Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические предпосылки изучения стратегии самоидентификации языковой личности в дневниковом дискурсе .13
1.1. Феномен идентичности в свете теории языковой личности 13
1.1.1. Элитарная языковая личность в современной лингвистике 13
1.1.2. Подходы к исследованию языковой личности .17
1.2. Идентичность как объект междисциплинарных исследований .28
1.2.1. Роль когнитивных механизмов самоидентификации при формировании идентичности .28
1.2.2. Изучение идентичности в свете когнитивно-дискурсивного подхода .39
1.3. Формирование и вербализация идентичности в дневниковом дискурсе 46
1.3.1. Дневник как дискурсивное пространство вербализации сознания 46
1.3.2. Жанрообразующие признаки диаристики .55
Выводы по главе 1 .75
Глава 2. Когнитивно-дискурсивный анализ тактик стратегии самоидентификации в дневниковом дискурсе . 77
2.1. Самоидентифицирующее высказывание как единица анализа идентичности .77
2.2. Языковые средства оформления тактик стратегии самоидентификации в дневниковых текстах 83
2.2.1. Тактика самокатегоризации 83
2.2.2. Тактика самоатрибуции .108
2.2.3. Тактика интериоризации .127
2.2.4. Тактика социального сравнения .144
Выводы по главе 2 .161
Заключение 164
Список литературы .
- Элитарная языковая личность в современной лингвистике
- Изучение идентичности в свете когнитивно-дискурсивного подхода
- Языковые средства оформления тактик стратегии самоидентификации в дневниковых текстах
- Тактика интериоризации
Элитарная языковая личность в современной лингвистике
В настоящее время существует большое количество определений коммуникативных стратегий. Так, Е. В. Клюев определяет коммуникативную стратегию как совокупность запланированных заранее и реализуемых в ходе коммуникативного акта теоретических ходов, направленных на достижение коммуникативной цели (Клюев 2002: 18). В работе Е. М. Верещагина предлагается несколько ярлыков, которыми можно было бы описать понятие речевых стратегий: «общий мотив действия», «высшая интенция», «глобальная цель», «сверхзадача» (Верещагин 1992). Ю. К. Пирогова, изучающая реализацию стратегий воздействия в рекламном тексте, понимает их как приемы выбора, структурирования и подачи в сообщении (как в его вербальной, так и в невербальной части) информации о рекламируемом объекте, подчиненные целям коммуникативного воздействия, выгодного для продвижения этого объекта на рынке (Пирогова 2001: 544).Согласно определению Ю. М. Ивановой, стратегия поведения состоит в акте (серии актов) выбора из двух или более альтернативных способов действия, совершаемых в условиях конфликта для достижения некоторой цели в соответствии с определённым требованием оптимальности (Иванова 2003: 19).
В современной когнитивной лингвистике коммуникативная стратегия определяется как коммуникативная категория, представляющая собой процесс планирования и реализации автором текста языковых способов корректировки модели мира адресата (Миронова 2003: 29) или как план комплексного речевого воздействия, который осуществляет говорящий для обработки партнера, своеобразное насилие над адресатом, направленное на изменение его модели мира, на трансформацию его сознания (Иссерс 2008: 102).
При анализе теоретической литературы, связанной со стратегическим планированием речи, можно отметить многообразие атрибутов, сопутствующих термину «стратегия». Так, стратегии могут быть речевыми, коммуникативными, дискурсивными, номинативными, когнитивными и др. Суть данного явления, однако, остаётся прежней и заключается в реализации автором текста определённой интенции при помощи определённых языковых средств. В некоторых лингвистических исследованиях последнего времени стратегия расценивается как лингвокогнитивная категория и получает название «лингвокогнитивная стратегия», что отражает, по сути, её двойственную природу (Рахимбергенова 2008, Тюленева 2008, Квят 2010). Сказанное обусловлено тем, что любая стратегия, в независимости от интенции автора (воздействие на собеседника, отражение собственной картины мира или др.), формируясь изначально на когнитивном уровне, находит своё выражение с помощью вербальных знаков. В данном исследовании под лингвокогнитивной стратегией мы будем понимать, вслед за Д. Леви когнитивный процесс, в котором говорящий соотносит свою коммуникативную цель с конкретным языковым содержанием (Levy 1979: 184).
Понимание стратегии как системы, составленной из организованных по принципу иерархии компонентов, ставит перед исследователями задачу анализа тактик речевого поведения языковой личности. При этом нередко отмечается, что стратегия представляет собой более сложное явление, чем просто сумму реализующих ее тактик: «Она [стратегия – Е.Л.], скорее, не складывается из них [тактик – Е.Л.], а определяет их общее направление и наоборот: являясь, в какой-то степени, частями стратегии и разворачиваясь линейно (во времени и пространстве), тактики не предшествуют стратегии, не составляют её, а реализуют» (Иванова 2003: 8). Рассмотрим несколько определений понятия тактики в лингвистике. О. С. Иссерс определяет речевую тактику как одно или несколько действий, которые способствуют реализации стратегии (Иссерс 2008: 110). Ж. В. Зигманн отмечает, что если стратегия представляет собой сверхзадачу, то тактика – это конкретные пути к решению сверхзадачи, которые изменяются в процессе речевого взаимодействия (Зигманн 2003: 100). Е. В. Клюев определяет коммуникативную тактику как совокупность практических ходов в реальном процессе речевого взаимодействия (Клюев 2002: 19).
Е. Е. Аникин выделяет некоторые особенности тактики, сходные в различных определениях. Во-первых, стратегия может быть реализована (и обычно реализуется) несколькими тактиками, однако она не представляет собой просто сумму тактик. Во-вторых, тактика представляет собой конкретные пути к решению сверхзадачи, тогда как стратегия, в большей мере, представляет собой глобальный замысел. Наконец, тактика, как и стратегия, может быть реализована (и чаще всего реализуется) посредством реализации сразу нескольких коммуникативных действий или практических ходов (Аникин 2007).
Практические действия, ведущие к реализации тактик в отечественной лингвистике принято называть коммуникативными ходами. Однако их существование представляется бесспорным далеко не всем. Так, например, Т. А. ван Дейк обозначал тактику как ход (т. е. не разделял понятия речевой тактики и коммуникативного хода): «ход можно определить как такую функциональную единицу последовательности действий, которая способствует решению локальной или глобальной задачи под контролем стратегии» (ван Дейк 1989: 274).
Изучение идентичности в свете когнитивно-дискурсивного подхода
В последнее время интерес к нехудожественным текстам, отражающим не вымышленные ситуации, а реальные обстоятельства, значительно возрос. Особый статус среди указанного вида текстов имеют так называемые эго-тексты, выделяемые на основе двух существенных признаков: во-первых, эго-текст имеет своим объектом обстоятельства жизни самого автора; во-вторых, текст написан с субъективной авторской точки зрения, то есть человеком из эгоцентрической позиции (Михеев 2007: 6).
К настоящему времени эго-текст, эго-литература – понятия, уже достаточно широко используемые в литературоведении, лингвистике, психологии, истории и других гуманитарных науках. К эго-текстам принято относить письма, дневники, мемуары, записные книжки и т. п. При этом наиболее свободной формой эго-текста считается дневник, так как письмо всегда в большей или меньшей степени «ограничено» адресатом, автобиография – заказчиком; записные книжки часто содержат различный «рабочий материал», дневник же изначально направлен на правдивое выражение аутентичного «Я» (Вьолле 2002, Вознесенская 2006, Михеев 2007, Фокина 2010) и др.
Многоаспектность, сложность, полифункциональность, жанровое многообразие дневника обусловливает размытость, нечёткость определений данного феномена в современных литературоведческих и лингвистических исследованиях. Большинство определений дневника, в целом, сводятся к тому, чтодневник естьпериодически пополняемый текст, состоящий из фрагментов с указанной датой для каждой записи (Литературная энциклопедия терминов и понятий 2003: 232-234). Краткая литературная энциклопедия под редакцией А. А. Суркова определяет дневник как форму повествования, ведущегося от первого лица в виде подневных записей (Краткая литературная энциклопедия 1964: 707-708). Обычно такие записи не ретроспективны, а современны описываемым событиям. В известном «Грамматико-критическом словаре немецкого языка» И. К. Аделунга даётся следующее определение: 1. Ein Buch, in welches man die gewhnlichen Vorfallenheiten jedes Tages verzeichnet. 2. Dieses Verzeichnis der tglichen Vorfallenheiten selbst. / Книга, в которой записываются обычные события каждого дня. 2. Само это перечисление ежедневных событий (Adelung 1811). Интерес представляет также метафорическая дефиниция, данная Б. Хазановым. Он определяет дневник как исповедь, бегство в собственный мир, документ самоанализа, саморазоблачения, самомучительства, самоупоения и далее утверждает, что дневник писателя – это его мастерская, это другое «я», двойник, и тайный собеседник, которому можно поверить все тайны (Хазанов 1999). В настоящем исследовании, вслед за Е. Г. Новиковой, используется инвариантное понятие дневника как документа, фиксирующего события и факты повседневной жизни человека в их динамике, отражающего процесс развития индивидуальности, становления самосознания личности, который обладает совокупностью языковых особенностей, общих для всех образов дневниковой прозы (Новикова 2005: 96). Ключевым в данном определении является понимание дневника как инструмента самопознания, позволяющего исследователю проследить процесс формирования идентичности индивида.
Ценность частных дневников зависит, по утверждению О. Б. Бобровой, от масштаба личности диариста, поэтому целесообразно разделить весь корпус диаристических текстов на дневники выдающихся лиц и дневники обычных людей (Боброва 2007: 6). Наибольшую культурную ценность представляют, несомненно, подневные записи выдающихся, творческих личностей, поскольку они выступают зачастую в качестве модели для дневника обычного человека, осуществляя совершенно особое, «глубинное общение элиты и народа» (Пигров 2003: 297). Кроме этого, элитарную языковую личность по праву считают рупором своего времени, голосом эпохи, поскольку она постоянно стремится к самопознанию и самоусовершенствованию (Фокина 2010: 29).
Как следует из теоретических исследований, жанр дневника, или диаристический жанр, долгое время привлекался литературоведами исключительно в качестве источника дополнительных сведений о влиянии отдельных фактов биографии писателей на их творчество (Крюкова 2000, Балыкова 2003) и др. Дневник рассматривается, таким образом, как часть творческого наследия выдающихся личностей. Как утверждает один из ведущих отечественных специалистов в области теории диаристики О. Г. Егоров, дневники перестали быть вспомогательным материалом для исследователей лишь во второй половине XX века (Егоров 2002: 14).
Языковые средства оформления тактик стратегии самоидентификации в дневниковых текстах
По утверждению психологов, когнитивный механизм самоатрибуции оказывает наибольшее воздействие на формирование у индивида устойчивого представления о качествах своей личности. Как уже было сказано ранее, данный механизм заключается в приписывании себе определённых характеристик на основе анализа внешних проявлений своей идентичности (поведения, поступков, мыслей). В целом, это соответствует функциональной направленности большинства дневниковых записей, которые во многих случаях создаются для фиксации определённого прожитого периода жизни (чаще всего одного дня) и описания собственных поступков. Данная фиксация, обладающая по времени большей протяжённостью, чем мысль об этом же явлении, заставляет человека задуматься о правильности своих действий, исходя из чего обычно делается определённый вывод о своих характеристиках.
Очевидно, что сложность механизма самоатрибуции не позволяет описать план содержания данной тактики в виде одного простого суждения. Знания о себе в данном случае имеются не в непосредственном наблюдении, а приобретаются путём логического умозаключения. Умозаключение понимается в логике как форма мышления, посредством которой из одного или нескольких суждений выводится новое суждение (Кириллов2008: 104).
Таким образом, план содержания данной тактики может быть представлен с помощью категорического силлогизма – разновидности умозаключения, состоящей из двух посылок и заключения (вывода), и реализуется через следующую модель:
Я поступил / обычно поступаю определённым образом. Все люди, поступающие подобным образом, обладают качеством Х. = Я обладаю качеством Х. Обратимся к конкретному текстовому материалу. Так, А. Шницлер после описания своей жизни в Берлине делает общий вывод о некоторых своих чертах:
Ueberhaupt hier wie meist verstimmt. Kein rechter Verkehr. Medizin regt mich eben nie wirklich an: was soll ich mich tuschen! Literarisch war auch nichts los. Ich beginne zu fhlen, dass nie und nimmer aus mir wird. Ich bin muthlos, energielos, ohne Initiative und wohl auch schlielich ohne das wahre Talent(Schnitzler 1987: 231). / Вообще здесь, как и почти всегда, в плохом настроении. Нет подходящего общения. Медицина меня на самом деле никогда не привлекала: не буду себя обманывать! В литературном плане тоже ничего не сделано. Я начинаю чувствовать, что из меня никогда ничего не получится. Я подавлен, неэнергичен, безынициативен, и, наконец, вероятно, ещё и без настоящего таланта.
Данный фрагмент иллюстрирует крайнюю степень недовольства собой в связи с отсутствием успехов как в области медицины, так и на литературном поприще. Воздействие механизма самоатрибуции столь велико, что автор даже приходит к выводу, что из него никогда ничего не получится (nie und nimmer aus mir wird). На основании анализа своей деятельности (или в данном случае, скорее, бездеятельности) автор приписывает себе определённые характеристики, которые обладают разной степенью стабильности. Так, если такие черты, как уныние (muthlos), отсутствие энергии (energielos), инициативы (ohne Initiative) можно считать временными явлениями, связанными с общими депрессивными настроениями, то утверждение о возможном отсутствии истинного таланта (wohl auch schlielich ohne das wahre Talent) является довольно стабильной, постоянной характеристикой, если рассматривать данный пример без контекста. Напомним, что данный параметр, а именно наличие или отсутствие таланта, является крайне важным для А. Шницлера как при самоописании, так и при оценивании других людей.
В анализируемом фрагменте тактика самоатрибуции заставляет А. Шницлера сделать вывод об отсутствии у себя таланта, исходя из анализа внешних показателей (действий, мыслей, настроения), актуальных для данного момента. Однако использование модальной частицы wohl в значении вероятно, может быть показывает некоторые сомнения автора в истинности своего утверждения-вывода, а контекст, отражающий общий депрессивный настрой автора в момент фиксации событий, а также ряд последующих утверждений позволяют отнести данное высказывание А. Шницлера к разряду нестабильных, временных переживаний своего Я.
В приведённом ниже фрагменте С. Цвейг аналогичным образом, после описания своей неудачной попытки добиться определённого ответа от директора театра, приходит к выводу о своей неспособности к убеждению людей: Dann beim Reucker im Theater. Unsichere Zustimmung ohne Zusage. Und wirklich, ich vermag schlecht zuzureden (Zweig 1984: 260). / Потом у Рейкера в театре. Неуверенное согласие без обещания. И действительно, мне плохо удаётся уговаривать. Нельзя, однако, утверждать, что на формирование представления о себе в данном случае оказал влияние один этот инцидент: автор довольно часто упоминает о своих проблемах в общении, неумении находить контакт с людьми. Модальное слово wirklich (действительно, в самом деле) также указывает на то, что мысль о данной черте своего характера пришла ему в голову не в первый раз. Таким образом, проанализировав своё поведение, диарист лишь получил подтверждение о наличии в структуре своей личности указанной характеристики. В следующем примере К. И. Чуковский, обратив внимание на свой стол, заваленный книгами и журналами, приходит к выводу об отсутствии у себя читательской дисциплины:
Тактика интериоризации
Заметим, что использование маркеров als / wie / чем в предложениях со значением «Я более / менее Х, чем У» обусловливает употребление сравнительной степени имени прилагательного в предикативной функции (unklarer, mehr, nonchalanter, zerstreuter, aufrichtiger, крупнее, мудрее, строже и т. д.). Для выражения значения «Я не так / так же Х, как У» характерно применение сравнительного предложения с союзомso (ebenso)… wie / так, такой же, как. Имя прилагательное, с помощью которого диаристы описывают качество своей личности в сравнении с Другим, имеет в данном случае положительную степень (arbeitsam, stumpfsinnig, abgeschlossen, klug, ничтожный, бездарный, остроумный и др.).
В ряде случаев происходит обратный процесс, в результате которого диаристы оценивают личность Другого через сопоставление с собой, воспринимая себя отправной точкой при восприятии окружающих. Так, по утверждению психологов, люди невольно приписывают другим собственные черты, считая свои поведенческие реакции и мнения более распространёнными, «нормальными» и правильными, нежели те, которые от них отличаются (Кон 2007b: 103). «Человек оценивает других в соответствии со своим характером и убеждениями. То, что мы говорим о другом человеке, раскрывает нашу сущность» (Виилма 2010: 122).
При выражении значения подобного плана место подлежащего в сравнительном предложении занимает имя существительное или местоимение, обозначающие Другого. Поскольку основной целью при реализации тактики социального сравнения является дифференциация качеств своей личности через описание Другого, мы полагаем, что глубинная структура подобных предложений по-прежнему представляет собой однокомпаративное сравнительное предложение с местоимением ich (я) в роли подлежащего, в чём можно убедиться с помощью трансформации. Ср.:
Dies ist ein grerer Knstler als ich (Schnitzler 1985: 19). / Это более великий писатель, чем я. = Я менее великий писатель, чем он1. Natrlich steht sie nicht die Hlfte von dem aus wie ich; sie hat sicher nicht die Tiefe der Empfindung wie ich (Schnitzler 1987: 323). / Конечно, она не выдержит и половины того, что я; у неё, разумеется, нет такой глубины ощущений, как у меня = Я обладаю большей глубиной ощущений, чем она.
Er ist ebenso gro wie ich (Zweig 1984: 144). / Он такого же роста, как и я. = Я такого же роста, как и он.
Aber doch, Erinnerungen waren damit verbunden, Dankbarkeit und die Ehrfurcht vor einem Menschen, der so wundervoll Ma zu halten wute – viel mehr als ich, … (Zweig 1984: 343). / И всё же, с этим были связаны воспоминания, благодарность и глубокое уважение к человеку, который так удивительно мог соблюдать меру – гораздо лучше, чем я, … . = Я обладаю меньшим чувством меры, чем он.
Так как я отказался порицать (в своей статье) Пастернака за его мнимые ошибки, за это взялся пьяница Банников, обожающий Пастернака гораздо больше, чем я (Чуковский 2013с: 429).= Я люблю Пастернака меньше, чем он.
Калицкая, бывшая жена писателя Грина, очень пополнела – но осталась по-прежнему впечатлительна, как девочка. Она не солидна – почти как я (Чуковский 2013b: 226). = Я почти также несолиден, как она.
Отметим, что в дневнике К. И. Чуковского при выражении значения «У более / менее Х чем я» возможно отсутствие союза чем, при этом личное местоимение я используется в родительном падеже. Ср.: Есть ли кто счастливее меня? (Чуковский 2013а: 154) В ряде случаев авторы сопровождают описание другого человека ремарками, в которых отмечают, обладает ли они аналогичными качествами: Josef Winter lebt leichtsinnig, melancholisch – epikureisch, pessimistisch in den Tag hinein und ist mit allem unzufrieden (auer mit seinen Gedichten). Mit mir gehts nicht besser (Schnitzler 1987: 43). / Йозеф Винтер живёт легкомысленно, меланхолично – по-эпикурейски, пессимистично и всем вокруг недоволен (кроме своих стихов). Со мной дело обстоит не лучше. = Я такой же легкомысленный, меланхоличный, пессимистичный, недовольный жизнью, как и Йозеф Винтер.
Ich mu ihm von Suarez erzhlen: wunderschn seine ruhige Interessirtheit an allen Dingen, die nie Nervositt wird (wie leicht bei mir) (Zweig 1984: 54). / Мне приходится рассказать ему о Суаресе: удивительна его спокойная заинтересованность во всех вещах, никогда не переходящая в нервозность (как это легко происходит у меня).= Я более нервный, чем он.
Ich lerne ihn kennen: ein feiner Mensch, ganz nervs erregt, aufgelst vor Unruhe. Ich hoffe besser zu sein (Zweig 1984: 20). / Я знакомлюсь с ним: милый человек, нервно возбуждённый, вне себя от беспокойства. Надеюсь, что я лучше. = Я не такой нервный и беспокойный, как он. Умер Казакевич. Умирая, он говорил: «не то жаль, что я умираю, а то жаль, что я не закончу романа...» … Но и я такой же. Уж приспело время ложиться в могилу, но жалко, что не удастся подготовить шеститомник (Чуковский 2013: 350).= Для меня также важно писательское дело, как и для него. Во многих случаях, однако, сравнение себя с другими не выражено