Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Директив и директивность в русской коммуникации 14
1.1. Речевое воздействие как основа национального стиля коммуникации. 14
1.2. Национально-культурная специфика русской коммуникации в свете теории директивности на примере педагогического диалога 26
1.3. Динамика педагогического диалога в свете директивности 47
1.4. Директив в русской лингвокультуре 53
Выводы по первой главе 75
Глава 2 Предикативно-инфинитивная модель как отражение модальности в русской языковой картине мира 78
2.1. Категория состояния как основной компонент предикативно-инфинитивной синтаксемы с модальным значениемы 78
2.2. Модальность в русской языковой картине мира 97
2.3. Модально-темпоральная специфика предикативно-инфинитивной модели 122
Выводы по второй главе 132
Глава 3. Этноспецифика синтаксемы «ленивый директив» 135
3. 1. Лакунарный характер синтаксемы «ленивый директив» 135
3.2 Парадигмальный характер синтаксемы «ленивый директив» 156
3.3. Универсальный характер синтаксемы «ленивый директив» 175
3.4. Синтаксема «ленивый директив» в диахронии 185
Выводы по третьей главе 205
Глава 4 «Этноспецифика синтаксемы «двойной императив» 207
4.1. Императив как грамматическая категория 207
4.2. Характеристика этикетных клише в статике 215
4.3. Характеристика этикетных клише в динамике 234
Выводы по четвертой главе 238
Глава 5 Бинарность русской директивности 241
5.1. Бинарность русской культуры 241
5.2. Культурологический закон коммуникативного равновесия 245
5.3. Лингвокультурная амбивалентность «ленивого директива» 252
Выводы по пятой главе 296
Заключение 298
Список литературы 306
Список использованных источников 360
Приложение №1 Динамика употребительности базовых предикативов с модальным значением 362
- Национально-культурная специфика русской коммуникации в свете теории директивности на примере педагогического диалога
- Модально-темпоральная специфика предикативно-инфинитивной модели
- Синтаксема «ленивый директив» в диахронии
- Культурологический закон коммуникативного равновесия
Национально-культурная специфика русской коммуникации в свете теории директивности на примере педагогического диалога
Национальное самосознание, этническая идентичность, «национальный характер», менталитет, их отражение в языке, связь языка и культуры - к этим проблемам сегодня приковано внимание многих ученых. Общие положения философской теории ментальное принадлежат А.Я. Гуревичу, Л.Н.Гумилеву, Н.И. Костомарову, Н.К. Рериху, Д. Филду, П.А. Флоренскому и др. Этнические стереотипы и национальный характер были предметом рассмотрения в работах В. Вундта, Г.Д. Гачева, И.С. Кона, В.В. Колесова, СВ. Лурье, Ю.М. Лотмана. Лингвиститческие обобщения в рамках теории менталитета принадлежат А. Вежбицкой, В.Г. Крысько, С.Г. Тер-Минасовой, И.Ю. Марковину, Ю.А. Сорокину, Н.В. Уфимцевой и др. А.А. Залевская в статье «Национально-культурная специфика картины мира и различные подходы к её исследованию» систематизирует многообразие направлений изучения этнического компонента лингвокультуры следующим образом: «В контексте общей тенденции исследования национального языкового сознания (Языковое сознание: формирование и функционирование, 1998; Языковое сознание и образ мира, 2000; Языковое сознание: устоявшееся и спорное, 2003) рассматривается проблема национально-культурной специфики этого феномена. Понимание высказывания носителя культуры требует выхода за рамки чисто вербального текста в более широкую область представлений, ценностей и стереотипов обыденного житейского сознания, присущих человеку данной культуры (Петренко, 1988). Широкое распространение получили исследования, выполненные на стыке нескольких научных направлений, таких как этнопсихология (Бороноев, Павленко, 1994; Стефаненко, 2003), этносоциология (Андреева, 1996), этнополитология (Крысько, 1982), этнопсихолингвистика (Сорокин, 1998; Леонтьев, 2003; Уфимцева, 1996); возникли новые научные школы и концепции: «этнопедагогика» (Афанасьев, 1979), «этническая конфликтология» (Сорокин, 1994), «этническая библиопсихология» (Сорокин, 1998), «этнография общения» (Базылев, 2000), «этнотранслятология» (Филология и культура, 1999), «этногерменевтика», «этнориторика», «этноконнотация», «когнитивная этнопсихолингвистика» (Когнитивная лингвистика, 1998)» [Залевская, 2000].
Национально-специфическое восприятие и проживание педагогического взаимодействия субъектами педагогического общения является реальностью. Любое профессиональное общение отражает национальные особенности коммуникации. Педагогический диалог не является исключением. Более того, в силу профессиональной направленности на директивное речевое поведение, он максимально ярко демонстрирует этноспецифику волеизъявления. Таким образом, именно педагогический диалог стал для нас тем зеркалом, в котором отразилась национально-культурная специфика коммуникативного поведения русских в целом.
Антропологическая парадигма современных исследований поставила во главу угла человека с его интересами, желаниями, волеизъявлениями. Одной из центральных категорий стала категория воли, сопряженная с другими понятиями эгоцентрической природы: эмоции, желания, намерения, долг, свобода выбора, совесть, решение, действие. Речевой репрезентацией волеизъявления выступают высказывания с побудительной семантикой, которые мы условно называем директивами. Нас интересуют стандартные способы воздействия на поведение собеседника, характерные именно для российской коммуникации. Таким стандартным способом воздействия на поведение собеседника является речевой акт директива. Принципиальным для данного исследования представляется уточнение понятия директив, который мы понимаем предельно широко - как речевой акт с побудительной интенцией, направленный на регуляцию, коррекцию, стимуляцию, разрешение (запрещение) деятельности реципиента. Побудительность в директиве является обязательной частью прагматического значения и не исключает дополнительных, факультативных значений. Понятия волеизъявления, побудительности и повелительности в исследовании не дифференцируются и употребляются как синонимы, все они приравниваются к понятию «директивность».
Русская культура, по мнению многих исследователей (Г. Хофштеде, Р. Льюис и др.) является высококонтекстной, а значит, для нее характерна важность контекста сообщения: того, с кем и при какой ситуации происходит общение: «эта особенность проявляется в придании особой значимости форме сообщения, тому как, а не тому, что сказано» [Т. Г. Стефаненко, 1999: 166]. Следовательно, особенно важен этнопрагмалингвистический аспект исследования русской педагогической коммуникации. Этнография коммуникации предполагает изучение ритуализованных в тех или иных культурах речевых ситуаций; языковых конвенций и клише, составляющих национальный стиль общения. Более всего наш интерес вызывает этнография волеизъявления. Нами сделаны некоторые предварительные выводы о специфических чертах коммуникативного поведения русского учителя.
Опираясь на лингвокультурологический подход к исследованию речевого поведения, мы ориентируемся на работы следующих языковедов: Л. А. Городецкая, Н. Д. Арутюнова, А. Вежбицкая, В.Г. Гак, Ю. Н. Караулов, В. И. Карасик, В. В. Красных, Т. В. Ларина, В. А. Маслова, Ю. А. Сорокин, Н. В. Уфимцева, И. А. Стернин и др.
«Каждый субъект деятельности ... как носитель определенного менталитета, как человек, мышление которого, по меткому выражению Л. В. Щербы, «отлито» в форме родного языка (эта же мысль высказывалась и В. Гумбольтом), взаимодействует с другими людьми в соответствии с нормами, традициями, образом мира и мироощущением, присущими народу, представителем которого он является. В этом плане достаточно показателен характер общения российского педагога» [Зимняя, 2003: 348]. Лингвокультурологические исследования порой обвиняют в слишком высоком уровне обобщений, распространяющихся на всех представителей нации. Ответом на такое мнение могут стать слова Л.А.Городецкой: «На наш взгляд, в соединении этнического и личностного обнаруживается синкретизм языковой личности. Безусловно, в каждой культуре наблюдается разнообразие в речевом поведении каждого коммуниканта, но принято рассматривать доминантную группу, коммуникативное поведение которой позволяет сделать обобщение по поводу данной культуры в целом» [Городецкая, 2009: 165].
Среди ее составляющих наряду с нормативностью, коммуникативной этикой, вежливостью, гуманитарным знанием, тезаурусом и культурной грамотностью, культурной памятью, кругом чтения, прецедентными феноменами языковой личности, толерантностью называют владение национально-культурными лингвистическими средствами выражения корректного отношения к коммуникантам, такие средства сориентированы на этнические константы. То есть лингвокультурная компетенция является составной частью общей коммуникативной компетенции. Коммуникативная компетенция предполагает владение этническими константами.
С. В. Лурье определяет этнические константы как «бессознательные комплексы, складывающиеся в процессе адаптации человеческого коллектива (этноса) к окружающей природно-социальной среде и выполняющие в этнической культуре роль основных механизмов, ответственных за психологическую адаптацию этноса к окружающей среде ... Система этнических констант и является той призмой, сквозь которую человек смотрит на мир» [Лурье, 1997: 228].
Этническими константами определяется сформированный национальный коммуникативный идеал. И. А. Стернин в статье «Русский коммуникативный идеал и толерантность» дает следующее определение коммуникативному идеалу: «Под коммуникативным идеалом понимается стереотипное представление об идеальном собеседнике, представленное в сознании народа. Коммуникативный идеал является существенной составляющей национального менталитета, а также неотъемлемой частью национального коммуникативного поведения» [Стернин, 2000]. Эта дефиниция вполне приложима к коммуникативному идеалу учителя, который можно определить так: стереотипное представление об идеальном учителе, представленное в сознании народа. Проведя исследование путем анализа анкет, И. А. Стернин приходит к такому выводу: «Можно сказать, что налицо толерантность как ведущая черта русского коммуникативного идеала. Русское коммуникативное сознание ищет идеал в толерантном собеседнике, в таком, который выполнял бы роль внимательного, вежливого слушателя. Данные эксперимента, несмотря на их предварительный и ограниченный характер, свидетельствуют, что русское сознание готово к восприятию идеи толерантности» [Там же]. На наш взгляд, можно сделать и другой вывод: русские коммуниканты предъявляют в качестве необходимого для собеседника качества толерантность, не перенося это требование на себя, о чем свидетельствуют и результаты нашего анкетирования.
Модально-темпоральная специфика предикативно-инфинитивной модели
Специфика модальности, реализующейся в исследуемой модели, порождает темпоральные особенности синтаксемы. Топологические свойства времени в синтаксеме определяют ее специфику. Мы определяем экзистенциальное значение времени в синтаксеме как национально-специфическое. В этом утверждении не приравнивается грамматическое и лингвокультурологическое. Грамматика обосновывает прагматику, та в свою очередь формирует лингвокультурный феномен. Таким образом, речь идет не об экзистенциальной семантике грамматитческой категории времени как о лингвокультурном явлении.
Рассмотрим подробнее топологию грамматической категории времени на примере побудительных предикативно-инфинитивных синтаксем через призму лингвокультурологии. Преже всего, несколько слов о термине «топология». Математики определяют топологию как раздел, изучающий в самом общем виде явление непрерывности, в частности свойства пространства, которые остаются неизменными при непрерывных деформациях [Михеева, 2010: 74-78]. «В философской литературе термин топологический употребляется как антоним слова «метрический (количественный)» и означает «качественный, инвариантный». Поэтому часто топологические, или качественные, свойства противопоставляют метрическим, количественным, (хотя и те, и другие универсальны), качественную, динамическую характеристику времени - количественной, статической.
Одной из важных тенденций, определяющих современный подход к категории времени, стал взгляд лингвистики через призму антропологической парадигмы. «Физическая» категория времени обрела новый статус - акцент стал делаться на проблеме индивидуального времени, времени жизни человека, нации, этноса с опорой на языковой материал.
О многоаспектности категории времени свидетельствует уже название программной статьи С.А.Аскольдова «Время онтологическое, психологическое и физическое» [Аскольдов, 1922]. Характеризуют динамичность-статичность, цикличность-линейность, гомогенность-гетерогенность времени, соотносят образ времени и языковую картину мира [Моисеева, 1991; Михеева, 2010, Белякова, 2005]. Следует отметить, что для культурологии типично исследовать время в таком формате: концепт времени и его отражение в языке в виде пословиц, фразеологических единиц. Нас интересуют не особенности лексико-фразеологического воплощения универсальной категории времени, а конструктивно-синтаксическая вербализация этноспецифики, философии грамматического времени. Модель предикативно-инфинитивного директива позволяет исследовать проблему времени с несколько другой стороны, при этом оставаясь в русле лингвофилософии и лингвокультурологии. Нас интересует, как указанная грамматическая конструкция отражает время и его культурологические особенности.
И.Пригожин в своих исследованиях стремится просредством времени «соединить бытие и становление». На удивление точно эта мысль соотносится с нашими выводами о национальной специфике времени в синтаксеме. Модально-инфинитивная модель синтезирует, с нашей точки зрения, статику и динамику. Приведем примеры.
Надо (было, будет) посоветовать ему не торопиться.
Молено (было, будет) не торопиться.
Не должно (было, будет) сметь свое суждение иметь.(А.С.Грибоедов)
Желательно (было, будет) не опаздывать. Представляется, что в изучаемой синтаксеме глагол быть является полностью грамматикализованной отвлеченной связкой, инфинитив лишь называет действие вне связи его с действительностью. Суть синтаксемы сосредоточена в слове категории состояния. Именно оно погружает нас в особое время. Его национальная специфика - нереализованная потенция, независимо от того, с каким грамматическим и реальным временем оно связано - настоящим, будущим, прошедшим. За грамматическим здесь стоит ментальное. Э.С.Азнаурова пишет о том, что слова, регулярно используемые в типизированной ситуации, делают прагматическую информацию узуально закрепленной в самих словах, о некоей прагматической маркировке слов на уровне системы языка. Представляется, что модальные компоненты - слова категории состояния - исследуемой синтаксемы несут в себе прагматическое значение. [Азнаурова, 1988, 38]. Под прагматическим значением понимают «специфическое восприятие заключенной в языковом высказывании информации со стороны различных получателей и групп получателей» [Толковый переводоведческий словарь, 2003]. Мы связываем прагматическое значение прежде всего с той информацией, которая показывает отношение говорящего, связывается с социальным статусом говорящих, с реальными условиями коммуникативных актов и их воздействием на слушающего. Эта информация этнокультурно значима. Модальный компонент в изучаемой конструкции выражает время, имеющее прагматическое значение. Это значение экзистенциально-потенциальной темпоральное.
Темпоральная семантика в исследуемой синтаксеме, по нашим наблюдениям, такова, что при формальном изменении наклонения и времени (деформации) модально-временной план остается в исследуемой синтаксеме неизменным. Значение его - экзистенция, застывшая динамика.
Учитывая частотность синтаксем в русской речи, можно сделать некоторые весьма предварительные выводы об особенностях всей русской коммуникации как тяготеющей к процессуальное и противопоставленной западноевропейской акциональности.
Подытожив, можно сделать некоторые обобщения об особенностях исследуемой конструкции. Специфика ее, повторимся, заключена в слове категории состояния. Анализ синтаксем показывает, что предикативность в русском языке регулярно выражается такими «неглагольными» формами. Связочно-именной компонент категории состояния выражает предикативное значение темпоральности, модальности, не являясь при этом глаголом. Модальность действия формируется за счет наречно-глагольно-именной синкретичной формы - безлично-предикативного слова категории состояния.
Результативность не отнесена к какому бы то ни было времени, да и не мыслится говорящим. Пассивный импульс к действию - так, пожалуй, можно охарактеризовать этноспецифическое значение данной конструкции, которое формируется в первую очередь словом категории состояния.
Изучение параллельных русско-английских текстов показало, что для английского языка исследуемая модель является лакуной и носит эндонимичный характер. При сравнении частотников «500 английских слов» и «300 русских слов» можно сделать некоторые предварительные обобщения. Прямые сопоставления с английским языком представляются некорректными, т.к., во-первых, глаголы и предикативы сопоставлять было бы неточно, во-вторых, идиоматичность и прагматическое отличие английских модальных компонентов в зависимости от контекста и полимодальность русских предикативов не позволяют устанавливать прямые корреляции. Тем не менее, частотность употребления модальных компонентов в сравнительном ключе выглядит показательно. В скобках приведенных примеров указан индекс, который имеет лексема от наиболее к наименее частотному: сап (37) —мочь (37); may (88) —можно (82); Must (120), should (73) должен (97), должна (—) , должны (241), должно (—) ; ought (—), need (147) — надо (91), нужно (277). Необходимость превалирует в русских моделях, долженствование - в английских. Возможность соотносима количественно, но несопоставима качественно, т.к. выражается в русском языке невербиально, с помощью предикатива, более чем в трети случаев.
Ученые уже неоднократно отмечали отличие в выражении состояния в романо-германских языках и в русском. Так, И.Н. Яковлева к различиям между двумя языками в отношении диапазона формальных средств, используемых для выражения значения состояния, отнесла и тот факт, что «для русского языка характерно субстантивное представление предикативных значений, чего не наблюдается в английском языке», синтаксическую специфику русского языка обнаружила в «использовании для репрезентации семантической категории состояния безличных конструкций, которые отсутствуют в синтаксической системе английского языка» [Яковлева, 2003: 17]. Однако тот факт, что модальное значение необходимость оценивается как состояние в русском языке и эксплицируется целым рядом специальных синтаксем, до сих пор не привлекали внимания лингвистов.
Синтаксема «ленивый директив» в диахронии
Лексема надо отличается не только особой прагматикой, грамматикой, семантикой. Требует отдельного разговора ее этимология.
Приведем рассуждения А. В. Исаченко об изменении наличного состава предикативных слов, в том числе о слове «надо»: «Из языка (особенно литературного) выпадают слова льзя, неволя (в значении модального предикатива), надобе, веремя [ср. «но отступать было не время» (Лермонтов «Герой нашего времени. Тамань»)]. Зато появляются новые слова, пополняющие состав предикативов. Современный модальный предикатив можно, вошедший в антонимическую связь со словом нельзя, появляется очень поздно; еще в XVI в. имеется слово мочно, немочно; ср ... на Кострому и в Любим летом за грязми и за болотами торговати ездити будет немочно «невозможно» (1595) \ деньги тебе заплатити мочно ли (грамота 1516 г.), денег, господине, мне заплатитине мочно (там же). Из книжного языка попадают в литературную речь слова типа возможно, невозможно, должно, необходимо. Слово нужно появляется довольно поздно, причем употребляется первоначально в значении предикатива, выражающего внутреннее состояние человека: нужно было гораздо у Аввакума значит «очень тяжело было на душе» [Исаченко, 1955: 62].
Истоки слова нужно {тягостно для субъекта) подтверждают нашу мысль о проживании состояния необходимости как тяжелого, неприятного для русского коммуниканта. Интересно было бы понять, почему стали практически синонимами-дублетами надо и нужно в современном языке. Возможно, то значение слова нужно, о котором пишет выше А. В. Исаченко / «тяжело» / и необходимости, характерное для слов надо, ассимилировали, создав такой сложный модально-семантический комплекс, который охарактеризован ниже. Однако это предмет другого исследования.
Процесс предикативации вылился в русском языке в формирование лексико-грамматического класса слов категории состояния. Называются различные источники формирования и пополнения безлично-предикативных слов в качестве основных [разные мнения по этому вопросу прослеживаются практически с первых работ о словах категории состояния, например, В.В.Виноградов, 1947]: краткие прилагательные в форме среднего рода [Галкина-Федорук, 1957, с.16], краткие прилагательные, не имеющие полных форм [Виноградов, 1947], наречия на -о [М.Ф. Лукин], другие наречия и наречные выражения, краткие причастия в форме среднего рода, распредмеченные существительные, не имеющие грамматического прототипа-омонима слова. В.В. Виноградов, А.Н. Тихонов, Н.М. Шанский считаю все эти источники полноценным морфологическим материалом для предикативации.
Представим фрагмент словарной статьи из этимологического словаря славянских языков «Праславянский лексический фонд» под редакцией О. Н. Трубачева. Словарная статья посвящена слову nadobbje, однако внутренняя форма этого слова, однокоренного с лексемой надо, позволяет констатировать исконность последнего. nadobbje русск.-цслав. надобье, надобие ср.р. надобность, потребность, необходимость (Назиратель, 187. XVI в.; Козма Инд., 45. XIV XVI вв. и др. СлРЯ XI-XVnBB. 10, 73; Срезневский 11, 277: Ио. екз. Бог. 280), русск. диал. надобье ср.р. снадобье, лекарство (твер., арх., сев.-двинск., волог., нижегор., влад., моек., каз. и др., Филин 19, 241), также нужда, ч потребность (влад., твер., арх., курск., олон. Там же), ст.-укр. надобъе ср.р. потребность (Словник староукраінськоі мови XIV-XV ст. 2, 13), укр. надоб я ср.р. вещи, имущество (Гринченко П, 482), ст.-блр. надобие, надобье надобность (Скарьінаї, 347), др.-русск. надобьный нужньїі" (Кипр.м. поел. Пек. дух.д. 1395 г.), имеющий отношение, касающийся (Жал. гр. Ив.Дан. 1329 г.и др.) (Срезневский 11,277; СлРЯ XI-XVII вв. 10, 72-73), Надобный, личное имя собств. (1590 г. Владимир. Веселовский. Ономастикой 212), русск. устар. надобный, -ая, -ое необходимый, нужный , диал.надобный нужный (арх., пек. Филин 19, 241), надобный добрый (пек. там же; Опыт 121), ст.-укр. надобенъ, прилаг. нужен (Сучава, 1408 Словник староукраінськоі мови XIV-XV ст. 2, 13), укр. диал. надабно нужно (Курило 118), ст.-блр. надобный (Скарына 1, 347), блр. диал. надабны, прилаг. нужны (Слоун. пауночн.-заход. Беларусі 3, 134). Прилаг., производное с суф. -ьпъ от nadoba [Трубачев, 1995].
Так или иначе, но в рамках категории состояния, видимо, надо следует отнести к старейшим словам категории состояния, к базовому лексическому фонду данной части речи. В учебнике «Современный русский язык» под ред. Д. Э. Розенталя указывается, что признак соотносительности с теми частями речи, от которых они произошли, свойственен не всем словам категории состояния; «например, его лишены такие слова, как жаль, можно, надо и др.» [Розенталь, Голуб, Теленкова, 2003]. Академическая грамматика также относит надо, отстаивая его независимость, к предикативам -самостоятельным словам, не соотносимым с качественными наречиями и краткими прилагательными. [Русская грамматика. Т. 2, 1980: 705] Думается, именно поэтому, доказывая тезис об адъективном происхождении большинства слов категории состояния, В. П. Тимофеев не подвергает анализу происхождение слова надо [Тимофеев, 1958: 93-98].
Слово надо принадлежит к лексической группе слов, передающих модально-волевые характеристики, и дается обычно в учебниках в ряду таких слов, как неохота, можно, нужно, достаточно и др. Н. С. Поспелов относит слово надо к «особой группе слов категории состояния ... с модальным лексическим значением (надо, можно, пора и т. п.), особенно продуктивным в конструкциях с зависимым инфинитивом» [Поспелов, 1955: 64-65]. О .модальном характере слова надо читаем также в учебнике Е. И. Дибровой: слова категории состояния (надо, нужно, можно, невозможно, лень и др.) «относятся к группе модальных - выражают модальную оценку состояния субъекта, т. е. имеют значение желания, готовности, необходимости произвести то или иное действие» [Диброва, 2006: 149]. Эта группа слов категории состояния непродуктивна в современном русском литературном языке, ограничена в своем составе, но имеет высокий индекс употребительности. Именно этой группе принадлежит исследуемое нами слов надо.
С нашей точки зрения, во многом высокая, но особая директивность русской коммуникации связана с употребительностью названной группы слов категории состояния, а роль слов можно, нужно, необходимо, нельзя, желательно, надо и т. п. трудно переоценить. Это своего рода национальные коммуникемы. Самой употребительной и значимой среди них считаем лексему надо, которую в составе «ленивого директива» следовало бы назвать этнокоммуникемой. Еще раз обратимся к истории этого явления, опираясь на мнение историков языка.
В этимологическом словаре П. Я. Черных дает такую справку: Надо, в знач. сказ. - «нужно», «должно», «необходимо». Ср. прост. Надобно. В говорах: волог. Надобе, арханг., олон. Надобеть (Подвысоцкий, 96, Куликовский, 60). В др. слав. яз. отс. Ср. в том же знач.: укр. Треба; блр. Трэба, трэ; болг. Трябва, нужно; с.-хорв.трёба, требало; др.-рус. (с XIII в.) надо в Грам. Герд. 1264 г. (Срезневский, II, 277). Из на добе - тж. (примеры с 907 г. см. Срезневский, II, 277-279); позже (с XVB.) надобеть (ib., 279). Ср. ст.-рус. Доба (XVI в.) - т. е. польза, выгода, благо (Срезневский, I, 671). Ср. укр. Доба - пора, время, сутки, эпоха; болг. Доба; чеш. doba. В рус. языке сохраняются лишь производные от этого слова добрый, доблесть, удобный, снадобье. Выражение на добе, надо полагать, значило что-нибудь вроде «в пору», «вовремя», «в добрый час» и т. п. [Черных, 1999: 557].
Культурологический закон коммуникативного равновесия
Изложим суть закона коммуникативного равновесия. Коммуникация может отличаться большей или меньшей противоречивостью, поляризованностью, однако суммарно она нейтральна, уравновешенна. Чем противоречивее культура, тем больше взаимоисключающих тенденций в национальном речевом поведении, противопоставленных идей в языковой картине мира, и наоборот, чем меньше внутренних антиномий в национальном языковом сознании, тем меньше противоречий в речевом поведении носителей языка.
Бинарность русской культуры подтверждается множеством философских обобщений и цитат. Русская этнокультура действительно ментально далека от срединности [Бердяев, 1997:167]. Известно достаточно много высказываний, касающихся противоречивости русской души. Наиболее яркие высказывания, несомненно, принадлежат Н.И. Бердяеву. В главе «Душа России» об антиномичности, противоречивости русской культуры Н.И. Бердяев пишет: «Поэтому святая Русь имела всегда обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела ангельского и зверского и недостаточно раскрывала в себе человеческого. Ангельская святость и зверская низость - вот вечные колебания русского народа, неведомые более срединным западным народам» [Бердяев, 1997: 294-295].
Напомним, что, характеризуя русскую языковую картину мира, авторитетные лингвисты называют идеи непредсказуемости и неконтролируемости мира, его фатальности, непостижимости, незавершенности и неопределенности (А.А. Зализняк), смирения, покорности, неконтролируемости жизни, ее непостижимости (А, Вежбицка). Исследуя коммуникативный этностиль русских, ученые называют инициативность, искренность, директивность, прямолинейность, открытость, импозитивность, инициативность, категоричность (И.А. Стернин, М.А. Стернина, Т.В. Ларина), что звучит весьма неожиданно в сравнении с перечисленными доминантами языковой картины мира. Внутренняя противоречивость, заложенная в русской коммуникации, делает ее особенно интересной для культурологического исследования через призму языка и позволяет проиллюстрировать действие закона коммуникативного равновесия на примере директивности. Думается, любая поляризованная культура отличается противопоставленными средствами выражения в своем арсенале. Действительно, лингвистический материал демонстрирует противоречивость русской коммуникативной культуры.
Если в общении закон коммуникативного равновесия проявляется векторами разнонаправленных речевых стратегий, то в языке он заявляет о себе наличием противоположных средств выражения. Стратегии импозитивности пассивности, незакамуфлированного давления уклонения, однозначности, определенности, конкретности неопределенности, агрессии приветливости, откровенности, открытости закрытости, распущенности (лексической, например) и табуированности (тематической, скажем), инициативности индифферентности, бездейственности, результативности процессуальное противопоставлены. Средства выражения противоположных стратегий тоже антиномичны: коммуникативное предпочтение прямого императива и многообразие косвенных директивов; средства усиления и смягчения, минимизации директивности; многообразие и глагольных и неглагольных способов выражения директивов (неглагольная лексика с семантикой долженствования, необходимости, желательности типа надо, нужно, можно и т.д.), обилие и инвектив, и диминутивов, лексики с положительной и отрицательной коннотацией; наличие средств коммуникативной категоричности и неопределенности.
В русской коммуникации каждой «положительной» волне амплитуды соответствует такого же размаха «отрицательная» волна. В этом аспекте выражение волеизъявления особенно показательно. Например, русская прямолинейность побуждения манифестируется через конвенциональность прямого императива, отсутствие необходимости его смягчения; русская неопределенность проявляется в частотности «ленивых» директивов -директивов-состояний типа надо сделать х...
Таким образом, для русской культуры характерен широкий тактико-стратегический размах коммуникативной амплитуды и многообразие средств экспликации директивности-уклончивости. При рассмотрении английской картины мира и соотнесении с ней речевого поведения англичан, мы видим гораздо менее внутренне противоречивую коммуникативную систему.
Согласно сформулированному нами закону равновесия, коммуникативного баланса достигает любая культура, но разными средствами, а размах коммуникативной амплитуды варьируется, является культуроспецифичным. Однако любая коммуникация выходит в рамках этой амплитуды на ноль, нейтральность, всегда близка к срединной линии -гармоничному, нейтральному общению.
На данном этапе исследования действие закона подтверждено материалами выражения волеизъявления. Для утверждения действия закона на любую коммуникацию требуется специальная процедура проверки.
Данный закон проявляет себя через корреляцию способов выражения директива и средств его десенсибилизации: чем ярче и прямолинейней выражается директивность, тем больше в языке должно быть коммуникативных возможностей для ее смягчения. Через призму данного закона понятным и значимым видится соотношение прямого и косвенного выражения волеизъявления - прототипического императива и других директивов. Гипотетически, чем больше прямых директивов, тем больше средств их смягчения, минимизации директивности, и, наоборот, чем больше косвенных директивов, тем меньше средств языковой минимизации директивности, т.к. нет смысла смягчать изначально некатегоричное повеление.
Фрагмент ироничной прозы (примеры в статье приводятся из рассказа С.Довлатова «Сентиментальный детектив» ) дает представление о многообразии средств выражения директивности в русском языке: различные глагольные формы (1, 6-9, 11, 16, 18, 20-22, 24, 26), перформативы (2, 5), модально-инфинитивные сочетания (10, 12, 16, 19, 23, 25), конструкции с безличными глаголами (13) и безлично-предикативными словами (4, 14, 15, 17), частицы (27), сложноподчиненные предложения (3). Следует сказать, что это далеко не полный перечень возможного в русской коммуникации выражения волеизъявления.
— Чепуха! Возьмите себя в руки (1). Мы решили помочь (2) вам, Джонни. Необходимо, чтобы вы вновь поверили в себя (3). Два года простоя отразились на вашем состоянии. Вам надо жить (4) нормальной жизнью. ...Мы решили послать (5) вас в Москву, Джон Смит. Вы чем-то недовольны? ...Нас интересуют стратегические объекты русских в квадрате У-15. Так вот, вы оказываетесь (6) в России, поступаете (7) на работу, заводите (8) друзей, а через год к вам является коллега, и вы начинаете (9) совместные акции. Все ясно? Полагаю, вы не утратили навыки оперативной работы. Мне стоило большого труда отстоять вашу кандидатуру перед генералом Ричардсоном. Вы должны оправдать мои надежды (10), Смит. — Не сомневайтесь (11) в этом, господин майор. — Вас ожидает цепь злоключений. Мало ли что встретится на вашем пути. Вам придется рисковать (12). От вас потребуется (13) физическая сила и выносливость. Например, вы смоэ/сете переплыть реку? ... Главное — плыть не вдоль, а поперек. Джон Смит кивнул, давая понять, что считает это замечание ценным... Вам нужно подготовиться, усовершенствоваться (14) в языке... В СССР надо работать (15)осторожно. Не вздумайте предлагать (Іб)русским деньги. Вы рискуете получить в морду. Русских надо просить (17). Просите (18), и вам дадут. Например, вы знакомитесь в ресторане с директором военного завода. Не дай бог совать (19) ему взятку. Вы обнимаете (20) директора за плечи и после третьей рюмки говорите (21) тихо и задушевно: «Вова, не в службу, а в дружбу, набросай (22) мне на салфетке план твоего учреждения»... Вы должны будете принимать во внимание (23) известную строгость русских нравов... Мороженое заменит вам пароль, — сказал он, — одна половинка будет у вас, другая — у человека, который явится год спустя. Вы соединитесь и начнете действовать (24) вместе. Ну, кажется, все. Можете идти (25).