Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I Теоретические основы описания внутреннего мира человека в художественном тексте 11
1.1. Описание внутреннего мира человека в когнитивной лингвистике: истоки и современность 11
1.2. Понятийно-терминологический аппарат исследования внутреннего мира человека в художественном тексте 32
1.3. Исследование персонажей и их внутреннего мира в средневековом тюрко-татарском памятнике «Кысса-и Йусуф» Кул Гали (1233) 60
1.3.1. Система персонажей произведения Кул Гали «Кысса-и Йусуф» (1233)...73
Выводы по главе I 80
ГЛАВА II Языковое портретирование внутреннего мира человека в тексте «кысса-и йусуф» кул гали (1233) 84
2.1. Интеллектуально-мыслительная сфера персонажей в языке поэмы Кул Гали «Кысса-и Йусуф» 85
2.2. Социально-психологическая сфера персонажей произведения Кул Гали «Кысса-и Йусуф» в языковом отражении 106
2.3. Эмоционально-чувственная сфера героев произведения «Кысса-и Йусуф» Кул Гали в зеркале языка 172
2.4. Языковые средства выражения явлений духовно-волевой сферы персонажей памятника «Кысса-и Йусуф» Кул Гали 209
Выводы по главе II 233
Заключение 249
Библиография 253
- Понятийно-терминологический аппарат исследования внутреннего мира человека в художественном тексте
- Исследование персонажей и их внутреннего мира в средневековом тюрко-татарском памятнике «Кысса-и Йусуф» Кул Гали (1233)
- Социально-психологическая сфера персонажей произведения Кул Гали «Кысса-и Йусуф» в языковом отражении
- Языковые средства выражения явлений духовно-волевой сферы персонажей памятника «Кысса-и Йусуф» Кул Гали
Понятийно-терминологический аппарат исследования внутреннего мира человека в художественном тексте
Историографический обзор развития когнитивного языкознания показывает, что этот подход зиждется на идее о «духе народа», высказанной ещё в XVIII столетии Шарлем Луи Монтескье (1689-1755) и Иоганном Готфридом Гердером (1744-1803) и впоследствии повлиявшей на Вильгельма фон Гумбольдта [Алпатов, 1999, с. 55-56].
В XIX в. Вильгельм фон Гумбольдт (1767-1835) развивает идею о «духе народа», при этом видит связь мышления и языка в том, что мышление «определяется каждым отдельным языком», а различие языков – это не столько различие звуков и знаков, сколько различие самих мировидений. «В этом заключается смысл и конечная цель всех исследований языка» [Гумбольдт, 2000, с. 74-84].
В зарубежном языкознании учение В. фон Гумбольдта возродилось в как отдельное направление к исследованию языкового материала в антропоцентрическом русле лишь в первой половине минувшего столетия в научных трудах таких учёных, как Эдвард Сепир [Сепир, 2001], Бенджамин Уорф [Уорф, 1960; 1972; 1999а; 1999б], Эмиль Бенвенист [Бенвенист, 1974], Ноам Хомский [Хомский, 1972]. В их работах в лидирующее положение выходит проблематика выражения мыслительных операций в языке, разработка методов интерпретации влияния языковых знаков на поведение людей, развитие языка как средства литературы, а также взаимодействие языкознания со смежными науками. Так, Э. Сепир констатирует, что язык является ключевым фактором к пониманию человека в любой из сфер его жизнедеятельности, потому что «язык – культурное хранилище обширных сетей психических процессов» [Сепир, 2001, с. 255].
Однако на фоне главенствующего структурализма в лингвистике того периода научные достижения Э. Сепира, Б. Уорфа и др. на некоторое время ушли на задний план, а возрождение антропоцентрических идей в зарубежном языкознании стало возможным лишь в последние десятилетия XX века благодаря работам лингво- и психокогнитивистов: Ж. Фоконье [Fauconnier, 1978; 1985; 1997], Э. Рош [Rosch, 1976; 1978; 1991], Дж. Лакоффа [Lakoff, 1980; 1987; Лакофф,1995], Ч. Филлмора [Fillmore, 1985; Филлмор, 1999], М. Минского [Минский, 1988], А. Вежбицкой [Вежбицкая, 1996], Р. Джекендоффа [Jackendoff, 1983; 1992], Дж. Фодора [Fodor, 1998] и др.
Развитие антропоцентрического подхода в трудах зарубежных учёных главным образом повлияло на разработку вопроса понимания текста и вычленения этапов процесса интерпретации семантических особенностей языковых единиц разных уровней, в результате чего сформировалась целая область исследования – когнитивная семантика. Обращение к изучению глубоких слоёв значения слова позволило зарубежным лингвистам не только разработать принципы когнитивной семантики, но и послужило толчком к возникновению семантики и прагматики текста. Так, Ч. Филлмор отмечает, что «значения отдельных лексических единиц лучше всего можно понять с точки зрения их вклада в процесс интерпретации текста» [Филлмор, 1999, с. 315]. Также учёный указывает на важнейшую особенность языковых знаков, образующих текст, которую необходимо учитывать при разработке вопросов семантики и прагматики: «это требует обращения не только к значениям, содержащимся непосредственно в тексте, но и к памяти, знаниям и чувственному опыту интерпретатора, а также применения ряда процедур для определения оснований, обеспечивающих осмысленность текста» [Филлмор, 1999, с. 315-316]. Подводя предварительный итог, необходимо подчеркнуть, что в трудах зарубежных лингвистов намечаются перспективы развития анализа текста как совокупности языковых единиц, в то же время заостряется внимание на роли интерпретатора, усиливая антропоцентрическую направленность исследований языка и текста.
У истоков вопроса взаимовлияния языка и мышления в отечественной науке стоит Александр Афанасьевич Потебня. Учёный в работе «Мысль и язык» (1862) высказывает идею о необходимости взаимодействия исследователей в области языка и психологии, при этом указывая, что такие проявления души, как чувства (например, радость/ печаль), воля (решимость/ нерешительность), познавательная деятельность (память/ рассудок/ разум) и соответствующие им понятия находят выражение именно посредством языка [Потебня, 1999, с. 45-58].
А.А. Потебня не только излагает свои теоретические размышления, но и непосредственно анализирует произведение Н.В. Гоголя «Мёртвые души» с точки зрения языкового воплощения психологических особенностей героев, их ценностных ориентиров и мотивировок, создавая тем самым первые в истории лингвистики описания внутреннего мира человека на материале художественной литературы [Потебня, 1999, с. 99-104]. Таким образом, учёный закладывает основы того направления, которое впоследствии выделилось в самостоятельную область, изучающую человека и его внутренний мир в художественном тексте, обогатилось сегодня мощным научным аппаратом и продолжает развиваться.
Необходимо отметить, что в трудах А.А. Потебни особое внимание уделяется психологической составляющей поведения персонажей и их суждений, но не предоставляется какое-либо готовое описание внутреннего мира того или иного персонажа, анализ учёного носит обзорно-сравнительный характер.
Идеи А.А. Потебни были продолжены и развиты академиком Виктором Владимировичем Виноградовым (1895-1969). В.В. Виноградов стоял во главе отечественной науки о языке, занимался исследованием широкого круга вопросов, среди которых: стилистика, фразеология, язык художественных текстов.
Исследование персонажей и их внутреннего мира в средневековом тюрко-татарском памятнике «Кысса-и Йусуф» Кул Гали (1233)
Теоретические основы изучения языковой личности героя как неотъемлемой части художественного образа персонажа произведения были заложены Ю.Н. Карауловым. На современном этапе развития концепции языковой личности исследователи, оперируя термином языковая личность персонажа, расширяют практические границы его употребления, см.: [Богомолов, 2005; Гарипова, 2011; Смирнова, 2011]. В указанных работах понятие «языковая личность» приобретает, в первую очередь, прочтение в психологическом, этическом аспектах существования внутреннего мира героя, раскрывающегося в пространстве всего художественного текста.
На основании вышеизложенного можно заключить, что для Ю.Н. Караулова и его последователей принципиально важным остаётся непосредственное обращение исследователя к внутреннему миру человека при изучении его языковой личности. Вслед за основоположником данного направления – Ю.Н. Карауловым, А.А. Смирнова в своём исследовании высказывает необходимость уточнения рамок применения термина «языковая личность» по отношению к персонажу художественного текста. А.А. Смирнова утверждает, что, осуществляя анализ «языковой личности персонажа литературного текста», лингвист должен учитывать следующее: «первая необходимая условность – отождествление образа с реальной личностью. Другая условность при рассмотрении языка конкретного персонажа состоит в отвлечении от самой личности автора, действительного создателя данного текста» [Смирнова, 2011, с. 3]. Интересно заметить, что Г.Ш. Гарипова, анализируя категорию вежливости на примере языковой личности персонажа романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» П.П. Кирсанова, определяет основополагающее понятие своего исследования как «языковой портрет героя художественного произведения, владеющего национальным языком, тезаурусом и следующего стереотипам этнокультурного поведения (в том числе вербального)» [Гарипова, 2011, с. 55] (курсив наш – М.Г.).
Из приведённого определения следует, что художественный текст как многоплановый феномен приводит исследователей к углублению терминологически-понятийного аппарата. Г.Ш. Гарипова в своей работе делает попытки разграничения «языковой личности» и личности персонажа художественного произведения.
Обзор теоретического материала показал, что в работе Г.Ш. Гариповой предложена новая интерпретация изучения «языковой личности персонажа». Автор трактует языковую личность персонажа как языковой портрет персонажа литературного произведения. Очевидно, что Г.Ш. Гарипова специфицирует подход к исследованию героя художественного текста, основываясь на методе языкового портретирования.
В данных положениях содержится обоснование для разграничения двух ипостасей существования человека в тексте: языковая личность – реально существующий/ существовавший человек, выраженный в языке через письма, художественные тексты и другие источники – как автор. В то время как персонаж произведения – это результат творчества писателя, где даже действительно существовавшие исторические фигуры приобретают вымышленные черты.
Основываясь на результатах анализа терминологического аппарата, можно констатировать, что в современной языковедческой парадигме концепция «языковой личности», представленная в трудах Ю.Н. Караулова и его последователей, активно разрабатывается разными школами отечественной лингвистики и получает множество исследовательских интерпретаций. В работах, рассматривающих проблему изучения языковой личности, сам термин «языковая личность» наполняется разным содержанием, исходя из предмета исследования: 1) анализ речи реальных индивидов; 2) составление национальных/ социальных языковых типов (например, языковая личность политического деятеля, писателя, школьника и прочие). В рамках данного подхода важно отметить, что изучение совокупных, собирательных характеристик национальных/ социальных языковых типов выходит за рамки понятия «личность», в связи с чем, учёные считают необходимым уточнить предмет своего исследования и обращаются к понятию «образ»; 3) анализ речи персонажей художественного текста. Данный подход был заложен и разрабатывается на основе концепции «языковой личности» Ю.Н. Караулова, однако углубляясь в описание «языковых личностей персонажей», исследователи вводят понятие «языковой портрет» для анализа персонажа художественного текста.
Как отмечают учёные, термин должен быть однозначным или иметь тенденцию к однозначности [Нечаева, 2010, с. 18], однако термин «языковая личность» являет множественность в своей трактовке. Причину такого многообразия в понимании этого термина Е.В. Иванцова видит в том, что границы его ещё окончательно не сформировались [Иванцова, 2010, с. 27].
Социально-психологическая сфера персонажей произведения Кул Гали «Кысса-и Йусуф» в языковом отражении
Взаимоотношения персонажей в произведении Кул Гали находят языковое выражение также посредством обращения к понятию «любезность», представленного прилагательным латиф араб. приветливый, любезный, милый, мягкий, нежный, приятный [СЯ, 1971, с. 20] в описаниях Йусуфа (зафиксировано 5 словоформ): шэриф, латиф швгагындан нуры балцыб [КЙ, 3361 б] букв. от благородного, милого (лица его) исходил свет .
Щедрость и великодушие как праведные личностные свойства героев выражены в языке «Кысса-и Йусуф» посредством прилагательных щумард перс. щедрый; великодушный [СЯ, 1966, с. 372-373]; мврэууэтлу великодушный, щедрый [СЯ, 1971, с. 104]. Названные качества выявлены в духовном мире Йусуфа: “бу мэлик йаулац щумард”, дидушдилэр [КЙ, 7664 а] букв. «этот владыка очень щедр»,- говорили они (друг другу) ; и Мусалима: гаклы тэмам, дели фэсих, хуш, мврэууэтлу [КЙ, 7642 а] букв. ум совершенен, разговор красноречив, приятен, великодушен .
Социально-психологическая сфера персонажей поэмы Кул Гали получает глубокую проработанность в области взаимоотношений благодаря реализации понятий «уважение/ почтение» и «достоинство/ величие».
Лексема агыр тюрк. драгоценный; уважаемый, доблестный [СЯ, 1966, с. 104-105] в выявленных контекстах репрезентирует почести, которые оказываются Йусуфу: аны агыр бэпайэ сатун алдум [КЙ, 579 а] букв. его купила за дорого ; бэн аца агыр хэлгэт кидерэлум [КЙ, 672 а] букв. я одену его в драгоценные одежды (в знак уважения) . В социально-психологической сфере Йусуфа обнаруживается взаимность как уважительное отношение к окружающим: жвмлэнезэ агыр хэлгэт бэн кийурэм [КЙ, 7861 б] букв. всех вас одену в драгоценные одежды (в знак уважения) . Лексический материал показывает, что уважительное отношение героев выражено словосочетаниями агыр хэлгэт драгоценные одежды и агыр бэка дорогая цена , демонстрирующими важность материализации таких абстрактных понятий как уважение для средневекового тюрка булгарского периода.
По мнению Кул Гали, уважительного отношения достойны благородные люди, поскольку языковые единицы мвкэррэм араб. благородный, почётный [СЯ, 1971, с. 91]; хврмэтлик уважаемый, почётный; почитаемый; почёт, уважение [СЯ, 1971, с. 682]; шэриф араб. достойный, благородный [ДТС, 1969, с. 522] и благородный; благородство [СЯ, 1971, с. 529]; шэрэфлу почётный, славный; превосходный [СЯ, 1971, с. 528] интегрируют в себе семантику благородства и почтения, характеризуя братьев Йусуфа: уны зариф Иэм шэрэфлу ирэнлэрим [КЙ, 89 б] букв. (все) десятеро изящные и славные братья ; Йусуфа: мвкэррэм нэби цылмыш аны жэлил [КЙ, 842 а] букв. всеми уважаемым пророком сделал его Великий ; Мусалима: гэжэб шэриф эдэблу сэн, узец гэрлу [КЙ, 765 б] букв. поразительно (насколько) ты благородный, воспитанный, сам стыдливый ; Йагкуба: шэриф тэндин айырулды гэзиз жаны [КЙ, 972 в] букв. от благородного тела отделилась дорогая душа .
В исламской философии шэриф толкуется как «почётное звание потомков пророка Мухаммеда». Указывается, что «этот термин употребляется в широком значении», во множественном числе (ашраф) обозначая «исламскую аристократию» [ИТС, 2009, с. 251]. Результаты изучения контекстуальной представленности языковой единицы шэриф позволяют говорить о том, что Кул Гали, следуя требованиям исламского богословия, применял названную лексему лишь в отношении почтенных потомков рода пророков.
Уважение как часть социально-психологической сферы героев произведения «Кысса-и Йусуф» тесно связано с понятием «достоинство/ величие», которое выражается в языке памятника прилагательными улу тюрк. большой, огромный, великий; взрослый; знатный [СЯ, 1971, с. 436] и величие [ДТС, 1969, с. 610]; гэзиз араб. ценный, дорогой [ДТС, 1969, с. 72] и дорогой, драгоценный [СЯ, 1971, с. 547]; гэзим араб. дорогой, большой, великий [СЯ, 1971, с. 548].
Лексема гэзиз характеризует Йусуфа, Рахиль, Ибн-Йамина, Йагкуба. Величие реализуется в социально-психологической сфере Зулейхи: Мисыр ичрэ улу хатун улур идум [КЙ, 723 а] букв. в Египте я была великой госпожой ; и Йусуфа: бу кун узем Мисыр эси гэзим солтан [КЙ, 961 в] букв. сегодня я повелитель Египта, великий султан .
Понятие «добро» вбирает в себя также семантику нравственной чистоты и благовоспитанности. Например, прилагательное ару/ арыг тюрк. нравственно безупречный, благородный, порядочный, непорочный [ДТС, 1969, с. 51-52] и чистый, святой [СЯ, 1966, с. 63-64], используется Кул Гали для описания нравственной чистоты Йусуфа: хэцыйцэт, бэн арумэн, ул йазыклу [КЙ, 553 б] букв. в действительности я чист, она грешна .
Интересно отметить, что прилагательное ару/ арыг фиксируется в словарях современного татарского языка лишь с пометой диал. в значениях чистый, опрятный, приличный; хороший, добрый, добротный; приличный; здоровый, крепкий [ТРС, 2002, с. 37]. При этом отсутствует семантика «нравственной чистоты»; следовательно, область употребления сузилась, потеряв при этом значение, репрезентирующее внутренний мир человека.
Лексемы эдэблу воспитанный, вежливый; благонравный; благовоспитанный [СЯ, 1966, с. 22] и дийанэтлу честный, добросовестный [СЯ, 1966, с. 337] представляют в тексте воспитанность Мусалима (сына Йусуфа): гэщэб шэриф эдэблу сэн, узен гэрлу [КЙ, 765 б] букв. поразительно (насколько) ты благородный, воспитанный, сам стыдливый ; и благонравственностъ Йусуфа: йэденчи - дине бвтун, дийанэтлу [КЙ, 427 а] букв. в-седьмых, религия его полная, (он) добросовестный .
Языковые средства выражения явлений духовно-волевой сферы персонажей памятника «Кысса-и Йусуф» Кул Гали
Прилагательное свчлу виновный , образованное от лексемы сеч тюрк. вина [Наджип, 1989, с. 70] прибавлением аффикса -лу со значением обладания свойством, качеством, состоянием, выраженным основой [Фазылов, 1971, с. 707] представляет в тексте исследуемого памятника описания духовного мира Зулейхи: Йусеф эйдур: “йа гэзиз, улдыр свчлу" [КЙ, 553 а] букв. Йусуф сказал: «о правитель, она виновна» .
Языковая единица свчсез невиновный, безвинный (образована от сеч тюрк. вина [Наджип, 1989, с. 70] посредством прибавления тюркского привативного аффикса прилагательного -сез) применяется в описаниях Йусуфа: арт итэке йыртыц кемсэ свчсез имди! [КЙ, 559 г] букв. тот, чей подол порван сзади, невиновен! .
Таким образом, наблюдается противопоставление художественных образов Йусуфа и Зулейхи, чего Кул Гали достигает обращением к грамматическим средствам тюркского языка - аффиксами с антонимичной семантикой -сез и -лу.
Автор бессмертной поэмы «Кысса-и Йусуф» искусно применяет также языковой потенциал заимствованных лексем, что ярко представлено на примере глагола гэйеблэ- порицать, обвинять [СЯ, 1971, с. 550] (от гэйб араб. порок, недостаток [СЯ, 1971, с. 550] и позор; порок; изъян [ДТС, 1969, с. 27]) и глагольной конструкции мэгйуб ул- (от мэгйуб араб. обвиняемый, обвинённый; виновный [АТРСЗ, 1993, с. 297]), которые образованы от арабского корня ч-у . Так, в тексте памятника встречаются контексты, описывающие обвинения в адрес Зулейхи со стороны группы женщин: Звлэйхэни гэйеблэмеш ул гэурэтлэр [КЙ, 5632 а] букв. обвинившие Зулейху те женщины ; которые впоследствии сами стали обвиняемыми: йэнэ бер нэчэси мэгйуб улды анлар [КЙ, 5632 в] букв. потом некоторые из них стали обвинёнными. Кул Гали, таким образом, показывает, что любой осуждающий может оказаться на месте осуждаемого.
С помощью глагольных конструкций сеч цыл- и свчлу ул- со значением провиниться Кул Гали реализует в тексте памятника различную семантическую нагрузку. Вопросительная и отрицательная модальность оправдывает героев произведения «Кысса-и Йусуф» - Йусуфа и Ибн-Йамина. Изъявительное наклонение в прошедшем времени на -ды и сокращённая форма причастия на -ан открывает в описаниях Зулейхи факт совершения поступка, трактуемого как вина.
По результатам рассмотрения функционирования понятия «вина» в социально-психологической сфере персонажей «Сказания о Йусуфе» можно заключить, что субъектные номинации передают семантику признания своей вины, что ведёт к раскаянию и нравственному очищению героев; объектные номинации служат указанием на чью-либо вину.
В языковой представленности понятий «вина» и «ошибка» обнаруживается взаимосвязь, поскольку вина героев поэмы Кул Гали является результатом совершения ими ошибок, выраженных существительным хата араб. ошибка, упущение, заблуждение [СЯ, 1971, с. 488] и ошибка, погрешность [ДТС, 1969, с. 636] (зафиксировано 10 словоформ). Ошибки в совершении тех или иных поступков характеризуют братьев Йусуфа: хаталарын дэйубэн аглашдылар [КЙ, 954 в] букв. ошибки свои признавая, рыдали; Кылыча: ишлэдеги хаталарын ицрар цылды [КЙ, 269 б] букв. совершённые ошибки свои признал; Малика сына Дагира: “хатамызы сэн кэчургил!” - дэйур имди [КЙ, 272 г] букв. «ошибки наши ты прости!» - говорит теперь; Йусуфа: Йагкуб эйдур: “хата сузи диден имди” [КЙ, 9632 г] букв. Йагкуб говорит: «ошибочные слова ты сказал».
С целью указания на отсутствие ошибки в действиях героев Кул Гали использует условное наклонение, вопросительные и отрицательные частицы, выявленные в описаниях Йусуфа: ахыр бэндэн щврму хата нэ булдыцыз? [КИ, 90 в] букв. в конце концов, какой грех или ошибку нашли вы во мне? ; хаталардан, зиллэтлэрдэн бэри улсам [КЙ, 263 б] букв. от ошибок и грехов если далёк я ; и виночерпия: утанмагыл, хата сэндэн дэгул имди [КЙ, 665 г] букв. не стыдись, это не твоя ошибка .
Процесс совершения ошибок выражается в языке поэмы посредством глагольного композита хата цыл- ошибаться; промахнуться, сделать промах [СЯ, 1971, с. 488], зафиксированного в социально-психологической сфере братьев Йусуфа: “ah, дэригэ, хата цылдъщ!” - дирлэр имди [КЙ, 146 г] букв. «ах, увы, мы ошиблись!» - говорят теперь ; Кылыча: хата, гвнак цылдыгына мвцир кэлди [КЙ, 271 в] букв. признался в том, что ошибся и согрешил . В характеризации Йусуфа совершение ошибки отрицается, благодаря обращению к условному наклонению: ходавэндем, эгэр хата цылдым ирсэ [КЙ, 262 а] букв. Господи, если я совершил ошибку .
Понятие «ошибка» реализуется также посредством глагола йацыл-тюрк. ошибаться, сбиться, заблудиться, сходить (с пути) [СЯ, 1966, с. 477], который встречается в описаниях Йагкуба: йа Исраил, бу иш узрэ йацылмышсан [КЙ, 9071 а] букв. о Исраэль, в этом деле ты ошибаешься ; и женщины из гарема Реййана: гарэм йацылмыш икэнен бу гэз билди [КЙ, 9639 в] букв. женщина на сей раз осознала, что ошиблась .
В духовном мире персонажей произведения «Кысса-и Йусуф» наблюдается семантическая близость ошибки и обмана, ярко выраженная в контекстуальной реализации глагола алдан- тюрк. прельщаться, обмануться [СЯ, 1966, с. 43], объединяющего в своей семантике ошибочность и обманутостъ Йагкуба: бер алдануб, Йусефсез калдым имди! [КЙ, 793 г] букв. однажды обманувшись, уже остался без Йусуфа! .
Схожую характеристику получает Ибн-Йамин посредством обращения к существительному мэгбунльщ обманутость от мэгбун араб. обманутый [АТРСЗ, 1993, с. 292]: мэгбунльщдан, мэхзунлыцдан айруц улгыл [КЙ, 8142 б] букв. обманутости, опечаленности сторонись .