Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические основы лингвистического исследования политического медиадискурса 10
1.1. Дискурс: основные подходы к определению и изучению .10
1.2. Политический медиадискурс как гибридный тип дискурса 20
1.3. Коммуникативно-прагматический аспект политического медиадискурса 36
1.3.1. Понятие коммуникативной стратегии и тактики 36
1.3.2. Основные стратегии и тактики политического медиадискурса 45
Выводы по главе 1 51
Глава 2. Национальная идентичность в системе современного гуманитарного знания 53
2.1. Основные типы идентичности. Национальная идентичность 53
2.2. Основные подходы к изучению национальной идентичности в лингвистике 61
Выводы по главе 2 65
Глава 3. Особенности репрезентации шотландской и квебекской идентичности в современных политических СМИ 67
3.1. Характеристика источников и принципов отбора материала исследования 67
3.2. Стратегия самопрезентации 73
3.2.1. Тактика внутренней солидаризации 73
3.2.2. Тактика внешней солидаризации .87
3.2.3. Тактика агитации .103
3.2.4. Тактика внутреннего выгодного сравнения 107
3.2.5. Тактика внешнего выгодного сравнения .118
3.3. Стратегия дискредитации 125
3.3.1. Тактика внутреннего дистанцирования .125
3.3.2. Тактика внешнего дистанцирования 133
3.3.3. Тактика внутреннего аргументированного обвинения 137
3.3.4. Тактика внешнего аргументированного обвинения .145
3.3.5. Тактика нападения .149
3.4. Анализ ключевой лексики 154
Выводы по главе 3 163
Заключение 166
Список использованных источников. 172
Список использованной литературы .177
- Политический медиадискурс как гибридный тип дискурса
- Основные типы идентичности. Национальная идентичность
- Тактика внешней солидаризации
- Тактика внутреннего дистанцирования
Введение к работе
Актуальность работы обусловлена тем, что в рамках характерной для современной лингвистики антропоцентрической парадигмы особую важность приобретают вопросы изучения специфики функционирования языка в различных типах дискурса и их разновидностях. При подобном подходе в центре внимания оказываются не только собственно языковые данные, но и различные экстралингвистические факторы (социокультурные, политические, исторические, психологические и др.), оказывающие влияние на процесс коммуникации.
Особый интерес в этом отношении представляет изучение общественно значимых типов дискурса. В настоящее время к их числу принадлежит политический медиадискурс, в котором находят отражение наиболее актуальные явления общественной жизни и который быстрее других типов дискурса реагирует на все значимые изменения в социуме.
На данный момент одной из концептуальных доминант в политическом медиадискурсе является национальная идентичность, что обусловлено процессом глобализации, в рамках которой наблюдаются две противоположные тенденции: унификация культуры и стремление к национальной идентификации и сохранению своей самобытности.
Данная работа выполнена в рамках коммуникативно-дискурсивного направления, в основе которого лежит идея о взаимосвязи речевой деятельности и конкретных коммуникативных ситуаций, а также о взаимовлиянии дискурса и социальной реальности. Сфера средств массовой коммуникации рассматривается как сфера коммуникативного взаимодействия политиков и массовой аудитории при посредстве журналистов. Журналисты, представляя информацию, руководствуются коммуникативным контекстом, который включает цель коммуникации, характер адресата, а также идеологические установки адресанта.
Объектом исследования служат политический медиадискурс как общественно значимый тип дискурса и используемые в нем коммуникативные стратегии и тактики.
Предметом исследования является взаимодействие коммуникативно-языковых средств и концептуальных доминант в политическом медиадискурсе.
Материалом исследования служат англоязычные и франкоязычные тексты, выражающие точку зрения сторонников независимости Шотландии и Квебека. Основная масса изучаемых текстов представлена в аналитических политических блогах, таких как Bella Caledonia, Wee Ginger Dug, Le Blogue du
Qubec и др. Также использованы тексты с сайтов традиционных печатных изданий: The Guardian, The Independent, Le Huffington Post Qubec и др., которые предоставляют платформу для высказывания авторов, выступающих с позиции сторонников автономии Шотландии и Квебека. Данные ресурсы могут служить источником содержательно тематического и идеологически однородного материала, позволяющего проследить конкретные механизмы взаимодействия языка, политики и идеологии. Кроме того, все исследуемые тексты являются аналитическими статьями, что позволяет говорить об их единой не только дискурсивной, но и жанровой принадлежности. Сказанное, разумеется, не отрицает возможности других принципов отбора материала, в том числе идеологически разнородного.
В хронологическом плане анализируемый материал датируется 2012-2017 годами.
Единицами исследования являются тематические контексты, в рамках которых реализуются коммуникативные стратегии репрезентации национальной идентичности. Объём анализируемых контекстов составляет от одного до нескольких предложений.
Основной целью исследования является изучение специфики репрезентации национальной идентичности в рассматриваемом сегменте политического медиадискурса.
В соответствии с поставленной целью были выдвинуты следующие задачи:
-
выявить дискурсообразующий потенциал категории национальная идентичность;
-
выделить основные коммуникативные стратегии и тактики репрезентации национальной идентичности в исследуемом материале;
-
установить основные лексико-семантические средства реализации выявленных стратегий и тактик;
-
провести количественный и качественный анализ ключевой лексики в исследуемом материале;
-
выявить общее и этноспецифическое в функционировании выделенных стратегий и тактик.
Теоретической базой исследования послужили работы отечественных и зарубежных авторов, выполненные в области лингвистики текста и теории дискурса (Ю. С. Степанов, Е. С. Кубрякова, Н. Д. Арутюнова, В. И. Карасик, А. А. Кибрик, Т. ван Дейк, М. Фуко, Э. Бенвенист, З. Харрис, Р. Водак, У. Маас, П. Серио, П. Шародо), политического и медийного дискурсов (Е. И. Шейгал, А. П. Чудинов, В. З. Демьянков, М. Н. Володина, Е. О. Менджерицкая, О. Б. Сиротинина, Н. Фэрклоу, Г. Сейдел), идентичности (А. Смит, Б. Андерсон, С. Холл, И. С. Кон, П. М. Ершов).
Научная новизна работы обусловлена тем, что в ней уточняется набор коммуникативных стратегий и тактик современного политического медиадис-курса, выявляется зависимость использования данных стратегий и тактик, а также средств их языковой реализации от тематической и идеологической направленности текстов, представляющих изучаемую дискурсивную сферу, отдельные ее сегменты.
В работе выявляется специфика репрезентации шотландской и квебекской идентичности в современных политических СМИ, отражающих точку зрения сторонников независимости Шотландии и Квебека. Выделены лингвистические и экстралингвистические факторы, определяющие эту специфику.
Методы и приемы анализа. В работе были использованы дискурсивный анализ, компонентный анализ, дефиниционный анализ, контекстуальный анализ и элементы количественного метода.
Теоретическая значимость работы определяется тем вкладом, который она вносит в дальнейшее совершенствование методов и развитие принципов коммуникативно-дискурсивных исследований, в изучение лингвистических и экстралингвистических параметров политического медиадискурса и установление общих механизмов взаимодействия концептуальных доминант общественно значимого дискурса и лексической семантики. Работа также вносит вклад в изучение национальной идентичности как лингвокультурологической и коммуникативно-дискурсивной категории.
Практическая значимость исследования состоит в возможности использования изложенных положений и полученных данных в лекциях по общему языкознанию и теории дискурса, а также при разработке спецкурсов по политической лингвистике, социолингвистике, медиалингвистике, лингвокуль-турологии, теории коммуникации, в курсах лингвистической интерпретации текстов политической тематики, стилистики английского и французского языков. Результаты исследования могут найти применение также у специалистов в области политической и медийной коммуникации, лингвокультурологии.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Категория национальная идентичность является одной из смысловых доминант современного политического медиадискурса и обладает способностью формирования отдельных его сегментов, что особенно актуально для регионов, ведущих борьбу за бльшую автономию вплоть до независимости (Шотландия, Квебек).
-
Выбор стратегий и тактик репрезентации национальной идентичности в исследуемом материале определяется природой самой категории национальная идентичность, основанной на оппозиции «свой / чужой»; общими целями политического медиадискурса, а также специфическими задачами того его сегмента, который выступает в качестве непосредственной среды реализации данной категории и представлен группой текстов, отличающихся единством тематики и идеологических установок.
-
Помимо собственно языковых средств репрезентации национальной идентичности (этнонимов, топонимов, лексем со значением «народ, нация» и др.) в политическом медиадискурсе способность передавать информацию национально-культурного характера приобретают политические термины и общеупотребительные лексические единицы, что обусловлено появлением у них ряда устойчивых тематических и ассоциативных связей с категорией национальная идентичность. Все указанные группы лексики приобретают выраженную оценочность, которая отличается высокой степенью вариативности.
4. Специфика реализации категории национальная идентичность определяется факторами как лингвокультурологического, так и коммуникативно-дискурсивного характера.
Апробация работы осуществлялась на всероссийских и международных научных конференциях: «Филология и журналистика в XXI веке» (22-24.04.15, Саратов), «Межкультурное общение: контакты и конфликты» (21-23.10.15, Москва), «XVIII Невские чтения 2016: Наука, образование и культура в новых социально-экономических условиях» (19-23.04.16, Санкт-Петербург), «Филология и журналистика в XXI веке» (27-29.04.16, Саратов), «Медиакультурное пространство России, Европы и Северной Америки как пространство риска» (01-03.03.17, Саратов), «Личность – язык – культура» (22-24.11.17, Саратов).
Основные положения и результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры истории, теории языка и прикладной лингвистики ВГБОУ ВО «Саратовский национальный исследовательский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского» в 2014, 2015, 2016 и 2017 годах. Всего по теме исследования имеется 8 публикаций, 3 из которых опубликованы в научных изданиях из перечня ВАК.
Цель и задачи исследования предопределили структуру работы, которая состоит из введения, трёх глав, заключения, списка использованной литературы, списка источников.
Политический медиадискурс как гибридный тип дискурса
К важнейшим характеристикам дискурса относится его историческая составляющая. Дискурс – это всегда «детище своего времени», поскольку весь стиль проведения дискурсивной деятельности, все его специфические черты определяются состоянием общества [Кубрякова 2004: 526]. На эту сторону дискурса во многих своих работах обращает внимание М. Фуко: «дискурс – это совокупность анонимных, исторических, детерминированных всегда временем и пространством правил, которые в данной эпохе и для данного социального, экономического, географического или языкового окружения определили условия воздействия высказывания» [Фуко 1996: 29].
Историческая составляющая дискурса находит отражение и в присущей отдельным временным периодам ценностной иерархии дискурсов и их жанровых разновидностей [Добросклонская 2013: 7]. Высшую ступень в подобной иерархии занимают те типы дискурса, которые на тот или иной момент являются наиболее авторитетными и/или востребованными в обществе [Колокольникова 2011]. Так, например, Средневековье было отмечено доминированием религиозного дискурса. В эпоху Возрождения возросла важность философского дискурса, достигшая пика к XVIII веку. К этому же периоду времени усилилась роль художественного (или, как его еще называют, бытийного) дискурса.
Изменения, произошедшие в мире за последнее столетие и затронувшие все стороны общественной жизни, привели к резкому возрастанию значимости политического и медийного дискурсов. Эти два типа дискурса отражают наиболее актуальные проблемы современного общества, масштаб которых может варьироваться от проблем частного существования до жизни одного или нескольких государств и мира в целом.
На протяжении всего своего существования политический и медийный дискурсы проявляли тенденцию к сближению и пересечению, поскольку так или иначе были связаны с воспроизведением текущего статуса-кво. В последнее время данная тенденция проявляется ещё более отчетливо в связи с постоянным развитием средств массовой коммуникации, способствующим формированию нового дискурсивного пространства, находящегося на стыке политического и медийного дискурсов. Для обозначения данного типа дискурса в лингвистической литературе используются термины политический медиадискурс, политический дискурс СМИ, массмедийный политический дискурс, газетный политический дискурс. В нашей работе предпочтение отдается термину политический медиадискурс.
Так называемые гибридные типы дискурса, к которым относится и политический медиадискурс, в настоящий момент привлекают внимание многих исследователей. О пересечении различных видов дискурса, в особенности политического и медийного, говорят, в частности, В. И. Карасик, А. П. Чудинов, Н. Фэрклоу [Карасик 2000; Чудинов 2003; Fairclough 2003]. Взаимодействие указанных типов дискурса и формирование на их основе нового типа дискурса изучается в целом ряде работ [Шейгал 2000; Грушевская 2002; Демьянков 2003; Никитина 2006; Шипицына 2006; Иванова 2008; Ишменев 2012; Русакова 2012; Сулина 2014; Егорова 2015; Полуэктова 2015; Чикилева 2017].
Однако прежде чем перейти к рассмотрению явления, обозначенного нами как политический медиадискурс, представляется целесообразным рассмотреть содержание понятий политический дискурс и медийный дискурс. В этой связи отметим, что в специальной литературе постоянно используются в качестве взаимозаменяемых как минимум три термина: язык политики, политическая коммуникация, политический дискурс. Коммуникация – это особый процесс, в ходе которого формируется дискурс. Последний, однако, представляет собой единство процессуального и результативного аспектов (см. 1.1) и сам постоянно оказывает влияние на процесс коммуникации. При таком понимании язык политики можно определить как «структурированную совокупность знаков, образующих семиотическое пространство политического дискурса» [Шейгал 2000: 30] и активизируемых в ходе коммуникации.
К числу сложнейших проблем относится определение границ политического дискурса, для этого нужно прежде всего рассмотреть вопрос о том, какие речевые жанры входят в его сферу. Выше уже говорилось, что любой тип дискурса характеризуется прежде всего целью. Цель политического дискурса обычно формулируется в терминах борьбы за власть: агитация за власть, захват и удержание власти, ее стабилизация и др. [Seidel 1985; Водак 1997]. Следовательно, при узком подходе из сферы политического дискурса исключаются такие жанры, как политические слухи, политические анекдоты, интервью и мемуары политиков, а сам политический дискурс сводится к институциональным формам общения. Сторонниками подобного взгляда выступают А. Н. Баранов и Е. Г. Казакевич, утверждающие, что политический дискурс ограничивается «совокупностью всех речевых актов, используемых в политических дискуссиях, а также правил публичной политики, освященных традицией и проверенных опытом» [Баранов 1991: 6].
В настоящем исследовании мы придерживаемся точки зрения Е. И. Шейгал, согласно которой любые речевые жанры, связанные с политикой через субъекта, адресата или содержание, «вносят вклад в формирование политического сознания, в создание общественного мнения, что в итоге может повлиять на ход политического процесса» [Шейгал 2000: 34] и, следовательно, в борьбу за власть. Такой широкий подход к определению границ политического дискурса изначально подразумевает их прозрачность и возможность пересечения характеристик различных видов дискурса в ходе коммуникации. В нашем случае, как уже отмечалось, в центре внимания находится пересечение политического и медийного дискурсов. Целесообразность выделения медийного дискурса как отдельного типа дискурса, с одной стороны, кажется естественной, с другой – вызывает ряд вопросов. Представляется, что, как и в случае с политическим дискурсом, это связано с проблемой определения границ дискурсивного пространства. Так, А. А. Кибрик отмечает неоднородность медийного дискурса с точки зрения канала передачи информации: например, устного в случае радиосообщений и письменного в случае газетных статей [Кибрик 2008]. С нашей точки зрения, подобная неоднородность не представляет в действительности серьёзной проблемы для определения границ медийного дискурса, поскольку многие из традиционно различаемых типов дискурса, в том числе и политический, существуют как в устной, так и в письменной форме.
Другой аргумент против необходимости выделения медийного дискурса заключается в многообразии жанров, включаемых в его сферу [Кибрик 2008]. Данную проблему, как представляется, можно решить при обращении к цели медийного дискурса, заключающейся в первую очередь в оценке текущих событий и воздействии на адресата [Солганик 2000; Менджерицкая 2011]. В более широком смысле медийный дискурс способствует включению человека в актуальные социальные практики, поскольку представляет собой «сиюминутный срез языкового и культурного состояния общества» и «в силу своей природы отражает как языковое, так и культурное статус-кво социума» [Иванова 2008: 29].
Многими исследователями подчёркивается, что структура медийных текстов отражает последовательную тенденцию к сохранению стандарта. По мнению Т. А. ван Дейка, структура медийного текста носит не произвольный характер, а является результатом сложившейся в условиях определённых институтов социальной и профессиональной практики журналистской деятельности [Дейк 1989: 230]. Наличие в медийных текстах определённой иерархии тематических структур отмечалось также А. Беллом [Bell 1999]. Вместе с тем институционально обусловленный характер журналистской деятельности приводит к заключению о культурной детерминированности структуры медийного дискурса. Культурная специфика отражается как в иерархии тематических структур текста, так и более широко – в тематике самих обсуждаемых материалов. Этим объясняется существование предпочтительных или, наоборот, табуированных или нежелательных тем для обсуждения [Иванова 2008].
Наличие в сфере медийного дискурса жанров, имеющих параллели в других типах дискурса (таких как фельетон, интервью, комментарий), отражает степень его проникновения в различные сферы общественной жизни и таким образом подтверждает его значимость и востребованность для современного социума.
Основные типы идентичности. Национальная идентичность
Идентичность представляет собой одну из тех проблем, с которой постоянно сталкивается человек. В связи с этим она постоянно оказывается в центре внимания таких дисциплин, как история, политология, социология, культурология, психология, философия, а в последнее время и лингвистика. Таким образом, идентичность представляет собой междисциплинарный феномен, исследуемый в рамках всего спектра гуманитарных наук.
Между тем, как это часто бывает, междисциплинарность понятия идентичность, с одной стороны, и его «гуманитарность», с другой, ведут к сложностям в его определении. Указывая на данную проблему, И. С. Кон обращает внимание по меньшей мере на три подхода к рассмотрению понятия идентичность в науках о человеке. Идентичность может пониматься как физическая и психическая целостность организма, отличающая его от других организмов, – в таком случае речь идёт о психофизиологической идентичности. Личная идентичность связывается прежде всего с биографией индивида, с цельностью его личного нарратива, его «Я». Наконец, социальная идентичность – «это переживание и осознание своей принадлежности к тем или иным социальным группам и общностям», превращающие человека из биологической особи в социального индивида и позволяющие ему оценивать свои социальные связи в терминах «мы» и «они» [Кон 2017]. Однако феномен идентичности в его социальном аспекте не менее сложен, чем феномен идентичности в целом. На данный момент не существует единого мнения по поводу существующих типов идентичности. Выделяются, к примеру, национальная, этническая, религиозная, возрастная, профессиональная, социокультурная, сексуальная, гендерная, гражданская, социальная, культурная идентичности. Таким образом, представляется проблематичным составление общепринятой классификации различных типов идентичности, а также характеристика существующих между ними иерархических связей.
Указание на иерархичный характер идентичности представляется целесообразным в связи с тем, что, во-первых, можно выделить, первостепенные и второстепенные, явные и неявные идентичности. Очевидно, что в целом идентификация по национальности и профессии является для индивида более значимой, нежели, например, идентификация по группе крови. Вместе с тем даже подобное разделение идентичностей на первостепенные и второстепенные может оказаться относительным, поскольку идентичность в значительной степени ситуативна.
Другой фактор, говорящий в пользу иерархичного характера идентичности, заключается в том, что различные индивиды выдвигают на первый план различные типы идентичности. М. А. Лаппо отмечает, что «в связи с развитием коммуникационных ресурсов у современного человека стало больше возможностей говорить о самом себе, о своей персоне, о своей роли в социуме» [Лаппо 2011: 21]. Вместе с тем самоидентификация важна не только для индивида, но и для групп, с которыми он себя ассоциирует. Индивидуальная и групповая идентичности находятся в процессе постоянного взаимодействия.
Как было указано выше, феномен идентичности связан с социальной природой человека. П. М. Ершов объясняет её существование наличием у человека этнических и идеологических потребностей [Ершов 1990]. Этнические потребности связываются со стремлением индивида ассоциировать себя/другого c этнической, расовой, национальной группой. Идеологические потребности связываются со стремлением индивида отнести себя/другого к категории людей со схожим восприятием действительности. С нашей точки зрения, к двум указанным типам потребностей целесообразно прибавить биологические потребности, связанные со стремлением индивида ассоциировать себя/другого с людьми того же пола, возраста и др.
Все перечисленные потребности, обусловливающие существование феномена идентичности, по-видимому, позволяют составить наиболее общую классификацию типов идентичности, где каждый тип идентичности соответствует отдельному типу потребностей. Таким образом, в самом общем виде возможно выделить этническую, идеологическую и биологическую идентичности, каждая из которых подразделяется на более конкретные типы. Так, идеологическая идентичность, вероятно, включает в себя социальную и политическую, биологическая – половую и возрастную и др. С другой стороны, общий характер данной классификации ведёт к тому, что некоторые из более конкретных типов идентичности с трудом можно сопоставить с каким-либо из общих типов. К примеру, социокультурная идентичность, вероятно, находится на стыке этнической и идеологической, гендерная – на стыке идеологической и биологической и др.
Однако какой бы ни была классификация, представляется, что сам феномен идентичности связан не только с социальной природой человека и его определёнными потребностями. Идентификация, вероятно, находится в тесной связи с категоризацией. Создавая или осмысляя идентичность, свою или чужую, человек определённым образом экономит познавательные усилия себе и другим, быстрее получая или передавая информацию и эффективнее её сохраняя. Сталкиваясь с чужой идентичностью, мы, вероятнее всего, уже имеем определённое общее представление о ней и ожидания от её носителя.
Вместе с тем идентификация не только упрощает и делает более эффективными процессы мышления и коммуникации. Она предоставляет много возможностей для воздействия на широкие слои населения. Д. Питерсон указывает на то, что типы групповой идентичности можно изобретать бесконечно, поскольку число критериев для идентификации фактически не ограничено. В связи с этим отмечается активное использование групповой идентичности в политике, в частности, подчёркивается её роль в построении авторитарных и тоталитарных государств в начале и середине XX века [Peterson 2000]. Идеологически обусловленный выбор критерия идентификации позволяет политикам выделять многочисленные группы, на которые навешиваются ярлыки типа «враг» или «друг», что может привести к катастрофическим последствиям. Более того, в связи с идеологическим мотивом выбора критерия идентификации он может быть произвольным и не отражать реального положения вещей.
Одним из самых проблематичных в этом отношении типов идентичности является национальная идентичность. До недавнего времени казалось, что проблемы национальной идентичности фактически не существует, поскольку она воспринималась как данность, а не результат сознательного выбора. Однако в последнее десятилетие эта проблема вышла на первый план на фоне проявляющихся в мире противоположных тенденций: во-первых, стремления наций к взаимной интеграции и включению в крупные межгосударственные образования, а во-вторых, движения в сторону культурной и политической самостоятельности. Тенденции эти связаны прежде всего с «процессами глобализации, предопределяющими, с одной стороны, унификацию культуры, с другой – стремление к национальной идентификации» [Эмер 2011: 18].
Упомянутые тенденции проявляются особенно отчётливо в поликультурных обществах, изначально предполагающих сосуществование разных национально-культурных групп. К примеру, в таких государствах, как Канада, Великобритания, Испания, Бельгия, США, существуют различного рода организации и политические партии, выступающие за расширение прав этнических меньшинств, в некоторых случаях вплоть до предоставления национального суверенитета областям, традиционно ассоциирующимся с тем или иным этносом.
Ряд регионов Западного мира в последнее время превратились в своего рода «регионы-локомотивы», движущую силу борьбы за национальную независимость на фоне существующей тенденции к образованию межгосударственных, межнациональных образований [Шевцова 2009]. Среди них выделяются в первую очередь Каталония, Квебек и Шотландия; в несколько менее активной форме сходные процессы обнаруживаются во Фландрии и Валлонии (Бельгия), Падании и Южном Тироле (Италия), Стране Басков (Испания), Бретани (Франция).
Каталония, Квебек и Шотландия фактически представляют собой эталоны для сторонников независимости в других регионах; СМИ отмечали, что успех на референдуме в одном из «регионов-локомотивов» может привести к «параду суверенитетов» в Западном мире или, по крайней мере, к резкому росту числа сторонников автономии или независимости на других территориях. Одновременно представляется высоким и уровень взаимодействия между сторонниками независимости в трёх «регионах-локомотивах», каждые из которых в значительной степени желают успеха других и зависят от него.
Предполагается, что национальные государства стали формироваться в результате политических, социально-экономических и культурных сдвигов эпохи Возрождения [Black 1997]. Впоследствии этот процесс был закреплён Вестфальским миром. Основной силой в национальных государствах является титульная нация, однако традиционно однородных в этническом отношении стран в Западном мире довольно мало, что оказывало и оказывает значительное влияние на развитие Европы и Северной Америки.
Тактика внешней солидаризации
В ряде случаев тактика солидаризации направлена не только на внутреннего, но и на внешнего адресата и связана с «чужими», т. е. иными нациями или политическими силами, которые могут занимать как нейтральную позицию, так и выступать в качестве потенциальных или актуальных союзников, а в отдельных ситуациях даже в качестве врагов. В большинстве случаев реализация тактики солидаризации, направленной на «чужого», производится за счёт прецедентных феноменов, а также этнонимов и топонимов, обозначающих «чужих». Поскольку «чужие» представляют собой дополнительного «участника» конфликта, то для их обозначения могут применяться дейктики 3-го лица множественного числа. Тактика внешней солидаризации применяется примерно в 12% случаев.
Как в шотландских, так и в квебекских текстах тактика солидаризации реализуется по отношению к нациям, с которыми шотландцы и квебекцы тесно связаны исторически, этнически и культурно. Вероятно, в данном случае можно говорить о неком дополнительном круге в теории «воображаемых сообществ» Б. Андерсона [Anderson 2006: 105] – наднациональном. В терминах этого круга шотландцы – это кельты, а квебекцы – франкофоны, и эти факты имеют значение и для их собственно национальной идентичности, поскольку в условиях глобализации наднациональное и национальное неизбежно постоянно взаимодействуют.
Сторонники независимости Шотландии часто обращаются к другим нациям в рамках Соединённого Королевства, в подавляющем большинстве случаев, однако, не упоминая англичан:
13) «Arguments about the United Kingdom usually turn upon the advantages of remaining inside the show-case: don t the Scots, Welsh and Northern Irish count for more as part of something established and relatively big, in the UN Security Council and elsewhere? Regrettably but unavoidably, the answer is no». – Аргументы по поводу Соединённого Королевства обычно сводятся к достоинствам сохранения единства: не представляют ли из себя шотландцы, валлийцы и северные ирландцы «нечто более значимое» в Совете безопасности ООН и других организациях, будучи частью чего-то уже существующего и относительно большого? К сожалению, неизбежный ответ – нет [Nairn 2013].
В данном примере этнонимы Scots, Welsh и Northern Irish приобретают положительную оценочность, поскольку упомянутых валлийцев и североирландцев, по мнению автора, объединяет с шотландцами одно желание – добиться лучшего представительства в международных организациях. Таким образом, у понятия «чужой», обозначаемого лексемами Welsh и Northern Irish, актуализируется значение «союзник». С другой стороны, топоним the United Kingdom вступает в отношения контраста с перечисленными выше этнонимами и наделяется отрицательной оценочностью, поскольку обозначает единую Великобританию и ассоциируется прежде всего с Англией, во многом культурно им чуждой. В конечном итоге кельтские этнонимы и топоним the United Kingdom выступают в данном контексте не только в качестве средств реализации национальной, но также и политической идентичности. Тесное взаимодействие двух указанных видов идентичности характерно и для следующего текстового фрагмента:
14) «There are three sister parties from the European Free Alliance standing in this election. Between them, the SNP, Plaid Cymru and Mebyon Kernow will put up over 100 candidates in England, Scotland and Wales. The SNP and Plaid Cymru work together as a single parliamentary group in the House of Commons». – В этих выборах принимают участие три сестринские партии из Европейского свободного альянса. Вместе Шотландская национальная партия, Партия Уэльса и Сыны Корнуолла выдвинут более 100 кандидатов в Англии, Шотландии и Уэльсе. Шотландская национальная партия и Партия Уэльса совместно работают как единая фракция в Палате общин [Kelly 2015].
Тактика солидаризации реализуется за счет лексем single, together, в смысловой структуре которых присутствует компонент единый, совместный, а также за счет метафорического употребления термина родства sister: three sister parties. Основой единения, союза трех «родственных» партий является их борьба за деволюцию и культурную автономию. При этом каждая из этих партий – SNP, Plaid Cymru и Mebyon Kernow, – состоит в Европейском свободном альянсе. Данная организация не просто является союзом партий, выступающих за права национальных меньшинств, но и ассоциируется с ЕС, вступление в который является важной частью программ рассматриваемых партий.
Примечательно, что названия всех трёх партий передают информацию не только политического, но и национального характера, поскольку указывают на регионы и народы, которые они представляют. В каждом из этих названий употребляется этноним или топоним (Scottish, Cymru, Kernow), причем если шотландцы именуют свою партию по-английски, то валлийцы и корнуольцы отдали предпочтение кельтским, т. е. традиционным для соответствующих территорий, наименованиям. Обращение шотландцев к другим нациям Соединённого Королевства представляется логичным по многим причинам. Во-первых, ни одна из них изначально не была частью единого с Англией государства. Англия последовательно присоединила Корнуолл, Уэльс, Ирландию и Шотландию, причём Корнуолл и Уэльс в определённый момент оказались на грани полной ассимиляции. Во-вторых, все национальные области Соединённого Королевства, кроме Англии, объединены кельтской культурой и во многом общей историей до момента английского завоевания. В-третьих, каждая из них в той или иной мере переживает национальный подъём и борется по крайней мере за деволюцию.
В анализируемом материале, посвященном Квебеку, при реализации тактики внешней солидаризации постоянно встречаются топонимы и слова-реалии, связанные с Францией. Это свидетельствуют о том, что квебекцы в том или ином аспекте регулярно ассоциируют себя с Францией:
15) «Le gros problme tant que la colonie avait surtout attir des jeunes hommes en qute de travail, des religieux et des agriculteurs. Les femmes taient trs peu nombreuses et les gars avaient le choix entre rester clibataire, se mtisser avec les amrindiennes ou mourir du scorbut. Le Roi-Soleil a donc dcid d envoyer quelque 800 femmes en Nouvelle-France, accompagne d une dot (l argent que le pre payait l poque pour qu un homme s occupe de sa fille), dans le but de peupler le pays». – Большая проблема заключалась в том, что колония привлекала в основном молодых мужчин в поисках работы, религиозных людей и фермеров. Женщин было очень мало, и у мужчин оставался выбор между холостой жизнью, смешанными браками с индейцами и смертью от цинги. Поэтому Король-Солнце для того, чтобы заселить колонию, решил отправить в Новую Францию 800 женщин, снабдив их приданым (деньгами, которые в то время отец невесты давал жениху, чтобы тот заботился о его дочери) [Matt 2016]. В данном примере представлена отсылка к общему для Квебека и Франции историческому моменту, а именно: к тому периоду, когда король Франции ещё являлся королём и североамериканских французских колоний. Более того, выбранный исторический эпизод особо подчеркивает тот факт, что связь Франции и Квебека актуальна и по сей день: современные квебекцы оказываются потомками первых колонистов и 800 «дочерей короля».
В связи с важностью для квебекцев исторической преемственности между Францией и Квебеком, положительные коннотации приобретают такие лексемы, как la colonie и Nouvelle-France, обозначающие будущую французскую Канаду, частью которой является Квебек, а также лексическая единица Roi-Soleil, отсылающая к Людовику XIV.
В следующем фрагменте акцент делается на одном из важнейших связующих элементов в отношениях Франции и Квебека: французском языке. При этом упоминается и своего рода языковой конфликт, существующий между французами и квебекцами и напоминающий спор между британцами и американцами: чей язык правильнее?
Тактика внутреннего дистанцирования
Стратегия дискредитации является одной из базовых стратегий как политического дискурса, так и политического медиадискурса. О её важности свидетельствует, в частности, тот факт, что ей посвящено больше специальных исследований,чем другим стратегиям. Кроме того, в значимых для нашего исследования классификациях стратегий политического дискурса стратегия дискредитации рассматривается раньше стратегии самопрезентации и ей уделяется больше внимания.
Смысл стратегии дискредитации в целом очевиден из её названия. Сам термин дискредитация на данный момент теснейшим образом связан с областями экономики, политики и юриспруденции. В наиболее распространённых толковых словарях представлено только самое общее значение данного термина. Так, в словаре Д. Н. Ушакова дискредитация определяется следующим образом: «1. Действие по глаг. дискредитировать. 2. Умаление, утрата значения, авторитета» [Ушаков: 2008]. В словаре С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой представлен только глагол «дискредитировать», которому дано следующее толкование: «Подорвать (подрывать) доверие к кому-чему-н., умалить (-лять) чей-н. авторитет» [Ожегов 167: 2006]. Более конкретные значения необходимо искать в специальных словарях. Представляется, что указанные общие значения достаточно ясно определяют суть понятия.
Несмотря на кажущуюся ясность термина, стратегия дискредитации занимает не всегда одно и то же место и несколько различным образом определяется в рассмотренных нами типологиях. В классификации О. С. Иссерс стратегия дискредитации помещается в класс общих стратегий (т. е. напрямую связанных с целью дискурсивной практики) с точки зрения «глобальности» намерений и в класс основных стратегий (т. е. наиболее значимых с точки зрения иерархии целей коммуникации) с функциональной точки зрения [Иссерс 2008: 105-109]. По мнению О. Н. Паршиной и В. А. Мишланова, в стратегии дискредитации наиболее ярким образом проявляется такая черта политической коммуникации, как агональность [Паршина 2005: 12; Мишланов 2009: 9]. Сходные мысли высказывает О. Л. Михалёва, в типологии которой, однако, стратегии дискредитации соответствует стратегия на понижение [Михалёва 2002: 96-105].
Как показал ход исследования, в рамках нашей работы стратегию дискредитации целесообразно определить как стратегию, которая направлена на снижение авторитета или ослабление позиции политического оппонента в глазах адресата, т. е. избирателей. Под оппонентом мы имеем в виду прежде всего национальное большинство.
Если сравнить определения стратегий самопрезентации и дискредитации, становится очевидно, что в значительной степени они являются противоположностью друг друга. При этом в рассматриваемом материале реализация каждой из них подразумевает реализацию второй, в связи с чем нередко разграничение двух указанных стратегий представляет проблему. В настоящем исследовании основным критерием разграничения указанных стратегий служит критерий эксплицитности / имплицитности. Стратегия дискредитации используется приблизительно в 44% случаев.
Тактика дистанцирования в рамках стратегии дискредитации фактически является противоположной по отношению к тактике солидаризации в рамках стратегии самопрезентации. Если тактика солидаризации подразумевает видимое принятие позиции адресата или союзника или отождествление с ним, то тактика дистанцирования направлена прежде всего на экспликацию различий, отрицание идеи единства с политическим соперником. В роли подобного соперника в нашем материале в подавляющем большинстве случаев выступает национальное большинство, и особенно центральная власть. На долю тактики внутреннего дистанцирования приходится около 5% от общего числа применений. Лексико-семантические средства реализации тактики дистанцирования во многом сходны с теми, которые используются при реализации тактики солидаризации. В частности, для обеих тактик важны дейктики, этнонимы, топонимы, а также лексемы, обозначающие прецедентные феномены. Однако в отличие от тактики солидаризации, при реализации тактики дистанцирования акцент делается на «чужих», т. е. представителях национального большинства. Отсюда и постоянное использование в рассматриваемых контекстах этнонимов, топонимов, а также дейктик 3-го лица множественного числа, обозначающих «чужих» и приобретающих в силу этого отрицательные коннотации:
43) «They were getting their "information" from the London media, and were missing what was right under their nose – it didn t even occur to them to do something as obvious as check the live blog of Scotland s leading TV political journalist». – Они получали свою информацию от лондонских СМИ и пропускали то, что находится прямо у них под носом, – они даже не подумали сделать нечто столь очевидное, как проверить репортаж в блоге ведущего шотландского телевизионного журналиста [Kelly 2015].
В приведённом фрагменте под местоимением they подразумеваются англичане, наблюдавшие за ходом референдума о независимости Шотландии 2014 года. В данном случае все формы лексемы they, а также притяжательное прилагательное their приобретают ярко выраженную отрицательную оценочность, поскольку реализуют значение «чужой». Географическое название London, ассоциирующееся исключительно со всем английским, передаёт отрицательные коннотации лексемам media и information, при этом на модификацию оценочного компонента в семантической структуре лексемы information указывают использованные в данном контексте кавычки. Отрицательную оценочность лексических единиц they и their и экспрессивность приведённого фрагмента в целом усиливает употреблённый фразеологизм right under one s nose, имеющий сниженную окраску и указывающий на политическую близорукость национального большинства. Роль интенсификаторов в данном случае играют также лексема even и выражение as obvious as.
Шотландская сторона в рассматриваемом примере упоминается всего единожды в конце предложения с помощью словосочетания Scotland s leading TV political journalist. Как уже говорилось, топоним Scotland в изучаемом материале в подавляющем большинстве случаев имеет положительные коннотации. Кроме того, в данном случае актуализируется положительный компонент значения у лексемы leading. В результате англичане в рассматриваемом контексте крайне негативно изображаются как толпа людей, несклонная к самостоятельному мышлению, а шотландский журналист представляется надёжным источником объективной информации.
Следующий пример в очередной раз свидетельствует о тесной связи национальной и политической идентичностей в рассматриваемом материале:
44) «Scotland needs to send the Tories packing, and helpfully they re halfway there for us already». – Шотландии надо прогнать тори, и они уже сами любезно сделали для нас полдела [Kavanagh 2017].
В данном фрагменте шотландская сторона обозначается топонимом Scotland и дейктиком 1-го лица множественного числа we в форме объектного падежа, которые приобретают положительную оценочность. В приведённом контексте указанные лексические единицы противопоставляются лексеме Tory и местоимению 3-го лица множественного числа they, которые, обозначая британскую сторону, выступают средствами реализации тактики дистанцирования и в соответствии с этим приобретают отрицательные коннотации.
Лексема Tory является разговорным названием Консервативной партии Великобритании и, таким образом, по мнению авторов изучаемых текстов, обозначает политическую силу, максимально далёкую от жизни Шотландии. Действительно, в настоящий момент самой популярной партией Шотландии является Шотландская национальная партия, которая по своему характеру является социал-демократической и стоит на левоцентристских позициях. Из крупнейших общебританских партий ближайшей к данной идеологии является Лейбористская партия. Таким образом, противопоставление английской и шотландской сторон производится не только по национальному, но и по политическому признаку.
Тон рассматриваемого фрагмента снижает фразеологизм send somebody packing, употреблённый с целью критики консерваторов и британской политики в целом, тогда как наречие helpfully в рассматриваемом контексте отражает авторскую иронию.