Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Теоретические основы исследования категории персональности .9
1.1. Функционально-семантическое поле как объект функциональной грамматики .9
1.2. Общая характеристика функционально-семантической категории персональности 15
1.3. История изучения категории персональности в тюркском языкознании .26
Выводы по первой главе 39
ГЛАВА II. Грамматический центр поля персональности
2.1. Глагольная категория сказуемости 41
2.2. Именная категория сказуемости .68
2.3. Личные местоимения .74
Выводы по второй главе 83
Глава III. Периферийные средства функционально-семантического поля персональности в кумыкском языке ..
3.1. Категория принадлежности .85
3.2. Выражение персональности неличными формами глагола 103
3.3. Лексические средства выражения персональности 126
3.4. Лексико-морфологические средства выражения персональности 145
3.5. Синтаксические средства выражения персональности 146
Выводы по третьей главе 158
Заключение 161
Список использованной литературы
- Общая характеристика функционально-семантической категории персональности
- История изучения категории персональности в тюркском языкознании
- Именная категория сказуемости
- Лексические средства выражения персональности
Введение к работе
Актуальность темы настоящего исследования определяется функционально-семантическим подходом к изучению грамматических категорий языка, позволяющим выявить глубинные особенности многообразия средств репрезентации персональности в кумыкском языке. Количество лингвистических исследований, проведенных в соответствии с принципами функционально-семантического анализа, в кумыкском языкознании весьма ограничено. Проблема изучения категории персональности в кумыкском языке связана с проблемой выяснения взаимосвязей между личными и неличными глагольными формами, а также вопросами изучения функционирования личных форм глаголов, категории принадлежности, имен и лично-возвратных местоимений. Однако эти взаимоотношения и взаимосвязи на материале кумыкского языка еще не исследованы.
Объектом исследования является функционально-семантическая категория персональности и соотнесенное с ней функционально-семантическое поле со своим специфическим ядром и периферией в кумыкском языке.
Предметом исследования являются разноуровневые языковые средства актуализации значения персональности в специализированных грамматических формах и лексемах, выражающих совокупность языковых значений, связанных со значением персональности.
Степень изученности проблемы. В тюркском языкознании категория персональности освещена в специальных исследованиях Д.Ш. Шайхайда-ровой [1980], Д.Г. Тумашевой [1986] и В.И Харабаевой [2015]. В кумыкском языкознании категория персональности была освещена в работах, посвященных категории лица [Дмитриев 1940, Хангишиев 1995, Гаджиахме-дов 2000]. Однако функционально-семантическая категория персонально-сти со своими собственно грамматическими и периферийными разноуровневыми средствами в виде функционально-семантического поля в кумыкском языкознании не исследована.
Цель исследования заключается в выявлении разноуровневых средств выражения персональности и многоаспектном описании функционально-семантических особенностей категории персональности в современном кумыкском языке.
Для достижения сформулированной цели были поставлены и решались следующие задачи:
обзор и краткое изложение истории изучения категории персональ-ности в тюркском языкознании, обзор существующих в теоретической литературе аспектов изучения категории персональности;
систематизация и описание разнородных средств выражения категории персональности в рамках функционально-семантического поля: морфологических, лексических и синтаксических;
выявление центральных и периферийных средств выражения категории лица в рамках функционально-семантической категории персональ-ности и их внутриязыковых особенностей, связанных с взаимодействием категории лица с другими функционально-семантическими категориями;
описание функционально-семантических особенностей и выяснение закономерностей употребления средств выражения персональности в кумыкском языке.
Теоретической и методологической базой исследования послужили труды известных отечественных лингвистов по грамматике русского языка В.В. Виноградова, А.В. Бондарко, Г.А. Золотовой, Т.В. Булыгиной, исследования тюркологов Н.А. Баскакова, А.М. Щербака, Э.В. Севортяна, С.Н. Иванова, В.Г. Гузева, К.М. Мусаева, Д.Г. Тумашевой, Д.Ш. Шайхайда-ровой, В.И. Харабаевой и др.; труды исследователей кумыкского языка Н.К. Дмитриева, Д.М. Хангишиева, Ю.Д. Джанмавова, Н.Э. Гаджиахмедо-ва и др.
Материал исследования извлекался путем сплошной выборки примеров из произведений современной кумыкской литературы, некоторые примеры взяты из текстов устного народного творчества, а также из страниц республиканской газеты «Ёлдаш».
Основным методом, используемым в работе, является функционально-семантический метод, основанный на сочетании и взаимодействии семантического и формального направлений, а также применяются методы лингвистического описания, контекстного и сравнительного анализа.
Научная новизна работы определяется тем, что впервые в рамках синхронного исследования предпринята попытка выявить фондовый уровень категории персональности в современном кумыкском языке. Новым в работе является выявление особенностей реализации значения персональ-ности в именной и глагольной категориях лица, категории принадлежности, местоимениях, именных формах глагола, что дополняет имеющиеся представления о языковом выражении категориального значения лица в данном языке.
Теоретическая значимость исследования заключается в функционально-семантическом подходе к изучению категории персональности, создающем теоретическую основу для сравнительного анализа разноуровневых средств выражения значения лица на материалах тюркских языков. Диссертация вносит определенный вклад в изучение функционирования кумыкских местоимений, глагольного и именного категорий сказуемости, принадлежности и неличных форм глагола в аспекте категориальной семантики персональности. Полученные результаты могут рассматриваться как определенный вклад в теоретическое осмысление категории персо-нальности в тюркских языках.
Практическая ценность определяется возможностью использования полученных результатов и собранного фактологического материала преподавателями кумыкского языка в вузах и колледжах в целях освещения
функционально-семантического потенциала категории персональности в современном кумыкском языке. Результаты исследования могут быть использованы при подготовке к изданию «Функционально-семантической грамматики кумыкского языка», а также при подготовке «Сравнительной грамматики тюркских языков», а также в практике преподавания кумыкского языка в вузах и колледжах Республики Дагестан.
Основная гипотеза данного научного исследования сводится к тому, что категория персональности является многоаспектной объективно-субъективной категорией, которая включает неоднородные языковые средства выражения отношения к лицу и в своем функционировании взаимодействует с временными, аспектуальными, залоговыми, именными, модальными и акциональными формами глагола, категорией субъективности и объективности на основе парадигмообразующих и синтагматических функций. Сущность категории персональности определяется связью означаемого (говорящего, собеседника или третьего лица) и означающего (разноуровневых средств), что позволяет считать ее структурно-семантической категорией.
На защиту выносятся следующие основные положения:
-
Исследование проблем, касающихся категории персональности в кумыкском языке, должно опираться на принципы функциональной грамматики и базироваться на принципах полевого подхода к грамматическим, лексическим и синтаксическим особенностям их использования в языке. Функционально-семантический подход к исследованию категории персональности дает возможность принципиально различать, с одной стороны, семантическую категорию, представляющую собой языковую интерпретацию мыслительной категории персональности, а с другой стороны, функционально-семантическое поле, которое базируется на данной семантической категории и представляющее собой группировку разноуровневых средств данного языка, предназначенных для выражения различных вариантов отношения к лицу.
-
Грамматическим центром поля персональности является категория лица, в которой выделяются ядро это глагольные, именные и местоименные формы 1-го, 2-го лица и его периферия формы 3-го лица, функционально не предназначенные для указания на участников акта коммуникации. План выражения категории персональности имеет универсальный характер, однако это не исключает идиоэтнический характер выражения категории лица в кумыкском языке, к которым относятся репрезентация значений персональности именными формами глагола, прономиналь-ными существительными и числительными, находящимися на периферии поля.
-
Функционально-семантическая природа личных и лично-возвратных местоимений заключается в их использовании в качестве аналитических средств выражения лица в предложениях, в которых лицо в
сказуемом не выражено аффиксами, а также в модально-экспрессивном употреблении данных местоимений при тождественных личных формах.
-
Ближнюю периферию функционально-семантического поля персональности образуют грамматические формы, выражающие субъект-но-объектные значения морфологическими средствами категории принадлежности, местоимений в косвенных падежах и существительные со значением лица. К собственно-периферийной сфере персональности относятся разноуровневые средства, имплицитно указывающие на участников коммуникации при выражении значения безличности.
-
Фондовый уровень (состав) категории персональности, включающий неоднородные (морфологические, лексические и синтаксические) языковые средства выражения отношения к лицу, которые в своем функционировании взаимодействуют с временными, аспектуальными, залоговыми, именными, модальными и акциональными формами глагола, категорией субъективности и объективности на основе парадигмообразующих и синтагматических функций.
Апробация работы. Основные результаты исследования обсуждались на заседаниях отдела грамматических исследований Института языка, литературы и искусства им. Г. Цадасы Дагестанского научного центра РАН. По теме диссертационной работы опубликовано 8 статей, три статьи опубликованы в журналах, рекомендованных ВАК РФ.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы и списка источников цитированных примеров.
Общая характеристика функционально-семантической категории персональности
Важно проводить различие между полем и полевой структурой (структурой поля), те или иные стороны которой действительно свойственны множеству языковых явлений, например, частям речи, морфологическим категориям, парадигмам, словообразовательным разрядам и т.д. [Бондарко 1976: 223].
Наряду с термином «функционально-семантическое поле» употребляется параллельный термин «функционально-семантическая категория», подчеркивающий семантико-категориальный аспект того же предмета исследования [Бондарко 1984: 22]. Даже сам А.В. Бондарко в одной из своих ранних публикаций писал, что: «Термин «функционально-семантическая категория» вряд ли можно признать вполне удачным, но пока трудно найти более удовлетворительное название» [Бондарко 1971: 8].
Разработка теории ФСП имеет поисковый характер [Теория функциональной грамматики 1987: 39], некоторые из ее положений по-прежнему дискуссионны и требуют дальнейших уточнений. Из широкого диапазона рассматриваемых концепций аспектов мы остановимся здесь лишь на тех, которые единственны для реализации поставленной в диссертации цели.
Вместе с тем описание функционально-семантического поля не ограничивается системно-языковым «полевым структурированием», а дополняется «проекцией на речь», другими словами, выясняется то, как они реализуются, взаимодействуя друг с другом и с элементами других полей, включаясь в содержание высказывания [Хмелевская 1993: 19].
Итак, функционально-семантическое поле – это «система разноуровневых средств данного языка (морфологических, синтаксических, словообразовательных, лексических, а также комбинированных – лексико-синтаксических и т.п.), взаимодействующих на основе общности их функций, базирующихся на определенной семантической категории» [ЛЭС 1990: 566-567]. Различаются два основных структурных типа ФСП [Бондарко 1983: 43, 1984: 61; Теория функциональной грамматики 1987: 34-36]: моноцентрический и полицентрический.
В рамках ФСП моноцентрического типа выделяются: а) ФСП с целостным грамматическим ядром, т.е. опирающиеся на грамматическую категорию; б) ФСП с комплексным ядром, т.е. опирающиеся на комплекс взаимодействующих языковых средств, которые могут относиться к разным уровням системы языка. ФСП полицентрического типа подразделяется на: а) ФСП «рассеянной» (диффузной) структуры при множественности слабо связанных друг с другом или изолированных разнородных компо нентов и слабой выраженности границ между центральной и периферий ной зонами поля; б) ФСП компактной полицентрической структуры с явно выражен ными центрами.
В современном языкознании общепризнан тезис о том, что язык в коммуникативном аспекте должен быть описан как совокупность логико-грамматических категорий в системе общественного сознания человека [Колшанский 1984: 93]. Не случайно данного тезиса придерживается и современная функционально-семантическая теория, основное место в концепции которой занимают понятийные категории, которые разрабатывались А.В. Бондарко, О. Есперсеном, Ф. Брюно, И.И. Мещаниновым, Ю.Н. Карауловым.
По мнению Ю.Н. Караулова, понятийные категории «отражающие различные связи и отношения предметов реальной действительности, их свойства и признаки, находят свое воплощение, конкретную языковую и речевую реализацию в функционально-семантических категориях. Понятийные категории, лежащие в основе ФСК, являются универсальными для всех языков и составляют основу концептуальной модели мира. Рассматривая понятийные категории «в языковой проекции», А.В. Бондарко считает, что языковые семантические функции выступают как значения, «привязанные» к определенным морфологическим, синтаксическим, словообразовательным и лексическим средствам или их конкретным комбинациям в данном языке, и являются результатом процесса языковой интерпретации понятийных категорий [Бондарко 1978: 72-73]. Связь между понятийными категориями как элементами смыслов, которые нужно выразить, и языковыми семантическими функциями постоянно актуализируется в речи, в конкретном высказывании.
Понятийные категории – это категории мышления, их универсальность обусловлена единством мыслительного аппарата всех людей. Категории же грамматики, напротив, относятся к плану языка, поэтому варьируются от языка к языку. Языковое различие ФСК связано со спецификой материального знака каждого языка.
Сложность описания понятийной категории заключается в том, что они пронизывают все уровни языка. ФСК охватывает языковые средства различных структурных уровней системы языка, базовые семантические функции могут иметь свою основу как в элементах и категориях языковой системы, так и в элементах высказывания.
История изучения категории персональности в тюркском языкознании
Полные аффиксы употребляются во всех формах долженствователь-ного наклонения. Тизив кюйде йыбав да этме герекбиз, къонакъланы арив къаршылама да герекбиз. (М. Хангишиев). «Мы должны и хорошенько отдохнуть и хорошо встретить гостей»; Гьали буса, тувра-туврадан берилген соравгъа жавап къайтарма тарыкъман. (М. Абуков). «Сейчас же я должен ответить на прямо поставленные передо мной вопросы».
Полные аффиксы присоединяются и ко всем сложновербальным кон струкциям глагола, образованным при помощи вспомогательного глагола тур-: Мен яза тураман. «Я начинаю писать» (или «Я пишу (в данный мо мент)»; Сен яза турасан «Ты пишешь»; О яза тура «Он пишет». Биз яза турабыз. «Мы начинаем писать». Сиз яза турасыз. «Вы начинаете писать». Олар яза туралар. «Они начинают писать». Гьашыкълыкъны гючюнден болма тураман дели. (А. Салаватов). «От любви вот-вот с ума сойду». «Дамгъаны гёрген сайын сен мени эсгерип туражакъсан», – дей. (Фолькл.). «Как увидишь пятно, будешь вспоминать меня», – говорит он». Неоспорима корреляция между категориями лица и числа в кумыкском языке, поэтому необходимо рассмотреть отношение лица и числа или позицию лица в системе грамматических категорий имени и глагола. Наибольший интерес представляет собой отношение между ед. ч. и мн. ч. Во многих языках мн. ч. местоимений не совпадает с мн. ч. существительных. Существует также дифференциация глагольных форм для 1-го лица мн. ч. в аспекте инклюзивности / эксклюзивности, указывающая на сложность данной формы [Недобух 2002: 38-42].
Исходным пунктом является определение лица как трехчленной категории, которая представлена двумя рядами грамматических форм форм единственного числа и форм множественного числа. Данные грамматические лица составляют грамматическую категорию лица: бараман «иду», барасан «идешь», бара «идёт», барабыз «идём», барасыз «идёте», баралар «идут».
В противоположность большинству работ по данной проблеме, которые ищут решение, исходя из традиционной парадигмы в более или менее обширном расширении или перестановке этой системы, А. В. Исаченко выбирает совершенно другие теоретические основания и приходит к девяти грамматическим лицам в несовершенном виде [Исаченко 1963: 53] и десять лиц в совершенном виде.
У полифункциональных средств выражения лица имеются, к примеру, способы применения или контексты, в которых сохраняется не только данное инвариантное значение, но также могут быть приняты во внимание семантические признаки другого грамматического лица.
Личное местоимение «не имеет самостоятельного значе ния…значение местоимений, прежде всего относительное…» [Шахматова 1957: 150]. А.М. Пешковский видел в личном местоимении «значение чисто грамматическое» [Пешковский 1956: 155]. Несколько по-иному определял личные местоимения В.В. Виноградов: личные местоимения слова, которые «обременены чисто формальными функциями, ослабляющими их лексическую знаменательность и синтаксическую самостоятельность…» [Виноградов 1972: 147]. Тем не менее, все исследователи относили личные местоимения не к служебным словам, лишенным вещественного содержания, а к знаменательным словам, имеющим самостоятельное значение [Щерба 1974: 82].
Аспектуальные различия не являются средством разграничения лиц или основных личных значений. Местоимения сен «ты», как и местоимения мен «я», привязано к ситуации диалогического дискурса, предполагающей смену ролями. Э. Бен-венист отмечал, что мен «я» употребляется только в обращении к тому, кто предстает как сен «ты» [Бенвенист 1974: 294]. Референт лексемы сен «ты» – это адресат устного или письменного высказывания. Кто окажется этим сен «ты», зависит от говорящего: он выбирает сам себе адресата. Мен «я» и сен «ты» предполагают друг друга. Макъсумандан мен де къайтдым, сен де къайт, Макъсумандан мен де дёндюм, сен де дён (Фолькл.). И я вернулся от Максумана, и ты вернись, я проиграл Максуману и ты проиграешь». Айдан бираз тёбенде биз экев: сен де, мен де (А. Атаев). «Чуть ниже Луны мы вдвоем: я и ты, я покорен, и ты покоряйся».
Именная категория сказуемости
Предикативным склонением признается «склонение предикативного словосочетания, сказуемое в котором обозначает признак, состояние, свойство субъекта, а также выраженное словом, способным передать отношение субъекта к данному явлению» [Филиппов 1999: 36]. В якутском языке предикативное склонение имеет два вида: безличное и личное. Личное притяжательное склонение, по мнению исследователей, образовалось от «форм простого склонения указательных местоимений через формирование лично-притяжательного местоимения» [Филиппов 1999: 38]. Личное предикативное склонение причастий, употребляясь как зависимый предикативный член, используется в качестве зависимого сказуемого придаточного предложения в сложноподчиненном предложении, определяя лицо деятеля зависимого действия. Причастно-падежные конструкции «характеризуются базовой атрибутивной функцией, которая способна преобразоваться в функцию самостоятельного (независимого) предложения» [Ефремов 1998: 53].
В тюркологии эта функция причастий в падежном притяжательном склонении называется по-разному. Н.З. Гаджиева называет это явление «трансформацией логически зависимого сказуемого» [Гаджиева, 1973: 231-235] и считает такие конструкции исторически самостоятельными предложениями, но либо адъективировавшимися, либо субстантивировавшимися. Зависимый предикативный член в виде притяжательного причастия в падежном склонении М.И. Черемисина определяет как «инфинитный, зависимый предикат» [Черемисина 1984: 31], В.Г. Гузев [1990] и Н.Э. Гаджиах- медов [2012] в таких формах усматривают случаи «вторичной репрезентации». Некоторые авторы, специально занимающиеся исследованием этого вопроса, определяют формы притяжательного падежного склонения причастий «моносубъектными и бисубъектными предикативными членами» [Структурные типы синтетических полипредикативных конструкций в языках разных систем 1986: 231] и т.д. Предикативное склонение причастий определяет зависимое действие: а) при моносубъектных полипредикативных предложениях: Са банчылар мунда не мурат булан гелгенин де унутгъан. (Ибрагьимов Къызларлы). «Кретьяне уже забыли, зачем они пришли сюда»; б) при разносубъектных полипредикативных предложениях: Сен этмеген бизге абурну да, сыйны да, ким этер. (И. Керимов). «Уважение и честь, которые ты не оказал нам, кто же окажет». Неоднозначное определение дается тюркологами по поводу зависимых предикативных членов, выраженных причастием с притяжательным аффиксом со значением субъекта. Предикативные члены со значением субъекта Е.И. Убрятова назвала подлежащными зависимыми предикативными единицами, которые в составе полипредикативной конструкции выступают в роли подлежащего по отношению к сказуемому главной части [Убрятова 1976]. В роли подлежащего выступает действие (или состояние), которое производит (или в котором находится) субъект зависимого предложения-подлежащего, выраженного причастием с аффиксом притяжа-тельности без падежного склонения. Таким образом, помимо того, что «аффикс принадлежности выражает лицо производителя действия в зависимой части сложноподчиненного предложения, одновременно выступает способом связи зависимого и главного предложений» [Харабаева 2015: 14]: Сени гелгенинг нечакъы да яхшы. «То, что ты пришел (букв. твой приход), это очень хорошо». Мен айтдым: «Яхшы болур, сени айтгъанынгны этме-сем, яраймы сен магъа кёп яхшылыкълар этгенсен», дедим. (Н. Батыр-107 мурзаев). «Я сказал: «Хорошо будет, разве мне нельзя выполнить твою просьбу, ты мне много добра сделал», сказал я».
Это явление другие тюркологи (Н.З. Гаджиева, Н.А. Баскаков, С.Н. Иванов, Б.А. Серебренников и др.) связывают с субстантивностью причастий и называют зависимый предикативный член в виде притяжательного причастия разными терминами: «трансформа», «развернутый оборот», «развернутый член» и т.д. Г.Г. Филиппов в подобных предложениях аффикс принадлежности не считает аффиксом принадлежности в подлинном смысле этого слова, а придерживается мнения, что здесь функционирует личный аффикс как признак согласования между субъектом и предикатом [Филиппов 1989: 35]. Из этого следует, что нельзя считать подобные зависимые предикативные члены развернутым членом предложения, так как зависимый предикативный член в виде причастия с аффиксом принадлежности не теряет своего предикативного значения и обозначает действие, состояние субъекта зависимого предложения [Харабаева 2015: 95]. Безусловно, в данном случае мы имеем дело с однозначным синтаксическим выражением категории лица, подобно тому, как это наблюдается при отдельных формах индикатива не только тюркских, но и нетюркских языков.
Нет никакой необходимости в морфологическом выражении категории лица в обстоятельственно-временных формах кумыкского глагола. Например, в предложении Бир гюн бу Шурагъа баргъанда, базарда геч бо-луп, Шихаммат къадилерде къала (Ю. Гереев). «Однажды, когда он поехал в Шуру, задержался на базаре и остался у Шихаммат кади», где обстоятельственно-временная форма -гъанда выражает действие «отнюдь не как признак, а именно как действие, ориентированное на плоскость прошедшего и соотнесенное с его производителем, название которого никак не может быть истолковано иначе, чем подлежащее, связанное с деепричастием-сказуемым на началах предикации» [Юлдашев 1977: 146].
В кумыкском языке, как и в большинстве тюркских языков, деепричастия являются неизменяемой формой глагола, тогда как некоторых тюрк ских языках, например, в якутском языке «отдельные деепричастия (-ан, -а, -бакка, -мына, -бакка, -аары (-ымаары)) принимают аффиксы сказуемости» [Харабаева 2015: 89].
Деепричастные формы глагола иногда легко можно заменить личными формами и в предложении Али къатын алып, Патюк эрге барса, яшавумдагъы инг оьр мурадыма етишгенмен деп къояжакъман. (А. Гьами-тов). «Если бы Али поженился, а Патюк выйдет замуж, я буду считать, что достиг самой большой своей цели» деепричастие алып можно свободно заменить личной формой глагола алса «если поженится». В данном случае взаимозаменяемые формы выступают как синтаксические синонимы, отличающиеся друг от друга только в стилистическом отношении. Взаимозаменяемость личных и деепричастных форм обусловлена главным образом однозначной охарактеризованностью действия, выраженного деепричастием, по категориям лица, числа, времени и наклонения синтаксическим способом, а именно — соотнесенностью этого действия с действием, выраженным спрягаемым глаголом, морфологические показатели которого предстают как общие характеристики обоих действий, совершаемых одним и тем же лицом.
Ср.: Дав битип, мен де сав къалып, магъа къайтмагъа тюшсе, сиз парахат болугъуз, иш этип Черниговгъа барып, сизге мекенлисин билип ге-лежекмен (Аткъай). «Будьте спокойны, если кончится война и мне доведется вернуться живым, я все узнаю и приеду в Чернигов». Дав битсе, мен де сав къалсам, магъа къайтма да тюшсе, сиз парахат болугъуз, иш этип Черниговгъа барып, сизге мекенлисин билип гележекмен. Значения приведенных предложений ничуть не изменились после того, как деепричастные формы были заменены личными формами глагола.
Лексические средства выражения персональности
Инфинитив как специализированное средство реализации разнообразных модальных значений [Виноградов 1975: 60-65] одновременно способствует созданию полисубъектности высказываний, при этом “обозначенное им действие может соотноситься с самим говорящим, адресатом, не участником речевого акта, а также указывать на сложную субъектную ситуацию» [Буралова 1988: 10]. «Несмотря на отсутствие граммемы лица, -указывает Ю.А. Пупынин, - инфинитив в процессе функционирования при поддержке других компонентов способен имплицировать личную семантику» [Пупынин 1996: 52].
Анализ фактического материала показывает, что наиболее часто связь между действием, выраженным инфинитивом и субъектом, имеющим имплицитный характер, выявляющимся из контекста, наблюдается при реализации значений возможности, необходимости, желательности.
Из субстантивированных числительных большую активность в образовании пословиц, поговорок проявляет числительное бир «один». Широкое употребление чисел в паремиологических единицах связано с их са-крализованностью в мировоззрении древних народов.
Переходные основы, к которым присоединяются рассмотренные аффиксы, преобразуются таким образом, что получающиеся вторичные глаголы утрачивают возможность сочетания с прямым дополнением, причем фактический объект действия, допускаемый исходными непроизводными основами, занимает позицию подлежащего. Бугъавлап къалагъа гелтирме буйрукъ булан гьайдакъ-табасаран уцмийге, эндирей, ботаюрт бийлеге атлылар йиберилди. (И. Керимов). «Был дан приказ уцмию кайтаго-табасаранского округа, князю Эндирея и Ботаюрта привести его в крепость в кандалах». Эки агьлю яшай буса да башгъа тюгюл, къотан хозяйство-лагъа да телефонлар тартылгъан («Ёлдаш»). «Разницы нет, сколько хозяйств живет, телефон проведен даже в кутаны». Одновременно с выражением страдательности (специфическое зна-152 чение «претерпевания» действия) рассматриваемые аффиксы служат для обозначения характеристики субъекта действия исходной основы, который является в данном случае намеренно устраненным из высказывания, отсутствующим, невыраженным, т. е. мыслится неопределенно-лично [Иванов 1977: 9]. Однако в современных развитых тюркских языках, в том числе и в кумыкском, существуют различные способы описательного выражения субъекта действия исходной основы, т. е. способы устранения неопределенности субъекта действия: Эки де терезени арасында пурхагъа етгинче такъчалар этилген, шолар да бары да асырап тизилген китаплардан толгъан. (И. Керимов). «Между обоими окнами до потолка сделаны полки, и они заполнены книгами».
Непереходные глаголы, т. е. глаголы, не сочетающиеся с прямым дополнением, при аналогичной аффиксации не изменяют объектных связей исходной основы. Получающаяся новая основа полностью сохраняет присущую исходной основе сочетаемость с дополнениями. Поэтому залоговое значение реализуется здесь как собственно грамматическое и проявляется только как характеристика субъекта действия исходной основы, который мыслится безлично и не может быть выражен даже описательно. Основным синтаксическим свойством получающихся при этом вторичных глаголов является принципиальная невозможность подлежащего при них [Иванов 1977: 10]. Узакъ къалмай ярыкъ ачылды (И. Керимов). «Скоро засветлело».
Близкое к указанному в предыдущем параграфе значение могут иметь и переходные глаголы. Однако субъектное значение исходной основы здесь не может быть безоговорочно определено как безличное. В некоторых случаях и здесь возможно описательное выражение действующего лица указанными выше ( 6) способами. Можно полагать, что в подобных случаях безличное залоговое значение исходной основы присутствует как бы лишь наполовину, допуская некоторый элемент и неопределенно-153 личного значения. [Иванов 1977: 14]. Тек шо мюгьлетде эшиклеге дагъы да къагъылды. (И. Керимов). «Но в тот момент еще раз постучали в двери».
Сложновербальная форма -ма, -ме (-магъа, -меге) + герек (или та-рыкъ) эди выражает долженствовательное значение. Данная конструкция используется и в безличном значении. Значение персональности при этом выражается личным местоимением в форме направительного падежа: Не этип де огъар ёлукъма тарыкъ эди. (И.Ибрагьимов). «Как бы ни было, надо было встретиться с Ахмедом». При этом безличная конструкция выражает «сожаление говорящего по поводу того, что действие, соответствующее его настоящему желанию, не совершено в свое время тем лицом, с которым оно соотнесено через посредство соответствующих показателей лица» (РГ, т.2, 1980, 118).
Предложения, обозначающие долженствование, диктуемое обычаем, привычным укладом, сложившимся положением вещей, отличаются тем, что в них значение вынужденности смыкается со значением положенности («так полагается», «так следует», «так нужно», «так должно»): Къатынла-ны юрегин англама герек (К.Абуков) «Нужно понимать сердце женщины»;
Другой аналитической формой долженствования в тюркских языках является конструкция, представляющая собой сочетание инфинитных форм глагола с модификатором тюше «следует». Чагъанланы уясына тер-гевлю къарама тюше. (М.Абуков). «Нору шакалов следует проверять внимательно». В отличие от модальных конструкций, в состав которых входит модальное слово герек // тарыкъ, данная модальная форма выступает в качестве сказуемого только в безличных предложениях.
Модальный модификатор тюше в отличие от модификаторов герек и тарыкъ в функции сказуемого самостоятельно не употребляется, а всегда входит в состав аналитических конструкций. Он не принимает личных аффиксов. Эти признаки обусловливают и функциональное назначение данного модального модификатора оформлять инфинитивные конструкции. Субъект действия обычно выражается существительным или местоимени-154 ем в форме дательного падежа: Ондан къайры да бу ерде сагъа Солтани-ятны да якълама тюше. (З. Атаева). «Кроме того, в данном случае ты должен защитить и Солтаният». Бол- может употребляться и с аналитическими формами долженство-вательного наклонения, в основном с глаголом в форме прошедшего перфективного времени: Къардашы-къурдашы шагьардан гелтирген болма ге-рек. (З.Атаева). «Должно быть, родственники, друзья привезли из города». Значение персональности при этом выражается существительным в форме основного падежа. При необходимости проспективной ориентации действия бол- имеет форму будущего категорического или некатегорического времени и присоединяется после модальных модификаторов герек и та-рыкъ. В данном случает значение субъекта действия выражается формой направительного падежа. Бизге тангала эртен тез Темирханшурагъа бармагъа тарыкъ болажакъ. (М.Ягьияев). «Завтра рано утром придется отправиться в Темирханшуру».
Итак, подытоживая вышеупомянутое, можно сделать последующий вывод: в кумыкском языке главным образом субстантивируются числительные со значением лица, субстантивация же других числительных наименее продуктивна.