Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Отражение эпохи Маргарет Тэтчер в творчестве Иэна Макьюэна .21 - 111
1.1 Киносценарий «Обед пахаря» и роман «Дитя во времени»: поиск пути из мира внутреннего к миру внешнему 21 - 37
1.2 Фальсификация прошлого и настоящего и ее идеологическая детерминированность в киносценарии «Обед пахаря» 38 - 59
1.3. Своеобразие художественного пространства и его функции в романе «Дитя во времени» .60 - 87
1.4. Проблемы воспитания и образования в эпоху тэтчеризма и их отражение в романе «Дитя во времени» 87 – 111
Глава 2. Образ эпохи тэтчеризма в раннем творчестве Мартина Эмиса 112 - 182
2.1. Социальные вопросы и апокалиптические мотивы в ранних произведениях М. Эмиса .112 - 132
2.2. Тело как метафора эпохи тэтчеризма: экзистенциальный аспект романа «Деньги» 132 - 154
2.3. Изображение Лондона эпохи Маргарет Тэтчер в романе «Деньги»
Заключение .183 - 186
Список литературы
- Фальсификация прошлого и настоящего и ее идеологическая детерминированность в киносценарии «Обед пахаря»
- Проблемы воспитания и образования в эпоху тэтчеризма и их отражение в романе «Дитя во времени»
- Тело как метафора эпохи тэтчеризма: экзистенциальный аспект романа «Деньги»
- Изображение Лондона эпохи Маргарет Тэтчер в романе «Деньги»
Введение к работе
Актуальность исследования определяется необходимостью изучения специфики романа о тэтчеристской Британии, его поэтики, места и роли в современном литературном процессе. Традиционно английский роман отличался повышенным интересом к социальным и политическим проблемам жизни английского общества. Однако, начиная с 80-х годов, критика все чаще стала говорить об утрате романом былых позиций в этой сфере под напором современных масс-медиа. Анализ произведений М. Эмиса и И. Макьюэна, в которых авторы обращаются к эпохе М. Тэтчер, предельно насыщенной политическими и социальными событиями, позволяет показать, насколько обоснованы подобные опасения и в чем заключаются преимущества крупных жанровых форм перед масс-медиа. Данная работа позволяет углубить представление о раннем творчестве английских романистов, Макьюэна и Эмиса, выявить их место и роль в формировании нового периода в литературе Англии.
Новизна работы связана с ее предметом, а также спецификой подхода к его анализу. Впервые в отечественном литературоведении проводится комплексный анализ художественного воплощения эпохи Тэтчер в творчестве Мартина Эмиса и Иэна Макьюэна; предлагается типология образов «телесного» (на примере романа «Деньги»), которая впоследствии может быть отнесена ко всему творчеству М. Эмиса; расширено представление о художественном образе Лондона в современной британской литературе; в научный оборот вводится не переведенный на русский язык художественный текст И. Макьюэна «Обед пахаря», дающий важный материал для выявления специфики авторской оценки и изображения тэтчеристской истории и культуры.
Теоретическая значимость исследования заключается в рассмотрении
отражения специфики историко-культурной эпохи в художественном сознании
современного писателя; выявлении типологических особенностей «тэтчеристской
литературы»; осмыслении взаимодействия смежных видов искусств
(кинематографа и литературы), что является одним из перспективных направлений в современной литературоведческой науке.
Научно-практическая значимость исследования заключается в
возможности использовать результаты исследования в сфере гуманитарного вузовского образования. Анализ художественных текстов, культурно-социальных тенденций эпохи тэтчеризма может быть использован при чтении лекционных курсов по зарубежной литературе ХХ века, на практических занятиях по современной британской прозе, при подготовке спецкурсов, написании учебных пособий.
Теоретической базой диссертации послужили:
1) общетеоретические исследования по истории литературы ХХ века
Г.В. Аникина, Н.П. Михальской, В.В. Ивашевой, А.П. Саруханян и др., а также
западноевропейских исследователей: М. Брэдбери, Д. Хеда, Д. Бегли, Н. Бентли,
Р. Брэдфорда, Б. Финни, Д. Лоджа и др.;
2) работы по теории романа М.М. Бахтина, Н.Т. Рымаря, В.М. Толмачева и
др.;
3) труды по урбанистическим проблемам Ю.М. Лотмана, Г. Зиммеля,
А. Лефевра, Н. Трифта, С. Холла и др.;
-
исследования творчества М. Эмиса и И. Макьюэна К. Нэги, Д. Бегли, Р. Брэдфорда, Д. Хеда, К. Дафф, П. Чайлдса, О.А. Джумайло, В.Г. Новиковой;
-
теоретические работы культурно-социального характера (в том числе по проблеме тэтчеризма и телесности), среди которых особое место занимают монографии С.П. Перегудова, Ж. Тьерио, С. Холла, Ж. Бодрияра, М.М. Бахтина, И.М. Быховской, А.Б. Соколова и др.
Структурный, культурно-исторический, сравнительный, а также
феноменологический методы стали методологической базой работы.
Апробация. Результаты диссертационного исследования были изложены в докладах и выступлениях на научных конференциях, в частности на Пуришевских чтениях в МПГУ (2014), на Межвузовской конференции молодых ученых в МПГУ (2013, 2015) и Коломне (2013), на Международной научной конференции в Казани (2013). Результаты работы обсуждались на заседаниях кафедры всемирной литературы МПГУ и аспирантских объединениях. Основные положения диссертации отражены в публикациях по теме исследования, в том числе в изданиях, рекомендованных ВАК – 3 публикации.
Положения, выносимые на защиту:
1. В произведениях, созданных И. Макьюэном и М. Эмисом в период
правления М. Тэтчер, можно выделить сходные типологические черты: оба ставят
в центр повествования такие проблемы как разрушение национальной
идентичности, утрату связей с традицией, обезличивание человека и утрата им
внутренней целостности под воздействием набирающего силу общества
потребления. Их критический взгляд на современную им эпоху выделяет, в
первую очередь, ее деструктивный характер и бессодержательность духовной
жизни.
-
В киносценарии «Обед пахаря» и романе «Дитя во времени» И. Макьюэна внутренний конфликт, который был доминантой ранней прозы, уходит на второй план. Его место занимают получившие актуальность в 80-е годы вопросы взаимоотношений индивида и общества, социума и системы власти, фальсификации истории.
-
В романе «Дитя во времени» автор, опираясь на традиции жанра антиутопии, демонстрирует, к каким плачевным последствиям для британского общества может привести дальнейшее развитие идей, заложенных в основе политики М. Тэтчер.
-
Роман Эмиса «Деньги» представляет собой косвенный комментарий эпохи тэтчеризма. Его можно рассматривать как первую книгу автора, стоящую в ряду «апокалиптической прозы» Эмиса.
-
Проблема децентрации, одна из доминирующих в прозе Эмиса, и ее ассоциация писателем с современной теорией (в первую очередь, с идеями
Ж. Бодрияра) позволяет говорить о нем как о представителе современного английского романа. Реалистическая форма повествования оказывается средством воплощения и оценки постмодернистской парадигмы, характерной для британского общества.
Структура работы. Диссертационное исследование состоит из Введения, основной части из двух глав, Заключения и списка литературы из 166 наименований на русском и 58 на английском языке. Общий объем диссертации составляет 206 страниц. Основные положения изложены в 6 публикациях, три их которых – в журналах, рецензируемых ВАК РФ.
Фальсификация прошлого и настоящего и ее идеологическая детерминированность в киносценарии «Обед пахаря»
«Холодным сатирическим комментарием к тэтчеристской Англии» назвал Роберт Макрум «Обед пахаря»78. Эта работа не является чисто художественным произведением, а находится на стыке литературы и кинематографа. Сюжет сценария лишен богатой событийной канвы. В нем минимизировано описание внешности персонажей (за исключением кратких характеристик, данных в авторских ремарках), отсутствует комментирование и анализ их действий, чувств и т.д. Диалоги, напротив, занимают доминирующие позиции, что способствует более полному раскрытию мировоззрения героев. Как сценарист Макьюэн следует традиции жанра, согласно которой «подробно расписываются речевые партии персонажей, портреты и интерьеры нередко даются намеком, цветопись почти отсутствует, обозначаются отдельные фразы музыкального сопровождения или дается их краткая характеристика»79. Однако здесь же писатель и выходит за рамки традиции, часто останавливаясь на деталях, характеризующих одновременно и внутренний мир героев, и природу событий описываемой истории. Это намекает на опыт Макьюэна-романиста, а также подчеркивает его возросший интерес к проблеме взаимодействия личности с эпохой.
Центральной темой произведения становится существование и развитие человека на фоне социальной ситуации Англии 80-х. Характеристика исторического времени косвенно представлена уже в названии. Под «обедом пахаря» принято подразумевать традиционную английскую еду – ежедневное «блюдо» фермерских рабочих. На самом же деле оно «изобретено» в качестве маркетингового эксперимента в 60-х. Сам слоган «Обед пахаря» принадлежит компании «Milk Marketing Board», нацеленной на продажу в английский пабах британского сыра. Таким образом, «Обед пахаря» – всего лишь пункт меню, позиционируемый как традиция. Один из героев произведения, режиссер и директор рекламной компании Мэтью Фокс рассказывает Джеймсу Пенфилду, что «Обед пахаря» – вполне успешное «изготовление» прошлого, стратегия СМИ, которые пытаются убедить людей поесть в пабах. Именно такой интерпретации словосочетания придерживается Макьюэн. При этом пистаель выделяет отрицательный характер свободного манипулирования фактами ради достижения коммерческого успеха. Автор считает, что легитимная игра с фактами как особенность постмодернистской культуры значительно влияет на формирование национальной идентичности.
Тема подделки затронута и в творчестве Джулиана Барнса, она встречается во многих его работах. В романе «Англия, Англия» вопрос о «фэйковости» также является одним из ведущих. Центральный образ книги, остров Уайт, превращается в огромный коммерческий музей – альтернативу Старой Англии. Этот остров – квинтэссенция «английскости». На нем разместились «Биг-Бен в половинную величину, могилы Шекспира и принцессы Дианы, Робин Гуд и его веселые стрелки в Шервудском лесу и меловые утесы — в Дувре-2; черные лондонские такси, озаряя фарами лондонский туман, сновали между глостерширскими деревеньками, где под каждой соломенной крышей можно было выпить чаю со сливками по-девонширски»81. Все это начинает жить своей собственной жизнью, поддельная Англия выходит на передний план и замещает собой реальную. Лейтмотивы (деталь пазла «Графства Англии», сам остров, воспоминания детства Марты Кокрейн, главной героини романа и др.) и связанный с ними вопрос о «подделке» раскрывают столь значимую для писателя тему национальной идентичности. В конечном итоге «Англия, Англия» представлен как гипертрофированный образ – результат развития тэтчеризма. Ирония автора по этому поводу проявляется уже в том, что «хранителем» английскости в Новой государстве выступает не мистер Малин, учитель, знаток местных мифов и легенд, а Джез Харрис, младший юрисконсульт одной из множества американских фирм по производству электроники. Во многом проблемы, затронутые в романе «Англия, Англия», перекликаются с ранее написанным Барнсом сборником эссе «Письма из Лондона»: «…поскольку индивидуальная идентичность отчасти зависит от идентичности национальной, что будет, если эти символические опоры национальной идентичности окажутся не более аутентичными и правдоподобными, чем какая-нибудь пушная форель?»82 По мысли автора, уже сформированная идентичность оказывается непрочной, так как то, что считалось «английским», на самом деле таковым не является. Так, например, в «Письмах» он признается, что в «годиков эдак десять» ему пришлось бы «пересмотреть само понятие английскости», если бы поверил в то, что его «обожаемый» «Вулворт», «плоть от плоти Англии», на самом деле – американская фирма. Таким образом, некоторые британские авторы в основу постмодернистского понятия «подделка» («фейк») кладут вопрос о формировании национального характера, который становится в английской литературе тэтчеризма одним из значимых.
По мысли Макьюэна, историческая правда в эпоху глобализации – в целом такой же коммерческий товар, как и «Обед пахаря». Тема подделки, искажения прошлого – одна из центральных в произведении – звучит уже в начале, когда радиоведущая BBC анонсирует программу «Woman s Hour». Она сообщает, что профессор истории Джон Гети изложит свою точку зрения на то, как правительство Восточной Европы извращает свое прошлое в книгах по истории в целях укрепления идеологии существующего строя. Здесь следует отметить, что именно книга Гети, «Schools Series No.5 The Cold War», финансируемая одним крупным меценатом, который впоследствии станет спонсором монографии главного героя о Суэцком кризисе, – самое обсуждаемое издание на вечеринке в Блумсберри. Мистер Голд, на деньги которого была издана эта книга, – человек, хорошо ориентирующийся в мире бизнеса. Он не придерживается каких-либо этических принципов при использовании или создании исторических источников. Главное для него – материальный успех, что и отразится потом на публикации монографии Пенфилда. Относительно работы Профессора Гети о Холодной войне можно только гадать, насколько правдивы исторические факты, которые он в ней воспроизводит. Фальсификатор, обвиняющий кого-то в подделке, – горькая ирония автора киносценария.
Проблема интерпретации истории в угоду господствующей идеологии или ради достижения личных целей находит свое воплощение в обращении Макьюэна к различным событиям: Фолклендской войне и Суэцкому кризису. Представления о последнем инкорпорированы в текст посредством рассказов очевидцев-исследователей: профессора политехнического института, имя которого не называется, и Энн Баррингтон – матери «возлюбленной» Джеймса Пенфилда. При этом обе военные кампании, оказавшие значительное влияние на развитие страны, в сценарии осмысливаются с позиции поколения эпохи Маргарет Тэтчер. Фоном развития основного действия служат события 1982 года, хотя изображение военных действий не так часто фигурирует в киносценарии. Например, произведение начинается с сообщения Джеймса о так называемой «аргентинской провокации» – инциденте на острове Южная Георгия. Согласно этой информации, 19 марта 1982 года группа аргентинских рабочих высадилась на острове Южная Георгия, чтобы разобрать старую китобойную станцию в целях переработки железного лома. Эти действия британское правительство расценило как нарушение соглашения 1971 года, по которому Аргентина не имела разрешения на въезд на эту территорию. Макьюэн, по всей вероятности, хотел подчеркнуть, что Британия ведет нечестную игру, поскольку каждый ее шаг поддерживали НАТО и США, а аргентинцев Рейган окрестил «истинными провокаторами».
Проблемы воспитания и образования в эпоху тэтчеризма и их отражение в романе «Дитя во времени»
Замысел вытекал из побуждений главы правительства очистить общество от людей «дурного сорта», которых, «по общему мнению, вокруг было слишком много». Подобная циничная формулировка заставляет задуматься об истинной природе «благих намерений» правительства. Принципиальна и содержащаяся в этих словах явная аллюзия на идею Тэтчер о «равенстве права», благодаря которому лучшие становятся лучше, а легитимность богатства – награда за работу и талант. Эта параллель усиливает справедливость вывода о замене системы ценностей: главными ориентирами становятся положение в обществе, деньги и т.п. Мысль Макьюэна о разрушительном воздействии экономических и политических установок на процесс воспитания ребенка оказывается более очевидной благодаря формулировке, данной уже в начале романа, истинной цели деятельности подкомитета. Она, «согласно циничным утверждениям, сводилась к тому, чтобы удовлетворять противоречивым запросам несметного количества заинтересованных групп – сахаропромышленных и гамбургерных лобби, производителей детской одежды, игрушек, искусственных молочных смесей и фейерверков, благотворительных учреждений, женских организаций, группы давления сторонников пешеходных переходов «пеликан», – которые давили сразу со всех сторон. Редкие влиятельные силы отказывались от услуг подкомитетов» (С. 9-10). По сути, работа подкомитета опирается на идеи, лежащие в основе монетаристской политики Тэтчер, – политики потребления, которая проникла во все сферы жизни английского общества. Ее губительные результаты не требуют развернутого комментария. Достаточно взглянуть на полное наименование организации: «комитет по охране детства» («Commission on Childcare»). Несоответствие названия и деятельности подкомитета дискредитирует саму сущность этой организации, обнажает абсурдный и фиктивный характер ее деятельности. Стивен с течением времени понимает, что работа подобных государственных организаций - лишь прикрытие циничного бизнеса.
Вопрос внедрения коммерческих законов в государственные учреждения – один из центральных и в романе «Какое надувательство!». Но если Макьюэн сосредоточивается на системе образования, то Коу рассматривает изменения внутри Национальной службы здравоохранения. В целом Коу представляет схожую идею: человек становится товаром, единицей глобального рынка: «Больница … становится лавкой, операция — товаром, и в медицине начнут доминировать нормальные деловые отношения: грузи больше, сбывай дешевле»140; «медициной можно управлять как бизнесом – с акционерами, советом директоров и генеральным управляющим … медицина – как проституция: спрос на нее никогда не упадет, она неисчерпаема. Он сказал, что если кому-то удастся добиться того, чтобы его назначили управляющим приватизированной Службы здравоохранения, он вскоре станет одним из богатейших и влиятельнейших людей в стране. Гиллам кинулся доказывать, что этого никогда не произойдет, поскольку сам товар – человеческая жизнь – не может быть исчислен количественно»141, однако автор циничных высказываний, Уиншоу, не воспринимает контраргументы. Сравнение национальной службы здравоохранения с проституцией подчеркивает не только ее продажный, как часто случается с бизнесом, характер, но и отчаянное положение. Однако такие, как герой Коу, не способны увидеть ее тяжелого состояния (врачи работают по 25 часов, в больницах не хватает кушеток и т.п.142) с высоты своего статуса. Они представляются обезумевшими от неограниченной власти существами, оперирующими жизнями людей, как обычными цифрами в расчете прибыли.
В образе подкомитета показателен и круг проблем, которыми приходится заниматься правительственному органу: от обучающего фонетического алфавита до целесообразности издания детских книжек с картинками. Иногда проекты, разрабатывавшиеся здесь, явно вступали в конфликт друг с другом: фонетический алфавит, смысл которого в том, чтобы развивать навыки письма и чтения в более раннем возрасте, и законопроект, направленный на повышение возрастного уровня при обучении грамоте. По убеждению разработчика последнего предложения, ребенка «нельзя знакомить с грамотой преждевременно, до того, как это произойдет само собой, в соответствии с генетически заложенной программой развития мозга, по достижению жизненно необходимой способности отделять свое «я» от остального мира» (С. 118). Нет ничего удивительного в том, что члены подкомитета еле сдерживали смех, слушая этот доклад. Однако по итогам голосования был отвергнут и первый проект. В ходе дискуссии, изображенной широкими мазками, обходясь общими, как бы итоговыми фразами (в противоположность подробному повествованию о внутренней жизни Стивена), писатель акцентирует внимание на проблемах в области образования вообще. Они оказываются гораздо глубже, чем просто развитие навыков чтения: «Профессор, предлагавший ввести фонетический алфавит, начал говорить о дислексии, о распродаже государственных школ, о нехватке жилья. Послышалось несколько недовольных восклицаний. Обычно уравновешенный, профессор возвысил голос. Две трети одиннадцатилетних школьников из центрального Лондона, заявил он, не умеют читать и писать. Тут вмешался стремительный, как ящерица, Парментер. Потребности специальных детских групп, сказал он, не стоят на повестке дня их подкомитета. Сидевший рядом с ним Канхем усиленно закивал. Подкомитет занимается целями и средствами, а не патологиями» (С. 31). За исключением нескольких человек, никого из присутствующих не интересуют реальные сложности. Более того, поднятые на совещании, они намеренно игнорируются, предпочтение отдается задачам, решение которых очевидно. Тем самым усиливается ощущение, что деятельность этого государственного органа носит поверхностный характер: вопросы, которые должны внести ясность в проблемную сферу образования и воспитания ребенка, необходимы исключительно для поддержания видимости функционирования этого правительственного органа.
Тело как метафора эпохи тэтчеризма: экзистенциальный аспект романа «Деньги»
В романе отчетливо прослеживается преобладание представителей низших слоев британского общества: пьяницы, нищие, проститутки, безработные («prostitute», «unemployed»). Уже сам этот состав указывает на социальные проблемы и кризис ценностной системы. Кроме того, в произведении отсутствуют образы горожан, которые могли бы быть им противопоставлены. Из круга «городского карнавала» не исключает герой-повествователь и самого себя. Несмотря на его комичность и временами проявляемую глупость, он осознает трагедию своего существования, поэтому задает закономерный вопрос: «А в каком фильме играю главную роль я? По-моему, это буффонада. Порнографическая буффонада» (C. 360). В определенный момент повествования Сам из наблюдателя превращается в героя городского действа. Он сливается с толпой: бродягами, безработными. Свое единение с люмпенизированными слоями на духовном уровне герой ощущает на протяжении всего повествования (лишь в конце романа Сам действительно становится нищим): «Так вот, теперь я один из безработных. Чем мы занимаемся целый день? Сидим на крылечке или топчем тротуары, группами и поодиночке. Тротуары – как бесшвейные ковры после изуверского кутежа с тошнотворным бухлом и суррогатной жратвой; можно подумать, вчера небесная канцелярия весь вечер топила свое горе в вине, а потом в полном составе блевала с высоты тридцать тысяч футов. Мы сидим, нахохлившись, в парках, окруженные плебейскими цветами. Ничего себе (думаем мы), как медленно жизнь-то течет. Я вырос в шестидесятые, когда возможностей было море, подходи – бери. А нынешняя молодежь разлетается из своих школ, и куда? Никуда, попросту на хрен. Молодежь (и это видно по их лицам), прикинутые под стегозавров горемыки, никчемушники с петушиными гребнями, они выработали подходящую реакцию на все это – а именно никакую. Им все пофигу. Очередь за пособием начинается прямо с детской площадки. Уличные беспорядки – это их игры и танцы, весь Лондон им – гимнастический зал» (C. 217). Образ британской столицы здесь, скорее, собирательный, составленный из обрывков представлений Сама о жизни современного человека. Читатель видит и карикатурно изображенную молодежь, чье будущее лишено определенности, так как правительству до нее нет никакого дела; и нищих – тех, кто не попал в выгодную струю новой экономики и теперь вынужден испытать на себе все прелести жизни в социуме с разрушающимися межличностными связями. Встраивание фигуры Сама в систему образов городских жителей позволяет одновременно актуализировать несколько важных для Эмиса проблем. Это и духовная деградации британского общества в 80-е, и тотальное отчуждение. Состояние современного мегаполиса оказывается обусловленным характером реформ Тэтчер.
Усиливают культурно-социальный аспект романа многократно повторяющиеся отсылки к реальным историческим событиям – забастовки в отдельных районах города, пик которых пришелся на начало правительственного срока Маргарет Тэтчер. «Говорят, Англия и Штаты не в лучшей форме. Ну так что удивительного? У них во главе актеришка, у нас баба. Опять беспорядки в Ливерпуле, Бирмингеме и Манчестере, старые кварталы оставлены на позор и разграбление. Извините, парни, но у ПМ как раз ПМС. Какая-то женщина отдала своего пятилетнего сына незнакомцу в кабаке за пару пива. Она ушла от своего сожителя, безработного» (C. 220). «Одиннадцать вечера – час беспредела. Полицейские в рубашках с короткими рукавами (все мы последнее время так ненавязчивы, так неформальны во всем, что касается преступности) стоят по шесть вокруг белых фургонов, финансовой скорой помощи с аккуратной красной полоской, обслуживание на поворотах с главной трассы, за кюветом. Где-то скапливалась шпана, уличные драчуны готовились начать свое шоу. Судя по всему, в прошлую субботу здесь была натуральная революция. Я обедал один у окна в «Бургербауэре» и ничего не заметил. По-моему, здесь что ни вечер, то полный беспредел. Всегда был и всегда будет. В одиннадцать вечера на Лондон обрушивается буря, массовое безумие, пей до дна и хватай, что плохо лежит... А вот и они опять. Не стесняйтесь, говорю я. Вам море по колено, а мне и подавно, живем только раз. Нечего стесняться. Бей-круши» (C. 130-131); «Как-то утром раскрываю таблоид и обнаруживаю, что за время моего недолгого отсутствия Англию накрыло волной бунтов, разброд и шатания в пылающих трущобах. Это все безработица, прочел я, вот почему все сами не свои … Трущобы алчут денег…» (C. 99). Деструктивное поведение горожан, казалось бы, обосновано социальными и экономическими условиями их жизни, что вполне согласуется с урбанистическими идеями Д. Соджа и А. Лефевра. Они рассматривали капиталистический город как арену для самых интенсивных социальных и политических беспорядков – монументальных свидетельств и движущих сил экономической и политической доктрины капитализма. Однако гиперболичность, экспрессионистичность эмисовских описаний заставляют сомневаться в социально-экономической природе разрушительных «игрищ». Возникает впечатление, что идея бунта против социальной системы превратилась в идею «разрушения ради разрушения», потому что массовому безумию не требуется видимый повод для проявления.
Немотивированное насилие у Эмиса перекликается с идеями Жана Бодрийяра. Французский социолог полагал, что «Новое насилие» - это не насилие, санкционированное целью или причиной, не идеологическое, воинственное или патриотическое, но не имеющее смысла. Это «нецеленаправленная форма протеста» (немотивированные преступления, депрессивность, усталость, самоубийство, неврозы). Неконтролируемое насилие, как отличительная черта культуры, согласуется с изобилием, связано с ним «структурно». Изобилию как «системе принуждения нового типа, … этому новому социальному принуждению, … может соответствовать только новый тип освободительных требований»251, которые выражаются в форме неконтролируемого насилия. Оно «укоренено в самом процессе роста и увеличенного потребления, в которое теперь включен каждый»2
Изображение Лондона эпохи Маргарет Тэтчер в романе «Деньги»
Таким образом, каталог торговых зон, персонифицированный образ денег, засоряющих городской ландшафт – значимые пункты романа, характеризующие общество потребления, в котором уже не человек, а материальные ценности становятся субъектом и определяют действительность. Изобилующий образами торговых точек Лондон представляется пространством, которое оказывается заполненным не реальными вещами, но симулякрами. Повторяющиеся детали, множественные образы различных маркетов свидетельствуют об отрицательном отношении Эмиса к «обществу потребления» и новой экономической системе, выпускающей на конвейере «отходы» в виде товаров и услуг, «ритуально» разрушающих культурное урбанистическое пространство. Глобальный рынок деформирует вид города, делает его «избыточным», фрагментарным, хаотичным.
Напрямую с мотивами материального избытка, хаотичности и бессистемности связан стиль языка повествователя. Город оказывается пропущенным через фильтр сознания героя-повествователя, Джона Сама. Петр Челупски264 в статье, посвященной обзорному анализу городского пространства в романах М. Эмиса и И. Макьюэна, справедливо отмечает, что город – то пространство, где Сам чувствует себя как дома, и поэтому каждый раз, когда он описывает его, язык повествования существенно изменяется. Из жалкого варианта порнографии и примитивной рекламы он превращается в игривую, почти поэтическую прозу. Кристина Нэги полагает, что «регистр городского малопонятного жаргона Сама воспроизводит свободный стих улиц; они – места вербальных накоплений; быстрые и фантасмагорические изменения от образа к образу и от понятия к понятию»265. Джон Сам так видит Лондон: «Tonguing my tooth and twisting my neck for taxis, I now stroll the length of the dental belt, through the stucco of the plaqued streets and carious squares, past railings, embossed porches, pricey clinics, tranquillized Arabs, groggy mouth-sufferers in their Sunday best, their women wearing fur coats and Harlem lacquer, their spruced kids either pained or happy — across the busorn slum of Oxford Street into Soho, the huddled land of sex and food and film, down narrowing alleys until I reached the glass preserve of Carburton, Linex & Self» (P. 78). Неожиданные эпитеты «plaqued streets», «carious squares», «groggy mouth-sufferers», длинные перечислительные ряды: «streets, squares, railings, porches, clinics, Arabs, mouth-sufferers, women, kids» насыщают художественное пространство, превращают его в место активного социального действия, бурлеска и карнавала. Эти «лингвистические “запасы”», переполняющие текст, становятся сродни образу города, поскольку уже сам по себе каталог представляет семантическую плотность, избыток. Так, «тяжелый беспорядок и опьяняющее обилие городской жизни»266 достаточно символичны для художественного пространства и языка романа. Тесно переплетены с городским пейзажем образы нерукотворного мира: «Where has the weather gone, where? Where? You get April, blossom blizzards and sudden sunshafts and swift bruised clouds. You get May and its chilly light, the sky still writhing with change. Then June, summer, rain as thin and sour as motorway wheel-squirt, and no sky at all, just no sky at all. In summer, London is an old man with bad breath. If you listen, you can hear the sob of weariness catching in his lungs. Unlovely London. Even the name holds heavy stress» (P. 85). Сложный ассоциативный ряд, связанный с лейтмотивом неба, подчеркивает широкий спектр способов взаимодействия урбанистических картин с природой и силу их влияния на внутреннее состояние человека. Это выводит на первый план психологическую функцию пейзажа. «Резкие» сравнения, расположенные последовательно («rain as thin and sour as motorway wheel-squirt», «London is an old man with bad breath»), широкие ассоциативные ряды («старик с дурным запахом изо рта» – упадок жизни – разложение – в конечном итоге смерть) раздвигают пространственные рамки, создают ощущение подвижности, изменения.
Примечательно, что в романе Эмиса его герой страдает от физической боли и шума в ушах, а также психического расстройства: голову Сама оккупировали несколько голосов, производящих шумовой эффект, что также свидетельствует о душевной фрагментации. Эти голоса отождествляются с городской средой («моя голова – это город») и характеризуют и пространство, и сознание как расщепленное и погруженное в хаос. И способ мышления, и жизнь города воспроизводятся Эмисом как дисгармоничные, бессистемные. Голоса отличает не только семантическая бессвязность, но и «смысловой избыток»267 (что позволяет соотнести роман с постмодернистской идеей о плюрализме). Они словно «толпятся в пробке», демонстрируя крах системы языка, а учитывая метафорическую аналогию, и децентрацию, разрушение урбанистического пространства. Представляя образ города посредством слова, Сам использует специфический уличный язык, увековечивая в нем и самого себя как представителя постмодернистской (тэтчеристской) эпохи, и современный Лондон, «больной и в то же время волнующий, принципиально бессвязный»268: «I walked back to my sock in the thin rain. And the skies. Christ! In shades of kitchen mists, with eyes of light showing only murk and seams of film and grease, the air hung above and behind me like an old sink full of old washing-up. Blasted, totalled, broken-winded, shot-faced London, doing time under sodden skies» (P. 159). Почти каждый фрагмент, посвященный описанию городской среды – это странная смесь «поэтического» стиля («shades of kitchen mists», «sodden skies») со сниженной лексикой («my sock», «blasted», «broken-winded», «shot-faced»). Как справедливо замечает К. Нэги, перенасыщенный, избыточный язык Сама передает психическое состояние города и его жителей: «культурное варварство с тщательной профанацией самосознания»269. Можно предположить, что характер описания (смешение высокого и низкого) городской жизни усиливает сатирический план, направленный на «кричащие» проблемы постиндустриальной столицы.