ясен. Мне дали работу, и я должен выполнять ее хорошо, основательно» (С. 317). Приказ главенствует в сравнении с потребностями отдельной личности и ценностными системами, принятыми в данной социальной группе. Тем самым Рудольф не способен стать органичной частью общества, существующего вне авторитарной морали. Таким же образом строится и описание работы героя на строительстве моста: Ланг не может выполнить данное ему задание, что приводит его к мысли о самоубийстве. Сталкиваясь с иной системой ценностей, он не готов ее критично оценить и сделать какие-либо выводы из неудачного опыта пребывания в коллективе. Таким образом, проблема взаимодействия Рудольфа Ланга с обществом получает полемичное разрешение. Писатель в определенном смысле изменяет вектор развития сюжета романа воспитания. Предлагаемая система воспитания, сущность которой в подавлении человека, ведет героя не к духовному совершенствованию, а к личностной деградации.
Взаимосвязь становления коменданта Освенцима с социальным контекстом проявляется и в постоянных отсылках к историческому пути Германии: «Строгая датированность и самая тесная связь личной истории с политическими факторами эпохи свойственны при этом повествованию Робера Мерля, построенному в соответствии с главными историческими этапами, которыми Германия шла к преступлениям, совершенным ею во время второй мировой войны»197. Упоминаемые в романе факты истории не ограничиваются сведениями, приведенными в автобиографии Хесса. В романе возникают отсылки к событиям, происходившим на фронтах Первой Мировой войны, действиям правительства Пуанкаре и т.д. Мерль не только характеризует личность Ланга, но и создает представление об историческом пути Германии к возникновению национал-социалистическому государства. Движение через внешние и внутренние военные конфликты приводит к установлению строя, санкционирующего убийство человека.
В пути Ланга к руководству «фабрикой смерти» находят отражение и основные вехи становления подобного типа общественного устройства. Если первоначально авторитетной силой для героя является конкретный человек – его отец, то затем Рудольф попадает во власть специфичной системы, основанной на иерархии, – армии. Итогом же становится принятие героем нацизма – мировоззрения, универсального для всех сфер жизни, всех слоев населения. Как пишет К. Кунц в книге «Совесть нацистов», «Нацизм предложил всем этническим немцам независимо от того, принадлежат они к партии или нет, всеобъемлющую систему ценностей»198. Такой характер установления нацистской идеологии показывает Мерль. Развитие Германии, как и жизненный путь Ланга, характеризуется все увеличивающимся масштабом внешней силы, которая в итоге достигает уровня национальной идеологии. Мерль отмечал в предисловии к роману, что история Германии воплощает для него путь любого государства, чьи «действия не контролируются больше общественным мнением»199. Таким образом, в судьбе Ланга отражается не просто движение к национал-социалистическому государству, но к особой социальной системе. Становление Третьего Рейха основано на обесценивании личности: не только «врагов», но и собственных граждан, которые не менее чем евреи являются для государства «единицами».
Таким образом, роман «Смерть – мое ремесло» опирается на обширный документальный материал. Сюжет произведения строится в соответствии с основными вехами судьбы прототипа главного героя Рудольфа Хесса, а одним из принципов воссоздания факта в романе Мерль называет достоверность. Тем самым произведение представляет собой тип повествования об исторических событиях, где главенствующую роль играет документальное начало. Однако, следуя фактам, писатель представляет их художественными средствами. Данный подход проявляется, в том числе, и в выборе жанровой формы, разработанной в литературе вымысла. Организуя документальный материал в соответствии с основными признаками романа воспитания, Мерль вносит определенные коррективы в факты биографии Хесса. Использование данной жанровой формы позволяет дать характеристику не только личности главного героя, но и системы ценностей, предложенной нацизмом. Развитие героя – не совершенствование личности, а духовная деградация. История коменданта Освенцима Рудольфа Ланга выходит за рамки жизни конкретной личности, а становление главного героя воплощает в себе путь формирования личности нацистского преступника.
Реальные и вымышленные персонажи: способы создания и функции в романе
Данный персонаж излагает принципы построения общества с точки зрения новых левых, которые разделяет большаячасть молодых людей. Центральной чертой современной модели социальных отношений Давид называет подавление свободного существования человека: «каждый из профессоров … следит, как с вышки, за двенадцатью тысячами покорных студентов, за двенадцатью тысячами домашних животных, которых нужно направить в загон, набить «объективными» знаниями, а потом подвергнуть отбору и вернуть обществу в виде совершенных служащих капиталистической системы» (С. 78). Особенности восприятия данного положения различными группами становятся средством оценки формы протеста. Несмотря на наличие общей идеи во взглядах гошистов, их движение не предстает единым. Исследователи событий 60-х гг. отмечают, что в среде новых левых существовало множество небольших политических сообществ. С.Г. Айвазова в книге «Левый радикализм в идейно-политической жизни Франции, 1958 – 1981» (1986) указывает, что наряду с тремя основными группами: анархистами, маоистами и троцкистами, внутри каждой были и еще более мелкие объединения. Например, в среде троцкистов – ламбертиская, паблистская, увриевристкая группы. Такой характер существования гошистского движения отчетливо проявляется в сцене собрания ультралевых студентов в преддверии захвата административного корпуса. Это событие – одно из центральных в череде действий леворадикальных групп 22 марта. Собрание описано в книге Бертолино. Согласно ей, во-первых, в нем принимал участие Кон-Бендит. В его словах внимание сосредоточено на аресте гошистов за атаку «Америкэн экспресс», что и поставило вопрос об ответных мерах студентов. В романе Мерль исключает фигуру рыжего Дани из описания собрания, тем самым перенося акцент на позицию представителей отдельных политических групп. Во-вторых, если отталкиваться от сведений, приведенных в книге «Бунтовщики», необходимость ответить на арест гошистов разделяли представители всех групп. Предметом же обсуждения был вопрос о конкретном месте оккупации: корпус ли социологов или зал Совета. Мерль показывает, что обсуждение студентов-гошистов быстро переходит от изначальной цели собрания к спорам относительно справедливости взглядов той или иной политической группы. Расхождения касаются одной из центральных для протестного движения проблем – реформы Фуше. Для одних она «направлена на подрыв всей системы образования в масштабе страны» (С. 227), для анархов символизирует «технократическое приспособление его (образования) к целям экономической экспансии» (С. 228), а маоисты вообще не считают реформу значимой. Строгая приверженность гошистов взглядам своих групп не позволяет им достичь единства даже в отношении проблемы образования, которая их непосредственно касается. В итоге это и приводит к неспособности бунта в таком виде стать ведущей силой революции, какой сами студенты себя считали. Политические группы изолированы друг от друга. В этом Мерль видит одну из причин неудачи акции 22 марта, ведь завершается она тем, что «объявляется перерыв Революции на сон» (С. 348).
Противопоставленным Давиду можно назвать образ Менестреля. Именно эти герои являются наиболее яркими представителями леворадикальных групп и не вовлеченных в политическое движение студентов. Фрагменты, посвященные Давиду и Менестрелю, в большинстве случаев соседствуют в романе. Данные персонажи часто дают контрастные оценки происходящим событиям, прежде всего – деятельности гошистов. Если Давид видит в протестном движении реальную силу, то для Менестреля – это «школярство». Важными для писателя представляются причины такого отношения к леворадикальным группам. Менестрель, в отличие от Давида, должен самостоятельно обеспечивать свое существование. Его слова о желании Бушюта присоединиться к анархистам можно отнести к движению в целом: «В худшем случае ты рискуешь быть на год исключенным из Нантера, а на это тебе плевать, отец пошлет тебя в Германию или в Англию, и первого числа каждого месяца ты будешь получать вместо чека во франках чек в фунтах или в марках. Иными словами, над тобой не каплет, ты под крылышком буржуазного общества» (С. 141). Отношение к действительности обусловливается социальными факторами, которые и влекут за собой расслоение в среде молодых людей. Соотнося позиции двух персонажей, Мерль в некотором смысле сталкивает с жизнью постулаты концепции Маркузе о революционности студенческих групп. Американский социолог утверждал, что именно этот слой населения должен стать одним из ведущих в протестном движении. Мерль не отрицает потенциала студентов (что выражалось в открытой поддержке писателем студенческого движения в 1967 году:«Осмелюсь сказать, эти дьяволы выполняют с определенным родом ярости функцию, которая в высшей степени едина и для студентов, и для интеллектуалов: они выступают против существующих порядков»248). Но так или иначе молодые люди оказываются связаны с обществом, которое стремятся ниспровергнуть. Осознают это и сами герои. Давид говорит: «она въелась в тебя, эта буржуазия, отпустит тебя на волю, а потом – хоп – рванет, как понадобится, узду и втянет обратно. Она все втягивает в себя, даже движение протеста» (С. 78). Гошистские группы существуют за счет обеспеченности их участников со стороны общества. Находящиеся в зависимости от него, герои не могут стать подлинной силой и вывести свой протест за пределы университета. Нового витка студенческое движение достигает только после присоединения к нему рабочих в мае 1968 года: «Начавшись с массовых выступлений студентов, которые протестовали против полицейских репрессий и требовали реформы высшей школы, это движение вылилось в общенародную забастовку, сопровождавшуюся почти повсеместным занятием французскими рабочими и служащими предприятий и учреждений. Движение привело к отставке правительства и в конечном счете – президента Франции генерала де Голля»