Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Прагматические основы исследования интерперсональности в художественном повествовании: формы повествования, образы автора, рассказчика и читателя, конструирование значения / смысла 15
1.1. Современная нарративная теория: концепции, проблемные узлы, фундаментальные характеристики и формы повествования 15
1.2. Образы автора и рассказчика в художественном повествовании: проблема разграничения, функциональная нагрузка и специфика взаимодействия с образом читателя 30
1.3. Языковые структуры и проблема конструирования значения / смысла в художественном повествовании 45
Выводы по первой главе 58
Глава 2. Художественное повествование и дискурс: интерперсональное взаимодействие как фактор смыслообразования 61
2.1. Интраперсональное измерение субъективных перспектив персонажей 61
2.2. Интерперснальные взаимоотношения между субъективными перспективами персонажей 2.2.1. Проблема понимания субъективной перспективы другого индивида в персонажной сфере повествования 75
2.2.2. Проблема недопонимания субъективной перспективы другого индивида в персонажной сфере повествования 81
2.2.3. Проблема отсутствия понимания субъективной перспективы другого индивида в персонажной сфере повествования 88
2.3. Оценочные лексические маркеры выражения интерперсональных отношений между персонажами 93
2.4. Синтаксические маркеры установления интерперсональных отношений между субъектами художественной коммуникации: персонаж – рассказчик – читатель 104
2.5. Синтактико-стилистические маркеры установления интерперсональных отношений между субъектами художественной коммуникации в гомодиегетическом повествовании: рассказчик – читатель 118
Выводы по второй главе 141
Заключение 145
Список теоретической литературы 151
Список художественных источников 171
- Современная нарративная теория: концепции, проблемные узлы, фундаментальные характеристики и формы повествования
- Языковые структуры и проблема конструирования значения / смысла в художественном повествовании
- Проблема понимания субъективной перспективы другого индивида в персонажной сфере повествования
- Синтактико-стилистические маркеры установления интерперсональных отношений между субъектами художественной коммуникации в гомодиегетическом повествовании: рассказчик – читатель
Введение к работе
Актуальность данной диссертационной работы обусловливается единством трех основных гносеологических обстоятельств:
интересами современной теории языка к проблематике, связанной со спецификой репрезентации речи и мыслей рассказчика и персонажа в условиях художественного повествования;
необходимостью системного анализа интерперсональных контактов между рассказчиком от первого и третьего лица и читателем;
значимостью выделения речевых конвенций взаимодействия
персонажей, актуальных для гомо- и гетеродиегетического повествования.
В этой связи актуальным является лингвопрагматическое исследование
интерперсональных взаимоотношений субъектов художественной
коммуникации как фактора формирования смысла в повествовательном тексте.
Степень разработанности проблемы. В настоящее время в
языкознании наблюдается усиление интереса исследователей к проблеме
индивидуально-личностного начала изучаемых явлений. Лингвистика текста
и прагматическая стилистика обеспечивают действенный аналитический
инструментарий для многомерного анализа повествования как результата
взаимодействия субъектов художественной коммуникации. При интеграции
сфер когнитивно-прагматического анализа в современных языковедческих
исследованиях определенную значимость приобретают следующие
тенденции:
контекстуальное использование языковых форм,
деавтоматизирующих читательское внимание в художественном
повествовании [Гаврилова, Малычева, 2001];
определение контекстуальных условий, вследствие которых адресат повествования воспринимает авторскую модель воспроизводимых состояний персонажа как реальных событий [Салтымакова, 2013 (а), 2013 (б)];
субъективное миропонимание, отражаемое в тексте, проливает свет на те интерперсональные представления и ценности, которые проявляются в тексте и коммуницируются читателю [Столетов, 2009].
Теоретиков проблемы художественной коммуникации в языке прозы
указанные тенденции побуждают акцентировать исследовательское
внимание на проблеме интерперсональных отношений как прагматическом
способе формирования смысла в рамках повествования.
Интерперсональность выявляет значимость субъекта высказывания и
субъекта оценки в неявном озвучивании субъективных перспектив
персонажей, порождающих интерперсональные отношения между
субъектами художественной коммуникации.
В диссертационном изыскании предпринимается попытка
многомерного анализа языковых и речевых средств, объективирующих
интерперсональный контакт между субъектами художественной
коммуникации как фактора порождения неявных смыслов в повествовании, а также совмещения аналогичных / конфликтующих оценок в процессе порождения повествования. Мы подчеркиваем исследовательскую важность установления субъективных перспектив в повествовании для выявления того, как коммуницируют персонажи между собой, каким образом осуществляется общение между рассказчиком, персонажами и читателем.
Представленная проблематика освещается в нашей работе посредством уточнения форм повествования и дискурса, реализуемых участниками художественной коммуникации, а не самих субъектов коммуникации. Этот ракурс исследования основывается на понимании художественного повествования в большей степени как функции текста, нежели выражения субъектно-объектных отношений (более подробно см. [Поповская, Л.В. Лингвистический анализ художественного текста в вузе [Текст] / Л.В. Поповская. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. – 510 с.]). Под «формой повествования и дискурса» мы понимаем инициацию оценки с опорой на определенные лингвистические маркеры и перспективу изложения событий (от первого, второго и третьего лица).
Указанные формы, в свою очередь, являются основой выражения точки зрения в повествовании, каждое из которых манифестируется различными формами, выполняющими разнообразные функции. Некоторые сегменты повествования задают событийные координаты излагаемых событий, другие – включают в себя диалоги персонажей или обеспечивают читателю доступ к эмоционально-волевой сфере того или иного персонажа. Мы говорим о формах повествования и дискурса, а не о факторе рассказчика в повествовании, поскольку это дает нам возможность избежать признания того, что источником инициации любого повествования выступает рассказчик, сосредоточиться на способах конструирования повествования, а не на событийной перспективе изложения событий («кто» совершает «что»).
В реферируемом диссертационном исследовании освещается проблема
интерперсональных взаимоотношений автора, рассказчика, персонажа и
читателя как прагматического фактора смыслообразования в
художественном повествовании.
Объектом исследования являются системные интерперсональные взаимоотношения между автором, рассказчиком, персонажем и читателем.
Предмет исследования – языковая и речевая организация
интерперсональных отношений между субъектами художественной
коммуникации, предопределяющая формирование и интерпретацию неявных смыслов в повествовательном тексте.
Материалом для исследования послужили прозаические тексты
классических и современных англоязычных авторов, в которых
обнаруживается рассказчик от первого и третьего лица (И. Макьюэн, Д.
Бартельми, В. Вулф и др.). Методом сплошной выборки выявлено более 3500
фрагментов художественного повествования, в которых системно
проявляются интраперсональные характеристики персонажей, их
субъективные перспективы видения реальности, маркируемые лексическими и синтаксическими средствами и проливающие свет на интерперсональные взаимоотношения субъектов коммуникации.
Целью данной диссертации предстает изучение интерперсонального
взаимодействия автора, рассказчика, персонажа и читателя как
прагматической основы формирования смысла в художественном
повествовании.
Достижение заявленной в диссертации цели потребовало решения следующих задач:
1) выявить интраперсональные факторы, которые предопределяют
субъективную перспективу видения окружающей действительности,
характерную для персонажей в художественном повествовании;
2) детализировать интерперсональные взаимоотношения между
персонажами в художественном повествовании;
3) проанализировать лексические маркеры с оценочной семантикой,
которые предстают средством выражения интерперсональных отношений
между субъектом оценки и персонажем;
4) охарактеризовать синтаксические средства установления
интерперсональных отношений между персонажем и читателем;
5) проследить специфику синтактико-стилистических средств
установления интерперсональных отношений между рассказчиком и
читателем в гомодиегетическом повествовании.
Методологическая база диссертационного изыскания.
Общефилософское измерение методологии диссертационной работы
основывается на концептуальных для современного языкознания
положениях, разработанных такими теоретиками, как:
М. М. Бахтин: художественная коммуникация инициируется рассказчиком, обладающим прерогативой в избирательном освещении виртуальных событий. Рассказчик рассматривается как выразитель идей автора и наделяется способностью предоставлять право говорить другим персонажам, которые по его воле оказываются задействованными в повествовании [Бахтин, 2002];
Т. Якоби: взаимодействие автора и читателя протекает в художественном повествовании в форе интеракции между рассказчиком («имплицируемым автором») и субъектом восприятия повествования [Yacobi, 1987];
У. Эко: модель читателя, как и читательская интерпретация повествования в концепции художественной коммуникации занимает приоритетную позицию [Эко, 2005];
М. Флудерник: в лингвистическом плане имплицируемый автор манифестируется в качестве коммуникативного партнера читателя, как виртуальный конструкт, выводимый из значений и смыслов текстовых элементов [Fludernik, 2009];
Ж. Женнет: типология рассказчика базируется на соотношении манеры повествования и виртуального универсума, запечатленного в повествовании [Genette, 1980].
Общенаучное методологическое основание диссертации системно проявляется в использовании единства таких шести парадигмальных принципов гуманитарного знания, как:
междисциплинарный характер языковедческого исследования:
теория языка опирается на научные достижения в смежных науках и частных
отраслях гуманитарного знания;
экспансизм: выявление устойчивых корреляций между языком и знаниями с опорой на динамическое «размывание» границ лингвистической науки и установление нового объекта и предмета анализа;
антропоцентризм: рассказчик повествует о событиях, исходя из индивидуальной перспективы, точки зрения в терминах личностного взаимодействия с разворачиваемыми событиями и персонажами, участвующими в этих событиях;
функционализм: в художественном повествовании язык и речь – как
и рассказчик – выполняют самые разнообразные функции;
экспланаторность: языковедческое научное изыскание нацелено, в
том числе, на объяснение специфики читательского восприятия
художественного повествования;
принцип гомеостаза: порождая художественный текст, автор
стремится к поддержанию внутреннего равновесия между используемыми
средствами и коммуникативными потребностями.
Частнонаучные методологические принципы диссертационной
работы базируются на теоретических концепциях художественного
повествования как функции текста [Поповская, 2006]; художественной
коммуникации как формы манипулирования читательскими
интерпретациями [Борисова, 2012]; актуальности синтаксического,
семантического и прагматического измерений в процессе анализа частного семиотического объекта [Голякова, 2006]; читательского осознания повествования в аспекте когнитивных параметров реального мира [Гончарова, 2013]; уподобления читательского воссоздания образа субъекта повествования образу реального собеседника в условиях повседневной коммуникации [Котельникова, 2012].
Цель и задачи диссертационной работы предопределили применение комплексной методики языковедческого анализа собранного фактического материала: она наряду с базовым интерпретативным методом, который нацелен на выявление специфики интерперсонального контакта субъектов художественной коммуникации, одновременно предполагает такие основные для современной теории языка познавательные методы, как стилистический
анализ повествования, индукция и дедукция, а также анализ категорий прагматического отношения субъекта оценки к предмету оценки, разработанный в рамках аксиологической лингвистики.
На защиту выносятся следующие положения диссертации.
1. В художественном повествовании читательское внимание
сосредоточивается на тех интраперсональных факторах, которые отрицают
саму возможность для персонажа вписаться в окружающую
действительность, предопределяют экстраординарный характер его
субъективных перспектив. При этом изоляция от окружающей
действительности оказывается доминирующим фактором, обусловливающим
подобные субъективные перспективы. К данным факторам мы относим
финансовую независимость персонажей, их возраст, наличие физических
изъянов, неспособность адаптироваться в социальном сообществе,
недостаточную культурно-языковую компетенцию, трудности во
взаимодействии с другими персонажами, субъективное восприятие времени
и избирательный выбор событий для сохранения в долгосрочной памяти.
2. В художественном повествовании интерперсональные отношения
между разнообразными перспективами видения реальной действительности в
персонажной сфере повествования проливают свет на субъективный
характер отдельно взятой перспективы, предполагают объективацию в
повествовании множества повествовательных перспектив, в том числе,
читателя. В процессе интерперсонального контакта персонажи:
– достигают – с опорой на сдвиг во времени – полного понимания субъективной перспективы другого персонажа, приобретая новые знания и принимая иное мировосприятие;
– сталкиваются с недопониманием субъективных перспектив друг друга, вследствие несходных мировоззрений и заблуждений по поводу реальности;
– проявляют отсутствие понимания субъективной перспективы другого персонажа, испытывая одиночество и сознательно избегая любых контактов с другими, а поэтому отрицая всякую возможность существования иного мировоззрения.
3. Лексические оценочные маркеры (прилагательные,
существительные, глаголы и наречия) актуализуются в прямом дискурсе
персонажа и косвенном дискурсе персонажа, в рамках которого
комбинируются оценки, исходящие непосредственно от субъекта оценки и
персонажа. Интерперсональные отношения между субъектом оценки и
персонажем могут носить:
– унисонный характер, когда оценочные маркеры субъекта оценки и персонажа являются сходными в коннотативном отношении;
– конфликтующий характер, когда оценочные маркеры субъекта оценки и персонажа формируют антонимичные отношения в коннотативном плане.
4. Основой установления интерперсональных отношений между
персонажем и читателем предстают синтаксически маркированные
структуры, порядок следования компонентов в которых отклоняется от
общепринятых грамматических правил. Эти структуры, предполагающие
повтор, анафору, аллитерацию, приложение в постпозиции и отсутствие
связки, деавтоматизируют читательское внимание на форме повествования.
Занимая нестандартную позицию, компоненты предложения реализуют
скрытую информацию, проливающую свет на состояние сознания персонажа.
Читатель получает непосредственный доступ к когнитивной сфере
персонажа. Вставочные конструкции смещают фокус внимания читателя от
субъективной перспективы одного персонажа – к перспективе другого
персонажа.
5. Основой интерперсональных отношений между рассказчиком и
читателем в гомодиегетическом повествовании предстают незавершенные в
синтаксическом плане предложения, в которых может отсутствовать как
субъект, так и предикат. Для восполнения грамматической незавершенности
подобных маркированных структур читатель принимает во внимание
предшествующий контекст, с опорой на аллитерацию реконструирует
эмоциональный тон повествования. Незавершенные предложения воссоздают
ситуацию общения в условиях реальной повседневности, формируя
своеобразный контраст между художественным и нехудожественным
стилями. Декларативные предложения, сокращаясь до структуры «предикат –
дополнение», функционируют как конвенциональные императивные
предложения.
Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что
впервые выявлены повествовательные сферы интерперсональных
взаимоотношений автора, рассказчика, персонажа и читателя, с опорой на
такие понятия как «субъект оценки» и «субъект высказывания».
Демонстрируется зависимость неявных смыслов художественного
повествования от оценок, выражаемых субъектом оценки, субъектом
высказывания и бессубъектной оценочной формой, определены
интрасубъективные параметры персонажей, предопределяющие их
субъективную перспективу видения окружающей действительности, доказано, что эта перспектива лежит в основе интерперсональных контактов между персонажами, которые трактуются в терминах полного понимания, недопонимания и отсутствия понимания.
На уровне художественной коммуникации впервые определены
лексические и синтаксические ресурсы и их функции, которые
предопределяют интерперсональные взаимоотношения между персонажем и
читателем, рассказчиком и читателем, проанализирована специфика
авторского манипулирования читательского внимания при намеренном
опущении пространственно-временных факторов повествования,
предполагающем исключительное воссоздание голосов персонажей.
Предложена типология способов реализации оценки в гомо- и гетеродиегетическом повествовании.
Теоретическая значимость основных результатов диссертационной
работы состоит в том, что она вносит определенный вклад в последующее
развитие теории художественной коммуникации, смыслообразующими
компонентами которой являются аналогия / конфликт оценок рассказчика и
персонажа в рамках одного высказывания, разрушение стандартных моделей
построения предложения, отсутствие однозначно выделяемого
оценивающего субъекта, размывание границ между повествованием и текстом. Результаты исследования способствуют дальнейшей детализации общей теории читательского доступа к мыслям и эмоциям персонажа, которая основывается на единстве и противоположности иллюзорной и реальной жизни персонажа.
Основные выводы диссертации уточняют прагматические параметры
соответствия оценок, выражаемых персонажем, оценкам, реализуемым на
уровне повествования. Данное уточнение дает возможность проследить, при
каких условиях у читателя, воспринимающего повествование, возникает
чувство эмпатии к персонажу, оценка которого актуализуется в
несобственно-прямой речи, что, в свою очередь, объективирует проблему
кто и как говорит? в рамках нашего анализа художественного
повествования. Предпринятое диссертационное изыскание углубляет знания
о стадиях установления интерперсонального контакта между читателем и
размышляющим рассказчиком, который временно отсутствует в
повествовании, о прагматических возможностях гомодиегетического
повествования приобретать характеристики повествования
гетеродиегетического.
Практическая ценность диссертационного изыскания состоит в том,
что основные результаты и собранный практический материал могут быть
задействованы в процессе дальнейшего прагматического анализа
интерперсональных отношений между рассказчиком, персонажем и
читателем при манипулятивном посредничестве автора и сопряженной с
этим анализом исследовательской и читательской интерпретации неявных
смыслов в художественном повествовании, в том числе постмодернистской
направленности; в сфере лингвистической прагматики – для проведения
исследований, посвященных проблемам соотношения оценочного
повествования и инновационных методов комбинирования повествования и дискурса в гомо- и гетеродиегетических текстах, в преподавании стилистики декодирования, когнитивной поэтики, лингвистики текста с учетом перспективных направлений исследования художественного языка и речи.
Достоверность полученных результатов и выводов обеспечивается
надёжностью методологической базы исследования, освещением широкого
спектра теоретических вопросов в области интерперсональных
взаимоотношений субъектов художественной коммуникации, а также репрезентативным объёмом фактического материала.
Апробация работы. Материалы, результаты и выводы диссертации нашли отражение в докладах и выступлениях на научных и научно-практических конференциях различного уровня: «Внутривузовская студен-9
ческая Неделя науки ЮФУ» (г. Ростов-на-Дону, 2014), VIII молодежная
международная научно-практическая конференция студентов, аспирантов и
молодых ученых «Шаг в будущее: теоретические и прикладные исследования
современной науки» (г. Санкт-Петербург, 2015) и отражены в семи
публикациях, в том числе в трёх статьях, вышедших в научных
периодических изданиях, включённых в Перечень российских
рецензируемых научных журналов ВАК РФ.
Структура диссертации. Диссертационное исследование включает в себя введение, две главы, заключение, список источников языкового материала (21 наименование), список теоретической литературы, состоящий из 153 наименований на русском и английском языках.
Современная нарративная теория: концепции, проблемные узлы, фундаментальные характеристики и формы повествования
Как коммуникативная способность язык основывается на молчании, но это значимое молчание, поскольку оно нарушается в процессе инициации высказываний. Окружающий индивида мир является значимым: мы говорим, фокусируя внимание собеседника на тех или иных аспектах значения и смысла, концентрируемся на предварительно реализованных значениях и смыслах, комбинируем их в более сложные семантические образования. Аналогичным образом, повествование – это всегда творческая трансформация повествований, имевших место ранее.
Элементы предшествующих повествований получают дальнейшую реин-терпретацию, особым образом реконфигурируются субъектом речи, излагаются им специфическим образом. Художественное повествование, другими словами, предполагает некую повторяемость, переработку ранее накопленного опыта с целью порождения нового опыта, ретроспективную реконфигурацию языковых знаков, предварительно доступных для других индивидов.
Какие функциональные элементы «проглядываются» в архитектонике художественного повествования? Каковы формальные и коммуникативные основы его разворачивания? Какие текстовые ресурсы могут однозначно маркироваться как повествовательные? Ответы на данные актуальные вопросы, по крайней мере, частично проливают свет на специфику текстового воплощения нарративности, указывают на разнообразные исследовательские измерения проблематики, связанной с категорией интерперсональности, возможные направления для обсуждения этой проблематики.
Событийный уровень представляет собой содержание повествования, выявляет порядок, длительность и частотность изображаемых событий; на этом уровне интерес представляет в большей степени то, что происходит, а не тот, кто сообщает о событиях. На нарративном уровне реализуется выражение повествования, выявляется важность говорящего субъекта, его точки зрения на изображаемые события и ситуации [Грицай, 2011: 8–9], [Кауфман, 2013: 6], [Мельникова, 2012: 6–7].
Анализ повествования на данном уровне, фактически, сводится к исследованию двух вопросов – кто говорит? и кто воспринимает? Ответы на эти вопросы, в свою очередь, обсуждаются в многочисленных научных дискуссиях, посвященных прагматико-когнитивной природе рассказчика. При этом общепринятым считается положение о том, что всякое повествование представляет собой коммуникативный процесс, в рамках которого субъект речи направляет сообщение адресату [Маланова, 2007], [Салтымакова, 2013 (а)], [Филюшкина, 2012] и др.
В виртуальном мире повествования голоса, однако, не всегда легко дифференцируются, как это имеет место в повседневном реальном общении. Данное положение порождает проблему явного (очевидного) / скрытого присутствия рассказчика в повествовании (более подробно см. [Кудряшов, 2014], [Сал-тымакова, 2013 (б)], [Шуников, 2006(б)]). Автор может отводить рассказчику доминирующую голосовую позицию или помещать его «за кадром» повествования, позволяя персонажам говорить «самим за себя». Скрытый рассказчик характеризуется ненавязчивостью и беспристрастностью, явный – экспансивностью и драматизмом. Автор не только делает выбор в пользу субъектов речи в повествовании, но и определяет источник фокализации, т.е. объективирует ту точку зрения, исходя из которой освещаются изображаемые события и ситуации. Рассказчик, в свою очередь, оставляет за собой право озвучивать повествование, но принимать точку зрения некоторого персонажа и репрезентировать происходящее в соответствии с собственным мнением. Все эти комбинации инициатора голоса и выражения точки зрения, авторского выбора «глашатая» своей художественной концепции представляют собой формы нарратива и дискурса, производящие в повествовании разнообразные эффекты.
Структуралистский подход к исследованию художественного повествования традиционно предполагает такие аспекты анализа, как нарратив и дискурс, нарратив и сюжет, повествовательная логика последовательности событий, структура и риторический потенциал повествования. Многие из данных конститутивных феноменов все еще недостаточно исследованы в рамках магистральных традиционных (классических) направлений. Вслед за постструктуралистскими тенденциями подчеркивается интерактивная важность адресата повествования, основополагающая роль контекста в выявлении лингвистической структуры повествовательных событий: оказываясь менее зависимым от универсальных, контекстуально не предопределенных структур и признаков, повествование, по существу, связывается с прагматическими и социокультурными условиями своего функционирования.
Я. Албер и М. Флудерник выявляют четыре отличительные характеристики постструктуралистских исследований повествовательных текстов:
(1) создание коммуникативных моделей, ориентированных на образ читателя;
(2) значительное расширение методологической базы изысканий;
(3) анализ нового тематического содержания; (4) применение нарратологического анализа не только к текстам романов [Alber, Fludernik, 2010: 16–19].
Вместе с тем, текущие изыскания повествования, приобретая междисциплинарный характер, проявляют стабильную тенденцию к переосмыслению эпи-стемических координат исследования: обнаружение эвристических механизмов в рамках разнообразных лингвистических подходов с опорой на сведения из социальных и когнитивных наук предопределяют прагматический поворот в современной нарратологии [Татару, 2008], [Турышева, 2010], [Урусиков, Никитина, 2015].
Подобные кардинальные изменения дают возможность принимать во внимание более широкий проблемный диапазон, связанный с повествовательными интерперсональными процессами. Если классическая нарратология фокусируется на определении и структуре повествования, то постклассические теории интегрируют данную проблематику с вопросами, которые непосредственно связаны с интерпретацией, риторической динамикой, когнитивной и эмоциональной деятельностью читателя в процессе постижения авторского повествовательного текста как последовательности ситуаций и событий, объединенных причинно-следственной связью.
Понятие «повествования», с трудом поддающееся определению, представляет собой проблемную сферу, в рамках которой объединяются усилия лингвистов, литературоведов и философов. Теоретики предпринимают попытки установить дополнительные требования, которые необходимы для многомерного дефинирования повествования. В частности, выдвигаются следующие мнения, что:
– повествование – это репрезентация возможного мира в лингвистической и / или визуальной сфере, в центре которого обитают один или несколько персонажей антропоморфной природы, экзистенциально “привязанные” к темпо ральной и пространственной оси и совершающие преимущественно целенаправленные действия в сюжетной структуре [Fludernik, 2009: 6];
– язык предстает единственной семиотической системой (помимо формальных систем обозначения), в которой возможным оказывается формулирование пропозиций; повествование касается персонажей, размещенных в изменяющийся мир, и в значительной степени зависит от способности субъекта речи выделять действующих лиц и приписывать им определенные характеристики [Земляная, 2016: 20–21];
– во всех репрезентационных формах искусства, включая нелинейное повествование, процессы чтения с необходимостью предполагают пространственную реконструкцию изображаемых событий; действия и описания – это не столько дискретные сегменты, сколько функции авторского дискурса, которые отражают объективный мир, местоположение объекта, меняющееся в соответствии с течением виртуального времени [Кондрашкина, 2011: 1219–1220].
Приведенные выше мнения красноречиво свидетельствуют о том, как разнятся выделяемые параметры определения повествования в зависимости от проблематики исследования. При этом следует подчеркнуть, что практически все предлагаемые дефиниции имеют непосредственное отношение к семантике, т.е. к репрезентационным возможностям нарратива: повествование изображает объекты, указывает на их существенные признаки, их действия в возможных мирах, разворачиваемые во времени и пространстве. Каждое из определений, в свою очередь, характеризует роль, отведенную каждому из интерперсональных референтов повествования: по крайней мере, для некоторых теорий определенные элементы и их свойства рассматриваются как необходимые и достаточные условия для дефинирования повествования.
Вся совокупность репрезентационных элементов, актуализуемых в определениях повествования, проецируется на некоторую ситуацию или событие. Некоторые теоретики прибегают к терминам «семантика возможных миров» [Новикова, 2010], [Янина, 2013], «ситуационная семантика» [Золян, 2014], «семантика события» [Демьянков, 1983] – в любом случае определение повествования в терминах «ситуаций» и «событий» влечет за собой дальнейшие вопросы и проблемы, связанные с тем, как автор использует язык по отношению к изображаемому объекту.
Языковые структуры и проблема конструирования значения / смысла в художественном повествовании
Апеллируя к языку, индивид задействует прежде всего средства производства значения и смысла, различные способы коммуницирования текстов адресату. Для эффективной реализации иллокутивных целей говорящий субъект использует разнообразные художественно-языковые средства, которые выполняют не менее разнообразные функции. Фактически, адресант – сознательно или бессознательно – делает оптимальный выбор этих средств в зависимости от коммуникативных потребностей. Коммуникация может быть разделена на два главных формата репрезентации – художественную и нехудожественную. Язык нехудожественной коммуникации характеризуется преимущественно как «повседневный» или стандартизированный. Язык художественной коммуникации – вслед за Аристотелем – именуется как поэтический. Указанные два коммуникативных формата в определенном отношении взаимодействуют между собой, в том числе, и в рамках художественного повествования.
Художественные и нехудожественные тексты служат самым разнообразным целям, соответственно предполагают использование различных языковых средств, потенциально обладающих речевыми функциями (например, синтаксических структур и форм, дейктических маркеров). Оформляя свое сообщение как нелитературное повествование, говорящий субъект передает адресату актуальную информацию, устанавливает с ним социальные отношения. Поэтический и непоэтический язык рассматриваются не как две отчетливо выделяемые и самостоятельные системы, а скорее всего как два разных способа использования одной и той же языковой системы. Некоторые конструкции оказываются типичными для непоэтического языка, другие – обнаруживаются, главным образом, в художественном повествовании.
Важным критерием разграничения двух форматов коммуникации предстает степень доступа к сознанию других индивидов. В случае нехудожественного повествования говорящий субъект обладает исключительно прямым доступом к своим мыслям и эмоциям. Озвучивая чувства других индивидов, адресант либо делает прямой запрос об эмоциональном состоянии адресата, либо интерпретирует действия адресата, стимулируемые теми или иными эмоциями. Данная ситуация накладывает естественные ограничения на формы дискурса, которые используются в нехудожественном повествовании. Инициируя художественное повествование, творческая личность обладает, фактически, неограниченным доступом к эмоционально-волевой сфере персонажей.
В связи с этим, автор имеет возможность прибегать к самым разнообразным формам дискурса, таким, например, как несобственно-прямая речь, косвенное отражение мыслей, внутренний монолог, которые, собственно говоря, являются яркой характеристикой поэтического языка. Вместе с тем, как свидетельствуют текущие лингвистические изыскания, данные формы дискурса прослеживаются также и в непоэтическом языке [Кулешова, 2008], [Терентьва, 2004], [Якубова, 2015]. Полагаем, что разграничение поэтического и непоэтического языка, на самом деле, не является последовательным и однозначным, а предстает континуумом между двумя полюсами. Анализ отличительных особенностей поэтического и непоэтического языка, представленный выше, проливает свет на проблематику, которая является актуальной для нашего изыскания. Эта проблематика связана прежде всего с тем, как значения и смыслы конструируются в художественном повествовании посредством языковых структур. Несмотря на тесные взаимоотношения между различными форматами коммуникации с опорой на те или иные языковые структуры, единый междисциплинарный подход к их изучению только начинает формироваться в современной лингвистической науке. Сделаем попытку выявить текущее состояние этой проблемы. В частности, в рамках структурной лингвистики были разработаны механизмы и принципы языкового анализа, которые являются актуальными и в настоящее время.
Структурная лингвистика, появившаяся в первой половине XX в., сосредоточила свое внимание на изучении языка в аспекте формальных взаимоотношений между языковыми знаками. Ф. де Соссюр вводит новые аспекты в синхронное изучение языка, подчеркивая важность, в том числе, синтагматических отношений между языковыми единицами (более подробно см. [Алпатов, 2008]). Во второй половине XX в. обнаруживается два магистральных направления в изучении языковых явлений – формальное и функциональное. Одной из ключевых фигур формальной лингвистики является Н. Хомский, приоритетной сферой интересов которого является синтаксический уровень языка. Исследователь разграничивает компетенцию и употребление, которые соответствуют дихотомии между языком и речью в терминах Ф. де Соссюра [Мясникова, 2015].
Употребление имеет непосредственное отношение к специфическому высказыванию, компетенция – к знаниям языка, на основе которых говорящие индивиды декодируют и конструируют предложения. Н. Хомский делает исследовательский акцент именно на компетенции, а не на употребление, поскольку его цель заключалась в дифференциации грамматических и неграмматических предложений. Подобное изыскание основывается на идеальном языке, а не действительном употреблении языка: языковые вариации, включая диалекты, факторы возраста и характера межличностных отношений между собеседниками не принимаются в расчет, поскольку большая часть иллюстративных примеров конструируется, а не заимствуется из реальных диалогов и других оригинальных текстов (более подробно см. [Sell, 2000: 40– 43]). Другими словами, пользователи языка и контекст использования языка оказываются несущественными для Н. Хомского. В добавление к исследовательскому предпочтению компетенции, объект анализа, избранный теоретиком, также предопределил ограничения на диапазон границ изучаемых предложений. Если функциональное изучение проблем употребления языка предполагает рассмотрение экстралингвистических факторов (контекст), анализ компетенции сосредоточивается исключительно на отдельно взятых предложениях и, таким образом, лимитируется границами предложений.
Указанное ограничение впоследствии заимствуется в изысканиях последователей Н. Хомского. В частности, Дж.Л. Остин в исследовании «Как делать вещи при помощи слов» (1962) сосредоточивается в большей степени на использовании языка, а не языковой компетенции (полный анализ этого исследования см. [Вдовиченко, 2007, 2008]). Теоретик утверждает, что в процессе использования языка говорящий субъект производит акт, который оказывает определенный эффект на адресата. Исследовательский фокус на взаимоотношениях между языком и его пользователями становится началом изучения прагматической проблематики (конец 70-х гг. XX в.).
Прагматика предлагает новые перспективы анализа языка, использования языковых ресурсов говорящими индивидами в целях производства знания / смысла [Котовская, 2012]. Лингвисты начинают фокусировать внимание на реальном употреблении языка, что, в свою очередь, предопределило сдвиг исследований от синтаксических структур – к проблемам семантики, разнообразным функциям языка. Понятие «функция» отражает поступательное движение от формальной лингвистики – к функционализму. С середины 50-х гг. до середины 70-х гг. прошлого столетия формальная и функциональная лингвистика существовали параллельно. В изысканиях функциональной направленности анализируется язык и его функции в условиях социальных взаимоотношений, контекст использования языка (влияние контекста на употребление языка в реальных практиках общения), отражение языком контекста своего использования. Реализация языка рассматривается как:
намеренное поведение, цель которого – продуцировать значение / смысл и тем самым поддержать социальные отношения [Пономаренко, 2015];
инструмент социальной интеракции, посредством которого социальные субъекты устанавливают и поддерживают коммуникативный контакт друг с другом, взаимно влияют на мыслительную и практическую деятельность друг друга [Левицкий, 2010], [Аблова, 2015].
С целью порождения значения / смысла говорящий субъект осуществляет оптимальный выбор из потенциальной системы средств. Сделанный субъектом выбор, в свою очередь, оказывает воздействие на характер значения / смысла инициируемого высказывания.
Исследовательский акцент на контексте также становится фундаментальной основой изысканий, посвященных проблемам дейксиса, которые подчеркивают важность прагматических аспектов изучения языка, поскольку в этом случае внимание лингвистов сосредоточивается на центре коммуникативной ситуации, его «размещении» во времени и пространстве [Исхакова, 2011], [Пуш-мина, 2013], [Успенский, 2011]. Дейктические маркеры соотносятся с экстралингвистическим контекстом высказывания, интерпретация этих маркеров предопределяется знанием контекста разворачивания коммуникации (информацией о том «кто» говорит, «когда» и «где»).
Проблема понимания субъективной перспективы другого индивида в персонажной сфере повествования
Персонажи достигают взаимного понимания субъективных перспектив в процессе их интерперсонального обмена. В этом процессе, однако, персонажи не всегда оптимально воспринимают жизненные позиции друг друга, поскольку они отличаются разным опытом постижения реальности, индивидуальной предубежденностью и ограниченностью своих когнитивных возможностей. Оказывается, что приблизиться к пониманию другого персонажа данный персонаж может лишь посредством полного проникновения в его субъективную перспективу.
Для персонажей выявляется две возможности интерперсонального обмена своими субъективными перспективами. На коммуникативном уровне сюжета текста обмен субъективными перспективами между персонажами моделируется с опорой на те или иные художественные средства. Воспринимая данный уровень, читатель имеет возможность разграничивать эти перспективы, прослеживать внутреннюю логику действий персонажей, их роль в развитии сюжетной линии повествования. Как представляется, наиболее последовательно подобная интерпретативная деятельность читателя проявляется при восприятии текстов коротких рассказов для детей из сборника «Мечтатель» (1994), в которых И. Макьюэн исследует сферу субъективности и наглядно представляет ее читателю. В результате даже читатели-дети способны воспринять идею о множестве субъективных реальностей, осознать эти «другие» реальности. В своих мечтах Питер, главный герой, перемещается в иные тела (рассказы «Ребенок», «Кошка»), за одну ночь вырастает на десять лет (рассказ «Взрослый»).
Во всех этих рассказах персонаж приобретает новые воззрения на мир и жизнь, он овладевает способностью позитивного оценивания точек зрения других персонажей. Остальные рассказы сборника отражают указанную проблематику без опоры на волшебные превращения (например, рассказ «Задира»). Интересно отметить, что магические сдвиги во времени, которые имеют место в рассказе «Взрослый», обнаруживаются также и в романе «Дитя во времени». Однако в этом романе временные сдвиги объясняются не мечтами персонажа, а некоторыми фантастическими элементами. Волшебство и фантастика способствуют читательскому осознанию субъективной перспективы персонажа.
Взаимообмен субъективными перспективами наиболее ярко прослеживается в тексте рассказа «Кошка». Питер, ребенок школьного возраста, в шерсти кота Уильяма находит застежку молнии. Он расстегивает молнию «от горла до хвоста» и неожиданно душа кота выходит из тела: Уильям и Питер меняются телами. Мальчик начинает ощущать себя «котом Питером», став полноправным хозяином кошачьего тела. Эмоциональная реакция на данные ощущения расширяет жизненный опыт Питера. Ср.:
(10) “How wonderful it was to be able to see into dark corners, to feel every vibration of the night air on his whiskers, and to make himself invisible when, at mid night, a fox came up the garden path to root among the garbage cans” [McEwan, 2000: 59].
«Кот Питер» наделен всеми кошачьими повадками:
(11) “Without even thinking Peter arched his back and upended his fur to make himself look big” [McEwan, 2000: 60].
Вместе с тем, текущий опыт нахождения в теле кота представляется в повествовании на основе знаний ребенка. Возможность обмена телами – авторское решение проблемы освещения субъективности перспективы читателю-ребенку, всецело верящему в объективность своего жизненного опыта. Подобные фантастические иллюзии усиливают вероятность читательского признания факта существования более чем одной реальности, читательского понимания этой реальности.
Не менее ярко данная авторская идея реализуется и в рассказе «Ребенок». Питеру не нравится присутствие в доме грудного ребенка, он испытывает к нему отвращение. Мановением игрушечной волшебной палочки Кейт Питер меняется с Кеннетом (так зовут ребенка) телами. В данном случае эмоциональный отклик на ощущения, связанные с нахождением в другом теле, отражает не субъективную перспективу Питера, а эмоциональные возможности маленького человека. Ср.:
(12) “So he said in his most reasonable voice, Ing ing eeen , and he would have said much more if his mouth had not suddenly stoppered by a spoonful of boiled egg. The taste and smell, the color and texture and squelching sound overwhelmed his senses and scattered his thoughts. Egginess exploded in his mouth, a white and yellow fountain of sensation shot upward through his brain. His whole body lurched as he tried to point at the bowl Laura held. He had to have more” [McEwan, 2000: 155].
Эмоции и ощущения, взаимодействуя и предопределяя друг друга, фактически, вытесняют рациональное сознание Питера, которое борется за то, чтобы противостоять и преодолеть состояние сознания, характерное для маленького человека. Питер ищет любую возможность сообщить окружающим, что в теле ребенка находится именно он, а не Кеннет, но все его попытки бесполезны, и не только вследствие неспособности грудного ребенка говорить, но и как результат испытываемого поразительного чувственного опыта. Другими словами, рациональное сознание подростка Питера оказывается подчиненным чувственным ощущениям и эмоциям тела, в которое он «облечен». Ср.:
(13) “Until the egg was finished, Peter could think of nothing else. When it was done, and before he could remember what he meant to be talking about, a beaker of orange juice distracted him with its itchy, tangy, noisy taste” [McEwan, 2000: 156].
Как и при других мечтаниях, дезориентирующих персонажа при пробуждении, в рассказе «Ребенок» Питер осознает тот факт, что каждое испытанное мгновение – это сны наяву, в результате которых он получил уникальный жизненный опыт. Ср.:
(14) “He [Peter] crawled to the legs, pulled himself into a standing position, and … addressed directly to Kenneth. Listen here. You ve got to stop looking at me like that. You ve got no reason to dislike me. There s nothing wrong with me. I m all right really… Even as he was speaking these words, the room began to glow and turn and shrink. Suddenly Peter found himself sitting in the chair, with baby Kenneth standing between his knees, trying to tell him something. Peter picked the baby up and put him on his lap… Peter looked over the baby s head at Kate sitting on the oth er side of the room. I don t really think he s a monster. Actually, you know, I quite like him ” [McEwan, 2000: 165].
Восприняв окружающий мир чувствами Кеннета в своих снах наяву, Питер смог осознать поведение маленького человека. Становится очевидным, что понимание субъективной перспективы видения реальности предполагает попытку одновременно воспринимать и интерпретировать эту перспективу. Аналогичный подход к интерперсональному взаимодействию субъективных перспектив персонажей автор задействует в тексте рассказа «Задира»: не меняясь телами с другим персонажем, Питер приходит к заключению, что его одноклассник Барри производит устрашающий эффект на окружающих только вследствие того, что у него такая репутация. Оказавшись в ситуации, когда Барри помогает своей матери, Питер начинает выражать сомнения в том, что его одноклассник, по существу, является задирой. Питер подозревает, что существует более чем одна истина. Ср.:
(15) “ So Barry Tamerlane leads a double life. Peter thought as he walked home. Each morning, somewhere along the way from home to school, the boy turns into a monster, and at the end of the day the monster turns back into a boy. These thoughts led Peter into daydreams about positions and spells that transform people…” [McEwan, 2000: 96].
Размышляя о реальности и видя сны наяву, Питер приходит к осознанию, что все, что он сенсорно воспринимает, на самом деле, может оказаться не чем иным, как мыслями в голове:
(16) “He was standing in the garden one afternoon when he realized that if he was just dreaming the world, then everything in it, and everything that happened in it, was caused by him… Did this mean that when a plane crashed it was his fault? What a terrible idea! But then, if that were so, there were no real plane crashes anyway. They were just dreams” [McEwan, 2000: 100].
Сделав радикальный вывод о том, что все в его жизни – это только сон наяву, а Барри-задира – всего лишь воображаемая проекция одноклассников, плод их воображения, Питер вскрывает «иную реальность» – реальность, в которой Барри помогает матери, играет с плюшевым мишкой. Стереотип о Барри как школьном забияке разбивается вдребезги. Ср.:
(17) “We ve dreamed him up as school bully. He s no stronger than any of us. We ve dreamed up his power and strength. We ve made him into what he is. When he goes home, no one believes in him as a bully and he just becomes himself” [McEwan, 2000: 107].
Синтактико-стилистические маркеры установления интерперсональных отношений между субъектами художественной коммуникации в гомодиегетическом повествовании: рассказчик – читатель
Главное различие между гетеродиегетическим и гомодиегетическим повествовательными текстами, которое последовательно проявляется на языковом уровне, заключается в том, что:
в гетеродиегетическом тексте обнаруживается только субъект высказывания;
в гомодиегетическом тексте в одинаковой степени присутствуют как субъект оценки, так и субъект высказывания.
Другими словами, в гомодиегетическом тексте мы всегда имеем субъекта, который несет ответственность за выражаемую лексическую оценку и синтаксическую маркированность. Дейктический центр такого текста содержит Я рассказчика, в то время как в гетеродиегетическом тексте повествование ведется от третьего лица. Субъект высказывания порождает гетеродиегетический текст, в основе же порождения гомодиегетического текста лежит оценивающий субъект.
Вопрос заключается в том, можно ли рассматривать формы повествования и дискурса в качестве конструктивных элементов для исследования гомодиеге-тических текстов. Можно ли говорить об авторском повествовании в гомодие-гетическом тексте или же все высказывания инициируются исключительно рассказчиком от первого лица? Гомодиегетические тексты, как правило, моделируются как дискурс персонажа. В некоторых повествованиях, однако, обнаруживаются сегменты информации, к которым рассказчик не имеет доступа. Ср., например, роман Г. Мелвилла «Моби Дик», в котором читатель время от времени получает доступ к мыслям других персонажей, т.е. первое лицо функционирует как третье лицо. В традиционной теории повествования подобные описания приписываются имплицируемому автору.
Х. С. Нельсен дает объяснение фрагментам перволичностного текста, которые озвучиваются безличным голосом , принадлежащим то одному, то другому персонажу: «Безличный голос повествования может двигаться от одного персонажа – к другому персонажу, ограничивая и закрепляя диапазон неявных смыслов, используемых лексических единиц, выражаемой точки зрения за конкретным персонажем в рамках некоторого фрагмента; в другом фрагменте этот голос начинает принадлежать уже другому персонажу. Этот голос озвучивает то, что не в состоянии озвучить голос рассказчика, уточняя детали, о которых никто не помнит, передавая мысли иных персонажей, разворачивая повествование, когда персонаж все время хранит молчание. Он говорит от первого лица, когда голос самого рассказчика исключает возможность говорения, таким образом, озвучивая то, что потенциально мог бы сказать рассказчик» [Nielsen, 2004: 139–140].
В качестве примера безличного голоса Х.С. Нельсен приводит следующее предложение:
(74) “ Disarm by the Smashing Pumpkins starts playing on the soundtrack and the music overlaps a shot of the club I was going to open in TriBeCa and I walk into the frame, not noticing the black limousine parked across the street” [Ellis, 1990: 168].
Теоретик рассматривает комментарий not noticing как сегмент высказывания, озвучиваемый безличным голосом. Однако – для описания данной характеристики высказывания – нет необходимости задействовать еще одного субъекта. Х.С. Нельсен также приводит еще две иллюстрации, которые отличаются от примера (74):
– из романа Апулея «Золотой осел»:
(75) “This the trifling and drunken woman declared to the captive maiden, but I, poor ass, not standing far off, was not a little sorry in that I lacked pen and book to write so worthy a tale” [Nielsen, 2004: 285];
– из романа С. Жапризо «Дама в очках и с ружьем в автомобиле»:
(76) “At the Liberation, less than two years after the death of her husband, my mother jumped from a window out of town hall just after her head had been shaved. I have nothing to remember her by. If I tell this to someone one day I will add, not even a lock of her hair. If they give me a horrified look, I don t care” [Nielsen, 2004: 287].
В обоих примерах, как утверждает теоретик, безличный голос несет ответственность за высказывания, которые, с логической точки зрения, не могут быть отнесены оценивающему субъекту.
Вместе с тем, язык художественного повествования не всегда логичен. В обоих примерах, приведенных в исследовании Х.С. Нельсена, первое лицо, от которого ведется повествование, играет с воображением читателя, поскольку претендует на то, что не является инициатором повествования. В данных случаях первое лицо организует повествование, и это не оспаривается читателем. Здесь отсутствует расщепление между голосом персонажа и голосом рассказчика, но первое лицо симулирует роль субъекта высказывания, хотя в действительности оно выступает субъектом оценки.
Пример (74) выделяется на фоне примеров (75)–(76): сегмент высказывания not noticing… порождает иную форму повествования. Данный комментарий предстает яркой иллюстрацией сознательного повествования. Другими словами, информация, к которой персонаж не имеет доступа, выявляется на уровне повествования. Понятие безличного голоса, предлагаемое Х.С. Нельсеном, имеет много сходных характеристик с понятием имплицируемого автора: безличный голос – это бестелесный голос, который не принадлежит ни повествующему Я, ни Я, о котором ведется повествование [Nielsen, 2004: 139].
Данная бестелесная конструкция, однако, обладает человеческими качествами, может говорить, передвигаться от одного персонажа – к другому персонажу, вибрировать между различными точками зрения, передавать мысли персонажей и т.д. Единственное, на что не способна данная конструкция, так это воплощаться в тексте. Для того чтобы проследить черты сходства между безличным голосом и имплицируемым автором, приведем определение, данное понятию «имплицируемый автор»: «это не лицо, не субстанция, не объект» [Chat-man, 1990: 87].
Анализируя повествование – гомодиегетическое и гетеродиегетическое – как текст, включающий в себя различные формы повествования и дискурса, мы не всегда способны извлечь из текста тех субъектов, голос которых озвучивается. Другими словами, не всегда оказывается возможным проследить, с каким из субъектов (в нашем случае обладающим безличным голосом) читатель устанавливает интерперсональные отношения с целью оптимальной интерпретации повествования.
Местоимение первого лица в гомодиегетическом тексте выполняет те же функции, что и в гетеродиегетическом тексте. Читатель призван быть обеспечен информацией об обстоятельствах, в которых реализуется дискурс персонажей (включая повествование от первого лица), о том, что предварительно произошло, каково было ментальное состояние оценивающего субъекта, непосредственно предшествующее текущей ситуации.
Подобная информация может облекаться в форму как объективных, так и субъективных сообщений. В гомодиегетических текстах повествование от первого лица отражает дискурс персонажа, при этом первое лицо прибегает к различным формам повествования и дискурса с целью информирования читателя о том, что в условиях непринужденной речи мы категоризуем как невербальные обстоятельства протекания коммуникативной ситуации.
С учетом данного суждения представим формы дискурса персонажа в виде следующей схемы (схема 7).