Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Согласованное общение в пространстве интерактивного взаимодействия 23
Глава 2. Языковые концепты «согласие», «несогласие» и «молчание» в лингвориторическом пространстве интерактивного взаимодействия 47
Глава 3. Типология актов согласованной комму никации в лингвориторическом пространстве 75
Глава 4. Регулятивная функция дискурсивных практик со значением согласия-несогласия в динамической модели согласованной коммуникации 174
Глава 5. Стратегическая основа реализации установки говорящего на согласованное взаимодействие в интерактивных моделях общения 203
Заключение 278
Список источников примеров 294
Список литературы
- Согласованное общение в пространстве интерактивного взаимодействия
- Языковые концепты «согласие», «несогласие» и «молчание» в лингвориторическом пространстве интерактивного взаимодействия
- Типология актов согласованной комму никации в лингвориторическом пространстве
- Регулятивная функция дискурсивных практик со значением согласия-несогласия в динамической модели согласованной коммуникации
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена все возрастающим интересом к проявлению «человеческого фактора» в коммуникативном процессе, который приводит ученых к осознанию важности не только проблем описания языковых структур, участвующих в речевой интеракции, но и задач всестороннего исследования говорящего субъекта («человека говорящего/ homo loquens»), использующего эти структуры и другие коммуникативные сред-
ства для решения конкретных (согласованных) задач в интерактивном пространстве.
Языковая личность в ее способности осуществлять в рамках единого интерактивного пространства согласованные речевые (дискурсивные) действия или практики (в понимании М. Фуко, А.И. Ракитова) с учетом коммуникативных установок другой говорящей личности становится ныне интегральным объектом изучения интенсивно развивающихся актуальных направлений науки о языке. В этом плане изложение лингвистики по парадигмам в том их смысле, в каком они определялись Т. Куном, встречается с большими трудностями, и если все же понятие парадигмы используется, то, как считает В.А. Звегинцев (1996), есть все основания «освободить понятие парадигмы от тех строгих ограничений, которые связаны с «классическим» пониманием этой категории, и интерпретировать их в достаточно свободном и условном смысле», в каком толкуются такие привычные для языковедов термины как, например, «школа», «концепция» и т.д.
Современная ситуация в отечественной науке о языке, для которой характерна «полипарадигмальность» (Гамкрелидзе, 2005; Баранов, 1999; Куб-рякова, 1995, 2000; Немец, 2004; Романов, 2002, 2003; Фрумкина, 1995; Ша-ховский, 2004), позволяет осуществлять комплексный анализ выбранного объекта одновременно по разным направлениям в различных парадигмах знания широкого спектра социогуманитарных дисциплин. Синергетический характер изменения парадигмы современного отечественного языкознания проявляется в увеличении в его общем континууме объема антропоцентрического направления, что предполагает, с одной стороны, освоение новых научных сфер, а с другой стороны - переосмысление бытующих теоретических аксиом и устоявшихся постулатов. И если исходить из постулатов синергетики, предполагающей не только выходы в сферы других наук, но и позволяю-щей связывать такие выходы с целенаправленной речевой (дискурсивной) деятельностью говорящего субъекта, то для анализа речевого поведения субъектов в согласованном интерактивном пространстве представляется не
только обоснованным, но и необходимым привлечение данных психологии, социолингвистики, этнолингвистики, теории коммуникации и т.п.
Многообразие коммуникативных форм речевого поведения, языковая манифестация набора своих ролевых исполнений и экспектаций субъектами общения, связанных с их реализацией в интерактивном обмене, вариативность отношений между участниками согласованного общения и ситуаций речевого взаимодействия, а также специфика норм и правил интерактивного поведения собеседников, на которые опирается согласованная речевая коммуникация, «формируя ее своеобразный регулятивный мир» в виде совокупности отдельных единиц - регулятивов (Романов, 1988; см. также: Ракитов, 2005), делают ее изучение одной из сложнейших и актуальнейших проблем в науке о языке. И хотя попытки решения вопросов речевого общения в согласованной интеракции связывают уже с именами Сократа, Аристотеля, Лу-киана (из Самасоты), все же проблемы коммуникативной лингвистики в плане осуществления согласованной (успешной) коммуникации попали в фокус внимания ученых, главным образом, во второй половине 20-го века. В частности, предложенный в 60-е годы Дж. Гамперцем анализ дискурса уже характеризуется объединением отдельных научных традиций изучения речи, с целью вывести ее за пределы отдельного предложения / высказывания и связать с этнолингвистикой Д.Н. Хаймса, социолингвистикой С. Эрвин-Трипп, перспективой предложения пражского функционализма и когнитологией, что впоследствии послужило основанием для формирования полипарадигмаль-ного подхода к исследованию динамических форм речевого поведения участников в согласованном интерактивном пространстве или согласованном дискурсе.
Такой подход, развившийся позднее в разновидности «лингворитори-ческой», «неориторической» или «прагмариторической» парадигмы (Баранов, 1988; Варзонин, 1998, 2001; Ворожбитова, 2000, 2002; Карманова, 1993; Макеева, 1999, 2000; Робен, 1999; Романов, 1988, 1995, 2002, 2003, 2004; Франк, 1986), отличается от «классической» риторической парадигмы (Аве-
личев, 1986; Аверинцев, 1984; Аннушкин, 2002, 2003; Львов, 1996; Стернин, 1993, 2000; Усачева, 1994; Хазагеров, Ширина, 1994), «ориентированной, -по мнению Д. Франк, - только на монолог», своей коммуникативно-функциональной и прагматической направленностью на воздействие и убеждение собеседника вносить свой речевой вклад в решение общих (согласованных) коммуникативных целей и задач в рамках целостного интерактивного дискурсивного пространства.
Выдвижение на авансцену лингвориторической (неориторической, прагмариторической) парадигмы в описании специфики динамических образцов коммуникативного поведения говорящей личности обусловлено не столько калейдоскопической чередой сменяемости научных парадигм в лингвистике, порожденной «грехами» или «узостью предшествующих парадигм» (Франк, 1986; Кубрякова, 1995, 2000; Романов, 2000, 2002, 2003), сколько определено объективными стремительными изменениями постиндустриального, информационного общества на рубеже третьего тысячелетия, расширением сети информационных технологий, возрастающей ролью коллективного знания и превращения его в «инструмент коллективного блага» (Д. Белл), распространяемого и реализуемого системами информационно-коммуникационных технологий (Брокмейер, Харре, 2000; Нугаев, 2004; Потапова, 2002; Ракитов, 2005; Силичев, 2005). В этом плане значительную актуальность приобретают лингвистические исследования, выполненные в русле информационных технологий, направленных на формирование и укрепление «класса носителей знания» в качестве основного инструмента справедливой меритократии и подчинения экономического социальному и культурному, превращения этоса науки в этос всего общества, доминирования отношений между людьми, а не между людьми и природой. Актуальность таких исследований для общества приобретает все большее значение в связи с тем, что новое общество квалифицируется не только как общество знания, информации, услуг, но и как общество риска, угроз, страха, небезопасности и непонимания людьми друг друга. Поэтому решение вопросов взаимопонима-
ния и согласия в обмене информационными потоками позволяет найти объективный подход к определению успешности интерактивных процессов между субъектами общения в коммуникативном пространстве, способный снизить уровень коммуникативных срывов в эксплицитных и имплицитных действиях участников согласованной коммуникации, что с неизбежностью приведет к снижению конфликтных ситуаций в различных сферах жизнедеятельности социума.
В этом плане традиционный подход к коммуникации как простому обмену информацией в процессе речевого общения, характерный в большей степени для отечественной психологии и психолингвистики, не способен в полной мере вскрыть специфику интеракционной стороны коммуникативного процесса, его поведенческого и ценностного аспектов с учетом того, что коммуникативные процессы присущи всем уровням организации живого: биохимическому, психофизиологическому, психодинамическому и социально-психологическому (Блакар, 1987; Маковский, 1992; Матурана, 1995; Ро-бен, 1999; Bichakjian, 1988; Garcia, 1988). И хотя ограниченность трактовки коммуникации как чисто информационного процесса становится все более очевидной в отечественной научной традиции, в частности, в ряде работ, посвященных вопросам коммуникативного взаимодействия, тем не менее, неоднократно подчеркивалось, что процесс общения специфичен именно тем, что в нем, наряду с информационными потерями при обработке собеседниками получаемой информации, осуществляется также выработка новой информации для его участников, которая способствует их единению, общности и порождению согласованных речевых практик в решении совместных коммуникативных задач с целью уменьшения информационных потерь.
Так, в работах Тверской школы анализа динамической модели диалога было зафиксировано, что в коммуникативной интеракции, особенно в процессе возникновения и реализации механизма «коммуникативной воронки» (Романов, 1988, 1995, 1996, 1998; Романова, 2000; Комина, 2004; Агамалиева, 2002; Бурмистрова, 2005; Быстрое, 2002; Костяев, 2003; Мамаева, 2004; Мо-
розова, 2000, 2002; Носкова, 2004; Погорелова, 1999; Рожнова, 2004; Рыжов, 2003; Фролов, 2004; Яковлева, 2005), наблюдается факт ощутимой потери информации. При этом была отмечена взаимосвязь между потерей информации и эмоциональным состоянием участников коммуникативного обмена, обусловленным в большей степени несогласованностью использования дискурсивных практик в типовых моделях интеракции и неуспешностью выбора ее типа (Романов, 1995, 2004; Морозова, 2000; Мамаева, 2004; Носкова, 2002). В частности, психологами (Снетков, 2000; Андрюшина, 2003; Ходырев, 2003) установлено, что при стрессовых состояниях участников коммуникативного взаимодействия информационные потери могут составлять до 80%. Поэтому далеко не случаен в последнее время факт обращения к феномену коммуникации как комплексному, многогранному и многофакторному явлению, в котором находит отражение процесс духовно-психологического единения, раскрывающий и глубинную психологическую связь коммуникантов, энерго-информационное пространство или поле участников согласованной интеракции и душевное взаимопроникновение в структуру межличностных отношений в общении в виде энергетического резонанса (Волошинов, 1929; Тодоров, 1998; Робен, 1999; Романов, 2003, 2004).
В этом контексте лингвориторика или неориторика как комплексная или «холотропная» (Сухих, 2000), синергетическая научная парадигма, в понимании В.А. Звегинцева, может оказаться полезной не только в плане развития навыков культуры речи (ср. у И. Канта: «Умение хорошо говорить и красота речи - вместе это составляет риторику - принадлежит к изящному искусству»), но и в плане практической коммуникации, особенно в разработке проблем организации и анализа коммуникативных процессов, в которых ораторское искусство в виде дискурсивных практик или действий применяется осознанно в манипулятивных целях как искусство эффективно добиваться намеченных результатов через взаимодействие с партнерами, базирующееся на сцеплении согласованных друг с другом дискурсивных практик любого порядка и любой иллокутивной направленности. Проблемы регуля-
тивности, организации и анализа коммуникативных процессов, как в рамках отдельных институциональных образований, так и в обществе в целом, проблема описания динамических моделей согласованного общения в его эксплицитной и имплицитной ипостасях приобретают особую актуальность в силу происходящих изменений в реальном мире.
Эксплицитная сфера согласованной коммуникации в виде определенной совокупности согласованных дискурсивных практик или организационного типа системы - дискурса (в духе Мишеля Фуко), вплетенного в определенную систему убеждений, норм поведения, интересов, настроения, установок и ценностей, в «систему регулятивного мира языковой личности» (Романов, 1988: 12-57; см. также: Ракитов, 2005: 86), т.е. в организационную «культуру» жизнедеятельности говорящей личности для решения коммуникативных задач, способна задавать формат согласованной с «миром регуля-тивов» коммуникативной - в том числе и речевой - деятельности. Поэтому согласованная коммуникация в ее эксплицитном виде отражает составляющие регулятивной культуры: ценности, разделяемые всеми членами коммуникативного взаимодействия, и систему отношений, формирующую и определяющую поведенческие нормы в рамках типовых интеракций (в том числе и статусно-ролевые в прямом и обратном направлениях, т.е. векторы отношений от высшего к низшему и наоборот, от коллеги до клиента и наоборот, от персонала к фирме и наоборот и т.п.), базирующихся на реализации тех или иных типов регулятивов.
Имплицитная сфера согласованной коммуникации способна отражать своеобразный процесс поиска резонанса между коммуникантов (точнее их психотипами, ибо одинаковые психотипы быстрее поймут друг друга), подстройки под уровни модальности и субмодальности (визуальная, кинестетическая, аудиальная) восприятия информации друг от друга, перевода внешней формы символической (знаковой) репрезентации коммуникативного (речевого) акта или вытесненного из сознания субъекта симптома, по Жаку Ла-кану, в исходную (т.е. целевую, реально желаемую: Симптом — перевод —>
Исходная или символическая форма, символ), где симптом позволяет указать на способ перенастройки когнитивной системы одного из коммуникантов (продуцента или реципиента) для согласованной интеракции и выявить скрытое от него самого состояние внутреннего переживания, вызванное информативным «зарядом» или «иллокутивным потенциалом» (Абрамова, 2001: 66-72; Баксанский, Кучер, 2005: 83-91; Романов, 2003: 6-7).
В рамках нового подхода целесообразно рассматривать процесс формирования согласованного интерактивного дискурсивного пространства и как «коммуникативную деятельность» (т.е. как процесс в его временной протяженности) и как «коммуникативный акт (как состояние в отдельной временной точке этого процесса), где коммуникативная деятельность представлена в виде совокупности согласованных действий, подчиненных определенной коммуникативной цели. Но так как внешним проявлением деятельности является поведение, то в данном случае можно строго не разграничивать «коммуникативное поведение» и «коммуникативную деятельность». Однако при этом полезно различать в лингвориторическом пространстве согласованной интеракции термины «коммуникативное поведение» и «речевое поведение», где «коммуникативное поведение» понимается в виде процесса установления отношений с целью обмена информацией между собеседниками, а «речевое поведение» - в виде процесса использования ими в речи (дискурсе) языковых знаков как деятельность, осуществляемая с помощью основных конститутивных единиц языковой системы. С этих позиций речевое поведение есть всего лишь один из способов проявления коммуникативного поведения, а между понятиями «коммуникативное поведение» и «речевое поведение» устанавливается соотношение процесса и способа его реализации по принципу что? - с помощью чего?. В этом плане «коммуникативный акт» будет являться элементом согласованного коммуникативного поведения, потока коммуникации как определенный тип взаимодействия между собеседниками, где есть и адресат, и адресант в определенной временной его точке, а «речевой акт» будет представлять элемент (единицу) речевого поведения, ре-
чевого потока как процесса обмена сообщениями, оформленными при помощи основных конститутивных единиц языковой системы (Романов, Ходырев, 2001: 11-15). Таким образом, разработка интегративных концепций, отражающих потребности языкознания в распространении принципа системности в его динамической, деятельностной трактовке на все стороны языкового мира, теоретическая неразработанность проблемы и практические потребности позволяют говорить об актуальности исследования процесса совершенствования дискурсивной деятельности
Объектом предлагаемого исследования является целостное описание речевого поведения коммуникантов в типовых моделях согласованной интеракции, а предметом исследования выступает система языковых средств и комплекс прагмариторических приемов в виде лингвориторической парадигмы, в рамках которой они используются собеседниками одновременно для реализации собственных и типовых коммуникативных целей и задач в согласованном интерактивном пространстве.
Цель работы - определить типы и принципы поведения участников речевого взаимодействия с тем, чтобы выявить специфику использования ими вербальных и авербальных средств для создания и реализации условий согласованной интеракции в типовом коммуникативном пространстве.
Общая цель обусловила постановку и решение следующих конкретных исследовательских задач:
разработать теоретические основы описания актов согласованной дискурсии как особого лингвистического объекта изучения с учетом специфики межличностной коммуникации, организованного (наряду с другими традиционно выделяемыми формами речи) по принципу целостности, структурности, иерархичности и связности в самостоятельную форму речи;
очертить содержательный объем концептов согласие/несогласие и дать развернутую характеристику понятий «согласованная коммуникация», «согласованный коммуникативный акт», «согласованная интеракция»;
разработать общую модель согласованной коммуникации и описать
функциональные условия интерактивного взаимодействия собеседников в пространстве согласованной интеракции;
предложить типологию моделей комфортно-психологического и дискомфортно-психологического общения с учетом семантического, языкового и энциклопедического (внеязыкового) знания;
построить типологию речевых произведений со значением согласия-несогласия и описать особенности функционирования каждого типа названных дискурсивных практик в процессе развертывания согласованной интеракции;
выявить причины появления дискурсивных практик, выражающих согласие-несогласие, на различных этапах диалогической интеракции;
представить характеристику дискурсивных практик со значением согласия-несогласия как регулятивных действий, поддерживающих или противодействующих согласованному общению в рамках типового сценарного фрейма;
установить содержательные и конструктивные особенности дискурсивных практик, служащих для выражения различных видов согласия-несогласия в диалогической интеракции;
рассмотреть инвентарь лингвистических и риторических средств, позволяющих описать интерактивную организацию актов согласованной дис-курсии;
предложить собственную методику анализа коммуникативных актов в условиях согласованной и противодействующей ей интеракции;
систематизировать современные воззрения на явление антропоцентризма в языке, на феномен личностной коммуникативной установки, преломляемый сквозь призму языковой картины мира, трактуемой в свете идей теории референции и когнитивной лингвистики.
Для целей данного анализа в качестве минимальной речевой единицы исследования наиболее подходит коммуникативное интерактивное единство
дискурсивного пространства, построенное по определенной фреймовой модели акта типовой интеракции с установкой на согласие или несогласие.
Научная новизна диссертационного исследования заключается в постановке ранее не изученной проблемы функционирования в интерактивном пространстве коммуникативных актов со значением согласия-несогласия, а также в конкретном ее решении. Впервые выбранные для исследования речевые произведения интерактивного пространства рассматриваются не в виде отдельных сочетаний репликовых шагов, подтверждающих или отрицающих действия своего собеседника, а в рамках целостного функционально-семантического представления типового иллокутивного фрейма, отражающего весь спектр регулятивных отношений между партнерами по коммуникативному взаимодействию. Также впервые освещены проблемы коммуникативного общения, традиционно рассматриваемые как диадические речевые взаимодействия с позиции коллективной интеракциональности. По-новому осуществлен прагматический анализ языкового общения с учетом структурирования концептосферы «согласие-несогласие», обусловленного ее различным членением на отдельные семантические фрагменты с выделением промежуточных (полусогласие, молчание) состояний. Воплощен новый комплексный подход к анализу значения дискурсивных практик, в основе которого лежит представление о значении как структурированной сущности и как целостности языкового, семантического и внеязыкового энциклопедического знания. В новом ракурсе предстает описание механизмов концептуальной интеграции как когнитивного основания лингвокреативных свойств дискурсивного поведения участников согласованной коммуникации. Помимо этого в работе впервые выделяются и характеризуются ведущие направления в исследовании согласованной коммуникации, а также предлагается новая методика описания и классификации моделей речевого общения в условиях согласованной и противодействующей ей интеракции, которая применяется для выявления творческого характера изучаемого феномена как в системном, так и речевом аспектах. Предложен метаязык описания динамических процессов
согласованной коммуникации и обоснована правомерность выделения согласованной коммуникации в качестве особой разновидности коммуникации в культуре с определением критериев такого выделения.
Материалом исследования послужили примеры из произведений русской и немецкой литературы XX века, приводимые для соответствующей аргументации выдвигаемых положений и гипотез. Процесс отбора литературных источников для целей предлагаемого исследования показал, что в произведениях некоторых авторов XX века формы речевого общения представлены более полно и в более реальном преломлении, чем у других авторов, и отличаются достоверным изображением того, как ведут себя, поступают, рассуждают в обыденных обстоятельствах собеседники разного возраста и общественного положения, как они говорят естественно и убедительно. Это позволяет рассматривать психологически неосложненные диалогические единства в таких произведениях как репрезентацию обычного речевого общения, в котором находят отражение общепринятые конвенциональные нормы и правила согласованной интеракции. Важной источниковедческой базой послужили также толковые и аспектные словари.
Методологический аппарат исследования опирается на разработки в области прагмалингвистики, теории речевых актов и теории коммуникации, в частности на метод теоретико-гипотетического моделирования вербального поведения языковой личности в зависимости от установки, интерпретации смысла дискурсивных единиц на основе элементарных пропозициональных единиц, перефразирования манифестационных конфигураций (поверхностных структур) и сведение их к базовой (прототипической) форме. В работе также применены методы контекстуального и функционального анализа, социально-контекстуальные методы с указанием ролевых проявлений участников коммуникативной интеракции. Кроме того, использованы некоторые элементы количественного анализа, позволившие охарактеризовать статистические отношения использованных различных манифестационных форм выражения согласия - несогласия.
Теоретическая значимость проведенного исследования заключается в том, что оно способствует дальнейшему развитию когнитивно-дискурсивной или прагмалингвориторическои научной парадигмы, существенно расширяет теорию речевого воздействия и - шире - речевой деятельности в частнолин-гвистическом и общелингвистическом планах и представляет собой вклад в общую теорию прагматики общения и изучение глубинных механизмов, лежащих в основе лиигвокреативнои деятельности человека в согласованном дискурсе. Изучение такого явления как квази-перформативность в коммуникативно-функциональной лингвистике способствует описанию закономерностей развития и функционирования языка в социуме, позволяет осмыслить с лингвистической точки зрения процесс управления речевым поведением участников диалогической интеракции, расширяет представление о соотношении коммуникативной, ситуативной и языковой семантики. В общелингвистическом плане теоретически значимыми являются аргументы в пользу анализа регулятивной функции языка, в особенности ее «воздействующей и преобразующей речевое поведение» разновидности. Теоретически значимым также является распространение инструментария прагмалингви-стики на семантический анализ таких явлений как изменение личностных установок говорящего субъекта в условиях допустимого психопрограммирования посредством специфических коммуникативных единиц - регулятивов, ориентированного на различные области профессиональной коммуникации -от риторического убеждающего воздействия в институционально-социальной сфере общения до обыкновенного врачебного (терапевтического, психотерапевтического и психоаналитического) дискурса.
Практическая ценность работы определяется возможностью применения ее основных положений, выводов и методик анализа при разработке теоретических курсов по семантике и прагматике речевого общения, теории и интерпретации диалогического дискурса, теории речевого воздействия, при чтении спецкурсов по речевому общению, речевому этикету, лингвострано-ведению. Материалы и выводы работы могут оказаться полезными при чте-
ний курсов по лингвокультурологии, семиотике, теории понимания и интерпретации, конфликтологии и риторике. Возможно также применение результатов исследования при разработке коммуникативно-ориентированной методики преподавания языка. Результаты исследований могут вызвать интерес психологов, философов, социологов и антропологов, а также профессиональных коммуникаторов (пропагандистов, работников СМИ, агитаторов, специалистов по связям с общественностью и специалистов, занятых в сфере переговорного процесса, продаж и управления человеческими ресурсами), психотерапевтов и рекламистов различного профиля.
Основные положения, выносимые на защиту:
Согласованная коммуникация как системно организованная, непротиворечивая последовательность интерактивных проявлений ее участников (говорящего и слушающего) в виде совокупности дискурсивных практик (речевых действий, диалогических реплик, шагов или ходов) основывается на определенных правилах, базирующихся на разнообразных знаниях для решения возникающих в жизнедеятельности языковой личности (или различных социумов) задач или стремлении выработать адекватные правила при их отсутствии, с целью закрепления этих знаний в определенных эпистемических формах, представленных как определенные матрицы или некие абстрактные построения (теоретические модели), которые могут выступать в предельно строгом формализованном и доказательном виде научной теории или парадигмы.
Методологической базой для реализации процесса согласованной коммуникации, предполагающей создание, совершенствование и использование регулятивных правил и воплощающих их навыков, норм, эталонов и стандартов в виде комплекса дискурсивных практик, является лингворитори-ческая парадигма как обобщенная ключевая идея, как теоретическая модель и практическая технология вербальной коммуникации, представленная в виде технологического алгоритма и конкретных техник и приемов выработки установок на согласие, позволяющая по-новому взглянуть на регуляцию дис-
курсивной деятельности в типовом интерактивном формате или матрице (модели) и выявить закономерности использования вербальных и авербаль-ных средств для ее маркирования.
Основными отличительными признаками интерактивной матрицы согласованного общения является речевое поведение каждого из участников коммуникативного процесса относительно решаемых ими целей и задач, обусловливающих формирование психологического комфорта (климата) и содействующих укреплению своих коммуникативных и личностных позиций в оценке их сопричастности к системно организованной последовательности интерактивных проявлений, используемых для выработки установок говорящей личности вносить свой коммуникативный вклад в согласованное общение.
Самооценка коммуникантами своего речевого поведения детерминирует личностный комфорт или дискомфорт в типовой матрице (модели) общения и является источником реализации ее целевых программ в согласованной коммуникации. Целевой критерий позволяет выделить две основных группы моделей общения: модели комфортно-психологической и модели дискомфортно-психологической интеракции, которые подразделяются на определенные типы и подтипы.
Диалогическая интеракция между участниками коммуникативного акта выражения согласия-несогласия осуществляется при помощи инвариантной квази-перформативной формулы «Настоящим я выражаю согласие-несогласие с Вами в том, что ... », которая формально коррелирует с канонической перформативной матрицей, а содержательно отличается от классических перформативных проявлений отсутствием семантического признака результативности и временными параметрами речевой каузации. В конструктивном плане к указанным квази-перформативным формулам относятся не только эксплицитные единицы канонического уровня, но и целые дискурс-ные комплексы.
Представленные в интерактивном процессе диалогического общения соответствующими диалогическими репликами квази-перформативные формулы выражения согласия-несогласия участвуют в реализации регулятивной (диалогоорганизующей и диалогонаправляющей) деятельности коммуникантов, выступая в качестве особых коммуникативных регулятивных единиц (регулятивов) различного плана.
Интерактивные регулятивы со значением согласия-несогласия подразделяются на два основных функциональных типа: на регулятивы, способствующие согласованному общению и регулятивы, противодействующие согласованному общению. В последнем случае названные интерактивные регулятивные единицы выступают в качестве маркеров коммуникативного рассогласования партнеров по совместной реализации типовой (глобальной) цели согласованного общения.
Апробация работы осуществлялась в различных формах. По теме диссертационного исследования автором были сделаны сообщения на научных и научно-практических конференциях различного уровня, в том числе на 14 международных конференциях (на: 3-ем Международном симпозиуме «Человек: язык, культура, познание», г. Кривой Рог, Украина, 1999; Первой международной научной конференции «Кирилло-Мефодиевские чтения», г. Луга, 1999; международной научной конференции «Язык в мультикультурном мире», г. Самара, 1999; международной научной конференции «Филология и культура», г. Тамбов, 1999; 1-ой Международной конференции «Проблемы имиджелогии», 8-9 февраля 2000 г., г. Кривой Рог (Украина, Россия, Польша); международной научной конференции «Языковое пространство личности: Функционально-семантический и когнитивный аспекты», г. Тверь, 2003; 2-ой Международной методологической конференции «Объект и субъект гуманитарного познания: человеческий фактор познавательной деятельности», г. Севастополь (Украина, Польша), 2003; Третьей международной конференции «Культура русской речи» в рамках реализации Федеральной и Краевой программы «Русский язык», Армавир, 2003; Х-й Международной конферен-
ции по функциональной лингвистике «Функционирование русского и украинского языков в эпоху глобализации», г. Ялта, Симферополь, 2003; 3-ем международном симпозиуме «ИМИДЖЕЛОГИЯ-2005», г. Москва; Международной научно-практической конференции «Языковая личность в дискурсе: Полифония структур и культур», г. Тверь, 2005; The VIII-th International Conference «COGNITIVE MODELING IN LINGUISTICS-2005», Varna, Bulgaria; Третьей международной научной конференции «Текст в лингвистической теории и методики преподавания филологических дисциплин», г. Мо-зырь, Республика Беларусь, 12-13 мая 2005 г.; The VIII-th International Conference «CONSTRAINTS in DICOURSE», Dortmund, Germany, 3-5 June, 2005; International Conference on TEXT, SPEECH and DIALOGUE, Karlovy Vary (Carlsbad), Czech Republic, 2005; 12 региональных и межвузовских конференциях (г. Белгород, 2003; г. Тверь, 1999; 2000; 2001; 2002; 2003; 2004; 2005; г. Липецк, 1999; 2003; г. Орел, 2005; Ярославль, 2005). Результаты работы регулярно (с 1999 г. по 2005 г.) обсуждались на заседаниях межвузовского теоретического семинара «Регулятивный мир диалога» при кафедре теории языка и межкультурной коммуникации ТГСХА. Основные материалы исследования по теме диссертации отражены в 37 публикациях (включая 2 монографии и 4 учебных пособия) общим объемом 48,5 п.л. Основные результаты исследования внедрены в ряд спецкурсов, в курсах «Русский язык и культура речи», «Этика и эстетика делового общения», «Текстовая аргументация», «Управленческая риторика», а также использовались при руководстве дипломными сочинениями и проведении тренингов в Тверском институте повышения квалификации кадров АПК и в управлении государственной службы и кадров аппарата губернатора Тверской области.
Структура работы определяется поставленными конкретными задачами и логикой развертывания основной темы исследования. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников примеров, библиографии. Библиографический список включает в себя источники на русском, английском и немецком языках.
Согласованное общение в пространстве интерактивного взаимодействия
Проблемы выработки согласия-несогласия в интерактивном пространстве, экспликация личностных установок говорящих субъектов, выражающих согласие-несогласие, проблемы выбора манифестационных способов выражения открытого, скрытого или полускрытого согласия и несогласия, а также сложности их языковой реализации активно обсуждались и обсуждаются в работах по философии, логике и лингвистике, независимо от смены научных парадигм, школ и направлений (см.: Азнабаева, 1998; Айер, 1993; Апресян, 1989; Арутюнова, 1980; Бенвенист, 1974; Булыгина, Шмелев, 1988, 1989, 1994, 1997; Винокур, 1993; Гак, 1994; Дмитровская, 1988; Дэвидсон, 1993, 1993а; Касевич, 1990; Кибрик, 1987; Кобозева, Лауфер, 1994; Крипке, 1986; Малкольм, 1993; Остин, 1993; Петров, Переверзев, 1989; Смирнова, 1988; Сорокин и др., 1979; Тодоров, 1998; Шлик, 1993; Ауег, 1956, 1964; Barwise, Perry, 1984, 1985; Hintikka, 1962, 1987; Vanderveken, 1986, 1987 и др.). Однако, непосредственно сам акт выражения интенциональной (иллокутивной) направленности на реализацию согласия или несогласия в интерактивном пространстве не являлся предметом пристального рассмотрения ни в философии, ни в логике, ни в лингвистике.
В работах по философии и логике (в частности, в логической семантике, теории непротиворечивого вывода и построения сложных или комплексных силлогизмов) проблемы, связанные с установками на согласие-несогласие, рассматривались только с учетом истинностной оценки конкретных предметов реального мира и оценочного суждения о них. Верификационная гипотеза о содержании суждения, точнее о семантической дихотомии «истинности — ложности» языковых выражений, затрагивала не столько саму проблему согласия или несогласия интерпретатора с высказанной говорящим субъектом оценкой, сколько относилась к проблеме «согласованности» оценочных параметров с «целостностью возможных чувственных данных» носителя языка (Дэвидсон, 1993а: 154-155).
Другими словами, считается, что для правильной интерпретации языковых выражений необходимы понятие «согласование опыта» и понятие «согласование фактов или истинности относительно фактов» (там же, с. 155; см. также: Нугаев, 2004; Ракитов, 2005; Ауег, 1956, 1964; Hintikka, 1962, 1987). Речь о чувственном опыте выражает, скорее, мнение по поводу источников или природы данных, но это не прибавляет новой сущности к универсуму, на фоне которых может проверяться та или иная концептуальная схема согласованной интеракции (или функционально-семантическое представление в терминологии проф. А.А. Романова).
То, что некоторые языковые выражения (предложения, суждения, реплики, дискурсные образования) кем-то считаются истинными, есть, в сущности, отражение «вектора двух сил: считает / не считает» (Банару, 1980), но не является способом решения проблемы «согласия-несогласия» в коммуникативном обмене мнениями участников общения на выработку установки совместных речевых действий в плане реализации общей коммуникативной задачи. Действительно, если в диалогическом общении один из партнеров, наблюдая за проплывающим мимо судном, говорит: «Посмотри, какой красивый ялик», а другой ему возражает: «Ты ошибаешься, это плывет обыкновенная яхта», то в данном обмене репликами можно наблюдать, скорее, ошибочную интерпретацию одним из собеседников реального положения дел в мире, на базе чего у него и сформировалось конкретное утверждение. Но образование ошибочного мнения не является основанием для реализации коммуникативных установок «согласие-несогласие» со стороны говорящего субъекта, потому что другой собеседник может также ошибаться, или же ему будет все равно, какое судно проплывает мимо.
Другими словами, в приведенном в качестве примера фрагменте диалога между партнерами практически реализуется фиксированный акт ошибочной интерпретации объекта реального мира, что, конечно же, является достаточным основанием для наличия разногласия (осмысленного или неосмысленного) в индивидуальной интерпретации объектов реального мира. Но такое разногласие не является достаточным основанием для появления согласия или несогласия в выражении своих точек зрения, верований или установок.
При таком рассмотрении согласие либо принимает форму совместного полагания речевых произведений истинными, либо оно будет в большей степени опосредовано теорией истины только для одного из говорящих субъектов, в духе идей А. Тарского, и тогда согласие будет опираться только на доверие или «кодекс доверия» (Романов, 1988: 60-68), который собеседники вырабатывают либо в ходе обмена дискурсивными практиками в интерактивном процессе, либо этот кодекс существует между ними задолго до вступления в диалог друг с другом.
Именно доверие, а не свободный выбор в интерпретации воздействует на партнеров, и, если собеседники стремятся понимать друг друга, то необходимо одно непреложное исходное условие или нужна следующая коммуникативная пресуппозиция — партнеры в диалоге должны считать истинной систематическую корреляцию предложений (реплик, выражений, практик, ходов, речевых действий) говорящего и его собеседника.
Другими словами, каждый должен считать реплики своего партнера истинными относительно собственных коммуникативных намерений. Только на этой основе возможно описать условия, при помощи которых будет осуществляться такой комплексный коммуникативный акт как СОГЛАСИЕ или НЕСОГЛАСИЕ, т.е. будет осуществляться согласованная интеракция.
Попытки лингвистов описать функциональную специфику данного коммуникативного акта не увенчались успехом. И причин тому несколько. Проблема, главным образом, заключается в том, что ошибочная оценка реалий окружающего пространства, выраженных в тех или иных репликах одного из партнеров по интерактивному процессу, нередко ставила исследовате лей в тупик: а как, собственно говоря, относиться к таким репликам, как, например, в приведенном фрагменте диалога «Посмотри, какой красивый ялик» - «Ты ошибаешься, это плывет обыкновенная яхта», где формально представлено несогласие одного из собеседников относительно утверждения другого?
Анализ работ, посвященных данной проблеме, показывает разнообразие подходов к ее решению. В частности, большинство исследователей исходят из чисто формальных показателей согласия-несогласия в диалогическом взаимодействии, выделяя, например, по преимуществу лексические показатели «несогласия», которые связаны с выражением отрицания («нет» и «не», глаголы «возражать, не соглашаться, протестовать», словосочетания «быть другого мнения, иметь другую точку зрения, думать по-другому», наречия «наоборот, никогда, глупо, несерьезно», существительные «бред, чепуха, ерунда, неправда» и др.; см.: Жукова, 1994; Крашенинникова, 1958, 1963; Максимов, 1978; Молчанова, 1976; Москальская, 1981; Трунова, 1980; Хай-кова, 1984; Храковский, 1980; Flamig, 1965; Helbig, 1974, 1975, 1977; Helbig, Buscha, 1974; Kummer, 1968; Klinke, 1976; Oksaar, 1979 и др.).
Однако при этом вопросы функционирования (использования) дискурсивных практик со значением согласия-несогласия в процессе диалогического общения, а также условия их успешной и эффективной реализации с целью отстаивания и защиты собственных интересов (привычек, намерений, мировоззренческих установок и т.п.) говорящей личности, в значительной степени определяющие метакоммуникативную (регулятивную) сущность речевого взаимодействия, остались вне поля зрения исследователей (см., в частности: Бурмистрова, 2005).
Языковые концепты «согласие», «несогласие» и «молчание» в лингвориторическом пространстве интерактивного взаимодействия
В современной лингвистической литературе появилось немало работ, в которых подробно изучается одно или несколько близких по значению и употреблению слов с точки зрения их роли в объяснении и интерпретации явлений культуры. Такой принцип рассмотрения семантики и прагматики слова получает название концептуального анализа (см., например: Алефе-ренко, 2002: 223-259; Лисицин, 1994: 98-99; Олянич, 2004: 70-77).
Традиционный для зарубежных работ по философии и математической логике термин «концепт» переносится в лингвистику и в последние 10-15 лет приобретает в новой терминологической системе несколько иное значение, которое, как правило, трактуется двояко: 1) как «ключевое слово духовной культуры» и 2) как «первоначальное представление, стимулирующее порождение слова».
Существует также и комплексная трактовка данного термина, где концепт представлен как многоаспектная ментальная структура: с одной стороны, к ней относится все, что принадлежит строению понятия; с другой стороны, в структуру концепта входит все то, что и делает его фактом культуры — исходная форма (этимология); сжатая до основных признаков содержания история; современные ассоциации; оценки и т.д. Очевидно, что порождающие концепт факторы различны не только по своей сущности, но и по временным параметрам. Поэтому его структура многослойна и включает в себя три слоя (уровня): 1-й слой, содержащий основной, актуальный признак; 2-й слой, содержащий дополнительные, деактуализированные признаки, и 3-й слой, содержащий внутреннюю форму, т.е. этимологический признак (Степанов, 1997: 41-44). В этом плане трактовка концепта, как считает Н.Ф. Але-ференко, основывается на особом - культурологическом - понимании концепта как комплекса культурно-обусловленных представлений о предмете познания.
Также достаточно широко представлен в лингвистике подход, отражающий отождествление концепта не с понятием, а с представлением в том или ином его понимании. В этом случае представление-концепт как совокупность семантических признаков по своей активности и креативности сопоставимо с аристотелевской формой - способом внутренней организации и способом существования предмета, его семантического содержания, которому она придает индивидуальную определенность (ср.: Олянич, 2004: 71-73; Воркачев, 2002). В этом смысле концепт не только и не столько представляет содержание сознания, но и оформляет его, структурирует, «схватывая» и «удерживая». В свою очередь форма как организующее начало и проявление сущности предмета сопоставима с моделью, отражающей структуру и функции объекта в изоморфной структуре и аналогичных функциях его мысленного масштаба (Олянич, 2004: 73; см. также: Романов, Сорокин, 2004).
Не вдаваясь в историю возникновения термина «концепт» и его вхождения в лингвистически обиход (об этом подробнее см.: Фрумкина, 1992: 29-35) и не включаясь в полемический контекст о тех или иных аспектах соотнесенности понятия и концепта, целесообразно для рамок данной работы обратить внимание на то, что предложенные выше две трактовки термина «концепт» в лингвистике отражают две фазы одного и того же психико-ментального явления: начальную, на которой происходит формирование слова и его значений, и конечную, на которой слово, включенное в культурный контекст, становится «ключом» к пониманию самой культуры (Артемьева, 1999). При этом нельзя не учитывать тот факт, что процесс создания слова уже сам по себе является актом культуры. Из этого следует, что концепт (2) и концепт (1) возникают одновременно как две стороны, два направления одного явления. И как некий мыслительный образ концепт предстает в достаточно широком структурном диапазоне: по вектору горизонтали в структуру его объема включаются различные сущности - от обобщенных наглядных образов до логических понятий, а по вектору вертикали этот образ включает в себя с разной степенью эксплицирования его «глубинные смысловые слои» (Алеференко, 2002: 228) или «топономы» (Романов, Сорокин, 2004: 18-21).
В связи с очевидным сближением и установлением единой сущности концепта (1) и концепта (2) дискурсивно-когнитивный (прагмалингворитори-ческий) подход к описанию социокультурной значимости функционирования и интерпретации слов-концептов (в нашем случае - это концепты «согласие», «несогласие») дает возможность выявлять не только специфику целостного образа данного концепта, совмещающего чувственное и рациональное познание, но и фиксировать динамику и статику познаваемого объекта в виде «функционально-семантического представления или ФСП» (Романов, 1988: 50-69). С одной стороны, сопоставление этимологического значения, семантики и прагматики слова как номинанта концепта должно вскрывать глубинные процессы, происходящие внутри его, а с другой стороны, сопоставление «вскрытого» механизма порождения этого же слова (т.е. концепта 2) с реальными значениями, словотолкованиями дает возможность проследить особенности мышления, мироощущения говорящего субъекта, народа, особенности формирования и развития культуры, в том числе и культуры общения.
Таким образом, дискурсивно-когнитивный подход к анализу концепта в виде ФСП направлен на вскрытие, формализацию и подтверждение общей для всех процессов - концепта (2), декодирующего, объясняющего роль концепта (1) в контекстах — культурной жизнедеятельности социума. Контексты, в которых функционируют слова-концепты («согласие» / «несогласие») условно подразделяются на два класса, в зависимости от роли в них самих слов-концептов. Первая разновидность контекстов составляет такое их множество, в котором данное слово и его производные являются предметом рассуждения, оценки (ср. начальную или адверзивную фазу коммуникативной интеракции, когда собеседники выясняют ролевые претензии, полномочия и кодекс доверия). Само же слово-концепт в этих контекстах не функционирует с точки зрения выработки, формирования проспективного плана согласованных действий партнеров в пределах иллокутивного потенциала или вершины фреймовой конфигурации коммуникативного акта со значением согласия или несогласия. На него работает весь контекст, представляя его как ключевое слово (ярлык, название фрагмента) социокультурной жизнедеятельности говорящей личности. Цель таких контекстов заключается в описании объема значения / значений слова, выражаемого им понятия. В этом смысле слово «согласие» / «несогласие» используется осознанно, потому что оно само является предметом рассуждения или обсуждения.
Типология актов согласованной комму никации в лингвориторическом пространстве
Коммуникативное взаимодействие партнеров с выражением личностных установок на согласие-несогласие относительно ситуации и условий процесса общения можно отнести к специфическим формам диалогической коммуникации, которая, являясь разновидностью языковой коммуникации, используется в типовых, построенных по фреймовому образцу, диалогических актах различного характера и назначения. Представляя собой неотъемлемую часть диалогического игрового пространства, то есть пространства, в котором разворачиваются, «разыгрываются те или иные фреймы (фреймовые сценарии)» (А.А. Романов), диалогическая коммуникация с установкой на согласие-несогласие обладает следующими специфическими свойствами: 1) диалогическая коммуникация с установкой на согласие-несогласие вплетена в структуру конкретного интерактивного пространства (об игровом начале речевого /диалогического взаимодействия см.: Богданов, 1977; Виноград, Флорес, 1995; Вольф, 1985; Вундт, 1913; Давыдов, Ковалева, Филиппов, 1990: 299; Леви-Стросс, 1972; Токарев, Мелетинский, 1980: 17-19; Хейзинга, 1992: 44; Adamzik, 1984: 89-97; Andrews, 1993: 12-14; Kohl, 1985: 223-224; Werlen, 1984: 80-86); 2) диалогическая коммуникация с установкой на согласие-несогласие подчинена структуре типового интерактивного пространства и некоторым образом способна репрезентировать ее, по выражению К. Леви-Стросса, «общую арматуру», ее составляющие, т.е. единицы, и даже взаимоотношения между ними (Bochenski, 1965; Morth, 1978; Weimann, 1971: 260); 3) диалогическая коммуникация с установкой на согласие-несогласие представляет собой набор стандартных поведенческих актов, используемых участниками диалогического взаимодействия (Вежбицкая, 1978, 1985; Кас-перавчюс, 1990: 7-9; Петров, 1983: 76-83; Толстая, 1995: 109-113; Хейзинга, 1992: 45; Хинд, 1995: 40-48; Kohl, 1985: 224; Weinmann, 1971: 262; Werlen, 1984: 85); 4) диалогическая коммуникация сопряжена с определенной системой сигналов, каждый из которых связан с конкретной ситуацией и конкретным типом тематического (информационного) пространства (Арутюнова, 1980; Тернер, 1983; Brandt, 1990: 357-359; Brunner, 1980: 202; Rolf, 1980: 127-129; Werlen, 1984: 114-115); 5) диалогическая коммуникация с установкой на согласие-несогласие как система сигналов подчинена их нормативному использованию, заданному типовым интерактивным пространством, в котором «разыгрывается» тот или иной фреймовый сценарий (Евзлин, 1993: 191; Жикаринцев, 1996: 146-150; Романов, 1988: 44-86; Топоров, 1993: 16-19; Хейзинга, 1992: 40-59; Baudkin, 1963: 88; Kohl, 1985: 226); 6) диалогическая коммуникация строго регламентируема и последовательна в чередовании ходов-цепочек в рамках типового иллокутивного сценария (Романов, 1987, 1988, 1989; Толстая, 1995: 110; Adamzik, 1984: 90-95; Bach, Hirnisch, 1979; Liedtke, 1990: 516-518); 7) диалогическая коммуникация с установкой на согласие-несогласие полифункциональна; одна из функций такой коммуникации выражается во фреймоорганизующей роли ее единиц, которые формируют настрой участников диалогического пространства на определенный тип взаимодействия, мобилизуют и корректируют их установки в соответствии с выбранным или заданным типом интеракции (Романов, 1988: 105, 1988а; Шмелев, 1995: 117; Norrick, 1978: 227-282).
Коммуникативный акт согласия-несогласия, как и любой другой коммуникативный акт, представляет собой комплексный вид деятельности, включающий в себя коммуникативно-социальную, коммуникативно-регулятивную и интерактивную деятельность участников диалогического взаимодействия.
Анализируя структуру исследуемого коммуникативного акта, следует заметить, что он ничем не отличается от любого другого коммуникативного акта: существует некая «ситуация коммуникации» (Блакар, 1987: 93), в состав которой входят отправитель (адресант), имеющий в своем распоряжении какое-либо сообщение, получатель (адресат) этого сообщения и намерение (желание) отправителя передать свое сообщение именно этому получателю. Пути передачи такого сообщения или «каналы», по выражению P.O. Якобсона (1975: 198), различны (см. также: Сепир, 1993а; Сидоров, 1986: 15-19, 1987: 68-74). Однако, когда у отправителя имеется мысль или сообщение, которое он хочет передать, то эта мысль или сообщение могут быть закодированы многими «альтернативными, но функционально-эквивалентными кодами» (Блакар, 1987: 93; Сидоров, 1987: 23-28; Young, 1990: 34-38), т.е. одно и то же значение или сообщение может быть передано с помощью нескольких различных выражений. Например, содержание «Девушка опоздала» может быть передано с помощью выражений: «Девушка пришла поздно» или «Девушка пришла не вовремя».
Коммуникативный акт с установкой на согласие-несогласие решает свою особую задачу, которая функционально определяет его границы. Сходный с другими коммуникативными актами, коммуникативный акт со значением согласия-несогласия практически направлен на организацию определенного действия со стороны адресата сообщения относительно получателя такого сообщения или на его готовность, предрасположенность к такому действию, которое призвано внести определенный коммуникативный вклад в развитие диалогического взаимодействия между его участниками.
Известно, что любой коммуникативный акт - коммуникативный акт со значением согласия-несогласия не исключение - имеет известное нравственно-воспитательное, социальное (Е.В. Сидоров подчеркивает также и «политическое»), идеологическое значение. Причем, нравственно-воспитательное значение комплексного акта с установкой на согласие-несогласие в речевом взаимодействии основано на прямых или косвенных проявлениях этических, нормативных и социальных установок общающихся (см.: Бахтин, 1979; Во-лошинов, 1930: 84-101, 1931, 1995: 66-74; Дейк, 1989: 176-177; Сидоров, 1986: 8-11; Хейзинга, 1994: 44-45; Якубинский, 1923: 133-147). Социально-идеологическое значение коммуникативного акта согласия-несогласия обеспечивается прямым или косвенным участием идеологических - в широком смысле этого слова - и политических установок, представлений, оценок, надежд, ожиданий, входящих в мировоззренческую систему участников диалогического общения (см.: Вежбицкая, 1996: 326-329; Сепир, 1993: 595-597, 1993а: 212-213; Юнг, 1994: 38-43).
Комплексный коммуникативный акт с установкой на согласие-несогласие охватывает всю совокупность факторов, определяющих взаимодействие участников диалогической коммуникации и использование в этом взаимодействии языковых средств. Социальная действительность, фрагмент общественной жизни, окружающего мира определенным образом познается, осмысливается, описывается в рамках коммуникативного акта со значением согласия-несогласия в виде каких-либо прототипных или структурных образований и, соотносясь с определенными установками личности как «неосознаваемыми изготовками психики к определенному восприятию, решению, действию» (Добрович, 1981: 36) и «целостной установкой личности» как «продукта совместной работы сознания и установки» (Черепанова, 1995: 56-59), преобразуется. Таким образом, объективная социальная реальность является не только средой или фоном, где реализуются акты диалогической ком- муникации, но и составной частью самих коммуникативных актов (в том числе и коммуникативного акта с установкой на согласие-несогласие), их внутренним компонентом.
Регулятивная функция дискурсивных практик со значением согласия-несогласия в динамической модели согласованной коммуникации
Регулятивная деятельность участников диалогического взаимодействия является одной из разновидностей целенаправленной деятельности коммуникантов и представляет собой систему скоординированных действий по управлению общением, осуществляемых партнерами в соответствии с целями и соответствующими речевыми стратегиями (Романов, 1988: 6-8). Регуля-тивность реализуется в процессе интеракции путем определенного воздействия партнеров друг на друга с помощью выбранных языковых средств (регу-лятивов).
В самом общем виде регуляция и саморегуляция предстает в виде процесса взаимоприспособления, взаимодействия свободы и необходимости. Свободным человек перестает быть уже в тот момент, когда он начинает коммуникацию со своим партнером, ибо, начиная взаимодействие друг с другом, коммуниканты с этой минуты не только должны «играть по правилам», которые сами могут установить друг для друга, но и по правилам, которые для них предписывает социум.
Человек и общество находятся внутри круга необходимости, вот почему для достижения поставленной коммуникативной цели - то есть, для продуктивного, согласованного диалогического общения с другим человеком — говорящий из многообразия возможных речевых действий выбирает наиболее четкое и однозначное, прекрасно сознавая, что предсказуемость реакции, выбора, поведения в процессе взаимодействия с партнером обеспечивает и гарантирует результат.
Более того, участники интерактивного процесса находятся под постоянным влиянием огромного слоя социальной регуляции и регламентации, который предписывает каждому члену социума строго определенные нормы поведения и социальные роли. Складывается своего рода социальный каркас, действующий зачастую более жестко, нежели собственно естественные ограничители, поскольку нарушения социальной нормы приводят подчас к непоправимым последствиям, вплоть до полного прекращения общения.
Таким образом, механизмы регуляции пронизывают все уровни диалогического общения, согласуя их функционирование и обеспечивая нормальный ход процесса взаимодействия участников диалога. Сам же коммуникант испытывает на себе, а вернее находится в центре сразу нескольких одновременно протекающих процессов регуляции, а именно: с одной стороны, он регулирует свою собственную деятельность и деятельность своего партнера по общению, с другой стороны, он выступает в качестве объекта, на которого направлена вся социальная регуляция, а также регуляция со стороны его партнера. Дискурсивные практики со значением согласия-несогласия участвуют в регулятивной деятельности участников диалогического взаимодействия, выступая в качестве единиц особого плана - регулятивов.
Речевое общение, как и любой другой вид человеческой деятельности, представляет собой некое игровое поле, на котором сталкиваются человеческие амбиции, надежды, верования и сомнения. Даже при наличии «общих целей или хотя бы направления диалога» (Грайс, 1985: 65) интерактивный процесс предполагает, тем не менее, непрекращающееся противоборство различных мнений, суждений и мировоззренческих взглядов. Каждый человек, участвуя в коммуникативном обмене, неизбежно и постоянно оказывается в ситуации выбора - принять или отвергнуть сказанное собеседником, согласиться или не согласиться.
Цель говорящего в процессе общения - оказать влияние, воздействие на своего собеседника, убедить последнего в своей правоте, заставить что-то сделать или принять какую-то точку зрения (см.: Величковский, 1986; Делез, 1995; Козлов, 1995; Колшанский, 1980; Лозанов, 1971, 1975; Минкин, 1975; Почепцов, 1975; Романов, Тамарченко, 1997; Сусов, 1980; Урмсон, 1985; Черепанова, 1996а; Шахнарович, Юрьева, 1990, 1993; Bejerholm, Hornig, 1966; Lanigan, 1977; Rosch, 1978). Но если в монологе мы имеем дело с однонаправленной коммуникацией, то в диалогическом взаимодействии коммуникативные шансы партнеров равны, поэтому и воздействие имеет более сложную направленность. Так, например, согласие или несогласие, услышанное отправителем в ответ на собственное высказывание, может повлиять на мнение самого отправителя, изменить его собственную позицию. Это происходит потому, что говорящий, оказывающий речевое воздействие на собеседника, попадает под влияние встречного речевого воздействия, исходящего от партнера по интерактивному процессу.
Дискурсивные практики со значением согласия-несогласия, как это уже было рассмотрено в предыдущей главе, могут быть «направлены» на различные уровни инициирующего шага, т.е. актуализировать один из вариантов своей семантической конфигурации, а именно: Я согласен / не согласен с тем, что Вы (именно Вы, а не другой и не я) говорите в данный момент; Я согласен / не согласен с тем, что Вы говорите (не говорите, молчите) в данный момент (здесь и сейчас); Я согласен / не согласен с тем, как Вы говорите; Я согласен / не согласен с тем, что Вы говорите.