Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Редупликация как фигура авторефлексивного нарратива 17
1. Авторефлексия в аспекте нарративных исследований 17
1.1. Нарративные исследования как интегративная парадигма гуманитарных наук
1.2. К определению нарратива
1.2.1. Нарратив в классической нарратологии 21
1.2.2. Нарратив в постклассической нарратологии 31
1.3. К проблеме авторефлексии в нарративных исследованиях 34
1.3.1. Авторефлексия в литературном дискурсе 36
1.3.2. К определению авторефлексивного нарратива 39
2. Редупликация в аспекте нарративных исследований 42
2.1. Редупликация в интеллектуальной мысли ХХ века 42
2.2. Критический обзор методологических подходов
2.2.1. Нарратологический подход 49
2.2.2. Фикциональный подход 56
2.3. К определению редупликации как фигуры авторефлексивного нарратива 61
Выводы 70
ГЛАВА II. Типология и семантика редупликации в нарративе 73
3. Редупликация в нарративном аспекте 76
3.1. Редупликации на уровне истории 77
3.1.1. Мотив 77
3.1.2. Событие 82
3.1.3. Диегезис 89
3.2. Редупликации на уровне дискурса
3.2.1. «Событие рассказывания» 97
3.2.2. «Событие чтения» 100
4. Редупликация в аспекте медиальности 108
4.1. Гетерогенные редупликации 114
4.2. Гомогенные редупликации 119
5. Редупликация в аспекте интертекстуальности 126
5.1. Внутритекстовые редупликации 132
5.2. Интертекстуальные редупликации
5.2. Редупликации «своего слова» 133
5.3. Редупликации «чужого слова» 135
6. Семантика редупликации 143
6.1. Структурный изоморфизм: за и против 143
6.2. Параметры редупликации
6.2.1. Частотность 150
6.2.2. Связность 151
6.2.3. Степень аналогичности 152
6.3. Смысловой эффект редупликации 153
6.3.1. Уточнение смысла 153
6.3.2. Маскирование смысла 155
6.3.3. Искажение смысла 157 Выводы 160
ГЛАВА III. Редупликация в модернистском и постмодернистском нарративе 162
7. Нарративные трансформации в модернистской эстетике 164
7.1. Нарративная матрица в модернизме 164
7.1.1. Классическая нарративная модель 165
7.1.2. Расщепление наррации и деформация классической нарративной модели 169
7.2. Оформление редупликации в модернистском и постмодернистском нарративе 173
7.2.1. Переход к полисубъектности 175
7.2.1.1. Локализация субъекта в структуре текста 176
7.2.1.2. Функции участников мира истории 177
7.2.1.3. Идентификация субъекта действия 180
7.2.1.4. Полисубъектность как признак расщепленной наррации 181
7.2.2. Переход к самотематизации 185
8. Модели редупликации в модернистском и постмодернистском нарративе
8.1. Редупликация как репрезентация травмы 188
8.2. Редупликация как пересборка сюжета 195
Выводы 199
Заключение 201
Библиография
- Нарративные исследования как интегративная парадигма гуманитарных наук
- Редупликации на уровне истории
- Структурный изоморфизм: за и против
- Полисубъектность как признак расщепленной наррации
Введение к работе
Актуальность рассматриваемой проблематики обусловлена
изучением редупликации в ракурсе такого актуального общефилософского понятия, как авторефлексия, повествовательной формой которого является, в сущности, изучаемая фигура. В настоящее время интерес к авторефлексии, утраченный на короткий период в связи с кризисом постмодернизма, возрастает по причине наметившейся в гуманитарных науках тенденции к рефлексивности знания, «кумулятивно-самоописательному характеру» (С.Н. Зенкин) гуманитарной теории, «превращения повседневных практик в наррацию» (М. де Серто). Изучение авторефлексивных форм повествования становится одним из ведущих направлений современных научных центров и лабораторий, по данной проблематике проводятся международные конференции и семинары, выходят сборники научных трудов и коллективные монографии. Рассмотрение редупликации в ракурсе общенаучной тенденции к авторефлексии становится перспективным направлением поисков и позволяет придать новый импульс данной области нарративных исследований.
Целью диссертационного исследования является разработка
теоретических оснований моделирования редупликации как особой авторефлексивной нарративной практики.
Достижению поставленной цели служит решение следующих задач:
изучение основных тенденций теории нарратива;
определение места и статуса авторефлексивного нарратива как особого типа нарративного построения;
исследование редупликации в качестве дискурсивной художественной практики;
сопоставительный анализ существующих подходов в изучении редупликации в теории нарратива и теории вымысла (thorie de la fiction);
построение многофакторной типологии редупликации по формальным и смысловым критериям;
выявление и описание основных моделей редупликации в модернистском/постмодернистском нарративе;
изучение способов и видов оформления редупликации в контексте глобальной трансформации классической нарративной модели в модернистском/постмодернистском нарративе. Объектом данного исследования служит повествовательный текст,
понимаемый одновременно и как эмпирически данный текст, повесть, роман или рассказ, и как исторически подвижная его реконструкция в статусе инвариантной модели; предметом нарративная редупликация как способ построения повествования.
Методологической и общетеоретической базой исследования
послужили работы отечественных и зарубежных авторов в области сюжетостроения (А.Н. Веселовский, В.Я. Пропп, Ю.Н. Тынянов, В.Б. Шкловский), теории нарратива (Р. Барт, К. Бремон, Д. Герман, А.-Ж. Греймас, Ж. Женетт, Дж. Принс, Д. Пьер, Цв. Тодоров, В.И. Тюпа, М. Флудерник, В. Шмид и др.), поэтики и теории текста (Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров, Б.А. Успенский и др.), теории вымысла (К. Гамбургер, Т. Павел, Л. Хитчин, Ж.-М.
Шеффер и др.), «теории mise en abyme» (М. Бал, Л. Дэлленбах, Д. Кон, Б. Макхейл, К. Мейер-Миннеманн и С. Шликерс, Ж. Рикарду и др.), поструктуралистской философии (Ж. Бодрияр, Ж. Делёз, Ф. Гваттари, Ю. Кристева, Ж.-Ф. Лиотар).
Метод исследования. Специфика решаемых задач обусловливает
использование широкого спектра общенаучных, лингвистических и
собственно нарратологических методов исследования. В интересах полноты
описания в работе применяется комбинированная методика анализа текста. Из
общенаучных методов используются, в частности, методы индукции и
дедукции, анализа и синтеза, типологизации. Из числа собственно
лингвистических методов используются методы нарратологического анализа,
структурно-системного описания, интерпретирующей семантики,
сравнительно-сопоставительный метод.
Материалом исследования служит корпус литературно-
художественных произведений XIX-XX вв. на русском, французском, испанском и английском языках, так или иначе связанных с анализируемой повествовательной фигурой. В интересах исследования специфики собственно модернистского дискурса непосредственно разбираемые в диссертации примеры заимствованы из произведений А. Жида, В. Набокова, Х.Л. Борхеса, С. Беккета, А. Роб-Грийе, Н. Саррот, У. Берроуза, Д.М. Томаса, М. Каннингема общим объемом свыше 10 млн. знаков.
Научная новизна исследования определяется, во-первых, впервые предпринятой попыткой представить нарративную редупликацию в ракурсе различных научных парадигм, в том числе семиотики, поэтики, лингвистики текста и нарратологии; во-вторых стремлением соизмерить и согласовать отечественные и зарубежные теории нарратива в фокусе исследуемой проблематики; в-третьих разработкой основных видов и способов нарративной редупликации в художественном тексте; в четвертых изучением редупликации в аспекте авторефлексии, высвечивающей системные сдвиги нарративной модели в (пост)модернистской поэтике.
Гипотеза исследования сформирована установкой на расширение понятия редупликации и выявление класса соответствующих ему явлений, а также предположением о существовании шкалы смысловых эффектов и функциональных моделей, задаваемых редупликацией в тексте и дискурсе.
Теоретическая значимость диссертации заключается в разработке нарративной редупликации как художественной дискурсивной практики, изучении ее функционально-семантических аспектов. Фигура нарративной редупликации исследуется при этом не только с семиотической или риторической точки зрения, но и с позиций теории текста; в частности, предпринимается попытка создать типологию редупликации с учетом факторов интермедиальности, интертекстуальности и семантических отношений в повествовании. Многофакторное моделирование редупликации предоставляет теоретико-методологический инструментарий для описания подобных явлений в повествовательном тексте и дискурсе.
Практическая значимость диссертации состоит в возможности использования полученных результатов в дальнейших исследованиях авторефлексивности художественных и дискурсивных практик, а также в разработке теоретических курсов по нарратологии, теоретической поэтике, теории текста в высших учебных заведениях и гимназиях с углубленным изучением дисциплин гуманитарного профиля.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Нарративная редупликация – это особая дискурсивная художественная практика, представляющая собой частный случай авторефлексивного нарратива.
-
Нарративную редупликацию можно представить по трем критериям: нарративному, медиальному и интертекстуальному. По нарративному критерию это редупликации на уровне истории и дискурса; по медиальному – гомогенные и гетерогенные редупликации; по интертекстуальному – внутритекстовые редупликации и редупликации «своего» и/или «чужого» слова.
-
По содержательно-смысловому эффекту редупликации задают три типа семантических отношений: усиление, искажение и маскирование смысла первичного нарратива.
-
В эстетике модернизма классическая нарративная модель преобразуется кардинальным образом за счет перехода к полисубъектности и самотематизации прозы.
-
Модернизм (постмодернизм) прибегает к разнообразным моделям редупликации, выстраивающимся, в частности, по таким параметрам, как композиционная структура, семантические отношения, способ нарративного и медиального представления редупликации.
Апробация исследования. Основные положения диссертации
представлены на научных и научно-практических конференциях и семинарах
в России и за рубежом, в том числе на Всероссийской научной конференции
«Лингвистическая семантика и лингвистика текста» (Нижний Новгород,
ННГУ, 2013), Международной научной конференции студентов, аспирантов и
молодых ученых «Ломоносов» (Москва, МГУ, 2014), XLIV Международной
филологической конференции (Санкт-Петербург, СПбГУ, 2015),
Международной конференции «XII Поспеловские чтения» (Москва, МГУ,
2015), XLV Международной филологической конференции (Санкт-Петербург,
СПбГУ, 2016), Международной конференции «Гуманитарные чтения»
(Москва, РГГУ, 2016), VIII Международной конференции «Слово,
высказывание, текст в когнитивном, прагматическом и культурологическом
аспектах» (Челябинск, ЧГУ, 2016), Международной конференции
«Художественное произведение как игра с конвенциями» (Быдгощ,
Университет Казимира Великого, Польша, 2016), Международной
конференции «Франция – Россия: от средневековой имперсональности к личности Нового времени» (Нижний Новгород, НИУ ВШЭ, 2016), Международной конференции «Белые Чтения» (Москва, РГГУ, 2016), Французском семинаре Института Высших Гуманитарных Исследований (Москва, ИВГИ РГГУ, 2015), семинаре Центра франко-российских исследований (Москва, 2016).
Работа над диссертацией была поддержана грантом Центра франко-российских исследований на проведение исследовательской стажировки в Центре изучения языков и искусств (CNRS-EHESS) в Высшей Школе Социальных наук (Париж, 2016).
Основные положения диссертации получили отражение в 15 публикациях общим объемом 5,8 п.л., в том числе в 4 статьях, опубликованных в изданиях, включенных в Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, рекомендованных ВАК Минобрнауки РФ.
Нарративные исследования как интегративная парадигма гуманитарных наук
Характерная для современной науки тенденция к метаанализу ставит перед исследователями непростую эмпирическую задачу. Экстраполяция терминов не только на дисциплины смежных отраслевых циклов, но и на весьма удаленные от «первопричинной» науки области знания заставляет задуматься о насущной необходимости создания интегративных теоретических и методологических подходов [Кун 1977; Мокшицкий 1991; Ору 2000; Щедровицкий 1997 и др.]. Полем интеграции различных систем знания становится в известной степени и нарратив – универсальный конструкт репрезентации опыта и интерпретации событий, инструмент хранения и передачи индивидуальной и культурной памяти. Интегративная тенденция очевидным образом отражается в нарратологии, диверсификация исследовательского поля которой за последние три десятилетия приобретает статус «нарративного поворота» [Брокмейер, Харре 2000: 29-42], а движение к изучению нарратива, характерное для большинства наук о человеке, начинает рассматриваться «как часть более значительных тектонических сдвигов в культурологической архитектуре знания, сопровождающих кризис модернисткой эпистемы» [Брокмейер, Харре 2000: 29].
Так называемый «нарративный поворот» в гуманитарном знании рубежа веков ставит перед исследователями ряд фундаментальных вопросов. Какую роль играют нарративы в повседневном и культурном дискурсах? Какую функцию выполняют истории в передаче культурной информации из поколения в поколения? Как хранится нарративная память и каким образом человек воспроизводит свой жизненный индивидуально-психический и социально обусловленный опыт? Решить эти вопросы методами какой-то одной гуманитарной дисциплины невозможно. Недаром нарратология превращается в обширную междисциплинарную научную область, а толкование «нарратива» расширяется вплоть до включения в него эмпирического материала из области истории, философии, социологии, этнографии, маркетинга, медицинских и психологических практик. Как отмечает Е.Г. Трубина, сфера нарратологии как дисциплины находится в постоянном изменении, «ее границы постоянно пересматриваются, главным образом, в сторону расширения» [Трубина 2002: электронный ресурс].
Сложившееся положение вещей свидетельствует о неоспоримой важности исследуемого понятия для целого комплекса наук о человеке. Основной тому причиной является извечный вопрос: какую роль играют истории в нашей жизни? Как мы можем определять ход нашей жизни и осознавать свое существование с помощью рассказываемых нами (или о нас) историй?
В эпоху постмодернизма модус человеческого существования переосмысливается как опосредованный нарративами [Лиотар 2015; Рикер 1998; 2000; 2008; Макинтайр 2000 и др.]. С осознанием значимости повествований не только в литературном, но и научном, культурном и повседневном дискурсах расширяется горизонт этой научной дисциплины. Определение нарратива как консолидирующего социокультурного феномена ставит перед исследователями ряд задач. Они группируются по трем основным параметрам: (1) отношение к нарративу как объекту или инструменту исследования, (2) систематизация нарративов различной жанровой и дискурсивной природы и (3) изучение коммуникативного измерения повествовательных текстов. Все эти задачи интегрируются отмежевавшейся от структурализма нарратологией.
По определению нарратология изучает повествовательные тексты разной жанровой природы с целью установить закономерности, лежащие в основе любого повествовательного текста, систему правил, устанавливающих соотношение между излагаемыми событиями и их непосредственным изложением, формы и способы функционирования нарративов, а также законы их производства и восприятия. Основной категорией нарратологии является нарратив, эпистемологический статус которого в настоящий момент еще не определен окончательно (подробнее см. 1.2. Этапы нарратологии).
Несмотря на наметившуюся потребность изучения текстов любой жанровой принадлежности, основным предметом изучения остается по-прежнему литературно-художественный нарратив. Повествовательные жанры модернизма и постмодернизма чрезвычайно богаты на разработку новых нарративных техник и приемов; это и отказ от организующей роли интриги, и «плавающий» рассказчик, и размытая темпоральность, и фальсифицирующие стратегии, и игра с нарративными уровнями. Такие эксперименты подлежат изучению не только как поиск жанровой идентичности, но и как новые возможности рассказывания, как переосмысление коммуникативных задач литературы и искусства в целом. В эпоху постмодернизма литературный нарратив способствует созданию и отшлифовке приемов, которые затем интегрируются в глобальное коммуникативное пространство и используются в различных медийных и дискурсивных средах. Многими исследователями отмечается, в частности, факт размытия жестких границ между повествованиями разной жанровой принадлежности: политические нарративы обладают признаками мифа, тогда как рекламные тексты приобретают черты волшебной сказки [Бакумова 2002; Козлов 2009; Шейгал 2004; Vestergaard, Schroder 1985 и др.] Аналогичным образом приёмы, используемые в литературном дискурсе, заимствуются медиа, рекламой, компьютерным дизайном и т.п. Это приводит к мысли, что любой нарративный приём должен изучаться как часть глобального философского и культурно-исторического процесса, затронувшего не только нарратив в его эстетизированной форме, но и саму способность рассказывать и воспринимать истории. Непосредственным образом это относится и к редупликации – художественной нарративной практике, модифицирующей привычную повествовательную модель и намечающей движение к новой форме рассказывания, замкнутом на самом себе.
Распространение редупликации как дискурсивной художественной практики в текстах модернизма и постмодернизма непосредственным образом связано с поворотом к авторефлексивной поэтике. Вместе с тем, изучение авторефлексии в нарративе и дискурсе долгое время остается на периферии внимания нарратологов, а интерес к данной проблематике завоевывает статус приоритетного объекта исследования лишь в последние десятилетия.
Прежде чем рассматривать редупликацию в структуре художественного текста, обратимся в первую очередь к определению нарратива в классической и постклассической нарратологии, затем к изучению авторефлексии в современных нарративных исследованиях.
Редупликации на уровне истории
Как было выяснено, теория редупликации сталкивается с рядом противоречий. Перспективным направлением для устранения этих противоречий представляется расширение теоретических оснований анализа этой фигуры в повествовательном тексте. Поскольку любая редупликация в нарративе представляет собой оформленное языковое построение, разумно изучать её с позиций теории текста: как особый текстообразующий приём оформления авторефлексивной нарративной логики.
Под редупликацией мы понимаем технику расщепления повествовательного текста на более или менее сходные формообразования с целью воздействовать определенным образом на читателя. Редупликация является при этом особой формой авторефлексивного нарратива, в котором актуализируется удвоение и/или расщепление элементов истории или дискурса. Все существующие тексты, построенные по принципу редупликации, можно формально подразделить на две большие группы. В первом случае в качестве наиболее репрезентативной модели мы бы привлекли роман «Топи» А. Жида (1898), в котором происходит проекция автора на сам процесс письма. Во втором случае показательным примером стал бы нарратив Д. Барта в романе «Заблудившись в комнате смеха» (1968), организованный по рекурсивному принципу «истории в истории». При этом существует множество промежуточных вариантов редупликации, в которых эта фигура реализует те или иные аспекты своей автореферентной функции (например, редупликация в «Истинной жизни Себастьяна Найта» В. Набокова задает авторефлексивное измерение для диегетического уровня). Поэтому представляется правомерным рассматривать модель редупликации как градуальный тип организации нарративного текстопостроения. На одном конце шкалы будут располагаться тексты, в которых редуплицируются элементы истории (histoire), на другом – редупликации дискурса, процессов наррации и рецепции (discours). Не исключается также наличие синтетических форм, как, например, в случае с упомянутым выше «Себастьяном Найтом», когда в рамках художественного целого реализуются различные виды редупликации. В целях анализа мы рассматриваем по отдельности характерные признаки каждого из этих типов. Сложность в понимании рассматриваемого приема мотивируется тем, что редупликация стремится не только удвоить какой-либо элемент истории, но и ввести автора в создаваемый им текст. В «Любовном стремлении» А. Жида идиллическая история любви Люка и Рашель, которую нарратор рассказывает своей возлюбленной, является проекцией их собственных отношений. Обе истории объединяет отношение подобия, семантической аналогии, при этом внешняя история является комментарием к истории внутренней: рассказ о Люке и Рашель репрезентируется в самом процессе своего создания. Используя метафорическое выражение Л. Дэлленбаха, редупликация – это «внутренний анклав», отражающий в себе всю повествовательную структуру [Dllenbach 1977: 18]. Её формы весьма разнообразны, однако любая редупликация определяется исходя из двух минимальных условий: она расщепляет диегезис на несколько миров историй, между которыми выстраивается отношение аналогичности. Так, в «Любовном стремлении» два универсума, два диегетических уровня – история Люка и Рашель и история рассказчика и его возлюбленной – отражаются друг в друге по принципу подобия. Иной пример расщепления встречаем в «Дезинсекторе!» У. Берроуза (1973), где на каждой переворачиваемой странице читатель оказывается персонажем нового мира, абсурдно похожего на предшествующий вплоть до полной неразличимости.
Закономерно возникает вопрос, не подводятся ли под одну модель две совершенно различные практики текстопроизводства. В этой связи необходимо отметить, что речь идет не о двух различных феноменах, объединенных одним названием, а об одном – обладающим единым семиотическим фундаментом и проявления которого в историко-литературном процессе ХХ века имеют генетическую преемственность. Редупликация нами рассматривается как текстообразующий прием, тождественный самому себе, но проявляющийся в различных видах и эволюционирующий на протяжении ХХ века. Для объяснения этого аспекта мы рассмотрели выше методологический и критический контекст, в котором как теоретики, так и сами авторы указывают на тождественность текстопостроения по принципу mise en abyme. Кроме того, сомнение снимается семиотической природой самого явления: любая редупликация организует текст по принципу автореферентной связи между его элементами, в качестве которых могут выступать мотив, событие, процесс рассказывания или чтения, внутренний диегезис (см. 3. Редупликация в нарративном аспекте). Именно разнообразие элементов, выступающих в качестве основы редупликации в тексте, их медиальные средства выражения и функциональные свойства формируют такие на первый взгляд непохожие авторефлексивные поэтики А. Жида и Д.М. Томаса, А. Роб-Грийе и М. Каннингема, Н. Саррот и У. Берроуза и т.д.
Усиление авторефлексивных тенденций в литературе становится следствием духовного кризиса и реакцией художников-модернистов и постмодернистов на социальные и культурные катастрофы ХХ века. Обращение к самой форме письма в условиях ослабевающей фабулы наделяет его особым статусом медиатора и предвестника потрясений [Липовецкий 2008: 73-80]. Авторефлексивная поэтика, в свою очередь, актуализирует герметичность, замкнутость смыслов на письме, что приводит к необходимости особого нарративно-композиционного оформления. В этом качестве и выступает редупликация.
Следует подчеркнуть, что в данном исследовании мы понимаем редупликацию шире, чем это принято в научном обиходе по отношению к mise en abyme. Этому способствует, во-первых, возможность проанализировать более широкий и разнообразный эмпирический материал, чем это делалось при разработке классической типологии в 70-х годах ХХ века. Во-вторых, к расширению понятия закономерно подводит необходимость пересмотра ряда теоретико-методологических предпосылок, обнажающих внутренние противоречия данного феномена. Модель редупликации, которую мы конструируем как особую форму текстопостроения, является интегральной версией различных подходов, сформировавшихся на протяжении ХХ века.
Для дифференциации редупликации в рамках лингвистического подхода предлагается рассмотреть пять факторов: композиционный, дискурсивный, интертекстуальный, интермедиальный и семантический (см. Таблица 1. «Нарративная редупликация: факторы расширения модели»). По каждому из этих критериев редупликация будет рассматриваться шире, чем mise en abyme в существующих на данный момент нарративных и филологических исследованиях. Вкупе данные факторы позволят проанализировать редупликацию с точки зрения лингвистики текста: как особую фигуру, задающую авторефлексию в повествовании.
Структурный изоморфизм: за и против
Развертывание глубинного нарративного высказывания происходит благодаря операциям редукции или амплификации [Костюшкина 2009: 247]. Так, например, логическое высказывание Красная Шапочка несёт пирожок своей бабушке может расширяться на за счёт амплификаций Красная Шапочка теряет пирожок по пути к своей бабушке, Красная Шапочка роняет пирожок, Красная Шапочка устаёт нести пирожок и т.д. В таком случае глубинный уровень – это логическое событие, к которому можно свести его синтаксически обусловленное представление в конкретной нарративной реализации. Наконец, третье значение нарративного уровня является наиболее умозрительным и восходит к концепции Ж. Женетта. Под ним понимается отношение между актом повествования и диегезисом как пространственно-временным универсумом текста, в котором происходят рассказываемые события [Pier 2014]. Отношение задается взаимозависимостью между диегетическим (интрадиегетическим) повествованием и экстрадиегетическим нарратором, без которого оно не могло бы существовать. В свою очередь, какой-либо из персонажей интрадиегетического повествования может становиться нарратором и рассказывать о событиях, которые формируют метадиегетический уровень. Характер нарративных уровней зависит от положения нарратора: уровни могут располагаться вертикально или горизонтально. Нарративные уровни располагаются вертикально, когда происходит смена статуса нарратора (диегетический персонаж становится гиподиегетическим нарратором) или горизонтально, когда не происходит смены статуса нарратора, или когда несколько параллельных историй рассказываются различными голосами. Именно в этом значении мы рассматриваем диегезис как инстанцию, подвергающуюся редупликации в авторефлексивном повествовании. Вслед за Ж. Женеттом и Д. Пьером мы будем понимать под диегезисом отношение нарратора к миру повествуемых им событий. Редупликация диегезиса – это фигура, благодаря которой текст удваивает связь (интра)диегетического нарратора и повествуемой им истории. Как авторефлексивный прием редупликация диегезиса продуктивно используется в игровых поэтиках В. Набокова, Джона Барта, Д. Фаулза и др. Отличие редупликации диегезиса от редупликации события рассказывания, которое мы будем рассматривать далее, состоит в том, что в первом случае текст не выходит за пределы своего диегетического универсума. Он может однократно или многократно редуплицировать себя «вглубь», но не выходить в дискурсивное пространство, в ситуацию коммуникации с читателем.
Рассмотрим в качестве примера вертикальной редупликации диегезиса роман В. Набокова «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (1939). Роман посвящен реконструкции биографии писателя Себастьяна Найта, которую предпринимает его брат, рассказчик Н. Рассказчик собирает факты о жизни Найта, встречается с людьми из его окружения, пытается восстановить хронологию последних лет его жизни, чтобы написать подлинную версию его биографии. Книга, которую пишет брат Себастьяна Найта, является главным и, в известной степени, единственно надежным нарративным уровнем романа; одновременно она содержит в себе отсылки к книгам, которые написал сам Себастьян. Текст биографии содержит описание всех романов писателя, но особенно примечательным является роман «Двусмысленный Асфодель» об умирающем герое, которого читатель не может обнаружить в самом повествовании, но который является стержнем и сущностью книги:
«Сюжет прост: человек умирает, на протяжении книги вы ощущаете, как он идет ко дну; его мысли и воспоминания, проявляясь, подобно вдохам и выдохам неровного дыхания, то с большей, то с меньшей отчетливостью, проходят сквозь нее, одни образы свертывая, другим ненадолго давая ожить на ветру, а иной выбрасывая на берег, где он, подрагивая минуту, живет своей жизнью, но вот седые волны сносят его обратно в пучину, где он тонет или странно преображается. Человек умирает, и он – герой повести; но если другие персонажи кажутся вполне реалистичными (в найтовском, по крайней мере, смысле), то читателя продолжают держать в неведении, кто этот умирающий, где стоит или плывет его смертное ложе, и ложе ли это. Он – сама книга; и книга умирает в конвульсиях, подтягивая призрачное колено» (перевод А. Горянина и М. Мейлаха).
Скольжение нарративных уровней задается универсальной моделью редупликации: рассказчик Н. пишет биографический роман о своем загадочном брате-писателе Себастьяне Найте, в котором Себастьян Найт предстает автором книги о загадочном умирающем мужчине. Об установлении между двумя диегезисами автореференции свидетельствует, во-первых, повествовательная ситуация романа об умирающем / умершем человеке; во-вторых, общий признак загадочности, ускользания главного персонажа: герой «Двусмысленного Асфоделя» проецируется на самого Себастьяна Найта. Это подтверждается рядом индексальных и символических отсылок к главному диегезису.
В первую очередь, воспоминания героя Асфоделя отсылают к ряду установленных эпизодов из жизни Найта. Например, сожаление героя о том, что он «не подал монетки уличному старику-музыканту» (Now, when it was too late, and Life s shops were closed, he regretted … not having handed the penny he had in his pocket to that old street violinist playing to himself tremulously on a certain bleak day in a certain forgotten town) отсылает к боязни Себастьяна обидеть нищего старика у стоянки таксомоторов, раздающего печатные объявления.
Полисубъектность как признак расщепленной наррации
Интертекстуальный потенциал редупликации изучен недостаточно. Это отчасти объясняется тем, что «теория mise en abyme» сосредоточивается прежде всего на объяснении, как работает механизм «внутреннего анклава» [Dllenbach 1977: 18] в структуре какого-то определенного текста. Редуплицированный фрагмент традиционно рассматривается как часть, отражающая целое, а его потенциальная связь с другими текстами не учитывается. Между тем постмодернистская традиция обнаруживает немало примеров произведений, зеркальные отношения в которых устанавливаются благодаря нарративной редупликации, которая одновременно отсылает к прецедентным текстам (романы А. Барикко, Д. Лессинг, М. Каннингема, Д.М. Томаса, Д. Фаулза и др.), что подводит к необходимости изучения фигуры в интертекстуальном аспекте.
Одним из первых проблему интертекстуальности mise en abyme рассматривает отечественный исследователь М.Б. Ямпольский. В книге «Память Тиресия» в главе «Геральдическая конструкция и проблема “третьего текста”» он обращается к интерпретации подобных нарративных построений через установление интертекстуальных связей с одним или несколькими «внеположенными текстами», рассматривая этот процесс по аналогии с механизмом превращения цитаты в гиперцитату [Ямпольский 1993: 73-91]. Например, структура «пьеса в пьесе» из фильма Гриффита «Перевоспитание пьяницы» отсылает к «Добыче» Золя, а фраза «Rosebud» из «Гражданина Кейна» интерпретируется через референцию сразу к двум текстам: «Кубла Хан, или Видение во сне» Кольриджа и к «Тайне Эдвина Друда» Диккенса. Вместе с тем, анализ исследователя, во-первых, сосредоточивается преимущественно на материале киноповествований, во-вторых – им не устанавливается специфика смысловых и семиотических отношений между «третьим текстом» и собственно редуплицированным фрагментом в нарративе, которые сводятся, по мнению Ямпольского, к «семантической воронке» [Ямпольский 1993: 91]. Вместе с тем, идеи учёного открывают новые перспективы для признания за mise en abyme интертекстуального потенциала и требуют дальнейшего развития.
В данном параграфе редупликация изучается в аспекте интертекстуальности. Межтекстовые связи, задаваемые в произведении данной фигурой, представляют собой особый семиотический случай и становятся дополнительным источником смыслообразования. По интертекстуальному критерию предлагается подразделять редупликации на внутритекстовые и интертекстуальные, которые, в свою очередь, делятся на редупликации «своего» и «чужого слова». Расширение перспективы изучения редупликации в плане межтекстовых взаимодействий не может не сказаться на интерпретации её семантических свойств. Интертекстуальность позволяет лучше понять феномен нарративной фигуры, выявить её семантические основания путем сопоставления ряда текстов, участвующих в семиозисе. Но прежде чем непосредственно обратиться к рассмотрению каждого из этих типов, следует уточнить понимание интертекстуальности в оптике изучения нарративной редупликации.
В классических работах Ю. Кристевой, М. Риффатера и др. под интертекстом понимается корпус текстов, объединенных отношением взаимодействия, а под интертекстуальностью – отношения между отсылками к «чужому слову» внутри конкретного текста. В то же время, некоторые ученые несколько иначе трактуют вопрос межтекстуальных связей (Ж. Женетт). Например, если Кристева понимает интертекстуальность как «пермутацию текстов», динамическое соотношение высказываний, взятых из других художественных произведений, которые пересекаются в конкретном текстовом пространстве [Kristeva 1969], то для Женетта интертекстуальность является одним из типов межтекстовых взаимодействий и сводится просто к цитации. Классификация Женетта, изложенная в его книге «Палимпсесты: литература во второй степени» (1982), предлагает пять типов межтекстуальных (в его терминологии – «транстекстуальных») связей, которые могут устанавливаться между различными текстами. Характер «взаимоприсутствия» («coprsence») одного текста в другом может обеспечиваться следующим образом: 1. Путем цитирования, аллюзии, плагиата (это отношение Женетт называет интертекстуальностью, понимая его в более узком смысле, чем Кристева); 2. Через отношение текста с его названием, подзаголовком, эпиграфом, иллюстрациями (паратекстуальность); 3. Через «комментарий» одного текста к другому; прямое цитирование при этом не является обязательным (метатекстуальность); 4. Когда один текст создается с опорой на другой источник, «отпочковывается» от него («se griffe»), при этом исходный текст называется гипо-, а конечный – гипертекстом (отношения гипертекстуальности); 5. В случае обращения к жанровым канонам, дискурсивным параметрам и архетипам, позволяющим соотнести конкретный текст с символической культурной моделью (архитекстуальность). [Genette 1982: 7-14] Подробная классификация Женетта позволяет точно идентифицировать тип отношений, возникающий в редуплицированном тексте: чаще всего связи между редупликацией и прецедентными текстами приближаются к «гипертекстуальным». Рассматривая процесс создания гипертекстов в культурном пространстве, Женетт отмечает, что такие связи между производным текстом и первоисточником являются более определенными и менее факультативными, чем, к примеру, отношения, устанавливаемые через аллюзии или цитаты.