Языковая онтология смеховой культуры Бондаренко Артём Владимирович

Содержание к диссертации

Введение

Глава I Онтологический аргумент в языкознании 15

1 Апология бытия в свете экзистенциальной аналитики 15

2 Эволюция онтологической мысли в языкознании 21

3 Объектное позиционирование языка в современной лингвистике 44

4 Специфика онтологического мышления 59

5 Сущностно-бытийный взгляд на язык как научное мировоззрение 62

Глава II Пролегомены к фундаментальной онтологии языка 80

1 Введение в экзистенциальную аналитику присутствия 80

2 "Вот-бытие", коммуникативное событие (ситуация) 82

3 Размыкание и специфическая открытость бытия 86

4 Модус расположенности 87

5 Теория сущего (хронотоп, кванты языка, референция) 96

6 Онтологически фундированная теория языковой личности 101

Глава III Языковая онтология смеха и смеховой культуры 127

1 Позитивная деструкция наличных парадигм 127

2 Сущностно-бытийная постановка вопроса о смехе 134

3 Смех как инобытие языка: Homo loquens vs. Homo ridens 146

4 Экзистенциальная аналитика смеховой экзистенции 172

5 Гелотогенез в фило- и онтогенезе 209

6 Онтологически фундированное определение смеховой культуры 217

7 Онтология смехового текста 250

8 Смеховой канон нового времени 262

Глава IV Гелотология кросскультурных коммуникаций 266

1 Введение в гелотологию кросскультурных коммуникаций 266

2 Типовая модель смеховой культуры (на материале персидского языка) 279

3 Криптолокуция смеха в сленге (на материале английского языка) 298

4 Смеховая лингводидактика (на материале арабского языка) 307

Заключение 326

Библиография 333

• Объектное позиционирование языка в современной лингвистике
• "Вот-бытие", коммуникативное событие (ситуация)
• Смех как инобытие языка: Homo loquens vs. Homo ridens
• Введение в гелотологию кросскультурных коммуникаций

Введение к работе

Эффективность любой коммуникации определяется полнотой взаимопонимания. В условиях лингвокультурной полифонии общение осложнено различиями в апперцептивном фоне, социокультурном опыте и языковом коде, приёмах и средствах самовыражения коммуникантов. Успех живого, разговорного общения обеспечивается не только знанием структурных особенностей языка, но, в значительной степени, и умением ориентироваться в стихии смыслового культурно-выразительного опыта. Знание тонкостей языка и культуры, не поверхностное знание, а истинное, сопереживаемое, прочувствованное знание особенностей мировосприятия, эмоциональной заряженности и ценностной значимости предметов и явлений, чувство слова – средоточия культурного опыта, впечатлений, оценок, знаков и смыслов – всё это способствует успеху в общении как с соотечественниками, так и с иностранцами. Огромный пласт речевой жизни любого народа составляет неформальное бытовое общение с доминирующей ролью позитива различных оттенков. Такие состояния и расположенности, как улыбка, смех, юмор, ирония, насмешка, издёвка, умиление, восторг и т. п., и соответствующее речевое поведение совокупно формируют народную смеховую культуру. В контексте современной науки важно понимать не только общегуманитарный, но и языковой статус смеховой культуры (возможно, её исконно лингвистическую сущность). Связь смеха и языка исследуется уже давно и не отрицается большинством исследователей. Тем не менее, самой постановке вопроса не хватает фундаментальности, глубины. Эта связь понимается как чисто внешняя, случайная, неорганичная. Настоящее диссертационное исследование представляет собой попытку интерпретации данной связи как органичной, атрибутивной: насколько лингвистичен смех, и в какой мере смеховой момент присущ языку? Таким образом, диссертация посвящена языковой теории смеха. Смех осмысливается не просто как феномен, но как одна из ипостасей языка. В связи с этим в целом область исследования определяется нами как языковая онтология смеховой культуры. Термин “онтология” здесь выбран не случайно. Ещё М. М. Бахтин говорил: «Предмет гуманитарных наук – выразительное и говорящее бытие». Данный постулат не просто красивая метафора. Он содержит характерный методологический ориентир всякого лингвистического анализа. Очерченная выше область исследования (языковая онтология смеховой культуры) требует предварительного прояснения онтологического статуса языка. Последнее предполагает известное расширение уже устоявшихся принципов рассмотрения, а именно: выход за рамки гносеологической трактовки языка, т. е. рассмотрение языка как онтологического объекта (по крайней мере, узрение онтологических корней языка), и преодоление известной онтологической обособленности бытия, т. е. телеологическое понимание бытия в его отношении к языку. Между бытием и языком, видимо, нет непреодолимой грани. Онтологическую фобию лингвистики вряд ли стоит считать обоснованной. И, как замечает Н. В. Иванов, «лингвистике не следует опасаться дальнейшего расширения оснований её онтологии». При действительно широкой постановке вопроса, бытие может и должно быть не только отправной точкой, но и последней инстанцией лингвистического анализа. «Если взять за основу то общепринятое положение, что мысль учёного движется по пути отрицания от явления к сущности и обратно, то на конечном этапе научного понимания объекта… явление должно раскрываться как его бытие, которое может быть лишь бытием сущности объекта». «Диалектика широкого понимания эмпирического объекта – это диалектика сущности, взятой, выражаясь лингвистическим языком, контекстуально, со стороны её бытия, где в бытии раскрывается живой смысловой опыт и смысловое развитие объекта. Сущность языка, понятая в аспекте бытия, и есть широкий эмпирический объект языкознания. Только таким путём и раскрывается природа языка как научного объекта». Удовлетворительно фундированный онтологический статус языка способен обеспечить теоретические и методологические предпосылки лингвистического рассмотрения смехового феномена.

Реферируемая работа есть попытка формулирования языковой теории смеха с позиций фундаментальной связи категорий языка и бытия.

Актуальность диссертации обусловлена рядом объективных обстоятельств:

Во-первых, необходимостью адекватного ответа на вызовы современности, такие как глобализация, растущая вовлечённость стран в мировые интеграционные процессы, коллегиальность в решении спорных вопросов, поиск консенсуса между представителями различных культур. Успешным в международном общении становится тот, кому удаётся, не ограничиваясь сухими формулировками официоза, расположить к себе собеседника, кто сможет, опираясь на знаковые элементы культуры собеседника, дать ему понять – мне не чужды ценности твоей культуры, поскольку они уходят корнями в ценности общечеловеческие. Ничто так не способствует конструктивному общению, как юмор, заряженные позитивом, жизнеутверждающие языковые выражения. В то же время в практике международного общения возникают ситуации, когда необходимо тактично парировать агрессивное позиционирование противоположной стороны, защитить интересы родной страны, отстоять собственные интересы, не оскорбляя собеседника. И здесь на помощь вновь приходят ирония, намёки, иносказания, метафоры, эвфемизмы, тематики и образы народной смеховой культуры.

Во-вторых, остро ощущаемой потребностью современной науки в комплексном познании человека как единой и нераздельной сущности. Антропологически ориентированные отрасли науки в целях достижения объективности и полноты исследований учитывают результаты и наработки друг друга. Не составляет исключения и наука о языке. Заявленная тема апеллирует к цельной сфере человеческого бытия – смеховой культуре, имеющей собственную онтологию, прежде всего, лингвистическую. Значительно возросла актуальность исследований, направленных на теоретическое обоснование имманентной способности языка к опосредованию самых разнообразных состояний, настроений, расположенностей, выявление антропных универсалий и этнокультурной специфики такого опосредования. Для эффективного общения в условиях плюрализма языков и культур на первый план выходят именно эти аспекты проблематики. Культура человека предстает в восприятии при посредстве языка. В языке практически невозможно выделить чисто вербальную составляющую в качестве самодостаточного объекта. Всестороннее и объективное рассмотрение культурной динамики предполагает учёт всех аспектов языкового опосредования – мотивацию, эмотивное переживание, языковое выражение. В диссертации постулируется самый широкий взгляд на язык и речевую деятельность, где язык как предпосылка изначально присущ человеку и актуализируется всякий раз, когда активизируется сознание. Язык “начинается” ещё во внесубъектной (лежащей вне сознания) стимулирующей действительности – “провокациях” внешнего бытия и собственного организма. Переживание впечатлений в качестве следующего звена в цепи сложной реакции может иметь в различных сочетаниях вербализацию зрительных, звуковых или тактильных образов. Языковая реакция может оформляться в словесную речь, а может и спровоцировать новую цепь внутренних реакций, новый ряд образов и ассоциаций, стимулировать процессы мышления. Деятельность ориентирующегося сознания – суть языковая деятельность. Специфика языкового опосредования состояний позитива, характерных для ситуаций смеховой культуры, может и должна стать предметом широкого лингвистического анализа.

В-третьих, дефицитом фундаментальных лингвистических исследований, обращённых к теории и практике гелотогенных коммуникаций, то есть рассматривающих смеховые обнаружения человека в контексте организации речевой деятельности. Наука в настоящее время не испытывает недостатка в работах, обращённых к смеху, юмору и сатире, но по большей части рассматривает эти явления с литературоведческих или психологических позиций (что само по себе ценно). Однако лингвокоммуникативный потенциал смеховой культуры остаётся не до конца изученным. Структурная организация речевого общения с доминантной стратегией позитива и вовсе оказалась вне поля зрения науки. «Высшие психические функции и сложные культурные формы поведения со всеми присущими им специфическими особенностями функционирования и структуры, со всем своеобразием их генетического пути – от возникновения до полной зрелости или гибели, со всеми особыми закономерностями, которым они подчинены, оставались обычно вне поля зрения исследователя». «Эта естественность, которой держится всё наше повседневное поведение и коллективное отношение к общему окружающему миру и сообща устраиваемым окрестным вещам, событиям, заботам – естественность того, в чём разворачивается вся наша повседневная жизнь, есть именно то, что традиционные теоретико-познавательные и трансцендентально-философские анализы переживаний и актов сознания упускали и через что они перескакивали». Находясь в семиосфере родной культуры, человек ощущает комфорт в речевом общении, интуитивно чувствует, когда, где, что и как надо говорить, реагируя на высказывания других. В условиях культурной полифонии на смену комфорту приходит скованность, обусловленная незнанием речевого этикета, высказываний, типических для данного жанра речевого общения. Ситуация осложняется на полюсах выражения и восприятия привнесением гелотогенных коннотаций, таких как издёвка, подтрунивание, розыгрыш и т. д., что приводит к эвфемизации, намёкам, двусмысленностям, идиоматизации общения. Жанровое структурирование смеховой культуры, выявление принципов порождения и восприятия смехового высказывания, анализ смеховой семиотики и психотехники опосредования гедонических переживаний в привязке к речевой ситуации – в числе актуальных проблем современной лингвистики.

В-четвертых, конкретно-научным интересом к народно-смеховым культурам, традициям и этнокультурным предпочтениям стран Востока и Запада. Проблема наведения мостов между различными цивилизациями, культурами, этносами ещё долгое время будет оставаться актуальной. Смех, будучи культурным архетипом, неотъемлемой частью самой сущности человека, предоставляет идеальную площадку для межкультурного диалога. Настоящее исследование умышленно предполагает анализ текстов контрастных и смежных народно-смеховых культур.

Объект исследования – язык в качестве тотальной и всеобъемлющей сущности, посредством которой человек только и причастен бытию (человек-в-языке язык-в-человеке человек = язык).

Предмет исследования – жизнеутверждающие манифестации языка (человека) гелотогенного (смехопорождающего) типа, совокупно формирующие смеховую культуру.

Цель исследования – всестороннее теоретическое раскрытие и практическое описание языковой онтологии смеховой культуры.

Достижение поставленной цели потребовало решения следующих взаимосвязанных задач. Так, в частности, предполагалось:

Привести развёрнутый онтологический аргумент в теории языка, критически обозрев теоретическое наследие классических парадигм;

Раскрыть мировоззренческое содержание сущностно-бытийного взгляда на язык и специфику онтологического мышления;

Анонсировать в качестве отправной точки экзистенциальной аналитики “вот-бытие”, или “присутствие” (по М. Хайдеггеру);

Предложить и обосновать онтологически и аксиологически ориентированную концепцию сущего;

Определить “человека” как языковую личность, или семантический паттерн языка, постулировать метафизически ориентированный инвариант смысловой архитектоники языковой личности;

Осуществить позитивную деструкцию наличных парадигм феномена “смеховой культуры”;

Ввести и развить лингвоонтологическую апологию смеха, обосновав последний в качестве языкового инобытия;

Провести экзистенциальный анализ смеховой экзистенции с выделением дериватов и экзистенциалов;

Определить “чувство юмора” с позиций вероятностной метафизики и метасемантики;

Охарактеризовать феномены культуры и смеховой культуры в частности с принципиально онтологических позиций;

Раскрыть семиотику (архетипы, тематики, образы) смеховой культуры и её организационную структуру (жанры и формы);

Выработать концепцию гелотогенных (смехопорождающего типа) кросскультурных коммуникаций.

Научная новизна исследования состоит в том, что на основании анализа значительного объёма научного и фактического материала

впервые феномен “смеховой культуры” выводится за рамки культурного реликта и экзотики (литературной, театральной, праздничной) и обретает статус тотальной речеповеденческой практики, типа мировоззрения, мироощущения – экзистенциального модуса;

впервые вопрос о природе смеха и смеховой культуры увязывается напрямую с языком как сущностью абсолютного порядка;

впервые предпринята попытка описать картину языкового, а затем и смехового, бытия не на основе парадигмального изоляционизма и приверженности той или иной идеологии, а с опорой на фундаментальную онтологию, с привлечением конвергирующих теорий и парадигм;

впервые на разнородном лингвокультурном материале систематизируются и структурируются гелотогенные коммуникации.

Теоретическая значимость исследования состоит в том, что в нём формулируются и научно обосновываются фундаментальные принципы языковой онтологии. Объект исследования – язык – масштабируется до уровня философской проблематики, благодаря чему исследование приобретает междисциплинарный характер. Как следствие, методология и методика научного поиска не ограничиваются арсеналом одной лишь лингвистики. Получает дальнейшее теоретическое развитие в решении стыковой, межотраслевой проблемы металингвистика – наука, инициированная М. М. Бахтиным, но не доведённая им до концептуального завершения. Решается проблема теоретической отчуждённости смеха, доказывается не только возможность, но и необходимость рассматривать все смеховые манифестации с позиций металингвистики. Вся работа нацелена на теоретическое осмысление с лингвистических позиций целого пласта человеческой культуры, именуемой смеховой. Делается попытка комплексного исследования языка – не только в его отношении к речи, но и в отношении к деятельности мышления и чувственного восприятия. Достижения смежных отраслей науки органично встраиваются в лингвистическую теорию объекта. Возрождаются фундаментальные положения философии языка В. фон Гумбольдта. “Реанимируется” ранее казавшаяся утопической теория эстетики Б. Кроче. Получает новое развитие бахтинская модель организации речевого общения, акцентуируются проблемы высказывания и текста. Закладывается теоретический фундамент анализа культурных феноменов с позиций современной лингвистики.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Определение языка, если и возможно, то только онтологическое, то есть в отношении к таким базовым эмпирическим данностям, как жизнь и смерть, бытие и сущность, сознание и смысл, пространство и время, хаос и упорядоченность. Язык тотален, вездесущ, всеобъемлющ, характеризуется обилием вариаций, состоящих в различных иерархических отношениях друг к другу. Человек не единственный носитель языка. Но все манифестации языка возможны (наблюдаемы) лишь благодаря метаязыку человека, структурирующему весь мир. Мир глубоко лингвистичен и антропоморфен. Ключевым фактором в определении языка становится сам человек. Но и человек может быть понят как языковой факт – как Homo lingualis.

2. Язык инициируется сознанием. Не в том смысле, что сознание является творцом языка, и язык невозможен вне сознания. Язык существует вне времени и надиндивидуален. Люди приходят и уходят, но человек как родовое сознание вечен. Вечен и язык. Языковая личность не капсулизирована, не стеснена психосоматическим каркасом, а напротив – интерферентна с окружающим миром, проникает в него, растворяется в нём. Архитектоника языковой личности, или картография сознания, многослойна. Индивидуальность должна быть правильно понята: языковая личность, скорее, динамика и эволюция, нежели статика и суверенитет. Она явственнее кажет свою сущность через становление.

3. Языковая личность – демиургическая носительница смыслов. Человек – это смысловой паттерн. Смыслы – самостийные сущности, излучаемые семантическим континуумом в форме дискрет, становящихся достоянием человека. Данным обстоятельством обусловлена фундаментальная аксиома сознания – спонтанность. Превалирующим модусом языкового сознания является неосознанность (не путать с бессознательностью), интуиция – рефлексия низшего уровня. Ей релевантно вероятностное мышление, то есть смыслы фильтруются сознанием согласно байесовской логике (силлогизму): смысл, прошедший фильтр, есть функция от апостериорной семантики (вероятностно навязываемой вот-бытием, или коммуникативным событием), наложенной на семантику априорную (апперцепцию, индивидуальный опыт). Рефлексия второго уровня – Аристотелева логика (риторика, остроумие, творчество).

4. Смех – инобытие языка, его ипостась и экзистенциальная возможность. Редуцирование феномена смеха до аффекта теоретически неправомочно, методически непродуктивно. Смех следует понимать как мироотношение, мировоззрение, мироощущение. Сущность смеха заключается в реализации человеческих амбиций в широком смысле, удачном поступлении, ощущении полноты бытия, преодолении условностей.

5. Смех обнаруживает дериваты и экзистенциалы. Дериваты смеха – это его разновидности: восторг, умиление, насмешка, подтрунивание, ирония, игривость, юмор и т. д. Дериваты классифицируются по модусу расположенности. Расположенность формируется бытием, спонтанно размыкающимся в вот-бытие. Экзистенциалы смеха – это его внутренние и внешние атрибуты: мимика, пантомима, жесты, кряхтения и покашливания, игривость глаз, удовольствие от щекотки и т. д.

6. Если язык – это способ бытия человека, то культура – это оппозиционная сущность этого способа. Человек не только экзистирует, но и противопоставляет в своей экзистенции себя остальному миру. Мир культуры оппозиционен миру природы. Мир семантический противопоставляется асемантичности мира неразличаемого. Семиосфера (царство знаков) совпадает с пневматосферой (царством духа). И то и другое объемлет культура. Удачное поступление (освоение, культурация) формирует специфическую смеховую культуру. Под смеховой культурой следует понимать не столько результаты, нажитое (тексты культуры), сколько сам процесс смехового экзистирования, пребывания в смехе, бытность смехом. Смеховые тексты как речевые произведения есть уже случившиеся, но в потенции способные быть снова интерпретированными в смеховом ключе.

7. Гелотогенные (смехопорождающего типа) коммуникации могут быть структурированы по жанровому признаку. Под жанром в онтологическом смысле понимается речекоммуникативная ситуация, характеризующаяся значительной степенью типичности и, как следствие, порождением релевантной стилистики – типических жанрово-речевых форм (движений, жестов, высказываний, поступков в широком смысле). Чувство юмора может обрести лингвистическую дефиницию. Общность социокультурного опыта коммуникантов способствует фильтрации общей семантики, а значит, и взаимопониманию. Не имеющий чувства юмора – это человек с укороченной семантической шкалой, прежде всего, с укороченной её хвостовой частью. Инокультурность гелотогенных коммуникаций удваивает герменевтическую проблему – проблему понимания этнического смеха. Общегуманитарный опыт сближает, национально специфический отчуждает. Для того чтобы понимать иноязычный смех, необходимо иметь расширенное представление о культуре народа, популярных смеховых тематиках, образах, типических смеховых реакциях.

Рабочая гипотеза исследования заключается в допущении всецело и без остатка языковой сущности смеха как феномена человеческой культуры. Смех – не есть исключительно психофизиологическое отправление организма и эмоционально-оценочный эпифеномен речевой деятельности, но – в первую очередь и по своей сути – феномен человеческой культуры, модус языкового бытия, мировоззренческая и ценностно-смысловая система, имеющая собственную знаково-символическую и структурную организацию. Смех – это язык особого рода, т.е. по отношению к языку есть понятие родовое, субординарное. Другими словами, никакой иной онтологии, кроме как языковой, у смеха нет и быть не может. Смех – разновидность языка, его экзистенциальный модус. Сущность и бытие смеха как сущего следует искать в языке, языковом бытии. Именно поэтому объектом диссертационного исследования становится язык, предметную область которого составляют его многообразные смеховые манифестации.

Материалом исследования послужили тексты смеховых культур, устные и письменные, на английском, арабском, персидском и русском языках. В качестве первоисточников использовались справочные издания, словари, периодика, художественная литература, Интернет-культура, аудио- и видеоматериалы, собранные автором, а также данные личных наблюдений, полученные в ходе полевых исследований в России и за рубежом. Иллюстративный материал представлен различного рода остротами, шутками, прибаутками, пословицами и поговорками, каламбурами и анекдотами, скороговорками и ругательствами, божбой и клятвами, народными блазонами и криками, крылатыми выражениями и популярными фразеологизмами, карикатурами и шаржами и т. д.

Основу методологии исследования составили ключевые положения ведущих парадигм по следующих аспектам онтологии языка, смеха и смеховой культуры:

фундаментальная онтология (Парменид, Гераклит, Лао-Цзы, Платон, Аристотель, Плотин, Нагарджуна, Августин, Ибн Араби, Фома Аквинский, Дж. Беркли, Ж.-П. Сартр, М. Хайдеггер, А. Ф. Лосев);

феноменология и герменевтика (Э. Гуссерль, Х.-Г. Гадамер);

языковая онтология, или металингвистика (Парменид, Гераклит, Платон, Плотин, В. фон Гумбольдт, Б. Кроче, М. Хайдеггер, П. А. Флоренский, А. А. Потебня, А. Ф. Лосев, М. М. Бахтин, Л. Витгенштейн, Д. Остин, Й. Хабермас, У. ван О. Куайн, Н. Хомский, Л. П. Якубинский, В. В. Налимов, Н. Д. Арутюнова, Е. В. Сидоров, Н. В. Иванов);

философия и семиотика культуры (Ч. Пирс, М. М. Бахтин, Ю. М. Лотман, М. А. Мамардашвили, Э. А. Поздняков, Н. Д. Финкельберг);

социолингвистика и диалектология (Е. Ф. Тарасов, Э. Н. Мишкуров, Б. Л. Бойко);

метасемантика, или вероятностная метафизика (Д. Юм, К. Г. Юнг, Ю. С. Степанов, В. В. Налимов);

культурно-историческая психология и психолингвистика (Ж. Пиаже, Л. С. Выготский, А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьев, А. А. Леонтьев, В. П. Зинченко, Е. Ф. Тарасов);

коммуникативная лингвистика и речевая деятельность (А. А. Леонтьев, Е. Ф. Тарасов, Е. В. Сидоров, Е. Г. Князева);

гелотология (Б. Грасиан, А. Бергсон, З. Фрейд, М. М. Бахтин, В. Я. Пропп, Д. С. Лихачёв, С. С. Аверинцев, Л. Н. Столович, А. А. Зализняк, А. Г. Козинцев, А. В. Бондаренко);

лингвокультурология и межкультурная коммуникация (Ю. Н. Караулов, В. В. Воробьёв, С. Г. Тер-Минасова).

Методы исследования:

феноменологический метод: Аподиктическая достоверность бытия в его непосредственности. Феноменологический метод – магистральный – способствует выявлению сущности объекта и предмета в их бытии;

трансцендентный метод: постулирует созерцание как исследовательский метод, не сводимый к эмпиризму и логицизму, трансцендирует ракурс телесности, аккумулирует опыты религиозных онтологий, а также некоторые теоретические положения современной физики;

метод “смеховых провокаций”: Умышленное включение гелотогенных тематик в естественно протекающий разговор помогает выявить содержание реактивных процессов, протекающих скрытно от глаз испытующего. Такой метод известен также как интроспективный;

метод саморефлексии: подобен интроспективному методу, но направлен на самого исследователя; вскрывает когнитивные процессы на базе собственных интуиций. Интуиция не противостоит рациональному овладению миром, однако интуитивное познание осуществляется в редуцированном виде, без детального выявления и осознания всех логических форм и механизмов когнитивного процесса;

медитативный метод: Расширяет собственный опыт, выводя в область трансперсональной психологии. Помогает услышать голос бытия, рассмотреть сущее, разворачивающееся на его фоне;

аналитический метод: В методологии анализ есть могущественнейшее оружие, направленное на познание реальностей, изучение фактов и приводящее к достоверному знанию;

герменевтический метод: помогает автору добраться до сущности явлений, истинно толковать бытие в его проявлениях. Это путь и способ движения от бытия к сущности. Способ онтологического постижения. Всякое понимание осуществляется в модусе расположения;

эстетический метод: наполняет герменевтику ценностным смыслом, аксиологизирует анализ;

интерпретационный метод перекрёстной экстраполяции: технологический по предназначению, в экзистенциальной аналитике тандема “языкFEсмех” помогает перекрёстно применять результаты анализа сущности более высокого порядка (языка) к анализу следующей по иерархии сущности (смеха);

синтетический метод: За анализом непременно следует синтез. Результаты экзистенциальной аналитики комплиментарно и взаимофундирующе сополагаются друг с другом, синтезируя качественно новое знание, допущенное автором в формулировке рабочей гипотезы.

Практическая значимость исследования заключается в возможности использования его результатов в профессиональной деятельности лингвистов-переводчиков, бизнес-коммуникаторов, специалистов в области рекламы и связей с общественностью, маркетологов. Материалы диссертации могут быть использованы и в лингводидактике, в учебном процессе в практическом курсе речевого общения, лекциях по теории перевода, занятиях по общему переводу и при составлении дидактических материалов по английскому, арабскому и персидскому языкам.

Апробация теоретических положений и результатов исследования проводилась автором

при чтении лекционных курсов на факультетах иностранных языков Военного университета МО РФ и Международного университета бизнеса и управления в 2005–2009 годах;

в докладах на предметно- методических комиссиях и заседаниях кафедр ближневосточных и средневосточных языков Военного университета МО РФ;

в выступлениях на межвузовских научных семинарах и конференциях на базе Военного университета МО РФ, Университета МГИМО, Института стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова;

при написании учебно-методических пособий, практикумов и разработок по культуре речевого общения, научных публикаций, список которых включает свыше 23 работ, в том числе 12 статей, опубликованных в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК, а также 2 монографии по теме диссертационного исследования.

Структура диссертации определяется целью, спецификой объекта и предмета исследования и построена в соответствии с логикой решаемых задач. Работа состоит из введения, четырёх глав, заключения, списка литературы. Главы разбиты на параграфы.

Объектное позиционирование языка в современной лингвистике

Научная позиция учёного формируется и далее определяется его методологическими принципами. Под ними в языкознании понимается совокупность взглядов на язык и способы его изучения, на взаимоотношения между субъектом и объектом, на способ построения научного знания. Методологические принципы в значительной степени обусловливают направленность и характер деятельности учёного-лингвиста, а также научные результаты исследований. Претендовать же на их объективность и достоверность, на наш взгляд, могут лишь те труды по общему языкознанию, которые опираются на достижения философии, в том числе лингвистической. К какому же пониманию своего объекта пришла философия языка, или общая лингвистика, аккумулировав научный опыт? Как она смотрит на проблему выделения и ограничения языка как спе цифического объекта изучения? Постараемся определить наиболее отчётливые тенденции методологического дискурса. Подходы к изучению языка были сформулированы ещё В.фон Гумбольдтом, ключевые из которых следующие: системно-целостный взгляд на язык; приоритет изучения живой речи над описанием языкового организма; описание языка не только изнутри его самого, но сопоставление языка с другими видами духовной деятельности человека, и прежде всего с искусством; фило-софско-отвлечённый взгляд на язык и скрупулёзно-научный подход к его изучению1. В словах В.фон Гумбольдта явно просматривается примат звуковой формы над письменной как вторичной. Изучение звучащей речи, суть оригинального бытия языка, должно стать приоритетным. Н.И. Жинкин однажды заметил: «Как это ни парадоксально, я думаю, что лингвисты долгое время изучали человека молчащего»2. Отчётливое выражение эти взгляды на функционирование языка получили в лин-гвистических трудах К. Фосслера . Язык в них рассматривается как непрерывная творческая духовная деятельность, не отделимая от духовной и интеллектуальной истории народа. Язык есть нечто целостное, взаимосвязанное. Таким он предстаёт в стилистике, которая, по мнению учёного, и должна стать центральной лингвистической дисциплиной. Единственная реальность и тем самым центральный объект изучения для Фосслера - речь индивида, понимаемая как духовное творчество личности, служащее средством выражения её интуиции и фантазии. Все элементы языка по своему происхождению суть стилистические средства выражения, которые с течением времени могут стать грамматическими, то есть общим, безликим шаблоном, если индивидуальное новшество соответствует «духу языка» и если оно будет принято широкими массами говорящих. В центре работ Фосслера - творческая личность, художник, произведения которого анализируются на фоне духовной культуры его эпохи. Подобно тому, как это сделали Фосслер, Бергсон и другие1, Шпитцер с позиций, близких экзистенциализму, выступил в защиту гуманитарного знания, против антиментализма, а именно против идей, высказанных Л. Блумфилдом и дескриптивистами. О соотношении языковедческой науки и эстетики, оперируя философски расширенным понятием "выражение", много писал Бенедетто Кроче. «Выражение является действительно первым самоутверждением человеческой активности... переход от души к духу, от животной чувственности к человеческой активности совершается через посредство языка (следовало бы сказать: через посредство интуиции или выражения вообще)» . Влияние философии Кроче на эстетический идеализм нашло отражение в приравнивании языкового акта - как акта творческого - к искусству, к поэзии и в отождествлении по-новому понимаемой лингвистики с эстетикой. История языка оказывается «историей вкуса или чувства в области слова, то есть историей всех импульсов, мотивов, влияний, воздействий среды, которые притекают извне в развитие языка», иначе говоря, она «в известном смысле сливается» с историей культуры. Занимаясь вопросами эстетики, Кроче комплексно и, по своему, неординарно подошел к осмыслению её предмета - области выразительных форм любой сферы действительности, данных как самостоятельная и чувственно воспринимаемая ценность. Определив самоопосредование как базовое антропологическое свойство, природное стремление и естественную потребность человека в самообъективации, впервые отождествил эстетику с общей лингвистикой1, приведя научное обоснование. В своей первой крупной теоретической работе «Эстетика как наука о выражении и общая лингвистика», содержащей в зародыше всю философскую систему учёного, Кроче выдвигает ряд смелых идей, ставших афоризмами. Среди них такие, как «выражение не имеет средств, так как не имеет цели», «логическая мысль, которой не удаётся достигнуть выражения, не является мыслью, а есть, самое большое, смутное предчувствие грядущей мысли», «искусство и есть не что иное, как совокупность «удавшихся выражений» (поскольку есть выражения неудачные, косноязычные), а эстетика - не более чем «наука об удавшемся выражении»2.

"Вот-бытие", коммуникативное событие (ситуация)

М. Хайдегтер интерпретирует феномен "вот-бытия" на языке грамматики: «Отпускающая в имение дела всегда-уже-допущенность-имения-дела есть априористический перфект, характеризующий образ бытия самого присутствия»1. Феномен бытия требуется правильно понять, предварительно высветив феномен вот-бытия в его экзистенциально-семиотической структуре. «Взятая предметно-содержательно, феноменология есть наука о бытии сущего - онтология. В данном прояснении задач онтологии возникла необходимость фундаментальной онтологии, которая имеет темой онтологически-онтически особенное сущее, присутствие, а именно так, что ставит себя перед кардинальной проблемой, вопросом о смысле бытия вообще» . Ж.-П. Сартр подчёркивает непосредственный характер раскрытия феномена методами онтологии: «Феномен есть то, что себя обнаруживает, и бытие так или иначе себя обнаруживает перед всеми, поскольку мы можем о нём говорить и в определённой мере его понимать. Следовательно, должен быть феномен бытия, явление бытия, описываемое как таковое. Приступ тошноты, скуки и т.д. разоблачит нам это бытие в его непосредственности, и онтология будет описанием феномена бытия таким, каким он себя обнаруживает, то есть каким непосредственно является»3. То же применимо и в отношении языка (а в перспективе и в отношении смеха).

Вот-бытие мы будем воспринимать как цельный фрагмент действительности в динамике. В этой динамике смысловым центром становится сам человек. Он - нулевая координата. Но здесь сразу же необходимо подчеркнуть, что то сущее, которое предстаёт пред нашим взором, всегда семантическое целое. Его ландшафтные элементы (отдельные предметы пейзажа, люди, машины, воздух, собственные переживания и т.д.) следует интерпретировать в контексте событийной ситуации и с обязательным учётом большого смыслового голого. Однажды возникнув как случай, бытийная ситуация принимает формат озабоченности для человека, с ней столкнувшегося. Бытие как бы вовлекает человека в событие. Человек - в свою очередь - проецирует внимание на всё вокруг него и непосредственно с ним происходящее (включая ассоциации, реминисценции, фантазию). Отсюда и возникает специфическая вот-событийная "брошенность", или, выражаясь в терминах лингвистики, референция. Но моя брошенность не нейтральна. Я уже всегда как-то настроен бытием. И бытие раскрывается передо мной не безразличным (хотя и безразличие в онтическом смысле - однозначно экспрессивная позиция в онтологическом) монотонным пейзажем, а в сипу настроенности. Итак, третий момент экзистенциальной аналитики присутствия -расположенность, настроенность (не редуцируемая исключительно к эмоциональной). Я не просто озабочен, брошен и как-то настроен, я ещё и действую (безусловно, с различной степенью осознанности). Я не могу не реагировать, не отвечать бытию на его вот-бытийный зов. Я как-то, но поступаю. Моё поведение есть речение, речь. Я могу вообще не проронить ни слова и при этом произнести довольно содержательный монолог. На то мне даны тело, глаза, руки. Да просто то, как я себя держу, есть уже реагирование, уже высказывание и текст одновременно. Но было бы легкомысленно оттенять самый частый и почти всегда подручный медиум, которым я пользуюсь, совершенно верно - речь. Говорю я, говорят другие. Я пребываю в толках. Но каков алгоритм такого реагирования? Неужели всё моё поведение мне не подконтрольно и пущено на самотёк? Поступки мои конституированы коммуникативной ситуацией, с одной стороны, и моим личным опытом экзистенции - с другой. Онтологически я попадаю в объятия бытия, в его - не мой произвол. Смыслы сущего мне предзадаются спонтанно в прагматике и вероятностно в семантике. Итак, бытие в разомкнутом вот-бытии предстало перед нами структурно оформленным. В вот-бытийном размыкании бытия (коммуникативном событии) обнаруживаются следующие факторы:

1. Коммуникативная ситуация, понятая как случай, приведший к такому развитию событий.

2. Специфическая проекция (брошенностъ) вот-бытия, понятая как встреча взором, слухом, тактильными ощущениями, сопровождаемыми смысловыми переживаниями, жизненной ситуации, с которой человек имеет дело здесь и сейчас.

3. Разомкнутое в силу настроенности (расположенности) сущее, включающее людей, объекты, образы различного происхождения и создающее априорное семантическое поле всех последующих смысловых расширений.

4. Экзистирование, понятое как коммуникативная деятельность разной степени осознанности, поведение (в широком смысле).

5. Когнщия, или континуально-дискретная активность языкового сознания сообразно принципам спонтанности и вероятностной фильтрации смыслов.

Согласно предложенной схеме и будет разворачиваться наш дальнейший анализ. Но одно очень важное обстоятельство (которого Хай-деггер касается только вскользь) не может быть упущенным. И это -ценностное наполнение коммуникации. «Если мы вообще понимаем действие как процесс овладения некоей ситуацией, то понятие коммуникативного действия наряду с телеологическим аспектом проведения в жизнь того или иного плана действий выделяет в этом процессе коммуникативный аспект совместного истолкования ситуации, и вообще, аспект достижения консенсуса. Ситуация представляет собой некий фрагмент, выделенный в жизненном мире применительно к той или иной те ме. Тема возникает в связи с интересами и целями участников действия; она очерчивает релевантную область тематизируемых предметов» . Коммуникацию важно рассматривать не только как взаимонаправленную деятельность её участников, но и как арену встречи личностных идеологий, морально-этических и ценностно-смысловых установок. «Культурные ценности, сросшиеся и воплощённые в тотальностях жизненных форм и жизненных историй, пронизывают ткань повседневной коммуникативной практики, в которой выражается экзистенция и обеспечивается тождественность действующих субъектов и от которой они не могут дистанцироваться таким же образом, как и от институциональ-ных порядков их социального мира» . Коммуникация, таким образом, предстаёт перед глазами лингвиста-онтолога не голой схемой отправитель — текст - получатель, но очеловеченным, пропитанным личностными смыслами, реально-жизненным и полным драматизма языковым бытием. Повседневная практика языка содержит огромное количество окказиональных моментов, составляющих её суть. «Коммуникация -это живой процесс, которому свойственна масса случайностей» . Культурный момент в экзистенциальной аналитике также не должен быть упущен никоим образом, ибо, как справедливо замечает Е.В. Сидоров: «В речевой коммуникации говорящий реализует свойства и ресурсы своей культуры - ценности и идеалы, оценки, цели, стереотипы, образцы действий, в связи с чем построение текста есть проекция свойств и ресурсов его культуры»4. Коммуникативная ситуация, понятая онтологически, изначальным фактором предполагает априорно разомкнутое бытие сущего, характеризующегося ситуационной целостностью.

Смех как инобытие языка: Homo loquens vs. Homo ridens

"Языковость" и "смешность". Как сочетаются в человеке эти две способности? Человек здесь скорее ведомый, чем ведущий. Если язык соприсутствует человеку всегда и везде, то смех это соприсутствие делает более навязчивым. Смех обезволивает. «Смех не находится в нашем ведении - волевые, властные или моральные ограничения контролируют смех только до определённого уровня, и порой сдерживающие волевые усилия делают желание рассмеяться просто невыносимым. Смех разбирает нас сильнее всего тогда, когда нужно сохранять серьёзность»2. Язык смеха увлекает, вовлекает, лишает воли. «Начав смеяться, мы словно поднимаем якорь и даем волнам увлекать нас в направлении, заранее непредсказуемом. Над чем именно и почему именно мы смеёмся -это то так, то эдак раскрывается и поворачивается в самом процессе смеха, и здесь всегда возможна игра смысловых переходов и переливов; ею, собственно говоря, смех и живёт»3.

Смех, как и язык, спонтанен. Смеховая реакция всегда настигает нас и, если не застаёт врасплох, то, по крайней мере, характеризуется безудержностью. Рефлексировать над непосредственным смехом, насколько нам известно, не удалось ещё ни одному человеку из когда-либо живших или ныне живущих. «Иконичность смеха, его связь с ритуали- зованным укусом, как знаком миролюбия при игровой агрессии, людьми не осознаётся. Смысл этого сигнала начисто забыт человеком, как видом. В результате смех приобрел полную, имманентную независимость не только от нашей воли и нашего сознания, но и от нашего подсознания (во всяком случае, индивидуального), став более стихийным, чем какое бы то ни было иное «выразительное движение»1.

Смех, как и язык, бессознателен в своей непроизвольной эманации. Самая скоротечная и изощрённая рефлексия и попытка осознать собственное говорение (не говоря уже о смехе), где дискретность форм куда выраженнее, всегда окажется post factum. Мысль уже пробежала. Выражение уже состоялось. Организм уже прореагировал. Жизненный поступок уже совершён. А. Бергсон, размышляя о смехе в духе Фрейда, пишет: «Логика, всё менее и менее строгая, всё более и более уподоб-ляющаяся логике сновидений» . К.Г. Юнг подчёркивает архетипичность смешного: «... речь идёт о манифестациях более глубокого слоя бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы. Эти образы и мотивы я назвал архетипами (а также «доминантами»)3.

Единый генезис смеха и речи. А.А. Потебня постулирует изоген-ность аффекта, в том числе смеха, в речевой деятельности: «Вряд ли кто когда-либо отвергал необходимость связи чувства со звуками вроде животных криков, смеха, плача, стона; но следует сказать больше, что и членораздельный звук, внешняя форма человеческой речи, физиологически однороден с упомянутыми явлениями и также зависит от волнующего душу чувства, то есть первоначально также непроизволен, хотя потом становится послушным орудием мысли»4. Язык и смех роднит и присущая им функция высвобождения, вымещения. И функция эта имеет онтологическую значимость. Мы часто употребляем в речи: выговорись, облегчи душу , выплакайся, не сдерживай слёз , ой, держите меня, я сейчас лопну со смеху и т.п. А.А. Потебня указывает на катарси ческую роль говорения: «Звук со стороны влияния его на нашу душевную жизнь представляется нам не мерою, необходимою для успокоения организма, а средством уравнивать душевные потрясения, освобождаться от их подавляющей силы»1. Выговорившись и дав волю смеху, человек как бы обретает равновесие и душевный покой. Это состояние душевного комфорта имеет и свой психофизиологический коррелят: «Всё наше поведение есть не что иное, как процесс уравновешивания организма со средой»2. Тогда же и наступает ощущение душевного и телесного комфорта, экзистенциальной гармонии. Язык и смех генетически родственны друг другу. Антрополог А.Г. Козинцев справедливо замечает: «Что если главные (хотя и неосознаваемые) объекты пародии, да и. юмора в целом - язык как таковой и наше собственное мировосприятие как таковое?»3 Это предположение находит понимание, в том числе и у психологов. «Эмоции имеют свой язык»4, - считает А.Н. Леонтьев. Перефразируем: язык распространяется и на эмоции, продуцируя релевантную эмоции (расположенности) языковость. Это же доказывает и фундаментальная психология, в частности её культурно-историческое направление, основоположником которого считается Л.С. Выготский: «Высшие функции оказываются, таким образом, единой по генетической природе, хотя и разнообразной по составу психологической системой, строящейся на совсем иньк основаниях, чем системы элементарных психических функций. Объединяющим моментом всей системы, определяющим отнесение к ней того или иного частного психического процесса, является общность их происхождения, структуры и функции. В генетическом отношении они отличаются тем, что в плане филогенеза они возникли как продукт не биологической революции, но исторического развития поведения, в плане онтогенеза они также имеют свою особую социальную историю. В отношении структуры их особенность сводится к тому, что, в отличие от непосредственной реактивной структуры элементарных процессов, они построены на основе употребления стимулов-средств (знаков) и носят в зависимости от этого непрямой (опосредованный) характер. Наконец, в функциональном отношении их характеризует то, что они выполняют в поведении новую и существенно иную по сравнению с элементарными функциями роль, осуществляя организованное приспособление к ситуации с предварительным овладением собственным поведением»1. Язык предстаёт не только в качестве семиотического координатора поведения человека, но собственно он и составляет само содержание этого поведения. Иными словами, язык есть не столько алгоритм бытийствования, сколько само бытийствование, маркированное по критерию "удача / неудача". Схожие взгляды на предназначение языка мы находим и у философа-символиста Э. Кассирера: «Если попытаться проследить наиболее ранние истоки языка, то он предстанет перед нами не столько репрезентативным знаком представлений, сколько эмоциональным знаком аффекта и чувственного стремления. Уже античная теория языка выводила язык в том числе и из аффекта, из пафоса ощущения, удовольствия и страдания. К этой общей для человека и животного и потому поистине «природной» первооснове нам надлежит вернуться вслед за Эпикуром, чтобы постичь происхождение языка. Ведь язык не просто результат конвенционального действия, произвольного установления или договорённости, а является в равной степени необходимым и естественным, как и само непосредственное ощущение.

Введение в гелотологию кросскультурных коммуникаций

Заключительная глава посвящена межкультурному смеховому общению. Академик РАО И.И. Халеева следующим образом определяет межкультурную коммуникацию: «Межкультурная коммуникация - это процесс общения (вербального и невербального) между коммуникантами, являющимися носителями разных культур и языков, - вернее, совокупность специфических процессов взаимодействия людей, принадлежащих к разным культурам и языкам»1. К. Ажеж находит межкультурное общение необычайно интересным: «За бесконечным разнообразием языков проступает зачаровывающее разнообразие культур... Для любой культуры любой Другой - источник изумления независимо от того, вызывает ли его экзотичность интерес или настороженность»2. Ощущение контраста и самобытности завораживает и увлекает лингвиста в кросскультур-ное общение гелотогенного - смехопорождающего типа. Но для удовлетворения своего интереса лингвисту необходимо иметь достаточное представление о популярных тематиках, образах, речевых приёмах носителей иностранного языка, иной культуры. «Органическая связь между культурой и коммуникацией составляет одну из основ современной культурологии. Следствием этого является перенесение на сферу культуры моделей и терминов, заимствованных из теории коммуникаций»3. В основе гелотогенных коммуникаций лежит народная смеховая культура в качестве архетипического фундамента любого проявления гедонизма - от банальной улыбки до сатирического произведения. Очевидно, что мир серьёзности тяготеет к официозу, тогда как смеховой мир локализован в сферах фамильярного, неофициального общения. Смеховую культуру можно также представлять в виде текстопорождающего механизма и самих текстов. «Культура вообще может быть представлена как совокупность текстов; однако с точки зрения исследователя точнее говорить о культуре как о механизме, создающем совокупность текстов, и о текстах как о реализации культуры»1. Однако в условиях реально-жизненного общения, скоротечной и трудно фиксируемой коммуникации, задача понимания смеховых текстов значительно усложняется. Безусловно, интимная близость родной культуры, общность социокультурного опыта способствуют достижению взаимопонимания членами одного социума. «Тот, кто живёт в данном языке, исполнен сознания ничем не превзойдённой соразмерности употребляемых им слов тем реалиям, которые он имеет в виду. Кажется невозможным, чтобы какие-то другие слова с такой же точностью называли то же самое»2. Символ смеховой культуры - это криптограмма, в которой зашифрован культурный опыт семиозиса данного символа. По Ю.М. Лотману, «символ выступает как бы конденсатором всех принципов знаковости и одновременно выводит за пределы знаковости. Он - посредник между разными сферами семиозиса, а также между семиотической и внесемиотической реальностью. В равной мере он посредник между синхронией текста и памятью культуры. Роль его - роль семиотического конденсатора»3. Не менее важно другое положение Ю.М. Лотмана о том, что «структура символов той или иной культуры образует систему, изоморфную и изофункциональ-ную генетической памяти индивида»4. Генетическая память с трудом вычленима из коммуникативной ткани в её синхронном срезе. Архетипы народной смеховой культуры словно размыты по семиотическому пространству культуры. Сами языковые личности могут этого даже не осознавать, но диахронический коммуникативный опыт предыдущих поколений создаёт невидимый фундамент смеховой апперцепции, "подбрасывает" в коммуникативную гущу популярные смеховые тематики, диктует моду на их интерпретацию.

Наследственные и приобретённые реакции. Для того чтобы уяснить специфику лингвокоммуникативной деятельности субъекта гелотоген-ных кросскультурных коммуникаций, необходимо отчётливо представлять себе структуру "смеховой личности"1. Подобно личности языковой, смеховая личность может быть также постулирована в качестве инварианта, допускающего наличие широкого спектра вариаций - возрастных, тендерных, национальных и т.п. Справедливо замечание Н.Д. Финкель-берг со ссылкой на инвариантное для всех людей устройство головного мозга: «Номенклатура психо-семантических установок, вероятно, может быть отнесена к универсалиям в той степени, в какой универсальна це-ребрация» . В чём же тогда смеховые личности разнятся? Ответ на этот вопрос может дать фундаментальная психология: «Основным различием прирождённых и приобретаемых реакций служит то, что первые представляют собой совершенно единообразный для всего вида наследственный капитал полезных приспособительных движений, а вторые, напротив, чрезвычайно разнообразны и отличаются крайней изменчивостью и непостоянством. Кашляют и проявляют страх почти одинаково австралиец и эскимос, француз и негр, рабочий и миллиардер, ребёнок и ста рик, древний человек и современный. Напротив того, приобретаемые реакции чрезвычайно различны в зависимости от исторических, географических, половых, классовых и индивидуальных особенностей»1. Рефлексы (щекотка) и инстинкты (смех на щекотку) - более сложные формы наследственного поведения. «Процесс выработки условных рефлексов есть не что иное, как процесс приспособления наследственного видового опыта к индивидуальным условиям. При этом чрезвычайно важно отметить, что решающим фактором в деле такого установления личного опыта оказывается среда. Именно структура среды создаёт и предопределяет те условия, от которых зависит в конечном счёте выработка всего личного поведения»2. Структура семиотической среды формирует "национальный характер", "национальный темперамент".