Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Художественный перевод как форма таджикско-немецких литературных связей .13
1.1. Из истории таджикско-немецких литературных связей 17
1.2.Изучение творчества Садриддина Айни в Европе .49
1.3.Из истории научных исследований творчества Садриддина Айни в Германии 58
1.4. Исторические предпосылки перевода произведений Сариддина Айни 62
Глава II. Художественные особенности перевода повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» на немецкий язык 66
2.1. Образ главного героя повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» в оригинале и в переводе на немецкий и русский языки 66
2.2. Своеобразие перевода внутреннего монолога и диалога 85
2.3. Национально-культурные и исторические реалии в повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» и проблема их перевода на немецкий язык 101
Глава III. Стилистические приёмы и литературные выразительные средства повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» и особенности их передачи в немецком переводе 121
3.1.Стилистическое своеобразие повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» и особенности его передачи в немецком переводе 122
3.2. Сравнительный анализ перевода народных изречений 128
3.3. Особенности перевода пословиц и поговорок 136
Заключение 149
Библиография 154
- Из истории таджикско-немецких литературных связей
- Исторические предпосылки перевода произведений Сариддина Айни
- Национально-культурные и исторические реалии в повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» и проблема их перевода на немецкий язык
- Особенности перевода пословиц и поговорок
Из истории таджикско-немецких литературных связей
Первый этап исследований немецкоязычных ориенталистов охватывает XV – XVII вв. Таджикский историк С. Вахидова отмечает: «В это время в Европе возникает особый интерес к философским, нравственно-этическим, религиозным учениям восточных мыслителей. Об этом свидетельствует исследование уставных книг и документов Витгенбергского и Лейпцигского университетов, подтверждающих преподавание «Канона Авиценны на медицинских факультетах этих университетов ещё в XV веке» [35, 5].
Наиболее древним памятником ираноязычной литературы, который занимает исключительно важное место, является комплекс священных книг, известный под названием «Авеста». Для истории персидско-таджикской литературы этот, памятник имеет большое значение, так как он является одним из признанных произведений во всей литературной истории мировой цивилизации. Можно назвать чудом то, что она дошла до наших дней и у нас есть возможность познакомиться с историей зароастризма. В течении многих лет люди передавали «Авесту» из уст в уста, её переписывали и, конечно же переводили на другие языки мира.
История того, как европейская наука обратилась к изучению «Авесты» и зороастризма, известна сравнительно хорошо. Советский востоковед А.О. Маковельский так излагает появление «Авесты» в Европе: «В начале XVIII века англичанин Джордж Бучер получил от парсов в Индии копию части «Авесты», носящей заглавие «Вендидад Саде». Эта копия была привезена в Англию в 1723 году. Содержание этого манускрипта было недоступным для европейских ученых. Он был выставлен на показ посетителям в библиотеке. В 1754 году француз Анкетиль Дюперрон, ученик школы восточных языков в Париже, которому было в то время 20 лет, увидел факсимиле оксфордского «Вендидада», присланное из Англии, и заинтересовался этим документом» [85, 2].
В 1755 году Анкетиль Дюперрон посещает Индию. Целью его визита был город Сурат, где он прожил среди персов более 13 лет. От персов он получил «Авесту». После возвращения в Париж в 1761 году Дюперрон продолжал изучение «Авесты». Плодом его десятилетнего изучения стал первый европейский (французский) перевод Авесты, опубликованный 1771 году. Дюперроновский перевод «Авесты» стал настоящей революцией не только в востоковедении, но и в европейской культуре. Вскоре появляется и перевод труда Дюперрона. Профессор Рижского университета Кленкер перевёл «Авесту» на немецкий язык и опубликовал перевод и работы Дюперрона о ней [189]. Затем Кленкер выступил с собственными трудами об Авесте [190].
Однако перевод Дюперрона был признан не всеми учёными. Дальнейшее изучение «Авесты» привело к появлению более точных, близких к оригиналу переводов. В этом смысле, необходимо отметить работу немецкого ориенталиста Христиана Бартоломе. Для изучения «Авесты» Бартоломе написал и опубликовал «Древнеиранский словарь» [147]. Словарь пользовался популярностью среди ориенталистов и был воспринят как основное руководство для изучающих «Авесту». Словарём Бартоломе воспользовался другой немецкий ориенталист Фриц Вольф. На основе этого словаря он осуществил перевод «Авесты» [226].
Последующие исследователи «Авесты» принимают словарь Бартоломе за основу для всех дальнейших исследований «Авесты». Работы Бартоломе и Фрица Вольфа это не окончательный момент в работе над «Авестой». Они были только определённым этапом в познании священной книги зароастрийцев.
В середине XIX века центральной фигурой авестологии являлся М. Хауг -немецкий востоковед, иранист и санскритолог, внёсший особый вклад в изучение «Авесты». Заслуга Хауга заключается в том, что он сформулировал понятие о структуре авестийского свода. Мартин Хауг сделал открытие, «которое многое изменило» [179]. «Авеста», по праву, считается произведением, которое оказала большое влияние на философские идеи всего мира.
Изучая философские понятия зароастрийцев, великий немецкий философ Г. Гегель подчеркивал: «Основной религиозный смысл зороастризма заключается в противоборстве двух, враждебных друг другу, понятий — Добра и Зла» [ 41, 73].
Великий немецкий поэт И.В.Гёте также не мог обойти своим вниманием это гениальное произведение. Его «Западно-Восточный диван» содержит стихотворение «Завет древнеперсидской веры», в котором он выражает понимание «Авесты», как веры в победу света над тьмой.
И теперь завет мой — без изъятья Всем, кто хочет, всем, кто помнит, братья: Каждодневно — трудное служенье! В этом — веры высшей выраженье! [80, 116].
Учение древнего зароастрийского пророка нашло своё отражение и в работах Фридриха Ницше, гениального немецкого мыслителя XIX века, создателя своеобразного философского учения, которое пользуется широкой популярностью, в силу своего неакадемического характера. Философские догматы Ницше популярны не только среди философов всего мира, но и в среде людей пребывающих далеко за пределами научно-философского сообщества. Находясь под сильным впечатлением от произведения древнего мудреца, немецкий философ создаёт поистине фундаментальный труд, жемчужину своего творчества – книгу «Так говорил Заратустра» [197]. В произведении Ницше, Заратустра предстаёт перед нами приверженцем реформ, который проповедует идеи сверхчеловека. Так великий немецкий философ ввёл образ восточного мудреца в мировую философию.
Началом настоящего расцвета классической персидской литературы принято считать IX - Х вв. Одним из известнейших памятников повествовательной прозы Востока является книга под названием «Калила и Димна». «Образцом персидской дидактики» называют сборник поучительных рассказов, сказок, басен, притч и назидательных повествований. Сочинение является переработанной версией индийской «Панчатантры», что значит пять дверей или пять книг.
Немецкий индолог Йоханнес Хертел известен своими работами в области индийской повествовательной литературы. Но прежде всего, мировую популярность принесли ему исследования «Панчатантры». Им был опубликован труд под названием «Das Pancatantra, seine Geschichte und seine Verbreitung» (Панчатантра, её история и распространение) [182].
Басни «Панчатантры» интересовали и другого немецкого индолога Вальтера Рубина. Среди множества его сочинений о литературе Индии имеется произведение под названием «Das Pancatantra und seine Morallehre» (Панчатантра и её мораль), изданная и опубликованная в Берлине в 1959 году [205].
Сюжет «Калилы и Димны» много раз применялся в произведениях художественной литературы и имел влияние на европейских новеллистов. Так «Калила и Димна» вошла в золотой фонд мировой литературы.
Одним из приоритетных научных аспектов немецкой ориенталистики, является, прежде всего, изучение персоязычной литература. Исследователи и путешественники из Германии собрали и изучили огромное количество подлинных научных материалов, относящихся к духовной жизни Востока.
Богатая восточная литература и культура дали мировой цивилизации множество выдающихся и уникальных личностей. Так на рубеже XVI-XVII вв. появляются книги путешественников по Востоку, в которых упоминаются имена классиков персидско-таджикской литературы, даются их переводы. Следует отметить, что немецкие ориенталисты были одними из первых европейских друзей, знатоков и, особенно, переводчиков поэзии классиков персидско-таджикской литературы.
С. Вахидова, изучающая вопросы иранистики и таджиковедения в Германии пишет: «Немецкоязычная школа по исследованиям персидско-таджикской литературы является одной из старейших в Европе. У неё давние научные традиции, снискавшие особое уважение в академических кругах европейской науки в области ориенталистики» [ 35, 20].
Одним из первых представителей немецкоязычной школы ориенталистов, внесший свой вклад в исследования персидской поэзии является австрийский ученый Йозеф Хаммер фон Пургшталь, который заложил научную ориенталистическую традицию в Австрии, а затем продолжил её в Германии. В 1818 году Хаммер фон Пургшталь издал свой труд «История персидской поэзии», в котором были представлены 200 персидско-таджикских поэтов [178].
Исторические предпосылки перевода произведений Сариддина Айни
Таджикская советская литература вышла на сцену мировой литературы в середине 50-х годов ХХ столетия. Это явления напрямую связано с именем основоположника таджикской советской литературы Садриддином Айни. Американский журнал «The Middle East journal» в статье «Зима 1966 года» отмечает: «С. Айни-сын крестьянина… Занял высокий пост в правительстве Таджикистана, а в 1951 году был избран президентом Академии наук Таджикской ССР. Советские литературоведы считают его крупным философом и поэтом и значительной фигурой XX века. Он был трижды награжден орденом Ленина. Французские издатели «Воспоминаний» ставят Айни в один ряд с Джеком Лондоном, Киплингом и Максимом Горьким» [7, 3]. В 1962 году в Каире на второй конференции писателей Азии и Африки делегаты - классики литератур Востока почтили память Садриддина Айни наряду с Рабиндранатом Тагором, Лу Синем, Таха Хусейном.
Нет сомнения в том, что для Садриддина Айни было не трудно «открыть двери литературы» в жизнь реалистических образов. Он был хорошо осведомлён в вопросах восточной литературы, хорошо знал классическую прозу, мастерски овладел реалистической тенденцией написания произведений на примере Рудаки, Фирдоуси, Хайяма, Саади, Джами и других величайших поэтов.
Кроме того, Садриддин Айни обладал такими качествами, как отличное знание жизни, наблюдательские способности, пылкое стремление к правдивости, чувство патриотизма, неотъемлемая любовь к людям, художественное мастерство. Всё это повлияло для создания условий, при которых у читателей возникает интерес к творчеству Садриддина Айни.
С. Айни оставил богатое литературное наследие, которое принадлежит не только таджикскому читателю. Произведения классика таджикской советской литературы являются общечеловеческим достоянием. То, что произведения Садриддина Айни «не пылятся на книжных полках», не малая заслуга переводчиков. Они раскрыли для иностранных читателей простоту и лаконичность языка, выразительность и оригинальность мысли, т.е. всё своеобразие творчества Садриддина Айни. Характеризуя Среднюю Азию, Луи Арагон добавляет: « … рассказать о Таджикистане лучше, чем это сделал Садриддин Айни в «Воспоминаниях», невозможно» [5, 56].
Исследования показывают, что творческий контакт осуществляется в той литературе, где сложились предпосылки для восприятия внешних стимулов. В историко-литературной практике такой стимул был заложен вначале классиками персидско-таджикской литературы, а продолжен основоположником советской таджикской литературы Садриддином Айни. Перевод основных произведений основоположника новой таджикской литературы на многие языки мира, свидетельствует о том, что и сегодня у писателей и поэтов Таджикистана немало поклонников за рубежом.
Историческую необходимость перевода произведений Садриддина Айни на иностранные языки подчеркнул Юлиус Фучик чехословацкий журналист, литературный и театральный критик, публицист, который во время посещения Таджикистана в 1935 году сказал: «Айни – это не только ваш писатель, это также и наш писатель. Его книги для нас не только прекрасное искусство, но и наглядное учебное пособие. Эти книги не только отражают прежние страдания и новые достижения советского народа - они сами по себе являются уже живым доказательством этих достижений. И поэтому они, эти книги, непосредственно, помогают нам в нашей борьбе. Зарубежным специалистам интересно заниматься творчеством Садриддина Айни потому, что он и сегодня может нам рассказать то, о чём другой писатель вряд ли смог нам поведать» [122, 128]. Становление и развитие многонациональной советской литературы без Садриддина Айни нельзя представить.
Таким образом, историческими предпосылками перевода произведений Садриддина Айни как на немецкий язык, как и на другие языки мира, следует считать возросший интерес зарубежного читателя к творчеству замечательного современного таджикского писателя. Через произведения классика таджикской советской литературы у читающей аудитории Запада появилась возможность ознакомления с «художественной энциклопедией» истории жизни таджикского народа. Для иностранных читателей таджикская советская литература являет собой как бы новую страну, совершенно им неведомую. Знакомство западных любителей литературы с произведениями таджикских писателей и поэтов является возможностью пережить радостное волнение открытия этой страны.
Стоит лишь соприкоснуться с незнакомым краем и его народом в их литературном выражении, как они сразу же раскрываются во всём своём многообразии. Знакомясь с произведениями таджикской литературы, перед глазами зарубежного читателя живо предстаёт прошлое и настоящее народа, красочно и талантливо описанного мастерами слова. Зарубежные любители литературы, читая работы писателей и поэтов из Таджикистана, знакомятся с многовековой историей таджикского народа, отразившейся, как в зеркале, в их творчестве. Бесправие и нищета, долгая и нелегкая борьба за лучшую долю, за приобщение к свету общечеловеческой культуры, новая жизнь, и такая вечная тема, как любовь, всё отражено в произведениях классика таджикской советской литературы - Садриддина Айни.
Национально-культурные и исторические реалии в повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» и проблема их перевода на немецкий язык
Самой главной задачей переводчиков является создание точного перевода, такого, который лексическими и художественными средствами своего языка, оказывал бы на читателя такое же эмоциональное воздействие, что и оригинал. Вместе с тем, в своей работе переводчики сталкиваются с проблемой перевода таких понятий, которых нет в языке перевода. Это так называемая безэквивалентная лексика, которая не имеет соответствий в других языках и не подлежит переводу на другие языки.
К безэквивалентной лексике относятся имена собственные, географические наименования, названия газет, учреждений и организаций, иноязычные вкрапления, аббревиатуры, отступления от литературной нормы и конечно реалии.
Слово «реалия» берёт начало от латинского прилагательного «realia» – «вещественный», «действительный». В лингвистике и переводоведении «реалиями» принято называть слова, обозначающие предметы и понятия материальной культуры. Известные болгарские теоретики перевода С.Влахов и С.Флорин, понимали под этим термином следующее: «Слова и словосочетания, называющие объекты, характерные для жизни (быта, культуры, социального и исторического развития) одного народа и чуждые другому. Реалии, «будучи носителями национального и/или исторического колорита, как правило, не имеют точных соответствий (эквивалентов) в других языках а, следовательно, не поддаются переводу «на общих основаниях», требуя особого подхода» [34, 47].
Художественное значение реалий - это придание произведению национальной и исторической окраски. М.М. Михайлов, говоря о переводе, отмечает: «Слова-реалии отражают дополнительные смысловые оттенки, являющиеся результатом национального «видения мира», с помощью которых создается художественный мир, порождение национального образного мышления» [90,112].
Существует множество классификаций реалий по различным признакам. В своей работе мы приведём классификацию С. Влахова и С. Флорина, которая, на наш взгляд, является наиболее полной и которую мы взяли за основу.
I. Предметное деление:
Географические реалии;
Этнографические реалии;
Общественно-политические реалии;
Административно-территориальные реалии;
Военные реалии.
II. Местное деление.
Интернациональные реалии;
Внешние реалии;
Внутренние реалии.
III. Временное деление.
современные реалии;
исторические реалии.
На страницах художественных произведений как в зеркале отображается социальное и политическое устройство общества, бытовой уклад с его обычаями и традициями, сферы религии и церкви, виды и жанры национального искусства. Л. П. Крысин отмечает: «Во всех этих случаях соответствующие слова помимо номинативной функции имеют и функцию «культурную»: они сигнализируют об определённой специфической черте понятия, связанного именно с данной национальной культурой» [76, 87].
Существует несколько приёмов для передачи реалий на переводящий язык. В общих чертах, их можно свести к двум основным: переводу и заимствованию. Кроме того, при переводе безэквивалентной лексики следует учитывать целый ряд страноведческих и культурологических аспектов. Разберём это на следующем примере: «… ман рафта ба лаби суфачаи сартарошхонае, ки орї - ишкамба он о даромада буд, нишастам» [4, 153 ( … я присел на суфу возле парикмахерской, куда вошёл Кори - Ишкамба).
А вот как выглядит немецкий перевод: «Mein Freund ging weiter, ich aber setzte mich auf eine Bank…» [140, 7].(Мой друг пошёл дальше, а я сел на скамейку...). По версии Сухаревой это предложение представлено следующим образом: «Приятель ушёл, я уселся на суфе у парикмахерской» [2, 7].В этом предложении мы имеем таджикскую национальную реалию «суфа», которая относится к предметам бытового обихода и обозначает небольшое глиняное или кирпичное возвышение во дворе или в саду, на котором днём проводят время, а ночью спят. Мы видим, что русская переводчица оставила национальную реалию без перевода, так как толкование этой реалии было дано в примечаниях. Читаем: «Суфа – небольшое глинобитное возвышение у стены дома или прямо во дворе, на котором лежат или сидят» [2, 241], т.е. О.Сухарева применила метод транслитерации, т.е. воспроизведение буквенного ряда слова. В то время как немецкие переводчики использовали слово «die Bank» (скамья, скамейка, лавка, парта). Это обстоятельство становится тем более не понятным, что в конце немецкого варианта книги переводчики дают это слово в примечании вместе с толкованием: «Sufa – breite Erhhung aus Lehm, Sitzgelegenheit» (суфа - широкое 103 возвышение из глины, место для сидения) [140, 259]. Перевод показывает, что объяснение реалии было дано правильно. Немецким переводчикам не следовало переводить это слово, а оставить как национальную реалию, тем более что слово «die Bank» не соответствует существительному «суфа».
В следующем примере: «…дар он цо токияву шохй мефурухтанд» [4, 159] (там продавали тюбетейки и шёлк), мы имеем национальную реалию «токи», которая на русский язык переводится как «тюбетейка».
Русский перевод: «Здесь торговали тюбетейками и шелковыми тканями» [2, 13].
Немецкие переводчики перевели эту реалию уже с русского языка, но дали толкование в примечаниях: «Dort wurden Tjubetekas und Seidenstoffe feilgeboten» [140,18]. (Там были выставлены для продажи тюбетейки и шёлк). В примечаниях стоит: «Tjubeteka-gestwkte runde Mtze» [140, 259] (тюбетейка -вышитая круглая шапочка). Переводчики поступили правильно, вынеся значение реалии за поля текста повести. Предложение получило национальный колорит и по содержанию не противоречит стилистической окраске оригинала.
Любопытная ситуация сложилась с использованием реалии «гулканд». Эта реалия означает «засахаренные лепестки роз». Садриддин Айни использовал её в следующем предложении: «Ба хисоби аберааш як хурок гулцанд мархамат намоед!» [4, 163] (за счёт его правнука пожалуйте кусок гулканда).
Перевод названной реалии на русский язык выглядит таким образом: «Дайте мне кусочек гулканда в счет правнуков!» [2, 15]. О. Сухарева смело вводит эту безэквивалентную лексему в текст повествования, не заботясь о переводе потому, что в примечаниях ею были даны комментарии по поводу вышеупомянутой реалии. Вот что мы видим в комментариях: «Гулканд - масса из растёртого сахара и лепестков чайной розы, применяемая в народе в качестве лечебного средства при желудочных заболеваниях» [2, 241]. Для передачи реалии русская переводчица использовала транслитерацию, при которой буквы заимствуемого слова заменяются буквами родного языка. При транслитерации слово читается по правилам чтения родного языка. Так как таджикский и русский алфавит используют кириллицу, то в нашем случае, только буква таджикского алфавита « к, » была заменена на букву «к».
В немецком варианте мы наблюдаем такое предложение: «Geben Sie mir bitte ein Stckchen Gulkand auf Rechnung Ihrer Urenkel!» [140, 22] (Дайте мне, пожалуйста, гулканд в счёт Ваших правнуков!). Здесь мы замечаем, что немецкие переводчики вообще не перевели реалию «гулканд», а выразили так, как она существует в таджикском языке, применив к ней метод транслитерации, заменяя буквы таджикского алфавита латинскими буквы. Не видим мы и объяснения этой реалии ни в виде сноски, ни в примечаниях в конце книги. Немецкому читателю сложно догадаться о значении этого слова. Он находится, в этот момент, в состоянии некоего замешательства и дискомфорта, пытаясь понять значение, не только одного слова, но и предложения в целом. И только в следующем абзаце мы видим: «...stack mit einem Spachtel ein walnussgroes Stck Fruchtbonbon ab und rewhte es Kori Ischkamba» [140, 22] (расколол лопаточкой кусочек фруктовой конфеты величиной с грецкий орех и протянул её Кори). Итак, мы видим, что супруги Штайн использовали слово «фруктовая конфета», но откуда читатель поймёт, что «фруктовая конфета» и «гулканд» это одно и то же понятие. По нашему мнению, необходимо снабдить реалию небольшой сноской, которая объясняет её значение или дать толкование в примечаниях.
Особенности перевода пословиц и поговорок
Пословицы и поговорки – бесценное народное достояние. Они возникли задолго до появления письменности, накапливались тысячелетиями и передавались из поколения в поколения, из уст в уста.
Пословицы и поговорки - это древнейший жанр народного творчества.
Художественное совершенство пословиц и поговорок выражается в выразительности, глубине содержания, яркости, богатстве языка. Эти качества обеспечили им «вечную жизнь» в нашей речи.
Пословицы и поговорки давно привлекли к себе внимание исследователей и учёных. Русский фольклорист В. И. Даль в предисловии к своему сборнику пословиц пишет: «Пословица – коротенькая притча; сама же она говорит, что «Голая речь не пословица». Это суждение, приговор, поучение, высказанное обиняком и пущенное в оборот, под чеканом народности. Пословица-обиняк, с приложением к делу, понятый и принятый всеми» [52, 23].
В толковом словаре С. И. Ожегова можно увидеть следующее определение: «Пословица – краткое народное изречение с назидательным смыслом» [236, 568].
Половицы и поговорки это устойчивая пара слов, которые часто употребляются вместе. И в нашем подсознании эти слова рассматриваются как одно и то же, только имеющие разные названия для одного понятия. Пословицы и поговорки имеют общие признаки – народность, краткость, меткость, афористичность, рифму. Но на этом их сходство заканчивается. Оказывается, между пословицами и поговорками есть принципиальная разница.
Вот как характеризует поговорку В.И. Даль: «Поговорка – окольное выражение, переносная речь, просто иносказание, обиняк, способ выражения - но без притчи, без суждения, заключения, применения; это одна первая половина пословицы. Поговорка заменяет только прямую речь, окольною, не договаривает, иногда и не называет вещи, но, условно, весьма ясно намекает. Поговорка, по народному же определению, цветочек, а пословица ягодка» [52, 23].
А вот формулировка С.И. Ожегова: «Поговорка – это «выражение, преимущественно образное, не составляющее, в отличие от пословицы, цельное предложение» [236, 800].
Трудно представить себе какое-нибудь произведение художественной литературы, в котором писатель не использовал бы пословицы и поговорки. Для создания убедительных, запоминающихся образов, для эстетического воздействия на читателя, для создания чёткого представления об эпохе, месте действия, быте, писатель использует в повествовании устаревшие слова, слова местных говоров, а также пословицы и поговорки.
Большое количество пословиц и поговорок в повести Садриддина Айни «Смерть ростовщика» убедительно говорит об интересе автора к этому виду народного творчества. В пословицах и поговорках Садриддин Айни ценил не только мудрость своего народа, но и поучительность, искромётный и разящий юмор, социальную остроту. Пословицы и поговорки помогли писателю полнее передать чувства своих героев.
С использованием пословиц его произведения стали глубоко народными потому, что именно здесь, как нельзя лучше отражается язык народа. Кроме того, пословицы и поговорки не ограничиваются отображением духовного состояния и обстоятельств личной жизни своих героев. Пословицы это отличный инструмент для характеристики социального строя общества и вообще целой эпохи. Писатель смело вводит пословицы в текст повести потому, что знает об их философско-эстетическом и социально-воспитательном значении.
Однако пословицы и поговорки составляют определённую трудность для переводчиков. Правильный или неверный перевод является одним из основных факторов приближения или отдаления от подлинника.
В теории и практике художественного перевода закреплены такие обязательные правила, как знание родного языка и языка оригинала, быта, национальных обычаев, соблюдение которых является делом само собой разумеющимся. Вследствие этого, успех переводчика зависит от того, как хорошо он знает язык оригинала, насколько близко он знаком с такими особенностями творений народа, как пословицы и поговорки, которые, как известно, трудно передаются на чужой язык. Порою эти единицы, вообще, не переводятся. И.В. Гёте говорил: «В переводе, нужно добираться до «непереводимого», только тогда можно по-настоящему познать чужой народ, чужой язык» [42, 3].
З.Е. Роганова утверждает: «С переводческой точки зрения, существует три группы пословиц и поговорок:
1. пословицы и поговорки, имеющие полный эквивалент оригинала с переводимым языком.
2. пословицы и поговорки, имеющие в переводимом языке аналог, соответствующий оригиналу по содержанию, но не по форме.
3. пословицы и поговорки, не имеющие соответствия оригинала в переводимом языке, ни по содержанию, ни по форме» [112, 106].
Для передачи пословиц и поговорок первой группы необходимо использовать приём подбора эквивалентов. Полная эквивалентность видна в том случае, когда обе пословицы имеют одно и то же коннотативное значение и принадлежат к одному и тому же грамматическому классу. Главное, в данном случае, переводчик должен знать о существовании аналогичной пословицы в переводимом языке. Например, пословица у Садриддина Айни: «марги бо дустон туй аст» [4, 187] (смерть вместе с друзьями - свадьба) имеет в немецком языке полный эквивалент. В немецком варианте она звучит так: «Mit Freunden ist selbst der Tod ein Fest» [140, 59] (с друзьями даже смерть праздник). Мы видим, что таджикская и немецкая пословицы полностью совпадает. Единственное отличие это то, что в таджикской пословице мы имеем слово «свадьба», а в немецкой версии «праздник». В данном случае уместно считать эти слова синонимами.
В русском же переводе мы обнаружили следующее: «Хоть мне смертельно не хочется входить в дом Кори Ишкамбы, я не могу отказать тебе. Пойдем вместе» [2, 34]. Ольга Сухарева, как мы видим, опустила пословицу. На наш взгляд прямой перевод «Смерть вместе с друзьями свадьба» вполне подошёл бы в качестве русской версии. Кроме того, в русском языке существует масса пословиц и поговорок о друзьях и дружбе, которые могли быть использованы переводчицей. Остаётся не понятным, по какой причине О. Сухарева решила не вводить их в текст повести. Это обстоятельство привело к тому, что предложение в русской интерпретации потеряло свою эмоционально-экспрессивную привлекательность. В очередной раз мы столкнулись с тем, что немецкий вариант повести полностью совпадает с оригиналом, хотя и был произведён с русского версии.
Следующее выражение «дарчї бодо бод» [4, 204] (пусть будет, как будет) мы определи как поговорку. Мы уже упоминали, что поговорка это просто красивая и символичная фраза, не способная выступить в роли самостоятельного предложения, которую можно легко заменить другими словами. Поговорки в отличие от пословиц не содержат нравоучения, морали или наставления. Немецкий вариант этой поговорки: «gam gleich, was geschieht»[140, 85] (всё равно, что случиться) очень схож с оригиналом.
Русская версия поговорки «будь, что будет!» [2, 49] является полным эквивалентом оригиналу. Все три версии имеют одинаковую образную основу, лексическое значение и даже дословный перевод. Такие пословицы не представляют особого труда для перевода.
Садриддин Айни использует эту поговорку, в начале повести, в ситуации, когда юноша соглашается на поездку в кишлак Розмос, несмотря на сильный мороз.
Во второй раз он воспользовался этим выражением, уже в конце книги, когда Турамурод пришёл на помощь своему другу Хамза Рафику: «харчи бодо, бод!» гён барои халос кардани вай омадам» [4, 256] (была не была, пришёл для его освобождения).
На этот раз немецкие специалисты при переводе этой поговорки использовали другие лексемы: «Mag kommen, was will» [140, 167] (Будь, что будет). Здесь модальный глагол «mgen» переводится на русский язык как «пусть» и выступает в предложении с уступительным значением.