Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические основы уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве в Республике Таджикистан и Российской Федерации 17
1.1. История становления и развития института уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве Республики Таджикистан и Российской Федерации 17
1.2. Место и значение уголовно-процессуального задержания в системе мер процессуального принуждения в Республике Таджикистан и Российской Федерации 40
1.3. Институт уголовно-процессуального задержания в законодательстве зарубежных стран: сравнительно-правовой анализ 60
Глава 2. Процессуальный порядок уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве в Республике Таджикистан и Российской Федерации и проблемы его реализации 80
2.1. Порядок уголовно-процессуального задержания в уголовном процессе Республики Таджикистан и Российской Федерации 80
2.2. Проблемы правоприменительной практики уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве в Республике Таджикистан и Российской Федерации 106
2.3. Меры по совершенствованию механизма реализации уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве в Республике Таджикистан и Российской Федерации 125
Заключение 145
Список использованной литературы 149
Приложения 181
- История становления и развития института уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве Республики Таджикистан и Российской Федерации
- Институт уголовно-процессуального задержания в законодательстве зарубежных стран: сравнительно-правовой анализ
- Порядок уголовно-процессуального задержания в уголовном процессе Республики Таджикистан и Российской Федерации
- Меры по совершенствованию механизма реализации уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве в Республике Таджикистан и Российской Федерации
История становления и развития института уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве Республики Таджикистан и Российской Федерации
Институт уголовно-процессуального задержания известен с древнейших времен. Отдельные положения о задержании лица, застигнутого при совершении преступления, можно обнаружить как в известных памятниках права (например, в Законах Ману (II в. до н. э.), предписывавших задерживать вора с поличным и далее определять его судьбу в зависимости от установленных обстоятельств совершения кражи1), так и в религиозных текстах (в частности, в Ветхом Завете описываются события, анализ которых дает основания полагать, что задержание осуществлялось во избежание того, чтобы лицо скрылось от правосудия, и предшествовало принятию решения по уголовному делу: «И посадили его под стражу, потому что не было еще определено, что должно с ним сделать»2). Это представляется логичным, поскольку уголовное преследование носило персонифицированный характер и осуществлялось в отношении лиц, совершивших преступления при свидетелях или же в иных условиях, бесспорно характеризующих их причастность к событию преступления.
Чтобы выявить особенности эволюции законодательства России и Республики Таджикистан, регламентирующего порядок осуществления задержания в досудебном производстве по уголовному делу, необходимо использовать сложившуюся историко-правовую периодизацию. В российской правовой доктрине наиболее распространенным является дифференциация развития законодательства на дореволюционный (досоветский), советский и постсоветский периоды1. Внутри дореволюционного периода также можно выделить ряд этапов, относящихся к феодальной раздробленности, становлению централизованного государства, а впоследствии – империи, дореформенному и пореформенному развитию2. Но с учетом того обстоятельства, что настоящее исследование содержит, кроме историко-правового анализа эволюции института задержания, еще ряд научных задач, полагаем возможным остановиться на более широкой периодизации, отражающей три главных вектора российской правовой эволюции.
Необходимо отметить, что правовое развитие исторического и современного Таджикистана охватывает несколько тысячелетий3. Из этого следует, что в различные исторические периоды на его территории складывались нормы национального права или применялись положения российского законодательства. В данном контексте представляет интерес используемая в таджикской юридической литературе историко-правовая периодизация, включающая: возникновение и развитие зороастрийского права (конец II тысячелетия до н. э. – начало VIII в. н. э.), проникновение в национальную правовую систему норм мусульманского права (начало VIII в. – начало XIX в.), адаптацию и распространение права Российской империи (начало XIX в. – 1917 г.), становление и развитие таджикского советского права (начало 20-х гг. ХХ в. – 1991 г.), модернизацию и развитие современной правовой системы (с 1991 г. до настоящего времени)1.
В связи с этим исследуем эволюцию процессуального института задержания в российских и таджикских правовых источниках.
Уже в положениях Русской Правды2 можно обнаружить сведения, относящиеся к правовому режиму задержания и особым гарантиям, установленным для задержанных. Так, в ст. 38 Краткой редакции Русской Правды было установлено, что лицо, задержанное с поличным при совершении кражи ночью, по наступлению дня должно препровождаться на княжеский двор для разбирательства. Функции князя включали, в том числе, дознание и отправление правосудия, что обеспечивало быстрое рассмотрение происшествия. Важной гарантией для лица, задержанного на чужой территории, было сохранение жизни (собственник жилья или усадьбы обладал правом его убить во время захвата, но если этого не происходило, на него возлагалась обязанность по доставлению задержанного в распоряжение князя и его дружины). Аналогично в Краткой редакции Русской Правды (ст. 30) решается судьба конокрада, т. е. похитителя лошадей или иного скота. Следует отметить, что в ст. 82 Пространной редакции Русской Правды разграничивались понятия «обвиняемый» и «подозреваемый», причем применительно к последнему речь шла, в первую очередь, о задержании на месте совершения преступления или вблизи него, тогда как в отношении первого могли быть приведены свидетельские показания, прямо указывающие на совершение им противоправных действий.
Исследователи, посвятившие свои работы спискам Русской Правды и основанным на ней иным памятникам древнерусского права, справедливо отмечали их преемственность. Так, отдельные ученые-правоведы, предостерегая от догматического изучения ее норм, обращали внимание на их связь с особенностями социально-экономического уклада в обществе того периода и построение государственности в целом1. Исходя из этого, представляется естественным, что правовое регулирование уголовно-процессуальных отношений еще не было глубоко структурированным, и мы можем видеть только его истоки.
Исходя из изложенного, можно заключить, что уже в первых памятниках российского права заложен перечень оснований для задержания, сохранившихся в законодательстве до сегодняшнего дня. Во-первых, это обнаружение лица на месте преступления; во-вторых, – наличие очевидцев, готовых впоследствии дать свидетельские показания. Кроме того, в указанных нормах получили отражение этапы задержания: захват (фактическое задержание) и доставление. Логично предположить, что срок задержания еще не получил правовой регламентации. Однако, как обоснованно полагают некоторые авторы, он был достаточно кратким и охватывал период времени, необходимый для того, чтобы доставить подозреваемого на княжеский двор2.
Помимо задержания подозреваемого, в Русской Правде регламентировалось задержание разыскиваемого лица (например, беглых рабов или холопов). Указанные субъекты подлежали возврату своему господину. Данная процедура осуществлялась с помощью специально уполномоченных лиц («отроков», выступавших, по сути, судебными приставами). Сама мера отчасти напоминала известный сегодня привод, хотя и отличалась от него по целям и задачам.
В ряде других источников древнерусского права также имеются нормы о задержании подозреваемого. Например, в ст. 13 Правосудия Митрополичьего (сборника документов для церковных судов, относимого историками к XIII–XIV вв.3) предписано вора «без поличного не вязати», т. е. не задерживать и не предавать суду. В ст. 19 этого документа зафиксированы правила обращения с беглыми холопами. Например, «А холопа своего с поличным изнимавъ в чюжьи отчине, вести его к своему судьи да судити». Таким образом, основанием для задержания подозреваемого в совершении преступления выступает обнаружение при нем чужого имущества, а для задержания разыскиваемого разрешается непосредственный захват при обнаружении его местонахождения. Место названного памятника в системе источников российского права, к сожалению, до настоящего времени четко не определено1. Однако его статус как нормативно правового акта, регулирующего уголовно-процессуальные отношения, представляется бесспорным.
Кроме того, в Псковской судной грамоте (1397 г.) также имеются нормативные положения, относящиеся к процедуре задержания подозреваемого2. При этом их можно дифференцировать следующим образом. Так, по ряду категорий дел задержанный мог быть выдан лицу, в отношении которого было совершено преступление («причинившего побои выдать на их совесть побитому» (ст. 27)). Иными словами, задержание предшествовало определению юридических последствий преступления. В других случаях задержанный доставлялся в распоряжение должностного лица (волостного или пирового старосты), которое приводило его к присяге. В дальнейшем он представал перед судом, например, в соответствии со ст.ст. 34–35 такая процедура применялась при совершении кражи на пиру. Задержание состояло во взятии под стражу лица, попавшего под подозрение, с целью выяснения обстоятельств, относящихся к событию преступления3.
Таким образом, еще в период феодальной раздробленности уголовно процессуальное задержание стало неотъемлемой частью досудебного производства и именно с момента юридического задержания появлялись процессуальные возможности для осуществления функций обвинения и защиты. Генезис судебной власти, ее отделение от власти исполнительной, дифференциация процессуальной формы привели в дальнейшем к формированию задержания как основы первоначального этапа уголовного преследования.
Институт уголовно-процессуального задержания в законодательстве зарубежных стран: сравнительно-правовой анализ
Сравнительно-правовой анализ является актуальным методом научного познания. С его помощью может быть выявлен положительный зарубежный опыт правового регулирования, сформулированы предложения по совершенствованию национального законодательства, оценены перспективы заимствования в правовую систему отдельных норм. Общие представления о назначении уголовного судопроизводства привели к тому, что целый ряд уголовно-процессуальных институтов имеет существенное сходство, даже если национальные правовые системы значительно различаются1.
Как известно, в Российской Федерации УПК 2001 г. уже подвергся существенным изменениям, причем в данный момент имеется ряд проектов преобразования начального этапа досудебного производства по уголовным делам, для чего активно изучается зарубежный опыт2.
Республика Таджикистан стала одним из государств, не только подписавших, но и ратифицировавших Статут Международного уголовного суда (в частности, единственной страной СНГ, осуществившей такие действия). Соответственно, правовые последствия присоединения к Статуту актуализировали ряд вопросов, относящихся к правовому регулированию уголовно-процессуальных отношений нормами национального права3.
В связи с изложенным, уместно провести сравнительно-правовой анализ положений о задержании лица по подозрению в совершении преступления, установленных в законодательстве различных государств. В том числе, исследовать нормы законодательства стран англосаксонской и романо- германской правовых семей, нормы мусульманского права, а также положения, закрепленные в уголовно-процессуальных кодексах постсоветских государств.
В странах англосаксонской правовой семьи институт задержания регулируется в целом однотипно. Задержание производится в стадии полицейского расследования, в ходе которого полиция предпринимает меры по установлению лица, совершившего преступление. При этом, по данным специальных исследований, в Великобритании порядка 25 % задержанных осуждаются впоследствии по таким обвинениям, которые совершенно не связаны с правонарушениями, положенными в основу произведенного задержания1. «Полицейский» или «гражданский» арест (уже в 30-х гг. ХХ в. в Англии и Уэльсе сложились правила о том, что меры по задержанию преступника могут быть предприняты любым лицом, ставшим очевидцем преступления2) может быть произведен на срок 24 часа и впоследствии продлен (до 36 часов старшим полицейским чиновником, свыше 36 часов – до 48, 72 или (в исключительных случаях) 96 часов – магистратским судом). Закон о полиции и уголовных доказательствах (Police and Criminal Evidence Act) принят в 1984 г. и полностью основан на признании исторически утвердившегося «права Habeas corpus», т. е. права лица, подозреваемого (обвиняемого) в совершении преступления, оставаться на свободе до разрешения дела по существу. При этом ст. 24 настоящего закона разрешает произвести полицейский арест любому констеблю (сотруднику полиции) в отношении четырех категорий лиц (любого, кто собирается совершить преступление; любого, кто застигнут на месте совершения преступления; любого, в отношении которого имеются разумные основания подозревать, что он причастен к совершению преступления; любого, в отношении которого поступила информация от очевидцев, что он причастен к совершению преступления). Основания для этого в целом схожи с теми, которые предусмотрены в ст. 91 УПК РТ, ст. 91 УПК РФ: установление личности, пресечение возможности скрыться, обеспечение быстрого и эффективного расследования. Однако можно отметить, что п. «d» ч. 5 ст. 24 Закона о полиции и уголовных доказательствах разрешает производство т.н. «превентивного ареста», т. е. задержания лица в целях защиты ребенка или другого человека от возможных противоправных действий. Данный опыт представляется достаточно интересным и может быть заимствован в законодательство Республики Таджикистан: такая норма имеет определенную перспективу на первоначальном этапе расследования дел о насильственных преступлениях, когда оставление лица на свободе чревато продолжением преступной деятельности, повторением противоправных действий в отношении одного и того же потерпевшего.
Английский опыт был апробирован в ряде государств – бывших колоний, и до настоящего времени не утратил своей актуальности.
Например, ст. 41 УПК Индии1 устанавливает, что сотрудник полиции может арестовать любое лицо, в отношении которого поступила жалоба или иная достоверная информация о причастности к совершению преступления; лицо, противодействующее исполнению обязанностей полиции; лицо, при котором обнаружены вещи, относительно которых имеются разумные основания полагать, что они ему не принадлежат. В течение 24 часов магистратский суд должен проверить законность содержания задержанного под стражей.
В Сингапуре Закон о полиции2 уполномочивает любого сотрудника полиции осуществить задержание лица, застигнутого при совершении преступления (п. «d» ст. 4). Дальнейшая судьба задержанного определяется в соответствии с решением суда, который может санкционировать его заключение под стражу.
Для сравнения, ст. 4 УПК Ганы1 допускает осуществление полицейского задержания в чужом жилище, если имеются достоверные сведения о том, что там находится лицо, совершившее преступление. Сопоставительный анализ ст.ст. 3–4 УПК Ганы дает основания полагать, что в этом случае имеется в виду фактическое задержание с последующим доставлением в отдел полиции и оформлением протокола. Похожую норму содержит п. 2 ч. 3 ст. 15 Федерального закона «О полиции», однако в российском законодательстве указанный вопрос не получил разрешения в уголовно-процессуальном законе. При этом в ч. 4 ст. 14 Федерального закона «О полиции» четко указано, что срок задержания начинается с момента фактического ограничения свободы передвижения лица.
В законодательстве Австралии право произвести гражданский арест (arrest without warrant by other persons) принадлежит не только сотрудникам полиции, но и любым гражданам (ст. 3Z Закона о преступлениях 1914 г.)2. Достаточно интересно, что в некоторых австралийских штатах (например, в штате Виктория3) такое право предоставлено сотрудникам полиции, не находящимся при исполнении обязанностей. При этом целью такого задержания выступает скорейшее доставление в распоряжение констебля (офицера полиции) или в отдел полиции. Можно отметить, что в ст. 38 УК РФ и ст. 41 УК РТ имеются положения 0 задержании лица, совершившего преступление, которое признается обстоятельством, исключающим преступность деяния, если причиненный вред адекватен характеру и степени тяжести содеянного этим лицом и интенсивности оказываемого им сопротивления. При этом ст. 93 УПК РТ содержит норму, уполномочивающую произвести фактическое задержание лица, совершившего преступление, любого гражданина, ставшего очевидцем таких действий. В терминологии, использованной в ст. 93 УПК РТ, это звучит как «захватить и принудительно доставить в орган власти». В УПК РФ такая норма отсутствует, и ученые признают правовой основой фактического задержания конституционную норму (ст. 45 Конституции Российской Федерации)1.
Если обратиться к законодательству США, представляющему собой модернизированную английскую модель, можно выявить следующее. Во-первых, и федеральное законодательство, и законодательство штатов построены в строгом соответствии с Конституцией 1787 г., запрещающей содержание под стражей без судебного решения2. Во-вторых, в современный период вследствие тенденции судебного активизма3 в правовую систему США внедрены прецедентные решения Верховного Суда, в которых четко определена последовательность действий полиции при осуществлении задержания. В том числе, следует упомянуть о решениях по делам Miranda v. Arizona4, Escobedo v. Illinois5, United States v. Santana6, в которых были сконструированы основы процессуального статуса лица, подвергнутого уголовно-процессуальному задержанию. Американская полиция практикует осуществление задержания достаточно часто, однако статистический учет не отражает, сколько задержаний имело уголовно-процессуальный характер (например, в 1990 г. было произведено свыше 14,2 млн задержаний, в 1995 – 15,1 млн, в 2000 – 13,9 млн, в 2005 – 14,1 млн, в 2010 – 13,1 млн, в 2015 – 10,8 млн, в 2017 – 10,5 млн7).
Порядок уголовно-процессуального задержания в уголовном процессе Республики Таджикистан и Российской Федерации
Осуществление задержания подчиняется строгим процессуальным правилам, наличие которых выступает важной гарантией законности в досудебном производстве по уголовному делу. Задержание обладает высокой интенсивностью принуждения1, предшествует значительному количеству следственных и процессуальных действий, а также административно-правовых, оперативно-розыскных и организационно-технических мероприятий, что позволяет считать его комплексной тактической операцией2 или особой системой деятельности3. При этом оно создает «временной запас», необходимый для собирания и проверки доказательств о причастности лица к совершению преступления4, а поскольку сопряжено с изоляцией подозреваемого от общества, требует тщательного соблюдения установленной законом процедуры.
Исходя из этого, порядок осуществления задержания может быть дифференцирован на следующие компоненты: процессуальный (включающий исполнение требований законодательства о составлении протокола задержании, обязательном допросе подозреваемого, обеспечении ему права на защиту); оперативно-розыскной (включающий поисковую деятельность, направленную на установление причастности конкретного лица к совершению преступления, его фактическое задержание и доставление в орган дознания или к следователю); административный (включающий водворение задержанного в изолятор временного содержания, контроль за соблюдением им правил внутреннего распорядка). Одновременно необходимо отграничить порядок осуществления задержания подозреваемого и порядок исполнения данной меры уголовно-процессуального принуждения. Поскольку подозреваемый является субъектом уголовно-процессуальных отношений, первый из названных компонентов преобладает, вступая в различные взаимопересечения с другими.
Руководствуясь этим, исследуем процессуальный порядок задержания в уголовном процессе Российской Федерации и Республики Таджикистан.
Термин «процессуальный порядок» получил научное осмысление как алгоритм действий и решений, принимаемых лицом, осуществляющим производство по уголовному делу1, последовательность действий, совершаемых лицом, осуществляющим производство по уголовному делу, при применении отдельных уголовно-процессуальных институтов2, процедура осуществления отдельных следственных или процессуальных действий3. Кроме того, процессуальный порядок признается внешней формой уголовного процесса4, практическим выражением правовых предписаний, регламентирующих уголовно процессуальную деятельность5. Анализ высказанных суждений позволяет заключить, что в правовой доктрине сформировался универсальный подход к определению категории «процессуальный порядок» как к целостному множеству, включающему установленную законом процедуру реализации отдельных положений уголовно-процессуального закона, совокупность уголовно-процессуальных отношений между участниками уголовного судопроизводства, направленных на достижение его назначения, перечень процессуальных решений, принимаемых должностными лицами, осуществляющими производство по уголовному делу.
При этом ученые-процессуалисты обращают внимание на то, что процесс доказывания характеризуется единством на всех стадиях производства по делу1, и потому результатом следственных и процессуальных действий становится получение доказательственной информации, которая может впоследствии приобрести статус доказательства или же быть признана не отвечающей критериям и свойствам, установленным законом для доказательств. В том числе, это может быть связано с несоблюдением должностными лицами органов предварительного расследования правил оформления (протоколирования) следственных и процессуальных действий, сроков их производства, требований уголовно-процессуального закона, относящихся к привлечению для участия в них субъектов, действующих в интересах лиц, подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений.
Таким образом, при реализации положений уголовно-процессуального закона, регулирующих процедуру задержания лица, подозреваемого в совершении преступления, как меры уголовно-процессуального принуждения возникает несколько блоков правоотношений. Первый отражает совокупность следственных и иных процессуальных действий, в результате которых могут быть получены данные, достаточные для признания причастности конкретного лица к совершению преступления, или же возникновение оснований для задержания, установленных законом. Второй – механизм фактического задержания, т. е. ограничения свободы такого лица и доставления его к следователю или в орган дознания. Третий – механизм исполнения положений закона о водворении подозреваемого в изолятор временного содержания, обеспечении его прав и производстве следственных действий с его участием. Четвертый – определение дальнейшей необходимости изоляции лица от общества. Не все из них носят уголовно-процессуальный характер, но все без исключения могут сочетаться с уголовно-процессуальной деятельностью, предшествуя ей или сопутствуя.
В сферу этих правоотношений вовлекаются не только лица, осуществляющие производство по уголовному делу, и граждане, предположительно причастные к совершению преступления, но также и иные субъекты, в том числе: прокурор (как лицо, осуществляющее функцию надзора за процессуальной деятельностью органов предварительного расследования, а также за законностью содержания под стражей), защитник (как лицо, без участия которого производство следственных действий с подозреваемым ограничено законом), законный представитель (как лицо, действующее в интересах несовершеннолетнего подозреваемого), иные лица, уведомление которых о задержании подозреваемого предусмотрено уголовно-процессуальным законом в силу родственных, профессиональных или иных отношений с подозреваемым.
Исходя из этого, процессуальный порядок осуществления задержания – это урегулированная законом процессуальная деятельность должностных лиц органов предварительного расследования, направленная на установление причастности конкретного лица к совершению преступления, установление его местонахождения, принудительное ограничение его свободы и изоляцию от общества на срок, в течение которого должен быть решен вопрос о предъявлении ему обвинения, избрании меры пресечения или об освобождении из-под стражи в связи с отсутствием такой необходимости.
Нарушение этого порядка может влечь за собой уголовную ответственность лица, осуществляющего производство по уголовному делу. В судебной практике сложился подход, исходя из которого ст. 301 УК РФ подразумевает осуществление незаконного уголовно-процессуального задержания1, либо подмену уголовно-процессуального задержания составлением протоколов об административных правонарушениях2.
Представляется разумным отграничить процедуру осуществления и процессуального оформления задержания от исполнения этой меры уголовно процессуального принуждения, а также от избрания меры пресечения или освобождения подозреваемого из-под стражи. Исполнение мер уголовно процессуального принуждения получило научное осмысление как организационная и процессуальная деятельность по выполнению в указанных в решении о ее избрании ограничений в отношении конкретного лица1. Соглашаясь с этим, отметим, что для более подробной характеристики возникающих при осуществлении задержания уголовно-процессуальных отношений в данном параграфе будет исследован только процессуальный порядок осуществления и протоколирования задержания. Рассматривая порядок осуществления задержания в досудебном производстве России и Таджикистана, будем учитывать, что правовое регулирование этой процедуры сходно, но не до степени смешения.
В соответствии с положениями главы 12 УПК РФ установлены основания задержания подозреваемого дознавателем, органом дознания или следователем, которые отдельные авторы именуют «доказательственными ситуациями»2. Из этого можно заключить, что предшествующая установлению подозреваемого оперативно-розыскная или уголовно-процессуальная деятельность нормами, регламентирующими процессуальный институт задержания по подозрению в совершении преступления, не регулируется. Российский законодатель характеризует ее термином «доставление», который отражает заключительный этап пресечения преступной деятельности или розыска конкретного лица. Если обратиться к п. 15 ст. 5 УПК РФ, можно обратить внимание на словосочетание «фактическое задержание», т. е. момент ограничения свободы подозреваемого, начиная с которого исчисляется процессуальный срок задержания.
Меры по совершенствованию механизма реализации уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве в Республике Таджикистан и Российской Федерации
Механизм реализации уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве представляется достаточно сложным. Это обусловлено многоспектральностью оснований задержания, особой процессуальной формой фиксации сведений о произведенном задержании в материалах уголовного дела, многосубъектным составом лиц, подлежащих уведомлению о произведенном задержании.
Ученые отмечают, что отношения между личностью и государством требуют строгой упорядоченности1. Специфика уголовно-процессуальных отношений, особенно тех, которые предполагают применение принудительных мер к лицам, подозреваемым и обвиняемым в совершении преступлений, определяет необходимость выстраивания такого порядка, при котором права и законные интересы граждан защищены от произвольного ограничения, а публичные интересы (в том числе, связанные с обеспечением неотвратимости наказания лиц, совершивших общественно опасные посягательства) реализуются в четко определенном законом объеме с использованием понятных для правоприменителей правовых инструментов. Механизм реализации социального государства (а именно в этом качестве конституционно позиционированы Россия и Таджикистан) требует создания условий для взаимодействия государственных и общественных институтов в сфере защиты прав человека2. Поскольку назначением уголовного судопроизводства (ст. 6 УПК РФ) или его целью (ч. 2 ст. 2 УПК РТ) является защита личности от необоснованного ограничения прав и свобод, можно заключить, что система норм, регулирующих порядок уголовно-процессуального задержания, должна гарантировать законное и обоснованное применение этой меры уголовно-процессуального принуждения.
В этой связи механизм реализации уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве определяется нами как совокупность правовых инструментов, предназначенных для эффективного производства задержания лица, подозреваемого в совершении преступления, или лица, в отношении которого вынесено постановление о привлечении в качестве обвиняемого, но оно скрылось от следствия и уклоняется от явки по вызовам.
Механизм реализации уголовно-процессуального задержания в досудебном производстве в законодательстве России и Таджикистана требует совершенствования и корректировки. Причиной этого являются как правоприменительные проблемы, выявленные в предыдущем параграфе, так и определенное «устаревание» правовых норм, в связи с которым возникает необходимость осовременивания и оттачивания формулировок. Кроме того, хотя многие положения УПК РФ и УПК РТ соответствуют друг другу, в них имеются внутренние противоречия, наличие которых допускает избыточное ограничение прав подозреваемых. В целом констатируемое «шаблонное» развитие1 российского и таджикского уголовно-процессуального законодательства отчасти завершилось, но до настоящего времени его нормы имеют много общего.
Современное сходство правовой регламентации уголовно-процессуального задержания в законодательстве России и Таджикистана во многом обусловлена конституционно закрепленным приоритетом защиты прав человека. Защита прав человека справедливо признается актуальной цивилизационной целью2, и связанная с ней проблематика в системе уголовно-процессуальных отношений обостряется. Особенно ярко это проявляется при реализации мер уголовно-процессуального принуждения, связанных с ограничением личной свободы подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений.
В этой связи в современный период обострилась дискуссия о порядке осуществления защиты подозреваемого. Как известно, в 2017 г. российский законодатель внес существенные изменения в УПК РФ, упрощающие порядок допуска защитника к участию в деле и усиливающие его правовые возможности по отстаиванию интересов лиц, попавших в орбиту уголовного судопроизводства1. В этой связи какие-либо ограничения в сфере реализации права подозреваемого на защиту невозможны: во-первых, это противоречит принципу обеспечения права на защиту (ст. 16 УПК РФ); во-вторых, в соответствии с правовой позицией Пленума Верховного Суда РФ это право включает в себя целый комплекс процессуальных прав, установленных в ст. 46 УПК РФ2. Тем не менее, в ряде источников высказано суждение о том, что подозреваемый, в отношении которого не оформлен протокол задержания, не в состоянии реализовать первый этап права на защиту, а именно, пригласить защитника для представления своих интересов, и не должен этого делать3. Более того, некоторыми авторами предлагается законодательно запретить подозреваемому, задержание которого следователь сохраняет в тайне, руководствуясь интересами расследования, самостоятельно выбирать себе защитника, и предоставить следователю право приглашать к такому подозреваемому защитника по назначению4 (по сути, данное суждение – это квинтэссенция бытующих представлений о том, что защитник, действующий не по соглашению с подозреваемым, обвиняемым, выступает на стороне следователя, т. е. на стороне обвинения, что в корне противоречит принципам адвокатской этики). В противоположность этой позиции высказывается довод о том, что следователь (дознаватель) обязан обеспечить участие защитника в порядке, предусмотренном ст. 51 УПК РФ, а в дальнейшем вопрос о приглашении защитника может быть решен с участием подозреваемого или его близких (причем иные возможности приглашения защитника должны быть исключены)1.
Оба суждения представляются не вполне верными. Первое – в связи с тем, что в силу ст. 16 УПК РФ лицо, осуществляющее производство по делу, обязано обеспечить участие защитника до производства допроса подозреваемого. После составления протокола задержания оно обязано уведомить членов семьи подозреваемого, а они, в свою очередь, могут пригласить защитника, заключив с ним соглашение. Исключение составляют только те случаи, когда уведомление не производится на основании ч. 4 ст. 96 УПК РФ, и защиту подозреваемого фактически может осуществлять адвокат по назначению. Следует отметить, что ограничение права подозреваемого на выбор защитника является скрытым условием для различных злоупотреблений (так, в практике имеются многочисленные случаи, когда адвокат, приглашенный по назначению, ненадлежащим образом исполняет свои обязанности2). Второе суждение основано на том, что защитник не должен приглашаться посторонними для подозреваемого лицами, вследствие чего положения законодательства, допускающие посещение адвокатом задержанного подозреваемого без разрешения следователя необходимо исключить.
Мы видим в обеих позициях скрытый порок, заключающийся в том, что они допускают искусственное, не основанное на законе ограничение права подозреваемого на защиту. В силу ч. 2 ст. 48 Конституции Российской Федерации закреплено право на получение квалифицированной юридической помощи; в силу ч. 1 ст. 50 УПК РФ защитник может быть приглашен к участию в деле не только лично подозреваемым или членами его семьи, но и другими лицами, перечень которых не установлен. Отсутствие альтернативы в отношении выбора защитника допустимо, если его участие обеспечивается в порядке, предусмотренном ст. 51 УПК РФ, о чем есть разъяснение Пленума Верховного Суда РФ (п. 10 постановления от 30 июня 2015 г. № 29). Иные ограничения не соответствуют ни положениям закона, ни назначению уголовного судопроизводства, а императивный характер права на защиту, возникающего в тот момент, когда ограничения конституционных прав становятся реальными, признан Конституционным Судом РФ (постановление от 27 июня 2000 г. № 11-П, п. 2).
Необходимо учитывать и то обстоятельство, что подозреваемый, содержащийся под стражей, в отсутствие защитника, заинтересованного в эффективном представлении его интересов, может – вследствие юридической неграмотности или иных обстоятельств – принять неверную позицию по делу (например, признаться в совершении более тяжкого преступления), что в итоге серьезно ухудшит его положение. Именно в период задержания, когда подозреваемый пребывает в стрессовом состоянии, он максимально нуждается в услугах защитника. Поэтому доводы о возможных ограничениях, мотивированные кратковременностью пребывания в статусе подозреваемого или же недопустимостью расширительного толкования понятия задержания1, не выдерживают критики. Напротив, позиция, признающая, что положения ч. 2 ст. 48 Конституции Российской Федерации распространяются на подозреваемых, находящихся под стражей, в полном объеме2, заслуживает поддержки.