Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Концепт и концептосфера как лингвокультурные категории 12
1.1. Понятие концепта как лингвокультурной сущности .12
1.2. Соотношение концепта и языкового значения 25
1.3. Специфика языка как лингвокультурного образования 34
1.4. Образ мира и концептосфера .40
1.5. Состав бытовой концептосферы 45
1.6. Кластерное представление ойкосферы во французской лексике 51
Выводы по главе 1 .58
Глава 2. Лексическая реализация концептов французской ойкосферы .62
2.1. Лингвокультурная основа французской ойколексики 62
2.2. Пополнение ойколексики во французском языке: заимствования 67
2.3. Словообразовательные модели ойкономинаций 78
2.4. Типы лингвокультурных соответствий между французскими композитными словами и их русскими аналогами .88
2.5. Полиморфизм и полисемантизм лексических концепторов .94
2.6. Ойколементы в составе фразеологизмов 109
Выводы по главе 2 119
Глава 3. Ойкокомпоненты в составе паремического корпуса и дискурса .122
3.1. Паремические единицы с компонентами ойкосферы 122
3.2. Ойкономинации как мифосимволы 133
3.3. Ойкоконцепты в загадках 144
3.4. Ойколексика в составе художественного дискурса 151
3.5. Функции ойколексики в поэтическом дискурсе .161
Выводы по главе 3 175
Заключение 178
Список использованной литературы 185
- Специфика языка как лингвокультурного образования
- Кластерное представление ойкосферы во французской лексике
- Полиморфизм и полисемантизм лексических концепторов
- Ойкоконцепты в загадках
Специфика языка как лингвокультурного образования
Теоретики лингвокультурологии неодинаково очерчивают круг её научных интересов. И.Г. Ольшанский считает, что лингвокультурология ориентирована, с одной стороны, на человеческий (культурный) фактор в языке, с другой – на языковой фактор в человеке [Ольшанский 2000, 27]. Широко представлено поле лингвокультурологии в работах В.Н. Телии: это изучение способов воплощения в живом национальном языке материальной культуры и менталитета этноса, рассмотрение характера взаимодействия языка и общечеловеческих форм культуры в проекции на национальный язык, исследование языковых процессов через их взаимосвязь с этнической культурой и изучение действующих в современном состоянии языка процессов культурно-языкового синтеза [Телия 1996, 216].
Язык является выразителем, хранителем и транслятором культуры [Опарина 1999, 30-31]. При этом во взаимодействии языка и культуры выделяются два направления: от культуры к языку (исследование специфики языка как выразителя и транслятора данной культуры); от языка к культуре (исследование проявлений этнической культуры в языке) [Нещименко 2000, 36, 39]. Но не следует упускать из поля зрения и тот факт, что сам язык как система средств отражения мира и общения – это тоже продукт культуросозидающей деятельности человека. Он хранится обществом как особое культурное достояние, может совершенствоваться и обогащаться. Поэтому задачи лингвокультурологии не могут быть сведены только к изучению языка как выразителя культуры или к изучению культуры через формы, данные в языке. На этом моменте заостряет внимание Н.И. Толстой: язык в лингвокультурологии – не только и не столько инструмент постижения культуры, он – составная её часть, «одна из её ипостасей» [Толстой 1997, 312]. Поэтому изучение языка как особой культуры, сформированной в данном социуме – не менее важная задача.
Заметим, что культурный фактор в языке рассматривался задолго до появления лингвокультурологии в связи с понятием «языковая культура», которое в принципе тождественно термину «лингвокультура». Об этом писала В.Н. Ярцева, исследуя контакты между национальными языками как языковыми культурами: «под языковой культурой мы понимаем всю совокупность навыков использования языка в различных сферах его применения… Сюда входит также степень развитости и сложности синтаксических структур и лексико-семантических рядов, их дифференцированное распределение по различным стилям речи или по видам литературных жанров» [Ярцева 1986, 246].
В.И. Карасик отмечает, что при «культурологическом изучении языка, лингвисты обычно имеют в виду анализ языковых явлений, направленный на выявление национально-культурной специфики» [Карасик 2002, 104], ведь «мы можем добраться до мысли только через слова (никто ещё пока не изобрел другого способа)» [Вежбицкая 1999, 293]. Установка на язык как на специфическую лингвокультуру проявляется и в терминологии. Так, В.В. Воробьев ввел в своей работе специальную единицу – «лингвокультурему», определяя её как «диалектическое единство лингвистического и экстралингвистического (понятийного и предметного) содержания» [Воробьев 1997, 44-45]; при этом в содержании данной единицы подразумеваются и многочисленные культурные коннотации. Формы лингвокультуремы разнообразны: от единичного слова (лексемы) до текста значительной протяженности [Воробьев 1997, 53].
Основной рабочей категорией лингвокультурологии является концепт. По Ю.С. Степанову, «концепт – это как бы сгусток культуры в сознании человека: то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек обычный, рядовой, не “творец культурных ценностей” – сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на неё… Концепт – основная ячейка культуры в ментальном мире человека» [Степанов 1997, 40-41]. За последние годы термин «концепт» прочно укрепился в лингвистике, а также в терминологическом аппарате ряда научных дисциплин. В лингвистической традиции термин «концепт» широко используется в качестве синонима для семантического (или логико-семантического) аспекта языковой единицы. Внутри лингвокультурологии стало возможным выделение отдельного логико-лингвистического направления – концептологии [Ольшанский 2000, 41].
А.А. Григорьев отмечает, что термин «концепт» удачно применяется в русском языке, так как морфологически не совпадает с понятием, в отличие, например, от английского и французского языков, в которых concept – это прежде всего понятие. Поэтому, чтобы вернуть термину concept в этих языках одно из утраченных значений, необходимо переопределить термин, так как понятие жестко связано с теорией и с совокупностью понятий, которые её образуют [Григорьев 2005, 212]. Этот момент намечен в работе Ж. Делёза и Ф. Гваттари «Что такое философия?», в которой концепт определяется как «некое чистое Событие, некая этость, некая целостность... как неразделимость конечного числа разнородных составляющих, пробегаемых некоторой точкой в состоянии абсолютного парения с бесконечной скоростью». Он реален без актуальности, идеален без абстрактности, он автореферентен и недискурсивен, абсолютен как целое, но относителен в своей фрагментарности, он самоподобен аналогично структурам фрактальной геометрии и содержит составляющие, которые тоже могут быть взяты в качестве концептов, поэтому он бесконечно вариативен [Делёз, Гваттари 1998, 33-35].
В.З. Демьянков, исследуя происхождение и становление термина «концепт» в европейской культуре, видит в термине концепт прежде всего идею зачаточной истины, то есть в основе латинского термина conceptus, как причастия от глагола concipere, лежит сема зародыш [Демьянков 2001, 36]; однако глагол concipere имеет широкий спектр значений: собирать, принимать, содержать, захватывать , представлять себе, воображать, задумывать, затевать , формулировать , а также зачать, забеременеть , зарождаться, появляться, возникать и др.
Кластерное представление ойкосферы во французской лексике
В составе терминов бытовой концептосферы прослеживаются не только общероманские латинские элементы, но и элементы, унаследованные от других языков, с которыми контактировала народная латынь – общероманский язык, предваряющий образование собственно французского языка. Прежде всего это лексические элементы, относящиеся к языковому субстрату [Йордан 1971, 28-29], то есть, языку местного населения на территории римской провинции Галлии, вытесненному привнесенным языком – народной латынью. Для народной латыни субстратным языком явился галльский язык – один из языков кельтской группы, который, как показывают данные этимологии, не полностью растворился в новом романском языке. Некоторые кельтицизмы (галльские слова) проникли сначала в народную латынь, а затем во французский язык. Среди них довольно отчётливо различима лексика бытовой концептосферы. В современном французском языке имеется до 300 слов кельтского происхождения. Историк французского языка В. фон Вартбург отмечал, что предметы сельского быта сохранили галльские названия, тогда как предметы городской жизни – латинские. Например, большие дороги, проложенные римлянами, назывались via (совр. франц. voie путь ), а проселочные дороги – кельтским словом camminus (совр. chemin дорога ) [см. Гак 1986, 66]. Галльские слова во французском языке отражают основные виды деятельности, которой занимались галлы:
bache f чехол, кожух, тент от галльского bascauda (деревянный чан, лоханка); balai m метла от balatno (дрок); banne f ивовая корзина, тележка с кузовом от benne; bl m зерновой хлеб, зерно от blato (зерно, мука); braies f pl широкие штаны, шаровары от braca (брака, штаны у галлов); cervoise f ячменное пиво от cerevisia; charrue f плуг от carruca; chemise f рубашка от camisia; claie f плетенка, решето от cleat; crme f сливки, сметана, крем от crama; drap m сукно, простыня от drappa (кусок ткани); galoche f галоша от gallos; jabot m жабо от gaba (зоб у птицы); jante f обод колеса от cambita (изгиб); luge f санки от sludia; pice f часть, штука от pettia (вещь); ruche f пчелиный улей от rusca (кора); soue f свинарник , от нар.-лат. sutis галльского происхождения; tamis m сито, решето от tamisium; tarire f бурав, сверло от tarare (дробить, пронзать); tomme f савойский сыр от tommar (греть, томить); tonne f большая бочка от tonna (мех, бурдюк); touque f бидон от tukka (тыква).
Оригинальный след оставили в исконной лексике бытовой концептосферы слова греческого происхождения – эллинизмы. Речь идёт в данном случае не о концептах греческой античной культуры, научных, технических, мифологических и т. п., о греческом происхождении которых свидетельствуют соответствующие термины, не испытавшие полной ассимиляции во французском языке и сохранившие в своих формах следы исконной лингвокультуры. Среди них много легко узнаваемых интернационализмов (например, amphore, lyre, sibylle, thtre, orchestre catastrophe, dynastie, lphant, hippopotame, rhinocros, rhododendron). Есть и такие эллинизмы, которые ещё в старофранцузский период претерпели полную натурализацию, став неотличимыми от чисто французских слов. Натурализованные эллинизмы исконного фонда составляют важную часть наиболее употребительной предметной лексики в бытовой концептосфере:
beurre m масло от гр. bouturon; chambre f комната от kmara; corde f верёвка от khord; chemine f камин от kaminos; sac m сумка от sakkos (мешок); perche f шест от perk; pte f тесто от past (мучная смесь); foie m печень , lat. ficatum от гр. (hpar)sukton; colle f клей от kolla; chaise f стул от kathedra (сиденье со спинкой); lampe f лампа от lampe и др.
Всего натурализованных эллинизмов во французском языке повседневного общения около сотни. Для большинства из них лингвокультурным транслятором послужил латинский язык.
При образовании французского языка франкский язык сыграл для него роль суперстрата – языка, наслоившегося на романский язык и растворившегося в нём [Звегинцев 1962, 205]. В старофранцузский язык попали многие франкские слова, относящиеся к ойкосфере: bacon m ветчина от франкского bakko (сало спинной части); bande f лента от binda (связка); clenche f щеколда, засов от klinka (дверной рычажок); cruche f кувшин от kruka; charpe f перевязь от skirpa; gteau m торт от wastil (угощение); gaufre f вафля от wafla (пчелиные соты); gruau m крупа от gruel; hache f топор от hppia; haricot m фасоль от harin (блюдо типа рагу); jardin m сад от gardo (огороженная зона); malle f чемодан от malha (сундук); poche f карман от pokka (мешочек); salle f зал от sal (большое помещение).
К ним присоединяются и другие германизмы, вошедшие в исконный фонд языка: banc m скамейка от герм. bank (сиденье); rpe f тёрка от raspn; robe f платье от rauba (добыча, трофейная одежда); soupe f суп от герм. suppa (похлебка).
Надо отметить существенные изменения в значениях ряда германизмов, прежде чем они укоренились в структуре французского языка: robe платье – вначале это одежда, снятая с жертвы при ограблении (raube); haricot фасоль – вначале это рубленое мясо для рагу от франкского harin, откуда ст.-франц. harigoter разрубать на куски ; позднее это имя переходит на бобовое растение, семена которого добавляют в рагу – фасоль (ср. лат. phaseolus из греч. phaselos). Но такого рода сдвиги значения характерны и для слов собственно латинского происхождения, например, французское table стол восходит к лат. tabula, которое имело значение дощечка , а вовсе не стол . Аналогично, как отмечено у Альбера Доза, от нар.-лат. branca лапа образовано фр. branche ветка , от лат bucca щека – фр. bouche рот [Доза 1956, 196-200].
Как писал об этом Э. Бурсье, количество галльских глаголов в старофранцузском незначительно: brisare > briser разбивать , bertiare > bercer укачивать ребенка , glenare > glaner подбирать колосья [Бурсье 1952, 160]. К ним надо прибавить и глагол changer изменяться от нар.-латинского cambiare галльского происхождения [Dauzat 1938, 160]. Гораздо больше глагольных элементов среди германизмов. Это глаголы франкского происхождения danser танцевать от dintjan; drober грабить, обкрадывать от raubn (нем. rauben грабить ); glisser скользить от glidan; lcher лизать от lekkon; ramper ползти от (h)rampon (карабкаться); saisir хватать от франк. sakjan (захватывать); tomber падать от tumber < tumer < франк. tmon. К германскому суперстрату относятся и глаголы choisir выбирать от гот. kausjan (пробовать); garder хранить, охранять от герм. wardn (нем. warten ждать , но также сторожить ); happer хватать от герм. звукоизобразительного корня happ-; rtir поджаривать от герм. raustjan.
Примечательно то, что все перечисленные лексемы обладают высокой устойчивостью, существуя на протяжении тысячи лет как элементы ядра бытовой концептосферы, её лексического депозитария [см. использование данного термина в работах Е.К. Черничкиной 2007, 2012]. Устойчивость такого рода обнаруживают и некоторые словообразовательные модели.
Полиморфизм и полисемантизм лексических концепторов
Наиболее изученными единицами паремиологического уровня являются пословицы и поговорки. Ж.-М. Гувар выделяет такие свойства пословиц, как анонимность, универсальность и стереотипность [Gouvard 1996]. По мнению Ж-К. Анкомбра, любая пословичная паремия «денотирует некий топос», то есть основание для последующего рассуждения или поступка [Anscombre 1994, 106]. Как отмечал Г.Л. Пермяков, многие паремии могут иметь и прямой, и образный смыслы, например: Алмаз и в грязи блестит: алмаз, попавший в грязь, остаётся алмазом (прямой смысл), достойный человек и в плохих условиях сохраняет свои достоинства (аллегорический смысл). Если образная паремия имеет расширительную интерпретацию, то в основе идеи, стоящей за ней, лежит, согласно Г.Л. Пермякову, некая инвариантная пара противопоставленных сущностей, например, Большое – Малое, Хорошее – Плохое, Старое – Молодое, Свое – Чужое, Умный – Глупый и т. п. [Пермяков 1988, 107]. В то же время, отношения внутри такой оппозиции могут варьировать, выражая разнообразные смыслы. Например, в пословицах Нет дыма без огня, Нет розы без шипов, Нет реки без берегов есть общая идея – одна сущность не бывает без другой. Но, как сказано у Г.Л. Пермякова, смысл каждой пословицы отличен от смысла другой: Нет дыма без огня значит: нет следствия без причины, Нет розы без шипов – не бывает хороших вещей без недостатков, Нет реки без берегов – не существует целого без какой-либо неотъемлемой его части [Пермяков 1979, 33]. Подчеркнём то, что пословица выражает не концепт, а отношение между концептами, то есть идею. При этом во множестве пословиц идея представлена в иносказательном, аллегорическом ключе. В.И. Карасик различает две разновидности аллегории в дискурсе: бытовое иносказание назидательного характера, свойственное пословицам, и бытийное иносказание, выражаемое баснями и притчами [Карасик 2009а, 151]. А.Ф. Лосев считал, что аллегория представляет собой выраженную с помощью образа загадку, требующую расшифровки [Лосев 1990, 430]. Французские лингвисты отмечают, что буквальный смысл паремии всегда отходит на второй план, деградирует по сравнению с аллегорическим [Conenna, Kleiber 2002, 71], но, так или иначе, он не исчезает полностью. Таким образом, паремия может иметь в плане содержания более одной идеи, и продуктивным способом её интерпретации следует полагать представление её смысла на другом языке. При этом заодно могут быть выяснены лингвокультурные соответствия как между самими паремиями, так и между концептами, использованными в их построении [см. Blagova 2005].
Среди пословичных паремий обнаружилось значительное количество таких, которые содержат ойкосферные компоненты. Действительно, «в пословицах и поговорках, как и в любом другом жанре фольклора, находит свое отражение всё, чем живёт и с чем сталкивается тот или иной народ на протяжении веков. Здесь и полный набор этнографических реалий, начиная от орудий труда и кончая нарядами» [Пермяков 1988, 19]. Паремический материал может быть распределен соответственно кластерной схеме бытовой концептосферы. Из 60 ойкономинаций, отмеченных нами в образовании паремий, в кластере Жилище наиболее продуктивными оказались maison, clef, couteau, four, marmite, moulin, paille, pole, pot; в кластере Питание из 50 единиц наиболее продуктивны chou, farine, fromage, fruit, miel, uf, pain, poire, salade, soupe, vin; в кластере Одежда из 20 единиц наиболее продуктивны bonnet, chemise, habit, manteau, poche, soulier. Далее мы ограничимся демонстрацией наиболее характерных примеров паремий для каждого кластера (расширенный массив пословиц и поговорок см. в Приложении 4). Там, где это возможно, мы приводим для французских паремий их русские эквиваленты и аналоги.
Chaudron: Chaque chaudron trouve son couvercle. – Каждый котёл находит свою крышку ; идея: Каждому свое. Petit chaudron, grandes oreilles. – Маленький котелок, большие уши ; идея: Маленькие дети часто слышат много лишнего. Clef: La cl dont on se sert est toujours la plus chre. – Ключ, которым мы пользуемся, всегда самый дорогой . La cl d or ouvre toutes les portes. – Золотой ключ открывает все двери ; идея: Золото всё может купить. Grande aise d avoir la cl des champs. – Очень удобно иметь ключик от полей ; идея: Хорошо быть вольной птицей. Four: Un vieux four est plus ais chauffer qu un neuf. – Старую печь легче топить, чем новую ; аналог: Старый друг лучше новых двух. On ne peut tre la fois au four et au moulin. – Нельзя быть сразу у печи и на мельнице ; идея: Нельзя поспеть сразу всюду. En four chaud ne crot point d herbe. – В горячей печи не растет трава ; экв.: На битой дороге трава не растет. Maison: Les maisons empchent de voir la ville. – Дома мешают увидеть город ; экв.: За деревьями леса не видать. Gardez votre maison, elle vous gardera. – Берегите свой дом, он вас убережет . Maison sans flamme, corps sans me. – Дом без огня – тело без души . Moulin: Qui entre dans un moulin, il convient de ncessit qu il enfarine. – Кто пришел нa мельницу, должен молоть муку ; аналог: Назвался груздем – полезай в кузов. Moulin de , moulin de l, si l un ne meult, l autre meuldra. – Мельница тут, мельница там, если одна не мелет, другая смелет ; аналог: Не мытьем, так катаньем. Chacun tire l eau son moulin. – Всяк льет воду на свою мельницу . Il faut tourner le moulin lorsque souffle le vent. – Надо крутить мельницу, пока дует ветер ; ср. Куй железо пока горячо.
Paille: Chaque grain a sa paille. – У каждого зерна своя солома . Il y a plus de paille que de grain. – Больше соломы, чем зерна ; аналог: Овчинка выделки не стоит; идея: Здесь больше показного, чем настоящего. On ne prend pas les vieux moineaux avec de la paille. – Старых воробьёв на солому не возьмешь ; рус. экв.: Стреляного воробья на мякине не проведёшь. A longue voie paille pse. – При длинной дороге и соломинка имеет вес .
Sac: Sac vide ne tient pas debout. – Пустой мешок стоять не будет . On lie bien le sac avant qu il soit plein. – Хорошо завязывается мешок, пока не совсем полный . Un sac perc ne peut pas tenir la graine. – Дырявый мешок не держит зерно .
Ойкоконцепты в загадках
Для фразеологизмов, имеющих в своем составе ойкономинации, тоже характерен полиморфизм в представлении понятия. С другой стороны, многие фразеологизмы имеют полисемантический потенциал, способность одной единицы выражать разные концепты, нередко очень далекие друг от друга. Распространённый случай – это наличие конкретно-предметного и одновременно расширительного смысла. Из всего фразеологического корпуса свойством лакунарности больше всего обладают фразеологические сращения – идиомы. Хотя некоторые из них совпадают по внутренней форме во французском и русском языках, реализуя соответствия типа кальки. Среди пословичных паремий обнаружилось значительное количество таких, которые содержат компоненты, относящиеся ко всем кластерам ойкосферы. Анализ выявленного массива пословичных паремий показал правомерность определения смысловой стороны пословиц не как концепта, а как идеи – отношения между концептами. При этом в представлении той или иной идеи наблюдается довольно распространённый полиморфизм: нередко одна и та же идея может быть выражена рядом паремий (от нескольких единиц до нескольких десятков паремий). Некоторые паремии отличаются полисемантизмом – способностью представлять несколько идей в разных смысловых ракурсах и на разных уровнях обобщения. Сопоставление паремий показало, что многие французские паремии не имеют соответствий в русском языке. Предметная лексика бытовой концептосферы изменяет свой смысл в контексте различных типов дискурса, вплоть до утраты своего первичного, буквального смысла и приобретения символического статуса. В выражениях паремиологического уровня обнаруживается тенденция к нейтрализации исходного денотативного значения ойкотерминов и появления у них значения иносказательного, аллегорического характера; в библейских текстах наблюдается заметное число ойкономинаций, которые получают переосмысление, превращаясь в библейские агиосимволы.
От концептора с прямой, буквальной дескрипцией загадка отличается тем, что она, как правило, схватывает смысл того или иного концепта посредством «остранённого» дискурсивного представления. В загадке концепт представлен криптографически – в зашифрованном виде. В корпусе загадок распространен полиморфизм, когда они разными способами представляют один и тот же концепт. С другой стороны, имеет место и полисемантизм некоторых загадок, когда одна и та же загадка обладает несколькими различными ответами.
В составе художественного дискурса предметно-бытовая лексика оказывается существенным компонентом, придающим живость и естественность повествованию за счёт участия в нём бытовых реалий. При сопоставлении французского оригинала и русского перевода выявляется значительное число лингвокультурных несовпадений на уровне бытовой концептосферы, в том числе и любопытные примеры лексических и концептуальных лакун.
Если в нарративном дискурсе ойкономинации служат натурализации повествования, воссозданию обстановки, в которой развивается сюжет, то в поэзии использование бытовой лексики связано с приемами построения поэтического образа; некоторые из этих приемов оказываются не разгаданными переводчиками французских стихов. Фрагменты произведений современных нам выдающихся французских поэтов, насыщенные ойкотерминами, отнюдь не представляют собой тривиальных бытописаний, нередко они выполнены в игровом ключе и при этом носят черты криптограммы, в которой зашифровано поэтическое мировидение автора и которую читатель призван воспринять и в той или иной степени разгадать. В поэтическом контексте бытовая, вещная, обиходная лексика вступает во взаимодействие с лексикой необыденной, возвышенной. В результате такого взаимодействия разрушается автоматизм восприятия привычных для человека предметов обихода, семантика обыденных слов трансформируется, заряжаясь смыслами возвышенной лексики, и они превращаются в поэтические символы. Кроме того, ойколексика в поэтическом дискурсе участвует в моделировании авторского идиоконцепта, представленного целым дискурсом и часто принимающего идиосимволическое выражение, свёртываясь в семантике заголовка или одного из ключевых слов дискурса. Анализ полиморфизма и полисемантизма ойкотерминов и содержащих их дискурсивных конструкций подводит к выводу о том, что слово как единица языка оказывается более сильной категорией, чем концепт. Не концепт аккумулирует в себе смысл слов, а наоборот, слово способно аккумулировать, концентрировать в себе ряд концептов, а также произвести контекстуальное преобразование и расщепление концептуального смысла, породив серию концептов. Таким образом, не когнитивная работа сознания оказывается главной действующей силой в создании языка и дискурса, а моделирующая деятельность рефлексии, реализующей себя в слове, которое является и продуктом рефлексии, и её орудием в создании словесных и дискурсивных моделей универсума, отражаемого и воображаемого человеческим сознанием. Основной подход, принятый нами при анализе материала состоял не в анализе культуры через язык и не в анализе языка через культуру, но в рассмотрении самого языка как особой культуры (лингвокультуры). Благодаря этому подходу и были выявлены лингвокультурные особенности французской предметной лексики в аспектах её формирования и функционирования в составе паремических единиц и дискурсивных структур, в которых наряду с порождением символических значений происходит образование авторских идиоконцептов.