Конституционная правосубъектность граждан в условиях развития биомедицинских технологий Рыжова Анастасия Андреевна

Содержание к диссертации

Введение

1. Развитие конституционной правосубъектности граждан в России и за рубежом 16

1.1. Генезис конституционной правосубъектности граждан в отечественной юридической доктрине 16

1.2. Право человека на признание правосубъектности в международном праве и конституциях мира 41

2. Изменение конституционной правосубъектности граждан в условиях развития биомедицинских технологий 72

2.1. Статус эмбриона как субъекта конституционного права 72

2.2. Момент прекращения конституционной правосубъектности человека в условиях развития биомедицинских технологий 103

2.3. Проблемы признания конституционной гоминидной правосубъектности в отношении иных субъектов животного мира 128

Заключение 164

Список литературы 169

• Генезис конституционной правосубъектности граждан в отечественной юридической доктрине
• Право человека на признание правосубъектности в международном праве и конституциях мира
• Статус эмбриона как субъекта конституционного права
• Проблемы признания конституционной гоминидной правосубъектности в отношении иных субъектов животного мира

Введение к работе

Актуальность темы исследования. Конституция Российской Федерации вобрала в себя все, что выработало человечество относительно регламентации прав и свобод человека и гражданина на конец XX столетия. Ее нормы, принципы, концептуальные положения находят отражение в текущем законодательстве, которое стремительно развивается. Появление новых норм, правовых институтов и даже отраслей права должно базироваться на конституционных положениях, которые, в свою очередь, требуют интерпретации, дабы позволить соотнести возникающие в процессе развития новые отношения с конституционными принципами и нормами.

Значительный массив новых правовых конструкций возникает в зарубежных странах, которые сделали значительный рывок в развитии целых научных направлений. Среди них можно назвать и правовое регулирование биомедицинских технологий (ряд ученых выдвигает идею о формировании биомедицинского права). Поскольку в центре этих исследований человек, его эмбрион и ДНК, законодательная трансформация вновь возникающих отношений неизбежно затрагивает правосубъектность личности, влияет на объем его конституционных прав и свобод. Создание химеры (животного с отдельными клетками человека), пренатальное диагностирование генетических заболеваний и редактирование ДНК человека, клонирование – только небольшой перечень потенциальных возможностей современной науки, который меняет многие аспекты взаимоотношений человека, общества, государства, требующие своего отражения в национальном законодательстве, которое напрямую соотносится с действующей конституцией страны. Возникает необходимость разработки доктринальных положений, базирующихся на конституционных нормах, поскольку любое новационное предложение об изменении законодательства потребует конституционного обоснования.

Российское право большинство указанных процессов оставляет вне регулирования, переводя их в гражданскую сферу, где в некоторых случаях используется аналогия (но вне поиска конституционной аксиологии). Так, Федеральный закон от 21 ноября 2011 г. № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» не содержит специальных норм, посвященных генетике и биологии человека. Федеральный закон от 5 июля 1996 г. № 86-ФЗ «О государственном регулировании в области генно-инженерной деятельности» практически не менялся с момента принятия и не охватывает большинство технологий, направленных на геном человека. Несколько лет понадобилось для принятия Федерального закона от 23 июня 2016 г. № 180-ФЗ «О биомедицинских клеточных продуктах», который по настоящее время не находит однозначной оценки в профессиональном сообществе. Подобные процессы происходят на фоне утверждения в США и Западной Европе уже второй волны актов в области биомедицины. Зарубежное законодательство в этой области дает богатый материал для анализа и выработки

доктринальных положений. Они могут быть базой для разработки соответствующих правовых норм в Российской Федерации. Однако любое заимствование должно «вписываться» в правовую систему России, отвечать требованиям Конституции РФ. Конституционализация отраслевого законодательства в области биомедицины не возможна без учета мировых достижений, поскольку Россия не может быть вне мирового прогресса, базирующегося в том числе на нормативных положения универсального характера.

Диссертационное исследование с учетом конституционного правила (ст. 15 Конституции РФ) о включении общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации в правовую систему нашей страны раскрывает также позиции международных судебных инстанций по толкованию некоторых аспектов правосубъектности человека. Особое место уделено решениям Европейского Суда по правам человека по вопросам толкования и применения Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. (ЕКПЧ).

Состояние научной разработанности темы исследования.

В отечественной юридической науке конституционная правосубъектность человека активно исследовалась в дореволюционной российской, а также советской юридической науке. Актуальность данной тематики не утратилась и в связи с принятием Конституции Российской Федерации в 1993 г. Однако основная направленность публикаций в рамках указанной проблематики связана с общим анализом элементов конституционной правоспособности, ее га-рантированности в отраслевом законодательстве, принципов правового статуса человека и гражданина. Таким образом, теоретическую основу диссертации составили работы таких авторов, как А. Г. Бережнов, Н. А. Богданова, Н. В. Витрук, В. Е. Гулиев, В. Т. Кабышев, В. И. Крусс, Е. А. Лукашева, Н. С. Малеин, М. Н. Малеина, Н. И. Матузов, А. В. Поляков, Ф. М. Рудин-ский, И. Е. Фарбер, И. Л. Честнов, В. М. Чхиквадзе, Н. А. Шайкенов и др.

Для выявления общих закономерностей развития конституционной правосубъектности человека необходимо было рассмотреть общие принципы взаимоотношений человека и государства в условиях современных вызовов развития общества, что обусловило анализ работ таких авторов, как С. А. Авакьян, П. А. Астафичев, Н. С. Бондарь, Л. Д. Воеводин, Ю. А. Дмитриев, О. С. Капи-нус, А. И. Ковлер, А. Н. Кокотов, Г. Н. Комкова, В. И. Крусс, О. Е. Кутафин, В. С. Нерсесянц, Р. А. Ромашов, А. А. Троицкая, Б. С. Эбзеев, В. Е. Чиркин и др.

Несмотря на стремительное развитие биомедицинских технологий, затрагивающих базовые институты права, в Российской Федерации за последние 15 лет защищены всего пять диссертаций по юридическим наукам, имеющим отношение к указанной проблеме: «Уголовное право и биоэтика: уголовно-правовые проблемы применения современных биомедицинских технологий» (Н. Е. Крылова, 2006); «Право и биомедицинская этика: соотношение, принципы и формы взаимодействия» (Е. А. Золотарева, 2009); «Защита

прав человека при проведении биомедицинских исследований: теоретический аспект» (Э. Ф. Труханова, 2010); «Международная защита и поощрение прав человека в области биомедицинских исследований» (Е. В. Тарасьянц, 2010); «Правовое регулирование биомедицинских исследований и применения новых биотехнологий в Европейском Союзе» (А. С. Концевенко, 2012). Отдельные аспекты правового регулирования биомедицинских технологий отражены в работах Ю. Ф. Дружининой, А. А. Мохова, Г. Б. Романовского, О. В. Романовской, О. О. Салагая, И. В. Силуяновой, Н. Н. Тарусиной и др.

В то же время специальных работ, посвященных конституционной правосубъектности человека с учетом состояния современной биомедицины, не представлено в российской юридической науке по настоящее время. Обусловленная этим недостаточная теоретическая разработка заявленного вопроса, несовершенство отраслевого законодательства, направленного на реализацию конституционного статуса человека и гражданина в указанной сфере, предопределяют необходимость диссертационного исследования конституционной правосубъектности человека в условиях развития биомедицинских технологий.

Целью настоящей работы являются изучение актуальных теоретических и практических проблем, связанных с закреплением конституционной правосубъектности человека, выработка единого понимания содержания данного состояния в условиях развития современных биомедицинских технологий.

Выбор цели предопределил решение следующих задач:

– анализ общей концепции конституционной правосубъектности человека, раскрытие ее содержания;

– исследование генезиса конституционной правосубъектности в дореволюционной российской и советской научной доктрине;

– оценка зарубежных конституционных и отраслевых нормативных актов, посвященных некоторым аспектам конституционной правосубъектности в свете развития современных биомедицинских технологий, раскрытие возможностей использования опыта других стран в российской правотворческой и правоприменительной практике;

– выделение содержания права человека на признание правосубъектности;

– выявление правовых позиций Комитета по правам человека ООН, иных международных юрисдикционных органов по защите прав человека по вопросу содержания права человека на признание правосубъектности, а также возможности применения указанных позиций в российской юридической практике;

– определение конституционной ценности дородовой жизни человека;

– разработка научной концепции возможной конституционной правосубъектности эмбриона, химеры, клона, иных представителей животного мира в Российской Федерации, выделение компаративистского аспекта данной проблематики;

– раскрытие конституционной проблематики определения момента прекращения правосубъектности человека в условиях развития биомедицинских технологий;

– формулирование практических рекомендаций по совершенствованию российского законодательства в исследуемой области.

Методологической основой диссертации выступают базовые методы познания, разработанные современными юридической и философской науками. Среди общенаучных методов – диалектический метод познания правовой действительности (анализ и синтез, аналогия, дедукция, индукция и др.), который позволил проанализировать научные взгляды и представления, посвященные конституционной правосубъектности, с учетом достижений в области современной биомедицины.

Ключевым для диссертационного исследования выступил формально-юридический метод, с помощью которого были выявлены пробелы в процессе конституционализации отраслевых актов, посвященных регулированию биомедицинских технологий, затрагивающих основные права человека, а также были выявлены предложения по совершенствованию российского законодательства в исследуемой области. С его помощью в диссертации выработаны научные понятия (категории).

Историко-правовой метод обусловил последовательность подходов к пониманию конституционной правосубъектности человека, а также объективные предпосылки ее нормативного закрепления.

Сравнительно-правовой метод использовался для проведения компаративистского исследования реализации конституционной правосубъектности человека в регулирующих актах в условиях развития биомедицинских технологий. Посредством данного метода осуществлено изучение конституционных и отраслевых правовых актов зарубежных стран.

Объектом диссертационного исследования являются общественные отношения, возникающие в процессе реализации конституционной правосубъектности человека под влиянием современных биомедицинских технологий.

Предметом исследования выступают доктринальные положения, конституционные принципы и нормы, отражающие содержание конституционной правосубъектности человека в условиях влияния на нее биомедицинских технологий, национальные и зарубежные нормы отраслевого законодательства и судебная практика по избранной проблематике.

Научная новизна диссертационной работы определяется тем, что в ней впервые представлено исследование трансформации конституционной правосубъектности человека в условиях развития современной биомедицины. Обозначено общее видение конституционных границ правосубъектности человека (момент возникновения и момент прекращения), выделены модели регулирования генетических технологий, связанных с вмешательством в геном человека путем гибридизации и создания химер.

В диссертации обобщены основания распространения конституционной правосубъектности человека на иных субъектов животного мира, высказанные в зарубежной и российской юридической науке, представленные в судебных решениях зарубежных инстанций, выделены доводы сторонников формирования нового права jus animale.

В научной работе показаны те аспекты медицинской и генетической деятельности, которые получают свое распространение в России и за рубежом и которые, находясь вне правового регулирования, оказывают определенное воздействие на представление человека в современном праве. Выступая как агрессивные формы вторжения в человеческую жизнь (клонирование, геноте-рапия, гибридизация эмбрионов, создание химер), биомедицинские технологии в большинстве своих аспектов не подвергаются какому-либо регулирующему воздействию со стороны российского права.

На защиту выносятся следующие основные положения:

1. Категория «правосубъектность» человека редко использовалась
в дореволюционной российской и советской юридической доктрине, что обу
словливалось общим отношением к ней как к явлению, само собой разумею
щемуся, считавшемуся: а) признаком любого культурного государства;
б) ценностью существующего правопорядка (вне права она сводилась
к нулю). Многие ученые отождествляли правосубъектность и правоспособ
ность. Возможность быть субъектом конституционного права связывалась
с понятием гражданства. Гражданство обуславливало правосубъектность,
а правосубъектность вытекала из устойчивой правовой связи гражданина
с государством.

1. Право человека на признание правосубъектности, хотя и не закреплено в Конституции РФ, является элементом правового статуса российского гражданина в силу наличия данного права в базовых международных документах о правах человека и общего правила признания их составной частью правовой системы России. В диссертации представлено разнонаправленное толкование содержания данного права в зависимости от регионального механизма защиты (в частности, осуществляемое Межамериканским Судом по правам человека). Установлена тесная связь права на признание правосубъектности и права на жизнь.

2. Признание правосубъектности человека в конституциях мира происходит не с помощью закрепления соответствующего субъективного права, а посредством косвенных моделей закрепления, где основная языковая формулировка указывает на принадлежность прав и свобод человека каждому от рождения. Распространенной является модель обезличенного субъекта – обладателя прав и свобод. При этом используются формулировки «каждый», «никто», «все», «лицо». Все они связаны с общим пониманием предназначения государства: создано человеком и для человека. Этот принцип означает, что только человек является обладателем основных прав и свобод, а значит основным и первичным субъектом права.

4. Обоснована необходимость конституционной защиты дородовой стадии жизни, которую не следует отождествлять с признанием конституционной правосубъектности эмбриона (следует также отличать от презумпции живорождения). При характеристике субъекта дородовой стадии жизни человека в праве используются различные термины: «эмбрион», «насцитурус», «плод», «нерожденный», что подчеркивает отсутствие равного значения с носителем прав и обязанностей – «человек», «гражданин», «лицо», «личность». Одновременно доказывается невозможность перевода эмбриона в разряд вещей или придания ему статуса совместно нажитого имущества. Недопустимо включение эмбрионов в перечень объектов гражданско-правового оборота.

5. Конституционная защита дородовой жизни человека предопределяет государственное регулирование общественных отношений, возникающих в следующих сферах: 1) специальный правовой режим любых манипуляций с эмбрионом; 2) запрет на создание эмбрионов исключительно в исследовательских целях; 3) создание гибридных эмбрионов и химер; 4) реализация публичного интереса при оценке поведения женщины во время вынашивания беременности; 5) права потенциальных матери и отца при возникновении споров вокруг судьбы эмбриона; 6) пренатальная генодиагностика.

6. Прекращение правосубъектности гражданина регулируется на основе двух факторов: правовая презумпция и биологическая действительность. Если ранее правовая презумпция подчинялась биологической действительности, то в настоящее время, с учетом развития медицинских технологий, допустима и обратная ситуация (например, при выявлении стойкого вегетативного состояния организма).

7. Развитие биомедицинских технологий не обуславливает появление нового субъективного права – права на смерть (или выделение данного правомочия из закрепляемого в Конституции России права на жизнь). Данное утверждение обуславливает определенную политику государства, в каноны которой укладываются и дальнейший запрет эвтаназии в любой форме, и установление уголовной ответственности за склонение к совершению самоубийства или содействие совершению самоубийства.

8. Конституционная теория и практика исходит из общего представления о правосубъектности человека как единственного представителя живого мира, обладающего комплексом основных прав и обязанностей, имеющих нормативное закрепление и гарантированных государством. Современные биомедицинские технологии по созданию химер с участием клеток человека приводят к размыванию межвидового разделения. Это порождает установление жестких запретов на проведение подобных экспериментов, гарантированных установлением уголовной ответственности за их нарушение. Российское законодательство не регулирует эксперименты с генетическим материалом человека, допуская их проведение без каких-либо дополнитель-

ных ограничений и в атмосфере полного отсутствия их открытого общественного обсуждения. Отсутствуют также нормы уголовного законодательства, гарантирующие определенные запреты в области биомедицины. С учетом возможных достижений в области генетики человека и объектов животного мира и создания гибридного живого существа право должно будет отреагировать на существование химер с ДНК человека.

Необходима открытая общественная дискуссия по вероятным итогам экспериментов с половыми клетками человека по следующим направлениям:

1. правосубъектность гибрида;

2. природа семейных отношений, где ребенок – гибрид;

3. предоставление прав человека иным представителям животного мира;

4. содержание прав человека на видовую идентичность и видовую неприкосновенность;

5. защита животных от принудительной гибридизации;

6) отказ от правового режима вещи в отношении животных.
9. В диссертации представлен зарубежный опыт по формированию jus

animale («право животных»), согласно которому отдельные права человека могут быть распространены на животных. В диссертации сформулирован вывод, что даже доказанные высокие когнитивные функции отдельных животных не могут служить основанием признания за ними такой же правосубъектности, как и за человеком. Следует также отрицательно оценить некоторые попытки распространения правосубъектности человека на цифровой интеллект и роботов. Общая гуманизация законодательства не должна приобретать суррогатные формы правового тождества животных и человека.

В диссертации представлены конкретные предложения по совершенствованию российского законодательства с учетом выявленного смысла и содержания конституционных требований, предъявляемых к статусу человека и гражданина.

Теоретическая и практическая значимость диссертации состоит в том, что сформулированные в ней идеи и выводы развивают теорию конституционной правосубъектности человека, способствуют более глубокому пониманию тенденций и закономерностей развития идеи прав человека в Российской Федерации и за рубежом. Содержащиеся в диссертационном исследовании предложения могут быть использованы при изучении конституционного права России и зарубежных стран, специальных курсов, посвященных правам человека.

Совокупность представленных в диссертации теоретических положений может быть использована в практической работе органов государственной власти, органов местного самоуправления, правоохранительных органов, медицинских организаций, а также в процессе разработки законодательных и подзаконных актов в области прав человека, в сфере регулирования биомедицинских исследований.

Теоретической основой диссертационного исследования послужили труды в области истории, общей теории права и государства, теории прав человека, науки конституционного права и иных отраслевых юридических наук. Анализ влияния биомедицинских технологий на конституционную правосубъектность человека обусловил обращение к значительному числу научных источников медицинского характера, в большей мере опубликованных за рубежом, размещенных на сайте Национального центра биотехнологической информации¹, в журналах Nature, Cell, Nature Neuroscience и др., представляющих передовой мировой опыт развития биомедицинских технологий.

Нормативную и эмпирическую основу исследования составляют Конституция России, конституционные акты зарубежных стран, Международный пакт о гражданских и политических правах, Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, иные международные документы, федеральные конституционные и федеральные законы, указы Президента Российской Федерации, иные акты органов законодательной и исполнительной власти, нормативные акты ряда зарубежных государств (США, Великобритании, ФРГ, Франции, Италии, Австралии, Новой Зеландии и др.). В диссертации исследовалась судебная практика, в том числе практика Европейского Суда по правам человека, Межамериканского Суда по правам человека, Конституционного Суда Российской Федерации, Верховного Суда Российской Федерации, Верховного Суда Соединенных Штатов Америки, решения судебных органов иных стран (Аргентины, Германии и др.).

Также проведен анализ практической деятельности некоторых правозащитных международных и национальных организаций, материалов международных и всероссийских научно-практических конференций по поднятой автором проблематике, документов, принятых религиозными организациями различных конфессий.

Апробация результатов исследования. Материалы диссертации представлялись и обсуждались на научно-практических конференциях в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова (Международная конференция молодых ученых, 2017), Средне-Волжском филиале Всероссийского государственного университета юстиции (РПА при Минюсте Российской Федерации, 2016), Пензенском государственном университете (2015–2018 гг., в частности ежегодные научно-практические конференции молодых ученых «Актуальные проблемы современного конституционализма»), Новосибирском государственном техническом университете (Международная научная конференция «Проблемы правового обеспечения безопасности личности, общества и государства», 2016) и других учебных и научных учреждениях.

Материалы диссертации использовались для подготовки учебно-методических и учебно-практических материалов по дисциплинам

National Center for Biotechnology Information. URL:

«Конституционное право России», «Права человека», преподаваемым автором в Пензенском государственном университете (с 2015 г. по настоящее время).

Публикации. Основные положения, выводы и научно-практические рекомендации нашли отражение в 14 публикациях, из них 4 – статьи в научных журналах, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки Российской Федерации для публикации основных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора юридических наук и кандидата юридических наук.

Структура работы обусловлена логикой проведенного исследования, его целями и задачами. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, разделенных на пять параграфов, заключения и списка литературы.

Генезис конституционной правосубъектности граждан в отечественной юридической доктрине

Понятие правосубъектности указывает на ключевой вопрос: возможность быть субъектом права. Элементами правосубъектности выступают правоспособность, дееспособность, деликтоспоосбность. В настоящее время право человека на признание его правосубъектности закрепляется базовыми международными документами: Всеобщей декларацией прав человека (ст. 6), Международным пактом от 16 декабря 1966 г. «О гражданских и политических правах», Американской конвенцией о правах человека и др. В то же время данное право не находит своего закрепления в Конституции РФ, что, однако, не означает непризнание правосубъектности человека и гражданина. Оно является подразумеваемым. Подобное отношение к данному свойству граждан является традиционным для многих конституционных актов зарубежных стран.

Для уяснения сущности правосубъектности в современной российской конституционной доктрине необходимо обратиться к ее истокам, которые долгое время формировались в условиях господства советской власти.

Первоначально необходимо отметить, что первая советская Конституция, принятая V Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 г., практически не закрепляла каких-либо прав и свобод человека и гражданина. Отсутствовало упоминание о правосубъектности. М. А. Рейснер, участвовавший в разработке проекта Конституции, вообще доказывал, что в социалистическом государстве нет места индивидуальным правам: «Права личности – пережиток старого, с которым надо покончить»2. М. А. Рейснер выдвинул знаковый тезис: если в Конституции есть указания, что вся власть в советском государстве принадлежит рабочему населению, то в понятие «вся власть» включены и все права3. При таком подходе какое-либо указание на правосубъектность граждан и перечисление прав и свобод человека и гражданина неуместно, более того, сближает советский Основной закон с буржуазными конституциями. П. И. Стучка настаивал на включении «хартии вольностей» (по его выражению) для трудящегося народа, но данная точка зрения не нашла поддержки в процессе разработки Конституции4. При этом ст. 23 Конституции РСФСР 1918 г. проводила сегрегацию всего общества, вводя такое понятие, как лишение прав.

Обозначалась эта политика в отношении отдельных лиц и отдельных групп. Во главу угла ставились «интересы рабочего класса в целом». Лишение прав устанавливалось, поскольку их использование происходило «в ущерб интересам социалистической революции». В указанном аспекте следует согласиться с М. А. Исаевым, констатирующим особенность советского подхода – «правопоражению придавался конституционный статус»5. Основной Закон (Конституция) Союза Советских Социалистических Республик (утвержден ЦИК СССР 6 июля 1923 г., утвержден II съездом Советов СССР 31 января 1924 г.) также продолжил традицию неупоминания основных прав и свобод человека и гражданина. Лишь в Декларации об образовании СССР утверждалась диктатура пролетариата как основа построения власти, а также внедрялся лозунговый элемент: «Здесь, в лагере социализма – взаимное доверие и мир, национальная свобода и равенство, мирное сожительство и братское сотрудничество народов». Все это встраивалось в общую канву предоставления прав гражданам от в отраслевых актах8. В. М. Чхиквадзе писал: «В первых законодательных актах Советского государства нет ссылок на “прирожденные и неотчуждаемые” права человека, но зато как база для подлинного раскрепощения личности четко провозглашается уничтожение всякой эксплуатации человека человеком, без чего немыслимо фактическое осуществление основных прав человека»9. П. А. Стучка специально противопоставлял социалистическое государство буржуазному словами «социалиста-ревизиониста» Габриэля Девиля, пытавшегося в 1902 г. всю теорию государственного права вывести из теории прав человека. Советское государство ставит иную цель – уничтожение буржуазных прав и свобод, в первую очередь – принципа формального равенства и права частной собственности10. Такую же концепцию отстаивал и Е. Б. Пашуканис11.

Анализ юридической литературы позволяет сделать вывод, что человек изначально рассматривался как второстепенная ценность государства, который если он рассматривался как обладатель прав, то только в том объеме, который ему государство дозволяло. Одновременно вождизм, олицетворяющий безграничную власть одно лидера – И. В. Сталина, становится центром политической и правовой системы. Г. И. Федькин в 1950 г. отмечал: «Руководящие указания партии и лично товарища Сталина являются основой всей деятельности Советского правительства»12. Н. П. Фарберов указывал: «Сталин – творец самой демократической в мире Конституции – Конституции СССР 1936 г.»13.

В учебнике «Советское государственное право» под общей редакцией А. Я. Вышинского 1938 г. издания специально указывается, что понятие общественного класса свойственно исключительно науке советского права. Буржуазное государственное право оперирует категориями – население, граждане, народ, нация и пр., «отвлекаясь» от классовой структуры общества14. Классовое деление обозначено как основа общественного устройства, а уничтожение классовых различий – цель советского государства. В учебнике специально подчеркивается, что последний класс, враждебный советской власти, – кулачество. В период НЭПа по отношению к нему выстраивалась политика ограничения и вытеснения. С 1929 г. этот курс изменен на полную ликвидацию. Приведены даже слова И. В. Сталина: «Все эксплуататорские классы оказались, таким образом, ликвидированными. Остался рабочий класс. Остался класс крестьян. Осталась интеллигенция»15. Кстати в цитируемой работе есть толкование интеллигенции: «Интеллигенция никогда не была и не может быть классом, – она была и остается прослойкой, рекрутирующей своих членов среди всех классов общества».

Право человека на признание правосубъектности в международном праве и конституциях мира

В теории права категория «правосубъектность» занимает важное место, определяя возможность быть субъектом права. В различных отраслях круг субъектов имеет свои специфические признаки, которые приобретают собственные характеристики через дополнительные категории, в частности, правоспособность, дееспособность, деликтоспособность. С. М. Зубарев отмечает: «Важными свойствами правосубъектности являются ее признание и гарантированность государством, т.е. обеспечиваемая соответствующими государственными органами способность лица иметь субъективные права и юридические обязанности, а также способность независимо их осуществлять»80.

В международном и конституционном праве категория «правосубъектность» приобретает принципиальное значение, поскольку именно она устанавливает перечень обладателей основных прав и свобод. Для отечественной науки и практики параметры правосубъектности, закрепляемые в основных международных источниках, приобретают особое значение в силу специальных положений Конституции РФ. Ч. 4 ст. 15 Конституции РФ предусматривает, что общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Указанные нормы прежде всего закреплены в международных актах о правах человека. На это нацеливают Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 г. № 8 «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия»81 (п. 5), Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации»82 (п. 1). Подобная трактовка неоднократно осуществлялась в решениях Конституционного Суда РФ, она также неоднократно подтверждалась в научных исследованиях83.

Ст. 17 Конституции РФ, устанавливая общий принцип признания прав человека, представляет указание на согласованность данного процесса с общепризнанными принципами и нормами международного права.

Современные международно-правовые акты закрепляют данную категорию, причем в контексте субъективного права. Так, Всеобщая декларация прав человека от 10 декабря 1948 г. предусматривает: «Каждый человек, где бы он ни находился, имеет право на признание его правосубъектности». Подобная норма получила свое закрепление в последующем также в ст. 16 Международного пакта от 16 декабря 1966 г. «О гражданских и политических правах». Интересна трактовка права на признание правосубъектности, которая неоднократно выражалась в решениях Комитета по правам человека ООН по жалобам граждан. Есть устоявшаяся позиция, которая четко обозначена в сообщениях данного правозащитного органа и постоянно цитируется: «Комитет вновь обращает внимание на сложившуюся судебную практику, в соответствии с которой умышленное укрытие какого-либо лица от защиты закона в течение длительного времени может означать отказ в признании правосубъектности данного лица, если жертва во время своего последнего появления находилось в руках представителей государства и если систематически чинятся препятствия усилиям ее близких получить доступ к потенциально эффективным средствам правовой защиты, включая суды». Именно как нарушение права на признание правосубъектности были квалифицированы следующие действия:

– арест без предъявления ордера и без разъяснения юридических оснований, длительное заключение без уведомления близких родственников о насильственном содержании под стражей84;

– арест, как представляется, сотрудниками государственной безопасности (поскольку некоторые из них были в форме), отсутствие сообщений о судьбе пропавшего, отказ государственных органов от проведения эффективного расследования85;

– заключение лица под стражу без права переписки и общения с родственниками и адвокатом при официальном отрицании факта задержания86;

– официальное признание факта задержания супруга, но содержание под стражей без предоставления близким родственникам какой-либо дополнительной информации в течение длительного времени87;

– предоставление официальными властями ложной информации близким родственникам относительно задержанного лица, не позволяющей вести эффективный поиск и сохранить общение. Отсутствие эффективного расследования по установлению причин гибели лица, предоставление материальной компенсации88.

Обращает внимание, что нарушение права на признание правосубъектности определялось при рассмотрении дел, касающихся насильственных исчезновений. Напомним, что в данном случае, ст. 16 Международного пакта рассматривалась как самостоятельное основание признания государства виновным в нарушении права человека, а не как дополнительная квалификация в совокупности с иными статьями Пакта. Подобная трактовка получила начало после принятия значимого сообщения Комитета по правам человека ООН № 1327/20046 по делу «Гриуа против Алжира» (принято на 90-1 сессии 10 июля 2007 г.), в котором и был поставлен принципиальный вопрос: при наличии каких обстоятельств исчезновение лица следует понимать как отказ государства в признании его правосубъектности? Комитет выработал следующие критерии:

1. В момент последнего контакта с потерпевшим лицо находилось в руках государственных органов.

2. Присутствует длительное насильственное удержание, умаляющее право на свободу. Во главу угла ставится временной фактор. Так, не будет пониматься под умалением права на признание правосубъектности краткосрочное задержание.

3. Родственникам задержанного чинятся систематические препятствия в попытках получить доступ к потенциально эффективным средствам правовой защиты, включая обращение в судебные инстанции. Обратим внимание на обязательный признак – систематичность.

Именно поэтому указанное дело является «точкой отсчета» в определенной системе актов, принятых Комитетом по правам человека89.

Комитет по правам человека ООН в деле «Гриуа против Алжира» подчеркнул: «В подобных случаях исчезнувшие лица фактически лишаются возможности осуществлять права, гарантированные им по закону, включая все остальные права, закрепленные в Пакте, а также использовать какие-либо из возможных средств правовой защиты, непосредственно в результате действий государства, каковые действия должны рассматриваться как отказ от признания правосубъектности потерпевших». В указанном решении была также сделана ссылка на п. 2 ст. 1 Декларации о защите всех лиц от насильственных исчезновений, принятой резолюцией 47/133 Генеральной Ассамблеи от 18 декабря 1992 г.90: «Любой акт насильственного исчезновения ставит лиц, подвергшихся такому акту, вне защиты закона, а также причиняет тяжкие страдания им и их семьям. Он является нарушением норм международного права, гарантирующих, в частности, право на признание правосубъектности личности, право на свободу и безопасность личности и право не подвергаться пыткам и другим жестоким, бесчеловечным или унижающим достоинство видам обращения или наказания. Он является также нарушением права на жизнь или представляет собой серьезную угрозу этому праву».

Исследование фактической стороны дела «Гриуа против Алжира» показывает, что все обозначенные обстоятельства были доказаны. Мохамед Гриуа был задержан во время проведения военной операции по блокированию действий террористов, которая проводилась совместно полицейскими структурами, жандармерией и военнослужащими. Сам Мохамед был задержан десантниками без предъявления обвинений и судебного ордера на арест. Он был доставлен в военную казарму в армейской машине вместе с другими задержанными. На следующие сутки многие из арестованных после проверки документов были отпущены. Многие имели на себе следы пыток. Однако Мохамед так и не появился дома. Обращение матери не дало результатов, поскольку военное командование отвечало, что Гриуа находится в распоряжении полиции, а полиция – в распоряжении военных. Многочисленные административные и судебные жалобы были безрезультатны. Спустя полгода после похищения Генеральный прокурор Алжирского городского суда уведомил: «Вынужден с сожалением сообщить, что предпринятые усилия по его розыску не дали никаких результатов». В течение длительного времени государство так и не провело эффективного расследования по выяснению судьбы Гриуа, не были предоставлены гарантии защиты прав и заявителю – матери похищенного. Это позволило сформулировать базовый вывод: «Если то или иное лицо задержано властями, если о его судьбе после этого не поступает никаких известий и на этот счет не проводится никакого расследования, то такое бездействие властей равносильно лишению исчезнувшего лица защиты со стороны закона».

Статус эмбриона как субъекта конституционного права

Биомедицинские технологии становятся все более агрессивными по отношению к человеку, заставляя при этом по-новому оценивать содержание базовых конституционных прав. Конституция Российской Федерации закрепляет основные права человека: право на жизнь (ст. 20), право на свободу и личную неприкосновенность (ст. 22), право на неприкосновенность частной жизни (ст. 23) и др. Многие из основных прав имеют устоявшиеся структуру и содержание, а также определенный объем гарантий. В то же время современная биомедицина позволяет выделить эмбрион человека, представляя ему относительно самостоятельную жизнь вне материнской утробы. Это обуславливает различные технологии: корректировку пола, генная инженерия, клонирование и др. Подобные эксперименты заставляют юриспруденцию корректировать общую теорию прав человека. Так, перед учеными-юристами ставятся следующие вопросы: с какого момента возникает право на жизнь? Кто является «собственником» эмбрионов, произведенных искусственным путем? Имеет ли эмбрион какие-то самостоятельные права?

Подобная проблематика приобретает большую актуальность, поскольку широкой общественности становятся известны случаи коммерциализации человеческих эмбрионов. Например, в апреле 2005 г. российскими таможенниками при досмотре был изъят чемодан, в котором оказались замороженные эмбрионы из украинских клиник. В процессе проведения следственных мероприятий было установлено, что «товар» предназначался для российских центров косметологии, включивших в перечень услуг «инъекции молодости» стоимостью 10 000 долларов США за курс. Инъекция представляла собой смесь медикаментозных препаратов и живых эмбрионов152. Указанные вызовы современности обусловливают изменение отношения со стороны права и государства к эмбриону, чье правовое положение в российских условиях отличается своей неопределенностью.

Сложность правового статуса эмбриона может быть нивелирована при закреплении за ним конституционного права на жизнь. В этом случае насцитурус (лат. Nasciturus – нерожденный) будет считаться с момента зачатия живым существом, а значит находиться под государственной защитой. Отметим особо: такая правовая позиция все больше приобретает сторонников в российской правовой науке. А. М. Зайцева указывает, что зачатый, но еще не рожденный ребенок – это самостоятельное живое человеческое существо. Автор приводит аргументы, согласно которым «объективно жизнь человека начинается с момента зачатия» и «с этого момента государством должно гарантироваться естественное право человека на жизнь»153. С. В. Гландин, опираясь на содержание международно-правовых документов, утверждает, что человеческий эмбрион, каков бы ни был его моральный или правовой статус, признанный с точки зрения различных существующих в Европе культур и различных этических подходов, имеет право на защиту законом. Более того, данная защита должна укрепляться по мере развития эмбриона154. В.И. Крусс указывает: «То обстоятельство, что эмбрион (плод) в течение определенного времени не может существовать вне (помимо) материнского тела, никак с его сувеернной личностной идентичностью не связано»155. Н. Н. Федосеева и Е. А. Фролова считают, что наиболее удачным будет признание за эмбрионом правосубъектности после 12 недель внутриутробного развития:

«Данный момент развития зародыша выбран не случайно. Во-первых, на данном этапе эмбрион приобретает человеческий облик и становится жизнеспособным. Во-вторых, производство аборта в более поздние сроки может угрожать здоровью женщины»156. Есть и сдержанная позиция, согласно которой «представляется целесообразным придать зачатому, но нерожденному лицу ограниченную правоспособность, так как положения, касающиеся права эмбриона на жизнь, должны быть закреплены в Конституции РФ. Его право на рождение должно быть прямо указано в Основном законе, что будет подразумевать конституционную гарантию правоспособности зачатого, но не родившегося лица. Таким образом, в действующее российское законодательство необходимо внести презумпцию – человек, если он родился живым, считается правоспособным с момента зачатия. Это обусловлено тем, что, во-первых, с медицинской точки зрения человеческий эмбрион обладает всеми признаками жизнеспособности еще до рождения; а во-вторых, положения, касающиеся защиты прав эмбриона, прописаны в отраслевых нормативных актах»157. Е. М. Журавлева указывает на иной аспект – право наследования, которое может быть признано за нерожденным при реализации программы суррогатного материнства. Предложения автора выглядят не убедительными, но в целом они также затрагивают вопрос признания частичной правоспособности158.

От наследственного права отталкиваются Д. В. Лоренц и Е. К. Шотт. Авторы приводят примеры из зарубежного права: «Обратившись к Гражданскому кодексу Нидерландов, мы также найдем положения, из которых следует, что зачатый, но не родившийся ребенок считается появившимся на свет, если эта презумпция соответствует его интересам…

В соответствии с Гражданским кодексом Японии все физические лица обладают полной правоспособностью, получая ее с момента рождения (ст. 1–3). Эти права распространяются также на ребенка, находящегося в утробе матери, при возникновении деликта и наследовании... В Австрии нерожденные дети с момента их зачатия имеют притязание на защиту со стороны закона и считаются рожденными в той мере, в какой речь идет об их правах, а не о правах третьего лица. Однако мертворожденный ребенок рассматривается как никогда не зачатый, когда речь идет о тех правах, которые бы ему принадлежали в случае, если бы он был жив ( 22 Общего гражданского уложения Австрийской Республики)»159. На основе приведенных законодательных положений авторы вносят конкретные предложения по совершенствованию отечественного законодательства: «Необходимо на законодательном уровне предусмотреть термин “насцитурус” и расширить его смысл по сравнению с древнеримской юридической конструкцией, т.е. понимать под ним не только ребенка, зачатого при жизни наследодателя, но и зачатого после смерти наследодателя на основании его воли, выраженной при жизни, при условии что ребенок родится живым после открытия наследства…

В ГК РФ разумно предусмотреть некую фикцию по аналогии с нормами зарубежного гражданского права, что у зачатого ребенка предполагается правоспособность, в частности, в наследственных и деликтных правоотношениях». Эта фикция, по мнению авторов, необходима цивильному праву для урегулирования нестандартных отношений, когда следует конструировать субъективные права и удовлетворять охраняемые законом интересы нетипичных участников гражданских правоотношений, которые реализуют свою правосубъектность через поведение других лиц (трансдееспособность), в частности, права и обязанности насцитуруса могут осуществлять будущие законные представители ребенка, но возникают они у самого зачатого ребенка.

Подобные выводы нередко обосновываются конституционным опытом некоторых государств. Например, Конституция Словацкой Республики (ст. 15) и Конституция Чешской Республики (ст. 6) специально закрепляют, что человеческая жизнь достойна охраны еще до рождения. Выше отмечалось, что ст. 40 Конституции Ирландии признает право на жизнь нерожденного, гарантируя его уважение и, насколько это возможно, защиту. Есть и опыт отраслевого регулирования. В Австралии имеет место принцип, согласно которому эмбрион обладает правом подать иск о возмещении вреда, причиненного ему по неосторожности в период его внутриутробного развития. Законодательство Калифорнии устанавливает ответственность за убийство эмбриона160. Во Франции рассматривался другой случай, когда пациентке врач-гинеколог при осмотре по неосторожности проткнул околоплодный пузырь (на 7 месяце беременности), в результате чего пришлось делать срочный аборт, плод не выжил. Французские суды оправдали врача, указав, что нерожденный не находится под защитой уголовного закона161.

Проблемы признания конституционной гоминидной правосубъектности в отношении иных субъектов животного мира

При определении конституционной правосубъектности всегда возникает проблема выделения признаков субъекта – обладателя права, позволяющих сформировать общее представление о нем, выявить сущностные характеристики. С момента развития юридической науки в той или иной степени появлялись различные трактаты, пытавшиеся ответить на один глобальный вопрос: что есть человек?

При ответе на данный вопрос в большинстве случаев представляется давняя дискуссия об отнесении к человеческому роду женщин, точнее о роли церкви в стигматизации женщины. Начало подобному отношению дал писатель Максим Горький, написавший трактат, согласно которому отношение церкви («естественного органа буржуазной плоти») к женщине связано с ее освобождением от религиозных оков245. В последующих советских произведениях, посвященных истории религий, атеизма и борьбе женщин за свои права, неоднократно упоминались произведения, краткое изложение которых можно найти в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Это франкфуртское сочинение «Женщина не человек» (1690 г.)246 и книга, изданная в Лейпциге, «Любопытное доказательство, что женщина не принадлежит к человеческому роду» (1753). Одновременно делаются ссылки на дискуссию, развернувшуюся во время Второго Маконского собора (585 г. после Рождества Христова), об отнесении женщины к человеческому роду. Краткое упоминание данной истории также присутствует в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Но в более поздние времена выдумка обрастала дополнительными легендами, будто проблема в пользу женщин была решена перевесом в один голос247. В реалии присутствовал лишь лингвистический вопрос, следует ли в молитве словом «homo», переводимым в первую очередь как человек, именовать и женщину.

Отождествление человека с иными объектами животного мира – достаточно распространенное явление. Еще Аристотель отмечал: «Человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные»248. Эразм Роттердамский писал: «Человек – это некое странное животное, состоящее из двух или трех чрезвычайно разных частей: из души (anima) – как бы некоего божества (numen) и тела – вроде бессловесной скотины. В отношении тела мы не только не превосходим животных другого рода, что по всем своим данным находимся гораздо ниже их»249.

Английский философ Роберт Оуэн также сравнивал человека с организованным животным, обладающим «известными физическими, умственными и нравственными свойствами и способностями и обнаруживающим влечение к одним предметам и антипатию к другим»250.

Выделение человека из круга животного мира не вызывает споров.

Определение человека как субъекта права облек в настоящую доктрину немецкий философ Г. В. Ф. Гегель: «Для себя сущая, или абстрактная, воля есть лицо. Высшее в человеке есть то, что он – лицо, и тем не менее уже в самой этой голой абстракции лицо есть нечто презрительное. Лицо существенно отлично от субъекта, ибо субъект – лишь возможность личности, поскольку каждое живое существо есть субъект. Следовательно, лицо есть субъект, для которого эта субъективность есть, ибо в качестве лица и всецело для себя: оно есть единичность свободы в чистом для-себя-бытия»251. Гегель рассматривал такую категорию, как правовая личность. Не возникали у ученого и вопросы правоспособности: «Личность содержит вообще правоспособность и составляет понятие и саму абстрактную основу абстрактного и потому формального права. Отсюда веление права гласит: будь лицом и уважай других в качестве лиц»252. Гегель рассматривал личность в римском праве, в котором она определялась через принадлежность к сословию, состоянию. Тем самым отсутствовало «право лица», а было – «право особенного лица». В современном праве Гегель уже рассматривал личность как самостоятельный субъект вне принадлежности к коллективным образованиям, выделяя важный признак – его волю. Благодаря ей появляется такое свойство, как принадлежность лицу вещей, а значит, право собственности. Благодаря воле появляется также возможность лица «дать себе внешнюю сферу своей свободы, чтобы быть как идея»253. Гегель подчеркивал: «Лицо как непосредственное понятие и тем самым существенно единичное обладает природным существованием частично в себе самом, частично как такое, к чему оно относится как к внешнему миру»254. При этом следует согласиться с И. А. Исаевым: «Гегелевская концепция предполагала наличие диалектического единства особенного и универсального, личности и государства: в ней истинное не ограничивало, а расширяло, не подавляло, а возвышало личность гражданина, освобождая ее»255.

В то же время человек сравнительно недавно становится предметом самостоятельного изучения. Появляется новая наука – антропология, но и она имеет различные корни. Выделяют библейскую антропологию (как основу понятия о Личности в религиозном учении), уже в последующем появляются философская антропология, социальная антропология, физическая антропология. Активно в науку внедряется юридическая антропология, основателем которой традиционно считается Генри Джеймс Самнер Мэйн, в 1861 г.256 систематизировавший обычаи традиционных систем прав, обосновав развитие правовой системы в рамках эволюционной модели. В последующем Бронислав Малиновский критиковал эволюционную систему, призывая к этнографическим исследованиям. Отчасти ключевое слово «антропология» стало ассоциироваться с расологическими теориями. Французский ученый Де Гобино оценивал расы как различные ветви «одного или нескольких первородных и уже утерянных стволов»257. На различиях белой и черной рас настаивал другой антрополог – Поль Брока, считавший представителей негроидной расы промежуточным звеном между обезьяной и белым человеком258. Подобные идеи были восприняты немецкими учеными 30-х гг. прошлого столетия, выдвигавшими превосходство арийцев как основание возвышения фашистской Германии259.

Американская школа юридической антропологии активно занимается исследованием влияния социальных регуляторов на поведение в обществе. Один из главных вопросов: существует ли американская правовая культура?260 Англо-саксонская модель одновременно предлагает уйти от юридической антропологии (legal anthropology), перейти к антропологии права (anthropology of law), тем самым в основу методологии положить концепции Западного либерального мира, сосредоточившись на трех элементах: права человека, собственность и гражданство261. В современной науке активно проводятся исследования, связывающие юридическую антропологию с экономической моделью развития государства262. Для России данная отрасль науки открылась благодаря книгам Норбера Рулана263 и А. И. Ковлера264.

Д. Смехула отмечает: «Самый большой вклад антропологии права в том, что она определила право как феномен культуры, как интегральную часть культурно-цивилизационной “надстройки” человеческого общества, которая существует одновременно с биологической сущностью человека»265.

Обращаясь к упомянутой монографии А. И. Ковлера, нетрудно увидеть, что часть IV «Антропология права и вызовы современной цивилизации» посвящена изменению статуса семьи, правам эмбриона, возможностью человека распоряжаться своим телом и праву на достойную смерть (эвтаназию). Следует развить указанную последовательность и выделить дополнительные направления, которые обусловлены нарастающей агрессивностью биомедицинских технологий.

Вначале следует выделить возможность смешения генофонда человека с животными. Идея не нова. В конце XIX – начале XX в. происходили попытки скрещивания человека с обезьяной. Начавшись с общей теории, в центре которой находилась определенная увлеченность в Западной Европе социал-дарвинизмом, предложения нашли свое практическое воплощение у голландских натуралистов. В 1908 г. Г. М. Б. Мунс опубликовал книгу «Истина. Экспериментальные исследования о происхождении человека»266 (этой книгой о межвидовом скрещивании он пытался вызвать интерес к финансированию его экспедиции в Конго), которая лишь вызвала реакцию отторжения среди европейских ученых (причем в такой степени, что Г. М. Б. Мунс был уволен из университета).