Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Вспомогательные коммуникативные единицы как система 15
1.1. Теоретические основы исследования 15
1.1.1. Дискурс. Речь. Лингвистика речи 15
1.1.2. Вспомогательные коммуникативные единицы – особые единицы коммуникации 20
1.2. История изучения дискурсивов 27
1.2.1. Дискурсивы в зарубежной лингвистике 29
1.2.2. Дискурсивы в отечественной лингвистике
1.3. Свойства дискурсивов 52
1.4. Семантическая специфика дискурсивов 64
1.5. Функциональная специфика дискурсивов 82
Выводы по главе 1 98
Глава 2. Функционирование вспомогательных коммуникативных единиц в научной речи 100
2.1. ВКЕ в письменной научной речи 107
2.1.1. ВКЕ в русской письменной научной речи 109
2.1.1.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в русской письменной научной речи 111
2.1.1.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в русской письменной научной речи 123
2.1.2. ВКЕ в английской письменной научной речи 147
2.1.2.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в английской письменной научной речи 148
2.1.2.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в английской письменной научной речи 160
2.2. ВКЕ в устной научной речи 179
2.2.1. ВКЕ в русской устной научной речи 182
2.2.1.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в русской устной научной речи 182
2.2.1.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в русской устной научной речи 208
2.2.2. ВКЕ в английской устной научной речи 236
2.2.2.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в английской устной научной речи 238
2.2.2.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в английской устной научной речи 256
Выводы по главе 2 272
Глава 3. Функционирование вспомогательных коммуникативных единиц в речи СМИ 275
3.1. ВКЕ в газетной речи 278
3.1.1. ВКЕ в русской газетной речи 285
3.1.1.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в русской газетной речи 286
3.1.1.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в русской газетной речи 310
3.1.2. ВКЕ в английской газетной речи 337
3.1.2.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в английской газетной речи 339
3.1.2.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в английской газетной речи 354
3.2. ВКЕ в радиоречи 375
3.2.1 ВКЕ в русской радиоречи 379
3.2.1.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в русской радиоречи 381
3.2.1.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в русской радиоречи 411
3.2.2. ВКЕ в английской радиоречи 449
3.2.2.1. Функционирование дискурсивов-организаторов в английской радиоречи 453
3.2.2.2. Функционирование дискурсивов-регулятивов в английской радиоречи 477
Выводы по главе 3 505
Глава 4. Общая характеристика свойств систем вспомогательных коммуникативных единиц в русском и английском языках (основные итоги исследования) 508
4.1. Диффузность ВКЕ 512
4.2. Прагматическая полифункциональность ВКЕ 526
4.3. Синкретизм ВКЕ 535
Выводы по главе 4 554
Заключение 556
Список использованной литературы 565
Список использованных материалов 615
Список условных сокращений
- Вспомогательные коммуникативные единицы – особые единицы коммуникации
- Функционирование дискурсивов-организаторов в русской письменной научной речи
- Функционирование дискурсивов-регулятивов в русской газетной речи
- Прагматическая полифункциональность ВКЕ
Вспомогательные коммуникативные единицы – особые единицы коммуникации
Две главные тенденции в развитии лингвистики – накопление фактов, которое увеличивает хаос, и формирование новых методов, которое его преодолевает – лидируют попеременно в разные периоды. Диалектический принцип развития по спирали имеет место и в языкознании – объектом внимания учёных становятся то одни, то другие языковые факты, но каждый раз это происходит на новом, всякий раз на ином, более продвинутом уровне их понимания и исследования. Лингвистике свойственна постоянная борьба стремления к строгому изучению языка по образцу естественных наук и желания исследовать язык в антропоцентрическом ключе, с учётом интуиции и творческих способностей людей. Первый подход стремится к упорядочению, проведению строгих границ, рассмотрению языка как замкнутой системы, второй, связанный с именем В. фон Гумбольдта – к расширению любых рамок, междисциплинарным связям, постановке глобальных задач, хотя часто и без какого-либо строгого метода. В какой-то мере такой подход, во многом свойственный современной лингвистике, увеличивает хаос. Тем не менее, лингвистике необходимы оба этих подхода [Алпатов 2015].
Автор надеется, что проведённое исследование в определённой степени даёт ответы (безусловно, неполные) на три основных для лингвистики вопроса, обозначенные В. М. Алпатовым: как устроен язык, как он функционирует и как развивается. Данная диссертация написана в русле антропоцентрической дискурсивной прагмалингвистики, в центре которой – изучение реального функционирования языка «на самом деле» [Алпатов 2015: 17]. Главная задача нашего исследования – показать как, где и для какой цели используются в речи коммуникативные единицы, входящие в систему вспомогательных средств дискурса, определить состав и современное ядро этой системы и выявить тенденции её развития. Применяемый нами широкий подход к данным единицам, проведённые на его основе наблюдения и сделанные об их использовании выводы дадут возможность поднять понимание проблем существования и функционирования вспомогательных коммуникативных единиц на новый уровень. Вспомогательные коммуникативные единицы являются компонентами дискурса. Их отбор, появление в речи, использование и интерпретация обусловлены рядом факторов собственно лингвистического, социолингвистического, психолингвистического и культурного характера. Именно такой взгляд на эти единицы позволяет вывести их из текстового уровня, в рамках которого они долгое время рассматривались (например, как метатекстовые конструкции), на дискурсивный и представить анализ их функционирования в совокупности указанных факторов.
Проблема дискурса – это, пожалуй, одна из самых дискуссионных проблем в современной лингвистике (Н. Д. Арутюнова, В. И. Карасик, А. А. Кибрик, В. В. Красных, М. Л. Макаров, Г. Н. Манаенко, М. Пешё, К. Ф. Седов, П. Серио, М. Стаббс, В. Е. Чернявская, М. Фуко и мн. др.). Понятие «дискурс» уже прочно вошло в терминосистему лингвистики в спектре проблем языка и речи, языка и социума, языка и личности. Существует огромное количество подходов к изучению дискурса, а значит, и его дефиниций как следствие сложности и многоаспектности этого феномена. Однако главным образом все понимания термина дискурс так или иначе сводятся к двум основным.
Первый представляет собой, по мнению В. И. Карасика, ситуативную интерпретацию дискурса – «учёт социально, психологически и культурно значимых условий и обстоятельств общения» [Карасик 2002: 273]. В. Е. Чернявская полагает, что дискурс в этом понимании «обозначает конкретное коммуникативное событие, фиксируемое в письменных текстах и устной речи, осуществляемое в определённом, когнитивно и типологически обсусловленном коммуникативном пространстве» [Чернявская 2006: 75]. Другими словами, это текст в совокупности с его вокругтекстовым (экстралингвистическим) фоном. В этой связи анализ дискурса предусматривает изучение степени и характера влияния этого фона – социальных институтов, культурных, идеологических, психологических факторов на формирование языковых закономерностей и экстралингвистических условий использования языка в каждой конкретной коммуникации (по словам Т. М. Николаевой, «конвоя» речи [Николаева 2015]). Анализ дискурса даёт ответ на вопрос о том, как различные компоненты коммуникации (автор, адресат, канал сообщения, интенция, сфера коммуникации и т. д.) «отражаются во внутритекстовой организации и обусловливают в ней специфическую ... упорядоченность языковых единиц и структур» [Чернявская 2006: 75].
При таком понимании понятия дискурса и текста не подменяются и не дублируются. «Дискурс обозначает коммуникативный и ментальный процесс, приводящий к образованию некой формальной конструкции – текста» [Чернявская 2006: 75]. Текст следует рассматривать как результат речевой деятельности, «продукт речетворческого процесса» (термин И. Р. Гальперина [Гальперин 1981]). Необходимо подчеркнуть динамический характер дискурса в отличие от статической структуры текста. Именно в рамках данного подхода следует рассматривать уже ставшее классическим определение дискурса, данное Н. Д. Арутюновой в «Лингвистическом энциклопедическом словаре»: дискурс – это «речь, погружённая в жизнь»; это «речь, рассматриваемая как целенаправленное, социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания»; это «текст, взятый в событийном аспекте» [Арутюнова 1990: 136-137].
Если первый подход зарождался в англоязычной научной традиции, то второй восходит к французским лингвистам (М. Фуко, М. Пешё), пытавшимся уточнить традиционные понятия стиля и индивидуального языка. Понимаемый таким образом термин «дискурс» (и часто используемый как широкий синоним «дискурсивные практики» [Иссерс 2015]) описывает способ использования языка и имеет определение «какой» или «чей» дискурс. В центре внимания лингвистов в данном случае находятся различные разновидности речи, состоящие из текстов, объединённых одной общей темой и целью и функционирующих в пределах одной и той же коммуникативной сферы. Примерами могут служить медицинский, юридический, педагогический, научный, медийный и пр. дискурсы. Содержание таких дискурсов раскрывается интертекстуально – в комплексном взаимодействии многих отдельных текстов [Чернявская 2006: 76]. В последнее время для описания подобных явлений многие лингвисты пользуются термином интердискурс [Квадратура смысла 1999; Чернявская 2004, 2011; Будаев, Чудинов 2006; Иссерс 2015].
Функционирование дискурсивов-организаторов в русской письменной научной речи
В отечественной лингвистике также поднимаются вопросы происхождения дискурсивов и лежащей в основе этого процесса грамматикализации. Так, в книге В. В. Виноградова отмечается, что многие модальные выражения восходят к старым местоименным и глагольным формам или наречиям и со временем превращаются в частицы. Учёный подчёркивает естественность этого процесса, «в нём отражается расширение формально-синтаксических функций категории модальности», что в целом связано «со всё бльшим развитием аналитического строя русского языка». В. В. Виноградов пишет о возникновении особой категории «модальных частиц предложения», которые «отличаются от союзов тем, что выражают не связи между синтаксическими группами в составе речи, а разные качества самого высказывания или его частей, их отношение к действительности». Однако, по мнению учёного, модальные частицы не превращаются полностью в особый тип служебных морфем, т. к. этому «мешает широкое развитие модальных значений у полновесных слов и даже словосочетаний». В. В. Виноградов полагает, что современное понимание вводно-модальных слов часто не имеет ничего общего с их первоначальными значениями и употреблениями. Он приводит в пример частицу мол – маркер чужой речи и пишет, что в ней «не чувствуется ни императива молвь, ни прошедшего времени молвил». У большинства модальных слов и частиц «совсем не сохранилось и следа их бывшего употребления в роли предложений». Тем не менее, несмотря на свое происхождение из разных категорий, в современном языке эти слова образуют единую грамматическую категорию, и, как пишет учёный, необходимо определение грамматических разрядов этих единиц и их грамматических функций. Сам В. В. Виноградов предлагает, основываясь на этимологии, выделять семь разрядов модальных частиц, пять разрядов модальных слов и двенадцать разрядов модальных словосочетаний [Виноградов 1972].
О некоторых аспектах грамматикализации, порождающей неполнозначные, несвободные единицы пишет Г. И. Кустова: о превращении глаголов в частицы (давай поговорим; пускай зайдет), предложных групп в союзы (в ходе чего; по мере чего; под предлогом чего), иллокутивов (постой, я сам; погоди я сам) в дискурсивы (пост ой-ка, мы же вчера его видели; погоди, разве он уехал?). Среди последних широко представлены пропозициональные глаголы и их формы: слышишь; слушай; видишь; веришь; знаешь; скажешь; извините; простите; признаюсь; представь; представляю; представляешь и др. Исследовательница пишет, что «утрата мотивированности, прозрачных живых связей с исходным значением происходит из-за того, что человеку нужно обозначать всё более абстрактные сущности и отношения (к чему исходные значения с наблюдаемыми, физическими денотатами плохо приспособлены)» [Кустова 2012: 365].
М. Л. Рубинштейн исследует пути грамматикализации пространственных местоименных наречий там и тут и отмечает развитие у них помимо пространственного еще и временного значения: у тут – «в этот момент», близкое к «тогда» (тут профессор оглянулся и заговорил шёпотом); у там – «потом, после» (там видно будет). Кроме того, оба наречия демонстрируют поведение, характерное для частиц: вам т ут телефонограмму передали; у меня т ут компьютер сломался; как там Маша поживает?; какой там театр!. Тут в этих примерах маркирует нечто близкое, актуальное для говорящего, а там демонстрирует устранение говорящего от ситуации, т. е. из основного значения у тут наследуется компонент «близости», а у там – компонент «дальности», при этом «дальность»/«близость» здесь скорее эмоциональная или ситуативная (а не пространственная) [Рубинштейн 2004].
М. В. Коптев исследует степень и особенности грамматикализации русских маркеров ренарратива (или цитативов – указаний на то, что передаваемая информация известна с чужих слов) мол, -де, дескать и прослеживает их развитие от древнейших до современных русских текстов. В центре его исследования процесс отрыва словоформы от глагольный парадигмы и возникновения неизменяемой частицы [Копотев 2014].
Итак, мы видим, что с точки зрения своего семантического значения дискурсивы могут быть разными в зависимости от его присутствия или отсутствия, а также и от степени его присутствия. В рамках подхода к дискурсивным словам, принятого в нашем исследовании, непропозициональность этих единиц признается важным, но не определяющим фактором. Поскольку наше понимание дискурсивов является весьма широким, то и состав, включенных в эту категорию единиц, также довольно широк. Поэтому, мы в этом вопросе соглашаемся с мнением Б. Фрейзера и Дж. Андерсена и признаём, что дискурсивные слова могут быть как единицами, лишёнными пропозиционального содержания (ну; вот; и; да; well; oh; ah), так и в разной степени его сохраняющими. Так, многие русские маркеры глагольного происхождения значит; скажем; знаете; допустим, вероятно, находятся на второй стадии грамматикализации (как и английские you know; I mean; so to say; if you like), т. е. некоторое свое первоначальное значение они сохраняют. А другие маркеры проявляют свое значение в более полной мере: во-первых; к сожалению; к счастью; другими словами; честно говоря; следовательно; возможно; может быть; firstly; fortunately; unfortunately; in other words; frankly speaking; maybe и др. Однако это значение можно охарактеризовать как прагматическое (и процедурное [Fraser 1996; Curc 2011]), связанное с выражением отношения к сообщаемому, эмоциональным восприятием дискурса, отношений между частями дискурса. Прагматическое значение связано с регулярным употреблением дискурсивного маркера в конкретных ситуациях речи [Schiffrin 2006]. Причём источником прагматического значения часто является исходное пропозициональное значение [Brinton 1995], и первоначальная семантика в определённой мере может предсказать направление процесса прагматикализации [Lauwers, Vanderbauwhede, Verleyen 2012]. Появление у единицы, подвергшейся грамматикализации и делексикализации (термин Ю. Ленк [Lenk 2005]), прагматического значения даёт возможность в конечном итоге охарактеризовать весь этот сложный процесс эволюции дискурсивных маркеров как прагматикализацию [Lenk 2005].
Функционирование дискурсивов-регулятивов в русской газетной речи
Дискурсивы скажем в этих контекстах не только вводят пример, но и указывают на произвольность, неточность фактов, демонстрируют явную неуверенность говорящего, что подтверждает и частое использование дискурсивов-регулятивов, понижающих категоричность высказывания (казалось бы, можно, может быть), и неоднократное использование хезитатива там, который тоже указывает на неточность формулировки, и других хезитативов (вот), а также предложение, напрямую демонстрирующее неуверенность оратора: я не знаю как э / сформулировать / требования вот к первой части.
Всего сигналов примеров в обсуждениях зарегистрировано 58 случаев, т. е. в этом жанре РУНР эти дискурсивы отличаются самой высокой частотностью. В обсуждениях также встречаются дискурсивы так (5), конкретный пример, предложение я как пример приведу, а также синкретичные дискурсивы, сочетающие в себе функции сигнала ввода примера и сигнала неуверенности: положим, предположим, допустим.
Сигналы возможного продолжения в лекциях встречаются реже, чем в статьях (4 % в лекциях, 6 % в статьях), но представлены они такими же шаблонными дискурсивами, как и в текстах статей: и так далее (10), и тому подобное (3). Зафиксированные в единичных случаях и (многие) другие, и прочее свойственны, как показал наш материал, только устной речи. В двух случаях в лекции по лингвистике сигналы продолжения выражены предложениями: можно приводить много других примеров, таких примеров можно приводить много. Всего в лекциях зарегистрировано 17 случаев употребления подобных дискурсивов.
В материалах интервью дискурсивы возможного продолжения тоже немногочисленны (23). Большинство из них выражены дискурсивом и так далее (15); в единичных случаях употребляются и другие; и тому подобное; и прочее, а также весьма нестандартные фразы чего-то в этом роде; и целый ряд других. В научных обсуждениях эти дискурсивы встречаются реже, чем в интервью (20); все они представлены теми же самыми стереотипными оборотами: и так далее (16); и тому подобное; и прочие; и другие.
Теперь рассмотрим особенности функционирования дискурсивов, специфичных для устной речи. В лекциях – это хезитативы, и на них в этом виде РУНР приходится 28 % от всех локальных организаторов (т. е. более четверти). Хезитативы в лекциях – это довольно частотная разновидность дискурсивов: чаще используются только сигналы логических отношений (ср. хезитативов – 114 употреблений, логических сигналов – 175). Часть хезитативов выполняют исключительно функции, связанные с организацией речевого контакта: заполняя паузы, они тем самым способствуют пролонгации речевого контакта, сохранению права речи за говорящим в данный момент коммуникантом [Хлупачова 1995]. В лекциях, видимо, главными функциями хезитативов являются связующая и поисковая, поскольку во время лекции на право говорить никто кроме лектора, как правило, не претендует. В этих функциях главным образом встречаются частицы ну и вот. Приведем примеры из разных лекций: Вот эти понятия нам придется с вами различать // Ну / конкретной методикой исследования мы с вами заниматься не будем / потому что такими вещами занимаются ну скажем / в просеминаре / спецсеминаре; Там все эти вопросы / изложены в более развернутом виде чем / предложил я вам / вот в понедельник; То есть вот он (Мамин-Сибиряк – Е. В.) берет диалектное слово / «естевой» / и тут же его разъясняет / Ну способы семантизации / непонятных / неясных / слов самые / разнообразные (лингвистика); Ну и чтобы закончить эту характеристику / нужно сказать / что еще четвертый случай практической необратимости есть (химия); Я нарочно немножко забежал чуть / на несколько минут // чуть раньше; Ну а почему я заговорил так подробно / о Скиннере? (психология).
Частицы ну и вот, как и многие другие, являются многозначными (полифункциональными – подробнее см. 4.2), поэтому не все их употребления являются хезитативными. Например, большое количество случаев вот в нашем материале лекций мы отнесли к дискурсивам-акцентивам в связи с их усилительным или выделительным значением. Причем вот-акцентивов в исследованных нами лекциях зафиксировано больше, чем вот-хезитативов (23 и 19 соответственно). Кроме того, нами было отмечено, что часто вот-хезитатив употребляется вместе с другими дискурсивами, служащими сигналами уточнения или приведения примера (иногда вместе с ну): то есть вот, скажем вот, значит вот, ну вот очень интересный пример, ну вот например. Приведём примеры из лекции по лингвистике, в которой зафиксированы 14 из 19 употреблений вот-хезитативов (один из примеров с то есть вот приведён в абзаце выше): Ну вот например / совсем недавно / у нас в институте / мы принимали / одного американского профессора; Ну это так сказать реалия / тут ничего с ней не поделаешь / а вот скажем / Софья говорит о Скалозубе / что он речист; То есть вот автор / там довольно большая / э / лекция / вот этого грабара / о / питании народа / крестьян / в зависимости от / работы тяжелой или легкой.
На частицы ну и вот в связующей функции приходится бльшая часть всех хезитативов. Другие хезитативы синкретичны: помимо связующей сочетают в себе и функцию логического сигнала – обозначают границы высказываний (вот; так), переходы от одной мысли к другой (а вот; так), выводы (значит; в общем), сигнализируют о возвращении к предыдущей теме обсуждения (так вот; ну вот; да) и т. д. В отличие от чисто связующих, синкретичные хезитативы, как правило, употребляются в начале или конце высказывания и выделяются интонационно: являются ударными и выделены в отдельную синтагму. Поскольку мы изучали готовые расшифровки текстов лекций, то при оценивании интонации ориентировались на знаки препинания либо на специальные обозначения пауз принятые в расшифровках устных текстов.
Прагматическая полифункциональность ВКЕ
М. А. Кормилицына и О. Б. Сиротинина считают, что в мы-высказываниях, часто используемых в материалах СМИ последнего времени, выражается не личное мнение журналиста, а мнение большинства членов общества, подчёркивается, что «обсуждаемые проблемы не могут оставить равнодушными никого, в том числе и адресата». Такие высказывания служат еще и способом уйти от личной ответственности за оценки событий, поэтому становятся распространённым приёмом манипуляции читателем. Значительное преобладание мы-конструкций над я-конструкциями в проанализированных нами русских газетных статьях можно объяснить и падением авторитета журналистов, недоверием к их оценкам [Кормилицына, Сиротинина 2011: 58]. М. А. Кормилицына также полагает, что использование мы в газетах можно трактовать как приём удержания внимания адресата в общем с журналистом коммуникативном пространстве, приём соучастия [Кормилицына 2011]. Интересную трактовку мы-конструкций находим в книге А. O Киф: мы одновременно и инклюзивно, и эксклюзивно; это местоимение солидарности и отречения, включения и исключения; это сигнал и авторитарности, и общности. С помощью этих конструкций говорящий присваивает себе авторитет от имени своей аудитории, говорит от её лица, а с другой стороны, заявляет, что он тоже часть этой аудитории [O Keefe 2006]. Исследования, проведённые на материале речи российских политиков, также показывают преобладание в ней мы-конструкций над я-конструкциями [Харламова 2013].
Приведём примеры использования авторизующих ВКЕ разного типа. В колонке С. Белковского встречается авторизующая я-конструкция, синкретичная с функцией сигнала уточнения: Итоги референдума всегда правильно подведет бородатый русский мужик. Я имею в виду не абстрактного мужика, а вполне конкретного – Владимира Чурова. Мы-конструкция мы знаем подразумевает автора, читателя и весь российский народ: Мы и так знаем, что происходит в корпорациях, особенно подконтрольных государству. Порой даже слишком много знаем (МК, 01.04.2011).
Несколько раз в газетных материалах встретился устойчивый оборот я уж не говорю о ... , который синкретично выражает и значение акцентива. Приведём пример его употребления из колонки А. Максимова: Вы не замечали, что, скажем, социальные сети – это такие всероссийские поля боев: здесь воюют все со всеми – по любому поводу. Я уж не говорю про наши дороги, на которых постоянно происходят гонки, переходящие в бои. У этого же автора часто встречаются и мы-конструкции, подразумевающие весь российский народ, причём с помощью одной из них он эксплицитно говорит о том, кого именно он имеет в виду, когда употребляет мы: Мы чего-то никак не можем искоренить этого деления мира на своих и врагов. Мы никак не можем поменять лозунг «Вся наш жизнь есть борьба» на, скажем, «Вся наша жизнь есть познание» ... Когда я говорю мы, я себя не отделяю (РГ, 13.05.2013).
В колонке А. Невзорова о духовных «скрепах» употребляются инклюзивные мы-конструкции: Время всегда безжалостно к сочинениям, особенно к перегруженным идеологией. Простой пример – Достоевский. Как мы помним, именно его черносотенцы упорно объявляли своим кумиром; Конечно, мы помним, что арестован и приговорен Достоевский была за атеизм и волнодумство. Понимаем, что ужас приговора и каторги «сломал» его и научил никогда больше не ходить за «флажки» (МК, 26.02.2013).
Естественно, у разных авторов разные и количество авторизующих конструкций, и их значения. Например, в одной из колонок М. Ганапольского этих ВКЕ особенно много. Известно, что данный журналист всегда подчёркнуто открыто и эмоционально демонстрирует свою позицию, его тексты отражают его неравнодушие, искреннюю вовлечённость в те проблемы, о которых он пишет. И используемые им авторизующие конструкции помогают это продемонстрировать. Приведём примеры из его колонок. Из колонки, посвящённой «духовной безопасности» в Белгородской области: Зная, что эту статью обязательно положат на стол вышеупомянутым чиновникам из Белгорода, я хочу обратиться именно к ним ... Я хочу обратиться ко всем тем, кто подмахнул эту чудовищную бумагу, главный смысл которой в том, что в Белгородской области появились удивительные люди, которые знают, что нужно душам их сограждан; Я знаю, почему вы запретили эти спектакли. Дело не в матерных словах – я думаю, что с режиссером можно было легко договориться о крохотных купюрах, если бы высказали авторам спектакля свое уважение; Я вам вот что скажу. Если не умеете работать с молодежью – уйдите. Только не на заседание, а вообще. В этой же колонке встречается и мы-конструкция инклюзивного типа: И вот мы уже узнаём о «рекомендации» не предоставлять площадки для исполнения heavy metal – тяжелого «металлического» рока, чтобы предотвратить «сатанинскую деятельность», присущую музыкантам этого стиля (МК, 18.02.2011). Дискурсивы я хочу обратиться, я вам вот что скажу, являясь авторизующими конструкциями, относятся нами к синкретичным, поскольку одновременно выполняют и функции перформатива, о которых речь пойдёт ниже. Они предваряют речевые действия автора.