Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Грамматика и текст: аспекты корреляций 20
1.1. «Лингвистика» – «грамматика» – «лингвистика (грамматика) текста»: содержание и соотношение понятий 20
1.2. Когнитивная грамматика – «лингвистика (грамматика) текста»: содержание и соотношение понятий 42
1.3. Приоритет грамматики в когнитивных исследованиях: грамматическая концептуализация (категоризация) 47
1.4. Грамматика текста vs грамматика дискурса 75
1.5. Художественный текст и семиотический анализ 89
1.6. Грамматические (морфологические и синтаксические) категории в текстоцентрических парадигмах 105
1.7. Грамматика текста / поэтика текста 125
Выводы по первой главе 131
Глава 2. Текстовые категории и их грамматические (морфологические и синтаксические) экспликации 136
2.1. Текстовые категории в лингвистике (грамматике) текста 136
2.2. Имплицитность и подтекст 151
2.3. Категории смысла и значения 171
2.4. Механизм импликации. Когнитивная обусловленность импликации 179
Выводы по второй главе 188
Глава 3. Актуализация категориальной семантики как феномен когнитивно-прагматической организации художественного текста 191
3.1. Общекатегориальная (частеречная) и частнокатегориальная семантика в художественном тексте 191
3.2. Единицы частнокатегориальной семантики как текстообразующее средство (на материале имен) 196
3.3. Имплицитный потенциал имени числительного и квантификации в художественном тексте 226
3.4. Местоимение (личное) в текстовых проекциях имплицитности 238
3.5. Синтаксическая категория вводности / вставности в текстообразовании (смыслообразовании) 256
Выводы по третьей главе 263
Глава 4. Когнитивный механизм кодовой импликации художественного текста 268
4.1. Грамматические классы как конституенты текстообразования / смыслообразования (в терминах имплицитности) 268
4.2. Грамматическая форма как индикатор неявных смыслов (на материале произведений американского периода В.В. Набокова) 273
Выводы по четвертой главе 347
Заключение 350
Список использованной теоретической литературы 357
Список использованных словарей 411
Список основных источников текстового материала
- Приоритет грамматики в когнитивных исследованиях: грамматическая концептуализация (категоризация)
- Категории смысла и значения
- Единицы частнокатегориальной семантики как текстообразующее средство (на материале имен)
- Грамматическая форма как индикатор неявных смыслов (на материале произведений американского периода В.В. Набокова)
Приоритет грамматики в когнитивных исследованиях: грамматическая концептуализация (категоризация)
Во многих теоретических концепциях понятия «лингвистика» и «грамматика» задействуются как абсолютные синонимы на том неоспоримом основании, что грамматика является не чем иным, как «структурированным инвентарем конвенциональных языковых знаков» [Langacker 1987 (a): 57]. Мы придерживаемся той точки зрения, что грамматика, это прежде всего раздел лингвистики. Однако бесспорным для нашей работы оказывается позиция Р. Мюнха, согласно которой грамматика – это безграничная область актуальных знаний с безмерными еще не исследованными сферами, неизменно открытая для постановки первоочередных задач и проведения актуальных изысканий; это наука, обладающая почтенным возрастом, благородным происхождением, которая и сегодня еще заслуживает усердных изысканий [Mnch 1950: 133–141].
В учебных пособиях и методических трудах распространено понимание грамматики как раздела языкознания, последовательно противопоставляемого лексике, который включает в себя две предметные области – морфологию (собственно морфемика и словообразование) и синтаксис. На правомерность расширенного понимания грамматики (при котором «грамматика» = «лингвистика»), «грамматического статуса лексикологии» указывает В.П. Даниленко [Даниленко 1992: 68–78; 2005: 28– 35]. С прочной опорой на классические изыскания в своих теоретических воззрениях исследователь определяет вневременную актуальность теоретических положений о лексикологических изысканиях как самостоятельной грамматико-аналитической отрасли [Бодуэн де Куртене 1973: 396], целесообразности включения лексикологии в грамматику [де Соссюр, 1977: 165]. В частности, руководствуясь разноязыковыми находками в сфере супплетивных способов манифестации грамматических категорий, Ф. де Соссюр выражал мнение, что лексикология с необходимостью войдет в область грамматики при условии, если будет подразделяться на теорию ассоциаций и теорию синтагм [де Соссюр 1977: 169].
На практике, как известно, В. Матезиус (1967) и Л. Вайсгербер включили лексикологию в свои грамматики. Развивая идеи В. Матезиуса, и исходя из основных положений теории речевой деятельности, В.П. Даниленко последовательно обосновывает следующее понимание дисциплинарной структуры грамматики: грамматика подразделяется на словообразование (изучающее проблемы создания неологизмов) и фразообразование, в рамках которого, в свою очередь, закономерными предстают лексикологический, морфологический и синтаксический анализ.
Дисциплина, предваряющая указанный список, нацелена на исследование лексического периода фразообразования, предполагающего отбор лексем для порождаемого предложения. Морфология рассматривает проблемы, которые связаны с новым периодом фразообразования, а именно переводом лексических форм слова (лексем), оптимально избранных говорящей личностью в начальный период фразообразования, в его морфологические формы. Назначение же синтаксиса заключается в исследовании заключительного периода фразообразования, непосредственным результатом которого предстает предложение, готовое к речевому употреблению [Даниленко 1992; 2005]. Следовательно, выявляется, что в рамках дисциплинарной структуры грамматики лексикологии отводится достаточно «органическое место»: она коррелирует с тем периодом в когнитивной деятельности говорящего субъекта, когда он осуществляет предварительный отбор слов для конструируемого предложения (в грамматически начальной форме); «пропущенное через горнило морфологизации и синтаксизации» порождаемое предложение впоследствии получает свое целостное формирование. Подобная теория, на наш взгляд, имеет право на существование, если опираться на коммуникативный подход к анализу языка (речь – язык в действии, в процессе коммуникативной деятельности). Таким образом в фокусе современных исследований оказывается язык в динамике (= речь). В этом процессе нет четкой границы между лексической / грамматической формой, лексическим / грамматическим значением: все подчинено единому замыслу – передаче информации.
Полагаем, что теоретические положения В.П. Даниленко можно сопоставить с известной «метафорой ящика» (box metaphor): словарный состав и грамматический строй языка в образном смысле воспринимаются как два ящика, а факт перехода в ту или иную сторону – в виде «перекладывания» предметов из первого ящика во второй. Такие представления создают иллюзию того, что возможной оказывается отчетливая граница между лексическим уровнем и грамматическим уровнем, которая четко разделяет их по разным «ящикам».
Таким образом, В.П. Даниленко опирается в своих воззрениях на объективно проявляющуюся, имманентную и органическую связь между лексикой и грамматикой. В этой связи, неслучаен тот факт, что многие морфологические общие понятия на уровне традиционных лингвистических описаний именуются лексико-грамматическими категориями. В большинстве грамматических описаний подобная характеристика дается, в частности, категории числа. Ср. также общепризнанные представления о частях речи как лексико- грамматических классах слов, группировках внутри частей речи – способах глагольного действия, конкретных и абстрактных именах и т.д.
Категории смысла и значения
В качестве последующего развития и детализации указанной идеи исследователи фокусируют внимание на потенциальных возможностях концептуального уровеня быть средством бесперебойного обеспечения таких ментальных процессов, как систематизация, оптимальный выборо и комбинирование разнородных языковых знаков для ситуативного выражения мыслей, а также их интерпретации при восприятии и осмыслении художественных текстов [Leslie 2000: 198], [Margolin 2003: 272–273]. При этом необходимо принять во внимание тот факт, что концептуальный уровень представляет собой не столько разветвленную систему взаимосвязанных концептов, которые сопряжены со значениями лексем, сколько пространственное измерение категориальных (обобщающих) значений, сочлененных со значениями класса лексем [Беседина 2009: 218]. Непосредственное категориальное (генерализующее) значение формирует основу грамматических – в том числе, морфологических – категорий.
Концептуализация мира индивидом, получающая отражение в морфологических категориях, реализуется на двух и более уровнях (в рамках морфологии уровень концептуализации трактуется как совокупность действенных способов структурирования знаний, манифестируемых в морфологии) (более подробно см.: [Беседина 2006]) и «созревает» в реализуемых данными категориями генерализованных значениях. В свете указанной идеи морфология воспроизводит категоризацию наиболее существенных (фундаментальных) сегментов разнообразных концептуальных систем. Таким образом, морфологически передаваемые концепты понимаются как совокупность специфических созидательных смысловых значений, которые комбинируются в категории, манифестируемые морфологическими средствами. Морфологически манифестируемые концепты классификационного характера – это: 1) конкретные структуры знания, объективируемые в рамках языка посредством морфологических категорий и форм; 2) инновационные идеи с созидательным смыслом, заложенные в основу генерирования собственно морфологических категорий, которые воплощаются в языке как определенные грамматические смыслы (например, грамматическая система времен, наклонение, вид, число и т.д.). Другими словами, морфологически манифестируемый концепт – это реализуемая морфологическими формами структуры знания относительно репрезентации объективной реальности в языковой материи, т. е. структура лингвистического знания, отражающая способ языковой представленности знаний энциклопедического характера. Многомерные комплексы морфологически манифестируемых концептов порождают концептуальные пространства морфологии и формируют когнитивные основания для различного рода морфологических репрезентаций в языковой материи. Данные комплексы, в свою очередь, выступают базой для генерирования соответствующих морфологических категорий и унифицируют обнаруживаемую в конкретном языке многоликость морфологических форм в виде соответствующих категорий и классов, детерминируя их семантику. Подобного рода концепты лежат в основе мышления о реальной действительности, принимают активное участие в формировании картины мира носителей языка.
Семантика концептов, инициируемых морфологическими средствами, образуется основополагающими стабильными значениями (элементами смысла), кодируемых посредством тех или иных морфологических показателей, включает в себя предельно генерализованные и трансцендентальные характеристики, которые требуют в момент своей активизации дальнейших детализаций и конкретизаций с опорой на дополнительные лингвистические факторы [Беседина 2009: 223]. Исследователями выявляются фундаментальные сегменты концептуальной системы (отличающиеся той или иной степенью фундаментальности) и, соответственно, основополагающие (базовые) и неосновопологающие концепты. Собственно основополагающие концепты, в свою очередь, служат стабильным средством обеспечения упорядоченности и динамизма концептуальных систем (на данный факт, в частности, указывают такие исследователи, как Р. Джекендофф, Л. Талми, Дж. Лакофф). Проблему выявления критериев идентификации основополагающих концептов подробно рассматривает Дж. Лакофф. В роли данных критериев он предлагает считать как приоритетное участие данных концептов в формировании иных концептов, так и характерную для них тенденцию к грамматикализации в рамках языковой системы [Лакофф 2004]. Подобная смысловая позиция становится отправной точкой для предположений о том, что единицы морфологического языкового уровня являются наиболее конструктивными средствами формирования концептов, фундаментальных для наивной (и авторской, художественной) картины мира.
Инвентарь морфологических категорий проявляет тенденцию к заметному варьированию от одного языка – к другому языку. Вместе с тем, действенность целостной концептуальной основы для функционирования морфологических категорий в определенной степени дает возможность уподобить равноположенные категории разных языков. Основой данного уподобления становится некоторая общая для языков концептуальная структура, выступающая как морфологически манифестируемый концепт. В этом случае в качестве основания не может считаться грамматическая форма, поскольку она отличается несходством в разных языках. С опрой на вышеприведенные умозаключения морфологические категории дефинируются как оптимальное совмещение определенного концептуального содержания с комплексом конкретных форм его манифестации на уровне отдельно взятого языка. Концепты, обладающие сходным содержанием и формами манифестации, конечно же, обнаруживаются в различных языках. Данное положение подтверждает тезис о невербальном характере (или частичной невербальной выраженности) мышления. Вместе с тем, концепты, будучи сложными ментальными образованиями, не проявляют тенденцию (и не должны ее проявлять) к идентичности на уровне разных языков. В этом случае сказывается специфика (уникальность) менталитета носителей того или иного языка. Положение о способности воссоздавать вариабельные способы описания одних и тех же явлений как имманентного свойства языка подразумевает языковые потенции к концептуализации одного и того же объекта, одной и той же ситуации по-разному. Одни и те же концепты на уровне конкретного языка могут быть репрезентированы различными – в том числе, и разноуровневыми – средствами. Данная специфика концептоформирования предопределяет множественный характер опредмечивания и объективизации когнитивных структур в языковой материи. Другими словами, «означаемое» языковых средств не проявляет прямого соответствия с их «означающим», формальной стороной (как результат действия семиотического закона органического единства форм и значений языковых знаков). Семантика оказывается значительно гораздо шире (глубже) формальной выраженности (с опорой на контекстуальные параметры); отсюда многокомпонентные синонимические ряды, которые задействуются говорящим субъектом в целях отражения самых разнообразных оттенков одного и того же значения, творческой трансформации узуального значения в уникальный смысл, конвенционально не закрепленный за данной единицей, на уровне художественного творчества.
Единицы частнокатегориальной семантики как текстообразующее средство (на материале имен)
Категории проспекции и ретроспекции детерминируют использование соответствующих морфологических временных форм. Например, в силу разветвленной системы морфологических транспозиций вполне обычны случаи использования в ретроспективных фрагментах praesens historicum (настоящего исторического), что сообщает бльшую живость рассказу. Доминирующей коннотацией настоящего исторического времени предстает своего рода повествовательный «мираж», проецирующий тождество между действием, фиксируемым в тексте, и непосредственным моментом речи, «мираж» своевременности, ощутимости действия. Настоящее историческое служит цели иллюзорного отображения фактов и явлений, имевших место в прошлом, как будто инициируемых в момент речи перед взором читательской аудитории [Луценко 1990: 31].
Категория континуума, когезии, а также членение текста взаимообусловлены. Во взаимодействии эти части создают представление о движении. В воображаемом мире автор волен сжимать, расширять, обрывать время действия и пространство по-своему усмотрению, в угоду заранее ограниченной содержательно-фактуальной информации. Чем хаотичнее представлена связь событий во временном и пространственном отношениях, тем труднее воспринимается сама содержательно-концептуальная информация произведения. Категория модальности – одна из базовых категорий, которая выстроена на отношении говорящего (пишущего) субъекта к отображаемой в тексте действительности (что, в той или иной мере, характерно для всякого высказывания). «Поскольку отношение говорящего (пишущего) к действительности может быть выражено различными средствами – формально грамматическими, лексическими, фразеологическими, синтаксическими, интонационными, композиционными, стилистическими — модальность оказывается категорией, присущей языку в действии, т.е. речи, и поэтому является самой сущностью коммуникативного процесса». Современные английские грамматики избегают давать определение этой категории, рассматривая ее как данность (Дж. Лайонз, Р. Кверк и др.).
Интеграция задана самой системой текста и возникает в нем по мере его развертывания. Она является неотъемлемой категорией текста. Именно интегрирование обеспечивает последовательное осмысление содержательно-фактуальной информации. Результат интегрирования связан с категорией завершенности. Применительно к тексту интеграция – это скорее процесс, чем его результат. Объединяя смыслы отдельных СФЕ, содержания отдельных глав и пр. в единое целое, интеграция нейтрализует относительную автосемантию этих частей и подчиняет их общей информации, заключенной в произведении.
Категория автосемантии отражает зависимость и относительную независимость отрезков текста по отношению к содержанию всего текста или его части. При этом термин «значение» ряд авторов употребляет лишь для морфем, слов и словосочетаний, в то время, как «смысл» – для предложения и сочетания предложений, т.е сверхфразовых единств (СФЕ) а «содержание» –для всего текста или его более или менее законченной части. При этом как значение, так и смысл подвергаются определенным (разной степени) семантическим колебаниям, когда они рассматриваются в составе более крупных отрезков. Щерба по этому поводу писал, что «... гораздо важнее правила сложения смыслов, дающие не сумму смыслов, а новые смыслы» [Щерба 1974: 24].
Организации текста во многом зависит от соответствующей формы членения. Целостность восприятия окружающего мира (основное условие художественного творчества) не возможна без соподчинения и взаимозависимости частей. Интеграция же осуществляется не в самом процессе чтения текста или его создания, а в процессе его осмысления, аналитического рассмотрения видов соотношения отдельных частей, составляющих данное целое [Гальперин 2006: 144]. Таким образом, в относительно стройной системе текстовых категорий (которая предложена, в частности, И.Р. Гальпериным) на первом месте находится категория информативности, которая может быть представлена как содержательно-фактуальной (информация о фактах, событиях, процессах), так и содержательно-концептуальной (представляет авторское понимание фактов, событий и процессов) и содержательно-подтекстовой (скрытый смысл, извлекаемый из описания фактов, событий и процессов) информацией, последняя из которых является наиболее усложненной в плане содержания (коннотаций) и норм ее передачи.
При всей своей развернутости и наглядности, при том, что СФИ является очевидной, сюжетоформирующей, СФИ – это не цель, а средство. Не смотря на то, что именно здесь сконцентрировано развитие сюжета, цель формируется в глубинном пласте концептуальной информации (СКИ). Известно, что «свертывание СФИ приведет к формулировке темы произведения, свертывание СКИ – к его идее» [Кухаренко 1988: 192]. Третий информативный пласт, имплицитный, подтекстный (СПИ), можно охарактеризовать как импликацию на уровне целого текста. В этом случае подтекст представляет собой содержание, пунктирно реализуемое в языковой материи текста, создающее смысловую глубину художественного произведения, развивающееся в дополнение (и / или в изменение) к линейно разворачивающейся информации, выступающее одним из основных способов формирования концепта. «Подтекст может быть выражен только имплицитно, в отличие от СФ информации и СК информации, которая может быть выражена и имплицитно, и эксплицитно» [Кухаренко 1988: 192].
Грамматическая форма как индикатор неявных смыслов (на материале произведений американского периода В.В. Набокова)
Все упоминания денежных сумм в рассказе в высшей степени характерологичны и во многом формируют общую семантику рассказа. Ср. диалог Ольги Дмитриевны с мужем, где она, всхлипывая, говорит: Меня провожал сейчас студент Азарбеков и потерял мою сумку, а в сумке пятнадцать рублей… Она плакала самым серьезным образом… Муж просил ее успокоиться и выслушать его, а она говорила все о студенте и своих потерянных пятнадцати рублях. – Ах, я дам тебе завтра двадцать пять, только замолчи, пожалуйста! – сказал он с раздражением. Собственная пустяковая потеря для нее важнее всего, она не замечает чувств и настроения других людей» (А.П. Чехов. Супруга).
От произведений народного творчества идет стилистическая традиция использования числительных, имеющих символическое значение: «3» – число триединства Бога: Отца, Сына и Святого Духа, символ божественного совершенства. «4» – число мировой гармонии (4 стихии, 4 времени года). Ф.М. Достоевский в романе «Преступление и наказание» символично использует числительное «7»: Раскольников планирует преступление на 7 часов, а это может значить, что его план был заранее обречен на провал, так как он хотел совершить самый страшный грех – убийство, нарушить единство Бога и человека (3 + 4). В финале – трактовка смысла этого числа приобретает иное звучание: «Им оставалось еще 7 лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия!.. Семь лет, только семь лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь дней» (Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание). Гибель и воскрешение через слово Божие роднит Раскольникова с библейским Лазарем. После преступления Раскольников 4 дня находится в бредовом состоянии. В истории воскрешения Лазаря, которую Соня читает Раскольникову, Лазарь был мертв четыре дня. Графическое выделение автором слова, обозначающего число, заставляет читателя внимательно отнестись к его символическому значению, важному в истолковании смысла фрагмента текста и образа Раскольникова.
В тексте известного романа В. Набокова «Приглашение на казнь», наполненном аллюзиями библейского характера, посредством имен числительных воссоздается другое уникальное пространство текста – символическое «междупутье»: Цинциннату подаются гренки в черепаховых подпалинах в количестве трех штук, Родион получает необходимую помощь со стороны еще трех служителей, в Тамариных садах растут ивы, которые плачут без причины в три ручья, свергающиеся в озеро тремя каскадами.
В рамках художественного текста количественные числительные способны выполнять функцию «идиостилем» [Большакова 2005: 522], которые явно эксплицируют «внутренний разрез» субъектно-объектной сферы отображаемой реальности. Приведем пример развернутой гиперболы: « I m not as strong as I used to be, says old Dorset, but I think I can promise you ten minutes. Enough, says Bill. In ten minutes I shall cross the Central, Southern and Middle Western States, and be legging it trippingly for the Canadian borde. » (O. Henry. The Ransom of Red Chief). Большие числа зачастую используются для гиперболизации, а маленькие, напротив, для приуменьшения – (Мильон терзаний – гипербола, в то врем как малые числа – для создания мейозиса: Семь бед – один ответ; Хвастуну цена – три корпейки; The voice of one man is the voice of no one; Two is a company, but three i is none). Помимо общеязыковых прагматических приращений, числительные приобретают и сугубо контекстные созначения, иногда – символического характера. Рассмотрим оригинальный английский текст и его перевод на русский язык, в которых имя числительное функционирует как литота: « Hello, Billy, says Silver, I m glad to see you. Yes, it seemed to me that the West was accumulating a little too much wiseness. I ve been saving New York for dessert. I know it s a low-down trick to take things from these people. They only know this and that and pass to and fro and think ever and anon. I d hate for my mother to know I was skinning these weak-minded ones, She raised me better » (O.Henry. Babes in the Jungle).
«–А. Билли! – говорит Силвер. – Рад тебя видеть. Да, у нас на Западе, знаешь ли, все что- то очень поумнели. А Нью-Йорк я себе давно уже приберегал на сладкое. Конечно, не очень красиво обирать таких людей, как нью-йоркские жители. Ведь они считать умеют только до трех, танцевать только от печки, а думают раз в год по обещанию. Не хотел бы я, чтобы моя мать знала, что я обчищаю таких несмышленышей. Она меня не для этого воспитывала» (пер. Е.В. Карпенко).
Общий стилистический эффект текстового фрагмента может конструироваться не только с опорой на гиперболу или литоту; порою чрезмерная скрупулезность, абсолютно не допустимая в непринужденной разговорной речи, формирует неповторимые юмористические импликации:
«“On the day,” said Greenbrier, grieved and thunderous, “when I can t hold but one drink before eating when I meet a friend I ain t seen in eight years at a 2 by 4 table in a thirty-cent town at 1 o clock on the third day on the week, I want nine broncos to kick me forty times over a 640-acre section of land. Get them statistics?» (O Henry. The Call of the Tame).