Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Историко-правовой анализ гласности и тайны в уголовном судопроизводстве России 29
1.1. Гласность и тайна в уголовном судопроизводстве России первой половины Х – первой половины ХIХ в.: нормативная регламентация, содержание и средства обеспечения 29
1.2. Гласность и тайна в уголовном судопроизводстве Российской империи второй половины XIX – первой половины XX в.: нормативная регламентация, содержание и средства обеспечения 51
1.3. Гласность и тайна в советском уголовном судопроизводстве первой половины ХХ в.: нормативная регламентация, содержание и средства обеспечения 77
1.4. Гласность и тайна в уголовном судопроизводстве России второй половины ХХ в.: нормативная регламентация, содержание и средства обеспечения 99
Глава 2. Современное состояние гласности и тайны в уголовном судопроизводстве и средства их обеспечения 122
Глава 3. Особенности реализации отдельных вопросов гласности уголовного судопроизводства 194
3.1. Гласность для участников уголовного судопроизводства: понятие, содержание и средства обеспечения 194
3.2. Участие общественности как элемент гласности уголовного судопроизводства 215
3.3. Выездное судебное заседание как средство обеспечения гласности уголовного судопроизводства 234
Глава 4. Транспарентность в уголовном судопроизводстве 245
4.1. Транспарентность в уголовном судопроизводстве для неограниченного круга лиц: понятие, содержание и средства обеспечения 245
4.2. Транспарентность в уголовном судопроизводстве для его участников: понятие, содержание и средства обеспечения 279
Глава 5. Процессуальная негласная деятельность по уголовному делу 297
5.1. Компаративистский анализ процессуальной регламентации негласной деятельности по уголовному делу 297
5.2. Процессуальная негласная деятельность по уголовному делу: понятие, содержание и классификация 325
Заключение 393
Библиографический список 408
Приложения 496
- Гласность и тайна в уголовном судопроизводстве России первой половины Х – первой половины ХIХ в.: нормативная регламентация, содержание и средства обеспечения
- Современное состояние гласности и тайны в уголовном судопроизводстве и средства их обеспечения
- Выездное судебное заседание как средство обеспечения гласности уголовного судопроизводства
- Процессуальная негласная деятельность по уголовному делу: понятие, содержание и классификация
Гласность и тайна в уголовном судопроизводстве России первой половины Х – первой половины ХIХ в.: нормативная регламентация, содержание и средства обеспечения
Гласность уходит своими корнями глубоко в историю страны и возникла задолго до появления первых нормативных актов древнерусского государства. Большинство современных проблем отечественного судопроизводства также имеет давние истоки, чем и обусловлен интерес автора к историко-правовому анализу зарождения и развития гласности, а со временем и тайны отечественного уголовного судопроизводства.
Даже в отдаленные времена, когда цивилизация находилась на самом низком уровне развития, человек не был самостоятельной, не зависимой от общества личностью. В условиях постоянной борьбы за выживание члены общины Древней Руси были вынуждены совместно не только противостоять природной стихии, нападениям соседних племен, но и вести хозяйство, добывать пищу. Осознание возможности выживания в агрессивной среде только посредством единства племени воспитала восприятие обиды, нанесенной одному сородичу, как обиды, нанесенной всему племени. Поскольку совершение преступления в отношении одного члена общины рассматривалось как нарушение устоявшихся традиций, затрагивающее интересы каждого ее члена, все споры и недоразумения разрешались теми, кого они касались, т. е. собранием (в присутствии) всего племени, заинтересованного в их скорейшем разрешении2.
Решения принимались всей общиной единогласно. После оглашения обвинительного приговора присутствующие в судилище граждане бросали в виновного принесенные с собой камни, умерщвляя последнего, затем направлялись в дом казненного и расхищали все его имущество. Сам дом выставлялся на публичные торги1.
Отсутствие кодифицированных источников права «вынуждало» передавать из уст в уста, от отца к сыну народные предания, юридические порядки, предписания и решения собрания племен, что создавало предпосылки публичности их проведения, поскольку община, оберегая свои обычаи, была заинтересована в том, чтобы ее собрания посетили как можно больше членов, способных сохранить эти знания в своей памяти2.
Первыми дошедшими до нас письменными источниками права стали договоры Древней Руси с Византией 907 г.3, 911 г.4, 945 г.5 и 971 г.6 В рамках проводимого нами исследования особый интерес вызывает ст. 3 Договора 911 г., в соответствии с которой обвинение считалось доказанным после явленного (публичного, открытого7) представления доказательств на суде. Другие договоры не содержали норм, регламентирующих вопросы гласности или тайны в уголовном судопроизводстве.
Важным источником правовых, социальных и экономических отношений древнерусского государства стала Русская правда, объединившая в себе старые акты, княжеские указы, законы и другие административные документы, регулирующие общественные отношения, возникающие в рамках уголовного, наследственного, торгового и процессуального права. Известно две редакции Русской правды: Краткая правда1 (1016 г.), содержащая 43 статьи, и Пространная правда (1020–1030 гг.), в состав которой вошли 121 статья и дополнение2.
В Русской правде отсутствовало указание на письменность судопроизводства, а процессуальные статьи предполагали только словесный и, соответственно, гласный его порядок. Само преступление воспринималось как частно-правовое деяние, а судопроизводство носило ярко выраженный частный характер и зависело от воли лица, пострадавшего от правонарушения, поэтому Русская правда не содержала государственных преступлений, а пострадавший (называвшийся истцом) был вправе простить обидчика (ответчика) или требовать его наказания по закону. Государство было безразлично к интересам частного лица, а суд пассивен в собирании доказательств, истцу, который считал себя пострадавшим, отводилась активная розыскная роль. Осуществляя частное расследование, он должен был обойти торговые и людные места общины в целях обнаружения и опознания похищенного имущества или пропавшего челядина (раба) (ст. 2, 10, 11, 13, 14, 30 Краткой правды, ст. 18, 20–22, 31, 35, 52, 66 Пространной правды).
Согласно ст. 32 Пространной правды судопроизводство начиналось с заклича – публичного объявления о совершенном преступлении, времени и месте созыва членов общины. На торгах в присутствии «толпы» пострадавший излагал свою жалобу и результаты произведенного им частного расследования3. Вече обсуждало озвученные при всех доказательства и принимало ре шение о виновности указанного пострадавшим лица. В Пространной правде появились первые признаки ограничения гласности судебного разбирательства, обусловленные требованием проведения процедуры на княжеском дворе (ст. 29).
Приведенный порядок судопроизводства характерен для первого этапа развития уголовно-процессуального права, называемого частно-состязательным (обвинительным) типом процесса, сущность которого заключается в приоритете частного начала над публичным, когда без обвинения не может быть начато производство по делу, а стороны равны перед независимым судом.
Равнодушие государства к вопросам судопроизводства наблюдается и в процедуре гонения следа. В случае совершения преступления неизвестным лицом администрация общины обязывалась осуществить розыск самостоятельно, проследовав по следам вора. При этом законодатель обеспечил динамику розыскного процесса, нормативно закрепив правило, в соответствии с которым к какой общине след привел, та и обязана продолжить розыск похищенного и преступника. Община, где прерывалась розыскная цепочка (в связи с ее отказом продолжить розыск, неустановлением виновного или отказом выдачи последнего), платила штраф (ст. 20 Краткой правды, ст. 3, 4, 69, 70 Пространной правды). Если следы вывели не к члену общины, а к временно проживающему на ее территории лицу или за ее пределы, община не несла материальной ответственности за совершенное преступление. С учетом важности выводов произведенного расследования и в целях исключения его предвзятости законодатель создал механизмы контроля за законностью этой деятельности, потребовав участия в процедуре преследования чужих, не принадлежавших данной общине людей (ст. 77 Пространной правды). В силу названных причин данная деятельность велась гласно.
Значительное влияние на дальнейшее формирование российского права оказала Двинская уставная грамота 1397 г.1, ст. 9, 10 и 13 которой впервые обязали суд по требованию выдавать правой, т. е. победившей в процессе, стороне судебное решение, оформленное в виде письменного акта. К сожалению, иных норм, имеющих отношение к гласности или тайне судопроизводства, данный документ не содержал.
В 1467 г. принимается Псковская судная грамота1, в соответствии с которой при обнаружении преступления пострадавший обязывался объявить о нем общине – «старостам, или окольным суседом, или иным сторонным людем» (ст. 34 Псковской судной грамоты). Процесс начинался с подачи в суд челобитной (жалобы), после ее рассмотрения пострадавший с приставом направлялись к месту жительства ответчика и, вызвав его к церкви, прилюдно зачитывали повестку. Ответчик опять же прилюдно должен был объявить, что в указанный срок явится в суд. Если этого не происходило, через пять дней истцу выдавалась грамота на принудительную доставку виновного (ст. 25–26 Псковской судной грамоты).
Первые ограничения гласности встречаются в ст. 1–4, 58 Псковской судной грамоты, согласно которым суд стал осуществляться в «судебной горнице», куда, кроме состава суда, истца и ответчика, никто не допускался. Исключение составляли случаи, когда одной из сторон были женщины, дети, монахи, монахини, престарелые или глухие, имеющие право на привлечение помощника. Более того, за несанкционированное вторжение в «судебную горницу» была предусмотрена ответственность в виде штрафа. По мнению правоведов «основные тенденции эволюции древнейшего суда, вне всякого сомнения, сводились к постепенному сокращению участия в нем народа… Социальная рознь, все более и более возраставшая в древнерусском обществе, превратившаяся, в конце концов, почти в непрерывную гражданскую смуту, делала невозможным спокойное отправление суда на вече, на „людях»2.
Рассмотрение дел заканчивалось вручением победившей стороне письменного определения суда – правовой грамоты (ст. 12, 106 Псковской судной грамоты). Иногда решение суда называлось приговором (ст. 37, 67, 82 и 119 Псковской судной грамоты), причем, для того чтобы документ стал бесспорным доказатель ством, его должны были заверить печатью князя или в архиве Троицкого собора (соборный храм Псковской земли) (ст. 50, 82 Псковской судной грамоты).
В 1471 г. принимается Новгородская судная грамота1, продолжившая процесс ограничения доступа граждан к судебному разбирательству. В соответствии со ст. 5 и 42 данного документа в состав суда вошли два боярина и два «житьих человека», представлявших интересы ответчика и истца, одновременно ограничивших общение с судом заинтересованных лиц. В рамках проводимого исследования особый интерес вызывает ст. 21 Новгородской судной грамоты, регламентирующая ведение протокола судебного заседания. Продолжая принятый курс на письменное делопроизводство, законодатель требовал от участников судебного разбирательства ознакомиться с его протоколом, приложив в знак согласия с его содержанием свои печати. Так начался процесс замены словесного и публичного судопроизводства письменным и закрытым, т. е. канцелярским. Со временем массовая безграмотность населения сделала судопроизводство окончательно закрытым для него.
Современное состояние гласности и тайны в уголовном судопроизводстве и средства их обеспечения
С изменением в России общественных отношений и политической идеологии стала очевидна необходимость обновления и уголовно-процессуального законодательства страны. В результате 18 декабря 2001 г. был подписан закон о введении в действие УПК РФ1, ст. 241 («Гласность») которого была значительно обогащена положениями, гарантирующими каждому лицу доступность судебного разбирательства и устанавливающими ее ограничения. К сожалению, несмотря на обоснованную детализацию положений о гласности, мы вынуждены отметить выявленный нами существенный недостаток: принцип гласности был «разжалован» в общее условие судебного разбирательства. Активное возражение научной общественности к каким-либо изменениям не привели.
Раскрытый в предыдущей главе исследования историко-правовой анализ появления и развития гласности и тайны в уголовном судопроизводстве позволяет нам сделать вывод о том, что до середины XIX в. отечественному правосудию было известно сначала ничем не ограниченное гласное, а затем фактически ничем не ограниченное тайное (негласное) уголовное судопроизводство. Между тем, начиная с ХVIII в. зарубежные, а позже и отечественные ученые, отмечая потребность возвращения к гласности судебного разбирательства, впервые раскрыли ее содержание с указанием на ограничения, как правило, связанные с необходимостью неразглашения государственной, частной и иной охраняемой законом тайны, а также иных конституционно значимых ценностей. Несмотря на то что в итоге в УУС 1864 г. законодатель прямо не закрепил взаимосвязь гласности с тайной в виде ее ограничений, указанным элементам была придана процессуальная форма. В советский период изначально дуалистический характер уголовного судопроизводства проявился в ст. 19 УПК РСФСР 1922 г., ст. 19 УПК РСФСР 1923 г. и ст. 18 УПК РСФСР 1960 г., одновременно закрепивших два правовых явления – гласность и тайну, что позволяет сделать вывод о том, что в советском уголовном судопроизводстве гласность заканчивалась там, где начиналась государственная тайна, и в редких случаях по усмотрению суда по делам о преступлениях лиц, не достигших шестнадцатилетнего возраста, половых преступлениях, а также по другим делам в целях предотвращения разглашения сведений об интимных сторонах жизни участвующих в деле лиц.
Действующий УПК повторил дуалистичность положений о гласности и тайне в уголовном судопроизводстве, закрепив две достаточно автономные части, регламентирующие:
1. Открытое разбирательство уголовных дел во всех судах, реализуемое посредством:
1) права каждого присутствующего в открытом судебном разбирательстве лица вести аудио- и письменную запись, а также с разрешения председательствующего судебного разбирательства производить фотографирование, вести видеозапись и (или) киносъемку, трансляцию по радио, телевидению или в информационно-телекоммуникационной сети «Интернет»;
2) непосредственного участия в судебном разбирательстве подсудимого;
3) провозглашения приговора суда в открытом судебном заседании.
2. Ограничения гласности судебного разбирательства, реализуемые по средством:
1) проведения закрытого судебного разбирательства в случаях:
а) когда разбирательство уголовного дела в суде может привести к разглашению государственной или иной охраняемой федеральным законом тайны;
б) рассмотрения уголовных дел о преступлениях, совершенных лицами, не достигшими 16 лет;
в) рассмотрения уголовных дел о преступлениях против половой неприкосновенности и половой свободы личности и других преступлениях, что может привести к разглашению сведений об интимных сторонах жизни участников уголовного судопроизводства либо сведений, унижающих их честь и достоинство;
г) когда этого требуют интересы обеспечения безопасности участников судебного разбирательства, их близких родственников, родственников или близких лиц;
2) запрета на трансляцию открытого судебного заседания на стадии досудебного производства по радио, телевидению или в информационно телекоммуникационной сети «Интернет»;
3) запрета на присутствие в зале судебного заседания без разрешения председательствующего лица в возрасте до 16 лет, если оно не является участником уголовного судопроизводства;
4) участия в судебном заседании подсудимого, содержащегося под стражей, путем использования систем видео-конференц-связи по ходатайству любой из сторон с разрешения суда и в исключительных случаях в целях обеспечения безопасности участников уголовного судопроизводства при рассмотрении уголовных дел о преступлениях, предусмотренных ст. 205–206, 208, ч. 4 ст. 211, ч. 1 ст. 212, ст. 275, 276, 279, 281 УК РФ;
5) оглашения по решению суда только вводной и резолютивной части приговора в случае рассмотрения уголовного дела в закрытом судебном заседании или рассмотрения уголовного дела о преступлениях в сфере экономической деятельности, а также о преступлениях, предусмотренных ст. 205–206, 208, ч. 1 ст. 211, ч. 1 ст. 212, ст. 275, 276, 279, 281 УК РФ;
6) запрета проведения открытого судебного заседания в отсутствие согласия лиц на публичное оглашение и исследование их: переписки, записей телефонных и иных переговоров, телеграфных, почтовых и иных сообщений; материалов фотографирования, аудио- и (или) видеозаписей, киносъемки, носящих личный характер.
К сожалению, приведенные положения УПК РФ не в полной мере соответствуют содержанию гласности судебного разбирательства, рассматриваемому зарубежными и отечественными правоведами на протяжении нескольких веков. Столетиями воспринимаемая публичность судопроизводства (как правило, называемая отечественными учеными гласностью) получила свое концентрированное выражение в ч. 1 ст. 6 ЕКПЧ, в соответствии с которой рассматривается как неотъемлемое условие справедливого судебного разбирательства, выражающееся в доступности публике и прессе судебного заседания и публичном объявлении решения суда, однако при необходимости ограниченное «по соображениям морали, общественного порядка или национальной безопасности в демократическом обществе, а также когда того требуют интересы несовершеннолетних или для защиты частной жизни сторон, или в той мере, в какой это, по мнению суда, строго необходимо при особых обстоятельствах, когда гласность нарушала бы интересы правосудия».
Часть 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации во взаимодействии с Федеральным законом «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней»1 позволяет нам утверждать, что приведенные положения отечественный законодатель разделяет. В связи с этим вызывает недоумение отсутствие в ст. 241 УПК РФ четких положений, указывающих на право присутствия каждого желающего лица, т. е. неограниченного круга лиц, в открытом судебном разбирательстве. Непростительно и неупоминание о праве присутствия представителей СМИ, доводящих до общества информацию о ходе и результатах судебного разбирательства.
Между тем в науке гласность, как и раньше, рассматривается в качестве правового требования доступности хода и результатов и предварительного расследования, и рассмотрения уголовных дел судом для общественного ознакомления и обсуждения в целях обеспечения прав и свобод граждан, установления истины и воспитательно-предупредительного воздействия уголовного процесса2, т. е. как повышающая правовую культуру и развивающая в гражданах чувство права и законности, позволяющая им убедиться в неотвратимости наказания, тем самым реализующая предупредительное воздействие на население.
По мнению других ученых доступным общественности должно стать лишь судебное разбирательство1 и материалы уголовного дела2. При этом у них3 не вызывает споров вывод о том, что гласность является инструментом контроля общества за производством по уголовному делу, позволяющим выявлять нарушение закона и произвол, соответственно, побуждающим всех участвующих в деле лиц добросовестно исполнять свои обязанности и строго следовать нормативно установленным предписаниям. В свою очередь, гласное осуществление указанной деятельности способствует формированию у общества мнения о справедливости вынесенного судом приговора, а также убежденности в правильном функционировании государственных правоохранительных и судебных органов, укрепляет доверие народа им и власти.
Выездное судебное заседание как средство обеспечения гласности уголовного судопроизводства
В предыдущей части исследования нами была отражена историческая обусловленность проведения судебных заседаний Древней Руси в местах наибольшего скопления населения или на месте совершения преступления. Значительно позже производство выездных судебных заседаний получило закрепление в уголовно-процессуальном законодательстве страны, где предполагались удостоверение факта совершения преступления (ст. 689 УУС 1864 г., ст. 138 Учреждения судебных установлений), выезд суда для осмотра местности, помещения или вещественных доказательств (ст. 305 УПК РСФСР 1922 г., ст. 301 УПК РСФСР 1923 г., ч. 2 ст. 291, 293 УПК РСФСР 1960 г., ч. 2 ст. 284, ч. 2 ст. 287 УПК РФ), следственного эксперимента (ч. 2 ст. 288 УПК РФ).
В советский период развития нашей страны выезд судебных заседаний, рассматриваемый как важное средство идеологической пропаганды и гласности уголовного судопроизводства, приобрел большое значение. Особое внимание уделялось рассмотрению на предприятиях, стройках и в совхозах наиболее резонансных уголовных дел (ст. 5, 6 Положения Совета народных комиссаров от 21 июля 1922 г.1, ст. 2 Циркуляра Наркомюста РСФСР 1923 г. № 352). Не намного изменилась ситуация и во второй половине ХХ в., когда подзаконные нормативные акты3 и решения Пленума Верховного Суда СССР4 рекомендовали рассматривать представляющие общественный интерес дела в целях правового и нравственного воспитания граждан, устранения причин и условий, способствующих совершению преступлений. Данную цель отмечали как правоприменители5, так и правоведы6.
Проведение выездных судебных заседаний в целом связывалось не с источником получения доказательств, а со стремлением государства повысить эффективность предупредительного воздействия суда, которое было ослаблено «из-за несоблюдения законодательства, определяющего порядок разбирательства уголовных дел, постановления приговора, а также вследствие ошибок в квалификации содеянного и избрании виновному наказания, низкого уровня организации судебных заседаний и культуры их проведения» (Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 3 декабря 1976 г. № 15). В этой формулировке усматривается прямая связь выездного судебного заседания с обеспечением участия в нем общественности, контролирующей деятельность суда и оказывающей воспитательное воздействие на граждан1.
Ученые отмечали, что в случаях проведения судебных заседаний на предприятиях, в коллективах трудящихся население широко информировалось о таких судебных процессах, основной задачей которых было заслушать уголовные дела в присутствии как можно большей аудитории2, что вызывало положительные отклики правоведов тех лет3, требовавших нормативного закрепления производства выездных судебных заседаний во всех без исключения УПК союзных республик страны4. Встречались и критические высказывания о сложившейся в стране практике привлечения общественности к участию в судебных заседаниях, а именно о номинальности участия в них общественности, об имевших место элементах шоу, о применении необоснованно сурового наказания5, демагогии и стремлении к зрелищности6, а также о необходимости устранения кадрового де фицита в судах1.
О доступности судебного разбирательства именно свидетелям и разрешении проблем малой вместительности судебных помещений ранее писали З. В. Макарова2 и Б. Р. Бицадзе3. Справедливость данных выводов подтверждает выявленная нами практика рассмотрения одного и того же уголовного дела в нескольких городах – местах проживания большинства участников судебного разбирательства4.
Анализ уголовных дел, рассмотренных Волгоградским областным судом (наш интерес к данному звену судебной системы обусловлен рассмотрением судом наиболее резонансных уголовных дел), позволил заключить о достаточно высоких, хотя и нестабильных показателях проведения выездных судебных заседаний. С 1965 по 2001 гг. из 3 010 изученных нами уголовных дел 949 были рассмотрены судом первой инстанции в выездных судебных заседаниях, что составило 24 % (рис. 9).
Формальности свидетельствует количество выездных судебных заседаний, проведение которых было осуществлено в закрытом режиме. Так, с 1965 по 2001 гг. Волгоградским областным судом из 949 уголовных дел, рассмотренных в выездных заседаниях, 23 % было проведено в закрытом режиме. Для широкой общественности недоступны открытые выездные судебные заседания, проводимые (в том числе в Волгоградской области как ранее1, так и в наши дни2) на закрытых территориях уголовно-исправительных учреждений (УИУ) (рис. 10).
Вызывает сомнения возможность достижения воспитательно предупредительного воздействия и обеспечения контролирующей деятельности широкой общественности в открытом судебном заседании, проводимом на закрытом режимном объекте. Понятно стремление властей избежать нарушений общественного порядка и государственной безопасности, распространения аморальных и вредных высказываний заключенных, а также исключить их контакты с возможно находящимися в зале судебного заседания лицами, ведущими криминальный образ жизни, однако не изолированными от общества.
По мнению ЕСПЧ, высказанному в 1984 г. в пп. 87–88 дела «Кэмпбелл и Фелл против Соединенного Королевства»1, при названных обстоятельствах проведение закрытого судебного разбирательства не вступает в противоречие со ст. 6 ЕКПЧ, а значит, является правомерным. Соответственно, нет необходимости вводить в заблуждение общественность о проведении якобы открытого судебного разбирательства. Между тем создание администрацией УИУ условий, способствующих реальной возможности присутствия в открытом заседании всех желающих, исключило бы нарушение принципа гласности судебного разбирательства.
Значительно позже ЕСПЧ в другом своем решении отметил, что факт проведения суда в помещении следственного изолятора, а также прохождение участниками процесса и публикой процедуры установления личности или проверки безопасности сами по себе не лишают слушание публичного характера. Однако «в этих случаях государство обязано предпринять компенсирующие меры для обеспечения того, чтобы общественность и средства массовой информации были должным образом проинформированы о месте проведения слушания и имели эффективный доступ… чтобы позволить общественности присутствовать на процессе…»2.
По сути, аналогичная проблема была озвучена и З. В. Макаровой, отметившей нарушение прав части граждан, не имеющих отношения к работе предприятия, учреждения и т. д., значит, лишенных возможности присутствия на судебном заседании, проводимом на его территории, как правило, оснащенной пропускной системой3. Подобные трудности встречались и при рассмотрении уголовных дел в военных судах4.
Разделяя позицию названных ученых, отметим, что таким образом создались искусственные фильтры, способствующие формированию присутствующей в судебном заседании аудитории, что, несомненно, неправомерно ограничивало права и законные интересы самих участников уголовного судопроизводства, а также граждан, лишенных возможности непосредственного восприятия судебного разбирательства.
Сомнение в эффективности реализации целей гласности судебного разбирательства вызывает и ранее существовавшая практика проведения выездных заседаний по месту работы или жительства подсудимого или потерпевшего. Знакомство с подсудимым или жертвой преступления не могло не сказаться на объективности восприятия процесса и даже оправдания совершенного преступления из чувства корпоративной солидарности, «терпимости» к преступлениям, связанным с хищением государственной собственности. Так, по делам, находящимся в производстве Волгоградского областного суда, представителями общественности неоднократно заявлялись ходатайства о смягчении наказания или передаче на поруки коллективу лиц, виновных в хищении государственного или общественного имущества1, а также злоупотребляющих властью или служебным положением2.
В связи с тем что в наши дни залы судебного заседания достаточно вместительны и оборудованы современными средствами фиксации судебного разбирательства (видео-конференц-связью, системами фиксации судебных процессов и др.), а также средствами формирования единого информационного пространства (ГАС «Правосудие», банк судебных решений), деятельность суда для граждан, юридических лиц и органов государственной власти стала более доступной и не зависимой от их места нахождения и территориальной удаленности.
Процессуальная негласная деятельность по уголовному делу: понятие, содержание и классификация
Обращаясь к истории появления термина «негласность», отметим, что в течение долгого времени ему не было уделено должного внимания, и словари Российской империи1 его не раскрывали. Вместе с тем в нормативных актах (например, ч. 3 ст. 89 УУС 1864 г.) и научных трудах1 рассматриваемого исторического периода (и позже2) названная терминология применялась, как правило, в контексте отсутствия гласности уголовного судопроизводства и необходимости сохранения тайны3. Более того, М. А. Чельцов утверждал, что на предварительном следствии действует принцип негласности4.
В наши дни некоторыми учеными5 (и в словарных источниках6) негласность воспринимается как тайна7, а также как антипод гласности, связанной с необходимостью сохранения тайны и состояния конфиденциальности. Встречаются высказывания о необходимости полной открытости, гласности досудебного производства с вовлечением общественности в расследование преступлений и контролем за следствием8, отмечается, что «деятельность следователя носит гласный характер и направлена на всестороннее исследование обстоятельств дела»9. Более того, по мнению А. С. Ургалкина «органы следствия должны беспрепятственно информировать население о производстве по конкретному уголовному делу, предоставлять полную и достоверную информацию»1. Другие гие ученые, считая гласность присущей деятельности следователя2, одновременно справедливо отмечают3, что с приведенным суждением можно было бы согласиться, если бы были даны ответы на вопросы: как проводить расследование и изобличать виновных в совершении преступлений в условиях гласности и при нарастающем противодействии криминальной среды; как обеспечить безопасность участников уголовного судопроизводства при полной открытости расследования? В связи с этим мы поддерживаем мнение авторов4, полагающих, что в современных условиях без негласного производства по уголовному делу эффективное расследование преступлений просто невозможно.
Влияние на эффективность предварительного расследования оказывает и несовершенство действующего УПК РФ. На всем протяжении его действия законодатель столкнулся с критикой ученых, правоприменителей и международных экспертов. Специалисты указывают на слабую выраженность состязательности уголовного судопроизводства5, а в регламентации деятельности государственных правоохранительных органов по уголовному делу прослеживают обвинительный уклон. При этом осуществление досудебных и судебных процедур характеризуется бюрократизмом, отсутствием необходимых процессуальных гарантий для субъектов, попавших в орбиту уголовного преследования, низкой эффективностью расследования.
Для нивелирования выявленных недостатков УПК РФ многократно подвергался редактированию. К сожалению, указанные изменения не решили проблемы правоприменительной практики. Вопреки нормотворческой деятельности законодателя, по данным ООН, в рейтинге стран мира по уровню совершения преднамеренных убийств Россия занимает 154 место (из 219)1. Остаются негативно высокими показатели нераскрытых преступлений2 (рис. 11), а упомянутая эффективность и качество расследования по-прежнему вызывают у ученых3 и судейского сообщества4 нарекания. Приведенные данные раскрываемости преступлений были охарактеризованы Президентом Российской Федерации В. В. Путиным как «явный, очевидный факт, свидетельствующий о недостаточно эффективно выстроенной работе органов внутренних дел»5.
Вызывает беспокойство и качественное изменение преступности. М. П. Поляков отмечает, что ее особыми приметами становятся организованность, информированность, вооруженность, техническая оснащенность, наличие собственной разведки и контрразведки, тщательная подготовка к преступлениям, целенаправленное уничтожение доказательственной информации, в том числе физическое устранение очевидцев криминальной деятельности1. На данные тенденции также указали Ю. В. Деришев и Н. Е. Орумбаев2. По мнению
A. Л. Осипенко, осложняет ситуацию и сращивание организованной преступно сти с киберпреступностью, что обусловливает совершенствование методик осуществления следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий3. В связи с этим для М. П. Полякова очевидно, что универсальность уголовного процесса как орудия познания преступных явлений сегодня, скорее, историче ский, чем гносеологический факт, а без использования иных технологий полу чения информации о преступлении, в первую очередь средств и методов опера тивно-розыскной деятельности, уголовному судопроизводству не под силу про тивостоять напору преступности4.
С учетом изложенного особый смысл приобретает требование B. В. Путина о гибкости реагирования ОВД на изменение ситуации в стране и обществе и о применении соответствующих вызовам времени новых, более эффективных форм борьбы с преступностью5. Представляется, что к ним мож но отнести нарастающие сегодня в мире процессы придания процессуального статуса негласным средствам и методам, применяемых в ходе предварительно го расследования. Все чаще отечественными учеными стала отмечаться перспек тивность направления по урегулированию рассматриваемой деятельности в кон тексте новых правовых тенденций, проявляющихся в одновременном доктри нальном изменении оперативно-розыскного и уголовно-процессуального законодательства, создании частной теории негласного раскрытия и расследования пре ступлений, необходимости разработки и принятия нового оперативно-розыскного закона и внесении соответствующих изменений в УПК РФ1.
Некоторые ученые небезосновательно предлагают максимально сблизить и даже интегрировать деятельность следователя (дознавателя) и сотрудников оперативных подразделений по уголовному делу. В качестве механизма сближения и унификации оперативно-розыскной и уголовно-процессуальной деятельности они считают необходимым: 1) объединить предварительное следствие, дознание и ОРД в полицейское дознание2; 2) объединить уголовно-розыскной процесс, уголовный (называемый уголовно-судебным) и уголовно-исполнительный процесс в уголовно-розыскной процесс3; 3) создать единую процессуальную материю4, полицейское дознание5; 4) внести в УПК РФ нормы, регламентирующие деятельность сотрудников оперативных подразделений по уголовному делу6; 5) прямо использовать результаты ОРД в качестве доказательств в уголовном судопроизводстве7. О необходимости появления в УПК РФ норм, более лее предметно регламентирующих производство ОРМ, в свое время высказался и автор1. Между тем в последние годы все чаще звучит мнение о необходимости придания негласным приемам и способам собирания доказательств статуса процессуальных действий2.
Принятая многими странами мира модель уголовного судопроизводства, предполагающая применение негласных методов расследования, была поддержана российскими учеными. Так, по мнению Я. М. Мазунина и П. Я. Мазунина, «именно в нормативном регулировании негласных способов собирания доказательств в УПК РФ, придании им статуса процессуальных действий и возможности производства их следователем видится решение проблем использования результатов ОРД в доказывании»3. Более того, один из авторов ст. 174.1 УПК РСФСР («Контроль и запись переговоров», введенной в 2001 г.4, ставшей в будущем основой ст. 185, 186 и 186.1 УПК РФ) Б. Я. Гаврилов, справедливо отметив абсолютную бессмысленность отрицания возможности прямого использования в доказывании результатов оперативно-розыскной деятельности, указал на использование опыта зарубежных стран, уголовно-процессуальное законодательство которых закрепило производство негласных следственных действий5.
В качестве пробела, требующего устранения, М. А. Шматовым и В. М. Шматовым рассматривается отсутствие в нем прямого указания на проведение контроля и записи переговоров оперативно-розыскными аппаратами и позиционирование указанных отношений как следственного действия1.
Негласный потенциал уголовно-процессуального законодательства России подчеркнул и А. И. Тамбовцев, отметивший, что УПК РФ содержит ряд положений, допускающих обстановку негласности и конфиденциальности при решении различных процессуальных задач. При этом он обратил внимание на фактическую идентичность составляющих (функциональную, техническую, процедурную и документальную) следственных действий и ОРМ, допускающих их взаимодополнение и даже ситуативную замену. Сказанное позволило ученому назвать процессуальную регламентацию негласных следственных действий зарубежных стран, приведенную нами в 5.1, законотворческой смелостью, решимостью, прозорливостью и дальновидностью в решении многолетней проблемы совмещения гласных следственных и негласных оперативно-розыскных форм и методов в решении основных задач уголовного судопроизводства. Такая близость обусловила высказывание ученым мнения о пополнении системы следственных действий познавательными приемами оперативно-розыскного характера2.