Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические основы исследования эффективной дискуссии 12
1.1. Дискуссионная речь как объект междисциплинарного исследования 12
1.1.1. Дискуссионная речь в философии и логике 12
1.1.2. Дискуссионная речь в риторике 25
1.1.3. 1.1.3. Дискуссионная речь в коммуникативно-прагматической лингвистике 37
1.1.4. 1.2. Понятие об эффективной межличностной коммуникации 44
1.2.1. Категория эффективности в лингвистике 44
1.2.2. Межличностная коммуникация с точки зрения эффективности 51
1.3. Художественная литература как отражение межличностных дискуссий 59
Выводы по первой главе 74
Глава 2. Эффективные дискуссии в межличностной коммуникации 78
2.1. Коммуникативные стратегии в межличностных дискуссиях 78
2.2. Эффективная аргументация в межличностных дискуссиях 94
2.3. «Эффективная аргументация» как категория неориторики 94
2.4. Рациональные аргументы 101
2.2.3. Эмоциональные аргументы 110
2.3. Эффективные дискуссионные приемы опровержения 123
2.3.1. Рациональные приемы 124
2.3.2. Эмоциональные приемы 135
2.4. Выход из дискуссии 146
Выводы по второй главе 154
Заключение 159
Литература 163
Лексикографические источники 176
Источники иллюстративного материала 177
Приложение А 179
Приложение Б 180
Приложение В 184
Приложение Г 192
Приложение Д 196
Приложение Е 197
- Дискуссионная речь в философии и логике
- Художественная литература как отражение межличностных дискуссий
- «Эффективная аргументация» как категория неориторики
- Выход из дискуссии
Дискуссионная речь в философии и логике
Дискуссионная речь издревле является объектом пристального внимания ученых, исследующих ее сквозь призму различных дисциплин, прежде всего философии и логики.
При определении дискуссионной речи используются идущие из античности два понятия, характеризующие данный вид коммуникации с разных сторон – диалектика и эристика.
В античности, когда еще не существовало разделения на отдельные науки, явление и протекание спора занимало умы таких выдающихся мыслителей, как Сократ, Платон и Аристотель. Решение прикладной задачи установления правил ведения устных бесед и спора повлекло за собой возникновение диалектики как учения о развитии спора и его законах.
В античности спор подразделялся на диалектический и эристический. Эристика – это искусство ведения спора. Она является интегральным искусством, «возникающим на стыке знаний и умений, вырабатываемых логикой, психологией, этикой и риторикой» [Философский словарь, Электронный ресурс]. Эристика является общим эвристическим методом познания через столкновение идей, мнений и картин мира и т.п. Важной чертой эристики считается ее противопоставление логике, и она нередко ассоциируется с софистическим направлением ведения спора в античной философии. Диалектический спор в античности противопоставлялся эристическому. По словам Аристотеля, диалектический спор являлся антитезой, возникшей в ответ эристическому диалогу софистов, их псевдонаучному представлению о добродетелях и благах [Приводится по: Граудина, 1999, с. 560]. Как известно, диалог древних греков и их эстетические представления, политические взгляды развивались параллельно.
Софистами называли древнегреческих просветителей. Как отмечают многие ученые, несмотря на различие и даже противоположность философских и политических взглядов софистов, объединяющим звеном их деятельности было просветительство [Кохановский, 2004, с. 574]. Условия рабовладельческой демократии V в. диктовали прямую зависимость карьеры каждого свободнорожденного грека от его умения оперировать риторическими стратегиями, выступая с политическими речами перед народом, его умения вызвать симпатию у народа, льстя и угождая, иными словами, применяя всевозможные софистические приемы. Для этого оратор должен был владеть необходимыми знаниями о политической и моральной ситуации в государстве и социуме, а также умением максимально правдоподобно защищать и опровергать любые идеи. Софисты объявили себя учителями добродетели, и для этой цели ими была разработана определенная техника спора-«угождения» праздному сиюминутному настроению толпы, получившая в Древней Греции название – «эристическое искусство» или «антилогика» [Там же].
Выступая против взглядов софистов на спор, Платон утверждал, что софистический спор – это «не искусство, а навык и сноровка». Аристотель, в свою очередь, называл эристику софистов «псевдодиалектикой».
Мораль подверглась губительному воздействию со стороны софистической эристики, разрушая общепринятую политическую жизнь. Софисты объявили условными такие сущностные социальные формы, как добродетель, право и государство. Подчинение и следование им в своей деятельности считалось не обязательным [Безменова, 1991]. Диалектический диалог, созданный Сократом, служил орудием познания добродетели, являющейся, по мнению философа, средним между крайностями (пороками), он нацеливался на примирение противоположных мнений. Сократ ставил перед собой цель – бороться против софистики и софистических «извращений» в споре.
Вопрос о том, что проблема этических добродетелей становится решаемой через разработку системы общих методов научного познания сущности всех вещей, оказал влияние на формирование античного диалога. Таким образом, «добродетелью» в народной этике греков называлась добротность, качественность, функциональная пригодность всех вообще предметов [Кохановский, 2004, с. 574].
В связи с перечисленными особенностями античного мировоззрения Сократом были разработаны особые логические приемы ведения дискуссии:
1) дискуссия должна быть направлена на познание единства противоположных мнений;
2) этот синтез должен рассматриваться нами как познание сущности той или иной добродетели [Приводится по: Нерсесянц, 1980, с. 150].
Так диалектический диалог в сочетании с народной этикой греков стал превращаться в научный, философски обоснованный. Сократ ставил перед собой цель оздоровить современное ему общество и внедрить нравственные устои в общественную жизнь при помощи этической диалектики. По его мнению, социум был подвержен внутренним политическим распрям.
Заметим, что история создания теории спора является историей выработки основ идеального спора [Аннушкин, 2011]. На протяжении столетий философы разрабатывали представления об идеальном споре. Аристотель видел такой спор как диалектическую беседу: все, что высказывается участниками, должно быть так или иначе связано с тезисом; диалектическая дискуссия между двумя участниками может произойти лишь в том случае, когда имеется вопрос, на который они склонны дать альтернативные ответы [Асмус, 1986, с. 567]. В ходе дискуссии две стороны преследуют противоположные цели: одна является защитником положения, другая же данное положение опровергает.
Диалектическая беседа предполагает постановку вопросов со стороны, отрицающей тезис, которые позволяют точно определить, принимает ли та аргументы, которые будут впоследствии использованы в качестве опровержения тезиса.
Рассматривая историю диалектики, исследователи отмечают, что вопросно-ответный характер ведения диалога в течение достаточно длительного периода в истории европейской культуры был принят в качестве идеала проведения дискуссии [Виноградов, 1980]. В процессе подобной дискуссии оппонент «издалека» задавал вопросы, которые представляли собой не что иное, как посылки, из которых очевидным образом следовало отрицание.
Следующая ступень организации аргументативной деятельности, по данным исследователя В.П. Кохановского, представляла собой ту же вопросо-ответную форму и явилась, так называемым новым методом, разработанным поздними схоластами [Кохановский, 2004, с. 574].
В современных учениях дискуссионно-полемической речи участники диалога рассматриваются как имеющие равные «логические права» [Там же], т.е. оперирующие равными правами на применение тех или иных логических форм заявлений и монологов. Обе дискутирующие стороны могут прибегать к выдвижению аргументационных конструкций и выражению своей оценки, к постановке вопросов и формулированию ответов.
С античных времен и по сей день ученые и философы, анализирующие спор, порицающие полемику, называют ее «агональным» видом речи. Вместе с тем они не отрицают ее теоретически-практическую ценность в качестве эристического метода, помещая его в контекст логики, диалектики и этики. Агональность – это «борьба двух идей, которые защищают соперничающие стороны, причем борьба азартная, страстная» [Приводится по: Лосев, Тахо-Годи, 2005, с. 53]. Для античной культуры была характерна агональность. «Агонистика (от греч. – «состязания или игры, борьба, бой, судебный процесс») неудержимое стремление к любым состязаниям во всех сферах общественной жизни и отличительная черта греческого быта» [Приводится по: Корнилова, 1998, с. 208]. Стремление к состязаниям (в мудрости, мужестве, богатстве, красноречии) структурировало общественную жизнь греческого общества, и почти во всех сферах жизни было главным принципом: в политической, военной и правовой сферах [Василькова, 2018, Электронный ресурс]. Как утверждает Л.А. Введенская, спор – это прототипный жанр дискуссионной агональности, а установление истины – это его коммуникативная интенция. Борьба и возможная победа воспринимаются как становление истины. Дискуссией является вид публичного спора, цель которого – выявление и сравнение противоположных мнений различных сторон, нахождение истинны или ее выяснение, а также поиск верного и оптимального выхода из спорной ситуации» [Введенская, 2001, с. 326].
Парламентские дебаты и президентские теледебаты относятся к жанру современного политического дискурса, которому свойственен жанр дискуссионной агональности, так как ему свойственна вечная борьба двух участвующих в судебном процессе сторон: прокурора и адвоката. Они являются противниками, прикладывают усилия, чтобы превзойти оппонента в искусстве аргументации и логики, в умении убеждения пресяжных в виновности или невиновность подсудимого [Шейгал, Дешевова, 2009, с. 146].
Античные положения о диалектике и эристике получили дальнейшее развитие в трудах немецкого философа А. Шопенгауэра, который пытался соединить эти два взгляда на ведение спора. В труде «Эристика или искусство побеждать в споре» автор образно определяет эристику как «искусство умственного фехтования, подчиненное правилам» и выделяет несколько следствий, составляющих эвристически-диалектическую эристику.
Художественная литература как отражение межличностных дискуссий
Художественная литература понимается как вид искусства, материалом которого служит вокабуляр естественного языка, образно отражающий жизнь [Кожинов, 1964, с. 46]. Центральным понятием художественной литературы является образ, при помощи которого воссоздаются целые эпохи во всем своем многообразии. Слово, как основное средство литературы, будучи авторским и уникальным, воплощает образы создателя и увлекает читателя, включает его в действие, делает реальным его присутствие во времени и пространстве произведения. Данный прием необходим для более глубокого и всеобъемлющего погружения в художественный мир.
Художественная литература тесно связана с обществом, с его движением к гуманистическому идеалу. Литература является средоточием общественно 60 исторического опыта и опыта личности в освоении окружающего мира. Она помогает устанавливать связь между поколениями, формировать, развивать и укреплять шкалу ценностей. Художественная литература, пожалуй, имеет самую ярко выраженную социальную направленность. Она выполняет в обществе ряд функций: познавательную (изучение окружающего мира), эстетическую (воспитание чувства прекрасного), эвристическую («открытие мира»), коммуникативную (диалог «автор-читатель») и др. [Потебня, 1999]. Становится очевидным, что литература заслуживает звания лидера среди других видов искусства в силу своей значимости для развития отдельного человека и всего социума в конкретную эпоху и в глобальном смысле.
Не случайно художественная литература была и остается одним из основных материалов лингвистических исследований самых разных направлений. Особенно это относится к литературной классике. Употребляя термин «литературная (или художественная) классика», имеем в виду наиболее масштабные и образцовые произведения. Писатели-классики – это, по известному выражению Д.С. Мережковского, вечные спутники человечества. Литературная классика являет собой совокупность произведений первого ряда. Это образец литературы. Она, как правило, опознается лишь извне, со стороны, из другой, последующей эпохи. Классическая литература активно включена в межэпохальные (трансисторичекие) диалогические отношения [Цит. по Ильин, 1998, с. 55–68]. Неустроенность личности в мире становится неизменной коллизией большинства классических произведений XIX – начала XX века, а дискуссионная речь героев таких произведений наиболее показательна и разнообразна. Это, к примеру, было продемонстрировано в работе Иакобишвили, посвященной, в частности, уловкам в споре на материале произведений русской классики [Иакобишвили, 2007].
Выбор произведений для анализа в этой работе, в первую очередь, обусловлен наличием в них многочисленных фрагментов, построенных на межличностных дискуссиях разного типа, в которых вербализуются разнообразные ситуации спора. Во вторую очередь, – личными вкусами автора. Для риторического анализа материалом послужили как оригинальные тексты на русском языке, так и тексты в переводе, полностью отвечающие всем предъявленным требованиям.
Для риторического анализа эффективных дискуссий в рамках данной работы мы обращаемся к материалу художественных произведений, следуя устоявшейся традиции.
Как пишут А.Н. Баранов и Г.Е. Крейдлин, «основные утверждения о лингвистической структуре литературно обработанных диалогов безусловно могут быть перенесены и на живой диалог» [Баранов, Крейдлин, 1992, с. 85]. Нередко изложенные письменно дискуссии становятся более предпочтительными для риторического анализа в силу их определенного рода каноничности с точки зрения эстетической рефлексии [Там же. С. 17].
Сказанное выше определяет правомерность обращения к произведениям русской и англоязычной литературной классики для риторического анализа дискуссий. Под «риторическим анализом» мы понимаем метод анализа текста, направленный на выявление эффективных приемов коммуникации. При использовании метода риторического анализа текст рассматривается в диалогическом контексте [Кораблева, 2014, с. 79–82]. Объектом риторического анализа, как правило, выступает риторическое произведение (текст), главной целью которого является воздействие на адресата.
Вслед за С.А. Минеевой, мы выделяем следующие компоненты риторического анализа текста: риторическая ситуация, тема, автор, аудитория (адресат), целевая установка (задача и сверхзадача), тезис и аргументация, языковые, речевые, логические и психолого-педагогические средства и способы, а также композиция. Наполненность собственным содержанием, взаимосвязанность и взаимообусловленность являются ключевыми свойствами перечисленных компонентов [Минеева, 2009, с. 30].
Основными критериями отбора текстов для риторического анализа, признаются следующие: культурная значимость, актуальность произведения и эффективность речевого воздействия [Кораблева, 2014, с. 79–82]. Причины, условия появления данного высказывания и связанные с этим последствия приобретают ключевую значимость в анализируемом тексте. Риторический текст отвечает на ряд вопросов, таких как «что сказать, чтобы добиться реакции оппонента», «как сказать, чтобы получить правильную реакцию» и «когда сказать, чтобы необходимый эффект был своевременным», таким образом риторический текст приобретает перлокутивную направленность, и на первый план выходит аспект авторского целеполагания.
Для риторического анализа эффективности дискуссионной речи мы отобрали произведения русской и англоязычной литературы, преимущественно классические, в которых наблюдается высокая концентрация текстовых фрагментов, построенных на дискуссии, содержащие затекстовые отрывки (которые являются примечаниями автора произведения, описывающими эмоции, чувства и реакции героев), актуальные для анализа перлокутивного эффекта. Количество данных фрагментов, полученных путем ориентированного поиска в текстах художественных произведений, представлено в следующей таблице:
Практически все отмеченные фрагменты, построенные на дискуссии, относятся к межличностной коммуникации, им присущи рассмотренные нами в первой главе черты: диадность, обратная связь, психологичность, многоконтекстность, отношенческая природа. Кратко охарактеризуем данные произведения с точки зрения актуальности их использования для риторического анализа эффективных межличностных дискуссий.
Показателен в плане дискуссионной речи известный роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение», созданный в 1796-1797 годах и вышедший в свет в 1813 году. Как отмечает Н.М. Демурова, литературовед, исследователь литературы Великобритании и США, переводчик, автору удалось создать «смешанные» характеры и показать различные «пропорции смеси» [Демурова, Электронный ресурс]. По замечанию литературного критика Дж. К. Честертона, произведения Джейн Остин отмечены тончайшей и всепроникающей иронией. Она окрашивает все события, все характеристики, все размышления в совершенно особые тона; она разлита повсюду – но неуловима; ее остро чувствуешь – но она не поддается анализу. Можно, конечно, привести примеры различных комических приемов. Джейн Остин любит прием, который англичане называют «understatement», – то есть, она говорит немного меньше того, что думает, – или, напротив, «overstatement», – то есть, она говорит немного больше того, что думает: примеров тому и другому можно было бы найти множество. Она постоянно употребляет еще один прием, который англичане называют «bathos», неожиданно и резко снижая весь тон (или значение) сказанного [Честертон, Электронный ресурс].
Исследователи отмечают также гендерные характеристики авторского повествования, нашедшие отражение в системе персонажей [Катермина, Прима, 2015]. Эти особенности, характеризующие не только авторское повествование, но и речевое поведение главных героев романа, их противоречивые взгляды на обычаи и нравы викторианской эпохи, нашли отражение в 61 дискуссии.
В романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (1838-1840), отразились особенности речевого поведения, характерного для разных слоев населения России в 30-40-е годы XIX века [Вайль, Электронный ресурс]. Это было подмечено еще В.Г. Белинским в известной работе «М. Ю. Лермонтов: Статьи и рецензии». В.Г. Белинский отнес М.Ю. Лермонтова к числу таких «сильных художественных талантов», которые являются среди окружающей их пустоты очень неожиданно [Белинский, 1940]. Язык служит прекрасным средством характеристики героев романа, каждому из них свойственны определённые особенности речи. Так, речь Максима Максимыча по своему словарю и синтаксису представляет собой образец разговорной речи малообразованного офицера, проведшего долгую жизнь на Кавказе, в глухой крепости.
«Эффективная аргументация» как категория неориторики
Для данной работы исключительно важна неориторическая категория «эффективная аргументация». Основы подхода к эффективной аргументации заложены в работах по неориторике Х. Перельмана. Обращая во внимание то, что основная цель изучения процессов аргументации – присоединение аудитории к положениям оратора, автор отмечает, что категорию «ценности» следует понимать не как истину в аристотелевском плане, а как то, что относится к мнению: «Оно представляет собой добровольный акт и предлагает выбор, основой которого оказывается согласие» [Перельман, 1987, с. 62]. Следует отметить, что спор редко бывает эффективен для обеих сторон, поэтому обычно мы исходим из целей и задач инициатора дискуссии.
Х. Перельман и Л. Ольбрехтс-Титека также говорят о необходимости разработки логики гуманитарного знания, равнозначной формальной и математической логике для естественных наук: «Нельзя ли в гуманитарных дисциплинах взять тексты, которые традиционно рассматриваются как модели аргументации, и извлечь из них опытным путем средства рассуждения, которые мы рассматриваем как убедительные?» [Приводится по: Волков, 1987, с. 48].
С опорой на исследования Брюссельской школы неориторики А.А. Волков характеризует аргумент с точки зрения эффективности следующим образом: «Под аргументом понимается речевое построение, которое может изменить ход мысли получателя речи, опознается и выделяется им, и подвержен рациональной критической оценке» [Там же, с. 51]. Соответственно, эффективный аргумент непременно достигает цели, поставленной инициатором дискуссии.
Опровергая позитивистскую установку об универсальности рациональных суждений, являющихся убедительными для абстрактного человека, неориторика подчеркивает различия между аудиториями разных эпох и культур. «В риторической аргументации возникает принципиальная многозначность выражения, поэтому одна из главных проблем теории аргументации – не просто определить смысл выражений, но с каждым новым ходом речи соотнести замысел говорящего и оценку слушающего» [Волков, 1987, с. 53]. Такой подход определяет формулировку главной задачи аргументации. По определению А.А. Волкова, она состоит в том, чтобы добиться от аудитории согласия с мнением оратора, результатом которого становится присоединение к нему. Факт согласия основан на топосах, представляющих собой «…общие посылки, часто подразумеваемые, которые включаются в обоснование большей части предпочтений и выборов» [Там же, с. 55]. Следовательно, риторическая аргументация зависит от аудитории – что принимается одной аудиторией, не принимается другой.
Эту особенность процесса публичного убеждения А.А. Волков более детально анализирует в работе «Теория риторической аргументации». Автор устанавливает антиномии аргументации, среди которых наиболее значимыми для нашего дальнейшего исследования считаем выделение логической аргументации, цель которой – доказательство истинности или ложности пропозиций, квазилогической, направленной на убедительное обоснование правдоподобных пропозиций, а также софистической, цель которой – введение в заблуждение посредством подмены логически правильных форм аргументов логически неправильными формами [Волков, 2009, с. 223–224]. Первичной аргументации, обосновывающей предметное содержание пропозиции, автор противопоставляет критическую аргументацию, обосновывающую суждение о суждении, при этом он отмечает, что критическая аргументация может быть дискуссионной и полемической, а разновидность полемической аргументации – эристическая аргументация. Цель дискуссионной – установление истины или нахождение наилучшего решение в спорном вопросе, цель полемической – убеждение аудитории, цель эристической – победа в споре [Там же. С. 225–226]. Таким образом, данные антиномии согласуются с видами спора по цели, выделенными С.И. Поварниным (см. 2.2.). Это дает основание для утверждения, что каждый вид спора по цели предполагает использование не только определенной коммуникативной стратегии, но и аргументов определенного типа.
Следует отметить, что аргумент не существует изолированно, а приобретает значимость только в системе аргументации, т.е. в контексте других аргументов [Баранов, 1990]. Конкретная лексическая единица, употребляемая в риторическом аргументе, не может быть нейтральной. Она влияет на структуру конкретного аргумента, вписываясь в общую систему аргументации.
Основным понятием риторики К. Берка является идентификация или отождествление оратора с аудиторией благодаря наличию определенных «моделей опыта», которые могут быть универсальными или частными и являются сходными в данном речевом коллективе. Для анализа идентификации К. Берк создал знаменитую систему «пентады», включающую следующие компоненты: акт, действие (то, что произошло), сцена (место действия), агент (действующее лицо), средства (используемые приемы), цель. В рамках такой системы говорящий – исполнитель, «действующий на определенном социологическом фоне» [Медведева, 1987, с. 93].
В зависимости от целей общения и особенностей аудитории оратор выбирает аргументы двух видов (рациональные и эмоциональные) [Анисимова, 2004; Пригарина, 2008, и др.]. Рациональные аргументы обращены к логосу и используются для поиска и доказательство истины, в этом случае рациональная аргументация, несомненно, является самой эффективной. Риторика, в свою очередь, нацелена на воздействие на человека посредством эмоциональных аргументов, обращенных к пафосу, убеждающих его согласиться с точкой зрения оратора в спорном вопросе. Очевидно, что в данном случае рациональные аргументы становятся слабыми и неэффективными. Именно по этой причине выбор рациональных и эмоциональных аргументов зависит от коммуникативной ситуации и речевого жанра.
Рациональные аргументы бывают двух типов: теоретические доказательства (положения, доказанные и установленные наукой) и практические аргументы (факты, статистика, ссылки на законы, документы, постановления и др.). Как утверждает Н.К. Пригарина, первая группа, в отличие от второй, основным элементом имеет отсылку к опыту, а не к эмпирическим знаниям. Риторические (эмоциональные) аргументы воздействуют на чувства и желания аудитории, образуя психологическую часть аргументации речи [Пригарина, 2008, с. 106].
Рациональные аргументы исследованы более детально, иногда авторы анализируют только эти типы, без учета эмоциональной аргументации. Например, в классификации А.Д. Гетмановой все выделяемые автором аргументы можно отнести к рациональным: удостоверенные единичные факты (предложения, фиксирующие эмпирическое знание), определения как аргументы доказательства (прояснения значения используемого термина, выражения неизвестного термина через значение уже известного, уточнение этого смысла и значения), аксиомы и постулаты (статистика), ранее доказанные законы науки и теоремы как аргументы доказательства [Гетманова, 1994, с. 181–183]. Между тем существуют классификации эмоциональных аргументов, среди которых исследователи чаще всего выделяют: психологические доводы, иллюстрации, фигуральные аналогии, ссылки на авторитет [Анисимова, 2004; Волков, 2001; Перельман, 1987; и др.].
Психологические доводы обращены к чувствам и эмоциям человека. Они направлены на традиции, интуицию, верования, страхи, переживания. Иллюстрациями называют ораторские ссылки на личный опыт, на какие-либо пережитые в прошлом события, описание которых в данной ситуации может выступать в качестве аргумента. Фигуральные аналогии – это умозаключения, основывающиеся на сходстве явлений из качественно отличных областей действительности, связь которых имеет только символическое значение, иными словами, в дискуссии это метафорические сравнения. Ссылки на авторитет – это введение в дискуссию как бы еще одного голоса, еще одного незримого участника, который становится гарантом правильности защищаемого тезиса.
Подобное деление аргументов с опорой на античную риторику встречаем и у западных исследователей риторической аргументации, например, у Ф. Еемерена: «Следует особенно выделить «аrgumentum ad hominem» (аргумент к человеку). Здесь речь идет о доводах, в противоположность «аrgumentum ad rem» (объективным доводам), имеющим целью не доказательство правильности выдвигаемого положения, а воздействие на чувства собеседника, пробуждение у него сочувственного или отрицательного отношения к рассматриваемому положению, например, посредством указания на авторитетность его сторонников или на отрицательные моральные качества его противников [Eemeren, 2010 – перевод наш, А.С.].
Выход из дискуссии
При исследовании эффективности межличностной дискуссии целесообразно обратиться к такому понятию, как «выход из спора». По наблюдениям С.И. Поварнина, при выходе из спора используется множество уловок: есть очень грубые, есть очень тонкие. Наиболее грубые уловки «механического» характера. Такой характер часто имеет неправильный «выход из спора». Иногда приходится «бросить спор», потому что, например, противник переходит на личности, позволяет себе грубые выражения и т.д. В этом случае, конечно, выход из спора будет правильным решением по серьезным мотивам. Но бывает и так, что спорщику приходится в споре плохо потому, что противник сильнее его или вообще, или в данном вопросе. Он чувствует, что спор ему не по силам, и старается всячески «улизнуть из спора», «притушить спор», «прикончить спор» [Поварнин, Электронный ресурс].
М.А. Гуляева исследует отказ от общения на более широком материале, выходящем за рамки дискуссионной речи, рассматривает его не как прерывание коммуникации, а как важную составную часть межличностного взаимодействия [Гуляева, 2013]. Иначе говоря, отказ от общения при определенных условиях может рассматриваться как эффективное речевое действие. Автор также рассматривает причины, провоцирующие отказ от общения (коммуникативные барьеры, помехи, попытка уйти от конфликта, стремление манипулировать собеседником, страх перед общением, обида, злость, усталость и т.п.). Среди стратегий отказа от общения М.А. Гуляева выделяет стратегию невступления в коммуникативный процесс и стратегию выхода из коммуникативного процесса [Там же], которые, на наш взгляд, имеют прямое отношение к выходу из дискуссии.
Опираясь на исследования М.А. Гуляевой, а также техники «выхода из спора» С.И. Поварнина, мы полагаем, что эффективными можно считать приемы, в которых достигается определенная коммуникативная цель (например, избежать каких-либо нежелательных действий, обезопасить себя и т.п.), при этом отсутствует опровержение. К таким приемам мы относим «намеренный уход от темы» и «отказ от дискуссии». Эффективность этих приемов определяется стремлением одного из участников спора избежать конфликтных ситуаций. Проиллюстрируем их двумя фрагментами из повести М.А. Булгакова «Собачье сердце».
Прием «намеренный уход от темы» характеризуется желанием продолжать разговор, но в рамках других проблем и в другой коммуникативной тональности. Иногда применение данного приема приводит к выходу из дискуссии в самом ее начале. Например, этот метод применяется профессором Преображенским при его первой встрече с новым домоуправлением: – Мы к вам, профессор…, вот по какому делу… – Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, – перебил его наставительно Филипп Филиппович, – …вы простудитесь [Булгаков, 2006, с. 308]. Таким образом, профессор смягчает дискуссионный настрой своих оппонентов, проявляя заботу о них, но тем самым уводит от темы дискуссии.
Прием «отказ от дискуссии» характеризует резкий и демонстративный выход из спора. Отказ от дискуссии, как ни парадоксально, также может считаться эффективным, так как ставит одного участника спора в трудное положение, при этом другой участник может почувствовать себя победителем. Например, в том же споре-полилоге между профессором Преображенским и представителями домоуправления: – Хочу предложить вам… взять несколько журналов в пользу детей Франции… – Нет, не возьму. – Почему же вы отказываетесь? – Не хочу. – Вы не сочувствуете детям Франции? – Нет, сочувствую. – Жалеете по полтиннику? – Нет. – Так почему же? – Не хочу [Булгаков, 2006, с. 312–313].
Очевидно, что описанные выше приемы эффективны для более сильной стороны, противники не равны по уровню интеллекта и образования, но это отнюдь не единственное условие. Другой причиной выхода из дискуссии является разница в морально-этических установках ее участников.
Встречаем реализацию такого применения приема «намеренный уход от темы» в дискуссии из романа А. Бёрджесса «Заводной апельсин». Отец, используя эмоциональные доводы, пытается убедить Алекса…– Ты прости меня, сын, но иногда я за тебя беспокоюсь. Сны всякие снятся. Ты, конечно, можешь сколько хочешь смеяться, но, бывает, такое приснится! Вот и вчера тоже видел тебя во сне, и совсем мне тот сон не понравился. … – Вижу, ты лежишь на мостовой, избитый другими мальчишками. Ну, вроде тех, с которыми ты хороводился, перед тем как последний раз попасть в исправительную школу. – Да ну? – Внутренне я посмеивался над незадачливым своим papoi, который верил или думал, что верит, будто я там действительно исправился. Отвечая односложное «да ну?», Алекс не вступает в дискуссию, он не разделяет страхи отца и даже внутренне посмеивается над его переживаниями. … – И еще, – продолжал отец, – мне виделось, будто ты весь в крови, обессилел и не можешь им сопротивляться. – … Далее Алекс меняет тему разговора, находит правильный топос и выходит из дискуссии: Я вынул весь свой deng из карманов и хлопнул его на скатерть. – Вот, папа; здесь немного, конечно. Это все, что я заработал вчера вечером. Но, может быть, этого хватит, чтобы вы с мамой сходили куда-нибудь, посидели, выпили по рюмочке хорошего виски. Коммуникативная тональность общения изменяется: – Спасибо, сын, – ответил он. – Мы редко теперь куда-либо ходим. … Завтра я куплю на них бутылочку, и мы с мамой посидим дома. – С этими словами он сгреб мои netrudovyje babki и сунул их в карман брюк, а мать пошла на кухню мыть посуду. Об эффективности использованного приема можно судить по последней авторской ремарке данного фрагмента: И я ушел, со всех сторон обласканный улыбками [Бёрджесс, 2010, с. 59–60].
Так, мы находим пример «намеренного ухода от темы» в романе Дж. Остин «Гордость и предубеждение» в одиннадцатой главе второй книги, когда Элизабет Беннет пылко объясняет причины своей неприязни к мистеру Дарси и отказа от вступления в брак: – И я могла бы спросить, – ответила она, – почему со столь видимым намерением оскорбить и унизить меня вы изволили сказать мне, что питаете ко мне нежность против вашей воли, против вашего рассудка и даже против самой своей натуры? Нет ли во всем этом оправдания для некоторой невежливости? Но у меня есть и другие причины. И они вам известны. Если бы мои собственные чувства не отвергали вас, если бы я была равнодушна или даже расположена к вам, неужели вы думаете, что хоть что-то толкнуло бы меня ответить согласием человеку, чьи усилия погубили, и, быть может, навсегда, счастье горячо любимой сестры [Остин, 2006, с. 158-159]? Элизабет Беннет уходит от основной темы дискуссии (предложение о замужестве), уводя спор в русло поиска причин и виновных в не сложившихся отношениях своей сестры. Данный пример не отражает явного эффекта, однако он есть, о чем можно судить по реакции мистера Дарси: Пока она говорила, мистер Дарси переменился в лице [Там же]. Эффект усиливается тем, что джентльмен ни на секунду не сомневался в согласии Елизабет принять его чувства, а ее жесткий отказ поверг его в замешательство.
Фрагмент спора из романа У Теккерея «Ярмарка тщеславия» является примером использования эффективного приема «отказ от дискуссии». Похоронив мужа, Эмилия остается без средств к существованию с новорожденным ребенком на руках, надеясь только на помощь родителей. Близкий друг семьи, Уильям Доббин, встретившись со свекром вдовы, пытается достучаться до его человечности и вызвать сочувствие по отношению к своей невестке и внуку, попавшим сложное положение. Однако встречает жесткое противодействие с его стороны: - Будьте кратки, сэр, - сказал Осборн и, ругнувшись про себя, мрачно взглянул на посетителя. - Я пришел к вам в качестве его ближайшего друга и исполнителя его последней воли, - продолжал майор. - Он оставил завещание, перед тем как идти в бой. Известно ли вам, как ограничены были его средства и в каком стесненном положении находится вдова? Я не знаю никакой вдовы, сэр, -заявил Осборн, - пусть она возвращается к своему отцу. - Но джентльмен, к которому он обращался, решил не терять самообладания и, пропустив это замечание мимо ушей, продолжал: - Знаете ли вы, сэр, в каком положении находится миссис Осборн? Ее жизнь и рассудок были в опасности. Бог весть, поправится ли она. Правда, некоторая надежда есть, и вот об этом-то я и пришел поговорить с вами. Она скоро будет матерью. Проклянете ли вы ребенка за грехи отца или простите ребенка в память бедного Джорджа? – Осборн разразился в ответ напыщенной речью, в которой самовосхваления чередовались с проклятиями. С одной стороны, он старался оправдать свое поведение перед собственной совестью, а с другой – преувеличивал непокорность Джорджа. Ни один отец в Англии не обращался с сыном более великодушно, и это не помешало неблагодарному восстать против отца. Он умер, не раскаявшись, – пусть же на него падут последствия непокорности и безрассудства. Что касается самого мистера Осборна, то его слово свято: он поклялся никогда не говорить с этой женщиной и не признавать ее женой своего сына. – Это вы и передайте ей, – закончил он с проклятием, – и на этом я буду стоять до гробовой доски [Теккерей, 2013, с. 463–464]! Этот пример, демонстрирующий переход к обструкции, показывает, что не любой целенаправленный выход из спора можно считать эффективным.