Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Лингвистические гендерные исследования в контексте решения проблемы субъекта познания в постмодернистской теории 19
1.1. Когнитивная лингвистика и феминистская эпистемология и их роль в пересмотре теории субъекта познания 19
1.2. Постмодернистские основания современных исследований в гуманитарных науках 24
1.2.1. Деконструктивизм Ж. Дерриды 26
1.2.2. Теория власти/знания в работах М. Фуко и отношения власти и языка в теории Р. Барта 29
1.2.3.Дискурсивный субъект Ж. Лакана 33
1.2.4. Психоаналитическое обоснование теории гендерно маркированного субъекта 36
1.3. Репрезентации структуры Я в психоанализе, социальной психологии и когнитивной лингвистике 39
1.3.1. Психоаналитическая теория личности в работах З. Фрейда и Ж. Лакана 39
1.3.2. Теории личности, идентичности и гендерной идентичности в социальной психологии 41
1.3.3. Теория субъективности в лингвистике и теория репрезентации субъекта познания в когнитивной лингвистике 47
1.4. Проблематика гендерных исследований в социолингвистике и (лингво)культурологии 54
1.5. Обоснование теории гендерной интерпретанты 81
1.5.1. Теоретические модели лингвистического описания гендера 81
1.5.2. Интерпретативно-конструктивистский подход 85
Выводы по первой главе 94
Глава II. Феминистская парадигма в критике западноевропейского дискурса гуманитарных наук и языка 97
2.1. Феминизм как теория и общественное движение 97
2.2. Феминистская критика западноевропейского философско-религиозного и историко-литературного и литературоведческого дискурса 101
2.2.1. Половой диморфизм и его репрезентация в западноевропейской культуре 101
2.2.2. Концептуализация женственности в художественном и публицистическом дискурсе в викторианский период 114
2.2.3. Феминистская критика литературоведческого дискурса 126
2.3. Феминистский дискурс в социологии: биологический детерминизм и социальный конструктивизм 131
2.4. Феминистская критика языка 141
2.4.1. Социально-конструктивистская лингвистика и критический дискурс-анализ 141
2.4.2. Феминистская лингвистика и движение за политкорректность в английском языке 146
Выводы по второй главе 167
Глава III. Гендер как интерпретируемый и интерпретирующий феномен в языке и дискурсе 171
3.1. Гендер как интерпретируемый феномен в пространстве языка и дискурса 171
3.1.1. Форматы знания в концептуальном пространстве гендера 173
3.1.2. Структура категории GENDER 179
3.1.3. Гендерный маркер и гендерный концепт 183
3.1.4. Типы знания и гендерная категоризация в языке 188
3.1.5. Когнитивное варьирование гендера в дискурсе англоязычной поэзии 206
3.2. Гендер как интерпретирующий феномен в языке и дискурсе 213
3.2.1. Параметризация гендерно маркированного опыта: репрезентация концепта в сознании американских мужчин и женщин 215
3.2.2. Концептуальный анализ в гендерной лингвистике 225
3.2.2.1. Трехуровневый анализ репрезентации концепта FREEDOM 236
3.2.2.2. Гендерное измерение в репрезентации концепта BEAUTY в сознании англоговорящих мужчин и женщин 247
3.2.2.3. Конфликт социальной и гендерной роли в репрезентации концепта CAREER 265
3.2.2.4. Репрезентация концепта MARRIAGE в текстах малого формата: попытка рефрейминга 289
Выводы по третьей главе 304
Заключение 309
Список использованной научной литературы 316
Список справочной литературы 365
Список источников фактического материала 368
- Теория власти/знания в работах М. Фуко и отношения власти и языка в теории Р. Барта
- Половой диморфизм и его репрезентация в западноевропейской культуре
- Феминистская лингвистика и движение за политкорректность в английском языке
- Когнитивное варьирование гендера в дискурсе англоязычной поэзии
Введение к работе
Актуальность исследования определяется его включенностью в
антропоцентрическую парадигму, которая исходит из понимания
субъективно-объективного характера языка и дискурса. Эта парадигма
предполагает понимание языка как отражение вечной работы духа (В. фон
Гумбольдт), акцентируя миросозидающую функцию языка. Современное
языкознание также характеризуется «экспансионизмом» (Е.С. Кубрякова), –
оно уже не ограничивается рамками исключительно лингвистических
исследований, а все больше обращается к общему контексту культуры и
науки, расширяя базу экспланаторности для объектов языка. Всплеск
интереса к гендерным исследованиям в лингвистике связан также с
интенсивным развитием в западноевропейских странах мощного
протестного, в разной степени идеологически ангажированного
феминистского дискурса, в том числе, возникновением тенденции языкового
реформирования, ставящего цель борьбы с дискриминацией женщин на
основе движения за политическую корректность в языке. На этапе третьей
волны феминизма (постфеминизм) в ситуации кризиса феминизма возникла
необходимость всестороннего изучения содержания феминистского
дискурса, бурно развивавшегося в период второй волны феминизма во второй половине ХХ века.
Степень разработанности темы исследования. Современной лингвистической гендерологией накоплен значительный опыт в области анализа лингвистической представленности знаний о гендере, однако обычно исследователи тяготеют к изучению эксплицитных уровней языка, в то время как когнитивно-дискурсивный аспект проблемы остается недостаточно изученным.
Исследования в области гендерной теории и лингвистики гендера на Западе связаны с именами таких выдающихся феминистских теоретиков и лингвистов, как: Э. Андерсон, Дж. Батлер, С. Де Бовуар, Л. Иригарэй, Х. Коттхофф, Дж. Коутс, К. Миллет, Т. Де Лауретис, Э. Сиксу, Д. Спендер, С. Ромейн, Д. Таннен, Д. Флекс, Б. Фридан, М. Хеллингер, Э. Шорэ и др. Исследования российских лингвистов также ведутся по целому ряду направлений, таким, как: этноспецифическое конструирование гендерной идентичности (А.В. Кирилина, М.В. Томская, О.В. Рябов); языковое конструирование гендера в PR-технологиях (Е.С. Гриценко); исследования гендера как фактора языковой системы (А.А. Григорян, З.В. Манзуллина, Р.А. Короленко) и дискурсивного фактора (Л.И. Гришаева, А.С. Вахрамеева, О.Ю. Черных); исследование репрезентации гендерной концептосферы в дискурсе афроамериканской песни (Л.Г. Дуняшева) и кинотексте (А.А.
Бодрова); исследование гендерного эмотивного дейксиса (С.В. Иванова, З.З.
Исхакова); исследование гендерных стереотипов в западной прессе, рекламе
и глянцевых журналах (Г.С. Двинянинова, С.П. Ермакович, А.О. Лалетина,
Е.С. Ожгихина, М.В. Гаранович, Ю.В. Попова, И.В. Полевая); исследование
невербального гендерно обусловленного поведения (Г.Е. Крейдлин, В.В.
Ганина); исследование особенностей трактовки понятия «гендер» в
отечественных СМИ и прецедентных текстах (Г.Г. Слышкин); методики
установления имитации речи лица противоположного пола (Р.К. Потапова,
В.В. Потапов, Е.И. Горошко); гендерные особенности интернет-
коммуникации (О.В. Згордан, Е.Г. Соколинская, О.Г. Максименко);
особенности гей-лесбиан коммуникации (Е.И. Горошко);
лексикографические аспекты гендера (М.С. Колесникова, М.В. Сергеева);
гендерное коммуникативное поведение (И.А. Стернин, Е.Ю. Гетте, Е.И.
Винник, Е.А. Каркищенко, С.В. Коломиец); исследование репрезентации
гендерных стереотипов во фразеологии (И.В. Зыкова, О.А. Васькова, О.Ю.
Шишигина); исследование гендерно специфической реализации
эмоциональных состояний (Н.Г. Талашова); вопросы гендерного равноправия в языке правовых и административных документов (Л.А. Аверкина, М.Е. Федотова); исследование репрезентации гендерной концептосферы в сказочном дискурсе (М.В. Демина, Е.А. Чернышова) и реконструкция гендерной концептосферы Средневековья (И.В. Палаева); исследование репрезентации гендера в художественной литературе (З.Ю. Хачмафова, Е.В. Царева).
Целью настоящего исследования является разработка теоретической базы для экспликации гендера как фрагмента социокультурного знания и изучения интерпретационного потенциала этого знания с позиций когнитивной лингвистики.
В соответствии с обозначенной целью, в исследовании были поставлены следующие задачи:
-
Раскрыть роль различных теорий личности, постулируемых в психоанализе, социальной психологии и когнитивной лингвистике, в трактовке постмодернистского субъекта познания как гетерогенного, многоуровневого дискурсивного образования.
-
Рассмотреть теории лингвистов и культурологов ХХ века с целью критического осмысления различных направлений гендерных исследований и обосновать выбор в пользу лингвистического исследования интегративного типа.
-
Проанализировать данные теоретических лингвистических исследований и ассоциативных экспериментов психологов и психолингвистов по исследованию категории рода, включающие языковой материал английского, немецкого, испанского и русского языков.
-
Описать концептуально-тематическую область ГЕНДЕР и выявить форматы знания, при помощи которых она структурирована и репрезентирована в языке.
-
Исследовать когнитивные основания категории рода в языке и процессы гендерной категоризации в ходе приписывания объекту пола и рода.
-
Выявить влияние гендерной идентичности субъекта познания на интерпретацию события на основе анализа языкового поведения мужчин и женщин.
-
Разработать исследовательскую процедуру по выявлению гендерного измерения концепта в процессе концептуального лингвокультурологического анализа.
Развитие гендерных исследований связано с появлением и легитимацией новых областей знания, одной из которых является знание о гендере, то есть знание мужчин и женщин о мужчинах и женщинах, отраженное в словаре и текстах естественных языков, которое и является объектом исследования в настоящей работе.
Предметом диссертационного исследования является взаимодействие мыслительных и языковых структур в (вос)производстве знания о гендере, а также реализация интерпретирующего потенциала этого знания в процессах когниции и коммуникации. Предлагаемый подход опирается на концепцию гендерной интерпретанты, понимаемой как часть языкового значения, учитывающая информацию о гендере и гендерной идентичности субъекта речемыслительной деятельности.
Теоретической базой диссертационного исследования послужили работы отечественных и зарубежных ученых в следующих областях:
Когнитивная лингвистика (Н.Н. Болдырев, В.З. Демьянков, Е.С. Кубрякова, В.И. Карасик, А. П. Бабушкин, Г.Г. Слышкин, О.В. Магировская, О.Г. Дубровская, Ч. Филлмор, G. Lakoff, M. Johnson, R. Langaker, J. Fauconnier, R. Jackendoff, W. Croft, A. Cruse, W. Taylor, T. Nagel, L. Boroditsky и др.).
Семиотика (Ч. Пирс, Ч. Моррис, У. Эко, М. Фуко, Ю.М. Лотман, М.М. Бахтин, А.М. Пятигорский, Р. Барт, Р. Блакар, Ж. Лакан, М. Мерло-Понти, Р. Якобсон, С.Н. Виноградов, J. Kristeva, V.N. Toporov, J.Derrida и др.).
Лингвокультурология (Ю.Н. Караулов, А. Вежбицкая, Ю.С. Степанов, В.И. Постовалова, Л.О. Чернейко, В.В. Красных, N. Quin, Sh. Ortner, G. Hofstede и др.).
Лексикология и грамматика (Ф. де Соссюр, Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, А.А. Григорян, А.В. Кирилина, Н.А. Кобрина, М.Я. Блох, O. Jespersen, Ch. Hockett, T.H. Swartengen, J.J. Corbett, A. Curzan, M.H. Ibrahim, H.A. Foundalis, J. Kurylowisz, U.K. Nissen и др.).
Лингвистическая прагматика (G.P. Grice, J. Austin, D. Sperber, D. Wilson, Е.С. Гриценко, Г.Г. Молчанова и др.).
Теория дискурса (М.Л. Макаров, Л.И. Гришаева, Л. В. Цурикова, А.П. Чудинов, Э. В. Будаев, N. Fairclough, T. Van Dijk, R. Wodak и др.).
Феминистская теория (Г.А. Брандт, Г.Ф. Будде, С. Де Бовуар, Н.А. Пушкарева, Б. Фридан, Э. Сиксу, L. Irigaray, J. Butler, R. Lakoff, M. Hellinger,
H. Kothoff, E. Anderson, M. Daly, Ch. Witt, D. Spender, L. Mendez, K. Crawford, S. Mills, D. Tannen, S. Romaine, J.W. Scott, S. Bordo, J. Robison, E. Tseelon и др.).
Методологическая база исследования. Специфика объекта изучения, цели и задач исследования требует применения комплекса аналитических методов в рамках когнитивно-дискурсивного подхода. Используются методы когнитивного моделирования, компонентного анализа, метод когнитивно-матричного анализа, метод интроспекции, метод концептуального лингвокультурологического анализа, метод этимологического анализа, метод сопоставительного анализа, а также метод гендерной интерпретации как основной прием данного исследования.
Интерпретативизм как концепция является продуктивной теорией в эпистемологии науки, разрабатываемой со времен И. Канта и Ф. Ницше. Интерпретация понимается как процесс познания, приводящий к определенному результату, а, следовательно, интерпретация является деятельностью. Эта деятельность характеризуется как создание конструкта– модели объекта. Интерпретация является «не просто действием, но действием, которое само пронизано толкованиями, находящимися в определенной зависимости от точек зрения, или перспектив толкователя, его культурно-определяемого стиля мышления» [ЭЭФН 2009]. Эта концепция называется «философией интерпретативных конструктов» и в настоящее время считается, что на этом пути возможно теоретическое объяснение символического характера познания.
Теория интерпретации долгое время существует в филологии, – этот подход ассоциировался первоначально с герменевтикой как наукой толкования текстов и предполагал декодирование, расшифровку текстов. В настоящее время теория лингвистической интерпретации используется и развивается, в частности, в исследованиях В. З. Демьянкова, Н.Н. Болдырева и его школы когнитивной лингвистики, – преимущественно, в когнитивной семантике. Сама когнитивная способность человека понимается как интерпретационная способность: «понятие языковой когниции совпадает с тем, что в последние годы, в рамках интерпретационизма, называют интерпретацией в широком смысле, охватывающей фактически все действия над языком, когда для этих действий появляется повод – речь» [Демьянков 1994: 17].
Теория лингвистической интерпретации рассматривается как один из эффективных современных подходов к экспликации любой социально маркированной ситуации на семиотическом уровне и имеет значительный потенциал для исследования лингвистических аспектов изучения социальной реальности.
Исходя из цели и задач работы, избранного объекта и предмета исследования, в качестве эмпирического материала для проводимого анализа были выбраны:
– тексты художественной и публицистической литературы англоязычных
авторов XIX-XXI вв.;
– данные ассоциативных экспериментов психологов и психолингвистов по
исследованию категории рода и гендерно обусловленных различий в языке;
– тексты устных интервью и статей из американских газет «USA Today»,
«Daily News», «The New York Times», «Banjo Daily News», «Telegram &
Gazette», «Maine Day»;
– тексты глянцевых изданий Elle, Glamour, Marie Claire, Oprah Magazine,
Cosmopolitan, Harper’s Bazaar, Maxim, Men’s Health, Best Life Magazine,
Esquire;
– англоязычные смеховые тексты малого формата (анекдоты и шутки).
Общий корпус примеров составил более 5 тыс. лексических единиц,
словосочетаний, фрагментов и завершенных текстов. Широко
использовались данные лексикографических источников, научной, учебной и научно-популярной литературы по вопросам гендерных исследований и когнитивной лингвистики.
Обоснованность и достоверность результатов обеспечивается тщательной разработкой теоретических оснований исследования и репрезентативностью эмпирического лингвистического материала.
Соответствие диссертации Паспорту научной специальности.
В соответствии со специальностью 10.02.19 – Теория языка исследование социокультурного фактора «гендер» осуществляется с позиций его интерпретирующего потенциала в языке и дискурсе. Полученные научные результаты соответствуют паспорту специальности 10.02.19 – Теория языка, в следующих областях:
1 – теоретическая лингвистика (когнитивный подход в лингвистике, язык и
культура, социальная стратификация языка);
связь с гуманитарными науками (философия, психология, социология, культурология, история, литературоведение);
2 – морфология и грамматика (понятие грамматической категории);
6 – значение в структуре языкового знака (развитие концепции значения в семиотике); семантика предложения-высказывания (прямой и косвенный способ передачи смысла, эксплицитная и имплицитная информация в высказывании);
12– социум и язык (половозрастные противопоставления в языке); власть и язык (язык и идеология, язык и культура).
Научная новизна исследования заключается в том, что впервые:
1) обоснована закономерность появления гендерных исследований в
контексте постмодернистских трактовок структуры субъекта
речемыслительной деятельности в гуманитарных науках второй половины
ХХ века;
2) обозначен фрагмент знания, конституирующий содержание
социокультурного конструкта «гендер»;
3) проанализирован западноевропейский феминистский дискурс для
построения когнитивной матрицы гендера, структурирующей дискурс
европейских гуманитарных наук и искусства;
4) разработана теория гендерной интерпретанты как
интерпретационного конструкта, позволяющего осуществить трансляцию
гендерных смыслов, как в системе языка, так и в ходе коммуникации;
5) введена исследовательская процедура интерпретационного
гендерного анализа, которая создает возможность осуществлять анализ
когниции и коммуникации гендерно маркированного субъекта, что позволяет
говорить о новом направлении в лингвистических гендерных исследованиях
– когнитивной гендерологии;
6) проанализированы специфика взаимодействия лингвистического и
нелингвистического знания в репрезентации гендерных различий в категории
рода в европейских языках и роль трех конкурирующих типов знания (знание
о мире, знание о социуме и знание о языке) в этом процессе;
7) выявлен пакет форматов знания, организующих концептуально-
тематическую область «гендер»;
8) описаны гендерно обусловленные особенности освоения социальной
реальности на примере гендерно маркированной параметризации события и
гендерно обусловленной параметризации концептуального пространства
социокультурных концептов FREEDOM, BEAUTY, CAREER, MARRIAGE.
На защиту выносятся следующие наиболее существенные результаты исследования, обладающие научной новизной и полученные лично соискателем:
-
Учет гендерной маркированности познающего субъекта в актах когниции и коммуникации базируется на отрицании картезианской теории познания и утверждении теории эпохи постмодерна о связи знания с телесным опытом. Познающий субъект представляет собой личность, опыт которой основан на коллективном (разделенном) знании, функционирующем на уровне подсознания. Будучи усвоено в ходе социализации как на национально-специфическом и социоспецифическом (гендерном, биосоциальном) уровне, так и на индивидуальном уровне, это знание отражается в структуре языкового значения.
-
Гендер образует в языке и культуре фрагмент социально маркированного знания, которое имеет ряд измерений. Гендерная маркированность индивидуального опыта манифестируется на всех трех уровнях языковой личности: когнитивном, вербально-семантическом, и мотивационно-прагматическом.
-
Под гендерной интерпретантой понимается составляющая значения, отражающая знание гендерных смыслов как «опыта знака», которые должны быть учтены в процессе коммуникации для ее полноценного протекания.
-
Концептуально-тематическая область «гендер» характеризуется представленностью при помощи ряда форматов знания, таких, как
андроцентрическая эпистема, когнитивная матрица, гендерный стереотип, категории HUMAN BEING, GENDER, концепты MASCULINITY/FEMININITY.
-
Знание о гендере отражено в структуре категории HUMAN BEING, которая выступает как сложное образование, структурированное на базовом уровне категоризации оппозицией man/woman, и представленное на суперординатном уровне концептом MAN. Концепт MAN формирует категорию HUMAN BEING, так как он обладает способностью в качестве метонимического прототипа представлять категорию в целом. Категория GENDER имеет сходное строение на базовом и субординатном уровне, однако она имеет иную когнитивную доминанту: на суперординатном уровне она формируется концептами MASCULINITY/FEMININITY.
-
В процесс гендерной категоризации вовлечены как лингвистические, так и нелингвистические представления, а именно: знание о мире (биологический пол референта), знание о социуме (гендер) и знание о языке (лингвистический род). В таких случаях слово нередко попадает в зону противоречия между лингвистическим и нелингвистическим знанием, когда виды знания конкурируют друг с другом – в результате говорящий попадает в ситуацию когнитивного диссонанса, трудно устранимую в связи со стабильностью лингвистических средств оформления высказывания в языках с грамматической системой рода.
-
Гендерная маркированность процесса познания проявляется в гендерно маркированной интерпретации объекта познания, что находит отражение в специфике осмысления социальной реальности.
Теоретическая значимость исследования заключается в применении
понятийного и исследовательского аппарата когнитивной лингвистики для
экспликации организации фрагмента знания о гендере и влиянии знания о
гендере на процессы когниции и коммуникации в ходе формирования
дискурса в гендерно маркированных ситуациях. Исследование расширяет
представления о связи и взаимодействии мыслительных и языковых структур
в интерпретирующей деятельности коллективного и индивидуального
субъектов, а также задает перспективу изучения интерпретационной
деятельности субъекта с позиций других социокультурных параметров, в
рамках которых конструируется языковая личность. Результаты
исследования показали перспективы анализа в новой области гендерологии – когнитивной гендерологии.
Практическая значимость диссертационного исследования вытекает
из возможности использования его теоретических положений и конкретных
результатов в теоретических курсах и на практических занятиях по
межкультурной коммуникации, лингвокультурологии, теоретической
грамматике, лингвистической прагматике, лексикологии, стилистике, а также в спецкурсах по лингвистической и когнитивной гендерологии.
Апробация материалов диссертационного исследования.
Основные положения диссертации были представлены в виде докладов на научных и научно-практических международных конференциях в России и за рубежом, в том числе:
на конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация» в Москве (Москва: МГЛУ 2001, 2003); на 1-ом международном семинаре по лингвистике и лингводидактике «Проблемы лингвистики и методики обучения иностранным языкам: традиции и стратегии обновления» (Тамбов: ТГУ, 2001); на конференции «Филология и культура» в Тамбове (Тамбов: ТГУ 2001, 2005, 2007, 2009); на конференции «Семиотика и имиджелогия деловых культур» в Тамбове (Тамбов: ТГУ 2003); на конференции «Царскосельские чтения» в Санкт-Петербурге (Спб.: ЛГУ 2003, 2004, 2016); на конференции «Язык. Человек. Культура» в Смоленске (Смоленск: СГПУ 2005); на конференции «Когнитивное моделирование в лингвистике» в Варне (Варна 2005); на конференции «Культура в зеркале языка и литературы» в Тамбове (Тамбов: ТГУ 2008); на конференции в Санкт-Петербурге «Языковая личность в контексте времени» (Спб.: СПбГУЭФ 2010); на конференции в Санкт-Петербурге «Язык и речь в междисциплинарном пространстве» (Спб.: СпбГУЭФ 2011); на конференции в Санкт-Петербурге «Язык и культура в эпоху глобализации» (Спб.: СпбГЭУ 2013); на международных конгрессах по когнитивной лингвистике в Тамбове и Санкт-Петербурге (Тамбов: ТГУ 2006, 2008, 2010; Спб.: СпбГЭУ 2015); на XVI международном симпозиуме по психолингвистике и теории коммуникации «Психолингвистика в XXI веке: результаты, проблемы, перспективы» в Москве (Москва, 2009); на конференции «Круглый стол ИЯ РАН» в Москве (Москва, 2009, 2014); на Всероссийской научной конференции в Тамбове «Взаимодействие мыслительных и языковых структур» (Тамбов: ТГУ 2010); на Всероссийской научной конференции в Тамбове «Когнитивная лингвистика: итоги и перспективы» (Тамбов: ТГУ 2013); на вузовской конференции «Никитинские чтения» в Санкт-Петербурге (Спб: РГПУ им. А.И. Герцена 2014); на VII международной научно-практической конференции в Санкт-Петербурге «Перевод. Язык. Культура» (Санкт-Петербург: ЛГУ 2016).
Материалы диссертации нашли отражение в спецкурсе
«Функциональный аспект языка», прочитанном студентам Тамбовского государственного университета в 2003-2006 гг. и студентам Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена в 2011-2013 гг., а также в курсе «Когнитивная гендерология» для аспирантов Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина, разработанном в 2015 г.
Подходы и методы, разработанные в диссертации, применялись в ходе
выполнения курсовых и дипломных работ по соответствующей
проблематике.
Публикации. Основные положения диссертации освещены в 70 публикациях по теме диссертации в центральной и региональной печати
общим объемом 34,28 п.л. (авторский вклад 33,46 п. л.), в том числе в монографии «Гендер. Язык. Ментальность» объемом 217 страниц (12.61 п./л.) и в 23 статьях, опубликованных в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ, а также в 3 публикациях на базе SCOPUS и WEB.
Объем и структура диссертации.
Структура диссертационного исследования определяется логикой поставленных задач, спецификой объекта и предмета рассмотрения. Диссертация объемом 375 страниц (содержательная часть 317 страниц) состоит из введения, трех глав, заключения, списка научной литературы (525 источников, из них 175 на иностранном языке), списка использованной справочной литературы (32 источника), списка источников фактического материала (102 источника), 27 таблиц.
Теория власти/знания в работах М. Фуко и отношения власти и языка в теории Р. Барта
М. Фуко обосновал концепции, в огромной степени, повлиявшие на представления о способе производства гуманитарного знания. В конечном счете, М. Фуко создал концепцию истории культуры и методики ее анализа, в которой роль языка рассматривается как основополагающая, хотя по сути своей концепция М. Фуко является интердисциплинарной.
М. Фуко попытался сформулировать представление о механизме функционирования западноевропейской цивилизации на основе связи власти со знанием, объясняя «разрыв истории» «разрывами» в подходах к производству знания. Фактически М. Фуко пытался описать «процесс, ведущий к смене одной научной формации другой, практически аналогичный смене научных парадигм в терминах Т. Куна» [Ильин 1996: 66].
В становлении западноевропейского сознания он выделил три периода, характеризующиеся особым соотношением «слов и вещей». «Эпистемы или формы знания Реннесанса, Классицизма и Модерна обозначают срезы эпох и одновременно этапы в образовании субъект-центрированных наук о мире » [Хабермас 2003: 285]. В ренессансной эпистеме слова и вещи тождественны друг другу, непосредственно соотносимы друг с другом, и даже взаимозаменяемы (слово-символ). В эпистеме классического рационализма слова и вещи лишаются непосредственного сходства и соотносятся лишь опосредованно - через мышление, в пространстве представления (слово-образ). В современной эпистеме слова и вещи опосредованы "языком", "жизнью", "трудом", вышедшими за рамки пространства представления (слово - знак в системе знаков).
Наконец, в новейшей литературе язык, чем дальше, тем больше, замыкается на самом себе, обнаруживает свое самостоятельное бытие. Слово-символ, слово-образ, слово, замкнутое на само себя, - таковы основные перипетии языка в новоевропейской культуре.
Хотя М. Фуко упомянул выражение «эпистема» всего лишь в одном из своих произведений, оно прочно вошло в обиход теории познания. Н.С. Автономова так комментирует процесс победы «слов» (Логоса) над «вещами»:
«язык как вещь среди вещей (Возрождение);
язык как прозрачное средство выражения мысли (классический рационализм);
язык как самостоятельная система в современной эпистеме» [Автономова 1991: 362].
Деятели Просвещения, размышляя о языке, рассматривали проблему знака и его сущности с полным осознанием опасностей, таящихся в самой природе слова как знака.
Ж. Руссо видел источник беды в том же, в чем и Ж. Деррида: письменность, которая, кажется, должна фиксировать язык, на самом деле его изменяет. Она меняет не слова, а дух языка. Она ставит точность на место выразительности. Говоря – передают чувства, когда пишут – мысли. С изобретением письменности язык как бы замыкается в самостоятельную имманентную сферу, теряя связь с человеком, с одной стороны, и с истиной, с другой. С точки зрения М. Фуко этот разрыв угрожает единству человека и, в конечном счете, снимает вопрос о человеке как сущности (так называемая «смерть человека»).
Ю.М. Лотман отмечает, что «акцент языковой проблемы переносился из области логики в область социологии, из семантики – в прагматику. История языка рисовалась как рассказ о превращении искренних восклицаний, продиктованных самой природой, в язык социальной лжи, конденсатор всей общественной неправды» [Лотман 1992: 217].
Вклад M. Фуко в постмодернистскую теорию формулируется в рамках новых предложенных им представлений о власти, теле и дискурсе. М. Фуко много внимания уделял разработке вопроса о том, каким способом современная власть создает «послушные тела». Он исследует власть и дискурсивные механизмы ее реализации. М. Фуко противопоставляет классическому представлению о власти (наличие властвующего и подчиненного; негативный характер — подчинение, запрещение, принуждение; привилегия государства) "генеалогию власти", которая описывает современную власть, которая реализуется неразрывно со знанием, организуя социальное пространство по принципу "всеподнадзорности".
Согласно воззрениям М. Фуко, власть и знание непосредственно пронизывают друг друга, поэтому нет отношений власти без установления соответствующего поля знания, нет и знания, которое не предполагало бы и не конституировало бы в то же время отношений власти. Дискурс, согласно концепции М. Фуко, трактуется не столько как способ организации отношений между "словами" и "вещами", сколько как установление, обусловливающее режим существования объектов, поэтому «воля к знанию» предстает одновременно как «воля к власти». Следовательно, недостаточно рассматривать дискурсы как совокупности знаков (то есть означающих элементов, которые отсылают к содержаниям или к представлениям). Дискурсы М. Фуко рассматривает как практики, которые систематически образуют объекты, о которых они говорят; как способ создания значений.
Власть как дискурсивный феномен составляет заметную часть проблематики Р. Барта. По Р. Барту, разделены не только виды языковой деятельности (потребление и производство), не только культура, но и сам язык внутри себя. «В «примиренной культуре», на уровне которой нет видимых конфликтов, на самом деле имеет место разделение (социальное) языков» [Барт 1994: 520]. Социальная система закрепляет разделение языков, в результате чего в культуре возникает множество социолектов. Каждый из социолектов основан на исключении фигуры Другого, поэтому «социальное» понимается им как «разделенное».
«Языки эти не сообщаются друг с другом (разве что в разговорах о погоде), причем, не на уровне языковой системы, которая понятна для всех, а на уровне дискурса и его видов языки нелюбопытны, равнодушны к друг другу; в нашем обществе мы обходимся языком себе подобных, не нуждаясь жизненно в языке другого » [Барт 1994: 524]. Р. Барт вводит классификацию, с помощью которой все языки делятся на внутривластные (энкратические) и вневластные (акратические) (там же: 530).
В поле гендерных исследований это разделение соответствует мужскому и женскому языкам (язык, «осененный» властью, и вневластный язык). Одной из первых работ, в которых было продемонстрировано, как речь женщин отражает и воспроизводит их подчиненное положение, была ставшая ныне классической работа Р. Лакофф «Язык и место женщины». Р. Лакофф выделила несколько отличительных признаков женского языка, например:
Преувеличенная вежливость и склонность к эвфемизации;
Гиперкорректность;
Специализированный словарь, связанный с женской сферой опыта;
Аффективные прилагательные и слова-интенсификаторы;
Слова и фразы, снимающие категоричность высказывания;
Более детализированные, чем в мужской речи, цветообозначения;
Разделительные вопросы, свидетельствующие, по мнению исследовательницы, о неуверенности в правильности собственного мнения и т.д. [Lakoffl973].
Р. Барт определяет дискурс власти как дискурс превосходства, как стремление не дать говорить Другому, замкнув социолект на себя: «я называю дискурсом власти любой дискурс, рождающий чувство виновности во всех, на кого этот дискурс направлен» [Барт 1994: 548]. Одновременно с понятием властного языка (языка власти) Р. Барт вводит понятие власти языка, связанное с тем, что язык заставляет сказать, а не позволяет сказать [там же: 530], поскольку, выбрав тот или иной социолект, человек становится его рабом, невольно воспроизводя встроенные в него смыслы.
Язык становится привилегированным местом для феномена власти, что возможно благодаря его классификаторской и дифференцирующей способности.
Половой диморфизм и его репрезентация в западноевропейской культуре
Вторая половина ХХ века отмечена настоящим взрывом феминистской критики философского канона, а также литературы и истории искусств. Этот интерес объясняется двумя задачами феминистского проекта: показать, каким образом женщина исключалась из философского дискурса и реабилитировать женщину, которая предстает в истории западноевропейской философии как существо, неравноценное мужчине.
Западноевропейская традиция науки, когда явно, а когда и имплицитно, утверждает через символы и метафоры, что разум и объективность, на которых она основана, исключают женщину и все, что с ней ассоциируется [Witt 2000]. История и философия всегда рассматривались «по умолчанию» как мужские сферы деятельности, и в этом дискурсе женщинам не было места. Однако это не значит, что о женщинах не писали. В. Вулф восклицает в одном из своих эссе: «Знаете ли Вы, сколько пишется книг о женщинах в течение одного года? Имеете ли Вы представление о том, сколько из них написано мужчинами? Осознаете ли Вы, что, возможно, являетесь самым обсуждаемым существом во Вселенной?» [Вулф 1989: 169].
Половой диморфизм обсуждается снова и снова, а гендерные асимметрии воспроизводятся, начиная с античных и библейских времен, в трудах философов и в священном писании, в науке и литературе. «Гендерная асимметрия обнаруживает себя не только в тех теориях (начиная с Аристотеля и кончая 3. Фрейдом), где женщина объявляется низшим существом по сравнению с мужчиной, или где вообще ничего не говорится о женщине, но часто и в тех, где на отличие женщины от мужчины указывается без очевидной дискриминации» [Брандт 2002].
В философии и литературе стран Западной Европы до определенного времени существовал дискурс о женщинах, но не было женского дискурса – поскольку женщина в патриархатной культуре может являться только объектом дискурса, но не его субъектом. Основным свойством западноевропейского историко-философского дискурса является андроцентризм — «глубинная культурная традиция, сводящая общечеловеческую субъективность (общечеловеческие субъективности) к единой мужской норме, репрезентируемой как универсальная объективность. Иные субъективности, и, прежде всего, женская, репрезентируются как отклонение от нормы, как маргиналия. Андроцентризм есть не только взгляд на мир с мужской точки зрения, но и выдача мужских нормативных представлений и жизненных моделей за единые универсальные социальные нормы и жизненные модели» [СГТ 2002: 9].
В античной философии господствовала рационалистическая тенденция, в связи с чем разум и дух оказывались однозначно приоритетными сферами, в то время как телесно-чувственная сторона рассматривалась как нечто низменное, как едва ли не животный атавизм, который человеку предстоит преодолевать всю сознательную жизнь. Дуализм души и тела, интеллекта и материи, конструируется уже в ранних работах Платона. Именно Платон задал эту парадигму души и тела, рациональности и эмоциональности, которая стала доминирующей в западной философии и определенным образом конструировала женское и мужское начала.
Правда, в своих социально-политических работах Платон писал о том, что женщины, как и мужчины, имеют разные личные качества, а поэтому пригодны для выполнения всех функций в обществе, в том числе и государственно-управленческих (они могут быть и воинами, и философами). Может быть, поэтому некоторые современные исследователи считают, что Платон был «стихийным феминистом» [Бендас 2005: 11].
Противопоставление активной творческой формы и пассивной инертной материи характерно и для Аристотеля. Женщина дает ребенку тело, а мужчина – душу, а душа божественнее тела. Аристотель отождествлял познание и рациональность с активным мужским началом, а хаотичную материю – с женским. Женщин Аристотель считал низшими существами, «поскольку в них отсутствует принцип «души», тождественный у Аристотеля рациональности» [Воронина 2001(б): 30]. Поэтому половую дифференциацию он рассматривал не с биологической, а с онтологической точки зрения: низший принцип должен быть отделен от высшего.
Аристотель ясно заявляет, что в связи со своей репродуктивной функцией женщина играет по существу только материальную роль. Такая подавляющая материальность женщин является, согласно воззрениям Аристотеля, причиной их морального несовершенства.
Аристотель не разделял мнения Платона о том, что добродетель – это, в конечном счете, знание о добре. Он рассматривает добродетель как некое знание, основанное на интеллектуальной, а, следовательно, духовной способности. «Добродетельная жизнь связана с выбором правильного решения, представляющего собой когнитивный акт рассуждения в форме силлогизмов» [Хайн 2005: 341]. Те, у кого недостает интеллекта, не способны к подобным суждениям, а, следовательно, основной добродетелью для таких несовершенных людей является послушание. В то время как мужчина создан, чтобы управлять, благодаря своей рациональной душе, послушание – это та добродетель, которая присуща женщине.
Наиболее определенно свою позицию Аристотель выразил в «Политике» [Аристотель 1984]. По Аристотелю, полис-государство («общение политическое») является высшим типом человеческого объединения. Анализируя отношение между людьми (в частности между мужчиной и женщиной), Аристотель проводит аналогии между государственной властью и подчиненными, с одной стороны, и душой, разумом и телом, с другой: во всяком живом существе, прежде всего, можно усмотреть власть господскую и политическую. Душа властвует над телом как господин, а разум над нашими стремлениями как государственный муж.
Аристотель, который никогда не верил в то, что все люди созданы равными, не воспринимал более низкий статус отдельных групп людей по отношению к другим ни как наказание, ни как несправедливость.
Критикуя взгляды Аристотеля, С. Фриланд [Freeland 1994: 145-146] отмечает, что мизогинистские (женоненавистнические) высказывания Аристотеля вряд ли можно считать заблуждением или же просто желанием легитимировать политическую ситуацию в Афинах, где жизнь полиса предполагала как рабство, так и неравенство женщин и мужчин. Метафизика Аристотеля базируется на его теории души, которая сформулирована в гендерных терминах, трактуя женщину как существо, в силу особенностей физиологии не воплощающее в полной мере природу человека.
Доктрина Аристотеля с некоторыми модификациями превратилась в христианскую доктрину. Два ведущих ранних мифа западной культуры – это классическая легенда о ящике Пандоры и библейская история о грехопадении. В обоих мифах представления о женщине, которая несет зло, обретают литературную форму и становятся влиятельными суждениями. Миф о грехопадении, считает К. Миллетт [Миллетт 1994], является самым совершенным из всех мифов на подобные темы. Когда Адам и Ева попробовали запретный плод, они были изгнаны из Эдема – мира грез, где можно было жить без усилий. Ева первой уступила соблазну, прельстившись на лесть змея, и лишь после этого пал мужчина, а вместе с ним – человеческая природа. Вся тяжесть ответственности и позора в этом эпизоде ложится на женщину, ибо «не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление» [Библия гл.2: 13-14]. Адамово проклятие – труд «в поте лица», который мужчины связывают с развитием цивилизации, а проклятие Евы – рожать детей «в болезни», привязанность к мужу и подчиненное положение: «и он будет господствовать над тобою» (там же).
Феминистская лингвистика и движение за политкорректность в английском языке
История феминистской лингвистики насчитывает лишь немногим более трех десятилетий. В 1970 году М.Р. Кэй провела в Калифорнийском университете первый семинар на тему «Язык и пол», а в 1973 году вышла широко известная позже работа Р. Лакофф «Language and Women s Place» [Lakoff 1973]. В Европе тема взаимосвязи языка и пола была впервые поднята в 1978 году на VIII Всемирном социологическом конгрессе в Уппсале (Швеция). Через год она стала основной на Международном симпозиуме по женской лингвистике в университете города Оснабрюк (Германия).
М. Хеллингер отмечает, что взаимосвязь языка и пола рассматривалась в лингвистике и раньше, однако, традиционные исследования отличаются от феминистского анализа, по крайней мере, по трем пунктам:
«Языковое поведение мужчин и женщин, а также языковые явления, связанные с обозначением женщин и мужчин в системе языка, находятся в центре внимания феминистской лингвистики, тогда как традиционная лингвистика рассматривает их эпизодически.
Асимметрии в языковой системе в обозначении лиц феминистская лингвистика интерпретирует как проявление языковой дискриминации женщин (сексизма) и связывает их с уровнем дискриминации женщин в целом. Традиционные исследования довольствуются только описательными результатами.
Феминистская лингвистика не признает проявления языкового сексизма как данность, а ведет поиск альтернатив, которые соответствуют принципу языкового равноправия мужчин и женщин. Она критикует господствующие языковые нормы и рассматривает их изменение как часть трансформации общества» [Хеллингер 1999: 92-93].
В рамках феминистского дискурса в лингвистике выделяют следующие признаки андроцентризма:
отождествление понятий «человек» и «мужчина» (во многих языках они обозначаются одним словом);
языковая норма гендерно не нейтральна, иерархична и несет в себе оценочные категории; более того, мужские языковые формы, используемые как нормы языка, способствуют маргинализации и игнорированию женщин в языковой картине мира;
разделение языка на нормы мужского и женского основано на реальной социальной гендерной асимметрии, отражает ее, а затем закрепляет через языковое воспроизводство.
Основной темой в феминистской критике английского языка является, прежде всего, неравенство статусов единиц с референтами женского и мужского пола [Аринштейн 1996: 29]. Борьба, развернувшаяся вокруг этой проблемы еще в конце 60-х годов, приняла весьма острый характер и постоянно освещалась в средствах массовой информации, а также в публикациях лингвистов, социологов и критически настроенных журналистов. При всем разнообразии работ в этой области они имеют общую теоретическую основу, которой является концепция лингвистической относительности Э. Сепира и Б. Уорфа, ставшая вновь популярной в 70-е годы в связи с успехами когнитивной лингвистики. Согласно этой гипотезе, структуры языка обусловливают образ мыслей говорящего, детерминируя его восприятие.
Во второй половине двадцатого века появился также целый ряд работ, убедительно демонстрирующий силу языка как орудия социальной власти. В частности, Р. Блакар показал, как власть языка проявляется в выборе номинаций для явлений действительности, и как этот выбор автоматически заставляет личность занимать определенную позицию, разделяя некую точку зрения [Блакар 1987: 100]. Р. Блакар различал «несколько способов использования языка как орудия власти, к которым отправитель информации может прибегать в ходе общения:
– выбор слов и выражений;
– выбор грамматической формы;
– выбор последовательности;
– создание новых слов и выражений;
– использование суперсегментных признаков;
– выбор имплицитных предпосылок» [там же].
Сторонники феминистского движения в своей борьбе против дискриминации женщин резко критиковали многие традиционные формы словоупотребления, отражающие и навязывающие неблагоприятные для женщин представления об их ограниченных возможностях и раз и навсегда определенном природном назначении. При этом сами реформаторы не скрывали, что главное, чем следует руководствоваться в использовании новых форм, – это политические соображения. Поэтому они не ограничивались обсуждением языковых проблем в научных и публицистических сочинениях, а стремились добиться институализации своих инноваций, внедрения их в учебные программы университетов, в словари, прессу. Таким образом, во второй половине 70-х годов сформировалось целое идеологическое направление, получившее название Political Correctness [Аринштейн 1996: 30].
Требования политической корректности в области языка постепенно приобрели прескриптивный характер, и в настоящее время ряд лингвистических инноваций, призванных повысить социальный престиж женского пола, имеют статус нормы для официальных документов, газет и электронных средств массовой информации. Эти инновации внедрены в программы социальных наук в университетах и в школьные учебники, несмотря на их критику, инициаторы которой сравнивают эти и другие рекомендации с оруэлловским «новоязом» (Newspeak), который привел к появлению «новокульта» (Newcult). Однако требование эгалитарности дискурса остается актуальным и сегодня, хотя эта проблема является наиболее актуальной для ораторов, редакторов средств массовой информации и журналистов, а не для рядовых носителей языка. Гендерная составляющая этой языковой политики наталкивается на многие трудности; многие инновации не выдерживают испытания временем, тем не менее, несмотря на ожесточенную критику, в этом направлении продолжает делаться многое, о чем мы писали в [Серова, Говердовская 2001: 130-133].
Объекты феминистской критики в языке. Для феминистского движения второй волны характерна деятельность реформаторов, направленная на очищение английского языка от «вредных» слов и выражений и на распространение положительно маркированных номинаций. Речь идет о словах и выражениях, называющих мужчин и женщин. Именно эти слова служат главной причиной постоянных указаний на сексизм, «встроенный» в лексико-грамматическую систему английского языка. Поэтому основной задачей феминистской языковой критики является доскональное изучение системы языка с целью идентификации и последующего устранения фактов лингвистического сексизма путем распространения и внедрения в языковую практику альтернативной несексистской терминологии.
Проблема употребления местоимений мужского рода в обобщенном обозначении обоих полов. В своих работах М. Хеллингер предлагает обратиться к антисексистским языковым альтернативам из убеждения, что женщины зачастую исключаются из языковой коммуникации и помещаются в подчиненную униженную позицию [Хеллингер 1999: 95].
Так, местоимения мужского рода употребляются даже тогда, когда пол человека неизвестен. Этот заместитель считается главным языковым инструментом дискриминации женского пола, поскольку приписывает своему референту только мужской пол и тем самым, по мнению феминисток, отрицательно воздействует на самоуважение женщин [Аринштейн 1996: 33]. В результате мужское доминирует в языке, а женское остается «невидимым». Подобная асимметрия в языковой системе в обозначении лиц и выборе носителями языка той или иной формы в процессе пользования языком не устраивает представительниц женского движения. Поэтому они рекомендуют избегать употребления местоимений мужского рода в спорных случаях, а взамен предлагают грамматическую форму he-or-she или местоимение третьего лица множественного числа they [Хеллингер 1999: 92].
Когнитивное варьирование гендера в дискурсе англоязычной поэзии
Языковая картина мира формируется в ходе взаимодействия человека с окружающим миром, который «структурируется в его сознании в виде определенных концептуально-тематических областей, которые служат ориентиром для последующего восприятия мира в качестве коллективных когнитивных схем, основой его структурирования, концептуализации и категоризации объектов и событий окружающего мира» [Болдырев 2014: 33]. Этим объясняется, в частности, применение знания о гендере как схемы интерпретации. В дискурсе художественной литературы стандартные представления могут быть пересмотрены, как правило, при помощи применения когнитивного механизма метафоры, поэтому важными для гендерной интерпретации концептами являются концепты мужественности и женственности (см. также [Серова 2014б: 585-594]).
Для иллюстрации возможностей когнитивного варьирования гендера, приведем примеры, свидетельствующие о многообразном использовании гендерных представлений при гендерной категоризации и перекатегоризации в художественном тексте. Типичными случаями таких репрезентаций являются персонификации неживых объектов, а также свободное варьирование (перегендеризация) в области мужского/женского – явления, давно замеченные филологами, квалифицируемые ими как некая закономерность «романтического, поэтического мышления» [Лотман 1995: 343; Якобсон 1983].
Приведем ряд примеров из русского, испанского и английского словоупотребления в прозе и поэзии.
Пример 1. «МОРЕ»
Ю.М. Лотман приводит пример из Э. Хемингуэя, в котором испанское слово mar употребляется и в мужском, и в женском роде, поскольку море варьируется как маскулинный и фемининный объект (el mar, la mar) в сознании разных поколений рыбаков, о чем свидетельствует поочередное наложение двух различных схем интерпретации:
El mar: They spoke of her as a contestant or even an enemy;
La mar: The old man always thought of her as feminine and as something that gave or withheld great favours, and if she did wild or wicked things it was because she could not help them.
He always thought of the sea as la mar which is what people call her in Spanish when they love her. Sometimes those who love her say bad things of her but they are always said as though she were a woman. Some of the younger fishermen, those who used buoys as floats for their lines and had motorboats, when the shark livers had brought much money, spoke of her as el mar which is masculine. They spoke of her as a contestant or a place or even an enemy. But the old man always thought of her as feminine and as something that gave or withheld great favours, and if she did wild or wicked things it was because she could not help them. The moon affects her as it does a woman, he thought. [E.Hemingway, The Old Man and the Sea].
В стихотворении «К морю» А.С. Пушкин помещает «море» в домен маскулинности: это проявляется, во-первых, на языковом уровне, через синонимическую замену «море-океан», и далее, на ассоциативном, через обращение к морю как к другу и ассоциацию стихии моря с образом лорда Байрона.
В ходе анализа англоязычного поэтического дискурса было выявлено, что гендеризация в ходе олицетворения происходит в дискурсе при персонификации таких объектов, как небесные тела, времена года, человеческие качества, атмосферные явления, артефакты, религиозные существа. Наиболее частые случаи предполагают обращение к национальной фольклорной традиции, христианским религиозным представлениям или классическому античному мифу.
Пример 2. «СОЛНЦЕ»
Обозначение солнца через местоимение третьего лица единственного числа «he» не вызывает возражения у английского читателя, так как в английской фольклорной традиции солнце ассоциируется с мужским началом. СОЛНЦЕ в представлении древних англов было богом, и этот бог был мужчиной. Солнце как источник тепла связано с витальностью, жизненной силой; как самое яркое из всех небесных тел, солнце предстает как наиболее могущественное светило.
В 7-м сонете У. Шекспир перечисляет признаки, на основе которых он осуществляет представление объекта через соотнесение с местоимением мужского рода. Автор не полагается на культурную компетенцию читателя, а прибегает к динамической категоризации путем развертывания гендерного дисплея персонифицируемой сущности:
Lo, in the orient when the gracious light
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight
Serving with looks his sacred majesty
And having climbed the steep-up heavenly hill
Resembling strong youth in his middle age
Yet mortal looks adore his beauty still Гендерная категоризация происходит через многократное повторение притяжательного местоимения «his», и далее, через развертывание гендерного дисплея в ходе сравнения солнца с «крепким молодым человеком в расцвете сил». От читателя требуется не только активация фонового знания, но и следование за мыслью автора, раскрывающего гендерный стереотип юной мужественности.
Пример 3. «СМЕРТЬ»
«DEATH» в англоязычном поэтическом дискурсе чаще всего уподобляется существу мужского пола (если в русскоязычной фольклорной традиции это – старуха с косой, то в англоязычной – старик с посохом). В стихотворении П. Б. Шелли «The Daemon of the World» «DEATH» и «SLEEP» мыслятся как братья, а, следовательно, трактуются как мужские сущности:
How wonderful is Death
Death and his brother Sleep
В данном случае категоризация объектов происходит через апелляцию к античному мифу: смерть ассоциируется с образом древнегреческого бога Танатоса, сына Аида, а сон – с образом его брата бога Гипноса.
«Царственная» природа олицетворенной смерти подчеркивается в отрывке из стихотворения Перси Б. Шелли, где в ходе развертывания гендерного дисплея «смерть» наделяется такими маскулинными качествами, как власть, сила, могущество:
To that high Capital, where kingly Death
Keeps his pale court in beauty and decay
He came.
Пример 4. «ВЕТЕР»
Ветер в английской и русской литературных традициях трактуется как могущественное, сильное, властное существо мужского пола, например, у ирландского поэта Джеймса Стивенса:
The wind stood up and gave a shout.
He whistled on his fingers and
Kicked the withered leaves about
And thumped the branches with his hand
And said that he d kill and kill,
And so he will and so he will.
Ветер описывается поэтом как агрессивное существо, охваченное гневом, – мужчина, который «всех поубивал бы».